Уйти на Запад

1

— Если б я был один, я бы за неделю до этого Форт-Доджа добрался! — заявил Фокс.

— Успеем еще, — меланхолично отозвался Джейк. — Мы ж не в Пони-Релай, и сменных лошадей нам никто не оплатит.

Он царапал в блокноте описание дороги от переправы Кольбера до города Тишоминго, столицы земель чикасо.

Народу в столице жило негусто, но и самих чикасо было не так уж много, около пяти тысяч, да к ним больше тысячи негров, и весь этот народ жил в основном в сельской местности, а в городе стоял бревенчатый капитолий и вокруг него несколько домов. Деревня, словом. Постоялый двор, впрочем, нашелся, и Джейк с Фоксом решили дальше не ехать, а переночевать как белые люди в сравнительном комфорте.

На взгляд Фокса, сегодня можно было бы потратить на дорогу лишних два часа.

— Угу. И ночевать в чистом поле, да и жрать полусырое-полугорелое, — поддакнул Джейк. — Лучше завтра пораньше встанем.

Фокс сильно и не возражал.

Джейк разложил на столе карту, потыкал в нее пальцем, вспоминая, как сегодня ехали, потом спросил:

— Ты как думаешь, около того озера, где мы в болото заехали, лучше в обход?

— Лучше, — согласился Фокс. — Это щас уже малость подсохло, а пару месяцев назад непролазно было.

Дочка хозяина – молоденькая смешливая метиска, с почтением глянув на разложенные бумаги, поставила на край стола миски с ужином, потом принесла кружки с кофе. Судя по запаху и цвету напитка, в составе его не принимал участие не то что настоящий кофе, но и настоящий цикорий. Еда, впрочем, была аппетитная и сытная, а чего еще от еды надо? Джейк тут же сложил карты и бумаги в выделенный Норманом планшет и приступил к ужину.

Фокс был прав, проехать за сегодня можно было и больше, но Джейк не видел смысла особо торопиться. Если б до того Канзаса было сорок миль пути, Джейк отмахал бы их за день и даже не задумался, разве что лошадей бы пожалел. Но ехать предстояло намного дальше, а потому загонять себя и лошадей за первый день пути вряд ли было разумно.

К северу от Ред-ривер

Гостиничный бизнес в Тишоминго явно не процветал: Джейк с Фоксом были единственными постояльцами сегодня. Когда ужин подходил к концу, хозяин – немолодой ирландец – подсел и завел степенный разговор о перспективах. Перспективы пока Джейк видел в самом мрачном свете: власти будут перезаключать договора с индейцами, и наверняка условия будут пересматриваться не в пользу индейцев. Ирландец был настроен оптимистичнее: война закончилась, закончится и беспредел, власти наведут порядок, за скот и лошадей снова будут платить, а не отбирать, всучивая безнадежные расписки. До войны в этих местах торговали скотом и лошадьми, а сейчас все хозяйства в округе были разорены так, что впору самим покупать. И дороги… раньше за проход по территории платили: пятьдесят центов, за повозку, которую тащат четыре или больше лошади, мула или вола, с возницей; двадцать пять центов, за повозку, которую тащат одна или две лошади; десять центов – за всадника на лошади и по центу за каждую голову крупного или мелкого скота, а также лошадей или мулов, если их гонят отдельным стадом (или табуном). О, чикасо понимали толк в транзите: они и до переселения, на старых землях неплохо зарабатывали вокруг так называемой Тропы Натчезов, и здесь, поразведав обстановку, тут же начали устраивать паромы на Красной реке и обустраивать места для проезжающих.

— До войны паром прибыль тысячу долларов в год давал, — вспоминал ирландец, — а ведь там не только Кольбер, там еще и миссис Лав Кофе около Престона. В арканзасские газеты объявления давали, что, мол, паромы женщин и детишек переселенцев перевозят бесплатно, кузня около парома, то да се… Один техасец, — МакБрайд, не слыхали? — пытался перед войной конкуренцию составить, но ему живо доказали, что по договору девятнадцатого года с Испанией паромы через Ред-ривер имеют право устраивать только чикасо!

Причем, как сказал ирландец, пользуешься ли ты лодками, или пересекаешь реку вброд – все равно плати.

До войны каждый свободный человек в возрасте от шестнадцати лет до пятидесяти у чикасо и чокто должен был отработать шесть дней в год на благоустройстве дорог, а если не мог, то платил пеню в полдоллара за день. Если у него было два негра – одного негра он был обязан привести с собой. Ну и лопату должен был иметь, или кирку, или какой-нибудь инструмент. От этой повинности освобождались только лицензированные учителя, проповедники, врачи и школьники, да еще фермеры…

Джейк помянул, что слышал от техасцев, которые возвращались из Форт-Смита домой, о планах сгонять бесхозных бычков в стада и вести их в Канзас.

Ирландец тоже о том слышал. Один его знакомый метис уже отправился в Техас как раз для этого. Гнать скот в Канзас он собирался по тропе Шауни, так что пройдет рядом с Тишоминго.

Тропы, по которым перегоняли скот из Техаса во времена Дикого Запада (в описываемое в романе время актуален был только восточный, зеленый вариант, так называемая тропа шауни)

— Но это уже когда будет, — задумчиво проговорил ирландец. — Пока стадо соберешь да переклеймишь, да пока оно из Техаса сюда дойдет – его ж медленно гнать будут, чтобы коровы по дороге вес нагуливали, а не тощали от бескормицы… Весной, наверное… — И добавил задумчиво: – Кольберы разбогатеют. Мой приятель, может, насчет переправы стада договорится, он свой человек, а вот чужаки… — Он посмотрел на усердно зевающего Фокса, которого разморил сытный ужин. — Да вы спать уже, наверное, хотите?

К следующей ночи Джейк с Фоксом отмотали еще около тридцати миль на север и собирались ночевать в крупном культурном и политическом центре земель чикасо, которое карты не знали как назвать: на одной значилось Кохрейн, на другой Понтоток, а на третьей, самой последней, значилось Стоунуолл – не иначе как в честь генерала Джексона Каменная Стена. Резиденция губернатора чикасо, институт Кольбера, магазин, почта, несколько домишек – ну то есть тоже деревня.

— Куда ни плюнь, везде эти Кольберы, — пробурчал Фокс. — Вчера мимо Форт-Уашито ехали – какой-то Кольбер уже форт себе под ферму присматривает, свиней выпасает, пока там вновь военные не разместились, здесь институт Кольбера…

— Да ну, институт, — отмахнулся Джейк. — Всего лишь школа-интернат для мальчиков.

— И губернатор здесь Винчестер Кольбер, — добавил Фокс.

Винчестер Кольбер

— А ты выучись – и тоже где-нибудь губернатором стань, другим не завидуй, — посоветовал Джейк.

— И выучусь, — упрямо сказал Фокс. — Разбогатею, куплю землю в Калифорнии, буду разводить там лошадей и стану там губернатором!

— Почему именно в Калифорнии? — удивился Джейк.

— А в Висконсине зима длинная, — объяснил Фокс. — Сена не напасешься.

— Да почему в Висконсине???

Фокс надменно глянул и не ответил.

Они выехали к реке и из-за рощи перед ними открылась дивная панорама долины реки Клир-Богги и деревни с непонятно каким названием.

Окрестности Стоунволла

Реку было трудно разглядеть за невысокими деревьями. К стволу одного из деревьев была прибита доска со стрелкой и надписью «Магазин Кохрэйна». Стрелка указывала прямиком на обгорелые останки дома, жизнерадостно заросшие кипреем и какими-то желтенькими цветочками.

— Да-а-а, — молвил Фокс. — Ба-а-альшой город. Команчи здесь, что ли, в прошлом году побывали?

Они проехали мимо пожарища к броду через жалкую струйку мутной воды. Река Пото против этой Клир-Богги выглядела мощной и могучей, как Миссисипи.

Половина домов была уничтожена пожаром. Резиденция губернатора сгорела, и почта тоже, и институт Кольбера занялся было, но дождь потушил. Однако команчи здесь были ни при чем, хотя они в прошлом году поблизости появлялись. Здесь отметился полковник Уильям Филлипс, который должен был взять территорию под контроль войск Союза и принести подписанную президентом Линкольном прокламацию об амнистии для племен криков, семинолов и чикасо. Еще он хотел набрать рекрутов, но с этим как-то не сложилось. Не сложилось и с остальным.

Полковник Филлипс

Филлипсу потрепали нервы местные силы конфедератов, состоящие из индейцев, западных арканзасцев и техасцев. Упоминались знакомые имена: Танди Уокер, например, или майор Нэйл – почтовые смотрители с трассы Форт-Смит – Шерман.

Майор Джонатан Найл

Губернатор Кольбер, которому переслали прокламации, их порвал и выбросил, а вождям семинолов и криков не переслал. Впрочем, вождь семинолов подполковник Джон Джампер как раз командовал батальоном семинолов и батальоном чикасо где-то поблизости, но Филлипс почему-то не стал ему ничего посылать, а обстрелял из пушек.

Джон Джампер

Увидев, что с индейскими вождями почему-то ничего не выходит, Филлипс собрался возвращаться в Форт-Гибсон и отдал приказ сжечь все хоть мало-мальски значимые здания в деревне. Проживающие здесь белые попробовали было защитить свое имущество. Роберта Кохрейна застрелили прямо перед его магазином.

Джейк с Фоксом узнали это, когда выясняли, где в деревне можно переночевать. На них смотрели неприветливо, но бумага, подписанная индейскими вождями, дело свое сделала: им разрешили переночевать в одной из оставшихся нетронутыми огнем комнат института и накормили по соседству, в доме одного из учителей.

В большой комнате института было грязно, зато в углу одна на другой стояли кровати прежних воспитанников. Джейк удивился, что за годы войны школьное имущество не растащили, но учитель ответил: губернатор велел сохранять. Вот и сохранили. Кто ж знал, что война так затянется?

Джейк с Фоксом сняли себе парочку кроватей, вместо матрацев постелили одеяла. Фокс ворчал, что с тем же успехом можно было устроиться на ночлег на природе. Даже не так душно было бы. Джейк в принципе согласился, но напомнил про бушвакеров и прочих лихих людей, которые в изобилии расплодились за годы войны. Вон, как раз сегодня за ужином говорили, что лайтхорсмены чокто недавно расстреляли малолетку, который убил проезжего старика за полтора доллара и сапоги. Так что лучше пользоваться всякой возможностью поспать ночь без опаски.

— Ой, без опаски… — пробормотал Фокс, укладываясь спать. — На траве мягче было бы…

— Дать тебе куртку подстелить? — спросил Джейк.

— Да ну, мягкости с твоей куртки…

Следующим утром они направились к реке Канадиан.

С севера на юг, от Канзаса до Техаса, Индейские территории делит на две неровные части так называемый Кросс-Тимбер – полоса густых зарослей, местами непролазная. К востоку от этой полосы почти до самой Миссиписи куски прерий перемежаются с лесами. К западу от Кросс-Тимбера лежат Великие Равнины. Путешественникам, которые попадают на Индейские территории весной, буйно цветущая долина реки Пото представляется самым прекрасным местом на земле. Однако если они отправятся на запад со скоростью фургона, который тянет упряжка волов (примерно пятнадцать миль в день, если не случится каких-нибудь неурядиц), в разгар лета они окажутся посреди выжженной солнцем равнины, которую некоторые впечатлительные люди склонны считать адом.

Естественно, что Индейские территории сначала заселялись с востока: от Форт-Смита и долины Пото, а по югам вдоль Ред-ривер до Престона. Войска, расквартированные в Форте Таусон, Форте Гибсон защищали поселенцев от набегов «диких» индейцев. Потом далеко на западе, в Калифорнии, случилась золотая лихорадка, и толпы народа ринулись через Индейские территории к заветным богатствам. Для защиты путешественников пришлось выдвинуть форты дальше от Арканзаса: На реке Канадиан появился Кэмп-Арбакль, потом чуть южнее – Форт-Арбакль, а недалеко от Ред-Ривер, для защиты тех, кто двигался через Техас – Форт-Уашита. Кросс-Тимбер стал безопаснее, цивилизованные индейцы начали селиться шире.

В войну войска, верные Союзу, оставили форты и отошли в Канзас. Конфедераты форты заняли, но они большей частью оказались им не нужны, если не считать фортов недалеко от границы с Арканзасом. После войны занимать брошенные форты победители не торопились: войска нужны были на северном маршруте, в Канзасе: там сейчас шел основной поток переселенцев на запад. Ну и в побежденных южных штатах тоже нужны были гарнизоны. Восстанавливать порядок на Индийских территориях пока никто не спешил.

Автор пытается понять, а что, собственно, такое – «Дикий Запад»? Еще сравнительно недавно (по отношению к описываемому в романе времени) Западом в США считалось все, что находилось на окраинах первых английских колоний. Автору подвернулась книжка тех времен, посвященная западным рекам. В качестве крупнейшей западной реки называлась Огайо. Ну так и в XXI веке штат Огайо уже относится к Среднему Западу. Где в Штатах находится Ближний Запад – Автор не знает. Не иначе, к востоку от Аппалачей. Восток в Штатах – он только тонким слоем по побережью Атлантического океана, а дальше – сплошной запад, запад и запад… Если, конечно, не считать Юга.

Но это так, шуточки.

Можно, пожалуй, сказать, что в описываемое время Запад начинался за Миссисипи. Но не сразу. Ведь всякие там хлопковые и табачные плантации, где трудились подневольные негры, — они в наше понятие Дикого Запада как-то не вписываются. Нам нужны ковбои, ганфайтеры, нападения на дилижансы и прочие кинематографические штампы…. Поэтому приходится удалить из понятия Запад Луизиану, куда потихоньку ползут на своем земноводном пароходике Дэн с Норманом, и посмотреть, как у нас дела обстоят с ковбоями в Техасе.

А пока – никак.

Коровы есть, и ковбоев найти можно, но вот денег у ковбоев, чтобы пить по салунам виски и устраивать киношные драки и перестрелки – нет. Вообще мало у кого на побежденном Юге есть деньги, потому что банкноты Конфедерации обесценились, а северные деньги на Юг пока почти не поступали. Поэтому надо собирать стадо из своих, если есть, или бесхозных коров и гнать туда, где этих коров купят, поближе к Северу. В Канзас, через Индейскую территорию. Через переправы Кольбера и миссис Лав Кофе. А переправа одной коровы через Ред-ривер – десять центов. Паромщики-чикасо озолотятся.

Знаменитый Чисхолм, в честь которого назвали дорогу, по которой скот вели из Техаса в Канзас, был наполовину чероки и ковбоем, собственно, не был. Но он был торговцем, и был заинтересован в том, чтобы можно было нормально гонять фургоны с товарами на Канзас или в Техас. И стада пошли по его следу. Попозже, а не сейчас, когда Джейк и Фокс путешествуют вдоль Канадской реки в сторону северо-запада, временно оказавшись на тропе Форт-Смит – Альбукерке. Здесь тянутся фургоны переселенцев, и двум одиноким телеграфистам безопаснее держаться рядом с караванами, потому что хотя ковбоев и дилижансов на Индейской территории пока нет, дикие индейцы и бандиты встречаются.

И если вы теперь спросите, почему Джейк и Фокс в своем пути не встречают индейцев и бандитов для пущего экшена, а передвигаются, стараясь жаться к людям, автор ответит: а потому что ему героев жалко и не для того он столько времени им посвятил, чтобы они сложили головы посреди прерии. Что с того, что Фокс, как и подобает хорошему мальчику из Кентукки, патронов зря не тратит? Что с того, что Джейк, как не подобает добропорядочному квакеру, постоянно готов схватиться за дробовик? На голой равнине у двух одиноких всадников шансов против банды никаких. Разве что удрать, если кони не подохнут.

На счастье наших путешественников, в северо-западном краю Индейских территорий в то время ловить было нечего, и бандам, будь то белые или индейцы, этот район был малоинтересен – разве что на бизонов поохотиться. А вообще… Индейские территории просто созданы были для того, чтобы банды чувствовали себя вольготно. Во-первых, каждый штат вокруг – отдельное государство со своей полицией, и полиция Канзаса никак не может действовать в Арканзасе или Техасе. То есть грабанул дилижанс, доскакал до границы штата – и все, ты «в домике», никто тебя не тронет, разве что ты уже успел испортить отношения и с полицией этого штата. А если ты успел попортить отношения с полицией разных штатов, то ты можешь укрыться на Индейских территориях, потому что полиции как таковой там нет, а есть только лайтхорсмены.

Lighthorse – так в начале девятнадцатого века чероки назвали свою племенную полицию. Первоначально лайтхорсмены занимались кражами лошадей и скота. Позже им стали поручать расследование грабежей, убийств, изнасилований. Лайтхорсмены были и судьями, и присяжными заседателями, и палачами. Основное наказание за правонарушение – порка. Так, например, у чероки за изнасилование виновный получал пятьдесят плетей и лишался уха, за второй случай – сто плетей и лишался второго уха, а на третий раз его расстреливали. Повешение или тюремное заключение индейское правосудие не практиковало.

Чуть позже лайтхорс завели у себя и чокто, а после войны – и другие племена с Индейских территорий.

По молодости лет в лайтхорсменах отметились и Стэнд Уэйти, и Питер Питчлинн.

В начале шестидесятых годов капитан лайтхорс получал шестьдесят долларов, лейтенант – пятьдесят, рядовой – сорок. В год. При этом юрисдикция лайтхорс распространялась только на граждан племени (в том числе и белых). Преступников-неграждан надлежало отдавать маршалам из Форт-Смита, причем эти же самые маршалы имели право арестовать лайтхорсмена, если он превысил полномочия. По идее, форт-смитские маршалы должны были надзирать за правопорядком на Индейской территории, но после войны это не скоро наладилось, хотя в Форт-Смите и вешали преступников усердно, и тюрьма там пустой не простаивала. На тот уровень бандитизма, что царил добрую четверть века после окончания войны, полицейских сил просто не хватало. Поэтому отдельные города или округа на особо злостных преступников выпускали листовки – те самые, что то и дело мелькают в вестернах со словом WANTED. Суммы на этих листовках стояли обычно куда более скромные, чем показывают в современных вестернах – 50, 100 долларов, — но при тогдашних зарплатах это был достаточно сильный довод, чтобы за дело взялись «охотники за головами».

Самым опасным городом Дикого Запада считали Маскоги на землях криков. Но Джейк с Фоксом, к счастью, идут далеко в стороне оттуда.

2

Что там такого интересного в куртке майора Грина – Джейк докопался, когда они уже были около реки Симаррон.

До Форт-Доджа оставалось миль тридцать – тридцать пять, если поднажать, за день доберутся.

Джейк за день перегрелся и как только добрался до реки, залег в воду остывать, переложив все хлопоты с лошадями на Фокса. Потом вылез, конечно, развел костер в крохотном зародыше оврага недалеко от воды, чтобы не светить огнем на всю прерию. Поужинали, начали укладываться на ночлег. Первым собирался спать Джейк, и он было прилег, но через пару минут завозился.

— Что такое? — Спросил Фокс, видя, что он все пытается улечься каким-то особенным способом.

— Зуб заныл, — несчастно признался Джейк. — Переохладился я в реке.

На взгляд Фокса, погоды стояли такие, что даже в реке вода была горячая, да и сколько там той воды в Симаррон-ривер? Летом в этом краю реки мельчали, а некоторые вообще исчезали – до ближайшего ливня.

Джейк попробовал устроиться и так, и этак, комбинируя себе подушку из седла и одеяла, потом взял скатку из куртки, которая так и ни разу не пригодилась за путешествие, развернул и начал пристраивать в головах. Лег, поворочался, снова сел.

— Пока ты тут возишься, я бы уже выспаться успел, — сказал Фокс.

— Ну так спи, — предложил Джейк. — Я, похоже, не засну уже. — Он поводил рукой по подкладке куртки. — Тут, кажется, у Дэна что-то в дырявый карман провалилось. Может, что нужное…

Он начал изучать куртку, и обнаружил не дырку в подкладке, а потайной карман вдоль бокового шва – узкий, для небольшого ножика. Или для письма, узкий конверт которого сложили вдоль вдвое и обернули лоскутом прорезиненой ткани.

Тут уж и Фокс заинтересовался, сунул любопытный нос и при неярком свете догорающего костра они рассмотрели конверт.

— Майн де Сэйнт-Люк Дэспайнэй, — попробовал прочитать имя отправителя Фокс.

— Не «майн», а мадам, тут mme, а не mine, — поправил Джейк. — Mme de Saint-Luc d’Espinay.

Он вынул из конверта письмо.

— Читай, — нетерпеливо подтолкнул приятеля Фокс.

— Ага, разогнался, — ухмыльнулся Джейк. — Я по-французски не понимаю. Так, разве что имена могу разобрать, и то не уверен, как это у них произносится – Эспине или Эпине, — он перевернул листок и на обратной стороне увидел рисунок.

— Река, — первым сказал Фокс. — И четыре притока.

— Возможно, — сказал Джейк, рассматривая рисунок. — Но только странная какая-то река.

Утром они еще раз внимательно рассмотрели и конверт, и письмо, и рисунок, а потом сложили все как было в карман куртки и отправились в Форт-Додж.

В жару они обычно делали продолжительный привал посреди дня, в самое пекло, вот и сегодня ближе к полудню начали присматривать место, где лучше остановиться. Среди степи иной раз попадались небольшие пятна кустарника, а в этих краях кустарник обычно свидетельствовал о ручье, роднике или о хронически пересыхающей и возрождающейся после дождя луже, гордо называемой топографами озером, — в общем, о любом месте, где найти воду было вероятнее всего. В июне самая сушь еще не наступила, так что с водой особых проблем не возникало. Немаловажным соображением было и то, что кустарник хоть немного мог прикрыть стоянку от посторонних взглядов. Беда только в том, что эти посторонние взгляды уже могут смотреть на вас из кустов, когда вы только приближаетесь к месту планируемой стоянки, а в низинке около лужи можно спрятать лошадей.

В общем, наши путешественники приближались к зарослям, когда Фокс заметил, что у Джейка подпруга перетерлась и, пожалуй, вот-вот лопнет. На сделанное замечание Джейк беспечно ответил, что продержится как-нибудь до Форт-Доджа. Фокс сказал, что не продержится даже до ближайшего куста. Джейк сказал, что он не дурак с лошади падать – и не упадет. Слово за слово – они остановились.

Наблюдателям в кустах показалось, будто путники остановились потому, что заметили засаду, и они открыли огонь, хотя вообще-то планировали подпустить добычу ближе. Поэтому по Фоксу они промахнулись, пусть даже и попали в его мерина; Фокс, на лету выхватывая револьвер, едва успел выскочить из седла, чтобы его не придавила трепещущая туша.

Джейк валялся рядом, убитый или без сознания, его лошадь унеслась куда-то вдаль, и седло, вот подлость, не упало рядом с Джейком. Подпруга выдержала, и дробовик Джейка уносился вдаль вместе с лошадью.

Приблизиться к себе Фокс не позволил: первого же, кто сунулся, ранил, остальные сами не полезли, поняв, что выковыривать залегшего в траве стрелка обойдется себе дороже. Просто поймали разбежавшихся коней, обыскали поклажу и уехали, уведя с собой всех лошадей. Фокс матерился сквозь зубы, с раскаянием вспоминая, что не взял предложенный Норманом карабин. А стрелять по бандитам из револьвера было бестолковым делом; далеко, только патроны зазря переводить.

Фокс переполз к Джейку и увидел, что тот смотрит в небо и хлопает глазами.

— Живой? — Фокс решил, что рана в плечо не должна вроде быть смертельной, но черт его знает, может Джейк, падая кубарем с лошади, себе что-нибудь сломал.

— Руку сломал, — выговорил Джейк, как будто подслушал мысли Фокса.

— Ну вот, — сказал Фокс наставительно, и занялся раной. — А говорил – не дурак падать.

— Так стреляли ж? — с недоумением ответил Джейк. — Или нет?

— А ты как думаешь?

— Не могу думать, — шепнул Джейк. — Мысли плывут. Перед глазами плывет.

— Ты, наверное, на голову приземлился, — авторитетно объяснил Фокс.

Левая рука Джейка пострадала более всего: кроме ранения в плечо он еще и запястье сильно ушиб, а может, там и вовсе кость треснула. Остальное вроде было цело, но когда Джейк попробовал приподняться, он упал на землю.

— Ох, — пробормотал он. — Все кружится.

— Ну так полежи, — предложил Фокс. — Чего уже дергаться.

Он встал и посмотрел вокруг.

— Не так уж сильно и влипли, — сказал он оптимистично. — Дороги осталось от силы миль двадцать. Завтра дойдем.

На самом деле он такой уверенности не испытывал. Без лошадей и с раненым дорога наверняка растянется на несколько дней.

Фокс постоял, посмотрел на север, куда умчались бандиты, потом отступил на несколько шагов, к дохлому мерину, и сказал с фальшивым воодушевлением:

— Сегодня на ужин у нас будут бифштексы из конины.

— Обожремся, — поддержал его Джейк и осторожно сел.

Фокс копался в своих вещах, разбирая, что можно бросить прямо здесь, что можно прихватить для ночевки и потом тоже бросить, и что придется тащить с собой. Седло бросать было жалко: от одного из подручных Дана Фокс унаследовал отличное седло, удобное, можно было целыми сутками в нем сидеть, как в кресле, и ничуть не уставать. Долларов пятьдесят такое седло стоит, а может и больше, у кого только этот бушвакер его украл? Будь Фокс один, может быть, и поволок бы седло с собой, и черт с ним, что двадцать миль. Нет, придется бросать.

Он все же снял седло и потащил вместе с другими вещами к кустам, которые давали хоть небольшую тень. В глубине не очень густых зарослей обнаружилась яма с водой – что-то вроде естественного колодца. Грязь вокруг ямы была изрядно истоптана конскими копытами – похоже, бандиты ждали долго. Огня не жгли; след от костра на маленькой полянке казался полусмытым, похоже, прошлогодним, зато вся полянка была заплевана свежей табачной жвачкой. Объедки еще какие-то валялись, так что Фокс этой поляной побрезговал и нашел место почище, бросил вещи, расстелил одеяло и пошел за Джейком.

Джейк все еще сидел на солнцепеке. Фокс помог ему встать и повел. Потом пробежался до места, где бандиты потрошили пожитки Джейка. Нашел пустой планшет, рядом несколько выброшенных из него карт и блокнот, сменную рубашку, зачем-то развернутую куртку, — все в пыли, а кое-что еще и порванное или помятое копытами. Все равно собрал и отнес Джейку – пригодится.

В этот день они, разумеется, с места не снялись; Фокс подозревал, что и завтра уйти не получится. Не то, чтобы Джейк был совсем плох, но вот стоять у него получалось с трудом. Хотя, может быть, за ночь малость оклемается.

— Вот будешь смеяться, — проговорил вдруг Джейк, — а мой зуб явно несчастья предсказывает. Прошлый раз заныл – «Султана» взорвалась.

— Давай вырвем, — равнодушно предложил Фокс.

— Свои вырывай!

Фокс огрызком карандаша делал запись в блокноте: «Джейк ранен, лошадей угнали…»

— Как правильно писать: «вчера» или «вчира»? — поднял он голову.

— Пиши как хочешь, потом разберемся, — ответил Джейк.

«…Вчера ночью Джейк нашел в куртке французское письмо». В записи Фокса хватало грамматических ошибок и кроме слова «вчира», но это и в самом деле никакого значения не имело – потом разберутся.

Фокс, вспомнив о письме, подтянул к себе куртку и залез пальцами в потайной карман.

— Письма нет, — сказал он озадаченно.

Джейк приподнял голову:

— Выпало?

Фокс потрусил курткой в руках:

— Да ты сам посуди, могло ли из такого кармана что-нибудь выпасть?

— А ведь и вправду – не могло выпасть, — признал Джейк.

— Значит, вынули.

Они посмотрели друг на друга.

— Случайно найти карман трудно, — сказал Джейк. — Дэн несколько раз куртку надевал в прошлом месяце и ничего не заметил. А эти развернули куртку и сразу нашли карман?

— Значит, знали где искать, — заключил Фокс.

— Ты серьезно? — спросил Джейк. — Мы же эту куртку из Теннесси привезли.

— Ага, — сказал Фокс. — А в Форт-Смите у нас ее пытались украсть.

— Куртку?

— А что еще у нас могли украсть?

Джейк поразмыслил:

— По дороге до пристани Кольбера незаметно залезть к нам в фургон не получилось бы, а на караван нападать не стали.

— Да их всего четверо было, — сказал Фокс. — Куда им на караваны нападать?

— А потом мы поехали на север… — Джейк задумался. — Слушай, а почему они на нас только сейчас напали? Ну положим до Тишоминго местность была сравнительно людная, хотя я б не сказал, что это кому-то сильно помешало бы. Но дальше до самой реки Канадиан – нападай сколько хошь.

— Не догнали, — сказал Фокс.

— Мы ехали, конечно, быстро, но если б хотели догнать – догнали бы.

Фокс кивнул.

— Похоже, догонять стали не сразу, — сказал он. Подумал и добавил: – На два-три дня отстали. — Фокс встревожился: – Слушай, а ведь они могли сначала разобраться с Дэном!..

— Тихо! — сказал Джейк. — Доберемся до Форт-Доджа и пошлем телеграмму. А пока нечего хоронить друзей.

3

Люди, путешествовавшие в США в XX или XXI первом веке, любили и любят иной раз помянуть американские аптеки: дескать, все не как в Старом Свете. В нормальных странах ведь как: аптека – это место где продают лекарства, а некоторые лекарства и вовсе могут приготовить чуть ли не на ваших глазах по принесенному от врача рецепту. А американская аптека – это не пойми что. Нет, лекарства тут тоже продают, но не только…

Когда-то все лекарства, что продавались в аптеках – они именно в этой аптеке и готовились. Аптекарь – этакий потомок алхимиков, покупал только сырье, а все микстуры, порошки, мази, все-все, — готовил сам. Таблетки, например, так в каждой аптеке и делались – с помощью небольшого приспособления, спрессовывающего лекарственную массу. Очень полезное было приспособление, аптекари на него нахвалиться не могли.

А в Штатах довольно быстро просекли, что куда выгоднее лекарства готовить на заводе и рассылать по аптекам: таблетки ж можно на большой машине делать, а не маленьким прессом? Мазь в цистерне смешивать, а не в крохотной плошке? Сколько там таблеток в месяц на городишко в две тысячи человек? Горсточка? А на целый штат? Мешки? О, пока аптекарь приготовит десять таблеток, наша машина наштампует их десять тысяч. Прогресс! Покупайте патентованные лекарства нашей фирмы! Господа аптекари, экономьте свое время! Наши готовые лекарства обойдутся вам дешевле сырья, потому что сырье вы покупаете по розничным ценам, а мы – по оптовым.

И американские аптекари все чаще начали продавать готовые фабричные лекарства, а потом вдруг обнаружилось, что делать им в аптеке почти нечего. То время, которое прежде тратилось на приготовление микстур и мазей, аптекарь теперь мог преспокойно потратить на безделье за стойкой. Понятное дело, так транжирить свое время аптекари не собирались и огляделись вокруг: а что еще может делать аптекарь, кроме как лекарства продавать? А! Вот, газировка.

Если поразмыслить, тоже каким-то образом алхимия: берем два вещества, которые ведут себя спокойно, смешиваем в воде – и вот на тебе, все шипит и пенится. А если еще сиропа добавить – так вообще не вода, а удовольствие. В девятнадцатом веке, чтобы выпить газированной воды, вам следовало зайти в аптеку и там вам налили бы стакан воды из сатуратора. Нет, конечно, можно и дома пить газировку – если у вас есть сифон, который вам заправят газом в той же аптеке, но сифон – вещь сравнительно дорогая, а аптечная газировка доступна каждому. К тому же тут же в аптеке можно купить мороженое, или конфеты, или еще что-нибудь такое, — и ассортимент продаваемого в аптеке съестного расширялся и расширялся, пока вдруг не обнаружилось, что аптека вполне заменяет кафе – здесь вы могли без проблем и без особых претензий позавтракать или пообедать.

Заезжих европейцев такая специализация аптеки разила наповал. Сходить позавтракать в аптеку? Ха-ха-ха! Придумают же люди.

На заре автомобилизации в аптеке вы могли купить бензин. Ну, раньше-то его там держали как отличное средство от насекомых, а также как растворитель для чистки одежды, а потом оказалось, что бензином можно заправлять двигатели. Но с торговлей бензином аптеки завязали, когда автомобилей расплодилось слишком много, разве что оставили себе бензин в маленьких бутылочках, именно как растворитель. А канистрами как горючее бензин больше не продавали – да ну, вон заправка рядом, там удобнее. И полочка с растворителем начала пополняться другой хозяйственной мелочью, и аптека начала торговать мелкими хозяйственными товарами, никакого отношения к фармакологии и медицине, даже косвенного, не имеющими.

Помнится, Ильф и Петров в «Одноэтажной Америке» писали:

«… хотя аптека давным-давно превратилась в закусочное заведение, хозяин ее обязан тем не менее быть провизором, иметь, некоторым образом, научный багаж, настоятельно необходимый при подаче кофе, мороженого, поджаренного хлеба и прочих аптечных товаров.

В самом дальнем углу веселого учреждения помещается стеклянный шкафик с баночками, коробочками и бутылочками. Нужно побыть в аптеке полчаса, чтобы заметить наконец этот шкафик. Там хранятся лекарства.

В Нью-Йорке уцелела одна аптека, в которой провизор лично изготовляет лекарственные снадобья. О, это замечательное заведение, окутанное ореолом медицинской тайны! В доказательство того, что здесь действительно приготовляют лекарства вручную, хозяин аптеки выставил в окне кучу старых, пожелтевших рецептов. Выглядит все это, как берлога средневекового алхимика. Даже страшно войти! То ли дело обыкновенная аптека. В ней можно покушать, купить карманные часы или будильник, кастрюлю или игрушку, можно купить или взять напрокат книгу».

С течением времени функцию аптеки как кафе быстрого обслуживания перехватил «Макдональдс», но продавать всякую мелочевку американские аптеки не перестали. В аптеке можно купить буханку хлеба, еду на завтрак, зонтик, велосипед, школьные принадлежности, кухонные приборы, подарок на любое событие и многое другое.

Во времена сухого закона, если у вас был рецепт, вы могли приобрести в аптеке бутылочку виски: надо было только договориться с вашим лечащим врачом, что без спиртного ваш организм будет болеть и чахнуть. Сейчас же в аптеке вы можете купить крепкие напитки, пиво и сигареты, причем даже без рецепта.

Впрочем… на дворе у нас, помнится, сейчас 1865 год, и никаких «фабричных» лекарств, а также большого выбора ширпотреба в аптеке пока нет. Все это начнется позже, а пока вы можете разве что выпить газировки да купить лакричных конфет. Можете воспользоваться случаем и купить немного опиума – он продается совершенно свободно (отличное средство от поноса), разве что иной аптекарь, решив, что вы выглядите слишком депрессивно, не продаст вам слишком большую дозу, дабы вам не пришло в голову самоубиться.

Я доматывался до аптекаря насчет средства от комаров, и тот выставил на прилавок несколько флаконов. Подошел Норман, спросил с удивлением, приподняв одну из бутылочек и рассмотрев этикетку:

— Ты что, ребенок или леди? Зачем тебе это масло?

— А малярия? А желтая лихорадка? — спросил я. — Нафиг мне они.

— Могу предложить хинин, — встрял аптекарь.

— Вот, хинин купи, — сказал Норман. — А чем тебе это масло поможет?

— Комаров отпугивать будет.

— И что? — не понял Норман.

— Малярию переносят комары, — объяснил я.

— Это предрассудки, — отмахнулся Норман. — Но как хочешь. Хинин все-таки давай купим.

Мы купили хинин, флакон хрен знает какого масла (потому что я не понял, что это за растение) и еще рекомендованный аптекарем самодельный лосьон, который якобы оберегает от комаров и москитов всех окрестных дам.

— Ты еще скажи, что холера тоже от комаров, — сказал Норман, когда мы вышли на крыльцо.

— Холера от грязной воды и немытых фруктов, — сказал я. — Надо кипятить воду.

— Поэтому ты пьешь только чай или кофе, — понял Норман. — И виски не разбавляешь.

— Разбавлял бы, — сказал я. — Если б был уверен, что вода кипяченая. А то они тебе из ближайшей лужи могут в стакан воды налить.

— Из лужи не нальют, — неуверенно сказал Норман.

Мы посмотрели через улицу, на дверь телеграфной конторы. На двери по-прежнему висело объявление «Вернусь через десять минут». Мы уже успели закупить все, что надо было в нескольких лавках города Монро, а объявление все висело. В соседней лавочке сказали, что особо уважаемым жителям города телеграфист не отправляет полученную депешу с негритенком, а относит сам. Поскольку и сам телеграфист был особо уважаемой фигурой, в случае хороших новостей его так просто из дому не выпускали, а чем-нибудь потчевали. В случае дурных новостей телеграфист высказывал соболезнования и тоже чем-нибудь угощался. Провинциальные нравы, да.

— Доложу в главную контору, — мстительно проговорил Норман.

— Железнодорожники, наверное, уже жаловались, — предположил я.

— Вряд ли, — отозвался Норман. — Железнодорожники здесь пока не шевелятся.

Поскольку в каждом городе было свое собственное время, а часовых поясов в Штатах пока вводить не собирались, у железнодорожников постоянно возникали проблемы с расписанием поездов. Поэтому на каждой станции была телеграфная контора, через которую эти проблемы утрясались и синхронизировались с другими станциями. Однако сейчас железная дорога между Монро и Виксбургом (вернее, переправой ДеСото напротив Виксбурга) существовала только на картах. Ее построили перед самой войной и линию собирались вести через Луизиану, Техас и далее до Тихого океана, но от той трассы остался только кусок Шривпорт – Маршалл (в нормальном состоянии, и даже телеграфная связь там работала), а дорогу между Монро и Виксбургом разобрали, чтобы не дать противнику возможности снабжать свои войска. Телеграфная связь, между тем, между ДеСото и Монро сохранилась. Был разрыв где-то между Квебеком и Таллулой, рассказал нам словоохотливый сосед, посвятивший нас в тайны телеграфной дипломатии города Монро, — но его давно починили. И слава богу, а то нам пришлось бы тащиться до Виксбурга, чтобы узнать, нет ли новостей от Джейка с Фоксом.

— Наконец-то! — промолвил Норман, и мы перешли улицу, чтобы попасть в заветную контору.

Новостей от наших ребят не было.

Норман отправил отчет о проделанной работе в главную контору, и пока мы дожидались ответа, наводил страх на телеграфиста своей голубой лейтенантской формой и суровыми речами. Надеюсь, телеграфист был запуган в достаточной степени, и до него дошло, что в случае, если нам с Норманом придет телеграмма от Шермана и Льюиса, или от кого-то из них по отдельности – сразу же и немедленно посылать гонца туда, где мы будем. А будем мы где-то между Монро и Шривпортом, если вот прямо сейчас не поступит указание из главной конторы изменить программу работ. Не поступило. Контора велела нам продолжать работу; провода, изоляторы и прочие материалы или уже доставлены, или вот-вот доставят. Так что из конторы я сразу пошел на пристань, узнавать, где то, что нам должны доставить, и заодно поискать нам ночлег, а Норман отправился договариваться с подрядчиком, что предоставит нам столбы и рабочих, чтобы столбы вкопали. Предварительная договоренность с подрядчиком уже была, и первые столбы могли подвезти к месту работ прямо сегодня. Ну а чего время зря тратить?

Город, как это ни странно звучит, получил свое имя не в честь президента Монро, а в честь парохода, названного именем президента; похоже, жителей в свое время очень вдохновило прибытие этого парохода. Река Уошито, на которой стоит город, вроде как приток Ред-ривер, но на мой взгляд, это еще надо посмотреть, что чему приток, потому что Уошито пошире будет. Впрочем, я не знаю, как выглядит Ред-ривер здесь, в Луизиане, потому что от арканзасской границы и до самого Шривпорта она забита так называемой Великой запрудой, отчего нам пришлось, когда мы снова попали в Арканзас, покинуть пароход и в дилижансе отправиться в Кемпден, а уже потом спускаться по Уошито на пароходе. По дороге как раз и познакомились с человеком, который предоставит нам столбы и рабочих. Сегодня утром выгрузились, обнаружили, что мест в гостинице нет, оставили вещи у сторожа на пристани и пошли искать телеграфную контору.

Итак, я вернулся на пристань, прикидывая по дороге, как будем прокладывать линию, и убедился, что наш груз доставлен и лежит в армейском складе, но мне его не выдадут, потому что расписываться должен лейтенант Ирвинг. Зато там же я договорился, что нам с Норманом дадут переночевать в доме неподалеку, и узнал, кто держит паром и можно ли будет воспользоваться паромом, чтобы прокладывать кабель через реку. Кабель, слава богу, тоже прислали, а то я уже начал было прикидывать, какой высоты нам придется строить мачты, чтобы провода не рвали проходящие по реке пароходы.

Пришел Норман, которому я послал записку с каким-то молодым негром, расписался в ведомости, обрадовался, как и я, кабелю. Он еще заходил на почту, а там нам прислали новую пачку карт, в том числе, что ценно, и копию той, по которой еще до войны планировали вести трассу железнодорожники. Нам надлежало следовать линии будущей железной дороги и не очень от нее отдаляться. Фактически полработы за нас железнодорожники сделали. Так что мы обсудили, где конкретно будем делать выходы кабеля на обоих берегах реки, пообедали в приютившем нас доме и, пока световой день не кончился, разбежались в разные стороны: Норман уточнять, сможет ли подрядчик построить нам будки для перехода воздушной линии в кабельную или надо искать кого-нибудь еще, а я к паромщику – устанавливать на паром барабан с кабелем. У меня вообще было опасение, что плоскодонка, называемая здесь паромом, барабан не выдержит. Нет, выдержала, к моей радости.

Назавтра мы с паромом изображали из себя «Грейт Истерн», а Норман разбирался с делами на суше. А через день, когда мы с Норманом подключали кабель к воздушке уже на другом берегу реки, на набережной возникла фигура телеграфиста, аж подпрыгивающего от усердия.

— Джейк проявился! — обрадовался я, и мы, бросив дела, поспешили к лодке.

— Не обязательно, — ответил на ходу Норман. — Я послал в Форт-Додж запрос, не слыхали ли они там об идущих с юга телеграфистах.

Так и оказалось: Джейк с Фоксом не появились, Форт-Додж о них ничего не знает. Норман оставил телеграфисту новую порцию ЦУ и мы вернулись к работе. Впереди лежали почти сто миль до Шривпорта.

В отличие от Монро – президента и парохода, город Шривпорт поименовал себя в честь одного из основателей, капитана Шрива. Человек это был незаурядный: в свое время он изменил компоновку парохода, поставил паровой двигатель как бы стоймя, отчего на палубе парохода появилось больше места для груза. Более того, он первый сделал миссисипские пароходы многопалубными – благодаря чему пароходы на Миссисипи и стали выглядеть, как плавучие дворцы. Но и это еще не все. В Миссисипи и ее притоках самое опасное – это донные коряги, плавник, топляк, в общем разного рода останки деревьев, попадающих в воду с подмытых берегов. Идущее на всех парах судно может разворотить себе все днище, налетев на такую корягу, поэтому плавающий мусор такого рода старались вылавливать. Хуже было, когда коряга цеплялась за дно, на нее цеплялась еще коряга, потом еще и еще – образовывался остров, а там глядишь – и вся река уже перекрыта. На Ред-ривер образовался самый выдающийся затор в долине Миссисипи: его длина была больше сто пятидесяти миль, и образовался он не за год, и даже не за век, а как бы не за тысячелетие. В некоторых местах древесный мусор загатил реку настолько плотно, что там мог проехать человек на лошади. Так вот, капитан Шрив построил пароход-катамаран, установил на нем особое оборудование и пошел дергать из рек коряги, дергать и пилить. Почистил Огайо, Миссури и Миссисипи, принялся за Ред-ривер: дергал и пилил, пока не кончились ассигнования. Ну и город основал между делом на расчищенном берегу. Ассигнования закончились, а миль тридцать затора выше Шривпорта еще остались: пароход уже мог пройти, но надо было подергать остатки, а то снова фарватер зарастет. Шрив удалился на покой, а Конгресс тем временем размышлял, что дешевле: то ли снова дергать-пилить затор, то ли пустить в обход железную дорогу. Вроде как решили строить дорогу, а тут и война началась – и западные форты так и остались без удобной дороги для снабжения, так как река снова забилась. Интересно, что они там решат после войны, но это, впрочем, дело не наше.

Наше дело – столбы вкапывать да провода развешивать… ну, вернее, присматривать, чтобы это делали негры. Хоть Норман и происходил из почтенной мэрилендской семьи, которая ничего плохого во владении неграми не находила, все же командование обеими нашими бригадами он передоверил местным белым бригадирам, рекомендованным тем человеком, что поставлял нам бревна и сдал нам в аренду несколько повозок и фургонов. Честно говоря, мы с Норманом практически не понимали, что негры говорят. Более того, мы не всегда понимали, что говорят белые! Норману даже не очень помогало знание французского. А уж мне можно было прямиком переходить на язык жестов.

Вечерами я сидел и прикладывал линейку к карте. Ну не может быть, чтобы Джейк с Фоксом ехали так медленно!

— Да что угодно может случиться, — сказал Норман, глядя на карту через мое плечо. — Лошади пали, например, и они идут пешком. Или река разлилась – и идут в обход.

И я, и Норман понимали, что это были не самые плохие варианты. В том краю, где сейчас были наши ребята, опасностей хватало. И так называемые цивилизованные индейцы были не такими уж цивилизованными, если вспомнить рубашку, украшенную скальпами, которую мы видали на землях чокто. Что уж говорить о диких индейцах, которые чувствовали себя на западе Индейских территорий как дома.

4

Фокс вздрогнул и открыл глаза. Сквозь сон он услышал лошадей. Он не мог спутать!

Он осторожно выглянул, стараясь двигаться беззвучно, в одну сторону, во вторую – и вдали увидел лошадей. Без всадников, но с привязанными к спинами одеялами. Индейские лошади. Ай как плохо-то! Только индейцев им для полного счастья и не хватало.

И где те индейцы? Небось подползли совсем близко и смотрят из травы.

— Эй, в кустах! — послышался голос. — Выходите, не тронем.

Говорили по-английски, но с явным индейским выговором. Однако то, что пошли на переговоры, уже было хорошим признаком. Впрочем, не обязательно.

— Ага, так и поверили, — ответил Фокс. — Мы мирные телеграфисты, что с нас взять? Проходите мимо, — и проворно сдвинулся в сторону.

— Телеграфисты? — спросил другой голос откуда-то много левее и дальше. Кажется, это был белый. Если судить по выговору. А может быть, индеец-джентльмен. — Миллер с вами?

— Какой Миллер? — удивился Фокс и снова поменял позицию.

— Из России Миллер, — пояснил голос.

— Он в Луизиане, — ответил Фокс.

Разбуженный криками Джейк, который помалкивал, прислушиваясь к разговору, наконец вмешался:

— Маклауд, это ты, что ли?

— Я, — согласился голос. — Я подойду, вы не стреляйте.

— Подходи, — крикнул Фокс.

Из травы поднялся индеец и пошел к зарослям. Вполне настоящий индеец, с перьями на голове, в раскраске, — все как полагается. Разве что глаза серые.

— Как поживаете? — спросил он светски.

— Ничё так, — пробормотал Фокс.

Джейк разглядывал индейца с детским интересом.

— Одолжили костюмчик у кузена Арчи, мистер Маклауд? — спросил он с ухмылкой. — Должен ли я говорить вам «Хачо»?

— Бэйзон, — сказал индеец. — Когда я в таком костюме, мне надо говорить «Бэйзон!».

— Это Фокс Льюис, — сказал Джейк. — А это Дуглас Маклауд.

— Не то шпион, не то индейский агент? — переспросил Фокс. — Как же, слыхал.

— Фокс Льюис? — спросил Дуглас, разглядывая молодого человека. — Знаменитый арканзасский бушвакер?

— Ну уж знаменитый… — пробормотал Фокс, ничуть не смущаясь. — Но было дело.

За каким делом Маклауда в таком виде носило по здешним окрестностям, он скромно промолчал; упомянул только, что какие-то люди обстреляли индейское стойбище неподалеку и угнали лошадей. Убитых нет, и то хорошо: в стойбище были только старики, женщины и дети. Мужчины вернулись с охоты и по остывающим следам двинулись в погоню. Следы привели сюда.

— Угу, — сказал Фокс. — А тут мы, все из себя такие безлошадные и ограбленные.

— Было что грабить? — спросил Дуглас.

— Вроде как было, — потер ладонью щеку Джейк. — Понять бы еще – что.

— У этих… ну, грабителей… лошади индейские были, — сообщил Фокс. — С седлами, но индейские.

— Ага. — Дуглас удалился, присел в траву. Несколько минут спустя на конях как по волшебству появились всадники. Один из индейцев подъехал ближе, оставил около поднявшегося из травы Дугласа двух лошадей – одну с седлом, другую вьючную. И индейцы уехали.

— Доедем как-нибудь до Форт-Доджа втроем, — сказал Дуглас.

— Хорошо, что индейцы были мирные, — заметил Джейк, садясь и морщась.

— Мирные? — переспросил Дуглас с сомнением. — Да, мирные, — он посмотрел вслед индейцам. — Я пойду умоюсь, а вы тут собирайтесь.

Когда он вернулся, Фокс перераспределил поклажу и оседлывал лошадь. Джейк сидел и сосредоточенно пытался соорудить одной рукой что-то вроде перевязи.

— Лучше примотать руку к телу, и все, — посоветовал Дуглас. Он не только смыл раскраску с лица, но еще и волосы прополоскал, отчего они заметно посветлели. Перьевой убор он сложил и обернул платком, зато откуда-то достал кепи армейского образца, и хотя он так и не переоделся, сразу стало очевидно, что он все-таки белый. — Что там такого непонятного у вас украли?

— Куртку майора Грина помнишь?

— Ну.

— В ней было письмо на французском. Ради него нас и грабили, похоже.

— Ага, — принял к сведению Дуглас. — Письмо вы, конечно, не прочитали…

— Я не знаю французской грамоты, — сказал Джейк. — А Фокс и нашей не знает.

— Не ври, — издали предостерег Фокс. — Я читать умею.

— Зато пишешь непонятно что, — возразил Джейк.

— Адреса прочитали и запомнили, — сказал Фокс, подходя. — От мадамы Сейнт-Люк Деспиней в Луизиане для мисс Юджинии Сейнт-Люк в Бостоне, Массачусетс, — он взял блокнот и изобразил на память что помнил из адресов. С бостонским адресом, написанным по-английски, все было понятно: и улицу, и хозяйку пансиона Фокс запомнил как будто точно. Но в луизианском адресе, написанном по-французски, Джейк не разобрал практически ничего, а Фокс запомненное наполовину переврал, потому что тупо воспроизвести несколько слов на неизвестном языке не поможет даже отличная зрительная память.

Дуглас с сомнением исправил написание нескольких слов.

— И еще там был чертеж, — добавил под конец Джейк.

— Совсем хорошо, — пробормотал Дуглас.

Фокс призадумался и воспроизвел то, что помнил.

— А вот здесь и здесь были кружочки, — напомнил Джейк.

Фокс дорисовал кружочки.

— Главное, что очень понятно, — проговорил Дуглас.

— А то, — согласился Джейк. — Даже никакого письма не надо.

— Может, это клад? — нерешительно встрял Фокс.

— А черт его знает, — сказал Дуглас, разглядывая адрес. — Может, это просто схема вышивки, а то, из-за чего письмо воровали – оно словами записано. А где, вы говорите, у вас Миллер?

— В Луизиане, — ответил Фокс. — Монро или Шривпорт… где-то там.

— Насколько помню географию, этот пэриш где-то рядом.

— Пэриш? — переспросил Джейк.

— У них там округа так называют.

— Ага. Надо бы послать нашим телеграмму, пусть попробуют разузнать, что за мадам.

— Угу, — сказал Дуглас. — И о том, что у нее где-то под левкоями закопан клад, будут знать все телеграфные операторы Соединенных Штатов.

— Так кодом можно сообщить, — безмятежно заметил Джейк.

— Вы договорились с Дэном о каком-нибудь коде? — поинтересовался Дуглас.

— Нет. Но я что-нибудь придумаю.

Ближе к вечеру, когда они уже подъезжали к реке Арканзас, навстречу попались те самые индейцы. Лошадей у них прибавилось. Дуглас отъехал к ним пообщаться, а после возвращения сказал, что конокрады бросили ненужных лошадей у ручья, впадающего в Арканзас-ривер, и там же лежат два свежих трупа.

— Еще кого-то ограбили? — хмуро спросил Джейк.

— Заедем и посмотрим.

Прежде чем они подъехали к ручью, им встретился небольшой отряд кавалеристов. Дугласа в Форт-Додже неплохо знали, так что много объяснений не потребовалось: он сообщил, что подобрал неподалеку попавших в беду телеграфистов, и спросил, не появлялись ли за последние сутки в форте чужие люди.

— Были, но уехали ночью с почтовым дилижансом – едва-едва на него успели. Сказали, что видели индейцев поблизости, — сообщил лейтенант Бойн, командир отряда. — Да и мы сегодня видали вдали индейцев. Пришлось задержать выход каравана переселенцев.

— Лучше бы вы этих сволочей задержали, — встрял Фокс.

— Действительно, — поддержал Дуглас. — Обстреляли индейцев, угнали у них лошадей – и сбежали. А неприятности за них другие должны огребать. А кстати, куда они сбежали?

— На восток, куда еще, на запад у нас дилижансы не ходят, — ответил лейтенант. — Спешное дело, сказали. Так говорите, обстреляли? Индейцы сильно обозлились?

— Не очень сильно, — ответил Дуглас. — Но было бы в этом клане больше народу – нам бы мало не показалось.

— Как – на запад дилижансы не ходят? — неприятно поразился Фокс. — А если мне на запад надо?

— С караваном, — сказал Бойн.

Фокс от избытка чувств прошипел нецензурщину. Джейк двинул его локтем в бок и сам скривился.

— Зачем вам на запад? — спросил через плечо Дуглас.

— Да вот ему в Денвер приспичило, — объяснил Джейк.

Дуглас посмотрел на Фокса, но от дальнейших расспросов воздержался.

— Ладно, — сказал он. — Поехали посмотрим, что там за покойники. Если не ошибаюсь, это там, — он указал рукой.

Ручей уже практически пересох и сейчас представлял из себя цепочку уменьшающихся в размерах луж, соединенных крохотной струйкой, которую мог перейти вброд даже новорожденный цыпленок. Тем не менее пока трава в его пойме была зеленее, чем вокруг, хотя ее изрядно пощипали и потоптали оставленные конокрадами индейские лошади. Степные падальщики разбежались и разлетелись при приближении отряда; не только они, но еще и индейцы приложили все усилия, чтобы затруднить опознание. И все-таки Фокс, спрыгнувший с лошади и прошедшийся по полянке, уверенно сказал:

— Вот этого я вчера подстрелил, — перевернул тело и показал на рубашке дырку. — А вот это уже не я, — вторая дырка была в голове.

— Добили раненого, — проговорил Бойн.

— И рана-то не очень серьезная, — заключил Джейк. Он не хотел слазить с лошади, чтобы лишний раз не беспокоить руку, а лошадь боялась мертвеца и не хотела подходить ближе, поэтому Джейк тянул шею, как будто это помогало ему лучше видеть. — А ну-ка двинь второго.

— Да там лица практически нет, — ответил Фокс. — Куда его еще двигать? Этот тоже из вчерашних. Четверо их было. Что, двое на дилижансе уехали?

— Двое, — сказал Бойн.

— Мэрфи это, — категорично заключил Джейк, разглядывающий второго покойника. — А если не Мэрфи, то его родной брат. Что это его так обработали?

— Рыжий, — объяснил Дуглас. — Если б я коллекционировал скальпы и увидел волосы такого редкого оттенка, тоже бы не удержался. Можно подумать, потом кто-то будет рассматривать, с макушки снят скальп или с подбородка…

— Мотай на ус, — наставительно сказал Джейк Фоксу.

— Я не рыжий! Я блондин, — возразил Фокс.

— Ага-ага, — насмешливо ответил Джейк.

— Солнечный блондин, — согласился Дуглас, оглядываясь на шевелюру Фокса.

— Ты точно не собираешь скальпы? — с подозрением спросил его Джейк.

Отряд двинулся дальше, чтобы успеть в форт засветло; Бойн кисло сказал, что завтра пришлет кого-нибудь закопать покойников.

Форт-Додж устроили в том месте, где проводники обычно решали, каким путем будут вести караван дальше на запад – по обожженной солнцем равнине, где трудно найти воду, а иной раз и траву для животных, или же так называемым горным маршрутом, где воду и траву летом найти было легче, но этот путь заметно длиннее. Здесь был брод, и немного выше по течению Арканзас-ривер были удобные броды; несколько лет назад, до войны, там, дальше в нескольких милях отсюда стоял Форт-Манн. Поскольку за годы заброшенности там не сохранилось ничего, что можно было бы использовать в новом укреплении, Форт-Додж построили на новом месте. Вернее… ну как построили? Точку на карты начали ставить чуть ли не раньше, чем в марте этого года сюда добрался будущий гарнизон. Большей частью это были военнопленные южане, которые предпочли службу в кишащем индейцами краю прозябанию в лагерях, некоторые из которых были ничем не лучше знаменитого Андерсонвилля. На новом месте строительного материала не было вообще: ни камней, ни деревьев, ни даже толковой глины. Военное начальство обещало прислать бревна и доски, но обещанного, как говорится, три года ждут, а это только кажется, что до зимы еще далеко: строиться надо было прямо сейчас. Ну и строились: копали землянки, выкладывали стены из нарезанного кирпичами толстого степного дерна. В нескольких милях к северу можно было бы наладить каменоломню, но людей пока было мало, а без охраны туда никого не пошлешь. Навоз расхватывали чуть ли не раньше, чем он успевал коснуться земли: он использовался не только для изготовления саманных кирпичей, но и как топливо.

— У нас в Кахабе было поуютнее, — заявил Джейк, обозрев пыльный форт. — Впрочем, не всегда. Полгода назад я согласился бы с радостью, если б мне предложили что-то вроде этого…

— Вроде ж в твоей Кахабе вполне терпимо было, — заметил Дуглас.

— Угу. Только зимой наводнение случилось, и нижние нары в бараке затопило.

— Неизвестно, что тут еще зимой будет, — оптимистично заявил Дуглас.

— Да ну вас, Маклауд, не накличьте, — одернул Бойн. Ему-то, в отличие от Дугласа, тут предполагалось зимовать.

Первым делом определили Джейка в лазарет. Он порывался оттуда уйти немедленно, но его уговорили по крайней мере показать рану врачу. Поскольку Джейк об армейских медиках знал не понаслышке, Дугласу пришлось удерживать его силой. «Да ничего страшного с рукой!» – уверял Джейк. «Разумеется, — хладнокровно подтверждал Дуглас, — но пусть доктор все-таки глянет». Доктор полапал запястье, повздыхал, слушая протесты Джейка, вслух поразмышлял о необходимости вынимать пулю, но закончил все тем, что просто все как следует перебинтовал, и Джейк победно заявил Дугласу: «Ну вот видишь!».

Фокс тем временем углядел знакомых лошадей и отправился их забирать. Поскольку новый владелец заплатил за них вчера вечером кровными долларами, ему намерение Фокса не понравилось. Возник скандал. Фокс упирал на то, что скупщик краденого ничем от воров не отличается. Покупатель возражал, что на ворах не было написано, что они воры. Просто люди хотели уехать дилижансом, и кони им были ни к чему. Ага-ага, говорил Фокс. Вот вы соберетесь дилижансом ехать и тоже будете свое барахло по дешевке распродавать? Да нормальный человек за десять долларов хорошего американского мерина продавать не будет, только вор! И вообще, вот у Фокса купчая! На двух меринов, купленных у индейца Кольбера. Это вон тот и тот, сравните клейма. И вот еще одна купчая, тоже на двух меринов, одного вчера убили, а второй вон он стоит, сравните клейма (и лучше не спрашивать, откуда у Фокса взялась купчая на лошадей, забранных у Дана и компании; главное, что купчая есть!). В общем, победа осталась за Фоксом, и к палатке телеграфиста подошла большая компания: Джейк с Дугласом, Фокс с тремя меринами, «скупщик краденого», жаждущий возмездия, и еще десяток посторонних зрителей, ибо ни театра, ни цирка в форте пока не завели, а зрелищ хочется.

Отправили одну телеграмму в Форт-Ларнед, но дилижанс уже миновал эту станцию, и грабители там не задержались, проследовали дальше. Тогда послали предупреждение дальше, а потом две служебные: в главную контору «Вестерн Континентал» и начальнику экспедиции Норману Ирвингу в Монро, штат Луизиана, о том, что маршрут через Индейские территории пройден, отчеты будут высланы позднее почтой. В телеграмме Норману была приписка, что есть важные новости, подробности телеграммой завтра. Потом отправлял телеграммы Дуглас: в Форт-Ларнед, в индейское агентство, потом в Бостон, штат Массачусетс, в ней он просил тамошнего знакомого навести справки о мисс Юджинии Сент-Люк, и, наконец, длиннющую шифрованную телеграмму в Вашингтон, во время передачи которой Джейк заснул, а Фокс, зевая, сходил отвел своих лошадей на ближний выгон и не вернулся, тоже сраженный сном.

Утром занялись телеграммами с новыми силами: сочинение текста передоверили Дугласу – все-таки в этом деле он профессионал, а то у Фокса несколько извращенные представления о грамматике, а Джейку трудно приспособиться писать одной рукой. Потом они совместными усилиями текст зашифровали, причем Дуглас проявил неплохие практические навыки в этом деле (ну вот зачем они индейскому агенту? А шпиону в самый раз), в отличие от Джейка, который знал о шифре Виженера исключительно понаслышке. У Фокса, правда, возникли сомнения, что Дэн с Норманом догадаются насчет ключевой фразы, но Джейк был уверен, что догадаются сразу же, а Дуглас, поразмыслив, с ним согласился.

— А если они такие дурни, что не догадаются, пошлем им подсказку, — заявил Джейк.

— Жаль только, что рисунок по телеграфу послать нельзя, — заметил Дуглас.

— Почему это нельзя? — возразил Фокс. — Очень даже можно. Дэн ведь рассказывал, как. — Он взял линейку, расчертил рисунок квадратиками и победно заявил: – Вот так! — критически посмотрел на получившуюся сетку и объяснил: – У нас же все равно точного рисунка нет. Ну так пусть хоть на неточный рисунок посмотрят. Может, пригодится. Давай, записывай: 7 пустых квадратов, точка…

— Дэн рассказывал? — со странным выражением на лице переспросил Дуглас. — Черт, а ведь как просто!

— Не отвлекайся!

На ключ посадили Фокса: он в отличие от своих более грамотных друзей, излишним воображением не страдал и тарабарщину передавал без искажений и с приличной скоростью.

— Они не в Монро, а в каком-то Фолксвилле, — сказал он. — У них все в порядке.

Автор решил сделать вид, что разбирается в криптографии, а потому вываливает на головы читателя шифр Цезаря и шифр Виженера. В принципе, ничего сложного в этих шифрах нет. Например, шифр Цезаря – это простейшая подстановка: вместо АБВГДЕ и так далее до конца алфавита, вы сдвигаетесь на шаг и пишете БВГДЕЖ: слова «дед» и «баба» будут выглядеть «еже» и «вбвб». Поздравляем вас, вы уже умелый шифровальщик! Разумеется, лучше всего сдвигаться не на шаг, а на много шагов, чтобы ваш противник слегка устал, пока дойдет до вашего варианта. Однако он непременно дойдет, потому что букв в алфавите не так уж и много. Поэтому шифр Цезаря годится для развлечения школьникам, но мало подходит серьезным конспираторам.

И тогда они придумали так называемый шифр Виженера: по сути, это многократно повторенный код Цезаря, просто для того, чтобы тем, кто возьмется его расшифровывать, жизнь медом не казалась, при переходе от одного этапа к другому используются разные шаги, которые как раз ключевой фразой и определяются. Например, первый символ сдвигать на 1 позицию, второй вообще не сдвигать, третий сдвигать на 3, четвёртый – снова на 1, пятый не сдвигать. Ну и так далее, пока всё не зашифруем. Без знания ключевой фразы вы сообщение не прочтете… ну, в 1865 году – точно.

5

В городке Фолксвилль нас ждала телеграфистка.

Не вот именно нас, Нормана Ирвинга и Дэна Миллера, а вообще любых работников телеграфной компании, которые наконец проведут в эту богом забытую деревню связь с миром и станут платить ей целых двадцать долларов в месяц. В далекие-далекие довоенные времена юная дева мечтала приобрести независимость от родителей и выучила азбуку Морзе, поверив в то, что вот-вот наступит век прогресса и Фолксвилль займет свое место во всемирной паутине… нет, паутине не интернетной, но велика ли разница, если смотреть на этот вопрос из девятнадцатого века?

Телеграф не успел прибыть в Фолксвиль, началась война. Юная дева успела выйти замуж, овдоветь, осиротеть, и эти двадцать долларов в месяц ей нужны были уже не для независимости, а для банального выживания, тем более что на ее попечении остался четырнадцатилетний брат покойного мужа. Мы с Норманом явились прекрасной деве как рыцари в блестящих доспехах, как заявила она со смешком.

Раз уж в городке нашелся оператор, наша работа по прокладке линии связи немного притормозилась, потому что Норману пришлось в спешном порядке организовывать местное отделение связи. Он практически молниеносно арендовал помещение прямо в доме нашей телеграфистки, благо жила она в удобном месте, в центре поселка, сделал перестановку в гостиной, которая отныне стала операционным залом, установил аппарат, подключил, проверил, как работает на ключе новая служащая, и продиктовал ей две телеграммы: одну в главную контору об организации отделения, вторую оператору в Монро, чтобы пересылал адресованные нам телеграммы сюда. Также ему пришлось провести инструктаж о том, как надлежит оформлять документацию, взимать плату за телеграммы, и о многом другом, что мне даже в голову не приходило, потому что с коммерческо-финансовой стороной деятельности телеграфа я до сих пор не сталкивался. В общем, он там пока вовсю развлекался административной деятельностью, а я занимался более знакомым делом, прихватив с собой малолетнего деверя телеграфистки. Мальчишка порывался наблюдать, как преображается родной дом, но я был безжалостен: линейного монтера не было, а потому следовало подготовить кадры, которые в случае чего залезут на столб и подсоединят провод на место. Не девушку же посылать по столбам лазить? Поэтому я втолковывал мальчишке правила техники безопасности и показывал, что и как соединяется. Если самому силенок не хватит, дружков подключать будет, вон они завистливо следят, не решаясь приблизиться.

В этом-то поселке нас и застали долгожданные вести от наших друзей: добрались до Форт-Доджа. По сему поводу мы устроили выходной и с нетерпением стали ожидать телеграмму с подробностями.

Я заглядывал Норману через плечо, когда он принимал текст: из-под его карандаша на бумагу ложилась чистой воды тарабарщина.

— Ты уверен, что правильно принимаешь? — не выдержав, встрял я.

Норман досадливо отмахнулся, как от мухи. Закончив прием, он деловито просмотрел принятый текст и поднял на меня глаза:

— Ты, случаем, не уговаривался с Джейком о каком-нибудь ключевом слове?

— Нет, конечно.

— Я тоже. Тем не менее, вот шифрованная телеграмма. Значит – что?

— Что? — туповато спросил я.

— Значит, Джейк полагает, что мы должны знать ключ. Мы, помнится, разговаривали в свое время на пароходе, когда в Арканзас плыли.

— Да, — вспомнил я. — И ты какие-то ключи называл.

— Конфедератские, — уточнил Норман. — Что-то мне сомнительно, чтобы Джейк стал шифровать по ключам, которые знает половина южных телеграфистов.

Тем не менее он попробовал эти ключи и, разумеется, ничего внятного не получил.

— Это должно быть что-то, что мы все знаем. Что связано с Джейком…

— Филадельфия, Пенсильвания, Кахаба… — начал я.

Норман сунул мне в руки листок бумаги:

— Вспоминай молча, а я пока проверю эти три ключа.

Проверил и их, потом взял листок, на котором я накорябал то, что пришло мне в голову, и проверил первое слово: Sultana.

— Вот оно, — сказал он. — Но ключ длиннее. Нужно еще одно слово… восемь букв, — добавил он немного погодя.

— Sultana Disaster, — легко вылетело у меня.

— Ты гений, — без иронии высказался Норман, изучая шифровальную таблицу. — Все бы шифры так легко разгадывать, — он записал расшифрованный текст, прочитал вслух, а потом взял отдельный листок, разграфил его на клеточки и вручил мне: – Я диктую, ты ставишь точки. Итак, семь пустых квадратов, точка… — немного погодя, подсматривая, что у меня получается, он произнес: – Вот знаешь, сейчас возникло ощущение, что будущее уже наступило. Первый рисунок, переданный по телеграфу.

— Еще б понять, что это за рисунок, — пробормотал я.

— А может быть, он вообще никакого отношения к делу не имеет, — сказал Норман. — Моя сестрица такие арабески гладью вышивала. Мало ли о чем может писать одна дама другой?

— Только вот за обычными дамскими письмами такую охоту не устраивают, — возразил я.

— Это да. В любом случае надо предупредить эту мадам Сен-Люк, что из-за ее письма уже людей убивают, — он поразмышлял. — Если похитители письма двигаются сюда, то раньше чем через неделю они здесь не появятся – это с учетом почтового дилижанса, поезда и парохода. Самолетов, я надеюсь, еще не изобрели, пока мы тут по Луизиане болтаемся. Так что неделя, а может быть, и дней десять в нашем распоряжении есть.

— Бросаем все и кидаемся искать мадам? — предположил я.

— Мы вообще-то на службе, — напомнил Норман. — Поэтому я тут продолжаю работать один, а ты поедешь в… — он открыл карту Луизианы и ткнул пальцем, — …в город Вернон. — Там дашь в газету объявление, что телеграфной компании требуются операторы и два монтера-ремонтника. А то что мы как в диком краю среди прерий работаем?

— А если в Верноне нет газеты? — спросил я.

— Огорчишься и заплачешь, — сказал Норман. — А между делом разузнаешь об этой самой мадам Сен-Люк. Ну и осторожно предупредишь.

— Ага, — сообразил я.

— Иди узнавай, как добраться до Вернона и собирайся, а я сейчас объявление набросаю.

Что хорошо в небольших городках вроде Фолксвилля – это то, что достаточно зайти в магазин, перемолвиться парой слов с хозяином, и через часок-другой вся округа будет знать, куда тебе надо ехать, зачем, а если ты этой округе еще и чем-то нравишься, хоть и чужак – то тебе с удовольствием подскажут, с какой оказией тебе до Вернона добраться. Мы с Норманом городу Фолксвилю в общем понравились: как-никак принесли стабильный заработок юной вдове, и поэтому уже через три часа я сидел в фургоне, следующем из Монро как раз мимо Вернона.

Буквально за полчаса до отбытия Норман получил еще одну телеграмму из Форт-Доджа, со сведениями, которые поступили из Бостона насчет мисс Сент-Люк. Девушка до войны обучалась в одном из тамошних пансионов для девиц, и собиралась уже возвращаться на Юг, как сообщение с южными штатами было нарушено. В то время казалось, что заварушка продлится от силы несколько месяцев, и девицу оставили в пансионе еще на год. Между тем девушка влюбилась и сбежала из пансиона; через неделю к хозяйке пансиона пришло письмо с просьбой пересылать письма, которые ей придут, в Сент-Луис до востребования миссис Джон Рэдли. Хозяйка пансиона переслала туда два письма. Дуглас сообщил, что попробует навести в Сент-Луисе справки о мистере и миссис Джон Рэдли.

А о мадам Сен-Люк я получил первые сведения еще по дороге в Вернон, от возницы фургона: тот поминал роскошную карету этой дамы, известную всей округе. Правда, роскошной карета была лет двадцать назад, однако становилось ясно, что мадам вполне было по силам организовать клад, привлекательный для майора Грина и его последователей. Ведь не может же быть, чтобы мадам купила себе пафосную тачку, не прикупив себе заодно фунт-другой каких-нибудь колье или колечек. Бриллианты – они не только девушкам лучшие друзья. Дамы постарше тоже не против с ними подружиться.

В Вернон мы прибыли поздно утром, переночевав по дороге в чистом поле, где на нас покушались комары, а мы отгоняли их дымом костра, магическими пассами разной силы и нецензурщиной. Мысли же о малярии мы отгоняли в основном виски с хинином, отчего с утра у меня потрескивала голова, а горький вкус поселился в глотке навечно. Неудивительно, что в вернонскую гостиницу меня заселили с большим сомнением. Отдельных номеров там отродясь не водилось, меня подселили четвертым к компании молодых кавалерийских офицеров. Офицеры тоже посмотрели на меня с большим сомнением, но после того, как я сообщил, что являюсь техником из телеграфной компании, а особенно после того, как я умылся и побрился, сомнения вроде как их оставили.

Газета в Верноне была, выходила раз в неделю, и наше объявление там приняли с радостью, ибо я заплатил за него звонкой монетой, а с деньгами в городе был напряг. Экономика региона была серьезно нарушена войной, и объявлений в газету несли не очень много.

Я полистал подшивку газеты за последний год (она была хиленькой, потому что и сама газета больше напоминала по объему листовку), и все, что нашел – это извещение о смерти мадам маркизы Сент-Люк Дэспине в позапрошлом месяце.

— Маркиза? — удивился я вслух.

— Это Луизиана, мистер Миллер, — объяснил владелец газеты, редактор, журналист и наборщик в одном лице. — На самом деле, маркизом был ее покойный муж – и он-то был самый настоящий маркиз, француз из Парижа. А мадам родилась на Гаити, ее семья переселилась в Новый Орлеан, когда на Гаити негры восстали.

— Понятно. Надо полагать, дети маркиза себя маркизами не называют?

— Нет, конечно. Да детей и нет, все уже умерли. Остались внучки, Оливия и Эжени, и внук Александр, но ходят слухи, его убили в Вирджинии.

— Погодите, — сказал я наугад. — Лейтенант Александр Сент-Люк?

— Вы его знали?

Я покачал головой, не собираясь доходить до такой степени самозванства. Кажется, я постиг тайну, каким образом в знакомцах у Джейка оказывается все население Соединенных Штатов.

— Мой знакомый… — медленно сказал я, — … вроде бы упоминал его в письме. Давно.

— Вам непременно надо повидаться с мисс Оливией, — решительно заявил редактор.

— Ну что вы, — вяло возразил я. — Я же совершенно не знаком ни с лейтенантом, ни с его семьей. И вообще, что я скажу мисс Сент-Люк? Я, в конце концов, не рассчитывал, что придется наносить светские визиты. Так, заехал в город по-рабочему…

— Ничего страшного, я вас представлю, — загорелся редактор. Должно быть, у него и в самом деле было мало работы.

Мисс Оливия жила здесь же в городе, хотя у нее был большой дом на плантации Сент-Люков. Но жить одинокой женщине за городом было опасно: в окрестностях хватало банд из дезертиров и уклонистов еще в те времена, когда здесь стояли конфедератские войска, и после прихода северян лихих людей в округе не сильно уменьшилось. Местность такая, очень хорошая для партизанского движения: леса, болота, речки, да и в зарослях сахарного тростника при случае укрыться можно. Поэтому после смерти дяди два года назад мисс Оливия закрыла дом на замок, оставила ненадежную охрану в виде двух немолодых негров, и с впавшей в маразм бабкой – той самой маркизой – переехала в трехкомнатный домик за магазином. Плантация же пришла в упадок: во время войны сахар, может быть, и был кому-то нужен, но вывезти и продать его не было возможности. Негры разбегались, из зарослей приходили партизаны и растаскивали запасы продовольствия. Сейчас война закончилась, и можно было бы, пожалуй, заняться восстановлением хозяйства, но ни денег, ни желания этим заниматься у мисс Оливии не было. Сейчас, после смерти бабки, она собиралась уехать отсюда куда подальше, а жалкие остатки плантации продать. С этим возникали трудности: помимо нее, наследниками были ее кузены Александр и Юджиния, которую в Верноне называли на французский манер Эжени, а они не появлялись в городке с довоенных времен.

Какие подспудные соображения были у редактора вернонской газеты, когда он притащил к мисс Оливии знакомиться иностранца в потертой и пропыленной рабочей одежде, можно только догадываться, я только надеюсь, что у него не было затаенной мечты выдать наследницу плантации за оборотистого чужака, который возьмется за дело засучив рукава, работа закипит, плантация возродится, благотворно повлияет на экономику региона, — и газета города Вернон получит много-много объявлений, аминь. Мне кажется, мисс Оливия тоже заподозрила что-то в таком духе, потому что она была убийственно вежлива и со мной, и с редактором. Мы выпили по чашке чаю с оладьями, которые редактор упорно именовал пышками, потом мисс Оливия вывела меня в садик полюбоваться лилиями и, поставив меня перед клумбой, ткнула рукой в цветы, будто что-то показывая:

— Что это за россказни про письмо? Ведь врете? — сурово спросила она.

Я кивнул.

— Не было никакого письма про Александра, — сказал я. — Есть другое письмо, от мадам Сент-Люк к мисс Юджинии.

— Мадам де Сен-Люк, — поправила меня Оливия. — Бабушка всегда называла себя по-французски. Что за письмо?

— Я о нем практически ничего не знаю. Его видели мои друзья, но прочитать не смогли, потому что французского языка не знают. Но это очень важное письмо, потому что его по какой-то причине хранил в потайном кармане майор Джозайя Грин, а потом за этим письмом была устроена целая охота.

И я рассказал мисс Оливии все, что знал о письме. И рисунок тоже показал. Она рассмотрела причудливый узор точек и пожала плечами:

— Не представляю, что это.

— А что может быть такое ценное – представляете?

— О да, — со смешком сказала она. — У меня даже перечень есть.

— Бриллианты?

— Не только, — ответила она.

— Много?

— Очень.

Она присела и задумчиво начала выдергивать сорняки вокруг своих обожаемых лилий. Я стоял рядом дурак дураком.

— Эти люди сейчас в Канзасе? — спросила она, занимаясь прополкой.

— Да. Сейчас в Канзасе уже есть железная дорога – недалеко, до Топеки, но время пути на сутки-двое сокращает. А потом – пароход.

— Значит, надо найти клад, пока они сюда не добрались.

— И уехать, — сказал я. — Если они приедут и клада не найдут, в первую очередь пойдут к вам.

— Вы проводите меня до Нового Орлеана? — спросила она.

— В округе нет людей, на которых вы можете положиться?

Она встала и смахнула землю с пальцев.

— Если чему война и научила меня, то это тому, что люди, которых знаешь с детства, могут оказаться совершенно чужими. Дядя Гораций рьяно выступал за Конфедерацию. Его племянник Александр был офицером Союза. Они бы могли убить друг друга, если бы сошлись в бою. И если в семье такой разлад, могу ли я быть уверенной в соседях? Все чужаки. Вы тоже чужак, но вы уже в курсе дела. Если мы найдем клад, вам половина.

— А я могу забрать у вас весь клад, — сказал я тихо.

— Да, можете, — согласилась она бесстрашно. — Но незнакомец, который придет к ювелиру с чемоданом бриллиантов, получит от силы четверть настоящей цены. А вот если семейные бриллианты продает представитель семьи – совсем другое дело.

Ее соображения показались мне сомнительными, но возражать я не стал. Мы вернулись на веранду к редактору, который поел уже все «плюшки», и Оливия оживленно объявила:

— Оказывается, мистер Миллер тоже собирается в Новый Орлеан! Он согласился взять меня с собой.

Она тут же вслух начала строить планы как лучше поехать и что с собой взять, причем решения меняла поминутно, заморочила головы и мне, и редактору, а в конце концов пришла к выводу, что ей надо кое-что забрать из дома на плантации, и собралась туда ехать немедленно. Тут же послали негритянку одалживать у местного судьи экипаж.

— Но вы не можете туда ехать одна! — в ужасе возразил редактор. — Округа кишит джейхоукерами и бродячими неграми!

— Далеко до плантации? — спросил я.

— Миль пять будет, — ответил редактор.

— Я поеду с мисс Сент-Люк, — сказал я. В конце концов, Оливия именно этого и добивалась. — Только зайду в гостиницу захвачу свой револьвер.

6

Пока сидели в Форт-Додже, ожидая оказии, с которой можно выбраться, Фокс страдал, что не может продолжать путь в Денвер. Форт-Додж оказался тупиком. Почта приходила примерно раз в неделю, еще реже появлялись караваны переселенцев. Индейцы, которые прежде относились к белым путешественникам сравнительно равнодушно, последние годы стали нападать даже на караваны; поэтому переселенцы старались сбиться в обоз покрупнее. А для одиночных путешественников встреча с индейцами чаще всего кончалась плачевно. Так что Фоксу с Джейком очень повезло, что у Дугласа были какие-то темные делишки с теми индейцами. Продолжать путь в одиночестве Дуглас Фоксу очень не советовал: опасно. Двигать дальше с переселенческим обозом Фокс и сам не хотел: слишком медленно и не туда. Нахрен ему то Санта-Фе? Ему в Денвер надо!

Страдал Фокс настолько картинно, что Джейк готов был плюнуть на больную руку и отправиться с ним снова в путь верхом – сперва по горному маршруту тропы на Санта-Фе, а потом, когда она круто повернет на юг, найти путь на северо-запад… но тут Дуглас получил большую телеграмму из Сент-Луиса и засобирался на север. Там планировали тоже ставить форт, и даже название уже дали – Форт-Флетчер, но пока в том месте был только почтовый пост, к тому же разоренный недавним нападением арапахо. Почтовый дилижанс теперь не мог поменять там лошадей, просто проезжал мимо, но главное же – проезжал. Как раз на Денвер!

— Так опасно ж? — с иронией спросил Фокс.

— Ага, — согласился Дуглас. — Но у меня есть парочка знакомых вождей…

Стало понятно, что и к северу от Форт-Доджа Дуглас вовсю занимается темными делами. Индейскому агенту, конечно, так и полагается общаться с индейцами, но мистер Маклауд, казалось, был каким-то особенным, перелетным агентом, порхающим по западным просторам, практически не залетая в индейские агентства.

До будущего Форт-Флетчера было около семидесяти пяти миль. Фокс готов был загнать лошадей, чтобы пересечь эти мили за два дня. Дуглас осторожно допускал, что через три дня будут на месте, если, конечно, ничего не случится по дороге. Как раз успеют к дилижансу, и нечего лезть из кожи вон. Еще и время останется. А Джейк пусть остается в Форт-Додже и ждет дилижанса на восток. Все равно из него сейчас попутчик хреновый. Пусть полегоньку двигает в Форт-Эллсворт, и там ждет, когда Фокс вернется из Денвера.

— Ага, — согласился Джейк и вручил Фоксу блокнот, из которого были выдраны исписанные за путешествие листы, и пару карандашей: – Это тебе развлекаться по дороге. Потом напишешь отчет.

Фокс посмотрел на блокнот с таким изумлением, как будто Джейк предложил ему что-то порочащее честь.

— Я не смогу отчет написать, — попробовал он вразумить Джейка.

— Напишешь как получится. Вот мистер Маклауд подскажет, если что. Он у нас писатель.

Дуглас равнодушно оглянулся, заканчивая седлать лошадь.

— Отчет? — переспросил он. — Напишем как-нибудь. Я, знаешь, за свою жизнь столько отчетов уже написал: еще семьдесят миль описать – плевое дело.

— Для телеграфной компании, наверное, другие отчеты пишут, чем для индейского комитета, — возразил Фокс.

— Да брось! — отмахнулся Дуглас. — Там, наверное, весь отчет – где лесу на столбы взять. Найду я тебе лес. Бери блокнот и поехали. Уже светает.

Джейк проводил приятелей и сам начал сражаться с отчетом. Сразу же оказалось, что хорошо подвешенный язык вовсе не означает писательских талантов. С людьми Джейк разговаривал свободно, и даже отчет как-то в уме складывался – но те же самые мысли, когда их надо было изложить на бумаге, почему-то превращались в корявые фразы.

В общем, к концу дня у Джейка было несколько исписанных и перечеркнутых страниц и куцый план отчета. Назавтра к плану прибавилась одна строчка, а перечеркнутых страниц стало вдвое больше. На следующий день из плана были вычеркнуты две строчки, половина исписанных страниц была перечеркнута и порвана. И все. Работа была остановлена из-за отсутствия светлых мыслей. Нельзя сказать, чтобы Джейка это не беспокоило – беспокоило, да еще как! Он привык добросовестно выполнять работу, но вот в эту конкретную работу входило написание отчета – а Джейк был не в состоянии его написать. Прямо хоть консультируйся через всю страну с Норманом по телеграфу.

Потом из Форт-Ларнеда прибыл так называемый почтовый дилижанс – развалюха на колесах, которой побрезговала бы уважающая себя транспортная компания в более цивилизованных местах. Чисто теоретически он ходил дальше, до Форт-Лайона (бывшего Форт-Вайза), практически в такую далекую дорогу он оправлялся раз в месяц. Вот и в этот раз дилижанс постоял сутки в Форт-Додже, забрал почту и Джейка и рано поутру, еще затемно, отправился обратно на восток.

Кондуктор дилижанса хмуро посмотрел на безоружного Джейка, но, узнав, что его на днях ограбили, смягчился: выдал дробовик из собственных запасов и, пока ехали, сообщил, что на этой неделе какие-то сволочи к востоку от Форт-Эллсворта напали на дилижанс. Кучер, кондуктор, двое пассажиров убиты и ограблены, лошадей увели. Причем, не похоже, чтобы индейцы напали, хотя на них, похоже, все и спишут. «И вот есть у меня подозрение, что убийцы – как раз те парни, что я вез из Форт-Доджа в прошлый раз», — добавил кондуктор.

— Очень может быть, — хмуро согласился Джейк. — Это как раз те ребята и есть, что у нас лошадей увели. Они тут у форта двоих своих убили.

— Куда ж они так торопятся? — призадумался кондуктор.

Джейк знал куда, но промолчал.

В дилижансе Джейк оказался единственным пассажиром, поговорить было не с кем: кондуктор сидел рядом с кучером. Несколько кавалеристов из форта поскакали рядом, изображая охрану, но через две или три мили свернули в сторону, и дальше почта передвигалась на свой собственный страх и риск. На почтовых станциях, пока меняли лошадей, угрюмые смотрители спрашивали о новостях. Новости в основном были однообразными: там индейцы напали на караван, там сняли скальп с охотника на бизонов. О белых бандитах, которые ранили Джейка, тоже спрашивали: незнакомцев, которые ехали прошлым рейсом, еще помнили, а оказывается, они лихие злодеи.

В Форт-Ларнеде, который ничем от Форт-Доджа не отличался, разве что тем, что основали его на год раньше и землянок успели настроить побольше (и еще почему-то здесь было не так ветрено), Джейк не задержался: переночевал и другим дилижансом отбыл в Форт-Эллсворт, где снова начал предаваться творческим мукам и поджидать Фокса из Денвера.

Здесь проходила трасса линии Баттерфилда из восточного Канзаса на Денвер по так называемой тропе Смоки Хилл Форк, как раз через будущий Форт-Флетчер. Чисто теоретически – опять же – эта трасса еще не считалась рабочей, практически это означало, что она пока не работала регулярно и владельцы компании занимались тем, что нанимали людей, покупали лошадей и мулов, и обустраивали каждые двенадцать миль почтовые станции, где дилижансы могли менять лошадей.

Большой табун лошадей и мулов для этих станций пасся сейчас на лугу около почтовой станции; управляющий поджидал еще один табун с востока, чтобы гнать лошадей дальше и распределять по станциям. В Форт-Эллсворте от такого конского изобилия отвыкли: год назад индейцы угнали с этого самого луга сорок коней и десяток мулов, и форт надолго остался только с двумя лошадиными душами. Достать здесь других лошадей было трудно, разве что поймать в степи мустангов – но пешему человеку с такой задачей не справиться. Так что лошадями в форте разживались долго и постепенно: зимой их стало девять, к лету еще немного прибавилось, и на «почтовый» табун посматривали по привычке завистливо: богатство, да. Управляющему говорили, чтобы он не медлил, а распределял это богатство по трассе; тот трусил, опасаясь отправляться в путь с несколькими погонщиками. Ну и дождался, что уж говорить: как-то под утро Джейк вскочил на ноги, разбуженный криками и стрельбой: это шайены решили, что им такое богатство тоже не помешает. Пока Джейк прикидывал, где место безоружному раненному человеку во время нападения индейцев и где ему раздобыть оружие, потому что со скальпом расставаться не очень хотелось, нападение с грехом пополам отбили. Посчитали лошадей – семнадцати как не бывало. Ну хоть не всех увели – и то слава богу.

В форте вдруг обнаружился Дуглас, будто возник неизвестно откуда во время нападения индейцев. Джейк заподозрил, что так оно и есть: просто снял с головы перьевой убор, прикрыл волосы синим кепи… да, и еще не забыть смыть раскраску с лица, под которой не разберешь ни цвета кожи, ни формы скул. Но это белым все индейцы на одно лицо, индейца таким образом не обманешь – в чем тогда смысл маскировки? Однако Джейк по привычке не стал ломать голову над причудами странного индейского агента, просто сказал: «Бэйзон!» и поделился творческими муками.

Дуглас нетерпеливо выслушал горестную повесть о сражении с отчетом, кивнул, сказал: «Я потом помогу, ладно?» и ушел заниматься своими делами с местным начальством. Через пару часов Дуглас вернулся, сел на землю перед землянкой телеграфиста, где временно прижился Джейк, поставил рядом с собой потрепанный саквояж, соорудил самокрутку и, закурив, начал копаться в саквояже, бросив Джейку:

— Рассказывай, о чем отчет надо писать.

Джейк сходил за своими записями, а тем временем Дуглас достал из саквояжа тубус-пенал с остро оточенными карандашами, положил на колено блокнот в обложке из твердого картона и приготовился вроде бы писать.

Джейк снова ощутил отчаяние. Какая разница – писать самому или диктовать? Все равно коряво выйдет.

— Ты рассказывай, а не сочиняй, — сказал Дуглас, покуривая. — Я тебе не секретарь, под диктовку все равно писать не буду.

— Зачем тогда тебе блокнот? — с подозрением спросил Джейк.

Дуглас без слов повернул блокнот страницами к Джейку. На первом листе был нарисован карикатурный индеец.

— Я, когда думаю, рисую, — объяснил Дуглас. — Ты рассказывай, как вы от переправы Кольбера путешествовали. Только с точки зрения нужд телеграфа.

— А Фокс разве не рассказывал?

— Рассказывал кое-что. Не отвлекайся.

Джейк перебрал свои листки и заговорил о том, как отправились они с Фоксом от переправы Кольбера на север по старой индейской тропе. Сейчас эта тропа называется тропой шауни, но шауни в общем-то сами не так давно в этих краях, не они ее проложили… и может, недолго еще будут ею пользоваться. Потому что с востока приближаются железные дороги. Они бы и раньше приблизились, да только война помешала. Индейцам, пусть даже и «цивилизованным», как чокто и чероки, железные дороги вроде как и ни к чему, но вот индейские джентльмены думают иначе: там, где железные дороги, там и торговля живее, и промышленность. Нельзя жить по-старому, когда наступил век прогресса, даже индейцам. Конечно, железнодорожные магнаты – те еще жулики, но, в конце концов, не всем же квакерами быть…

Сейчас индейские вожди ведут переговоры с владельцами железных дорог, и неясно, как и в каких направлениях эти дороги по Индейской территории пройдут. Казалось бы, логично, если дорога пойдет от Форт-Смита на запад – вдоль реки Канадиан и далее до Альбукерке. Или, в обход, вдоль той самой почтовой дороги, линию около которой прокладывали Норман с Дэном. Это самые торные дороги на Индейских территориях. Однако все эти предположения пока висят в воздухе, потому что и сам Форт-Смит, откуда этим веткам полагалось бы идти, еще не связан железной дорогой ни с каким городом. Да и сам штат Арканзас пока нельзя назвать местом, где железные дороги процветают. После войны все хозяйство штата находится в расстроенном состоянии, и когда там соберутся строить – неясно. В то время как в Канзасе железные дороги растут прямо на глазах, так что в результате как бы не оказалось, что железные дороги придут на Индейские территории с севера и пройдут аккурат по тропе шауни. Тем более, что скоро этот маршрут станет все более проторенным: из Техаса на север пойдут стада коров. Северу нужно мясо, мяса много в Техасе, а самый простой способ доставки техасского мяса на Север – это неспешно гнать коров, чтобы они во время путешествия не теряли вес, а его набирали. До войны тоже практиковали такой способ – гоняли стада до Миссури, но миссурийские скотоводы вскоре запретили пригонять скот из Техаса – мол, скотские болезни таким образом заносят. Однако в Канзасе никаких законов насчет техасских коров пока нет, а железная дорога уже есть, и с каждым днем она продвигается все ближе. И даже если скотоводы из восточных округов Канзаса тоже начнут принимать законы против техасских коров, то в западном Канзасе еще никаких округов нет, и запретов там вводить некому. В общем, вот такое сложилось у Джейка впечатление, когда он путешествовал по Индейским территориям.

Что же касается развития телеграфных линий на Индейских территориях, то с этим еще сложнее. Без сомнения, телеграф должен связать Форт-Смит с Форт-Гибсоном, но вот следует ли увязывать с Форт-Смитом Форт-Таусон и Доуксвиль – тут еще надо поразмышлять. Может быть, через юго-запад Арканзаса получится проще. Однако если перейти к тропе шауни, то тут пока ничего не понятно: будут ли восстановлены форты на линии от переправы Кольбера до старого форта Арбакль на реке Канадиан? Сохранится ли столица Нации Чикасо в Тишоминго или ее перенесут? А то вон у чокто столица то в Доуксвиле, то в Скалливиле, то в Академии Армстронга… кочует в зависимости от обстоятельств. Или вот скажем, тот самый Стоунволл, у которого названий больше, чем домов: возродится ли после пожара и войны? Или же Академия Кольбера переберется теперь куда-нибудь на другое место? Сплошные непонятки, короче. Ясно только, что телеграф вдоль тропы шауни – скорее всего, понадобится. В первую очередь именно на участке между переправой Кольбера и старым фортом Арбакль – сравнительно более людном участке тропы. Хотя вот именно как линию прокладывать – зависит от упомянутых и неупомянутых мелочей.

Что же касается территорий к северу от реки Канадиан – то там пока глухо. В прошлом году Джесси Чисхольм провел обоз с товарами от восточного Канзаса куда-то на земли семинолов, но Чисхольма Джейку расспросить не удалось.

На реке Канадиан тропа шауни пересекается с тропой на Альбукерке, проходящей по северному берегу по земле семинолов. Джейк и Фокс сошли с тропы шауни и двинулись по хорошо наезженной дороге вверх по Канадиан, оценивая, насколько полезно провести телеграфную линию в западной части Индейских территорий. На самом-то деле, объяснил Джейк Дугласу, они просто думали, что так ближе к Денверу, но в отчете ведь такого не напишешь. На самом деле, как теперь выяснилось, надо было бы продолжать путь по тропе Чисхольма – тогда бы вышли не к тупиковому Форт-Доджу, а к трассе дилижанса на Денвер-сити.

Лес вдоль Канадиан найти можно, и чисто технически прокладка трассы особых затруднений не вызовет. Канадиан несудоходна, мелка, для пересечения реки хватит столбов. С коммерческой же точки зрения несколько индейских деревень и факторий особого интереса не представляют. Хотя военным может понадобиться телеграф до форта, поставленного для защиты этих земель от диких индейцев. Однако форта в этих краях пока еще нет, и появится ли он там в ближайшее время – неизвестно. Это надо в Форт-Смите у военного начальства спрашивать.

Оставив долину Канадиан, Джейк и Фокс углубились в безлесные территории. Северо-запад Индейских территорий и юго-запад Канзаса с точки зрения телеграфа были совершенно бесперспективны. Вместо ферм и деревень – только отдельные индейские стойбища; дикие индейцы, от которых ежесекундно надо ожидать нападения; стада бизонов, которым лучше не попадаться на пути – сметут и не заметят; редкие белые охотники, добывающие здесь бизоньи шкуры; полное отсутствие деревьев, пригодных на столбы. Делать тут телеграфистам нечего.

— Собственно, все, — сказал Джейк Дугласу.

— Ага, — ответил тот и зашелестел страницами блокнота. Все-таки он во время рассказа Джейка не только человечков рисовал, а еще и какие-то стенографические записи сделал. — Теперь бери карандаш, бумагу и пиши ответы на мои вопросы. Только не «да-нет», а подробно. Вопрос первый: какова была цель предпринятой экспедиции?

— Доставить Фокса в Денвер-сити, — хмыкнул Джейк. — Но самолетов пока не изобрели.

— Чего-чего не изобрели? — поднял голову от своего блокнота Дуглас.

— Ну, Дэн рассказывал, сейчас такое пробуют изобрести: вроде механической птицы, чтобы летало и пассажиров брало, как почтовый дилижанс.

Дуглас помолчал, обдумывая услышанное, а потом спросил:

— Слушай, а Дэн – он тебе странным не кажется?

— Так иностранец же! — ответил Джейк. — Как же он может быть не странным?

7

Маркиз де Сен-Люк, унося ноги от санкюлотов и гильотины, сделал очень важное открытие: оказывается, обширные земельные владения не спасут от бедности, если ты вынужден эмигрировать из революционной Франции, где они остались. А вот бриллианты имеют довольно большую ценность и при этом их легко спрятать и увезти с собой. Драгоценности покойной матушки избавили маркиза от печальной нищенской участи, и он прибыл в Новый свет во вполне достойных условиях, а не трюмным пассажиром. Наученный горьким опытом, покупать себе земли маркиз не спешил, однако от луизианской плантации, пошедшей в приданое его юной жене, отказываться не стал. Луизиана ему в общем-то нравилась, несмотря на климат и варварское обращение с французским языком.

Любовь к бриллиантам он сумел внушить и супруге, тем более, что и у той в жизни был эпизод, когда семье пришлось бежать, бросив дом и обширные земельные владения: на Гаити восстали негры, и спастись от бывших рабов удалось буквально чудом. Хорошо еще, что родители ее матери жили в Луизиане и приняли обнищавшее семейство: зятю дали в управление одну из плантаций, а заневестившейся внучке отписали другую. Богатая была семья, что и говорить, но в дореволюционные времена они и мечтать не могли породниться с маркизом.

Юная маркиза оказалась довольно равнодушна к драгоценностям как к украшениям, но к ценности алмазов равнодушия у нее не наблюдалось, поэтому камни супруги де Сен-Люк покупали часто без оправ – чтобы они просто лежали в шкатулке. Здесь же в шкатулке лежала тетрадка, где было записано, сколько камней, у кого и за какую цену было куплено. Из шкатулки никогда ничего не вынимали, это были накопления на самый черный день, когда остается только хватать самое ценное и делать ноги. Но черный день все не наступал, дела у маркиза шли успешно, а потом он умер, и хозяйством стала управлять вдова с помощью взрослого старшего сына. Было и еще два сына, но они около матери не сидели: один стал врачом в Новом Орлеане, другой – адвокатом в Нью-Йорке. И фамилии у маркизовых отпрысков как-то незаметно американизировались: вместо пышного де Сен-Люк они стали называться просто Сент-Люками.

Дела шли прекрасно, но периодически у старшего брата возникали конфликты с матерью: она начала превращать в драгоценности все больше и больше средств, и вовсе не потому, что дальновидно предвидела тяжелые времена, а потому, что накопление бриллиантов начало принимать у нее вид навязчивой идеи. Незадолго до войны она ухитрилась обратить в бриллианты весь доход за проданный сахар, после начала войны – еще раз, и благополучное с виду хозяйство Сент-Люков из-за такой финансовой политики все глубже увязало в долгах. Не успокаивало даже то соображение, что все эти деньги никуда не делись – потому что окончательно спятившая бабка никому не выдавала, где находится сейф. Последние годы она пребывала в жуткой обиде на родню, которая не давала ей жить в такой же роскоши, как прежде, и все ждала, что приедет с Севера любимая внучка Эжени и наведет порядок. Нелюбимую внучку Оливию она постоянно лишала наследства – на словах, потому что когда после смерти маркизы вскрыли позабытое давнее завещание (новее не нашлось), ее имущество оказалось в равных долях поделено между сыновьями и их потомками. На момент смерти маркизы все ее сыновья уже умерли, о судьбе Эжени и Александра, отрезанных войной, достоверно ничего не было известно, и только Оливия могла получить в наследство разоренную плантацию.

Все это мисс Сент-Люк рассказала мне, когда повела меня посмотреть, что осталось от былого великолепия. По дороге на плантацию мы болтали о разных пустяках вроде окрестных пейзажей и моем бытии на Индейских территориях, потому что в коляске, кроме нас, находился не только кучер-негр, но и служанка-негритянка, а посвящать их в историю с бриллиантами было неосторожно.

Со стороны казалось, что война плантации не коснулась. Я не очень-то представлял, как должно выглядеть нормально работающее хозяйство, поэтому мне все представлялось идиллическим: тростник…э-э-э… колосится (или что там ему полагается делать), из негритянской деревушки вдали от дороги доносится нестройное женское пение, птички чирикают, цветочки цветут. К господскому дому вела тенистая дубовая аллея, дом не успел обветшать на последние годы, каких-либо разрушений издали не было заметно. И только когда наша коляска остановилась у крыльца, я обратил внимание, что аллее и зарослям вокруг дома не помешал бы десяток-другой садовников, а самому дому – плотники, маляры и охрана по периметру. Часть окон была выбита с рамами, сорванные двери были заколочены досками, что, впрочем, не мешало бы желающим войти в дом через отсутствующую дверь на боковой веранде. Мы и вошли. Внутри было еще печальнее, чем снаружи. Создавалось впечатление, что бродячие негры, джейхоукеры и прочие партизанствующие элементы всю войну только тем и занимались, что искали способ как можно эффективнее разрушать мебель и этот дом выбрали в качестве полигона. Стулья были разломаны, шкафы лишились дверок и стояли с вывернутыми ящиками, обои и стенные панели содраны, паркет местами выщерблен. В выложенного мозаикой китайского дракона над камином в кабинете маркиза стреляли из револьвера, явно стараясь попасть в голову – от нее вообще ничего не осталось. Кровати в спальнях выглядели так, будто там зимовали дикие кабаны.

— Как вы думаете, сокровища еще в доме? — спросила Оливия, показывая мне подобные местные достопримечательности.

— Не знаю, — честно признался я. — А за какими вещами вы сюда приехали? Здесь вообще остались хоть какие-нибудь пригодные вещи?

— Грабители редко ищут что-нибудь на чердаках, если в их распоряжении все комнаты большого дома, — ответила Оливия. — Я надеюсь, то, что я сложила перед отъездом на чердаке, сохранилось.

Ее расчет оказался верным: внешне на чердаке все выглядело таким же разоренным, как и внизу, у самой лестницы валялись какие-то ободранные одноногие столики, пыльное рваное тряпье, несколько тюфяков, из дыр которых лезла серая от времени вата. А дальше стояли простые щелястые ящики, в которых хранились более-менее ценные вещи небольшого объема: часы, картины, книги, статуэтки, столовое серебро, фарфоровая посуда. Не всем вещам такое хранение пошло на пользу, но внизу у этих предметов и такого шанса сохраниться не было.

— Возьмем вот эти часы, — сказала Оливия, показывая на продолговатый ящик, напоминающий детский гробик. — За них даже сейчас в Новом Орлеане можно выручить двести долларов.

Я поднял ящик и понес его вниз. Сзади Оливия пошуршала чем-то и спустилась несколько минут спустя со шляпной картонкой и большим бумажным пакетом. Мы вынесли отобранные вещи на крыльцо и стали размышлять, что бы такое означал рисунок и вообще, имеет ли он хоть какое отношение к спрятанным старухой бриллиантам.

— Скорее всего, — рассуждал я, — ваша бабушка и в самом деле написала письмо о бриллиантах. Она больше любила вашу кузину, чем вас?

Оливия пожала плечами:

— Думаю, если б я была в отъезде, а Эжени пришлось возиться с бабушкой, хорошей внучкой была бы я, а Эжени – плохой.

— Как письмо вашей бабушки попало к майору Грину? Нет, я понимаю, что это вам неизвестно, но если порассуждать?

— От мистера Рэдли? — предположила Оливия. — Он написал нам два года назад, что Эжени умерла. Вроде обещал приехать, как только это будет возможно… зачем? Мы его не знали, дядя Горацио вообще кричал, что ему такой зять не нужен, и что он его пристрелит, как только увидит… Зачем ему к нам ехать?

— Ну, если у него было письмо вашей бабушки – почему нет?

— Похоже, что было, — мрачно проговорила Оливия. — Знать бы еще, что там в письме.

Мы еще раз посмотрели на присланный по телеграфу рисунок, но он нам ничего не говорил. Одно только было ясно: это вовсе не схема для вышивания. Покойная маркиза такими безделицами давным-давно не интересовалась.

— У меня впечатление, что никаких бриллиантов здесь давным-давно нет, — сказала Оливия, показав рукой на разгромленную гостиную. — Разве здесь могло сохраниться хоть что-то?

— Что угодно могло сохраниться, пока дом не разобрали по камешку, — оптимистично сказал я.

— А может, оно и не в доме? — вдруг встрепенулась Оливия.

— А где?

Девушка глядела на большой порядком запущенный розарий перед верандой.

— Розы, насколько помню, высажены по какому-то рисунку, — проговорила она. — Может, это и есть…

— Ваша бабушка обожала садоводство? — спросил я, размышляя. — Сама полола, рыхлила, пересаживала кустики?

— Нет, конечно. Садовник…

— Значит, клада в розах нет, — сказал я.

— Да, но что еще может быть вот такими… кубиками? — она показала на рисунок с огромными пикселями.

— На самом деле, — объяснил я, — никаких кубиков на картинке вашей бабушки нет. На самом деле, рисунок выглядит скорее всего вот так, — я положил лист с «телеграммным» рисунком между страниц блокнота и на чистом листе провел по еле угадываемым квадратикам извивистую линию. — Но при передаче по телеграфу изображение поневоле искажается. Можно, конечно, достигнуть большего разрешения, если разбить рисунок на большее количество квадратов, но передача займет очень много времени, не говоря уже о том, что при передаче непременно появятся ошибки. Поэтому надо бы угадать по такой линии – что это такое. Наверняка, на этих линиях есть какие-нибудь детали, подробности…

— Подробности… — прошептала Оливия. — Я знаю, что это!

Она схватила меня за руку и потащила в кабинет маркиза.

— Вот!

Я посмотрел на остатки мозаичного дракона над камином. От головы, как я уже упомянул, ничего не осталось, да и хвост на присланном рисунке оказался длиннее, но в целом линия тела примерно совпадала, и лапы из тела дракона торчали примерно в тех же местах, где от линии отходили «веточки». И еще какие-то лохмы в разные стороны торчали, не то перья, не то бахрома, на «телеграфном» рисунке их явно не учитывали, зато они мешали опознать в мозаичном драконе присланную кривулю.

— Думаю, это оно, — признал я.

— И что? — растерянно спросила Оливия. — Как открыть тайник?

Привстав на цыпочки, я потрогал ладонями ячейки мозаики.

— Какого же роста была ваша бабушка?

— В кабинете была стремянка, — поняла мой вопрос Оливия и показала на высоченные, под потолок, книжные шкафы. Да, стремянка для таких шкафов была необходима. Однако сейчас ее не было. Я передвинул к камину более-менее сохранившееся кресло и встал на мягкое сиденье ногами. И что?

— Почему-то на рисунке две лапы с кружочками, — подсказала Оливия. — Хотя на самом деле они все почти одинаковые.

Я глянул сверху на помеченные кружками лапы и поставил одну ладонь на одну, а вторую – на вторую. Потом передвинул кончики пальцев, кроме больших, на длинные золотистые когти дракона. «Четыре клавиши здесь, четыре там», — мелькнуло в голове. И надавил на клавиши. Когти подались под моими пальцами, и внизу, где мозаичная стена соединялась с каминной полкой, выехал незаметный ранее мелкий, но широкий ящик. В ящике стояла скромно оформленная шкатулка из красного дерева, напоминающая по форме и размерам чемоданчик-дипломат.

— Оно?

Оливия медленно открыла шкатулку, подняла лежащую сверху тетрадку и показала камешки, насыпанные в углубления бархатного ложемента. Приподняв верхний вкладыш, Оливия открыла второй, где были разложены ожерелья, серьги и кольца. Уровнем ниже снова лежали камни россыпью, но более крупные.

— Ура! — шепотом сказал я.

8

Помнится, давным-давно, в первые часы попадания в этот век, валяясь с затуманенным сознанием на палубе «Султаны», я размышлял, нет ли на Миссисипи города Александрия, раз уж города Мемфис и Каир точно есть. И вот, нашлась Александрия! Правда, не на самой Миссисипи, а на ее притоке Ред-ривер, но до Миссисипи тут рукой подать.

Впрочем, вернусь немного назад, к череде тех событий, которые привели меня сюда, на александрийский берег.

Итак, сокровище мы нашли. Осталось подумать, как его вывезти, не показывая и не рассказывая всем встречным-поперечным.

Наиболее логичным показалось нам спрятать бриллианты в часы.

Найденная шкатулка в футляр часов не помещалась, поэтому мы пересыпали камни в бумажные фунтики, фунтики сложили в мешочек, мешочек завернули в какие-то юбки, а уже этот сверток уложили в часовой футляр, в то отделение, где должен был ходить маятник.

Дальше оказалось, что в мисс Оливии Сент-Люк пропадает великая актриса. Всем знакомым, подвернувшимся по дороге домой, она рассказывала свои планы: съездить в Новый Орлеан повидать родственников со стороны матери, а заодно продать часы, и если удастся выручить за них больше сотни долларов – съездить в Сент-Луис и попробовать разузнать там о судьбе Эжени.

Встречные со скепсисом смотрели на часы, подозревая, что продать их вообще не удастся, но вежливо поддакивали и желали удачной поездки и легкого пути.

И следующим днем мы двинулись в дорогу: сначала в тряской допотопной карете, изображающей из себя дилижанс, потом на пароходе: Уошито, Ред-ривер, какие-то протоки или каналы – и Миссисипи, Отец Вод.

Транспортировка бриллиантов оказалась выматывающим занятием. Никогда так не нервничал, даже на Индейской территории, пока не добрались до парохода, револьвер держал под рукой и вполне мог ранить сам себя – говорят, бывает такое с малоопытными стрелками. Мисс Оливия же порхала как бабочка и щебетала как птичка. Футляр с часами, над которыми она тряслась как над величайшей драгоценностью, рассказывая всем, кто желал и не желал услышать, как она надеется эти часы продать, поставили в дамскую каюту. Владелицу часов старались не разочаровывать, но господа, с которыми пришлось делить мужскую каюту мне, говорили, что в Новом Орлеане сейчас антиквариат продают по бросовым ценам: богатые плантации Луизианы разорены войной, а когда не хватает денег, чтобы купить еды, как-то не очень будешь склонен сохранять фамильные ценности.

— Этой зимой в Александрии, — рассказывал один из пассажиров, — фунт бекона стоил пять долларов, а фунт муки – три…

Разговор переключился на то, где, что и сколько стоит сейчас в Луизиане, но все сошлись на том, что три доллара за муку – это слишком дорого. Что такое фунт муки? Безделица, семью не накормишь, а вот в довоенные времена на три доллара…

Беседа переходила на воспоминания о старых добрых временах, поминались и лихие новые, и я наслушался столько историй о коррупции среди доблестных северных офицеров, что мог писать скандальную разоблачительную статью и получать Пулитцеровскую премию. От представителей военных сил не отставали и гражданские, которые начали наезжать с Севера в конце войны, а как бои закончились – вообще как саранча на Юг полезли. Я слушал и помалкивал, потому что представлял из себя прямо таки эпичный портрет «саранчи»: неизвестно кто неизвестно откуда, приличного костюма нет, в полупустом саквояже сплошной секонд-хэнд. Спекуляциями и контрабандой, правда, не занимаюсь, но на мне ж это не написано, да. Впрочем, мисс Оливия тут же растрепала всем пассажирам, что я еду прямиком с Индейских территорий, а покупкой костюма буду заниматься в Новом Орлеане, когда получу жалование от телеграфной компании.

— Собираетесь задержаться в Новом Орлеане? — спросили меня.

— Не думаю, — ответил я. — Скорее всего, снова пошлют на Индейские территории.

— Зачем индейцам телеграф?

— А ружья зачем? — спросил я. — Пригодится…

В общем, никто не видел ничего странного, когда я маялся бессонницей, прислушиваясь ночами к любым шорохам, доносящимся из кают: человек приехал с дикого-дикого Запада и сам немного одичал. Между тем, если б меня спросили, насколько опаснее было путешествие по Индейским территориям, я бы честно сказал, что ничуть не опаснее, чем по Арканзасу с его бушвакерами или Луизиане с джейхоукерами. Везде бандиты. Это только на бумаге война уже кончилась. Ну, на пароходы сейчас вроде бы уже не нападали, а вот на дилижансы – это сколько угодно.

Новый Орлеан оказался огромным городом. Не по меркам XXI века, разумеется, но после арканзасских и луизианских городишек, где три тысячи населения – о, большой город! — самый большой и самый прославленный город Юга казался настоящим мегаполисом. Мне не было известно, сколько здесь сейчас живет народу, но до войны, уверяла мисс Оливия, население перевалило за полторы сотни тысяч. Из них примерно половина белых, а среди белых – половина франкоязычных. Половина? Да мне показалось, что здесь вообще по-английски никто, кроме военных, не говорил, а все гражданские болтали между собой по-французски или по-испански. Я, если честно, слегка растерялся. А Оливия без проблем и комплексов подозвала каких-то негров, указала на наш багаж, самую весомую часть которого составляли часы, и велела сопроводить к извозчику. И с неграми, и с извозчиком она ловко сторговалась – мне в их трескотне было понятно разве что слово «доллар», — и вот мы уже едем в коляске, мисс Оливия оживленно показывает мне местные достопримечательности, удивляется изменениям, произошедшим за военные годы, и расспрашивает немолодого негра, который правил экипажем.

В городе, несмотря на военные потрясения, было чисто; Мемфис на фоне Нового Орлеана вспоминался как натуральная помойка. Оказалось, военный комендант города строго следил за санитарией, и в городе за последние годы не было ни заметных вспышек холеры, ни дизентерии, и разве что желтая лихорадка продолжала наносить удары.

— Болотистая местность, низины, — вставил я свое мнение. — Комаров, наверное, много.

— Вы думаете, желтая лихорадка от комаров? — удивилась Оливия. — Не от гнилостных миазмов?

Я пожал плечами, потому что так и не удосужился узнать, насколько в 1865 году продвинулась микробиология.

Мы проехали мимо конной статуи Эндрю Джексона – от него, похоже, на Юге никуда не деться, свернули на оживленную торговую улицу, и остановились у дома, где жили родственники Оливии: дядя мистер Робинс, его жена и две дочери. Оливии родственники очень обрадовались, а меня сперва восприняли как транспортно-погрузочное дополнение к часам, но Оливия представила меня как телеграфного инженера прямиком из индейской глуши, и Робинсы, хотя и продолжали смотреть с сомнением на мои джинсы, все же простерли свое радушие и гостеприимство и на меня. Нас усадили на диван, напоили кофеем с пышками и расспросили, не было ли трудностей в дороге. Оливия заверила, что никаких дорожных происшествий не случилось. Я спросил, не поздно ли еще пойти в магазин, потому что миссис Робинс, при всем своем радушии и манерах, посматривала на меня так, будто я явился в оперу в одних плавках. Все-таки пора наконец перестать пугать дам и обзавестись пристойным костюмом. Мистер Робинс тут же высказал желание меня сопроводить, и мы степенно пересекли наискосок улицу и вошли в магазин мужского платья.

Новый Орлеан был занят северянами еще в 1862 году, а потому всякого рода политические протесты давно потеряли остроту, стоило только повесить парочку протестующих. Мужчины стали осторожнее, зато за дело взялись дамы: не будут же северяне вешать женщин! Они и не вешали. Бесчеловечный генерал Батлер, не долго думая, издал приказ, в котором женщины, оскорблявшие офицеров и солдат Союза, приравнивались к проституткам, и обращаться с ними разрешалось как с проститутками.

— Вы только подумайте, какая подлость! — воскликнул, рассказывая мне это, мистер Робинс и быстро огляделся, не расслышал ли кто чужой эти неосторожные слова.

Но наш разговор был услышан только хозяином магазинчика. Он смерил меня взглядом, задержавшись на джинсах, и спросил, что нам угодно.

— Я бы хотел купить костюм, — сказал я. — В смысле, мне надо все, чтобы выглядеть прилично, кроме нижнего белья. Не шикарное, я не собираюсь посещать балы. Просто такая одежда, чтобы на меня не оглядывались с подозрением, как на оборванца.

Хозяин магазинчика еще раз внимательно рассмотрел мои джинсы и решительно снял с вешалки несколько пар штанов. Вскоре выяснилось, что штаны и пиджак вовсе не обязательно иметь из одного материала (я, впрочем, примерно так и предполагал, насмотревшись людей на улицах), жилет можно не носить, но лучше все-таки носить, и все предлагаемые мне штаны требуют подтяжек. Причем это не эластичные подтяжки, знакомые мне по двадцать первому веку, а простые матерчатые помочи. Я со вздохом показал хозяину петли для ремня на джинсах; хозяин успокаивающе махнул рукой: пришьем, если что. И пришили.

В результате я обзавелся светло-серыми брюками в тонкую ненавязчивую полоску и однотонным сюртуком чуть темнее. Рубашку и шейный платок мне доставили из соседнего магазинчика. Тут же обнаружилось, что мне нужны запонки, но с этим я решил разобраться позже, а пока просто подкатал рукава рубашки, чтобы не высовывались из-под рукавов сюртука. Сапоги я оставил пока прежние, а в шляпную лавку мы заглянули по дороге обратно в дом Робинсов. Выяснилось, что цилиндр или котелок я надену на голову разве что под угрозой смертной казни. Мы перемерили все, что имелось в лавке, потом хозяин, явно стесняясь хорошо знакомого ему мистера Робинса, сообщил, что пару дней назад с Севера прислали шляпы нового фасона, на пробу. Он вынес образец и честно сообщил, что шляпа явно не стоит пяти долларов, которые за нее просят. Я примерил и сразу сказал, что беру. Не бог весть что, конечно, но сойдет. Ничего более похожего на классическую ковбойскую шляпу мне явно не найти. Потом я догадался заглянуть внутрь шляпы, чтобы прочитать имя изготовителя. Стетсон. Вот тебе и раз.

Часами и бриллиантами мы занялись на следующий день: налегке прошлись с мисс Оливией по улице до магазина фирмы «Льюис и сыновья» и попросили мистера Айзека Льюиса уделить нам время. Мистер Айзек, похоже, относился к сыновьям: ему было немного за тридцать, и его дети, если они у него были, вряд ли могли быть компаньонами. Нашему Фоксу этот мистер Льюис явно не приходился ни родственником, ни даже однофамильцем; Фокс честно унаследовал свою фамилию от валлийских предков, а вот предки мистера Айзека, скорее всего, были Леви, или Левенштейны, или, быть может, и вовсе Сегаловичи.

Мистер Айзек был в теме: последние партии бриллиантов были прикуплены бабушкой де Сен-Люк через его фирму. Кроме того, пару месяцев назад он прислал Оливии письмо, в котором высказывал желание выкупить часы, если у хозяйки появится намерение их продать. Какой-то британский коллекционер уже лет десять горел желанием приобрести эти часы в свою коллекцию. Так что, вопреки мнению скептиков, за часы удалось выручить двести пятьдесят долларов.

А вот с бриллиантами было хуже. То есть, конечно, мистер Айзек был не прочь приобрести их по дешевке, но Оливия не высказывала желания их по дешевке продавать. Может быть, где-нибудь в Нью-Йорке за камни и можно было выручить настоящую стоимость, но на Юге предметы роскоши фантастически обесценились.

Пока Оливия обсуждала с мистером Айзеком финансовые перспективы, я вспомнил, что мне надо бы купить запонки и попросил еще более младшего мистера Льюиса, Соломона, показать что-нибудь недорогое. Юноша тут же заверил меня, что при существующих ценах я могу себе позволить по-настоящему достойные вещи, но я его оборвал:

— Я собираюсь вернуться в места, где могут убить за лишний доллар в кармане. Так что я бы предпочел что-нибудь дешевое и неброское. Я, в конце концов, не пароходный шулер.

Юнец с кислой миной показал мне запонки подешевле, и я выбрал скромные серебряные с розовыми перламутровыми вставками, продемонстрировав, несомненно, свой плохой вкус. Пока расплачивался, зацепил краем глаза что-то непонятное в футляре, поэтому повернулся и рассмотрел повнимательнее.

— Вечное перо, — без особого энтузиазма сообщил мне юноша, решивший, что покупатель из меня хреновый.

— Прямо-таки вечное?

Я не мог поверить глазам: в этом веке, оказывается, уже существовали авторучки! Я-то полагал, что здесь пишут исключительно гусиными перьями или вставочками с железными перьями, ничего более навороченного мне не встречалось. И вот на тебе!

— Оно дорогое, — на всякий случай предупредил юноша, заметив мой интерес.

— Сколько?

Соломон назвал цену и честно добавил:

— Обычным пером писать удобнее.

Ну это смотря кому. Я вроде и писал редко, но необходимость чуть не через слово макать перо в чернильницу меня раздражала. Прикольно, конечно, но когда не развлекаешься, а по делу пишешь – жутко выводит из себя. Я прикинул: остатков моего жалования хватит на пароходный билет до Шривпорта, а там как-нибудь и без денег перебиться можно. В крайнем случае, займу у Нормана.

— Беру! — решительно сказал я.

Потом я проводил мисс Оливию домой и отправился разузнавать, когда ближайший пароход до Шривпорта. На пристанях удалось разобраться без переводчика; все-таки английский язык в городе понимают. Оказалось – сегодня вечером пароход есть, и пассажиров берут, так что я заторопился назад за своим саквояжем.

Узнав, что я вот-вот уезжаю, Оливия очень удивилась.

— Но мы же не успеем!

— Что не успеем? — оглянулся я, занятый укладыванием в саквояж моих джинсов.

— Поделить бриллианты, — тихо сказала Оливия.

Я выпрямился и посмотрел на нее.

— Я обещала вам половину, — напомнила она.

— А я не обещал вам, что возьму, — возразил я. — О чем спорить? Если б бриллианты принадлежали не вашей бабушке, а какой-нибудь совершенно незнакомой маркизе, я бы ничего не имел против дележа. А так – я что, грабитель, что ли? Отбирать у вас половину наследства только за то, что помог его найти? Да вы и сами в конце концов нашли бы.

— Нет, — ответила она. — Потому что те люди приехали бы из Канзаса с письмом. И мне ничего бы не досталось. А вы специально приехали, предупредили, потом еще до Нового Орлеана помогли доехать, хотя вам совершенно сюда не надо было… Какой же это грабеж?

— Самый настоящий, — сказал я. — Мне так кажется.

И вот сутки спустя я сижу на прогулочной палубе парохода, полистываю прихваченную в дорогу книжку Эдгара Алана По и посматриваю на Александрию-не-на-Ниле. Смотреть особо не на что: несколько месяцев назад город был сожжен отступающими северянами, и только католический собор остался торчать в центре пепелища. Жители большей частью разбежались, но наиболее упертые остались в убогих времянках. Несмотря на то, что война давно считалась оконченной, отстраивать город по новой они вроде бы не спешили. А может быть, решали пока вопрос, стоит ли расчищать пожарище или проще будет построить дома на новом месте.

Выше Александрии Ред-ривер становилась ограниченно судоходной, там были пороги и суда с большой осадкой в низкую воду не могли их проходить. В прошлом апреле несколько ганботов северян застряли там и никак не могли выбраться в Миссисипи. Пришлось срочно построить дамбу и поднять уровень воды в реке, чтобы увести корабли от обстрела конфедератскими пушками. Однако нашему пароходу мели не угрожали: и осадка была меньше, и в Луизиане как раз наступил сезон гроз и ливней, а уровень в низовьях Ред-Ривер зависел не столько от того, сколько воды приходило с верховьев, сколько от полноводности речек и ручьев, впадавших в Ред-ривер здесь, в Луизиане. Так что до Шривпорта мы добрались без проблем. Я поймал попутку… э-э-э… то есть, конечно, напросился в фургон к военным и мы довольно живо, если учесть гужевой транспорт, покатили на восток, туда, где Норман, единственный из нас всех, честно отрабатывал зарплату.

Первыми я заметил нашу бригаду, которая копала ямы и около ям раскладывала столбы; эта бригада обычно опережала вторую миль на пять. А примерно через часа полтора, когда начали уже собираться сумерки, увидал, как начинает располагаться на ночлег вторая бригада. Негры ночевали обычно под повозками, белый бригадир – в фургоне, а Норман, как я узнал от бригадира, остановился на недалекой ферме.

Я пошел было туда, но не успел и пяти шагов сделать, как бригадир сообщил равнодушно:

— Об инженере только что двое каких-то парней спрашивали. Пошли к нему.

Я оглянулся, не поняв:

— Двое парней? — мелькнула мысль, что Джейк с Фоксом каким-то фантастическим способом так быстро добрались сюда из Канзаса. — Один – лет семнадцати, рыженький такой?

— Обоим за тридцать, — возразил спокойно бригадир. — Похожи на джейхоукеров.

Ему-то что? Главное, не встревать в чужие разборки, а Норман был чужаком, как и я, в этих местах.

Я бросил свой саквояж на землю, нашарил револьвер и коробочку с патронами и рысью припустил к ферме через кустарник. «Хорошо бы я ошибся», — стучало в голове.

Не ошибся.

Я не стал, весь такой красивый, выскакивать прямо во двор, а подкрался и осторожно выглянул из-за угла какой-то хозпостройки. Хозяин фермы с домочадцами изображал «ничего не вижу, ничего не слышу»: осторожно выглядывал из окошка, что там творится во дворе, и отдергивал пацаненка, который лез подсмотреть в щелку плохо прикрытой двери.

Норман сидел на земле перед крыльцом и держался за голову. От виска по щеке и шее текла кровь.

Над ним стоял парень и размахивал в воздухе большим револьвером. Второй был поспокойнее, стоял в трех-четырех шагах. Я видел его в профиль; и холодная сдержанность этого парня мне не нравилась еще больше, чем истеричная взвинченность его приятеля.

— Где камешки? — тихо спрашивал спокойный.

Норман вздохнул.

— Какие камешки? — спросил он устало.

Нервный замахнулся, спокойный окоротил его одним возгласом и продолжил:

— Бабкины камешки.

Я понял. Бандиты доехали до Вернона, обнаружили, что клад уже изъят, расспросили, узнали о визите «телеграфного инженера», посмотрели в газетное объявление и отправились к прокладываемой трассе. Пока я мотался в Новый Орлеан и обратно, как раз и успели сюда добраться.

Других инженеров здесь не нашлось, только Норман. Значит, клад у Нормана.

Сейчас Норман объяснит, что в Вернон ездил я, они пристрелят его, и начнут искать меня.

— Господа, — устало проговорил Норман. — Ну вы подумайте – где я здесь бриллианты прятать буду? Возить их с собой на радость всем окрестным мародерам? Я их в Джексоне запрятал, в надежном месте.

— Где в Джексоне? — спросил спокойный.

— Ну… — затруднился Норман. — Я и не знаю, как объяснить. Там дерево такое… дуплистое.

— Какое дерево? — почти ласково проговорил спокойный.

— Дуб, — объяснил Норман.

— Да там десятки дубов! — взвыл нервный.

— Ну да, — подтвердил Норман. — И в двадцати шагах камень…

— Он нас обманывает, — сказал спокойный.

Я как раз решил, что первым буду убивать нервного: другой, может, и опаснее, но он повернется и будет стрелять в меня. А вот если я первым застрелю спокойного, нервный неизвестно куда будет стрелять, а скорее, в Нормана.

И я выстрелил раз – в спину нервному, и выстрелил два – в сторону спокойного, и выстрелил три, радуясь, что успел подстрелить его раньше, чем он меня, и уже вряд ли успеет, потому что я всадил пулю ему в лоб. Потом повернулся и выстрелил в голову нервного, но это, кажется, уже было лишним.

Норман, прищурившись, смотрел на меня. Я подошел ближе и пинками отбросил оружие подальше от трупов.

— Рад тебя видеть, — выговорил Норман, размазывая кровь по щеке.

— А уж я как рад, — пробормотал я и сел на землю напротив Нормана. Ноги не держали. Кажется, я сильно перетрусил.