Утраченная реликвия...

Глава 9

Выйдя из парка, Светлов увидел у края проезжей части забрызганную грязью синюю «Тойоту» с открытым багажником. Водитель, молодой парень с габаритами боксера-тяжеловеса, что-то перекладывал в багажнике, лязгая железом; его широкие плечи размеренно двигались под кожаной курткой, наводя на мысль о каком-то примитивном, но мощном механизме наподобие паровой машины. Светлов махнул рукой проезжавшему мимо такси и вынужден был живо отскочить назад, спасаясь от потока грязной воды, выплеснувшегося из-под колес машины. Такси даже не притормозило; Дмитрий разглядел на заднем сиденье темный силуэт пассажира.

Он огляделся, но узкая боковая улица была пуста, если не считать припаркованных вдоль обочин автомобилей да парочки случайных прохожих.

Светлов посмотрел на часы. Через двадцать минут должна была начаться планерка, которую он сам же и назначил и проводить которую, естественно, тоже предстояло ему. «Опаздываю, – подумал он, – прямо как Мирон незадолго до смерти. У него тогда тоже все время находились дела поинтереснее планерок, совсем как у меня сейчас. Преемственность поколений, черт бы ее подрал Получается, что в наследство от Мирона мне досталась не только должность, но еще и некоторые дурные привычки, а также его чокнутый приятель Филатов, из которого так и сыплются неприятности. Что за нелепый человек! Не живется ему спокойно, хоть ты тресни».

Однако, сколько бы он ни ругал Филатова, ситуация от этого не менялась: секундная стрелка по-прежнему неумолимо бежала по циферблату, а шансы поймать такси в этом переулке были близки к нулю.

Водитель синей «Тойоты» с лязгом захлопнул багажник и распахнул дверь, явно намереваясь сесть за руль и укатить в неизвестном направлении. Дмитрию не очень хотелось набиваться ему в попутчики. Ему вдруг вспомнился эпизод из какого-то шпионского фильма, где опытный резидент заклинал своего агента после конспиративной встречи ни в коем случае не садиться в первое попавшееся такси. Мысленно обозвав себя параноиком, Дмитрий все-таки подошел к «Тойоте» и окликнул водителя.

– До центра не подбросите? – спросил он. – Опаздываю.

Водитель бросил на него какой-то странный взгляд – не то удивленный, не то испуганный, Дмитрий толком не понял. Впрочем, ничего удивительного в своей просьбе подбросить до центра Светлов не видел, да и испуга никакого он у водителя вызвать не мог – тот был парнем крепким, спортивным и явно мог согнуть субтильного журналиста в бараний рог одной левой.

– Вообще-то, мне не по дороге, – заартачился водитель.

– Я заплачу, – пообещал Светлов. – Пожалуйста, шеф! Я правда опаздываю. Люди, наверное, уже собрались, неудобно получится.

– Садись, – сказал водитель. – Хуже нет, когда , люди ждут. Гости, что ли?

– Хуже, – сказал Дмитрий, торопливо усаживаясь на переднее сиденье, – коллеги. Разозленные журналисты – это же что-то невообразимое!

Водитель со второй попытки запустил двигатель, воткнул передачу и тронул машину с места.

– Так ты, выходит, журналист, – сказал он.

– А ты что-то имеешь против журналистов? – спросил Дмитрий.

– Да нет, почему? – водитель пожал крутыми плечами, и его кожаная куртка тихонько скрипнула от этого движения. – Врете вы, конечно, много, но так даже веселее. Верить все равно никому нельзя, а благодаря вам есть что почитать – в транспорте, к примеру, или в сортире. Кто женился, кто развелся, кто на бабки попал, у кого тачку угнали… Мне-то ваш брат не досаждает, я – человек маленький, незаметный, зато тузы наши все-таки с оглядкой живут: сильно срамиться даже им неохота.

– Да уж, – сказал Дмитрий, – с оглядкой. Не больно-то они оглядываются, особенно когда по паре стаканов примут. Такое можно услышать, такое заснять, что ни одна газета не напечатает.

– Это точно, – согласился водитель, ловко выруливая на проспект под самым носом у битком набитой пассажирами маршрутки. – Услышать и заснять у нас в Москве можно что угодно, на любой вкус. Иногда такое бывает, что прямо хоть кино снимай – сразу, на месте, без репетиции, и дубли никакие не нужны, понял?

Это прозвучало как-то странно, невпопад, и Дмитрий, повернув голову, внимательно посмотрел на водителя. Парень был как парень – молодой, гладко выбритый, с аккуратной короткой стрижкой, в отутюженных темных брюках, кожанке строгого покроя и модной фетровой кепке. Да и не сказал он ничего особенного, а просто пытался поддержать разговор с пассажиром. Дмитрий по роду еврей деятельности часто беседовал с людьми и давным-давно заметил, что понять их порой бывает непросто. Люди – они все разные, и мозги у них работают по-разному, и шутит каждый по-своему. А человеку из другого круга, услышав такую шутку, приходится долго ломать голову, пытаясь понять, что она означала…

Фраза Дмитрия о номерах, которые выкидывают порой представители столичного бомонда, наверное, вызвала у водителя какие-то ассоциации, вспомнилось ему что-то свое, и он ответил не столько Дмитрию, сколько собственным мыслям. Для него переход от одного к другому получился плавным и естественным, а Светлову, который не умел читать мысли, показалось, что собеседник ответил ему невпопад.

Постепенно разговор все-таки наладился. Дмитрий рассказал водителю парочку старых, нигде не опубликованных ввиду своей повышенной скандальности, но совершенно правдивых хохм из жизни музыкальной тусовки, а водитель в ответ изобразил смешной анекдот про вернувшегося из командировки мужа. До места они добрались в полном согласии; водитель остановил машину у самого подъезда редакции и цену запросил умеренную, вполне приемлемую – сто рублей, несчастных три доллара. В результате Дмитрий в лучшем виде успел на планерку, да и настроение у него улучшилось: как всякий настоящий журналист, он любил общаться с людьми, узнавать что-то новое – если не сенсацию, то хотя бы свежий анекдот.

Высадив пассажира, водитель синей «Тойоты» уехал не сразу. Он немного задержался, сосредоточенно разыскивая что-то в бардачке, а когда высокая дубовая дверь с глухим гулом захлопнулась за журналистом, выпрямился на сиденье и некоторое время изучал таблички, в изобилии висевшие по обе стороны от парадного входа.

Табличек было штук десять, но только одна из них принадлежала газете – еженедельнику «Московский полдень». Хорошенько запомнив название, водитель закурил сигарету, подумал немного, запустил двигатель и, развернувшись, погнал машину обратно.

К счастью, за то время, что он халтурил, подвозя неожиданно подвернувшегося пассажира, его клиент никуда не исчез. Его машина была на месте, да и сам он, судя по некоторым признакам, сидел дома: в квартире по случаю пасмурной погоды горел свет, и водитель пару раз видел на фоне окна темный силуэт хозяина.

После обеда, сдав сменщику дежурство, водитель синей «Тойоты» отправился с докладом к начальству. Начальство сидело перед компьютером, по обыкновению раскладывая пасьянс, и в задумчивости поглаживало ладонью свой голый, обезображенный длинным извилистым шрамом череп. Водитель «Тойоты» поставил у двери чемодан, внутри которого был спрятан микрофон направленного действия со всеми прилагающимися к нему причиндалами, и кашлянул в кулак.

– Простудился? – не отрывая взгляда от экрана, с оттенком насмешки поинтересовался шеф.

– Да вроде нет, – ответил водитель.

– Тогда кончай мяться у дверей. Проходи, садись и выкладывай, с чем пришел.

– Данные оперативного наблюдения за объектом, – сообщил водитель «Тойоты», подходя к столу Аверкина и вынимая из кармана стандартный конверт, в котором, помимо нескольких фотографий, лежала магнитофонная кассета.

– Перестань кривляться, Серый, – сказал Аверкин, откладывая в сторону кассету и задумчиво разглядывая фотографии. – Данные оперативного наблюдения… Они же фоторепортаж об опохмелке, совмещенной с выгулом собаки, они же – материалы шпионской слежки… Дело не в словах, а в фактах. Кстати, собака похожа на Шайтана.

– Это и есть Шайтан, – сказал Серый, – Ума не приложу, откуда он у этого парня.

– Этот парень – однополчанин Бондаря. Они вместе воевали, а это, как нам с тобой известно, здорово сближает. А кто второй?

– Дмитрий Светлов. Журналист, работает в газете «Московский полдень».

Аверкин поморщился.

– Газета… Информационный пипифакс! Знаешь, что такое пипифакс? Туалетная бумага. М-да… Не люблю я, когда вместе собираются бывший десантник, который никак не может угомониться и понять, что для него война закончилась, и писака из желтой газетенки. Чрезвычайно неприятное сочетание, вроде сварочного аппарата и прохудившейся газовой трубы под давлением.

Серый позволил себе криво усмехнуться.

– Вы кассету послушайте, – предложил он.

– А на кассете, как я полагаю, разговор между двумя этими экземплярами… Ну-ну. Ты сам-то слушал?

– Я делал запись. Волей-неволей пришлось слушать.

Ей-богу, Саныч, лучше бы мне этого не слышать! Еле удержался, честное слово! Так бы и замочил обоих на месте. Козлы!

– Ну-ну. Что это тебя так разбирает?

– А вы послушайте, послушайте!

– Да я послушаю, послушаю, – передразнил Серого Аверкин. – Долгий разговор-то?

– По делу – короткий. А вообще-то трепались они чуть ли не полчаса.

– Давай-ка отмотай мне до того места, где по делу, и послушаем вместе, – распорядился Аверкин. – Очень мне интересно, из-за чего ты на стенку лезешь.

– Сейчас сами полезете, – пообещал Серый.

Он дотянулся до стоявшего на специальной подставке музыкального центра, вставил кассету и принялся тыкать толстым пальцем в кнопки, перематывая пленку до нужного места.

– Вот, – сказал он, найдя искомое, – слушайте.

Аверкин дослушал до конца, выудил из пачки «Голуа» сигарету и прикурил, окутавшись густым облаком дыма, сквозь которое, как солнце сквозь грозовые тучи, поблескивала его лысая макушка.

– Ну, – сказал он, когда запись кончилась, – и что тебя здесь не устраивает? Ребята башковитые, мозги у них работают хорошо, а главное – храбрые парни, не хотят, как все, голову в песок прятать. Все им по барабану – и Аверкин с «Кирасой», и ФСБ с ментами. Люблю таких. Может, зря я этого, объекта твоего, на работу не взял? Нет, я все-таки не пойму, чего ты пузыришься. Ты посмотри, как красиво они нас вычислили! Бондаря-то, как ни крути, мы завалили, и они это с ходу просекли, буквально навскидку – бах, и ваших нет. Лихо! Но данных для хорошего, грамотного анализа у них маловато, вот они под конец и понесли ахинею – про икону какую-то, про налет на антиквара…

– Ахинею, – проворчал Серый. – Да за такую ахинею мочить надо!

– Мочить… Ты, Серый, со мной не хитри. Не умеешь ты этого, не дал тебе Бог хитрости, и все твои мысли на морде у тебя написаны. Предлагаешь мочить всех подряд, а сам, небось, думаешь: а ведь что-то в этой ахинее, наверное, есть! Бондаря-то мы по приказу Саныча грохнули, так, может, и насчет антиквара эти бакланы правду говорят?

– Если бы я так думал, я бы с этой кассетой к вам не пришел, – угрюмо буркнул Серый. – Что мне, жить надоело?

– Кто тебя знает, – сказал Аверкин, незаметно вынимая руку из верхнего ящика стола и бесшумно задвигая ящик. В руке у него ничего не было, и он положил ее на стол, от греха подальше. – Может, ты нарочно вернулся, чтобы побольше выведать, улики подсобрать… Но улики, Серый, это такая ерунда!.. Я где-то вычитал отличную фразу: улики сами по себе не страшны, страшна неверная интерпретация. Вот как раз на этом твои объекты и прокололись. Интерпретация! Насчет Бондаря они меня раскололи лихо, в два счета, а потом пошли дальше, начали интерпретировать и заблудились к чертовой матери. Даже обидно, между прочим. Могли бы догадаться своими мозгами, что приказ о ликвидации Бондаря я отдал не для того, чтобы замести свои следы, а чтобы честь спасти – и свою, и «Кирасы», и его, дурака, честь! Но они об этом, конечно, даже не подумали, для них Бондарь вне подозрений на том простом основании, что он их друг и что его убили. Им – друг! А мне кто – хрен с бугра?!

Я, может, потому и велел его завалить, что любил его, как сына, и хотел от позора спасти. Ведь там, у антиквара, это же его работа была! Чужому Дракон не открыл бы, а напарнику – пожалуйста. А напарник зашел за угол, взял у корешей автомат, вернулся и превратил его в дуршлаг, впору макароны процеживать. Икону подельникам отдал вместе с автоматом, а сам побежал мусорам звонить: ах, приезжайте, у нас тут вооруженное ограбление! Плохо это, Серый. Никогда так не поступай, какие бы деньги тебе ни сулили.

– Погоди, Саныч, – пробормотал Серый, ошеломленный и совершенно сбитый с толку хлынувшим на него потоком информации. – Постой, дай с мыслями собраться. Что, Бондарь продался? Бондарь за бабки напарника завалил? Прости, командир, но мне в это поверить трудно.

– А в то, что это я Дракона грохнул и икону забрал, тебе поверить легко? Что ты мямлишь, как старая дева с искусственным членом в руке: легко поверить, трудно поверить?! Перед тобой две версии, обе одинаково логичные и обе поганые. Одна из них правдивая, другая – сплошное вранье. Выбирай, какая из них тебе больше нравится! Только не забудь, что мы с тобой вместе с самого первого дня, уже шестой год подряд, а Бондарь, хоть и хороший был парень, работал у нас год с небольшим.

– Что за говно! – с тоской воскликнул Серый. – Выбирай… Выбирай, блин, какой глаз себе выколоть – правый или левый!

– Главное, что не оба, – заметил Аверкин. – Время такое, Серый, люди из-за денег всего лишились – и ума, и чести, и совести. Я Бондаря даже не осуждаю. Поскользнулся человек, с каждым может случиться. Это как болезнь, что-то типа временного умопомешательства: поддался соблазну, в глазах потемнело, а потом очухался и поверить не можешь, что все это ты наколбасил, лично, своими собственными руками. И не надо слов говорить: продажная, мол, шкура, предатель . Не был он продажной шкурой, и предателем не был. Просто спасовал, не выдержал, когда его большими бабками поманили, и вот результат. Сломался человек. И убрали мы его вовремя, потому что, ступив на эту дорожку, вернуться уже невозможно: так и будешь всю жизнь стрелять в спину друзьям-приятелям – Погоди, командир, – взмолился Серый. – Что ты мне гонишь про ум, честь и совесть, как на политзанятиях… Ты мне другое объясни: как ты узнал, что это Бондаря работа?

– Догадался, – сказал Аверкин. – И сразу помчался в ментовку – вытаскивать этого дурака, пока он там не раскололся и не заляпал нас дерьмом с головы до ног.

А по дороге спросил у него, зачем он это сделал. Ну, парень и не выдержал, рассказал все как на духу. Я, грешным делом, пообещал ему что-нибудь придумать, хотя уже тогда знал, как с ним поступить. Ну, а что я еще мог для него сделать?

– Сука, – процедил Серый сквозь стиснутые зубы, – Зря ты нам этого сразу не сказал.

– Зря ты мне это сейчас говоришь, – возразил Аверкин. – У вас, выходит, сомнения были и, может быть, даже дебаты по этому поводу?

– Да какие, хрен, дебаты! Приказ есть приказ.

А только, если б мы знали, о чем речь, мы бы его живьем взяли, и умирал бы он у нас долго. А так Брык, и готов. С первого выстрела. Считай, отделался легким испугом.

– Так ведь я обещал что-нибудь для него придумать, – мягко напомнил Аверкин. – Вы – моя семья, и для каждого из вас я в любой момент сделаю все, что окажется в моих силах. Вы меня можете осуждать, но я считаю, что поступил правильно, подарив ему на прощанье легкую смерть. Ну вот, я тебе все и рассказал.

Теперь можешь бежать в ментовку и писать подробный отчет.

– Обижаешь, Саныч, – сказал Серый. – Чего я сделал-то?

– Ну, извини. Просто мне показалось, что запись, которую ты мне принес, требует некоторых пояснений.

А то сомнение – это такая сволочь… Оно вроде червя, который поселяется у человека внутри и грызет, грызет, грызет… От этого с ума можно сойти, понимаешь? Сойти с ума и наделать глупостей, которые после уже не поправишь. А с меня хватило и одного сумасшедшего – Бондаря. Да, опасная запись… Но зато сколько интересной информации! Ты сам-то что по этому поводу думаешь?

– Я уже сказал, что думаю, – проворчал Серый.

– Да я не про Бондаря! Про него теперь думать – только нервы зря трепать. Помнишь, как в армии говорили: день прошел, и хрен с ним! Думать надо о будущем. Решать надо, что дальше делать, как быть, каким боком нам этот разговор, – он кивнул в сторону магнитофона, – вылезти может и как нам поступить, чтобы этого не произошло.

– Валить их надо, – после недолгого раздумья заявил Серый. – Обоих валить, пока они с этими своими интерпр.., с бредятиной этой своей к федералам не пришли. Да им и ходить никуда не придется: тиснет этот журналюга статеечку в своей газете, и федералы сами к нему явятся. А им такая версия – ну, насчет того, что это кто-то из нас антиквара повалил и доску у него увел, – ужас как понравится! Главное, искать никого не надо, все тут, в куче, бери любого на выбор и коли до полного оргазма. А заодно и контору прикроют, они давно на нас косо посматривают, да руки коротки. А уж как братва местная обрадуется! Они еще деньжат кому надо подкинут, чтобы нас подальше упрятали, и по возможности навсегда…

– Логично, – похвалил Аверкин. – Грамотно излагаешь, молодец. Только всех подряд валить – это слишком грубо и прямолинейно. В этом деле и так сплошные трупы, а менты не любят, когда трупов много, а посадить некого, у них от этого аллергия – головная боль, тошнота и зуд по всему телу. Особенно руки чешутся, и они тогда этими своими руками начинают грести всех подряд, до кого могут дотянуться. Был знаком с убитым? Ах, был?! Тогда пожалуйте к ответу! Зачем был, почему был, сколько тебе за это заплатили? Действовать надо тоньше, Серый. Хотя в чем-то ты прав, с этим десантником, похоже, все-таки придется расстаться – уж очень он активный, и ухватить его не за что. Ведь один как перст! Такому терять нечего, его ничем не напугаешь. А вот журналист – другое дело. У него, как я понял, жена, ребенок…

А? Живой-то он, может, и полезнее для нас окажется, чем мертвый?

– Типа свой игрок в чужой команде? – сообразил Серый.

– Ну, вроде того. Такой, знаешь, насос для перекачки информации – от ментов к нам и обратно. Ну и, конечно, рупор гласности. Хорошая штука – рупор. Что в него крикнешь, то он и повторит…

Получив подробные инструкции, окончательно успокоившийся Серый отправился готовить вечернюю вылазку. Начать было решено с Инкассатора: во-первых, он представлял собой большую угрозу, а во-вторых, Аверкин не без оснований предполагал, что, узнав о гибели своего приятеля, Светлов станет сговорчивее. Смерть Филатова послужит ему недвусмысленным предупреждением: смотри, парень, мы не шутим, и руки у нас длинные. А у тебя молодая жена и ребенок…

Проводив Серого, Аверкин вернулся к своему пасьянсу. Его взгляд был прикован к монитору, указательный палец размеренно щелкал кнопкой мыши, а мысли бродили где-то далеко. Бывший майор спецназа был спокоен. Он, не испытывал ни страха, ни волнения, ни особенного душевного подъема – словом, ничего, что, по идее, должен испытывать убийца, отправивший на тот свет несколько человек и задумавший новое преступление. Убивать людей – это была его работа, этому его учили на протяжении многих лет, не жалея денег, времени и сил.

Аверкин уже давно не бывал в настоящем деле и теперь испытывал нечто вроде благодарности к Ремизову, который втянул его в эту историю. История получалась препоганая, чреватая самыми неприятными последствиями, избежать которых было почти невозможно. Но именно это обстоятельство вселяло в Аверкина бодрость и оптимизм: он был профессионалом высокого класса, и жизнь, не сопряженная со смертельным риском и настоящими, непридуманными трудностями, казалась ему пресной и не заслуживающей внимания. Сторожить склады и магазины, на которые никто не нападает, торговаться с прижимистыми клиентами и умасливать ненасытных налоговых инспекторов – разве это жизнь? С тех самых пор, как последний из наезжавших на «Кирасу» бригадиров сгорел дотла вместе со своим «Мерседесом», Аверкину недоставало достойного противника. Теперь такой противник, кажется, появился, и Аверкин слегка сожалел лишь об одном: противник, как ни крути, был мелковат и схватка с ним обещала быть короткой.

Шайтан подошел к миске с водой, шумно лакнул несколько раз, поднял голову и укоризненно посмотрел на Юрия. Филатов сделал вид, что не заметил этого взгляда: ему было интересно, что произойдет дальше.

Ничего нового, увы, не произошло. Убедившись в том, что его способности к пантомиме остались незамеченными, пес подошел к другой миске, пустой, старательно обнюхал ее со всех сторон и толкнул носом. Миска загремела, но совсем негромко, благо пол был покрыт линолеумом. Юрий, сдерживая улыбку, старательно смотрел в сторону, делая вид, что увлечен разглядыванием открывавшегося из окна кухни вида, знакомого до последней ветки на сиреневом кусте. По двору, задрав хвост трубой, длинными пружинистыми прыжками проскакал кот – совсем молодой, почти котенок. С разбегу вскарабкавшись на дерево, он остановился в развилке, развернулся, сел и широко разинул пасть. Юрий приоткрыл форточку, и вместе с сырым прохладным воздухом в кухню проник протяжный, скребущий по нервам кошачий вопль. В поле зрения Инкассатора возник второй кот, покрупнее и постарше. Он бомбой вылетел из кустов сирени и взлетел по стволу того же дерева с явным намерением разодрать противника в клочья. Молодой кот, не дожидаясь исхода, легко соскочил на землю и задал стрекача.

Шайтан тем временем закончил обследование своей пустой миски и пришел к выводу, что над ним жестоко издеваются, ущемляя его конституционные права. Выражая свое несогласие с такой политикой, он взял миску в зубы, приподнял повыше и разжал пасть. На сей раз звук получился громкий, солидный; для усиления эффекта Шайтан с завидной меткостью припечатал лапой край миски, отчего та подскочила, перевернулась в воздухе и с жестяным лязгом ударилась о стену.

– Ты знаешь, как это называется? – строго спросил у него Юрий. – Злостное хулиганство, вот как. Наказывается лишением свободы на срок до трех, кажется, лет.

А может, и до пяти, я не помню.

Шайтан снова подфутболил злосчастную посудину носом и дважды гулко гавкнул – сначала на миску, а потом, отдельно, на Юрия. Вид у него при этом был чрезвычайно требовательный, и Юрий подумал, что это хорошо: пес, кажется, начал понемногу осваиваться и привыкать к новому хозяину.

Шайтан гавкнул еще раз, и пол под ногами у Юрия вздрогнул от удара снизу – сосед, вздорный старикан, которому давно перевалило за восемьдесят и который, несмотря на столь преклонный возраст, не утратил ни бодрости, ни вредности, призвал Юрия к соблюдению тишины.

– Сговорились, – констатировал Филатов, не без труда подавив желание грохнуть табуретом. – И когда успели? Ладно, ладно, уймись, скандалист. Оба уймитесь, уже иду, уговорили.

Собственно, идти ему никуда не требовалось, поскольку, сидя за столом, Юрий мог дотянуться почти до любого угла кухни. Квартирка у него была, мягко говоря, тесновата, но Филатов не торопился менять жилье на более просторное и престижное. Места ему здесь хватало даже вдвоем с собакой, дальнейшего расширения семейства пока не предвиделось. Вопросы престижа Юрия нисколько не волновали, и он не видел причин покидать обжитое фамильное гнездо ради нового, соответствующего его финансовым возможностям. Хлопоты, связанные с переездом и приведением новой квартиры в божеский вид, казались ему пустыми и ненужными, да и особо выпячиваться не хотелось: уголовной ответственности за сокрытие доходов пока никто не отменял.

Короче говоря, наклонившись, Филатов открыл дверцу кухонного шкафчика, выудил оттуда пятикилограммовый пакет с сухим кормом и щедрой рукой наполнил собачью миску, подумав при этом, что Шайтан все-таки отменно воспитан и знает, что такое дисциплина: псу ничего не стоило самостоятельно открыть шкафчик и распотрошить полиэтиленовый пакет со своим любимым лакомством, но он этого никогда не делал.

Шайтан зарылся носом в еду. Хруст, треск и чавканье пошли по всей квартире. Пример был заразительный; не вставая, Юрий открыл холодильник и заглянул в его ярко освещенное нутро. Времена, когда в холодильнике у него не водилось ничего, кроме холода, давно остались в прошлом; взгляду Юрия предстала живописная и крайне соблазнительная мешанина красок и форм, имевших самое непосредственное отношение к еде, и притом еде здоровой и вкусной. На дверце, как патроны в обойме, стояли бутылки – вынимай, открывай, выпивай и закусывай в свое удовольствие. Но есть почему-то не хотелось, хоть убей, да и пить, в общем-то, тоже. Юрий закрыл холодильник, выудил из мятой пачки последнюю сигарету, закурил и стал терпеливо ждать, пока Шайтан утолит голод.

Мысли его, как и следовало ожидать, вертелись вокруг «Кирасы» и ее бритоголового шефа. Неподвижное, как у манекена или покойника, лицо бывшего спецназовца чудилось Юрию в каждом углу; бросив мимолетный взгляд в окно, за которым сгущались ранние сумерки, Филатов вздрогнул: ему показалось, что вместо собственного отражения в темном зеркале стекла он видит все ту же нечеловеческую рожу. Юрий тряхнул головой, и наваждение исчезло.

"Нервы лечить пора, – подумал он, гася окурок в разинутой пасти фарфорового окуня, – а то уже чертовщина мерещится. Надо же, как он меня впечатлил, этот краповый берет! А главное, что у меня есть против него, кроме инстинктивной неприязни и смутных подозрений? Да ничего! Бондаря он из ментовки вытащил? Ну и молодец, его за это благодарить надо. Он своим людям командир, то есть, по его собственным словам, отец родной. А какой отец потерпит, чтобы его сын без вины в камере сидел? Я бы на его месте точно так же поступил – сначала выдернул бы своего человека из-за решетки, а после уж разбирался, прав он или виноват. И вообще, подозрения, особенно смутные, – штука опасная. Они могут далеко завести – так далеко, что потом и не вернешься. То, что мне Аверкин не нравится, это мое личное дело. Может, кто-то нарочно все так устроил, чтобы подозревали Аверкина, – конкурент какой-нибудь, а то и кто-нибудь из его бойцов.

Мало ли что! Сунул отец-командир кому-то сгоряча в ухо да еще матерком обложил, а человек возьми да и обидься: чего это он, дескать, себе позволяет? Затаил обиду, улучил момент и подставил отца-командира по полной программе. И очень может статься, что в «Кирасе» этот человек давно уже не работает – переметнулся к конкурентам, например, а то и вовсе стал волком-одиночкой.

Правда, для волка-одиночки у него слишком высокий уровень информированности – знал, куда и зачем шел, а такие сведения в газете не прочтешь.

Но почерк!.. Почерк спецназовский, тут перепутать невозможно. Быстро, грубо, эффективно – без лишних трупов, но зато и без единого живого свидетеля. Никаких раненых, никаких заложников, никакого шума и гама, никаких сирен, мигалок и массированных штурмов – пришел, зачистил объект, взял, что хотел, и ушел. Мастер!

«Это, между прочим, тоже указывает на Аверкина.., Узнать бы о нем побольше, а то ведь внешность и строчка из послужного списка – это еще не весь человек и даже не его половина…»

Шайтан доел наконец корм, вылизал миску, похлебал воды и, цокая когтями по линолеуму, вышел из кухни. Юрий знал, что будет дальше, и предстоящая процедура не вызывала у него никакого энтузиазма: на улице почти совсем стемнело, над городом повисли тяжелые тучи, за окном на грязно-синем фоне подсвеченного электрическими фонарями низкого неба опять порхали белые мухи, и выходить из дома Юрию решительно не хотелось. Увы, у Шайтана на этот счет имелось свое собственное мнение: размеренное цоканье когтей по полу стало приближаться, потом в дверь кухни просунулась собачья голова со смешно торчавшими в разные стороны ушами и с горькой укоризной посмотрела на Юрия слезящимися карими глазами. Вид у пса был настолько несчастный, а в глазах застыл такой немой укор, что Юрий чуть не расхохотался. Однако смех смехом, а надо было пошевеливаться: на стороне Шайтана была сама мать-природа со всеми вытекающими из нее последствиями. Шайтан был крупным псом, и последствий из него могло вытечь очень много. И потом, собаке, особенно молодой и сильной, необходим выгул – годовалый пес не может сутками валяться на ковре и смотреть телевизор.

До собачьей площадки они, как это частенько случалось, не дотянули. Едва выйдя из подъезда, Шайтан натянул поводок и устремился к ближайшему кусту сирени. Юрий покорно поплелся следом. Дотащив хозяина до вожделенного куста, бессловесная тварь четким, математически точным движением вскинула заднюю лапу и застыла, прикрыв от удовольствия глаза. Юрий трусливо покосился на освещенные окна соседей, закурил и отвернулся от занятого важным делом Шайтана, старательно делая вид, что они незнакомы. Это выглядело тем более глупо, что их по-прежнему связывал поводок, но так, по крайней мере, Юрий мог притвориться, что ничего не замечает. Задумался человек о чем-то своем, а собака тем временем… Ну, так что с нее возьмешь, с собаки?

Наконец тугой энергичный плеск у него за спиной прекратился, и Юрий позволил себе обернуться. Шайтан стоял рядом как ни в чем не бывало и смотрел на него едва ли не с удивлением, словно говоря: ну, чего стал?

Пошли, ты же гулять хотел, изверг…

– Бесстыдник, – сказал ему Юрий. – Эксгибиционист хвостатый. Вот напишут на нас с тобой жалобу, что мы сутки напролет гавкаем и под окнами мочимся, тогда узнаешь, почем фунт лиха. Думаешь, я стану щадить твои чувства? Черта с два! Поставлю тебя перед участковым, и пускай он тебе лекцию читает, прямо в твои бесстыжие гляделки! , Шайтан ничего не имел против. Восстановив нормальное соотношение между своим внутренним давлением и давлением атмосферным, он вновь преисполнился философского отношения к жизни и был готов спокойно выслушать любые упреки в свой адрес.

Юрий наблюдал этот процесс далеко не впервые и уже перестал на него реагировать.

– Готов? – только и спросил он. – Ну, тогда пошли дальше. Тебе ведь есть, чем еще поделиться с человечеством? Вот и пошли на площадку, а то человечество не одобряет, когда собаки раскладывают свои подарки у него под ногами. И знаешь что? В этом я с человечеством солидарен. Ну, айда!

Дважды повторять не пришлось. Шайтан дисциплинированно зашагал рядом, глядя прямо перед собой, – не собака, а иллюстрация из учебника по служебному собаководству. Кажется, он действительно начал привыкать к Юрию, но вел себя по-прежнему сдержанно, и развеселить его никак не удавалось. При попытке втянуть его в игру пес просто отворачивался и уходил – не обижался, нет, и не объявлял бойкот, а просто ставил Юрия на место, как дурно воспитанного малыша.

С неба продолжал падать редкий мокрый снег, вдоль улицы тянуло ровным ветром, сырым и холодным, как выполосканная в проруби простыня. Из-под кожаного намордника, в котором, как в кобуре, пряталась морда Шайтана, вырывался пар – не густой и белый, как зимой, а легкий, едва заметный. Снег таял, едва коснувшись мокрого асфальта, но на газонах он уже лежал ровным слоем толщиной в пару сантиметров – проигравшая генеральное сражение зима отлежалась в берлоге, набралась силенок и бросилась в отчаянную, обреченную на поражение контратаку. Время от времени Шайтан энергично встряхивал головой, пытаясь сбросить с морды садившиеся на нее снежинки, и недовольно ворчал.

– Терпи, казак, – сказал ему Юрий, сворачивая к воротам парка и переходя дорогу. – У природы нет плохой-погоды, слыхал? Ничего, скоро лето, набегаешься по травке. На речку съездим, искупаемся… Ты как, купаться-то любишь? Лично я люблю, так что и тебе придется привыкать, не обессудь.

На собачьей площадке, прятавшейся за поворотом боковой аллеи, было тихо и пусто. Собачники уже разошлись, и это не удивило Юрия: он нарочно приходил сюда как можно позже, чтобы не встречаться с членами собачьей тусовки. Поначалу он думал, что Шайтану будет легче пережить смерть Бондарева, если он станет встречаться со знакомыми псами. Да и собачники – народ доброжелательный, могут что-то посоветовать, подсказать…

Увы, со смертью хозяина Шайтана покинуло чувство юмора, и любое заигрывание со стороны других собак он теперь воспринимал не иначе как вызов на смертный бой. Пару раз поучаствовав вместе с матерящимися собачниками в растаскивании намертво сцепившихся, рычащих, не слышащих окриков псов, Юрий решил, что надо сделать передышку. Да и собачники прямо ему сказали: «Убери ты этого психа малолетнего от греха подальше, пока его здесь на куски не разорвали. Дай ему в себя прийти, оклематься, очухаться…» Сказано это было доброжелательно, и Юрий, хоть и обиделся за «психа», вынужден был признать, что собачники правы. Они знали Шайтана гораздо дольше, чем он, были знакомы с Бондаревым и, наконец, гораздо лучше Юрия разбирались в тонкостях собачьей психологии. Так что к их совету, пожалуй, стоило прислушаться. Юрий стал выводить Шайтана на ночь глядя, когда собачья площадка пустела, и поздним утром, когда там, опять же, никого не было.

Словом, собачья площадка была пуста и безжизненна как обратная сторона Луны. На краю этого безжизненного пространства, застроенного сломанными барьерами, лестницами, у которых недоставало половины ступенек, и прочими деревянными руинами, предназначенными для дрессировки собак, горел одинокий фонарь на покосившемся чугунном столбе. В конусе желтого электрического света мельтешил мокрый снег, голые ветви деревьев были густо забрызганы белым.

– Гуляй, Шайтан, – сказал Юрий и полез в карман за сигаретами.

Он отпустил поводок на всю длину, вставив ладонь в ременную петлю на конце, но этого все равно было мало, и Шайтан с легкой укоризной оглядывался на него всякий раз, когда ошейник начинал давить ему на горло. Это происходило с периодичностью примерно в пять секунд как и все собаки, Шайтан любил подолгу выбирать местечко, чтобы присесть и подумать о жизни, и поводок, естественно, ограничивал свободу его передвижений.

Юрий вздохнул: держа на поводке крупного, почти взрослого пса, озабоченного своими собачьими делами, он чувствовал себя полным идиотом, наподобие тех истеричных старых дев, которые выгуливают своих мопсов и болонок, никогда не спуская их с поводка из опасения, что их сокровище подхватит какую-нибудь заразу или снюхается с беспородным кобелем. Он знал, что иначе нельзя, да и Шайтан, похоже, отлично понимал, какими соображениями продиктовано не вполне корректное поведение его нового хозяина; тем не менее ощущение не правильности происходящего упорно не отпускало Юрия, и сегодня он как-то вдруг решил, что с него хватит. В конце концов, Шайтан, несомненно, был личностью, это Юрий решил для себя с первой минуты их знакомства. Личность эта, понятное дело, по развитию вряд ли дотягивала до пятилетнего ребенка, но тут был важен принцип: личность – это все равно личность, и насилием ее не переделаешь. Изуродовать – это пожалуйста, это сколько угодно, но уродовать что бы то ни было Юрий больше не хотел; с него хватило собственной изуродованной жизни.

К тому же он искренне сочувствовал Шайтану с чисто мужской точки зрения: ему никогда в жизни не приходилось справлять нужду, будучи привязанным за шею, но он подозревал, что это не самое приятное занятие – Погоди, Шайтан, – сказал он. – Иди-ка сюда.

Пес послушно подошел, хотя и не преминул одарить Юрия удивленным и укоризненным взглядом: ну, какого лешего тебе еще от меня понадобилось? Филатов наклонился, нащупал на ошейнике ледяную мокрую сталь карабина, отстегнул поводок и затолкал его в карман куртки.

– Гуляй, Шайтан, – сказал он снова. – Гуляй, мальчик. Разомни конечности, чего там!

Шайтан недоверчиво посмотрел на него, встряхнулся, как будто только что вылез из воды, и сделал осторожный шаг в сторону.

– Гуляй, гуляй, – повторил Юрий. – Только, если можно, давай без глупостей. Ночь на дворе, погода ни к черту… Не хватало мне еще за тобой по всей Москве бегать!

Впрочем, глупость уже была совершена, и Юрий это отлично понимал. Он догадался об этом в то самое мгновение, когда отстегнул карабин от стального кольца на самодельном собачьем ошейнике, а когда Шайтан, отойдя от него шагов на пять, повернул голову и снова уставился в дальний конец аллеи, догадка превратилась в твердую уверенность.

– Черт возьми, – с тоской произнес Юрий. – Может, все-таки не надо? А, Шайтан?

Услышав свое имя, пес развернул в сторону Юрия правое ухо, как локатор, – только и всего. Филатов окликнул его еще раз, но теперь Шайтан вообще не отреагировал на его голос. Он сделал шаг, потом еще один и еще. На границе светового круга он остановился и оглянулся на Юрия. Было слишком далеко и чересчур темно, чтобы верно оценить выражение его глаз, но Юрию показалось, что пес безмолвно извинился перед ним: дескать, прости, хороший ты мужик, но у меня дела, мне надо хозяина найти…

– Елки-палки, – сказал Филатов, глядя на то место, где только что была собака и где теперь сделалось пусто. – Ну, а дальше что? Т-т-твою мать, кинологавангардист, экспериментатор вшивый, собачий психолог… Вот где его теперь искать?

Ему никто не ответил, да он и не ждал ответа: его вопрос был риторическим. Залепленный мокрым снегом парк был пуст и молчалив, лишь тяжелые, слипшиеся хлопья тихо шуршали в ветвях да изредка раздавался едва слышный шум от падения на землю соскользнувшего с ветки снежного пласта.

– Шайтан! – позвал Юрий. – Ко мне, Шайтан!

Ага, – добавил он гораздо тише, обращаясь уже не к собаке, а к себе, – сейчас, держи карман шире. Эх ты, собака… Шайтан как есть, Шайтан.

В общем-то, если пес убежал не просто так и если в его поведении имелась хоть какая-то логика, то она была предельно проста: Шайтан отправился искать хозяина, с которым его зачем-то разлучили. Первую половину своей программы он уже выполнил: сбежал от разлучника Филатова. Возможно, он просто решил, что, спустив его с поводка, Юрий дал ему долгожданную свободу – может, совесть его, разлучника, замучила, а может, просто надоело кормить и выгуливать чужого пса. Да, с первой частью – побегом – Шайтан разобрался мастерски, но это была сущая мелочь по сравнению с его основной задачей – отыскать Бондарева.

Юрий заметил, что до сих пор держит в руке размокшую, так и не зажженную сигарету, бросил ее в пропитанную водой снеговую кашу под ногами и полез в карман за новой. Он знал, где искать Шайтана, но не испытывал уверенности в том, что ему удастся снова посадить пса на цепь. А если не удастся ему, непременно удастся другим – хмурым ребятам из службы очистки города от бродячих животных. Народ нынче пошел резкий, нетерпеливый, нервный и где-то даже жестокий, особенно москвичи, и болтающуюся возле подъезда здоровенную бездомную овчарку долго терпеть никто не станет. Найдется, конечно, парочка сердобольных бабусь, которые станут подкармливать осиротевшего пса объедками собственных скудных харчей; возможно, кто-то зная историю соседской собаки, попытается взять ее к себе в дом, но из этого, вероятнее всего, ничего не выйдет: из всех на свете домов и любых возможных хозяев Шайтану был нужен один-единственный, оттого-то он и сбежал от Юрия. А потом непременно появится ребятня, которая захочет поиграть с красивой собачкой. А где ребятня, там и родители со своей заботой, неотъемлемой частью которой являются проповеди об опасностях, таящихся в общении с бродячими животными. А отсюда и до фургона с собачниками недалеко. Приедут и пристрелят – вот и вся недолга…

Он сделал несколько глубоких нервных затяжек, выбросил сигарету и на всякий случай еще разок позвал Шайтана. У него еще оставалась слабая надежда на то, что пес просто решил побегать, размяться – дело молодое, в общем. Но в глубине души он знал, что никакой разминкой тут и не пахнет: Шайтан сбежал, и крики Юрия для него были все равно что скрип тюремной двери, сквозь которую ему, Шайтану, каким-то чудом удалось проскочить на пути к свободе и в которую он не собирался входить снова.

«Животные просто честнее нас, людей, – подумал Юрий, – они не умеют притворяться. Они не умеют выдумывать красивые слова, за которыми на самом деле ничего нет, и возводить умение играть этими словами в ранг наивысшей добродетели. Все у них, бессловесных, в простом и чистом виде – и любовь, и голод, и ненависть, и верность. Верность, не признающая никаких доводов, не верящая даже в смерть и не имеющая цены – просто потому, что нельзя оценить то, что не продается».

Тем не менее Шайтана следовало как можно скорее отыскать и водворить обратно в квартиру. Сначала отыскать и изловить, а уж потом решать, как быть с ним дальше. В питомник, что ли, отдать, ментам? А что? Чем сутками лежать на ковре напротив телевизора и тосковать, пускай бы работал. Бондарев, помнится, говорил, что сейчас самое время приступить к серьезному курсу дрессировки. Правда, тот же Бондарев немного позже сказал, что не хочет натаскивать Шайтана на людей, превращать его в идеального солдата, каким был его папаша. М-да…

Бондарев не хотел превращать пса в солдата, а Юрий Филатов решил сделать из него мента… Трудностей, что ли, испугался?

Пожалуй, что и испугался. Да и как было не испугаться? Все, что Юрий знал о воспитании собак, было почерпнуто им в основном из старых советских фильмов – «Ко мне, Мухтар!», «Белый Бим Черное Ухо».

Он пошел по аллее, которая, словно мощный магнит, притягивала Шайтана все последние дни. В свете редких фонарей ему удалось разглядеть глубоко впечатанные в мокрый снег следы собачьих лап. Судя по расстоянию между следами, пес уносился прочь огромными прыжками – домой торопился, дурень, от погони спасался, балбес… Следы заносило снежными хлопьями, они буквально на глазах теряли четкость и глубину, и неожиданно Юрий испытал трусливое желание развернуться на сто восемьдесят градусов и отправиться восвояси, предоставив своенравного пса самому себе. Набегается, проголодается – сам придет, никуда не денется.

Уж на то, чтобы найти дорогу к дверям, за которыми его, дурака, кормят, поят и любят, даже его собачьего ума хватит…

Впереди из-за плавного изгиба аллеи показалась темная человеческая фигура, и Юрий ускорил шаг. Прохожий мог встретить Шайтана. Да что там – мог! Почти наверняка встретил и видел, куда этого дурня понесло на ночь глядя…

Они заговорили практически одновременно – Юрий о своем, прохожий о своем, – и одновременно смущенно замолчали.

– Простите, – первым вырулил из неловкой ситуации прохожий, – у вас огонька не найдется?

Это был высокий, чуть ли не выше Юрия, крепкий, но при этом стройный и гибкий парень лет двадцати пяти. Лицо у него было овальное, веснушчатое и бледное, а торчавшие из-под низко надвинутой кепки слегка вьющиеся волосы в свете фонаря отливали старой потемневшей бронзой. Уголки полных губ были приподняты в вежливой улыбке, рука в тонкой кожаной перчатке держала наготове незажженную сигарету.

Юрий кивнул, вынул из кармана зажигалку и, спрятав ее в сложенных ладонях, принялся чиркать колесиком.

– Вы пса не видали? – спросил он. – Молодой такой, в ошейнике из офицерского ремня. Овчарка.

– Не видел, – ответил парень и наклонился, чтобы прикурить.

В следующее мгновение его левая рука мертвой хваткой вцепилась Юрию в запястье, а правая, вынырнув из кармана куртки, молнией метнулась вперед. Сделано это было мастерски, стремительно и точно, но нервы Филатова буквально гудели, как натянутые струны, из-за дурацкой выходки Шайтана, и он отреагировал на нападение едва ли не раньше, чем оно началось. Нацеленный под грудину удар пришелся чуть выше левого локтя; руку обожгло ледяным прикосновением острой как бритва стали, а потом Юрий вырвался из захвата и что было сил вмазал противнику по челюсти.

Реакция у нападавшего была отменная, и Юрий тоже промахнулся, что случалось с ним нечасто. Парень пригнулся, и кулак Филатова, который должен был сломать ему челюсть, скользнул по голове, сбив кепку. Правда, это уже была родная стихия мастера спорта по боксу Филатова, здесь он имел возможность без лишней спешки просчитать все на десять ходов вперед и выбрать наиболее приемлемую тактику боя. Поэтому, нырком уйдя от левого кулака Юрия, противник буквально напоролся на правый, соприкосновение с которым оторвало подошвы его модных ботинок от земли и бросило обладателя бронзовых кудрей спиной в мокрую снеговую кашу. Нож с испачканным кровью широким лезвием отлетел в сторону, блеснув в свете фонаря тусклой голубоватой молнией. Юрий шагнул вперед и рухнул, как бык на бойне, сбитый с ног страшным ударом в затылок.