Утраченная реликвия...

Глава 8

– Олигофрены, – с отвращением процедил Аверкин, упорно глядя на экран компьютера, где на зеленом фоне пестрели ряды игральных карт. Пасьянс упорно не сходился, и от этого раздражение Сан Саныча многократно усиливалось. – Кретины. Дауны. Воспитанники подготовительной группы детского сада справились бы с этим делом лучше. За что я вам плачу – за то, что вы мне в карман гадите? Работу надо делать чисто или не делать вообще. Сказали бы сразу: да пошел ты, дескать, в жопу со своими заморочками!

– Саныч… – робко начал Рыжий, но Аверкин оборвал его, ударив ладонью по столу.

– Молчать! Я на вас рассчитывал, а вы все сделали так, будто нарочно хотели меня подставить. А может, действительно хотели? Может, вас кто-то перекупил?

Тимоха отодвинул Рыжего плечом, выступил вперед и гулко ударил себя в грудную клетку пудовым кулаком.

– Западло, командир, – сказал он. – Ты извини, конечно, но все-таки базар надо фильтровать. Кого перекупили – нас? Если ты так думаешь, давай разбираться как мужики.

– Закрой пасть, баран, – по-прежнему глядя на монитор и щелкая кнопкой мыши, процедил Аверкин. – Ишь, разговорился! Разбираться он со мной будет! Был такой способ разрешения спорных вопросов в средние века, так называемый Божий суд. Брали подозреваемого и подвергали испытанию: лили в глотку кипящее масло, а то и вовсе змею туда запускали, ядовитую. Выжил – невиновен, а подох – значит, туда ему и дорога. Виновен, значит, раз Господь его не спас… Божий суд! И рыцари свои отношения так же выясняли – рубились до летального исхода, и, кто выжил, тот и прав. Не боишься, Тимоха? Я ведь тебя одной левой на куски раздеру, и получится, что был ты тварью продажной, казачком засланным… А?

– Зря ты, Саныч, на нас гонишь, – беря тоном ниже, но все так же твердо, сказал Тимоха, которому нечего было терять. – Ну, лажа вышла, так кто виноват, что этот козел на своей тачке не вовремя подкатил? Лучше было бы, если бы нас замели? Нет, зря ты это, насчет казачков засланных… Мы ж с первого дня в одной упряжке!

Это была правда. Аверкин вздохнул, оторвал взгляд от монитора и оглядел их, всех пятерых, по очереди – Тимоху, Рыжего, Коробку, Тюленя и Серого. Это была его личная гвардия – те самые люди, рука об руку с которыми он начинал дело с нуля, и даже не с нуля, а с глубокого минуса. Вместе они приводили в порядок выкупленный за гроши заброшенный склад, вместе отбивались от наскоков местной братвы, вместе выслеживали и мочили самых ярых быков и упертых бригадиров, отвоевывая себе место под солнцем… Это были люди, на которых Саныч мог положиться во всем. Они не задавали лишних вопросов и готовы были идти за ним до самого конца, каким бы он, этот конец, ни был.

Он вздохнул. Убитый Дракон мог бы войти в число этих избранных, но им пришлось пожертвовать. Увы, увы! Он был просто идеальной жертвой: с одной стороны, достаточно преданный и проверенный, чтобы выполнить любой приказ, а с другой – недостаточно приближенный, чтобы слишком уж жалеть о нем впоследствии. Да и ума за ним большого не наблюдалось – так, большой кусок мяса с глазами, целиком состоящий из каменных мускулов и парочки примитивных животных рефлексов. Иное дело Бондарь. Вот кого Санычу было по-настоящему жаль, так это Бондаря. Он был немного староват, но отлично подготовлен, смекалист, умен и, главное, честен.

Конечно, честность в наше время скорее относится к разряду недостатков, чем достоинств, но Аверкину она импонировала: где-то в самой глубине души он надеялся, что когда-нибудь честность снова сделается неотъемлемым качеством любого профессионала. Да и как иначе? Рано или поздно где-то все равно придется провести черту: вот это можно, и это тоже можно, а вот это – ни-ни, ни за какие деньги, ни при каких обстоятельствах. У Бондаря линия была прямой, как стрела, и он всю жизнь оставался на одной ее стороне – на своей. Не из страха оставался, не из лени и не из боязни наказания, а просто потому, что полагал это правильным и необходимым. И вот именно это качество, вызывавшее у Аверкина искреннее уважение, послужило причиной смерти одного из лучших его сотрудников.

"Черт бы его побрал! – с досадой подумал Саныч о Бондареве. – И дернуло же его вернуться раньше времени! Жевал бы помедленнее, и все бы обошлось.

А так… Эх!.."

Он передвинул курсор мыши в правый верхний угол игрового поля и щелкнул кнопкой. Зеленое сукно исчезло с экрана вместе с разложенными по нему картами.

Аверкин распечатал свежую пачку «Голуа», откинул крышку зажигалки и крутанул колесико.

– Ладно, – сказал он, погружая кончик сигареты в треугольный язык пламени. – То есть не ладно, конечно, но сделанного не вернешь. А как было бы славно!.. Но как вышло, так вышло. Будем выкручиваться, нам не впервой. Да, еще одно! Кто вчера дежурил на воротах?

– Я, – сказал Коробка.

– Вот и хорошо. Имей в виду, что я целый день просидел здесь, в кабинете, и тачку Бондаря за все это время никто пальцем не трогал – где он ее поставил, там она и стояла.

– Само собой, – сказал Коробка. – Она из окна караулки видна как на ладони. Так и было, никто к ней даже не подходил, зуб даю.

Аверкин кивнул бритым черепом. Они не задавали вопросов, хотя ситуация была нештатная. Собственно, Саныч очень удивился бы, начни они интересоваться причинами происходящего: эти люди раз и навсегда передоверили ему, своему командиру, право принимать решения. «На войне как на войне, – подумал он, разглядывая их из-под полуопущенных век. – Каждый солдат должен знать свой маневр, а до стратегических замыслов командования ему не должно быть никакого дела. И еще одно; дав людям отведать кнута, их надо угостить пряником…»

– Жаль, что все так коряво получилось, – сказал он, выдвигая ящик стола. – Но коряво или не коряво, а дело мы с вами вчера сделали большое. Нужное дело. Каждому из нас нужное, ясно? Пять лет бодались с разной сволочью, которая норовила у нас на шее удавку затянуть, а вчера наконец сбросили последнюю петлю. Теперь дела у нас пойдут на лад, особенно если не станем расслабляться, как вы вчера расслабились И денег, кстати, побольше станет. Намного больше. Вот вам для начала. – Он вынул из ящика пять заранее заготовленных конвертов и бросил их на стол. Конверты легли неровным веером. – Здесь могло быть больше, но часть бабок я удержал за вчерашний прокол с Бондарем. Машины испугались, макаки… Все, все! – прикрикнул он, видя, что кое-кто опять намерен возражать. – Вопрос закрыт и снят с обсуждения. Свободны. Забирайте.

И он толкнул по столу стопку конвертов. В конвертах были деньги, по пятьсот долларов на брата – пожалуй, даже слишком много с учетом вчерашнего прокола. За то, как эти идиоты выполнили порученную работу, им вообще следовало бы ноги повыдергать, но Аверкин сейчас зависел от них больше, чем они от него. Фактически, он покупал их молчание, а заодно подогревал на всякий случай их и без того горячую преданность.

Он даже не знал, догадываются ли они об этой сделке; но если и догадывались, то не имели ничего против: конверты один за другим исчезли в карманах их просторных черных пиджаков, и через минуту в кабинете никого не осталось.

Аверкин откинулся на высокую спинку обитого натуральной кожей офисного кресла и с усилием провел ладонью по гладкой коже головы, как делал всегда, когда ему нужно было что-то хорошенько обдумать. Но подумать ему не дали: шаги его людей еще звучали в тамбуре, как вдруг дверь снова приоткрылась, и в кабинет вошел совершенно незнакомый Санычу человек.

– Можно войти? – спросил он вежливо.

– Вы уже вошли, – буркнул Аверкин, давя в пепельнице окурок. – Интересно, что вы станете делать, если я скажу, что нельзя?

Посетитель улыбнулся. Он был высок и широк в плечах, в меру мускулист и не слишком молод – что-то около сорока, наверное. Над левой бровью у него виднелся короткий белый шрам, но и без шрама Саныч видел, что перед ним стоит боец. Чтобы понять это, достаточно было взглянуть на квадратный подбородок гостя и оценить ленивую грацию его движений.

– Не знаю, – солгал он, даже не пытаясь сделать вид, что говорит правду. – Наверное, попытаюсь убедить вас, что мне очень нужно с вами поговорить.

– Товарищ, туда нельзя… А мне надо! – процитировал Саныч бородатый анекдот, вызвав на лице гостя мимолетную улыбку. – Надо вам сказать, что вы попали к нам в очень неудачное время. Сегодня мы действительно не принимаем клиентов ввиду.., э.., некоторых непредвиденных обстоятельств. У нас сегодня образовался этакий, знаете ли, форс-мажор местного значения. В общем, считайте, что мы закрыты на санитарный день, и приходите завтра. Кстати, а как вы сюда попали? Ворота закрыты, и охрана имеет приказ никого не пропускать…

Посетитель опять улыбнулся, неопределенно покрутил в воздухе растопыренной ладонью и уклончиво повел широкими плечами, давая понять, что вопрос этот довольно сложный и что его сейчас лучше не обсуждать. Саныч заметил, что его потертые джинсы на колене выпачканы чем-то белым – не то мелом, не то известкой, – и вспомнил, что буквально на прошлой неделе лично приказал побелить окружавший территорию «Кирасы» бетонный забор. Что ж, с этим, по крайней мере, все ясно. Оставалось только понять, зачем этот странный тип карабкался через трехметровую бетонную стену, рискуя на той стороне крепко получить по зубам. Ведь сказано же ему было, что сюда нельзя…

"Мент? – подумал Аверкин. – Да нет, какой к дьяволу мент! Мент вошел бы через ворота – просто ткнул бы дежурному в рыло удостоверением и вошел как ни в чем не бывало… Тогда кто? Журналист? Непохож…

И потом, все московские щелкоперы – стреляные воробьи. Они знают, куда можно входить через забор, а куда нельзя. Журналист, залезший через забор на территорию охранного предприятия, вряд ли полезет прямо в кабинет к директору этого предприятия брать интервью, потому что знает: выкинут вон, как шкодливого кота, да еще и бока намнут. Клиент, что ли? Впервые вижу клиента, который так нуждается в моих услугах, что лезет через забор…"

– Зря вы полезли через забор, – сказал он, снова откидываясь на спинку кресла и зажигая новую сигарету. – Удивляюсь, как вам удалось пересечь двор с целыми ребрами? Это не угроза, поймите меня правильно, но специфика нашей фирмы такова, что незваных гостей здесь встречают не слишком ласково.

– Да пустяки, – ответил посетитель. – Вы не обижайтесь, но вашим людям нужно, как говорил Владимир Ильич, учиться, учиться и еще раз учиться. Вот… – он развел руками и почесал в затылке. – Собственно, я действительно мог бы прийти завтра, но подумал, что, раз подвернулся такой случай продемонстрировать свои навыки, будет грешно им не воспользоваться.

Аверкин выдул из легких целое облако дыма и посмотрел на посетителя с пронзительным прищуром снайпера, прикидывающего, куда влепить пулю – в лоб или в сердце.

– Послушайте, – сказал он, – должен вам честно признаться: не люблю наглецов. Я сам наглец – работа такая. Поэтому в данный момент я из последних сил борюсь с острым желанием повести себя нагло и грубо, то есть вызвать охрану и выкинуть вас к чертям собачьим. Единственное, что меня останавливает, это то, что вы, наверное, имели действительно вескую причину рисковать своими ребрами, придя сюда без разрешения.

Единственное! Учтите это и постарайтесь быть кратким и убедительным. В противном случае я ни за что не отвечаю.

– Я постараюсь, – спокойно ответил посетитель и вдруг полез правой рукой за пазуху.

В руке Аверкина мгновенно, будто по мановению волшебной палочки, возник пистолет, и дуло этого пистолета нацелилось прямиком в живот посетителю. Тот удивленно поднял брови, нарочито медленно вынул руку из-за пазухи и издалека показал Санычу паспорт – надо полагать, свой собственный.

– Что вы? – сказал он тоном старой девы, получившей непристойное предложение. – Вы что, всех посетителей так встречаете?

– Только некоторых, – проворчал Саныч, спуская курок пистолета и кладя оружие на стол рядом с ковриком для мыши. – Таких, которые являются без спроса и ведут себя в моем кабинете как хозяева. Что вы мне тычете ваш паспорт? Я не участковый, уберите.

Посетитель послушался, убрал паспорт, но тут же взял маленький реванш, без приглашения усевшись на стул.

– Моя фамилия Филатов, – сказал он.

– Ну и что?

– Странно, – растерянно произнес посетитель. – Мне казалось, что вы должны быть в курсе… Разве Бондарев с вами обо мне не говорил?

– Бон… А! Так вы тот самый человек, о котором мы беседовали? Хотите у нас работать? Но… Вам ведь известно, что Бондарев погиб?

– Это что-то меняет? Я имею в виду, для вас. По-моему, самое время взять на место Бондарева человека, тем более что я не просто так пришел, не с улицы, а по рекомендации все того же Бондарева. Хотите честно?

Я не очень-то нуждаюсь в заработке. Бондарев предложил, а я не стал отказываться – заняться-то все равно нечем. Но теперь ситуация изменилась. Я хочу занять место Бондарева и найти тех подонков, которые его убили.

Аверкин затянулся сигаретой и постучал ею по краю пепельницы, стряхивая пепел.

– А вы ничего не перепутали? – спросил он. Этот ненужный разговор начал вызывать у него живейший интерес, особенно с учетом того, что говорил о странном посетителе покойный Бондарь. «Неужели это вот и есть легендарный Инкассатор? Ну-ну, посмотрим». – По-моему, вы как-то не правильно представляете себе задачи и методы нашей работы. Мы не милиция и не красные дьяволята, неуловимые мстители. Мы – охрана. Сторожа и телохранители – вот кто мы такие.

– Мне как-то доводилось слышать, что охранные предприятия не дают своих людей в обиду, – возразил Инкассатор. Он по-прежнему улыбался, но улыбка его как-то заледенела, будто и не улыбка это была, а оскал готового к прыжку хищника. – Мне тогда показалось, что это единственно правильный метод: рискуя своей головой, человек должен знать, что коллеги не бросят его в беде. Или хотя бы отомстят за него, если с ним что-то случится. А вы, выходит, передоверили эти функции милиции? Странно. Со слов Бондарева у меня сложилось о вас совсем другое мнение.

Аверкин крякнул, изображая замешательство, которого на самом деле не испытывал. Инкассатор был прав: если бы Бондарь действительно погиб от рук каких-то посторонних подонков, то он, Александр Александрович Аверкин, не успокоился бы до тех пор, пока последний из убийц его сотрудника не отправился бы слушать, как растет трава. Так было заведено во всех нормальных ЧОПах: человек должен был твердо знать, что спина у него надежно прикрыта, только тогда от него можно было требовать полной отдачи. Да и в армии такое же правило, и даже в милиции: любой уважающий себя, чтящий воровские законы, живущий по понятиям уголовник знает, что ментов мочить нельзя. Нарушишь это правило – тебе небо с овчинку покажется, так и загнешься от старости в бегах. Если, конечно, тебе посчастливится до нее дожить…

– Со слов Бондарева, – подчеркнуто повторил за Инкассатором Саныч, – у меня сложилось мнение, что вы не из болтливых, поэтому буду с вами откровенен. Мы действительно не склонны прощать убийство наших сотрудников и, конечно, станем искать тех, кто это сделал. Но мы займемся этим сами, не привлекая людей со стороны. Что, в сущности, я о вас знаю? Только то, что сказал Бондарев.

А Бондарев, как я понял, не видел вас с девяносто пятого года, да и тогда, раньше, что он мог о вас знать? Командир для солдата – отец родной. Если отец не полный отморозок, если он действительно хороший отец, то сын может узнать о некоторых грехах своего любимого папаши только после его смерти. А может и вовсе не узнать, особенно если папаша умел заметать следы… Понимаете, о чем я говорю? Наш коллектив, как и всякий нормальный слаженный коллектив, – это единый организм. Сейчас он ранен, и ранен тяжело, а тут еще и вы – инородное тело… Могут ведь и пришибить ненароком. И потом, согласитесь, дело это – я имею в виду поиск убийцы и, э.., адекватное возмездие – законным не назовешь, а объективных причин доверять вам у меня попросту нет.

Филатов положил ногу на ногу, обхватил ладонями колено и вдруг улыбнулся – просто и открыто, совсем как в начале разговора.

– Вы в армии, наверное, замполитом были, – предположил он.

– Почему это вы так решили? – удивился Саныч, против собственной воли чувствуя себя задетым за живое. «Замполит! Это ж надо такое выдумать! Лучше бы козлом обозвал, ей-богу…»

– Поете как соловей, я прямо заслушался.

Аверкин рассмеялся сухим колючим смехом, немного похожим на скрип ножа по стеклу.

– А вам палец в рот не клади. Язык у вас подвешен отменно, бьете не в бровь, а в глаз. Нет, в армии я командовал ротой разведки спецназа. А что пою как соловей, так пообщайтесь с моими клиентами – сами Цицероном станете. Клиента ведь мало защитить, его сначала уболтать надо.

Филатов тоже рассмеялся и начал было вставать, чем немало порадовал Саныча, но вдруг передумал и снова уселся, забросив ногу на ногу.

– Кстати, – сказал он, – вы навели меня на отличную мысль. Ну хорошо, на работу вы меня брать не хотите. Резоны ваши мне понятны, и, хоть я с вами не согласен, признаю за вами право самостоятельно принимать решения по этому вопросу. Но, может быть, я вас устрою хотя бы в качестве клиента? Деньги у меня, честное слово, есть.

Аверкин усмехнулся.

– А вы настойчивы, – сказал он. – Только не надо совать мне в нос свою пластиковую карточку. Мы практически никогда не наводим справки о кредитоспособности клиентов, просто называем цену, и все. Клиент либо соглашается, либо сразу же уходит. Я припоминаю только два случая в самом начале работы нашего предприятия, когда клиенты пытались не заплатить нам за работу.

Они все равно заплатили, э.., в конечном итоге. С тех пор никто не повторял этих попыток, так что с этим у нас полный порядок. Загвоздка в другом: мы охранное предприятие, а не детективное бюро. И если станет известно, что мы берем деньги за расследование, проводить которое просто не имеем права, то… Ну, вы сами понимаете: незаконная предпринимательская деятельность, лишение лицензии, суд, штрафные санкции, арест счетов… Не слишком ли дорогая цена за ваш каприз?

Филатов круто заломил бровь, склонил голову к плечу и искоса посмотрел на Саныча. В этом взгляде читалось такое явное желание подраться, что у Аверкина даже кулаки зачесались.

– Каприз?

– Разумеется, каприз. А как это еще назвать? Не будем говорить о расследовании, которое проводит уголовный розыск. Оно, скорее всего, ничего не даст. Ну, а вдруг? Но, даже если менты опять сядут в лужу и накроются медным тазом, остаемся мы – я и мои люди.

Мы будем искать убийц Бондарева, и мы их найдем рано или поздно, потому что у нас так принято. Так устроен мир, понимаете? Но вам непременно нужно подтолкнуть события, продавить ситуацию, форсировать дело – если не с помощью собственных кулаков и дедуктивных способностей, то хотя бы при помощи кошелька. Что это, если не каприз? Вы не можете повлиять на ситуацию, неужели не ясно? Да она и не нуждается в том, чтобы на нее влияли. Вам всего-то и надо, что немного подождать, и все ваши желания сбудутся сами собой, без вашего участия.

– Красиво поете, – повторил Инкассатор. – А вы поставьте себя на мое место.

– Бывал я на вашем месте, поверьте. Да вы и сами на этом месте не в первый раз. Ну что поделаешь, если так порой случается, что ничего нельзя сделать! Зубами бы загрыз, да вот беда – некого. Имейте терпение. Повторяю, этот вопрос решится непременно, а ваше вмешательство может только все испортить.

Инкассатор наконец встал со стула – легко, без усилия, просто перелился из сидячего положения в стоячее.

Аверкин разглядывал его, пытаясь понять, точно ли это тот самый Инкассатор, о котором по Москве ходили легенды, или обыкновенный самозванец, плетущий небылицы для придания веса если не в глазах окружающих, то хотя бы в собственных глазах. Впрочем, самозванцы и выглядят по-другому, и ведут себя иначе. Если бы этот парень выдавал себя за Инкассатора, а не был им на самом деле, то непременно нашел бы случай ввернуть: вот, дескать, я – сам Инкассатор, а вы мне от ворот поворот… Как бы вам после не пожалеть!

Инкассатор? Ох, вряд ли… Может быть, человек просто выпил лишнего с приятелем, которого не видел уже много лет, и решил чуток прихвастнуть – с кем не бывает по пьяному делу? Причем сам он себя Инкассатором не называл, но повернул дело так, что Бондарь догадался: ба, да ты же и есть тот самый Инкассатор! Тогда, под пьяную руку, он спорить с Бондарем не стал, тем более что хотел через бывшего однополчанина устроиться в «Кирасу».

Но, как бы то ни было, приход этого человека был некстати, а уход, судя по всему, не обещал облегчения. Продолжая гадать, кто стоит перед ним посреди кабинета, Аверкин вышел из-за стола, пожал посетителю руку и клятвенно пообещал звонить, если в деле наметятся хотя бы малейшие сдвиги. Расчет оказался верным: Филатов сразу же полез в карман и вручил ему свою визитную карточку, на которой значился не только номер его телефона, но и домашний адрес. Если этот парень держал камень за пазухой, то вручение Санычу карточки со своими точными координатами было с его стороны глупейшей ошибкой. Это немного успокоило Аверкина, но только немного, и, проводив посетителя, он немедленно вызвал к себе Серого – самого башковитого из пятерых своих «лейб-гвардейцев»: нужно было проверить, на самом ли деле Филатов живет по адресу, указанному в карточке.

Гулять с Шайтаном было сущее наказание. Нет, пес не рвался с поводка, не приставал к прохожим, не задирал встречных собак, и даже кошки оставляли его вполне равнодушным. Дело было в другом: он вел себя так, словно у него села батарейка. Иного сравнения Юрий просто не мог подобрать: пес идеально его слушался, дисциплинированно шел рядом, не натягивая поводок, выполнял простые команды (сложных Юрий и сам не знал, да и не нужны они ему были, сложные), метил фонарные столбы и скамейки, но все это делалось нехотя, словно через силу. Положение усугублялось тем, что Юрий не рисковал спускать собаку с поводка, опасаясь, что, почуяв свободу, Шайтан непременно задаст стрекача и отправится искать исчезнувшего хозяина. Так они и гуляли, связанные друг с другом сыромятной пуповиной поводка, и Юрий поневоле чувствовал себя тюремщиком, самозванцем, повинным в страданиях чувствительного собачьего сердца. Когда Юрий останавливался, Шайтан тоже останавливался и терпеливо стоял рядом, глядя в сторону печальными карими глазами; если Юрий садился на скамейку, пес усаживался рядом и снова принимался думать о своем.

Юрий не сомневался, что Шайтан думает, мыслит, а не просто скучает по Бондареву; но хуже всего было постоянное чувство вины, не отпускавшее Юрия с тех пор, как пес поселился в его квартире.

– Вот это, Шайтан, и есть главная причина, по которой я до сих пор не обзавелся собственной собакой, – доверительно сказал он псу, усаживаясь на скамейку и вынимая из кармана бутылку пива. Пес слегка шевельнул треугольными ушами, услышав свое имя, но головы не повернул. Юрий проследил за направлением его взгляда и вздохнул: Шайтан смотрел в дальний конец аллеи, откуда они с Бондаревым появились в тот, первый раз.

– Не смотри, собака, – сказал Юрий, когда сумел наконец разжать сведенные судорогой челюсти. – Не придет он, понимаешь? Убили солдата, вот и весь сказ. Эх ты, шалопай гражданский, щенок бестолковый… И меня могут убить, и тебя, и вообще кого угодно. Все умирают, Шайтан, – друзья, любимые, ты сам… И всегда кто-то остается, чтобы тосковать. Помнить и тосковать, да… Но это проходит, поверь. Не сразу, но проходит. Ты еще молодой, забудешь его. Я вот не забуду, но я-то уже привык – то один уйдет, то другой Ты, главное, не волнуйся, пес, я тебя не брошу. Если что, к Димке Светлову пойдешь. Он парень хороший, а жена у него вообще из чистого золота сделана. Нет, из золота – это не то. Собакам золото по барабану. А из чего тогда – из колбасы? Колбасу собаки любят, но это как-то… Не жрать же я тебе ее предлагаю, в самом-то деле! Да, брат, запутались мы с тобой. А все потому, что у тебя с образным мышлением туго. Или это у меня туго? А? Ты как считаешь, Шайтан, у кого из нас двоих хуже с мышлением?

Пес все-таки повернул голову, посмотрел на Юрия, будто ожидая, что человек скажет наконец что-нибудь умное, ничего не дождался, два раза мигнул и отвернулся.

– А ты не хами, – сказал ему Юрий и ударом об угол скамейки сбил с пивной бутылки жестяной колпачок. – Самая большая роскошь на свете – это роскошь человеческого общения. Слыхал? Человеческого Убей, не вспомню, кто это сказал, но сказано хорошо. Так вот, я тебе бесплатно предлагаю самую большую роскошь на свете, а ты, собака волосатая, морду воротишь! Ну, куда это годится? Эх, собака ты, собака! Покурим, что ли?

Он зубами вытащил из пачки сигарету и закурил, пряча огонек зажигалки в ладонях. В парке все еще лежал снег, его неровные языки серели между черными стволами деревьев, и сквозь них кое-где уже проступала темная щетина мертвой прошлогодней травы. Воздух был сырым, прохладным и пах весной, заставляя ноздри Шайтана настороженно трепетать.

– Это твоя первая весна или вторая? – спросил Юрий. – Вторая, наверное. Салажонок ты еще, и больше ничего. Слушай, так тебе же, наверное, жениться пора! А? Или не пора еще? Дьявол, ни черта я про это дело не знаю – когда жениться, как жениться… Сам никак не соберусь, а тут, на тебе, привалило счастье – кобеля сватать! Может, вместе невест поищем? Ты – мне, я – тебе…

Пес все смотрел в дальний конец аллеи, будто и впрямь надеялся, что оттуда вот-вот появится знакомая фигура в размалеванном камуфляжными пятнами бушлате, но Юрий чувствовал, что Шайтан его слушает. Вряд ли, конечно, до него доходил смысл произносимых человеком слов, да и смысла особенного в монологе Юрия не было, но звук человеческого голоса, наверное, хотя бы отчасти заполнял возникшую внутри собачьей души пустоту. Продолжая неторопливо нести отборную чушь, Юрий подумал, как это важно – слышать в трудную минуту дружеский голос.

– Заходил вчера к твоему хозяину на работу, – продолжал он, глотнув пива и попыхивая сигаретой, – пообщался с его начальником. Ну и рожа, скажу я тебе! Чистый упырь – лысый, как авиабомба, бритый, горелый, на макушке шрам, а глаза, как две скорострельные пушки, – так, блин, и целятся, так и выбирают, куда бы тебе засадить длинной очередью. Дракула! Фантомас! Одно слово – краповый берет. По контузии, небось, списали, а теперь он, значит, тут, на гражданке, делами вертит. Интересно, какой баран ему разрешение на ствол выдал? Он же только и ждет случая кого-нибудь пристрелить. Это же прямо на его морде горелой написано, да такими буквами, что слепой в темноте разглядит. Он бы и меня грохнул, если бы было за что. Он бы меня и просто так, ни за что грохнул, да я повода не дал. Я, брат, дипломатичный… Вот бы тебя на него натравить! А еще лучше – папашу твоего покойного, земля ему пухом. Знаешь, какой был солдат – твой папаша? 0-го-го! Ишаки эти бородатые, ичкеры, за его ушастую голову большие деньги сулили, да хрен что им обломилось, не на таковского напали.

Шайтан повернул голову и посмотрел на него долгим взглядом, в котором Юрию почудилась укоризна.

– И не надо на меня так смотреть, – сказал Юрий. – Я не пьяный. Это ж пиво, от него вонь одна, а толку никакого. Это я так, время коротаю, не обращай внимания. Елки-палки, пес! Ты хоть понимаешь, что это полная бредятина? Я, человек, гомо, блин, сапиенс, перед тобой, чертом хвостатым, оправдываюсь, как перед начальником политотдела!

Пес вдруг перестал обращать на него внимание, поставил уши топориком и стал напряженно вслушиваться во что-то, слышное ему одному.

– Ну, что мы там учуяли? – поинтересовался Юрий и сделал экономный глоток из горлышка, закусив его не менее экономной затяжкой. – Кто там, Шайтан? Чужой?

При слове «чужой» пес угрожающе зарычал, не сводя глаз с поворота аллеи. Поворот был обсажен какими-то кустами – черными, голыми, но все равно непрозрачными ввиду своей чрезвычайной густоты, – и Юрий не видел приближающегося человека. Однако в том, что кто-то приближается, сомневаться не приходилось – вряд ли Шайтан вел себя подобным образом просто так, от нечего делать.

– Однако, – удивленно произнес Юрий. – Ты что же, взял меня под охрану? Под опеку и покровительство, так сказать? Черт! Неожиданно, не скрою, но – польщен, польщен… А ну-ка… Чужой, Шайтан! Чужой!

Шайтан вскочил, натянув поводок, весь напрягся, поставил дыбом шерсть на загривке и трижды глухо пролаял, по-прежнему адресуясь к пустому и безлюдному повороту аллеи.

– Ай, молодец, хорошая собака! – похвалил его Юрий. – Выходит, я за тобой как за каменной стеной Но ты расслабься, приятель, это не кровожадный монстр пришел по наши души. Я, пожалуй, даже знаю, кто это. Он нормальный парень, просто ты пока с ним незнаком. Да я же тебе про него говорил – Димка Светлов, у которого жена золотая. Ну, или колбасная, это уж кому что нравится А сам он, чтоб ты знал, главный редактор, уважаемый человек, так что кусать его не надо. Понял?

Из-за поворота наконец показался Светлов в своем укороченном пальто, с плоским матерчатым портфелем в руке и, как всегда, с непокрытой головой. Шайтан залаял, но Юрий осадил его, сказав, что это свой, и пес ему поверил, хотя, похоже, не до конца: лаять-то он перестал и даже сел, но при этом все равно не спускал с приближающегося журналиста настороженных и не слишком ласковых глаз.

– Полундра! – дурачась, закричал Юрий и сделал глоток из бутылки. – По правому борту, дистанция три кабельтовых, плавник! Китовая акула! Отставить – китовая! Акула пера!

Светлов подошел и остановился на почтительной расстоянии, опасливо поглядывая на Шайтана. Юрий заметил, что господин главный редактор прикрывает коленки портфелем, очевидно не отдавая себе в этом отчета, и фыркнул.

– Свой, Шайтан, – сказал он. – Свой, свой, расслабься.

– Не знал, что ты завел собаку, – подходя и пожимая Юрию руку, сказал Светлов– Да еще с такой странной кличкой.

– Это собака Бондарева, – сказал Филатов, и господин главный редактор понимающе кивнул. – Кстати, Дима, у меня к тебе просьба. Если со мной что-то.., ну, ты понимаешь… Так вот, если что, забери его к себе. Пес воспитанный, дома не гадит, папашу его я знавал – мировой был вояка, свой парень, и сынок в него пошел. Только невеселый он, но тут уж ничего не поделаешь, само пройдет.

Лида не будет против?

Светлов крякнул.

– А ты сам у нее спроси, – посоветовал он. – Знаешь, куда она тебя пошлет? Ого! Она такие слова знает, что ты даже не поверишь, если я тебе скажу. Против собак она никогда ничего не имела, а вот люди, которые с утра пораньше наливаются пивом по самые брови и говорят ерунду, вызывают ее справедливое, я бы даже сказал праведное, возмущение.

– Кстати, – сказал Юрий, – пива хочешь? Ничего, если из одной бутылки?

– Да пошел ты… Вот не знал, что ты еще и алкоголик?

– А что ты про меня знал? – оскорбился Юрий. – Про собаку ты не знал, про алкоголизм не знал… Тоже мне, газетчик! Юнкор, елы-палы!

– Вот дурак, – сказал Светлов, забрался с ногами на скамейку и уселся рядом с Юрием на спинке. – Ты слушать будешь или как?

– Или где, – сказал Юрий и глотнул пива. Он делал микроскопические глотки, растягивая удовольствие, и пива в бутылке до сих пор оставалось больше половины. – Я тебя уже битый час слушаю, а ты только и знаешь, что обзываться. Узнал что-нибудь у своего мусора тротуарного?

Светлов не спеша закурил и искоса, через плечо, посмотрел на Юрия.

– Ты сам-то как? – неожиданно спросил он. – В состоянии усваивать информацию?

Юрий вздохнул – глубоко, тяжко – и горестно покачал головой.

– Дурак ты, господин главный редактор, – сказал он. – И как тебя, такого, жена любит? Надо ее у тебя отбить, что ли. Чего она с таким дураком мучается?

– А ребенок как же? – с наигранным весельем спросил Светлов. Юрий вдруг вспомнил, что в свое время Димочка всерьез ревновал к нему свою будущую супругу, и понял, что шутка вышла неудачной.

– А что – ребенок? – сказал он. – Ребенку тоже нормальный отец нужен – в меру пьющий и пребывающий в постоянной готовности усваивать свежую информацию, особенно с утра, пока еще может отличить явь от сна.

– Дать бы тебе по шее, – вздохнул Светлов, – да только в больнице лежать некогда. Ладно, слушай, пьяница. Сейчас ты у меня протрезвеешь как миленький.

– Не протрезвею, – сказал Юрий. – Как может протрезветь трезвый? Или ослепнуть слепой, оглохнуть глухой и онеметь немой… А?

– Сволочь, – грустно констатировал Светлов. – В гербарий тебя, под стекло, с подписью: «Сволочь среднерусская обыкновенная, половозрелый самец в стадии окончательного отмирания головного мозга…»

– Ну ладно, – сказал Юрий. – Это мы как-нибудь потом разберемся, кого в гербарий, кого в террариум, а кого и в кунсткамеру. Говори, что тебе удалось узнать.

Светлов почесал переносицу, потом все-таки отобрал у Юрия бутылку и сделал изрядный глоток.

– Узнал я очень странные вещи, – сказал он, возвращая Юрию бутылку. – Очень странные, да… Помнишь, я тебе говорил про нападение на антикварную лавку? Ну так вот, мне удалось выведать у своего информатора кое-какие подробности. Охранников в лавке было двое. Налет произошел как раз в то время, когда один из них ушел обедать в какое-то кафе – их там, в районе старого Арбата, навалом. Ментам даже удалось установить, в каком именно кафе он был. Есть там, за углом, такая забегаловка типа чебуречной. Он действительно там обедал, причем второпях, как человек, который спешит поскорее закончить обед и вернуться на рабочее место. Наверное, они решили сходить на обед по очереди и к открытию лавки быть на посту в полной боевой готовности. В частных агентствах с дисциплиной строго, инструкции у них жесткие, так что с этим все понятно. Но, как он ни торопился, все равно опоздал: налет начался и закончился во время его отсутствия. В лавке его не было всего-навсего минут двадцать, но этого хватило: вернувшись, он обнаружил два трупа и открытый сейф. Ну, натурально, позвонил в милицию, те приехали и первым делом загребли его как самого главного подозреваемого.

– Естественно, – сказал Юрий и приподнял бутылку, готовясь сделать глоток. – Ну и что? К чему ты все это мне рассказываешь?

– К чему? Экий ты, брат, недогадливый. Этим вторым охранником был Бондарев!

Юрий не донес бутылку до рта, задумчиво покачал ее в руке, а потом не глядя швырнул через плечо. Бутылка описала в воздухе короткую дугу, с глухим стуком ударилась о ствол дерева, отскочила и упала в рыхлый подтаявший снег, обильно окропив его своим пенным содержимым. Шайтан прянул ушами и рефлекторно повернул голову, проводив бутылку взглядом.

– Так, – сказал Филатов. – Дальше.

– Дальше "будет еще интереснее. Мой информатор сказал, что они намеревались держать Бондарева в камере до упора – столько, сколько позволяет действующее законодательство, а то и дольше. Словом, пока не расколется. Но буквально через пару часов к ним явился Аверкин – директор «Кирасы» и, насколько я понял, ее единоличный владелец. М-да… Явился – это не совсем то слово. Он на них наехал, как тяжелый танк, во всеоружии – с процессуальным кодексом в одной руке и одним из лучших московских адвокатов в другой. Да он бы и без адвоката справился…

– Это точно! – подтвердил Юрий. – Видел я этого Аверкина. Тот еще волчара, пробу ставить некуда. Чтобы с ним спорить, надо вообще не иметь нервов, а заодно инстинкта самосохранения. Особенно, когда он прав.

Голос у него был напряженный, как у человека, который параллельно разговору что-то упорно обдумывает.

Светлов покосился на него, незаметно вздохнул и продолжал:

– Да. Вот только предъявить Бондареву было нечего, и в ментовке его держали просто так, от безысходности – видно, мечтали, что он возьмет все на себя, признается, что организовал налет, а сам на это время смылся в чебуречную – чтобы, значит, и алиби себе создать, и шальную пулю не схлопотать. Мечта, конечно, глупая, менты сами это отлично понимали и, наверное, выпустили бы его, как положено, через двое суток. Но его шеф, Аверкин, почему-то не захотел ждать двое суток и буквально выдернул своего человека из-за решетки. Между прочим, дело это непростое.

– Кому ты рассказываешь! – Юрий прикурил новую сигарету от окурка предыдущей. – Если они решили что-то пришить – отмотаться от них невозможно.

Тут наверняка не обошлось без крупного «пожертвования» в пользу неимущих сотрудников правоохранительных органов.

– Очень крупного, – поправил Светлов. – Они только и успели, что снять с Бондарева первичные показания. Согласись, чтобы убедить ментов отпустить человека, которого они еще не начали по-настоящему колоть, надо совершить что-то немыслимое. Чудо, блин, надо совершить.

– Да, звучит как сказка. Выходит, Аверкин не врал, когда говорил, что его ЧОП вроде живого организма. Один за всех, все за одного и прочая байда в том же духе…

– Все-таки для человека, который все время лезет в чужие дела и наживает себе неприятности, ты чертовски медленно соображаешь, – поморщившись, сказал Светлов. – Организм организмом, взаимовыручка взаимовыручкой, но, чтобы так энергично и целенаправленно мешать органам следствия допросить ценного свидетеля, нужно иметь на это очень веские причины. Не пойму, ты в самом деле дурак или только прикидываешься?

– Дима, – сказал Юрий, – пойми, пожалуйста, что между теми расследованиями, которые иногда проводишь ты, и теми, которые провожу я, есть существенная разница. Ты просто ищешь жареные факты, чтобы в очередной раз кого-нибудь ославить. Это ты лезешь в чужие дела – сам лезешь, без приглашения и особой необходимости, потому что у тебя работа такая. А я ни в чьи дела не лезу. Это они сами ко мне лезут, и заканчивается это, как правило, очень печально. Поэтому я, как и ты, могу, конечно, что-то предполагать, допускать и вообще фантазировать, однако торопиться с выводами просто не имею права.

– Какая речь! – Светлов несколько раз ударил ладонью о ладонь, изображая вежливые аплодисменты. – Ее можно прямо целиком конспектировать, распечатывать тиражом в сто тысяч экземпляров и рассылать по отделениям милиции в качестве методического пособия.

Отличная штука – презумпция невиновности! Но ты все-таки хотя бы на время перестань корчить из себя первого заместителя Фемиды, сними с глаз повязку и погляди, какая интересная получается картинка. Бондарев – свидетель преступления. Правда, ментам он сказал, что ничего не видел, но это могло не соответствовать действительности. Он мог что-то знать – что-то, чего не захотел или не успел сказать ментам. Возможно, именно поэтому его выдернули из-за решетки с такой волшебной скоростью. И возможно, по той же причине он так недолго прожил после своего волшебного освобождения: похоже, кому-то очень не хотелось, чтобы он начал говорить.

– Домыслы, – упрямо повторил Филатов.

– Очень может быть, – согласился Светлов. – Вот тебе, если хочешь, еще один домысел: мне почему-то сдается, что ты меня нарочно злишь, чтобы я перестал с тобой разговаривать и вообще забыл об этом деле.

– С чего бы это? – вяло возразил Юрий.

– Ну, как же! У меня семья, жена и ребенок, и вообще… А вот мне костер не страшен! В смысле, тебе. Дурак ты, Юрий Алексеевич, и больше ничего. А Бондарева, между прочим, застрелили из «стечкина» с глушителем.

Соседи ничего не слышали, хотя время было не такое уж позднее, почти никто не спал. Чистая работа, профессиональная. А в «Кирасе» любителей не держат. Этот Аверкин, чтоб ты знал, служил в спецназе.

– Командиром разведроты, – вставил Филатов.

– Тебя трудно удивить. Жаль, что я не присутствовал при вашем разговоре.

– Поверь, ты немного потерял. Отменно вежливый сукин сын с хорошо подвешенным языком и заряженным пистолетом в верхнем ящике стола. Правда, внешность у него впечатляющая, и он ею пользуется без зазрения совести как дополнительным оружием. Говорил он много, но при этом ухитрился ничего не сказать.

– Основное правило классической дипломатии, – понимающе кивнул Светлов. – Лист легче всего спрятать в лесу, а собственные мысли – в потоке пустопорожней болтовни.

– Кстати, о болтовне, – сказал Юрий. – Сколько ты заплатил своему стукачу? Я не ожидал, что он снабдит тебя такой подробной информацией. Ведь все это от первого до последнего слова – тайна следствия!

– Заплатил, как всегда, то есть чисто символически, – ответил Светлов. – Он был чертовски зол, и мне показалось, что, если на него чуточку поднажать, он выложит все даром, просто из принципа. Видишь ли, оба этих дела у них отобрали – и дело об убийстве Бондарева, и налет на антикварную лавку.

– Кто отобрал? – удивился Юрий.

– А ты не догадываешься? Любомльская чудотворная – национальное достояние. Знаешь, кто занимается такими делами?

Юрий присвистнул!

– То-то же, – сказал Светлов. – Я для тебя не авторитет, но даже ФСБ, как видишь, считает, что это не два дела, а одно. На мой взгляд, это отличный повод плюнуть на все и жить спокойно.

– Это почему же?

– Потому что, во-первых, теперь у тебя не один противник, а целых два – Аверкин и ФСБ, и оба очень сильные, одному человеку не по зубам. А во-вторых, ФСБ – контора серьезная, и они, надо думать, без тебя во всем разберутся. Возьмут эту «Кирасу» в разработку, выявят связи всех ее сотрудников, вычислят среди них заказчика, которому понадобилась икона, и возьмут его за гланды.

– Меня не интересует икона, – напомнил Юрий. – Меня интересуют только те, кто убил Бондарева. При полном отсутствии свидетелей доказать этот эпизод не получится даже у ФСБ, а меня такой расклад не устраивает. Так что придется мне искать другой выход. Спасибо за информацию, Дима. Только не надо больше ничего предпринимать и ни с кем это обсуждать. Какую бы роль ни сыграл в этом деле Аверкин, ему вряд ли понравится, что вокруг его конторы шныряет известный журналист Д. Светлов, специализирующийся на скандальных репортажах. Ты когда-нибудь видел, как действует спецназ? Я имею в виду, не по телевизору, а в натуре…

Не видел ведь? И не надо тебе этого видеть, а тем более испытывать на собственной шкуре. Чтобы такое пережить, нужно иметь богатырское здоровье. В общем, спасибо. Я сообщу тебе, чем все это кончится. Лидочке – привет.

– Ты сообщишь, – проворчал Светлов. – Скорее уж мне сообщат.., про тебя.

Юрий встал, и Шайтан сразу же поднялся на все четыре лапы.

– Пойдем домой, Шайтан, – сказал Филатов.

Пес сделал движение в сторону своего прежнего дома, но, почувствовав, как натянулся поводок, сразу же увял и нехотя повернулся в нужную сторону.

– Намучаешься ты с ним, – со вздохом сказал Светлов. – Собаки хозяев не забывают. Помнишь историю с овчаркой, которая пять лет просидела на том месте, где машина сбила ее хозяина? Пять лет, день за днем, в любую погоду…

– А что ты предлагаешь? – спросил Юрий. – Усыпить? Выгнать? Сдать в питомник?

– Да, действительно, – согласился Светлов. – Черт его знает! Ничего я, наверное, не предлагаю. Нечего мне предложить. Как-то несправедливо мир устроен, вот что.

– Как устроен, так устроен, – сказал Филатов. – Пока.

Он ушел, а Светлов еще долго сидел с ногами на скамейке, курил и смотрел в конец аллеи – смотрел даже после того, как человек и собака окончательно растворились в сырой туманной дымке.