Утешение для изгнанника

1

Смерть и похороны Раймона Форастера вызвали в Жироне шквал или даже кратковременную бурю слухов и домыслов. Одни говорили, что у него не было причины умирать, но ведь люди часто умирают без особых причин. К нему вызывали врача, говорили другие, но ведь его часто вызывают. Кухарка могла бы рассказать интересную историю о подозрениях и ложных обвинениях, но она была молчаливой, развязывала язык только с подругами и родными. Поскольку все они жили в Олоте и она редко посещала их, ее история не была рассказана.

Что бы ни говорили, приготовления к его похоронам из маленькой церкви поблизости, подновленной благодаря его щедрости, продолжались. Родные, соседи и друзья из города явились проводить его в последний путь, они горевали, плакали, ели и пили, как часто бывает, когда умирает хороший человек. А потом разъехались, обильно раздавая обещания утешения и помощи в будущем. Некоторые из обещаний, как у членов семьи Понса Манета, были даже искренними.

Вопреки их общему мнению, члены семьи отправили с курьером епархии сообщение в барселонский дом, где, по слухам, Гильем, единокровный брат Раймона, вел свои дела. К всеобщему удивлению, он появился в среду, едва успев встать в хвост процессии, несшей тело к церкви. И плакал над могилой, словно они прожили рядом всю жизнь.

— Учитывая, что сеньор Раймон думал о нем, — сказала Сибилла Хуане, — его привязанность, должно быть, совершенно бескорыстна.

— Что думал Раймон о нем? — спросила Хуана Манет.

— Он ненавидел Гильема. — ответила Сибилла. — Во всяком случае, дал мне это понять.

Тем временем Гильем медленно подошел к младшему сыну Раймона.

— Роже Бернард, этот удар сокрушил меня, — негромко сказал он. — Твой отец клялся помочь мне с иском против тех, кто захватил нашу фамильную землю — теперь твою, Роже Бернард. — Искоса взглянул на парня и покачал головой. — Но сейчас не время обсуждать подобные вещи, так ведь?

— Думаю, не время, — ответил Роже Бернард. Голос его был холодным, сдержанным, как у матери. Он кивнул и отошел к ней.

— Боюсь, мне пора ехать, — произнес Гильем, ни к кому не обращаясь. Взял свою лошадь у помощника деревенского конюха, который держал ее, дал ему мелкую монетку и сел верхом.

Собравшиеся у церкви провожали взглядами всадника, пока он не скрылся за поворотом дороги.

— Слава Богу, — сказала Марта. — Для меня это громадное облегчение. Я боялась, он снова собирается жить в доме. Думаю, я бы этого не вынесла.

Это было в среду. В четверг, ясный, солнечный день с прохладным ветерком, к дворцу епископа пришла молодая женщина и потребовала, чтобы ее впустили.

— У меня есть очень важные сведения для передачи епископу, — сказала она.

— Скажите, о чем, — ответил привратник, — и я выясню, примет ли вас его преосвященство. Знаете, обычно не принимает, — добавил он. — Его преосвященство очень занятой человек. Если дело очень важное, возможно, вас примет один из его помощников.

— Мне нужно видеть епископа, — настаивала женщина. — И никого больше.

И, внезапно повернувшись, протиснулась мимо привратника, ворвалась в коридор и оказалась прямо на пути отца Берната.

— Кто вы? — спросил францисканец, остановясь на быстром ходу.

— Эта женщина утверждает, что должна что-то сказать лично его преосвященству, — сказал привратник, нагнав ее и схватив за руку.

— Меня зовут Хустина, — гневно сказала женщина. — И, уверяю, его преосвященство захочет принять меня. Я горничная из усадьбы сеньора Раймона Форастера, отравленного в понедельник, и если его преосвященство хочет узнать, как умер сеньор Раймон, то очень рассердится, что вы не позволяете мне увидеться с ним.

— Пошли со мной, женщина, — сказал привратник, потянув ее за руку. — Его преосвященство не имеет дел с такими, как ты.

Но отец Бернат стоял неподвижно, глядя на нее, очевидно, в глубокой задумчивости.

— Я поговорю с ней, — сказал он. — У нее могут быть нужные для нас сведения. Возвращайся к своей двери.

Хустину проводили в маленькую комнату на первом этаже дворца и велели подождать. Учитывая ее положение в жизни, отсутствие назначенного приема и поведение, она должна была бы удивиться, что вскоре в комнату вошли четыре человека и сели, оставив ее стоять. То были Беренгер де Круильес; отец Бернат, секретарь епископа; его писец и капитан стражи.

Удивленной она не выглядела.

— Ваше преосвященство, то, что я должна сказать вам, секрет, — заявила она, мельком глянув на остальных.

В скромном числе людей, которые осмеливались так уверенно обращаться к епископу, было очень мало молодых женщин. Он удивленно поднял глаза в ее сторону, потом устремил на нее пронизывающий взгляд, который заставлял многих могущественных людей падать духом. Хустина смело отвечала взглядом, глядя на всех сверху вниз с высоты своего немалого роста.

Капитан счел ее возможной нарушительницей спокойствия; писец, питавший слабость к простоватым хорошеньким женщинам, подумал, что черты ее лица больше подошли бы мужчине. Бернат свирепо глядел на нее. Ему предстояло много работы, а эта женщина с серыми глазами и жестким выражением лица, с темными волосами, зачесанными назад и частично скрытыми косынкой, представляла собой ненужное отвлечение. Но Беренгер де Круильес продолжал изучать его. В свое время он встречал немало решительных женщин; одни ему нравились, другие нет; но эта раздражала его непонятно чем.

— Сеньора Хустина, — наконец сказал он. — Я разговариваю по секрету только с одним человеком, это мой исповедник. Дела епархии в секрете не веду. Либо говорите о том, что беспокоит вас, либо покиньте дворец.

— Ну, ладно, — заговорила Хустина. — Я, как уже сказала человеку у двери, служанка в усадьбе, принадлежавшей сеньору Раймону, он был моим нанимателем до своей смерти. В тот день, когда он скончался, я работала как по дому, так и на кухне, потому что кухонной служанки там не было, и видела, как Пау, сын моего хозяина, со своим младшим братом, Роже Бернардом, что-то добавили в чашку с настоем, который несли хозяину. Я пошла за ними из кухни, мне стало любопытно, что они делают. И слышала, ваше преосвященство, как они бормотали заклинания над чашкой по очереди, словно два священника на мессе. Я решила, что нужно сказать вам об этом.

— Что вы имеете в виду под заклинаниями? — спросил Бернат.

— Пау пел — или скорее, как священники…

— Говорил нараспев, — сказал епископ, заинтересованный против своей воли.

— Да, как священник, и Роже Бернард отвечал. Сперва я подумала, что они молятся о здоровье отца, потом поняла, что нет. Во всяком случае, таких молитв я не слышала.

— Что добавил в чашку сеньор Пау? — спросил капитан.

— Не знаю, сеньор, — ответила Хустина.

— Может, это добавил сеньор Роже Бернард?

— Может быть, — ответила Хустина. — Они были вместе.

— Так — добавили они это из склянки или другой чашки? Или он бросил в чашку что-то, издавшее всплеск?

— Кажется, всплеск был, сеньор. Вот почему я это заметила. Услышала и повернулась, чтобы посмотреть.

— Значит, вы, собственно, не видели, кто из них опустил что-то в чашку, — сказал капитан. Вы услышали что-то, похожее на всплеск. — Где вы находились? В кухне?

— Да, сеньор, — ответила она. — В кухне, помогала кухарке.

— А где была хозяйка?

— Наверху с хозяином, — ответила Хустина.

— А сеньор Пау не был наверху с отцом и матерью? — спросил Бернат.

Хустина заколебалась.

— Был сеньор, были они оба, но потом спустились и попросили сеньору Сибиллу приготовить настой. Она приготовила.

— Кто помогал ей? — неожиданно спросил писец, очевидно, проведший в кухнях больше времени, чем видные сеньоры, сидевшие рядом с ним. — Она недавно приехала в город, так ведь? И не может знать, где что находится в кухне.

Хустина снова заколебалась и огляделась.

— Наверно, кухарка. Она принесла чашку и травы, а сеньора Сибилла залила их кипятком. А сеньор Пау и сеньор Роже Бернард ждали.

— Скажите, Хустина, — спросил епископ, — у кого были ключи? Когда вы и кухарка находились в кухне с сеньорой Сибиллой?

— У кухарки, — ответила она. — По-моему. Я носила продукты из кладовой и не смотрела все время, но видела, как сеньор Пау опустил что-то в чашку. Видела.

— Это произошло после того, как лекарство настоялось, — сказал отец Бернат. Хустина кивнула. — А потом сеньор Пау взял что-то — или, может, Роже Бернард?

— Может быть.

— Один из двух молодых людей взял что-то — мы пока не знаем, склянку или что-то еще…

Он взглянул на нее.

Хустина снова кивнула, с легкой улыбкой, словно была довольна, что кто-то следует ее показаниям.

— Откуда он это взял? — спросил Бернат.

— Откуда? — переспросила Хустина и замолчала. — Из пояса, наверно, — сказала она наконец с легкой дрожью в голосе. — Не знаю. Может быть, поднял.

— Может быть. Как думаете, где он раздобыл это вещество?

— Где раздобыл?

— Да, — сказал Бернат. — Ваш дом наверняка не полон смертоносными ядами, так ведь? Как, по-вашему, где он раздобыл его?

Хустина опустила взгляд, потом печально покачала головой.

— Думаю, в городе, во время одной из поездок. Говорят, там есть места, где можно купить такие вещи. Сама я не знаю, где они. Знаю только, что Пау и Роже Бернард убили хозяина, самого доброго человека на свете. — На несколько секунд подняла к лицу передник. — Молодой сеньор Пау и Роже Бернард убили его волшебством и ядом, они еретеки и убийцы.

— Почему вы до сих пор не сообщали нам? — спросил Бернат, увидев, что Беренгер кивнул ему.

— О, ваше преосвященство, я боялась сеньора Пау, — заговорила Хустина, пятясь, словно пыталась втиснуться в какое-то тесное пространство окружающего ее мира. — Думала, что если он узнает, то убьет меня. И сейчас так думаю. Но я узнала, что сегодня утром он уехал, сеньор Роже Бернард тоже, поэтому осмелилась приехать, притом меня подвез на телеге кто-то ехавший на рынок.

— Останетесь здесь до тех пор, пока вам не позволят уйти, — сказал Беренгер. — Мы должны обсудить ваши обвинения перед тем, как принимать какие-то меры.

— Бернат, мой врач будет ждать меня в кабинете, — сказал епископ, когда они вышли из комнаты. — Когда письменные показания будут готовы, будь добр, принеси их туда. И ты тоже, капитан, поднимись. Жду вас в скором времени. Я хочу побольше узнать о сеньоре Сибилле.

Исаак ждал в коридоре у кабинета епископа.

— Отлично, — сказал Беренгер, пройдя мимо него и оставив дверь открытой. — Сделайте что-нибудь с этим противным коленом и расскажите, что знаете, о сеньоре Сибилле.

— Ничего, ваше преосвященство, — сказал врач, сев на скамеечку, где ему было удобно массировать колено прелата. — Не считая того, что она, как будто, совершенно здорова и выросла в горах неподалеку от того места, где родился наш бедный Раймон. Она сказала, что в ее деревне все знают историю сеньора Раймона, что отец забрал его из семьи и увез в Льейду. Собственно, я полагаю, что она знает об этом больше, чем знал он.

— Ага, — сказал епископ. — Чувствую, мое настроение улучшается с каждым движением ваших искусных пальцев. Пришел Бернат, и я хотел бы, чтобы вы услышали то, что мы только что выслушали относительно смерти Раймона. Бернат, пусть зачитают показания.

Пока писец читал написанное ясным, бесстрастным голосом, Исаак продолжал массировать икру епископа и область колена. Покончив с этим, взял полотенце, которое Хорди, личный слуга епископа, набросил ему на ногу, вытер оливковое масло с колена Беренгера, а потом со своих рук.

— Думаю, эта женщина лжет, — сказал Исаак. — Хотя, возможно, нечто подобное могло произойти.

— Вы не думаете, что Пау и Роже Бернард виновны? — спросил Беренгер.

— Это очень бы меня удивило, — ответил Исаак. — Разве что кто-то из них сумасшедший, но ни один не выказывает никаких признаков помешательства. Притом, какую пользу могла бы принести кому-то из них смерть сеньора Раймона?

Разговор их прервал стук в дверь и быстро вошедший посыльный привратника.

— Ваше преосвященство, — сказал мальчик, — сеньор Пау Форастер во дворце и очень хочет увидеться с вами по весьма срочному делу.

— Не знаю, зачем я ездил туда, — сказал епископ. — Если б сидел в этой комнате достаточно долго, на мой порог явились бы все, кого мне нужно видеть. Отведите служанку Хустину в большой зал для заседаний, — добавил он. — Поговорим там с ними со всеми.

Мальчик испуганно огляделся.

— Прошу прощенья, ваше преосвященство, — сказал он. — Но Хустина исчезла из той комнаты. Никто не видел, как она уходила, и никто не знает, куда ушла.

— Пришли ко мне привратника, — велел епископ вкрадчивым от ярости голосом. Мальчик быстро шмыгнул за дверь. — Как могут быть все настолько глупыми, чтобы позволить этой женщине уйти из дворца?

— Она сказала, что боится его, — сказал Бернат. — Страх иногда заставляет людей делать поразительные вещи.

— Если эта женщина не боится меня, — сказал Беренгер, — то очень сомневаюсь, что боится сеньора Пау.

— Видимо, она больше боится того, что он может сказать, — заметил Исаак. — Очень может быть, что это будет противоречить некоторым подробностям в ее показаниях.

2

Поначалу Юсуф старался держаться подальше от дороги, думая, что бывшие попутчики могут его догнать. Двигаясь параллельно ей, он мог избавиться от опасной или по крайней мере неловкой встречи. Потом обнаружил, что в его выборе есть серьезные недостатки. Он не учел, что эта дорога проходит по скалистой местности столько времени, сколько здесь живут люди, потому что все другие пути крайне затруднительны. Осторожно вернулся на нее и заставил свою маленькую кобылу прибавить шагу.

Луна, всего ночь-другую бывшая полной, взошла вскоре после заката и была достаточно яркой, чтобы освещать Юсуфу путь. Но по мере следования леса разной густоты по обе стороны дороги закрывали свет, и по мере того, как сумерки медленно сгущались, луна почти не светила ему из-за полога стволов и листьев.

Юсуф поехал медленней, чтобы привыкнуть к темноте, потом луна поднялась высоко над ним, лучше освещая дорогу. Он подумал, что нужно прибавить аллюра и сохранять его всю ночь. Но прошло по меньшей мере два часа с тех пор, как далекий колокол прозвонил к заутрене, а его кобыла слабела. Дорога поднялась на небольшой гребень, и Юсуф остановился. Впереди она круто спускалась по лесистому склону.

— Ну, все, девочка, — сказал Юсуф. — Остановимся здесь, чтобы нам обоим не сломать себе шею.

Он въехал в лес и спешился. Кобыла негромко заржала и потом решительно пошла по склону между деревьями. Когда Юсуф догнал ее, она опускала голову в небольшой ручей.

— Это место не хуже любого другого, — сказал мальчик и растянулся на мягкой лесной подстилке, держа руку на рукоятке кинжала.

Юсуф так устал, что проспал глубоким сном два-три часа, несмотря на голод. На рассвете проснулся, слыша щебет птиц и какой-то другой непонятный звук. Чуть приподнял голову и огляделся. Не увидел ничего, кроме спящей поблизости кобылы. Потом снова услышал тот же звук.

— Кажется, он просыпается, — произнес кто-то по-арабски.

— Пни его, — донесся другой голос из-за близкого дерева.

— С какой стати вам пинать меня? — спросил Юсуф. — Я ваш соплеменник.

За едой из хлеба и турецкого гороха с оливками, которую эти люди разделили с ним, Юсуф рассказал им свою историю — вернее, ту ее часть, какую, по его мнению, они могли оценить.

— Хуже всего, — сказал он наконец, — что я не знаю, где нахожусь, и не могу никого спросить, потому что вся эта местность кажется враждебной.

Те оба засмеялись.

— Ты находишься в Валенсии. И мы здесь не столько враждебны, сколько осторожны, даже подозрительны, — сказал первый. — Нам приходилось много сражаться. Многие были убиты. Наших жен и дочерей насиловали и убивали или уводили в рабство. Время было нелегкое.

— Тебе повезло, что ты вовремя проснулся, — сказал второй. — Мы решили, что ты бандит. Они есть поблизости.

— Думаю, бандитами были и те люди, которых я покинул, — сказал Юсуф. — Они путешествуют с двумя телегами оружия.

— Оружия? — переспросил первый. — Трудно поверить, — небрежно добавил он. — Уверен, что там была не шерсть или кожа? Проезжающие здесь торговцы большей частью возят их.

— У них было столько шерсти, сколько нужно, чтобы связать пояс, и достаточно кожи, чтобы повесить меч или надеть под кольчугу, — сказал Юсуф. — Не больше.

— Ты видел это оружие?

— Перед отъездом я приподнял брезент, посмотрел, что они так тщательно охраняют. Там было достаточно оружия и легких доспехов для нескольких сотен людей. Но меня это не заботит. Я только хочу доехать до Валенсии и найти идущее в Барселону судно.

— Добраться отсюда до побережья непросто, — сказал второй. — Очень непросто. Тебе лучше ехать по суше.

— Мне говорил об этом еще кое-кто, — сказал Юсуф. — Молодой человек, назвавшийся Али. Он посоветовал мне ехать к Теруэлю. Вот почему я находился с той группой — они держали путь в Теруэль.

— А от Теруэля? Куда ты направляешься?

— В Каталонию. Я думал, что смогу доехать от Теруэля до побережья и найти судно.

— В какое место Каталонии?

Юсуф немного помолчал.

— В Жирону.

Те оба отошли, негромко посовещались, вернулись и сели возле Юсуфа.

— Я бы не советовал ехать от Теруэля к побережью, — сказал первый.

— В настоящее время, — сказал второй. — Тем более, если едешь в одиночестве.

— Почему? — спросил Юсуф.

— Дорога отсюда до Теруэля неплохая, — сказал первый. Смахнул с земли листья, палочки, иглы, взял прутик и стал чертить. — Поедешь отсюда, через этот хребет. Найдешь на дороге достаточно других путников, они защитят тебя от грабителей, способных позариться на твою кобылу.

— А потом куда?

— Если поедешь дорогой на Сарагосу, сможешь свернуть с нее на Льейду. Можно также ехать путем пастухов через горы, он тоже идет в ту сторону мимо Льейды. Мой друг говорит, что Льейда недалеко от Жироны.

— А отсюда куда ехать? — спросил Юсуф.

— Спустишься с этого холма и окажешься на дороге в Теруэль. Через него проезжает столько людей, что, думаю, еще на одного мальчика не обратят внимания, если постараешься не делать ничего возмутительного.

— Спасибо, — сказал Юсуф. — Интересно, проехала ли та группа, пока я спал. У меня нет желания встречаться с ними.

— Не знаю, — сказал первый. — Мы были здесь всю ночь и не видели их. Желаю тебе доброго пути.

Он кивнул второму, поднял с земли большой кожаный мешок и стал спускаться по склону холма.

— Если не хочешь останавливаться в Теруэле, — негромко сказал второй, когда его компаньон отошел на некоторое расстояние, — возле города у самой стены обнаружишь горстку домов. Спроси, где живет столяр Пере, и скажи, что тебя направил к нему Хуан, его товарищ по плаванию. Он направит тебя на нужную дорогу.

Поднял другой кожаный мешок и пошел за первым.

Следующие четыре дня слились в марево жары, голода, усталости. Столяр Пере принял Юсуфа любезно, на ночь постелит ему на полу соломенный матрац, накормил его и позаботился о кобыле, потом направил на нужную дорогу.

— Остерегайся гостиниц по пути, — неторопливо, словно нехотя предостерег он. — Некоторые из них приличные, но в большинстве хозяева ворье, готовое за грош перерезать горло. Спи в полях рядом с кобылой, подальше от дороги, чтобы тебя не видели.

— Спасибо, сеньор, за мудрый совет, — сказал Юсуф, хотя не узнал ничего нового. — Я последую ему.

И в самом деле, придорожные гостиницы были не из лучших. Юсуф покупал, какую удавалось, еду на фермах вдоль дороги и высматривал для сна поросшие травой участки в отдалении от нее. Ехал, когда мог, вместе с группами — торговцами, музыкантами, рабочими — и в одиночестве, когда приходилось, бдительный к признакам опасности на каждом подъеме и каждом повороте дороги.

Жара с каждым днем усиливалась, вскоре Юсуф начал передвигаться по ночам и утром, спал, как мог, в знойное послеполуденное время. Дошел до изнеможения; от пыли, песка и яркого солнца глаза воспалились и покраснели. Все мышцы и кости болели от усилий держаться в седле. В жаркой дымке ему начали мерещиться странные видения деревьев или белых домов прямо посреди дороги. Иногда он хлопал глазами и тряс головой, понимая, что их там нет; иногда заставлял удивленную лошадь съезжать на обочину, чтобы объехать их.

На четвертое утро Юсуф проснулся на рассвете, ощущая во всех членах боль. Оседлал кобылу, внезапно обратив внимание, до чего матовая, пыльная у нее шкура, и что голова ее поникла от усталости и уныния.

— Бедняжка, — сказал он. — Ты тяжело трудилась на этих дорогах, и травы здесь негусто.

Достал оставшийся кусок хлеба, разломил его надвое и отдал ей большую часть. Как только солнце поднялось над холмами, температура повысилась. Вскоре начала повышаться и дорога.

Свет, отражавшийся от дороги, от обнаженных скальных пород, от редких ручьев бил в глаза Юсуфу, и он даже подумал, как бы не ослепнуть. Заболела голова. Дорога начала длинный спуск, и кобыла изо всех сил упиралась на ходу копытами, чтобы не скользить.

Когда они достигли ровного места, она едва передвигала ноги. Слева мерцал в солнечном свете белый дом с рощицей олив по одну сторону и плодовым садом по другую. Когда Юсуф решил, что это очередное вызванное жарой видение, кобыла остановилась. Потрясла головой и осталась стоять.

В саду двое мулов наблюдали за дорогой с большим любопытством. Один из них заорал, и кобыла пошла к ним, отведя назад уши в открытом бунте. Хлопнула дверь, и из-за угла вышла крепкая, приятного вида женщина.

— Так-так, — сказала она. — Молодой человек, ты выглядишь усталым и запыленным.

— Найдется у вас вода для меня и моей кобылы? — спросил Юсуф. — И, может быть, часть каравая? Я охотно заплачу за любую еду, полученную из ваших рук, сеньора.

— Лучшего предложения я сегодня не получала, — ответила со смехом она. — Поезжай задом в тень двора, а я посмотрю, что смогу сделать.

3

В пятницу той недели Исаак и маленький Иона, бывший кухонный прислужник, быстро шли к дому Понса Манета. То есть Исаак шел быстрым, широким шагом, как всегда, когда его ладонь лежала на плече помощника. Иона тяжело дышал от усилий идти, следуя указаниям, чуть впереди него.

Подняв руку, Иона позвонил в колокол и отступил назад, очень довольный собой. Дверь слегка приоткрылась, служанка опустила взгляд на мальчика, потом подняла и сказала:

— О, сеньор Исаак. Хозяйка будет очень довольна. Она очень беспокоится о сеньоре Франсеске. Велела сейчас же проводить вас в ее комнату.

— Конечно, — сказал врач. И негромко спросил: — А что беспокоит сеньору Франсеску?

— Никто как будто не знает, — ответила служанка. — Думаю, она снова расстроена.

Вскоре Исаак вышел из комнаты. Все домашние, в том числе мальчик, собрались в стратегических пунктах у комнаты, пытаясь узнать, почему Франсеска упала в обморок на соборной площади, когда гуляла с Сибиллой. Исаак, не обращая на них внимания, спросил, может ли он поговорить с Хайме Манетом, мужем Франсески. Они вошли в другую комнату, где разговаривали так тихо, что подслушивающие разбирали только отдельные слова или фразы. До них доносились такие выражения, как «укрепляющее питание» и «веселые развлечения», но поскольку то и другое рекомендовалось во множестве случаев, никто ничего нового не узнал. В конце концов они оба вышли и направились к лестнице.

— Сеньор Хайме, лучшее, что вы можете сделать, это поощрять ее побольше двигаться. Ей нужно бывать на свежем, здоровом воздухе, разговаривать с людьми или хотя бы их слушать. Худшее, что она может сделать, — сидеть дома из страха снова упасть в обморок. Это ослабит ее еще больше и серьезно угнетет ее дух. Настоятельно рекомендую избегать жары и яркого полуденного солнца, гулять утром и по вечерней прохладе. Если сможете поначалу выходить с ней, чтобы успокаивать пустые страхи, возможно, это принесет пользу. Прогулки и хорошее питание помогут ей лучше, чем любые лекарства.

Когда врача проводили до двери, кто-то легонько взял его за руку.

— Сеньор Исаак, это я, Сибилла. Вы не против, если я немного пройду с вами? Мне хотелось бы кое о чем вас спросить.

— Совершенно не против, сеньора Сибилла, — ответил врач. — Буду рад вашему обществу.

— Тогда, пожалуй, лучше посидим во дворе, если у вас есть время.

— Сеньор Исаак, — сказала Сибилла, когда они удобно уселись в рассеянной тени грушевого дерева, — у меня есть для вас сообщение от Ребекки. Вашей дочери.

— Я прекрасно знаю, кто такая Ребекка, — сказал Исаак. — У нее какие-то трудности?

— У Ребекки? Нет. Она здорова, ее муж и маленький Карлос тоже. Просит передать вам привет и надеется, что вскоре вы сможете наведаться к ней, хотя понимает, что без этого плутишки Юсуфа у вас меньше времени для незначительных визитов.

— Хотелось бы, чтобы побольше людей, которые приносят сообщения, были так точны в их передаче, — со смехом сказал Исаак. — Я слышу ее голос в каждой фразе. Но это не может быть сутью сообщения, — добавил он. — Она прекрасно знает, что я приду если не сегодня, то завтра.

— Да — суть не в этом. Сообщение заключается в том… — Сибилла сделала паузу. — Просто она и ее муж очень озабочены судьбой сеньора Пау, одного из их ближайших друзей. Ребекка не знает, слышал ли ее отец обвинения против него. — Снова пауза. — И, разумеется, против его младшего брага, Роже Бернарда.

— Я слышал, что их обвиняли, — сказал Исаак. — И очень огорчен этим, мне кажется, для этих обвинений никаких оснований нет.

— Вы тоже так считаете? — оживленно сказала Сибилла. — Я рада… то есть Ребекка будет рада услышать это от вас. И она просила меня передать вам ее сильное желание, использовать, если это возможно, ваше влияние на епископа, чтобы спасти Пау. Вы, наверно, знаете, что он преданный друг ее мужа, Николау.

— Пау арестован? — спросил Исаак. — Если да, я еще не слышал об этом.

— Нет, — ответила Сибилла. — Пока не арестован, но знает о выдвинутых обвинениях — весь город знает о тех обвинениях, которые эта злобная служанка выдвинула против Пау и его брата. А когда обвинения выдвинуты, их нужно проверить, так ведь? И каждый, кто будет разбираться в них, должен знать, что Пау не мог этого сделать.

— Моя дочь очень красноречиво просит за юного сеньора Пау, — сказал Исаак. — Я только удивляюсь, почему она не обратилась прямо ко мне вчера, когда я был у нее. Она отдает себе отчет, что просит меня использовать мое влияние на епископа?

— Возможно, она не знает, что я разговариваю с вами сейчас, — уклончиво сказала Сибилла. — Но упомянула, что епископ, возможно, вмешается, если вы его попросите. И сказала, что когда увидится с вами в следующий раз, предложит это.

— И вы хотели гарантировать, чтобы она не забыла об этом, — сказал врач.

— Простите меня за этот легкий обман, сеньор Исаак, но существуют причины, веские причины, чтобы Пау ни на секунду не заподозрили в убийстве отца — говоря об отце, я имею в виду Раймона, это единственный отец, которого Пау знал. И очень любил его. Он подавлен его смертью. И даже будь у него характер или склонность быть отравителем, во что я не могу поверить, он не мог ничего выиграть от этой смерти.

— Сеньора Сибилла, думаю, это знает даже его преосвященство. Думаю, это одна из причин того, что он не предпринимает никаких действий в связи с этим обвинением. Поскольку родной отец сеньора Пау умер, когда он был еще младенцем, он уже, полагаю, владеет значительной собственностью. А эта усадьба принадлежит его матери, она может распоряжаться ею, как захочет. Убийство ее мужа никак не повлияет на то, что она будет делать с усадьбой.

— Вы знали это? — спросила Сибилла.

— Думаю, это знают многие. Не нужно расстраиваться из-за слухов. Они возникают, исчезают, и люди забывают о них. Так происходит постоянно.

— Но, сеньор Исаак, сказать, что слухи неважны, недостаточно. Сеньора Раймона кто-то убил. Это не слух. И мне причина убийства непонятна. Я только уверена, что этого не мог сделать сеньор Пау, и не верю, что это сделал юный Роже Бернард.

— Но ведь определенно никто не верит, что Роже Бернард отравил отца, — сказал Исаак. — Думаю, это совершенно невероятно.

— К сожалению, он единственный человек, который мог получить выгоду от смерти Раймона, — сказала Сибилла. — В материальном смысле.

— О чем вы говорите? — спросил Исаак. — Какую выгоду получает Роже Бернард? Разве вы считаете его настолько бессердечным, что он способен убить и мать?

— Я думаю, что он совершенно не способен ни на то, ни на другое. Он очень веселый, дружелюбный. И любит родителей. Обоих.

— Тогда что вы имеете в виду?

— Напрасно я повела речь об этом, — пробормотала Сибилла. — Когда расстроена, я говорю, не думая о последствиях. Эти сведения не могут никому помочь, но, если о них все узнают, могут привести к неприятностям.

— Тогда скажите мне, только негромко.

— Я случайно узнала о собственности, которая вполне может перейти юному Роже Бернарду по смерти отца.

— Собственность значительная?

— Полагаю, да, — ответила Сибилла. — Люди говорили о ней, как о значительной.

— Какого рода эта собственность?

— Земля, — ответила она. — У хорошей реки. Часть ее гористая, но там есть покрытые урожайными виноградниками склоны, а также луга и лес. Роже Бернард не мог отравить отца, чтобы получить эту собственность. Он не только очень любил его, но и не мог сделать ничего подобного, чтобы приобрести собственность, о которой ничего не знает.

— Что вы имеете в виду? — спросил Исаак.

— Эта собственность должна была достаться Раймону.

— А почему не досталась?

— Потому что он не знал о ней и не предъявлял на нее права. Значит, не мог сказать о ней сыну.

— Откуда вы это знаете?

— Это одна из тем, на которые мы разговаривали в то утро, когда он умер, — заговорила Сибилла, голос ее звучал тихо и очень грустно. — Когда я сказала, что, по-моему, у него есть собственность, ждущая, когда он ее потребует, Раймон поднял меня на смех, сказал, что его отец был жалким бедняком без гроша в кармане, а не крупным землевладельцем.

— Откуда все это вам известно? — спросил Исаак.

— Семья Раймона жила в той деревне, где я родилась, — бесхитростно ответила Сибилла. — Там все знают, что существует ферма и что право собственности на нее еще не определено.

— Но эта ферма не возле Льейды, — сказал Исаак. — Говор у вас совсем не такой, как у тамошних жителей.

— Да, — сказала Сибилла. — Мы не каталонцы. Мы жили по ту сторону гор. Но я знаю семью, из которой происходил Раймон. Некоторые из ее членов доводятся свойственниками моей семье. Конечно, все в деревне имеют какие-то родственные связи со всеми остальными — это маленькая деревня.

— Я передам эти сведения — или только те, которые представляются важными — его преосвященству, — сказал Исаак. — Уверен, что он найдет их полезными. А теперь мне пора идти. Нужно посетить и других пациентов.

4

— Вы жалко выглядите, — сказала Юсуфу владелица фермы. — Ты и твоя покрытая пылью кобыла. Когда вы оба ели последний раз?

— На рассвете я разделил с ней кусок хлеба, — ответил Юсуф. — Там, где мы остановились, травы почти не было.

— Ну, так спешивайся, пока эта бедняжка не упала, — сказала женщина. Они уже обогнули дом, там был подметенный двор, сарай в хорошем состоянии и прачечная, из которой доносился чистый, характерный запах кипятящегося белья. Хозяйка была подтянутой женщиной тридцати с лишним лет, с сильными руками и привлекательным лицом. Волосы ее были убраны под косынку и спускались до середины спины. Судя по виду, она была способна справляться со всем, что выпадало на ее долю.

Как только нетвердые ноги Юсуфа коснулись земли, она расседлала кобылу, положила седло на жердевую изгородь, подвела ее к корыту, наполненному до середины водой, и позвала:

— Фелип, ленивый бездельник. Иди сюда!

Из сарая вышел вытянувшийся не по возрасту мальчик, длинноногий, длиннорукий.

— Да, сеньора Эстелла.

— Когда эта бедняжка напьется, вычисти ее и отведи в сад к мулам. Потом почисти сбрую.

— Хорошо, сеньора Эстелла.

— Он тупой, но добродушный и всегда выполняет, что велено, — сказала хозяйка. — Я не смогла бы без него обходиться. Теперь — ты, — сказала она, глядя на Юсуфа. — Ты просто мальчишка, не так ли? Сколько тебе лет?

— Тринадцать, — ответил Юсуф, краснея под ее взглядом.

— Подаешь хорошие надежды. А как звать тебя?

— Юсуф.

— Любопытное имя, — неопределенно сказала она, быстро, оценивающе оглядев его, как до того кобылу. — Сейчас, — оживленно сказала она, — тебе нужно помыться, переодеться в чистое и поесть. Иди сюда.

Хозяйка привела его в просторную, полную воздуха кухню, затем в соединенную с ней пристройку. Там был стол с тазом для умывания и кувшин с водой.

— Принесу тебе еще воды, — сказала она. — Тебе повезло, на этой неделе у нас стирка, так что снимай все с себя и бросай на пол. Смена белья у тебя есть?

— Чистой нет.

— Тогда давай мне свое грязное белье из узла, я и его постираю.

— А что же тогда…

— Принесу тебе рубашку и халат. Достаточно этого будет для твоей стыдливости? — со смехом спросила она.

— Спасибо, сеньора Эстелла, — сказал Юсуф, слишком усталый, чтобы спорить. Как только она вышла, он снял пропитанную потом, дурно пахнувшую одежду и принялся энергично мыться.

— Не обращай на меня внимания, — послышался за его спиной веселый голос. — Я принесла тебе еще воды и одежду.

Дверь хлопнула, и Юсуф остался один.

Когда он вышел в кухню, на столе стояла большая тарелка дымящегося мяса с овощами в бульоне с большим количеством трав и специй. Рядом с ней лежала большая коврига деревенского хлеба, стоял кувшин с вином и две чашки.

— Есть с тобой я не буду, — сказала хозяйка. — У меня много дел. Но вина выпью за компанию. А когда поешь, нужно будет поспать, а то свалишься замертво от усталости.

Хозяйка отвела Юсуфа в темную комнату с резной деревянной кроватью, сундуком, столом и стулом. Указала на кровать, вышла и закрыла дверь. Он сбросил шлепанцы, которые она нашла для него, снял слишком большой халат и лег в рубашке. Когда проснулся, сквозь щели в ставнях падали косые лучи солнца и слышался разговор людей.

Юсуф умылся, надел одолженную одежду и пошел снова на кухню. Там сидела хозяйка, болтая с женщиной, судя по ее могучим рукам, это была прачка, которая стирала его белье и делала, что могла, с камзолом.

— Привет, — сказал он обеим женщинам.

— Я, пожалуй, вернусь к работе, — сказала прачка. — Юный сеньор, твое белье не высохнет до завтра. Но теперь оно замечательно чистое.

— Спасибо, сеньора, — сказал Юсуф.

Прачка поднялась и пошла к прачечной.

— Сеньора Эстелла, я хотел уехать сегодня вечером, — сказал Юсуф.

— Вздор, — ответила хозяйка. — Пока что уезжать тебе нельзя. Если твоя кобыла не отдохнет по крайней мере до утра, то не оправится.

— Не оправится?

— У нее стерты копыта, и одна нога уязвима. Если уедешь сегодня, лошадь захромает. Если сядешь на нее завтра, она повезет тебя, но ехать придется медленно. Ей следует отдохнуть по меньшей мере до послезавтра.

— Где мы находимся? — спросил Юсуф.

— Неподалеку от Льейды, — ответила хозяйка. — В четырех часах спокойной езды шагом на лошади или муле. Пешком для человека часов пять, шесть, если он медлительный. Куда ты держишь путь?

— В Жирону, — ответил Юсуф.

— Тебе нужно заезжать в Льейду?

— Нет, — ответил Юсуф. — Нужно ехать домой.

— Есть тропа через холмы, которая выведет тебя к восточной дороге и поможет сберечь немного времени, — задумчиво сказала хозяйка. — Если дашь отдохнуть своей лошади еще день, она этим путем дойдет до Жироны за три дня. Если выедешь завтра на рассвете, то, наверно, за четыре.

— Сеньора Эстелла, вы, кажется, очень многое знаете о лошадях, — раздраженно сказал Юсуф.

— Знаю многое, — заговорила она. — С тех пор как была девочкой твоего возраста, я вырастила много прекрасных коней для дворян и аристократов. Это была собственность моего отца. Когда я вышла замуж, муж переехал сюда и помогал, хотя толку от него было мало, потому что он почти ничему не научился. Потом началась чума, и они умерли — умерло даже много лошадей. И я осталась с Фелипом, сыном старшего конюха, тупым, но надежным, несколькими лошадьми и мулами. Мы постепенно наращиваем табун. Если передумаешь и не поедешь в Жирону, я охотно приму тебя вместе с этой кобылой. Она красавица, даже после того, что вынесла по пути. Видишь ли, она молодая, у нее нет той силы и выносливости, которые появятся с возрастом, но она превосходных кровей. К счастью, ты легкий, иначе бы загубил ее.

— Я охотно бы отдал ее вам, — сказал Юсуф, — но тогда мне придется добираться до Жироны пешком, и хотя я могу дойти, путь будет долгим.

— Где ты ее взял? — спросила сеньора Эстрелла.

— Это очень долгая история, — ответил он. — И не все я могу рассказать.

— Тогда пошли в сад, и расскажи то, что можешь.

Она взяла кувшин питья из раздавленных фруктов, меда и холодной колодезной воды и повела Юсуфа к саду. Он огляделся по сторонам. Впервые с тех пор, как кобыла остановилась на дороге, голова у него была достаточно ясной, чтобы замечать окружение. Сад находился под защитной стеной высоких холмов на юге и западе. На севере земля поднималась к далеким горам. Холмы на востоке образовывали вокруг сада последнюю стену.

В саду, под большим деревом, стоял большой стол и скамья с толстыми подушками. Они удобно уселись, и Юсуф начал свой рассказ.

Он назвался сыном незначительного чиновника из правительства Гранады, сказал, что сопровождал отца, поехавшего с поручением в Валенсию и ставшего жертвой восстания, вспыхнувшего в чумной год.

— Каким-то образом, — сказал он, — в Гранаде стало известно, что я остался жив; мать уговорила одного чиновника, бывшего другом моего отца, потребовать моего возвращения в эмират.

— Эмират кишит мелкими политическими интригами, — продолжал Юсуф. — Люди постоянно стараются создать проблемы другим, чтобы добиться выгоды для себя. К сожалению, там я оказался в центре одной такой интриги, и будущий муж моей сестры помог мне покинуть эту страну. Он и дал мне эту лошадь. Спешу добавить, что она у него на втором месте после самой любимой.

— Интересно было бы взглянуть на самую любимую, — сказала со смехом сеньора Эстелла. — Значит, кобыла прямо из Гранады, — задумчиво добавила она. — Притом из конюшни эмира.

— Я не говорил, что она из конюшни эмира, — возразил Юсуф.

— Послушай, дружок, матери помощников конюха и кухонных прислужников не имеют доступа к высоким чиновникам в правительствах — тем, которые могут написать письмо Его Величеству или одному из его представителей здесь, в Каталонии, которое заставит немедленно отправить даже такое нежное существо, как ты, в Гранаду.

— Она не из лошадей эмира, — сказал Юсуф, решив по крайней мере держаться буквальной правды.

— Может быть, и нет, — сказала сеньора Эстелла. — Возможно, подарок для короля. Жила она в эмирской конюшне?

— Ну, — сказал Юсуф, — пожалуй, можно сказать так. Только не думайте…

— Я знаю, что думаю. Я думаю, что у меня есть сильный мерин, сильно застоявшийся, который может довезти тебя до Жироны за три дня или даже быстрее. Его мать покрыл один из коней курьеров покойного короля. Один из лучших. Он не знает, что такое усталость.

— Хочу взглянуть на него, — сказал Юсуф.

— А после того, как у меня появится жеребенок-другой от твоей красавицы-кобылы, можешь при желании потребовать ее обратно. Возможно, когда-нибудь тебе захочется доказать своему незначительному зятю, что ты оценил его вторую по качеству лошадь.

— Вы очень умная женщина. Составить соглашение можете?

— Могу. Читать умеешь?

— На двух языках.

— Пошли на конный двор, покажу тебе Флетксу, если вы не понравитесь друг другу, соглашение отменяется.

Сеньора Эстелла повела его мимо сарая, через ряд густо растущих деревьев. За ними находились конюшня, конный двор, тоже хорошо подметенный, и огражденный выгул с двумя лошадьми. За выгулом был большой, окруженный деревьями луг, по которому протекала бегущая с холмов речка. Там паслось больше десятка лошадей и мулов, в том числе четыре или пять кобыл с жеребятами. Юсуф на миг подумал о месте, которое предлагала ему сеньора Эстелла, и почувствовал искушение остаться здесь.

Она свистнула; несколько лошадей с любопытством повернули головы.

— Флеткса, — сказала сеньора Эстелла и протянула руку. Мышастая лошадь со светлой гривой и хвостом, изящной, высоко поднятой головой и плотным, сильным телом подскакала рысью к стене.

— Съешь морковку, — сказала она воркующим голосом. — Что скажешь о нем?

— Красавец, — ответил Юсуф. — Сколько ему лет?

— Восемь. Подумай о нем до ужина. Посмотри, как он скачет. Все, малыш, — обратилась она к Флетксе, — скачи.

Лошадь ускакала галопом.

Они вернулись в сад и сели.

— Я знаю одного человека в Жироне, который вырос неподалеку от Льейды. — сонным голосом сказал Юсуф. — Это странная история.

— Правда? — спросила сеньора Эстелла. — Тогда расскажи. Я люблю странные истории.

— Кажется, отец привез его из-за гор еще малышом и оставил здесь, в одной семье, которую не знал раньше.

— Похоже, такое случается довольно часто, — сказала сеньора Эстелла. — У нас были соседи, которые вырастили такого мальчика. Какой-то человек привез его, спросил, не согласятся ли они позаботиться о нем какое-то время, и больше не возвращался. Правда, говорят, что он приезжал однажды, но его почти никто не видел, а потом приезжал кто-то другой справиться о нем и мальчике, но не вернулся за ним. Сказал соседям, что мальчика нужно беречь, как зеницу ока, что мальчик очень богат, что, когда вырастет и сможет заявить права на свое имение, они будут щедро вознаграждены.

— И они получили вознаграждение?

— Нет, конечно. Они с самого начала знали, что все эти обещания из сказки, которую зимой рассказывают перед очагом, чтобы скоротать время. Мы здесь трезвый, практичный народ, и эти люди не ожидали ни гроша за то, что взяли ребенка. Они хорошо с ним обращались, заботились о нем, как только могли, потому что он был хорошим мальчиком, и они привязались к нему. Он вырос у них и влюбился в Марту, жену старика Грегори, усадьба его находится примерно в часе пути отсюда. Когда Грегори умер, он женился на Марте.

— Как его звали? — спросил Юсуф, внезапно насторожась снова.

— Раймон, — ответила сеньора Эстелла. — Его называли Раймон-чужеземец.

— Нашего тоже так зовут, — сказал Юсуф. — Должно быть, Раймон здесь вырос. Как странно.

— Когда старый Грегори умер, усадьбу унаследовал сын Марты, — сказала она. — Дела на ней вел Раймон, потом ее сдали в аренду, кажется, родственнику, который до сих пор работает там и получает хороший доход, несмотря на арендную плату. Уехали они отсюда лет десять назад. Как они поживают?

— Когда я покидал Жирону, у них было все замечательно, — ответил Юсуф.

— Моя мать будет очень рада услышать вести о них, — сказала сеньора Эстелла. — Пошли, познакомишься с ней.

— Здесь еще кто-то живет? — спросил Юсуф, пока что не заметивший признаков ничьего присутствия, кроме сеньоры Эстеллы, прачки и надежного Фелипа.

— Неужели думаешь, что я живу в таком большом доме совсем одна? — сказала она снова со смехом. — Мать живет очень тихо в другой части дома. Кухарка и две служанки все еще помогают со стиркой. Здесь живет и мой брат, но он повел лошадей на ярмарку.

— Рад, что вам не приходится делать самой всей работы, — сказал Юсуф.

— Я бы могла взять еще одного человека, — лукаво сказала она. — Но мы говорили о моей матери. Она хорошо знала Раймона Форастера — он всего на несколько лет моложе ее — и она всегда была к нему очень привязана. Я была маленькой, когда он женился на Марте и перебрался в усадьбу, но мать хорошо знала его и до сих пор о нем говорит. Он был таким приятным ребенком, говорила она, с манерами, как у маленького аристократа, но сильным, как кузнец, — мог работать, как целая упряжка волов, когда стал мужчиной.

— Раймон не изменился, — сказал Юсуф. — Он до сих пор сильный, а также любезный и обаятельный.

— Марте повезло, — сказала сеньора Эстелла, — что после этого отвратительного старика Грегори она вышла за такого красивого, доброго мужчину, как Раймон.

Дверь комнаты старой сеньоры открывалась прямо во двор, и несколько лучей вечернего солнца еще падали в широкий проем. У северной стены без окон находилась кровать, плотно занавешенная от зимних ветров, с воем дующих с гор, кроме того, там были удобного вида кушетка, стол и несколько стульев. Были окна, выходящие на восток и на юг. Когда они вошли, ставни были открыты, и Юсуф видел в них горные хребты на востоке и дорогу, по которой он так мучительно ехал утром. Клонившееся к западному горизонту солнце окрашивало скалы гор в оранжево-розовый цвет и придавало комнате роскошный вид.

Из этого маленького царства, подумал Юсуф, можно наблюдать за всей деятельностью как в доме, так и снаружи.

Старая сеньора лежала на кушетке, прислонясь спиной к подушкам, слушала девочку, та рассказывала ей историю, которую, видимо, только что слышала.

— Мама, — сказала сеньора Эстелла, — я привела к тебе молодого человека, который проезжал мимо по пути в Жирону. Его лошадь захромала и остановилась у наших ворот, мы сделали для нее, что могли.

— Судя по тому, что я видела, лошади нужно несколько дней отдыха, и только, — твердо сказала старая сеньора. — Если только лошадь не страдает от чего-то очень серьезного, о чем может знать только он.

— Нет, не думаю, — сказала сеньора Эстелла. — Но он знает Раймона в Жироне. Раймона Форастера. Разве не поразительно?

— По-моему, нет, — сказала старая сеньора, улыбнувшись Юсуфу. — Раз они оба живут там, не нахожу в этом ничего странного. И это не в первый раз кто-то приезжает, ища сведений о Раймоне.

— Мама, но это было много лет назад, — сказала сеньора Эстелла.

— Не так уж много. У нас было два или три гостя, которые интересовались, так сказать, приемным сыном нашего соседа. Последний приезжал с севера всего несколько лет назад.

— Несколько лет, мама? Это было до смерти моего мужа. Помнишь? И он прогнал эту бедную женщину — как ее звали?

— Беатриу.

— Да-да — и ее дочь — прогнал, будто амбарных крыс.

— Они были немногим лучше амбарных крыс, — твердо сказала старая сеньора. — Но нашего гостя, Эстелла, не интересуют наши воспоминания. В вашем появлении странно то, сеньор Юсуф, что вы приехали по этой дороге с юга, и что ваша лошадь решила перед нашими воротами, что дальше не сделает ни шагу. Как вы, наверно, догадались, я наблюдала за вашим появлением.

— Именно это и произошло, сеньора, — сказал с поклоном Юсуф. — Судьба или сообразительность моей кобылы отдали меня в ваши благородные руки. Моя кобыла решила, что, достигнув ваших ворот, достигла исполнения своих нужд и желаний, и остановилась. Бедное, прекрасное существо. Она провезла меня далеко за две недели.

— Вы очень желанный гость, — любезно сказала старая сеньора. — У нас бывает мало гостей из внешнего мира, и они всегда интересны. Садитесь, молодой человек, рядом со мной, потому что руки-ноги у меня плохо действуют и болят, хотя в остальном я совершенно здорова. Расскажите, как вы познакомились с Раймоном.

5

В тот день Исаак не смог передать его преосвященству сообщения от Ребекки — или от ее подруги Сибиллы. Два предположительно кратких визита к пациентам превратились в долгие, делать приходилось много, а помощи в трудах от бестолкового Ионы почти не было.

Четыре или пять раз Исаак был готов отправить мальчика за Ракелью, но он дал себе слово, что будет вызывать ее только в тех случаях, когда дело будет касаться жизни и смерти. Это решение удерживало его от беспокойства дочери лишь ради собственного удобства. И он мучился, рылся в беспорядочно уложенной корзинке среди лежавших не на месте материалов в поисках самых употребительных лекарств. Ему постоянно приходилось обнюхивать пакетик или склянку или пробовать их содержимое на вкус, дабы убедиться, что не дает пациентам потенциально смертоносные смеси.

Закончил дела Исаак усталым, раздраженным, голодным. Уже наступило время обеда, и в домах пациентов ощущался запах стряпни.

— Пошли домой, Иона, — сказал он.

— Сеньор, я все делал правильно? — спросил мальчик.

Исаак глубоко вздохнул.

— Иногда, — ответил он. — Но ты должен изучить, где лежит в корзинке каждое лекарство. Будь сеньора Анна в худшем состоянии, она бы умерла до того, как я нашел нужные капли. Иона, так не годится. Это не работа на кухне. Людям не нравится скверно приготовленный обед, но от него обычно не умирают. Медицина другое дело.

— Да, сеньор, — сказал подавленный мальчик.

Поданный в тишине двора обед несколько улучшил настроение Исаака, но не решил его основной проблемы. Когда со стола убрали, он остался там, у фонтана, размышляя, что делать. Близнецы, уже почти девятилетние, научились читать и очень этим гордились, но не могли вскрыть письмо от другого врача, написанное второпях, со множеством подробностей относительно лекарств и болезней, даже правильно прочесть его. Юдифь читать не училась, все слуги тоже, за исключением маленькой Хасинты, но читала она лишь немногим лучше близнецов.

Дети, вне всякого сомнения, научатся читать, но письмо требовалось прочесть сейчас. По печати Исаак определил, что оно почти наверняка от Низима, его коллеги из Монпелье, который обещал прислать сына для замены Юсуфа и Ракели, но до появления дочери вскрывать письмо не было смысла. И у него не было желания вызывать ее по столь банальному делу.

Его размышления прервал звон колокола у ворот.

— Сеньор Исаак, — послышался негромкий знакомый голос. — Это Сибилла. Можно поговорить с вами?

— Конечно, — ответил врач. — Минутку, я открою ворота.

Уж это он мог сделать быстро и без помощи.

— Я кое-чего не сказала вам сегодня утром, — заговорила она, когда они сели на скамью у фонтана. — И, поразмыслив о том, что сказала — а после нашего разговора я только и делала, что размышляла — поняла, что должна сказать вам все.

— О чем вы? — спросил Исаак.

— Я имею в виду историю Гильема и его матери.

— Матери Гильема?

— Да, сеньор Исаак. Незаконнорожденный Гильем сын отца Раймона, Арнауда де Бельвианеса, от его служанки Беатриу, — твердо сказала она. — Его преосвященство должен спросить Гильема, почему он приехал сюда на поиски Раймона и что он знает о его смерти.

— Вы ведете рассказ, как опытная рассказчица, сеньора Сибилла, удерживая внимание слушателей, рассказывая им каждый день понемногу, — сказал Исаак. — Но могу ли я полагаться на ваше сообщение?

— Клянусь, что в нем все достоверно. Все знали мать Гильема, Беатриу, — заговорила Сибилла, — потому что она родилась в той деревне. И, разумеется, все знали, что сеньор Арнауд был отцом Раймона и Гильема. Беатриу сама говорила моей няньке, Розе, что Арнауд был ее любовником. Неудивительно, что незаконнорожденный Гильем больше похож на отца, чем законный сын. Роза говорила, что Арнауд дурно обходился с Раймоном потому, что хотя мальчик и был похож на него, но всякий раз, когда отец входил в комнату, бежал к матери. Арнауд и Раймунда ненавидели друг друга.

— Раймунда была матерью Раймона? — спросил Исаак.

— Да, — ответила Сибилла. — Я не знала ее, так что не могу ничего сказать по собственным впечатлениям. Но люди все еще продолжали говорить о маленьком Раймоне и незаконнорожденном Гильеме, — добавила она.

— Знали вы эту Беатриу? — спросил Исаак. — Была она доброжелательной?

— Беатриу уехала из деревни, когда я была еще совсем маленькой. Ее место в нашем доме заняла Роза.

— Но Беатриу работала в вашей семье? Ваши родные хорошо ее знали?

— Беатриу была служанкой моей бабушки. Но что до знания — это особый вопрос. И дело не в том, что она была прислугой. Самой близкой моей подругой — особенно после смерти бабушки — была моя служанка Роза. Но Беатриу и моя бабушка друг друга недолюбливали.

— И все-таки она оставалась в услужении у вашей бабушки?

— У нее не было выбора, — сухо сказала Сибилла. — Вскоре после того, как она начала работать у нас — ей тогда было четырнадцать или пятнадцать лет — у нее родился ребенок, и другого места ей было не найти. И у нашей семьи были свои трудности. Мы были бедны, и прислугу найти было трудно. Бабушка согласилась держать ее, платить ей небольшое жалование, а она, в свою очередь, делать всю работу, какую могла. Она и ребенок жили у бабушки на этих условиях, пока Гильему не исполнилось двенадцать, и бабушка заставила Арнауда отправить его в Тулузу изучать право.

— Вы знали Гильема?

— К сожалению, да. Время от времени он возвращался в деревню и всегда останавливался у бабушки. Она разрешала ему, так как, по ее словам, Гильем не знал другого дома, кроме нашего. Я не могла его не знать — дом был не особенно большим.

— Но эта Беатриу не приезжала к вам вместе с ним?

— Нет, конечно. Через два или три года после того, как Гильема отправили учиться в Тулузу, Беатриу покинула деревню. Тайком, ночью, забрав все ценности, какие могла унести. Потом мы узнали, что Гильем уехал из Тулузы. Все решили, что мать и сын бежали вместе искать счастья.

— Куда они отправились?

— Не знаю, сеньор Исаак. Как я уже сказала, Гильем возвращался в деревню время от времени, но ничего о ней не говорил, вполне возможно, не знал, где она. После того как перестал приезжать, я не видела Гильема и не слышала о нем, пока не увидела его на похоронах.

— Но он поселился в доме Раймона несколько недель назад, — сказал Исаак. — Приезжая туда, вы ни разу его не видели?

— Ни разу, — ответила Сибилла.

— Гильем, наверно, знал, кто вы, и что живете в городе.

— Не думаю, — сказала она. — Сибилла довольно распространенное имя, и, насколько я знаю, дальнее родство моей семьи с Франсеской здесь почти неизвестно — даже если кто-то здесь слышал о моей семье, в чем я сомневаюсь.

— Узнать вас Гильем не мог?

— Нет. Когда он последний раз приезжал в деревню, мне еще не исполнилось десяти. А когда увидела его на похоронах, у меня была вуаль. Я закрыла лицо вуалью и прошла мимо него.

— Полагаю, сеньора Сибилла, в истории сеньора Гильома есть еще многое, о чем вы мне не сказали.

— Люди всегда многого не говорят, — сказала она.

— Я имею в виду многое относительно этой призрачной собственности, вашей семьи и семьи Раймона. Боюсь, что если попрошу его преосвященство разобраться с этим делом, с вопросом о виновности Пау в этом ужасном происшествии, епископ может выяснить больше, чем выгодно этой хорошей семье.

— Больше ничего сообщить вам не могу, — сказала Сибилла. — Я ничего больше не знаю. Мне пора идти. Роза ждет за стеной гетто. И, наверно, недоумевает, что задерживает меня.

После ее ухода Исаак сидел во дворе, обдумывая создавшееся положение. Ему не нравилось то, во что он оказался втянут. Возможно, сеньора Сибилла не понимала подоплеки этой семейной истории, но ему она была совершенно ясна. То, чего Раймон не мог сказать ему, сказали его сновидения. Но рассказывать епископу — не о том, что, как ты знаешь, сделал человек; не о том, что, по словам других, человек сделал; а о том, что его беспомощное сознание нечаянно открыло о нем — было совершенно непростительным видом предательства.

С другой стороны, возражал он себе, Раймон мертв. Сказать то, что ты установил, чтобы спасти его любимого пасынка, не будет предательством Раймона, его невозможно предать, ему невозможно причинить зло. Будь Раймон жив, он наверняка захотел бы помочь сыну.

Но Исаак не мог забыть голос своего великого учителя, Ибн аль-Байтара, в ответ на его просьбу, когда ему было двенадцать лет, на его заявление, что умерший соученик хотел бы, чтобы его драгоценная книга о травах досталась ему, Исааку, если б этот мальчик знал, что так внезапно умрет. «Самыми низкими и эгоистичными из наших желаний являются те, которые мы приписываем беспомощным мертвым, говоря, что этот или тот человек — если бы знал — хотел бы, чтобы нам досталось то, чего мы не осмеливались потребовать по своим заслугам».

Если бы Раймон хотел, чтобы его история стала известна всему городу, он разгласил бы ее сам. А почему не сделал этого? Может быть, знал или догадывался, что где-то у него есть родные, которые могут в этом случае серьезно пострадать.

Он поговорит с его преосвященством, но только о том, что знает не из сновидений Раймона или деревенских слухов в изложении Сибиллы, а по собственному опыту.

6

Юсуф выехал на другое утро на мышастом мерине, и даже его любимая кобыла в Жироне никогда не была так довольна тем, что ее седлают. Мерин, как только его вывели из конюшни, приплясывал в предвкушении дороги. Тем временем кобылу из Гранады массировали, чистили, расчесывали, кормили отборным кормом и всячески баловали, чтобы вернуть блестящую безупречность.

У Юсуфа была большая сумка с продуктами, свежей водой, чистым, чуточку влажным бельем, небольшой добавкой к его запасу монет — сеньора Эстелла признала, что арабская кобыла ценнее ее мышастого красавца — и копией документа об обмене.

В голову его были вколочены указания ехать через холмы к дороге на восток, которая приведет его к дому, а также много весьма интересных подробностей относительно Раймона Форастера и его отца, Арнауда.

Фелип, парень с конюшни, подошел к воротам, чтобы помахать на прощание рукой Юсуфу и Флетксе, мышастому мерину. Он знал, так как ему несколько раз было сказано, что они уезжают надолго и, может быть, никогда не вернутся. Но что такое «надолго», ему было трудно понять, потому что каждый день, казалось, приносил что-то свое, и до конца дня он то и дело выходил на дорогу посмотреть, не возвращаются ли они, и печально возвращался, когда его звали работать.

На третий раз появился другой всадник на другом коне и остановился возле Фелипа. У них завязался долгий разговор, гораздо более долгий, чем с кем бы то ни было, тем более с незнакомцем.

Когда всадник уехал, старая сеньора, наблюдавшая все это со своей кушетки с любопытством и некоторой озабоченностью, велела позвать парня к себе.

— Фелип, — сказала она, — садись, поговори со мной. Мария, принеси для Фелипа то блюдо с фруктами и орехами, а потом иди и не появляйся, пока я не позвоню.

Девочка поспешно сделала то, что было велено, а потом выбежала из комнаты на несколько минут драгоценной праздности.

— Кто был тот славный человек верхом на лошади? — спросила старая сеньора.

— Он не славный, — ответил Фелип, и глаза его наполнились слезами. — Он сказал мне плохие слова и уехал.

— Это нехорошо с его стороны, — сказала она. — Что ему было нужно?

— Ему был нужен Раймон. Он спросил: «Жил Раймон здесь?».

— И что ты ответил, Фелип? — негромко спросила она.

— Я сказал: «Здесь нет никакого Раймона».

— Ты прав, Фелип, никакого Раймона здесь нет. А что он сказал потом? — спросила она, зная, что тут нужны спокойствие и терпение, иначе толку от Фелипа не добьешься.

— Он повторял снова и снова: «Жил Раймон здесь?». Закричал на меня и сказал, что я дурак.

— Это некрасиво, — сказала мать Эстеллы. — А что сделал ты?

— Я сказал ему, что я не дурак, и назвал имена всех людей, кто здесь живет, и лошадей с мулами.

— Можешь назвать мне все эти имена? — спросила старая сеньора.

С довольной улыбкой, закрыв глаза, Фелип нараспев перечислил их. Упомянул и Юсуфа.

— Ты назвал и Юсуфа, когда этот человек спрашивал?

— Сказал и про Юсуфа, только, что Юсуфа здесь нет, Флетксы тоже, но его кобыла здесь, это красивая лошадь, но у нее нет имени.

— Верно, и ты должен придумать для нее хорошее имя, такое, чтобы ей понравилось. У тебя хорошая память, — твердо сказала старая сеньора. — Этот человек, наверно, был доволен, что ты помнишь всех.

— Нет. Он спросил, куда уехал Юсуф, но мне никто не говорил, куда Юсуф уехал. Потом он спросил меня, как Юсуф уехал, и я сказал, что на Флетксе. А он все кричал: «Как, как», а потом спросил, не в Льейду ли он поехал, а я не знал.

— Конечно, — сказала старая сеньора. — Откуда ты мог знать? Никто и не ждал от тебя этого. Твоей работы это не касается. Но ты очень хорошо вел себя с этим человеком, а он нехороший человек, и если появится снова, больше не разговаривай с ним.

— Почему?

— Потому что он говорил тебе плохие слова, а мне это не нравится. Теперь забирай то, что осталось на блюде, и пришли ко мне Марию.

— Спасибо, сеньора, — сказал Фелип, прижав деревянное блюдо к груди, и с гораздо более довольным видом, чем при своем появлении там, пошел искать маленькую служанку.

А старая сеньора лежала на своей кушетке и долго ломала голову над этим случаем.

7

В понедельник утром, когда солнце было еще на востоке, но поднялось достаточно высоко, чтобы заливать двор теплом и светом, Юдифь сидела у фонтана, шила в отчаянной попытке угнаться за ростом сына-младенца. Вениамин спал у ее ног в люльке, из которой тоже скоро вырастет. Когда раздался звон колокола у ворот, она отложила работу и быстро пошла открыть их. За воротами стояли двое незнакомцев, женщина и мужчина.

— Мы ищем дом сеньора Исаака, врача, — сказала женщина.

— Это его дом, — сказала Юдифь. — К сожалению, Исаака сейчас нет, но я жду его с минуты на минуту. Я его жена, Юдифь.

— Я Марта, жена… вдова Раймона Форастера, сеньора Юдифь, — сказала женщина. — А это мой управляющий, Эстеве.

— Входите, пожалуйста, сеньора Марта. Мой муж скоро вернется. Он пошел к епископу, тот наверняка слишком занят, чтобы отнимать у Исаака много времени. Хасинта, принеси нам холодного питья, — крикнула она и повела гостей в удобное место в тени. Через несколько минут маленькая служанка принесла им напитки из мяты и лимона, а также пряные закуски.

Воцарилось неловкое молчание, потом взгляд Марты упал на колыбельку.

— Какой очаровательный младенец, — сказала она. — Сколько уже ему?

— Всего три месяца, — ответила с улыбкой Юдифь.

— Только три месяца, и уже такой хорошенький, большой малыш, — заворковала Марта, склонясь над люлькой. — И спит, как ангелочек.

— Мне очень повезло, — сказала Юдифь. — Мой первый ребенок был не таким тихим…

И они заговорили о младенцах и зубках, проблемах и трудностях, поэтому, когда Исаак с Ионой вошли, женщины их не заметили.

— Сеньора Марта? — спросил Исаак, услышав ее голос.

— Прошу прощения, — сказала Юдифь. — К тебе пришли сеньора Марта и ее управляющий, сеньор Эстеве.

Тут проснулся Вениамин и обнаружил, что находится на грани голодания. Юдифь торопливо подняла его, извинилась и ушла.

— Моя жена угостила вас чем-нибудь в этот жаркий день? — спросил Исаак.

— Да, сеньор Исаак, угостила. И вот чашка для вас. Давайте налью вам напитка.

Исаак выпил, поставил чашку и повернулся к гостям.

— Что привело вас сюда в такую жару?

— Я беспокоюсь, — ответила Марта.

— О своих сыновьях, Пау и Роже Бернаре?

— Да, — ответила она дрожащим голосом, — конечно, о них. Нам дали понять, что вскоре — завтра, может быть, послезавтра, их арестуют за убийство своего отца по показаниям нашей служанки Хустины.

— Но ведь одно лишь показание Хустины никак не может привести к такому исходу Я слышал его, оно во многом противоречиво, — сказал Исаак. — Не представляю, что кто-то мог принять его на веру.

— Проблема заключается в том, что Хустина исчезла, и теперь говорят, Пау убил ее, чтобы она не обвинила его в других преступлениях. Что если б Пау отдали под суд, как только ее показания были записаны, она была бы жива.

— Есть у Хустины семья, к которой она могла бы уйти? — мягко спросил Исаак, потому что в голосе Марты зазвучали истерические нотки.

— Семья? — переспросила она. — Не знаю. Она куда-то уходит, когда не работает. Я всегда предполагала, что это родные — сестра или какая-то родственница. Может быть, это даже мужчина. Если сможем найти моего деверя, сеньор Исаак, то, наверно, найдем и Хустину. Думаю, она прячется.

— Зачем ей прятаться?

— Она не сказала его преосвященству ни слова правды и знает, что не сможет подтвердить своих показаний.

— И думаете, Хустина может находиться у сеньора Гильема?

— Думаю. Боюсь, что мой деверь Гильем заигрывал с ней с какой-то целью.

— Почему вы так думаете?

— Потому что несколько раз заставала их, разговаривающих очень тихо, как договаривающиеся о встрече любовники. И видела, как он поцеловал ее в лоб — поступок не особенно предосудительный, но очень странный, если между ними нет взаимопонимания.

— Ваш муж говорил, что видел подобные вещи, — сказал Исаак.

— Я невольно задаюсь вопросом — я всегда думала, что Гильем имел какое-то отношение к смерти моего мужа, и задаюсь вопросом, не могли он использовать Хустину для убийства.

— Чтобы избавиться от подозрений? — спросил врач.

— Но с какой стати, сеньор Исаак? Какую выгоду могла принести его смерть Гильему? Кому бы то ни было?

— Говорил вам когда-нибудь Раймон о собственности, на которую имел право?

— Сам он не говорил. Сперва Гильем, потом сеньора Сибилла говорили Раймону, что в деревне неподалеку от Фуа есть какая-то собственность, на которую он может притязать.

— Как он на это реагировал?

— Засмеялся и сказал, что у него нет желания копаться в прошлом, даже будь у него средства для этого. Что он доволен настоящим.

— Как думаете, есть какая-то правда в их заявлении?

— Не знаю, — ответила Марта. — Думаю, что даже если и есть, потребуются годы и немалые деньги, чтобы довести это притязание до суда.

— Очень может быть, что вы правы, сеньора Марта. Итак, что я могу для вас сделать?

— Не знаю, — ответила Марта. — Я отношусь с высочайшим почтением к вашему искусству, сеньор Исаак, но, честно говоря, думаю, что совет ярмарочной гадалки принес бы мне столько же пользы, как ваш, епископа или любого умного человека в городе.

— Вы имеете в виду сеньору Бернаду? — спросил Исаак.

— Нет, кого-нибудь из ее коллег. Думаю, Бернада в жизни никому не сделала добра.

— У меня есть предложение, — сказал Исаак. — Думаю, есть смысл потратить время на поиски вашей кухонной служанки.

— Кухонной служанки? — переспросила Марта. — Но она не могла иметь к этому никакого отношения. Уехала по меньшей мере за неделю до смерти Раймона. До того как он в первый раз заболел, и вы приехали помочь нам.

— Тем не менее, сеньора, эту служанку следует найти. Ее отсутствие могло быть кому-то на руку.

— Пау съездит за ней, — сказала Марта. — Кухарка знает, где она живет.

— Папа, что случилось? — спросила Ракель, выходя чуть попозже во двор и снимая вуаль.

— Ничего, дорогая моя.

— Должно быть, случилось. Ты выглядишь почти недовольным. Такое выражение иногда может быть у мамы, у меня, но не у тебя. Тебе нужно выпить чего-нибудь холодного.

Исаак рассмеялся.

— Признаюсь, я слегка недоволен. Мне недостает тебя рядом, чтобы я мог сказать: «Ракель, иди сюда и немедленно прочти мне это письмо».

— Письмо! Папа, что же сразу не позвал меня? Я бы тут же пришла. Скажи, где оно, я его тут же прочту.

— У меня в кабинете, на нем печать Низима из Монпелье. Думаю, оно касается его сына Амоса.

— Сейчас принесу, папа, — сказала Ракель.

Ракель удобно уселась, поглядела на конверт с печатью, как ее учили, казалось, очень давно, и сломала ее.

— Папа, письмо очень короткое, написано на одной странице. Оно начинается: «Мой досточтимый коллега Исаак. После моего последнего письма, в котором я уверял вас, что мой негодник-сын отправится в Жирону, как только уладит дела здесь, с горечью вынужден сказать, что он не приедет совсем или по крайней мере в течение нескольких месяцев. Я сказал ему, что за это время вы, скорее всего, заключите другие соглашения, но, как бы ни хотелось ему учиться у вас, он упрямо отказывается уезжать в настоящее время.

Подозреваю — нет, знаю — что причиной тому женщина, притом не стоящая утраты такой возможности. Как наши дети, несмотря на всю нашу заботу о них, разрушают все наши планы относительно их успеха и счастья. Надеюсь, вы простите меня и моего несчастного сына за нарушенные обещания. Ваш, и так далее».

Ракель положила листок.

— Что будешь делать, папа? — спросила она. — И, пожалуйста, имей в виду, что я готова помогать тебе всякий раз, когда буду нужна.

— Пока что буду пытаться обучить Иону и полагаться на твою добрую волю, дорогая моя. И стану тайком наводить дальнейшие справки.

— Я думала, что пора бы нам получить весточку от Юсуфа, — сказала Ракель.

— Он не только очень далеко от нас, но и в государстве, которое находится в состоянии войны с нашим. Отсюда отправить письмо очень легко, поэтому мы тратим время и деньги, обмениваясь глупостями. В Гранаде он не может спросить, можно ли положить письмо в сумку королевского или епископского курьера.

— Тогда они, видимо, сберегают много времени и денег, — сказала Ракель, лениво обмахиваясь большим листом, сорванным с растения поблизости.

— Ничего подобного, — весело сказал Исаак. — У них курьеры скачут из города в город и отправляются в Магриб быстроходными галерами, а потом возвращаются. В этом отношении они совершенно такие же, как мы.

— Как там у них, папа?

— Красиво, дорогая моя. Наши сады, фонтаны и бани не могут достигнуть красоты тамошних. Иногда арабы добиваются успеха; но не часто. Они мастера в искусстве превращать пустыню в рай, где песни, ароматы, цвета и формы сочетаются, чтобы обратить помыслы человека к великим вещам — любви, красоте, небу.

— Значит, они лучше нас?

— Они совершенно такие же люди, как и мы, — оживленно ответил Исаак. — Но арабские архитекторы великие мечтатели. И творениями их можно наслаждаться. Надеюсь, Юсуф наслаждается. Он ценит красоту, и гранадский двор предложит ему вознаграждение за одиночество, которое он может ощущать.

— Интересно, увидим ли мы его снова, — сказала Ракель. Поднялась на ноги. — Ну, вот, я опечалилась, хотя собиралась помочь тебе. Что я могу сделать?

— Исправить тот жуткий беспорядок, который Иона устроил в корзинке.

8

На другое утро, во вторник, Исаак с Ракелью сидели во дворе, наблюдая — в четвертый раз — как Иона укладывает неглубокую, узкую корзинку с плоским дном.

— Нет, Иона, — сказала Ракель, — это очень сильная, очень опасная смесь. Ей не место в правом конце корзинки. Там должны лежать мягкие мази и травяные лекарства.

— Сеньора Ракель, но если корзинку повернуть, это будет левый конец, — возразил он.

— Вот для чего с одной стороны корзинки привязана лента. Когда укладываешь корзинку, лента всякий раз должна находиться перед тобой. И всякий раз, когда ставишь корзинку на стол, лента должна быть с внешней стороны.

Ее прервал громкий стук копыт за воротами, словно туда подъехал целый полк солдат. Зазвонил колокол; Ракель положила ладонь на плечо Ионы.

— Я сама открою, — сказала она.

Перед ней стояла, отдав лошадей помощнику конюха, который приехал с ними, большая часть домашних Раймона Форастера: сеньора Марта, Пау и Роже Бернард, Эстеве и взволнованного вида молодая женщина, которую Ракель раньше не видела.

— Входите, пожалуйста, — сказала она, скрыв удивление.

— Я подожду здесь с лошадьми, — промямлил мальчик, встретив красноречивый взгляд Эстеве.

— Папа, это сеньора Марта и ее сыновья, — сказала Ракель. — С Эстеве и…

Она вопросительно взглянула на Марту.

— Вы хотели, чтобы мы отыскали нашу кухонную служанку, — сказала Марта. — Пау с Роже Бернардом нашли ее, и она может рассказать любопытную историю. Она любезно согласилась приехать сюда и рассказать ее вам. Ее зовут Санкса.

— Мы очень довольны, что вы приехали поговорить с нами, — сказал Исаак. — Правда, Ракель? Видимо, наши гости не отказались бы слегка закусить. От усадьбы путь не близкий. Вы приехали из усадьбы?

— Сейчас да, — ответил Пау. — А вчера вечером вернулись туда из Педринии. Там живет семья Санксы, и, разумеется, она была там. Ей пришлось проделать нелегкий путь для непривычных к верховой езде.

— Что ты имеешь рассказать нам? — спросил Исаак.

И когда Хасинта принесла кувшины холодных напитков и вина, тарелки с пряными закусками, небольшие блюда орехов и фруктов, Санкса нервозно огляделась, кашлянула и начала.

— Началось это две недели назад. Хустина подошла ко мне и спросила, собираюсь ли я выходить замуж. Дело в том, — сказала она извиняющимся тоном, — что у меня есть молодой человек, с которым мы понимаем друг друга, и оба усердно работаем, откладываем каждый грош, какой возможно. Она знала, что как только у меня будет пристойное приданое, мы сможем пожениться.

Санкса повернулась и нервозно взглянула на сеньору Марту.

— Продолжай, — ободряюще сказал Пау. — Все отлично.

— Ну, потом Хустина спросила, помогут ли мне двадцать су, я ответила, что конечно, только где их мне взять? Это целое состояние, так ведь? Приличная плата за три месяца работы. А она сказала, что приезжает ее подруга, ей нужно приличное место, чтобы спать и кормиться, и она готова ради этого усердно работать. Это всего на две-три недели, но Хустина боялась, что если попросит хозяйку взять ее, хозяйка может отказать. Поэтому хотела, чтобы я сказала хозяйке, будто моя мать больна и очень нуждается во мне. А она потом приведет подругу, скажет, что она может выполнять мою работу.

— Где собиралась Хустина взять двадцать су? — спросил Пау.

— Сказала, что эта подруга дала их ей.

— Как думаешь, в чем была тут истинная причина? — неожиданно спросил Исаак.

— Я подумала, что молодая женщина хочет уйти от мужа, или девушка, которая ждет, чтобы жених приехал за ней, и они смогли пожениться. Должно быть, это кто-то из богатой семьи, так ведь? И кто готов много платить за укрытие, потому что никто не обратит внимания на кухонную служанку.

— Почему ты говоришь «много»? Думаешь, для девушки из хорошей семьи это значительная сумма за надежное укрытие на две-три недели?

— Сеньор, — сказала Санкса, — вы определенно не знаете Хустину. Если она предложила мне за отъезд на две недели двадцать су, то сама взяла не меньше пятидесяти. Она всегда берет больше справедливой доли.

— И ты согласилась? — спросил Исаак.

— Нет, сеньор, не согласилась. Я была недовольна. Мне это показалось нехорошим, поэтому я отказалась.

— Что заставило тебя передумать?

— Я думала, все об этом знают. Я получила сообщение, что моя мать больна, очень больна и может умереть, поэтому я сказала Хустине, что согласна. Тогда она сказала, что подруга дала ей всего десять су, я взяла их, сказала хозяйке о болезни матери и поехала домой.

— Мать была больна?

— Да, была, — ответила Санкса. — Два-три дня ее рвало, мучили жуткие спазмы в ногах и спине. Но потом ей постепенно становилось легче, и через неделю она поправилась. Однако я ждала, так как Хустина прислала сообщение, что я смогу вернуться, когда сеньор Пау и сеньор Роже Бернард приедут за мной.

— Повезло твоей матери, — негромко произнес Исаак.

— Женщина, которая пришла на мое место, хоть сносно работала? — спросила Санкса.

— Никто не приходил, — ответила Марта. — Хустина делала и свою, и твою работу.

— То есть, — сказал Роже Бернард, — все делала кухарка, или кто-то из нас, или ждущий на улице мальчишка.

— Очень странно, — сказала Санкса.

— А Хустина исчезла, — сказал Исаак. — Не знаешь, куда она могла скрыться?

— Нет, сеньор Исаак. Откуда мне знать, куда она уехала? Мне она ничего такого не говорила.

И Санкса оглядела людей во дворе, все они, кроме Исаака, смотрели на нее, как на льва в клетке.

Ракель заметила этот взгляд. Подошла к отцу, словно предлагая ему еще питья, и прошептала несколько слов ему на ухо. Налила ему немного в чашку и села рядом с Санксой.

Исаак поднял голову.

— В последние несколько дней произошло кое-что, не совсем понятное мне, — сказал он. — Можете побыть здесь еще немного и обсудить это со мной?

— Конечно, — твердо сказала Марта, и все сели снова.

— Тебя не было здесь в последние дни, так ведь? — негромко спросила Ракель у испуганной кухонной служанки.

— Нет, сеньора, — ответила та.

— Мы переделываем соседний дом, собираемся в нем жить, и хотим начать с кухни, — прошептала Ракель. — Можешь пойти туда со мной, взглянуть на нее? Уверена, ты сможешь дать очень полезные советы.

— Это интересно, — сказала Санкса, и обе молодые женщины тихо вышли из ворот и пошли к новому дому.

Когда люди с усадьбы наконец уехали, Исаак обратился к дочери.

— Узнала у нее что-нибудь?

— Немного, — ответила Ракель. — Хустина хорошо ездит верхом, почти как сеньор Пау, часто берет одну из лошадей из конюшни и уезжает на полдня.

— Одну из лошадей?

— Эстеве почти всегда ездит на мулах, в остальное время настаивает, чтобы они отдыхали. С лошадьми, видимо, тут вопрос, чтобы они регулярно совершали моцион, а не чрезмерно трудились.

— Куда она ездит?

— Санкса не знает. Предполагает, что к мужчине, но, думаю, только потому, что ничего другого предположить не может. Если б она — Санкса — могла ездить верхом и брать лошадь, то через день ездила бы к жениху.

— Это все?

— Нет-нет. Судя по тому, что сказала Санкса, я думаю, что Хустина приезжает сюда, когда у нее есть свободное время, потому что приносит городские слухи или слухи о событиях вокруг собора.

— Но городские слухи быстро доходят до соседних деревень, — сказал Исаак.

— Это верно, папа, но, кажется, Хустина два-три раза привозила конфеты, которые можно купить только у Катерины, Иначе нужно ехать за ними в Фигуэрес или Барселону.

— Это уже определеннее, дорогая моя. Что еще?

— Санкса призналась, что хотя Хустина работает мало, оставляет свои дела другим, без нее будет скучно. Она хоть и не особенно приятная, но интересная. Знает множество историй о живущих в горах людях, о чародеях, волшебниках и колдовских зельях. И в темные зимние вечера, чтобы скоротать время, предсказывает им будущее по картам, семенам льна и песчинкам. По словам Санксы, она может говорить, как гадалка на ярмарке, всякую чушь о хромых сильных брюнетах, о возможности неожиданного богатства, о том, что красивый мужчина с раздвоенным подбородком приносит несчастье, и все такое прочее. Никто ей не верит, но слушать забавно.

— Это очень интересно, — сказал Исаак. — Но я хотел бы знать, к кому она еженедельно приезжала в Жирону. Узнала еще что-нибудь?

— Она дала несколько превосходных советов относительно кухни, которые удержали меня от нескольких серьезных ошибок. Я была так довольна, что дала ей другие десять су, обещанные Хустиной. Теперь у нее двадцать су, и она сможет быстрее выйти замуж.

Исаак готовился нанести несколько послеполуденных визитов пациентам, когда его потревожил вежливый мальчик у ворот.

— Сеньор Исаак, — заговорил он, — мой хозяин, Мордехай, приносит глубочайшие извинения и просит, чтобы вы пришли к нему как можно скорее. Он велел сказать, что не болен, поэтому вам нет нужды брать с собой тяжелую корзинку. Не будь это важно, сказал он, то не вызывал бы вас в такое неудобное время.

— Беги домой, мальчик, — сказал Исаак, — и передай хозяину, что я всегда рад навестить его по какой угодно причине. Через минуту буду там.

И действительно, всего через несколько минут Исаак сидел с Мордехаем во дворе, под раскидистым лимонным деревом в центре.

— Я очень благодарен, что вы пришли, притом так быстро, — сказал Мордехай.

— Мордехай, что заставило вас послать за мной мальчика? По всей этой секретности я полагаю, что вам не просто скучно или одиноко.

— Секретности? — Мордехай рассмеялся. — Вас не проведешь, Исаак, друг мой. Да, мы сидим во дворе, и мне со своего места видно все, разве что кто-то перелезает за моей спиной через стену. К тому же думаю, что вы услышите карабканье по стене или шаги по камням, которые я могу не уловить. Это одно из немногих мест в доме, где я уверен, что нас не подслушают. Двор и моя спальня. И сейчас это важно, потому что не хочу, чтобы то, о чем я должен спросить вас, стало известно всему городу. Если я ошибаюсь в своих страхах, и о них узнают другие, последствия для старого знакомого — собственно, для старого друга — будут очень неприятными.

— Мордехай, по крайней мере я буду помалкивать.

— Я знаю, — сказал он и сделал паузу. — Мне трудно задавать этот вопрос, потому что этим я насилую свою совесть и вашу — но я спрашиваю не из любопытства или со злым умыслом. В этом я клянусь.

— Мордехай, — сказал Исаак, — задавайте вполголоса свой вопрос, и я отвечу на него, как смогу. Иначе ваши заверения продлятся до ночи.

— Исаак, вы правы. Что вам известно о Понсе Манете, чего не знаю я? Говорю как деловой человек. Может быть, он почему-то нуждается в деньгах? Ему грозит потеря всего?

— Почему вы задаете такой вопрос? — спросил Исаак. — Что случилось такое, о чем я не слышал?

— Насколько мне известно, ничего, но сегодня утром его сноха, сеньора Франсеска, пришла ко мне и хотела одолжить двести золотых мараведи. Принесла в кожаной сумочке все свои драгоценности, которые хотела оставить в залог.

— Вы дали ей эти деньги?

— Нет. Обычно я не занимаюсь такими делами — сегодня пять су под залог серебряного кольца, завтра пять грошей под залог чьего-то лучшего платья. Есть другие люди, которые ведут такого рода дела и вполне ими довольны.

— Что вы сказали ей?

— Я был так ошарашен и удивлен, что не смог принять решения, поэтому сказал, чтобы она пришла завтра. Кстати, она уже второй раз обратилась ко мне за деньгами. В первый она попросила пятьдесят су. Сказала, что на подарок мужу, что вернет долг через неделю. Эту сумму я ей дал, и она сдержала слово.

— Тогда, должно быть, она ожидала какого-то поступления денег.

— Выделяемых на одежду, — сказал Мордехай. — Однако на сей раз я хочу знать, не посылает ли Понс сноху за деньгами для дела. Это было бы очень странно, потому что репутация у него превосходная, и мы часто оплачивали большие партии приходящих ему товаров. Он не может считать, что я не ссужу ему денег, если опять дело в этом.

— Могу сказать вам вот что, — заговорил Исаак, — и не думаю, что злоупотреблю доверием, по крайней мере серьезно. Сейчас, по словам Понса, деньги у него есть. Он недавно завершил несколько крупных сделок и получил плату. Насколько я знаю, Понс готовит несколько еще более крупных, и кажется вполне довольным жизнью. Ни он, ни его жена не расточительны; для людей своего положения они живут довольно скромно.

— Исаак, я это знаю. Потому так и удивился. Я думал, может, вы знаете о каком-то тайном беспокойстве или какой-то жуткой утечке денег. Как их врач.

— По-моему, единственной темной тучей на их горизонте является сама сноха. Она как будто глубоко страдает, и никто не знает, отчего.

— Это снимает у меня камень с души, но не говорит, что мне следует делать, — сказал Мордехай.

— Завтра, когда она придет, отправьте ее к наименее вороватому из мелких ростовщиков, — сказал Исаак. — А я тем временем поговорю с Понсом Манетом.

— Не с ее мужем?

— Понс более спокойный человек, — сказал Исаак.

Выйдя из дома Мордехая, Исаак направился в сторону собора и епископского дворца. Настало время нанести один из регулярных визитов Беренгеру, как личный врач его преосвященства он должен был ненавязчиво, но постоянно следить за его здоровьем.

Привратник впустил Исаака с почти вежливым приветствием и соблаговолил сказать, что его преосвященство находится в личном кабинете, занят содержимым почтовой сумки, которую привез курьер.

Исаак, не смущенный этим зловещим предупреждением, поднялся по лестнице и пошел по коридору к кабинету епископа.

— Исаак! — произнес Беренгер. — Как вы кстати.

— Ваше преосвященство опять беспокоит колено? — спросил врач.

— Не больше, чем обычно, — ответил епископ. — Собственно говоря, даже меньше, чем обычно, хотя от вашего лечения всегда становится лучше. Нет, я рад вас видеть, потому что получил весьма любопытное письмо из Фуа от представительного, даже известного нотариуса и юриста, касающееся нашего несчастного друга Раймона Форастера. Бернат зачитает его вам.

— Конечно, ваше преосвященство, — негромко сказал францисканец.

— Опусти приветствия и тому подобное, переходи сразу к сути.

— Хорошо, ваше преосвященство. Письмо адресовано его преосвященству с обычными приветствиями и всеми подобающими титулами.

— Исаак, Бернат дает понять, что это серьезный корреспондент, понимающий церковную жизнь в этой провинции.

— Спасибо, ваше преосвященство, — сказал Исаак.

— Автор письма сеньор Робер де Ганак, нотариус из Фуа, как уже сказал его преосвященство. Он пишет: «Неотложные обстоятельства придали мне смелости побеспокоить ваше преосвященство делом, касающимся значительной собственности на реке Ауде, которой я в настоящее время управляю от имени двора.

Эта собственность была законным образом конфискована при осуждении некоей Раймунды де Лавор, она представляла собой значительную часть приданого вышеупомянутой Раймунды, когда сочеталась браком с Арнаудом де Бельвианесом. К моему досточтимому отцу обратился представитель семейства вышеупомянутой Раймунды с просьбой подать ходатайство о возвращении этой собственности ее наследнику Раймону, неповинному в правонарушении, так как во время осуждения его матери он был пятилетним ребенком.

Мой отец с моей незначительной помощью довел это дело до папского суда и добился весьма положительного решения.

В настоящее время мы заняты поисками наследника собственности мадам Раймунды, Раймона, законного сына от ее брака с Арнаудом де Бельвианесом, а в случае его отсутствия — его наследников. Один из членов семейства, не имеющий интереса в этом деле, поскольку лишен правопреемства, утверждал, что установил местожительство вышеупомянутого Раймона в Льейде, а затем в жиронской епархии, приход неизвестен. Полагаю, что из-за печальной известности дела его матери он сменил фамилию.

Я осмеливаюсь писать вашему преосвященству, потому что если эта собственность не будет востребована в течение этого года, решение суда потеряет силу из-за отсутствия наследника».

— Дальше следуют заключительные извинения и почести, — сказал Бернат.

— Мне понравился его старомодный юридический стиль, — сказал Беренгер.

— Может, потому, что он живет и практикует в Фуа, ваше преосвященство, — пробормотал Бернат.

— Чепуха, — сказал Беренгер. — Все нотариусы пишут так, если только способны. Сеньор Исаак, что скажете об этом письме?

— Оно очень похоже на вторую половину истории Раймона Форастера, так ведь?

— Однако для Роже Бернарда будет нелегкой задачей доказать, что он является внуком «вышеупомянутой Раймунды». Видимо, я напишу этому сеньору Роберу, что, возможно, у нас проживает нужный ему наследник. Мысль, что он сможет представлять человека и сделать большой отчет за всю проделанную работу, наверняка обрадует его сердце.

9

На другое утро, вскоре после завтрака, Франсеска вышла из дома Мордехая, снова с кожаной сумочкой в руке. Посмотрела в одну сторону улицы, в другую, потом пошла к северным воротам гетто. Несколько человек узнали ее и приветственно улыбнулись или поклонились. Она, как будто не заметив их, продолжала путь, вышла из ворот, спустилась к соборной площади и пошла к пригороду Сант-Фелиу. Наконец остановилась перед лавкой, занимающей первый этаж высокого узкого дома. Дверь его была закрыта и заперта. Дрожа, Франсеска подняла руку, чтобы постучать. Однако, не коснувшись двери, опустила руку и вгляделась в темную лавку через высокое, узкое окно, только для виду защищенное в то утро среды единственным потрескавшимся ставнем.

Внутри она увидела длинную комнату, разделенную на две неравные части узким столом, заваленным всевозможными вещами. Дверь вела в маленькую переднюю часть лавки, куда едва могли бы втиснуться четыре человека. Там можно было либо заключить сделку с ростовщиком, либо осмотреть жалкие пожитки, которые были не выкуплены и теперь выставлены на продажу. Сквозь щели в ставне Франсеска видела набор тарелок, кастрюлю, глиняный горшок, коричневое шерстяное платье с испачканным подолом, две рубашки, камзол и грязную сорочку. Попыталась на миг представить на этом столе свои драгоценности — золотую цепочку, браслет, украшение для волос, два кольца — вещи, которые она любила, подаренные ей мужем, отчимом, Понсом и Хуаной — небрежно брошенные поверх грязной сорочки какой-то бедняги, и ее охватила дрожь. Она не могла войти в эту лавку.

— Жалкое зрелище, правда, сеньора Франсеска? — послышался сзади приятный голос.

Она обернулась и узнала эту женщину, случайную знакомую родителей мужа.

— Раньше я не замечала этой лавки, — сказала Франсеска. — Но, должно быть, она здесь уже давно.

— Ее основали его дедушка с бабушкой, когда здесь жило мало людей, притом очень бедных. Но теперь все время от времени обнаруживают, что им нужно немного денег, поэтому он преуспевает.

— Да, — сказала Франсеска и повернулась обратно к городским воротам. Сделала глубокий вздох, чтобы успокоиться. — Вам в эту сторону, сеньора? — спросила с уверенностью, извлеченной из какого-то забытого уголка ее духа. Когда знакомая кивнула, предложила: — Тогда пойдемте вместе. Я иду домой.

Франсеска, когда подошла к своему дому, была почти спокойной. Хуана с Сибиллой лениво болтали во дворе, но энергично работали иглами.

— Приятно прогулялась? — спросила Хуана.

— Да, — ответила Франсеска. — Встретила сеньору Анну — высокую, с косым глазом, не другую — и мы обратно шли вдвоем. Она говорит, что лето будет жарким.

— Откуда она знает? — спросила Сибилла.

— Кажется, это как-то связано с поведением ворон, — ответила Франсеска. — Я, собственно, не слушала, Глупо так судить. Откуда вороны знают?

— Да, Франсеска, — сказала Сибилла, — ты гуляла так долго, что твои покупки прибыли раньше тебя. Там, у лестницы, лежит сверток.

— Мои покупки? — переспросила Франсеска.

— Какой-то мальчик пришел к воротам, — сказала Сибилла, — дал мне сверток и сказал, что это для тебя. Сейчас принесу.

Она отложила шитье, потянулась, как кошка, и пошла за свертком.

— Вот он, — сказала Сибилла, возвратясь со свертком почти цилиндрической формы, длиной с ее предплечье. — Если это что-то съедобное, то слишком твердое и шишковатое, — добавила она со смехом и стала ждать, снедаемая любопытством, что там.

— Не знаю, что это может быть, — сказала Франсеска. Развязала белую ленту, связывающую сверток из бежевой ткани и развернула его. Несколько секунд пристально смотрела, потом издала пронзительный вопль, бросила сверток на каменные плиты двора и взбежала по лестнице.

— Господи, — сказала Хуана, подскочила на ноги и быстро подошла. — Что в этом свертке?

Сибилла подняла сверток, внимательно посмотрела на него, потом показала ей. Это была вязанка прутиков и сухих веточек, толщиной с запястье сильного мужчины, перетянутая еще одной белой лентой.

— Это деревяшки, — сказала Хуана, коснувшись их, чтобы убедиться. — Только и всего. Просто-напросто перетянутая лентой связка деревяшек. Как странно.

— Это вязанка дров, — сказала Сибилла. — Посмотри, какие они сухие.

— С какой стати посылать их ей? — спросила Хуана. — Франсеска определенно не ожидала этого.

— Да, не ожидала, — сказала Сибилла.

— Пойду к ней, потребую объяснений, — твердо сказала Хуана. — Я хочу знать, что происходит.

Некоторое время спустя Хуана спустилась во двор и подняла брошенное шитье.

— Франсеска отдыхает, — лаконично сказала она. — Когда я спросила, что напугало ее, она сказала, что в дровах был большой черный паук, а она всегда боялась пауков. Паук напугал ее, она закричала, вот и все, она здорова, но устала и хочет отдохнуть, потому что много прошла.

— Я не видела паука, — сказала Сибилла.

— Никакого паука там не было, — сказала Хуана.

Время близилось к обеду, когда Исаак пришел повидать сеньора Понса. Как обычно в это время дня Понс сидел, уединясь в той части дома, которая была отведена процветающему семейному делу, торговле шерстью и тканями.

— Сеньор Исаак, — сказал он спокойно, приветливо. — Что привело вас сюда? Мне казалось, все мы здоровы, и врач нам не нужен, — произнес он со смехом. — Очевидно, вас вызвали женщины. Заметили, насколько мой дом сейчас полон женщин? Все хорошенькие, очаровательные, уверяю вас, за исключением кухарки, которая восполняет недостаток физической красоты необычайным кулинарным талантом. Я живу в страхе, что она примет одно из многочисленных предложений выйти замуж, которые получает, поэтому всякий раз, когда вижу глазеющего на нее мужчину, повышаю ей жалованье. — Подошел к столу для закусок. — Хватит мне болтать чепуху, давайте налью вам вина. Я усердно трудился все утро и рад поводу прекратить работу.

— Немного вина с большим количеством воды, — сказал Исаак. — После утренних хождений у меня сильная жажда.

— Пожалуйста, — сказал Понс. — Да. Дом, где много женщин, зачастую очень приятное, веселое место. Моя Хуана не только умна и проницательна в деловых вопросах, главным образом она обладает талантом счастья. И маленькая Сибилла тоже подает хорошие надежды. Если бы только Франсеска не была такой несчастной, — добавил он. — Я часто задавался вопросом, с чего это так. Дело не в Хайме. Он очень любит ее, обращается с ней мягко, терпеливо. В таком небольшом доме слышно, если человек дурно обращается с женой. Хайме не занимает целого крыла, чтобы скрывать скверный характер и дурные манеры, как иные люди. Когда Франсеска с ним, она иногда смеется и поддразнивает его, как счастливые женщины.

— Понс, я и пришел поговорить с вами по поводу сеньоры Франсески, — сказал Исаак. — Я рад, что вы затронули тему ее несчастливости. То, что я собираюсь вам сказать, представляет собой нарушение всего, что должно храниться в секрете, поэтому прошу вас воспринимать это так.

— В чем дело? — резко спросил Понс.

— Сеньора Франсеска вчера утром пришла к Мордехаю и попросила в долг двести мараведи, предложив свои драгоценности в виде залога. Он был так ошарашен, что сказал ей, что не может дать ей денег сразу, попросил прийти сегодня утром. И послал за мной, чтобы с соблюдением полной секретности выяснить, не знаю ли я, для чего ей понадобились деньги.

Понс встал, подошел к окну кабинета и выглянул наружу.

— Мордехай, конечно, поинтересовался, не я ли послал ее, — сказал он, повернувшись снова к врачу. — Исаак, вот таким образом и возникают губительные слухи.

— Мы с ним это понимаем, — сказал Исаак.

— И он хочет знать, понадобились эти деньги мне, или Хайме нужно скрыть какой-то недостаток в счетах, — сказал Понс. — Я бы не хотел, чтобы все об этом узнали.

— Именно так и считает Мордехай. Я заверил его, что денежных затруднений у вас нет. Я даже не рассматривал вероятности, что деньги понадобились сеньору Хайме, дабы скрыть заимствования из ваших средств. Он не распутник и не мот.

— Спасибо за веру в моего сына. Я уверен, что Мордехай рассматривал ее, потому что не знает Хайме так хорошо, как я. И все-таки… — Понс подошел к двери кабинета и позвал секретаря. — Пере, начнем после обеда подведение итогов за этот квартал? — спросил он. — Говорят, лето будет жарким, а эта работа пыльная. Те сводки могут подождать.

Наступила пауза, секретарь что-то спросил.

— Начни с подсчета наличности, когда покончим с этим, сосчитаем запас на складе.

Понс закрыл дверь.

— Я полностью доверяю сыну, — сказал он. — Но хочу иметь возможность говорить с полным основанием. Да и все равно мы бы занялись этим на будущей неделе.

— Ваш секретарь не сочтет это странным?

— Нет-нет. Я всегда занимаюсь такими кропотливыми делами, когда считаю, что для них пришло время, и всегда неожиданно. Это давний совет Хуаны, притом хороший. Но если секретарь никакой недостачи не обнаружит, перед нами остается вопрос, для чего Франсеске так уж потребовалась эта сумма, что она готова пожертвовать ради нее своими драгоценностями. Она ведь не сможет их выкупить, не попросив денег у кого-нибудь из нас.

— Сейчас она как будто сосредоточена на секретности.

— Кстати, что Мордехай сказал Франсеске? Собирается он ссудить ей эти деньги?

— Мне он сказал, что предпочитает не иметь дела с такими займами и хочет отправить ее к кому-нибудь, кто обычно берег в залог вещи.

— И мы не знаем, получила ли она деньги. Пойду, поговорю с ней. Если да, мы первым делом должны выкупить ее драгоценности, а потом я постараюсь выяснить, для чего она влезла в долг.

Выйдя из кабинета Понса, они услышали шаги по ведущей во двор лестнице.

— Понс, мне нужно с тобой поговорить.

Это был голос Хуаны, резкий, встревоженный.

— В чем дело, дорогая моя? — спросил он.

— Франсески нет в ее комнате, — ответила Хуана.

— Должно быть, отправилась прогуляться, — успокаивающе сказал Понс.

— Ничего подобного, — заговорила Хуана. — Утром она гуляла больше часа — почти два — и вернулась усталой. Пошла в свою комнату, сказала, что ей нужно отдохнуть. Вызвала одну из служанок, велела ей приготовить успокаивающее питье, которое оставил сеньор Исаак, и заперлась, попросив не беспокоить. А теперь ее нет.

— Знаете, где она хранит свои драгоценности? — спросил Исаак.

— Как странно, что вы об этом спросили, — сказала Хуана. — Я знаю, где она обычно хранит их, но сейчас там их нет. Они лежат на ее кровати перемешанной кучей. Как вы узнали? — спросила она.

— Пошли в кабинет, объясним, — сказал Понс. — Возможно, ты сможешь помочь нам в этом деле.

Он быстро выложил все полученные от Исаака сведения.

— Это громадная сумма, — сказала Хуана. — Хоть Франсеска и очень любит красивую одежду, она никогда не была расточительной. В голову приходят только неприятные предположения.

— Кроме того, — сказал Исаак, — две-три недели назад она одолжила пятьдесят су, сказала, что они нужны на подарок мужу. Неделю спустя вернула их.

— Из выделяемых на одежду денег, — сказала Хуана. — Помню, она спрашивала Хайме, может ли она получить их пораньше, так как хочет сделать какую-то важную покупку. Но, насколько я знаю, она никому не делала подарков.

— Дорогая моя, ты что-нибудь в этом понимаешь?

— Нет, потому что у меня есть вопросы, которые требуют ответа. С какой стати кому-то посылать ей связку прутиков и сухих веток, перехваченную белой лентой? Франсеска получила ее сегодня утром, увидев, закричала — в крайнем ужасе, Понс, клянусь — и побежала к себе в комнату. Я хотела поговорить с ней, но она заперлась. Я очень беспокоюсь о ней. За завтраком она почти ничего не ела и потом ни к чему не притрагивалась. Я отправила к ней Розу — она как будто чувствует себя с Розой спокойнее, чем с кем бы то ни было, не знаю, почему, — та понесла ей супа и кое-какой еды, которую она любит, но дверь комнаты была открыта, и Франсески там не было. Не знаю, как она ушла, потому что мы были во дворе все утро. Как она могла покинуть дом?

— Может, она где-нибудь в доме, — сказал Исаак.

— Нет. Мы смотрели повсюду, даже на чердаке. Понс, где Хайме? Он нам нужен.

— Хайме пошел посмотреть товары на складе за рекой. Должен скоро возвратиться.

— Сеньор Исаак, давайте спустимся во двор, посмотрим, что можно сделать. Я рада, что вы здесь — сказала Хуана. — Возможно, что-нибудь посоветуете нам.

Когда они спустились во двор, Сибилла ждала там вместе с Розой.

— Не было ее в кабинете с Понсом? — спросила она.

— Нет, — ответила Хуана. — И я не думала, что будет.

Шаги на улице и краткий обрывок разговора возвестили о появлении Хайме.

— Ждете меня? — весело спросил он. — Я не опоздал, так ведь? Папа, я видел интересные материалы. Думаю… Что случилось? — спросил он, внезапно уловив напряженность атмосферы.

— Мы не можем найти Франсеску, — напрямик ответила Хуана. — Не знаешь, где она?

Хайме пошатнулся и оперся рукой о стену.

— Франсеску? Что значит — не можете найти? Господи, что она сделала? — испуганно спросил он.

— Ничего, насколько нам пока известно, — спокойно ответил Исаак. — Но, думаю, вы правы, ее нужно отыскать. Мы всего несколько минут назад обнаружили, что ее нет в доме, и не знаем, что делать.

— Скажите мне хотя бы то, что знаете, — попросил Хайме.

Исаак изложил последовательность событий, начав со вчерашнего визита к Мордехаю.

— Все это очень странно, — сказал он. — Знаете, зачем ей могли понадобиться деньги?

— Деньги? Как Франсеска могла нуждаться в деньгах? Деньги у нее есть. В маленькой серебряной шкатулке. Там хороший замок, ключи есть у нас обоих. Каждую неделю я заглядываю в эту шкатулку и добавляю еще денег, так как знаю, что она не любит просить. Отчета я не требую, и большую часть времени она как будто тратит очень мало. Когда ей нужно больше, оставляет шкатулку открытой, знает, что я ее наполню. Желания у нее настолько скромные, что мы всегда могли исполнить их. Так ведь, папа? Сколько она просила у Мордехая?

— Двести золотых мараведи, — ответил Исаак.

— Я бы нашел для нее эти деньги, — удивленно сказал Хайме, — но не могу понять, зачем они ей потребовались. Для такой женщины, как Франсеска, это большая сумма. — Хайме оглядел всех. — И я знаю, что вы думаете, но не может быть и речи о том, чтобы она совершила что-то очень постыдное и ей потребовалась такая сумма, чтобы заставить кого-то помалкивать об этом, — твердо сказал он. — Я знаю Франсеску и ее манеры. Она застенчивая и скромная. Почти никогда не выходит из дома без кого-то из нас или одной из служанок. У нее нет ни склонности, ни возможности навлечь позор на наш дом, я клянусь в этом.

— Думаю, Хайме, тут ты прав, — сказала Хуана. — Это была у меня одна из первых мыслей, и исчезла она так же быстро, как и пришла. Франсеска не могла этого сделать. Она как будто жаждала убежища и защиты. Не искала минутной свободы; ветреная жена с ума сошла бы, ведя такую жизнь, какую она предпочитает. Должно быть, она у какой-нибудь подруги. Которой доверяет.

— У кого? — спросил Понс.

— Сеньор Исаак, может она быть у вас, дожидаться вашего возвращения? — спросила Хуана.

— Возможно.

— Пошлю мальчика узнать, — сказала Хуана.

— Франсеска могла пойти к сеньоре Ребекке, она ей доверяет, — сказал Хайме.

— Тогда пойдемте, спросим Ребекку, — сказал Исаак. — Только не все. Кто-то должен остаться на тот случай, если она вернется и скажет, что ничего не случилось, что вышла купить какую-нибудь мелочь.

— Это не похоже на Франсеску, — сказала Хуана, — но и все утро она вела себя необычно. Я останусь. Роза, останешься здесь со мной, ладно?

— Конечно, сеньора, — ответила та.

Ребекка подошла к двери с Карлосом, цеплявшимся за ее юбку; из глубины дома доносился сильный запах лука, чеснока и специй.

— Папа! — сказала она. — Вот неожиданность. И Хайме. И сеньор Понс, и Сибилла. Входите. Я как раз…

— Мы войдем всего на минутку, дорогая моя, — сказал Исаак. — Чтобы не обсуждать свое дело на улице. Но у нас есть обоняние, и нам ясно, что ты готовишь обед.

— Николау должен вот-вот прийти, — сказала Ребекка. — Если вы хотели поговорить с ним.

— Нет, дорогая моя. Мы только хотели узнать, не у тебя ли сеньора Франсеска. Если по какой-то причине она здесь и хочет остаться, прекрасно. Но мы хотели бы знать, потому что очень беспокоимся о ней.

— Франсеска? Нет, она не здесь, — сказала Ребекка. — Я видела ее утром, но она не заглядывала ко мне.

— Когда ты ее видела? — взволнованно спросил Хайме; — И не знаешь, куда она шла?

— Карлос, иди, скажи Серафине, что я подойду через несколько минут. — Как только малыш запрыгал от стены к стене, направляясь на кухню, она повернулась снова к пришедшим. — Извини, Хайме, что отвлеклась. Карлос болел, теперь он беспокойный, и с ним трудновато. Франсеску я видела где-то в середине утра. Пошла за покупками, а она стояла вон там, глядя в окно лавки ростовщика, видимо, на что-то интересное, выставленное на продажу, — иногда там продаются хорошие вещи. Потом кто-то проходил мимо, они заговорили, а я спешила к Карлосу, поэтому не пошла поговорить с ней. Теперь жалею об этом. А потом, думаю, чуть после полудня, я вышла поговорить с соседкой и увидела, что Франсеска снова проходит мимо. На сей раз я побежала за ней, потому что мы давно не разговаривали, но она шла очень быстро, и последнее, что я видела, — она свернула к дороге на Сант-Даниель.

— Одна? — спросил Исаак.

— Да, — ответила Ребекка, — и это было странно. Оба раза Франсеска была одна, а она не любит ходить в одиночестве, так ведь?

— Заметила еще что-нибудь? — спросил Понс.

Ребекка на минутку задумалась.

— У нее была широкая корзинка, с которой она ходит за грибами, нож и какой-то большой узел. Казалось, она идет в лес по грибы, только жаркий июньский полдень не самое подходящее время для этого, особенно у Сант-Даниеля. Но тогда я не увидела в этом ничего странного.

— Это верно, — сказал Хайме. — Франсеска любит ходить по грибы — это очень спокойное, приятное занятие, к тому же ей нравится бродить по лесу.

— Да, — сказала Ребекка. — Я часто видела ее с ножом и корзинкой, правда, без узла. Надо было обратить внимание на то, что с ней никого не было, — добавила она огорченно. — Она никогда не ходит одна за грибами. Всегда берет кого-то с собой — обычно высокую, рыжеволосую служанку.

— Фаусту, — сказал Хайме.

— Да. Она тоже застенчивая, спокойная, Франсеске с ней хорошо. И если б я подумала, то поняла бы, что происходит что-то странное.

— Ребекка, мы не знаем, странное или нет, — сказал ее отец предостерегающим тоном. — Возможно, она ушла от шума в доме.

— Но как нам ее найти? Может потребоваться несколько часов, чтобы обыскать лес, — сказал Хайме. — А найти ее необходимо. Вы же знаете, обычно Франсеска не уходит одна. Что-то стряслось.

— Ее было бы легко найти, будь у нас охотничья собака, — заметила Сибилла. — Которая хорошо выслеживает дичь. Тогда нам бы потребовался только какой-то предмет одежды Франсески.

— Неподалеку отсюда живет человек, — негромко заговорила Ребекка, — у которого, по слухам, есть собака, способная найти по следу что угодно. Только он не любит признавать ее достоинства, люди могут заподозрить, что он охотится с нею в тех лесах, где это запрещено.

— Ты его знаешь? — спросил Исаак.

— Знаю его жену, — ответила Ребекка. — И разговаривала с ним. Сейчас, перед обедом, он будет дома.

— Пойдешь ты к нему, предложишь десять су, если он приведет свою собаку и поможет нам искать Франсеску? — спросил Понс. — Если найдем ее, он получит вдвое больше, и никто не будет его ни о чем спрашивать.

— Тогда кому-то нужно немедленно пойти, принести ее чулок или сапог, которые она недавно носила и пока что их не стирали и не чистили, — сказала Сибилла.

— Папа, я пойду за ними, — сказал Хайме, — и вернусь до того, как вы переговорите относительно собаки.

10

Когда мальчик ушел сообщить Хуане, что Франсески в доме врача нет, Юдифь вздохнула и сказала Наоми, чтобы та повременила с обедом.

— Ясно, что мой муж где-то задержался. Должно быть, он сказал сеньоре Франсеске, что будет здесь.

— Это нетрудно, — сказала Наоми. — Рыба уже холодная, заправлена лимоном, маслом и травами, цыпленок готов. Он может лежать в кастрюле, оставаясь горячим. А вот вам нужно чего-нибудь поесть. Маленький сеньор Вениамин не может расти, питаясь водой и воздухом.

— Подожду немного, — сказала, зевая, Юдифь. — А, вот они, у ворот. Где Ибрагим?

— Хасинта, — сказала Наоми. — Ворота заперты, хозяин не может войти.

Хасинта сбежала по лестнице к воротам и с трудом распахнула их.

— Юсуф! — воскликнула она.

— Я дома, — сказал он, поднял девочку, обхватив за талию, и закружился вместе с нею. Поставил на землю и спросил: — Где все?

Следующей во дворе оказалась Юдифь, за ней близнецы, за ними Наоми.

— Ты вырос, — сказала Юдифь. — Уезжал совсем ненадолго и уже вырос. А мы думали, что получим от тебя письмо раньше, чем увидим тебя во плоти. Посмотри на себя, ты выглядишь так, будто целый год не мылся. Лия, принеси чистую одежду сеньора Юсуфа, а ты ступай, смой с себя дорожную пыль. От тебя пахнет лошадью.

— Знаете, сеньора, именно это сказал мой родственник эмир, когда я приехал в Гранаду. А где сеньор Исаак?

— Он задерживается, — ответила Юдифь, — но сейчас уже может быть в доме сеньора Понса. Там какая-то неразбериха с сеньорой Франсеской.

— Мне нужно поставить лошадь в конюшню, — сказал Юсуф. — Я остановлюсь у дома сеньора Понса и скажу учителю, если он там, чтобы шел домой к обеду. Если нет, быстро разыщу его в городе.

— А мы найдем для тебя чистую одежду, — сказала Юдифь. — Очень рада вновь тебя видеть, Юсуф, — добавила она со слезами на глазах и быстро отвернулась.

— Пойти сказать сеньоре Ракели? — спросила Хасинта.

— Иди, — ответила Юдифь. — Ракель захочет увидеть его, как только он вернется.

Подъехав к дому сеньора Понса, Юсуф увидел Хайме, выходящего из ворот с сапогом в одной руке и какой-то тряпкой в другой.

— Сеньор Хайме, — крикнул он со спины мышастого мерина, — я ищу сеньора Исаака, хочу сказать ему, что вернулся.

— Юсуф, — встревоженно сказал Хайме. — Он у дома сеньоры Ребекки. Можешь поскорее поскакать туда, взять это с собой для охотничьей собаки? — Сунул в руку Юсуфу сапог и тряпку, оказавшуюся чулком. — Я пойду следом.

— Конечно, — ответил Юсуф. Взглянул на сапог и чулок, задался на миг вопросом, для чего они нужны, потом пришпорил лошадь. Возвращение домой представлялось ему не таким, но чего-то подобного, подумал он, можно было ожидать.

В небольшой толпе перед домом Ребекки, к которой прибавились двое соседей и Николау, необычайное возвращение Юсуфа было едва замечено.

— Превосходно, — сказал Исаак. — Ты верхом? Это может оказаться кстати, — и прошептал что-то зятю на ухо.

— Сейчас сделаю, — сказал Николау и быстро ушел.

Собаку подвели туда, где Ребекка последний раз видела Франсеску, и дали понюхать сапог и чулок. Через несколько секунд неразговорчивый хозяин отстегнул поводок и сказал:

— Ищи.

Собака, скуля, заметалась с таким видом, будто обнаружила несколько других соблазнительных следов, возможно, кроликов, но не тот, что нужен хозяину. Напряжение среди зрителей нарастало.

— Когда… — начал было Понс.

— Дайте ей время, — сказала Сибилла с таким уверенным видом, словно успешно занималась браконьерством всю жизнь. — Ну, вот. Она взяла след.

И в самом деле, собака побежала вприпрыжку. Какое-то время все думали, что она убежит, но всякий раз, когда след терялся, она останавливалась, рыскала взад-вперед, потом бежала по нему снова.

Появился Хайме, тоже приехавший верхом.

— Не могу поверить, что Франсеска ушла так далеко, — сказал он. — Не могла в своем состоянии и расположении духа. Мы оставили ее позади.

Но собака остановилась в растерянности. Заметалась, скуля, в одну сторону, затем в другую, потом обратно. Неожиданно, взвизгнув, побежала вперед, в лес на склоне холма. Скрылась среди деревьев, потом взволнованный лай привел их к небольшой поляне, густо усеянной палой листвой и хвоей.

Там на коврике в рассеянной тени лежала Франсеска, лицо ее и шея были в крови, а на раскрытой ладони лежал грибной нож.

11

— Она мертва, — произнес Хайме. — Это невыносимо. Она мертва.

— Погоди минутку, парень, — сказал Понс, обняв сына за плечи, чтобы успокоить. — Давай сперва убедимся в этом, потом будем горевать. Сеньор Исаак, вы здесь?

Юсуф спешился и повел врача к поляне.

— Господин, она лежит на спине, — сказал он, тут же перейдя к прежней манере речи. — На горле и на лице у нее кровь.

— Много?

— На горле много, только на левой стороне, ее левой стороне, и мазок на правой щеке.

— И все?

— Да.

— Даже на земле возле нее нет крови?

— Насколько я вижу, чуть-чуть.

— Она дышит?

— Я не вижу отсюда.

— Значит, надо подойти поближе.

Оба они, учитель и ученик, опустились подле Франсески на колени. Исаак легонько положил ладонь ей на грудь, подержал там. Потом прислонился ухом к левой стороне груди и прислушался.

— Она жива, — сказал он. — Рана еще кровоточит?

— Кровь сочится, довольно сильно.

— Но только сочится?

— Да.

— Тогда она не могла глубоко порезаться, — сказал Исаак, словно думая вслух. — Но я не ожидал такой реакции… Нужно…

Он ощупал ее лицо пальцами, потом наклонился и понюхал рот.

— Понюхай, Юсуф.

Мальчик повиновался.

— Она пьяна, господин, — сказал он. — И вот глиняная бутылка, — добавил он, поднял ее и встряхнул. — Почти пустая. И вот брошенная пробка.

— Да, действительно она пила. Но ты не обнаружил никакого другого запаха? Понюхай еще. Воспользуйся своим превосходным носом. Не обращай внимания на запах рвоты — ее определенно вырвало — и постарайся обнаружить другой.

Юсуф понюхал и снова сел на корточки.

— Мак. Очень легкий запах макового сока.

— Это мое лекарство, — сказал Исаак. — Я дал Франсеске эту смесь после потери ребенка, и она ее сберегла. Нужно было предупредить сеньору Хуану. Теперь ее нужно перевязать, отвезти в город и посмотреть, сможем ли вывести ее из этого оцепенения.

— Зачем было приходить сюда, чтобы выпить бутылку вина с маковым соком?

— Нет, Юсуф, она пришла сюда, чтобы перерезать себе горло, а это вино должно было прибавить ей смелости и притупить боль, — сказал Исаак. — Но я сомневаюсь, что она выпила все. Осмотри землю вокруг.

Юсуф провел ладонями по сухим листьям, потом по коврику, на котором лежала Франсеска. Приподнял край ее накидки и выжал.

— Коврик и ее накидка мокрые, — сказал он. — Я сперва не заметил этого, потому что цветом они темнее, чем вино, и влажные пятна едва видны.

— И вот поэтому она до сих пор жива. Нам нужны чистые лоскуты для бинтов и вода, — сказал Исаак, повысив голос. — А потом, пожалуйста, принесите носилки. Сеньор Хайме, это будет гораздо лучше, чем волноваться.

Кто-то сунул широкие полосы ткани в руку Исааку. Врач протянул их Юсуфу.

— Подойдут? — негромко спросил он.

— Думаю, они от чьей-то рубашки, — сказал Юсуф. — С виду совершенно чистые.

— Перевяжи эту рану. Плотно, только имей в виду, что это горло. Нельзя, чтобы мы задушили ее в попытке остановить кровь.

Юсуф осторожно обернул бинтами тонкую шею Франсески. Последним, самым длинным, обвязал остальные, плотно, но не слишком туго.

Появился Хайме с тряпками, пропитанными ледяной водой в каком-то ручье, и Юсуф принялся смывать застывшую кровь. От холодной воды на щеках и под нижней челюстью веки Франсески затрепетали.

— Пожалуйста, оставьте меня, — прошептала она. — Я очень устала и больше не могу переносить боль.

— Нет, сеньора Франсеска, — сказал Исаак. Взял ее руку и легонько похлопал по ней. — Вы должны проснуться, — произнес он оживленным, нормальным голосом. — Мне очень жаль, но должны. Сейчас спать нельзя. Хайме здесь, вы повели себя глупо, но он не сердится, никто не сердится, но он очень расстроится, если вы не будете бодрствовать.

Кивнул Юсуфу, тот выжал на ее лицо еще холодной воды.

— Хайме, — сказала Франсеска, — не позволяй меня сжигать. Я очень боюсь огня. — Голос ее звучал так тихо, что Юсуф едва слышал его. — Не позволяй.

Она умолкла, и веки ее снова сомкнулись.

— Юсуф, смачивай ее лицо холодной тряпкой. Ей нельзя спать.

— Я хочу пить, — прошептала Франсеска, — и у меня очень болит голова. Дайте мне заснуть.

— Конечно, голова у нее болит, — сказал Исаак. — Бедняжка. Нужно отвезти ее в город. Можете подвесить носилки между лошадьми? И кому-то придется снести ее с холма.

— Я снесу, — сказал Хайме. — Она очень легкая.

Он поднял жену с коврика и нахмурился.

— Ее платье мокрое и отвратительно пахнет вином.

— Ей требовалось большое мужество, чтобы сделать то, что сделала, — сказал Исаак. — Без вина она бы не смогла сделать этого. Теперь нужно благополучно доставить ее домой.

Когда Исаак с Юсуфом вышли из спальни Франсески, врач подождал с минуту, чтобы кто-нибудь заговорил.

— Сеньора Хуана? — произнес он наконец, слыша только дыхание и шелест, издаваемый двумя или тремя молча ждущими людьми.

— Я здесь, сеньор Исаак. Понс тоже.

— Хорошо. Сеньора Франсеска теперь легче дышит, чем дышала, когда мы ее нашли. Это хороший признак. Я оставил заботиться о ней Розу — она производит впечатление спокойной, надежной.

— Это так, — сказала Хуана. — И хорошо утешает Франсеску, когда та расстроена.

— С ней остались еще сеньор Хайме и сеньора Сибилла. Предлагаю, чтобы кто-нибудь один — или двое — оставались с ней до завтра. Ее нужно будить и давать ей сперва воды, потом бульона с частыми интервалами. Когда почувствует голод, она может поесть. Если снова впадет в прежнее оцепенение, вызывайте меня.

— А ребенок? — спросила Хуана.

— Сохранит ли она ребенка, это в Божьей воле, — сказал Исаак. — Мы сделали все, что могли. Это может оказаться проблемой, но имейте в виду, что многие здоровые дети рождаются у матерей, которые страдают от худших невзгод. К счастью, ее вырвало, и, возможно, она пролила больше вина, чем выпила, — сказать трудно.

— Господин, это правда? — спросил Юсуф, когда Хуана с мужем спускались по лестнице впереди них. — Что она выпила немного сделанной смеси?

— Я только знаю, что часть она пролила, часть изрыгнула; будем надеяться, что больше, чем кажется. Но она оправляется от оцепенения. Боюсь, что когда проснется, будет чувствовать себя неважно, но это обычное дело, когда люди выпьют больше вина, чем привыкли пить, — особенно смешанного с чем-то даже вроде малой дозы макового сока.

— Но почему она это сделала? — спросил Юсуф. — И что говорила об огне?

— На этот вопрос нужно непременно найти ответ, — сказал Исаак. — Но пошли домой, пообедаем, и расскажешь нам, почему так рано вернулся.