Узда для Троцкого. Красные вожди в годы Гражданской войны

Глава 1 «По существу характер жалобы». Троцкий, Вацетис и Реввоенсовет Восточного фронта[276]

Российские социал-демократы прекрасно знали историю Великой Французской революции (и остальных революций) и понимали: в периоды политической дестабилизации обладание армией означает обладание властью, в конце революций к власти приходят Вильгельмы Оранские, Оливеры Кромвели и Наполеоны Бонапарты. Поэтому вождь мировой революции В.И. Ленин, у которого конспирология была неотъемлемой частью мышления[277], организовывал назначения на высшие политические посты в военном ведомстве лично преданных людей, не имевших никакого отношения к армии (Н.И. Подвойский), не великих политиков или находившихся под судом по обвинению в измене (члены утверждённого 2-м Всероссийским съездом Советов Комитета по делам военным и морским В.А. Антонов-Овсеенко, П.Е. Дыбенко и Н.В. Крыленко). Обратим внимание на тот факт, что в октябре 1917 г. Ленин организовал утверждение вместо единоличного военного руководителя целый Комитет из трёх человек, а когда оформившаяся на его основе коллегия Наркомата по военным делам РСФСР (Наркомвоена) выявила свою полнейшую недееспособность — Высший военный совет из трёх членов [см. Документальное приложение, № 1], один из которых профессиональный военный и брат Управляющего делами СНК РСФСР В.Д. Бонч-Бруевича (генерал М.Д. Бонч-Бруевич), второй — преданный, но недалёкий старый большевик (К.И. Шутко), даже не понявший, какими соображениями руководствовался вождь при создании Высшего военного совета и назначении самого Шутко его членом [см. Документальное приложение, № 2], третий — левый эсер П.П. Прошьян, выведенный из Совета при первом же удобном случае для устранения возможного контроля второй правящей (до июля 1918 г.) партии — левых социалистов революционеров (ПЛСР) — над военным строительством. Представляется, что постановка во главе армии коллегиальных органов и назначение на руководящие должности в военном ведомстве людей из второго, а то и третьего эшелона большевистской верхушки было направлено на противодействие установлению военной диктатуры даже под угрозой серьёзного ослабления армии.

С первых же дней революции всячески вмешивался в дела военного ведомства и предлагал назначить самого себя высшим военным руководителем Л.Д. Троцкий. Весной 1918 г. В.И. Ленину, в условиях необходимости скорейшего создания массовой регулярной армии, пришлось, скрепя сердце, уступить настойчивым требованиям Л.Д. Троцкого и его сторонников в петроградской части ЦК (прежде всего А.А. Иоффе, в котором уже можно было угадать выдающегося советского дипломата) и назначить Троцкого главой военного ведомства.

Важно подчеркнуть, что персональный состав высшего военного руководства, за исключением П.П. Прошьяна, входившего в Высший военный совет весной 1918 г. на основе соглашения центральных комитетов партий Большевиков и Левых эсеров, определялся исключительно Советом народных комиссаров. Таким образом, Троцкий не сам подбирал себе непосредственных подчинённых, этим занимался Ленин, в результате чего существовало некое квазиравенство между председателем Высшего военного совета и членами Совета, в т.ч. бывшим царским генералом Бонч-Бруевичем. Притом, что история Второй Пунической войны, которая всегда интересовала В.И. Ленина, учит о том, что уравнение власти диктатора и начальника конницы — угроза армии. Впрочем, в ситуации 1918 г. ленинский ход был абсолютно оправдан: едва добившись назначения наркомом по военным делам, Троцкий поставил в правительстве вопрос об установлении своей диктатуры — создании Высшего совета народной обороны под собственным председательством. СНК, мягко говоря, нескромное предложение Троцкого отклонил, однако Мефистофель революции от своих амбициозных планов отнюдь не отказался. В Высшем военном совете Троцкий был окружён рядом партийцев из второго и третьего эшелона большевистской верхушки[278], а также генералом М.Д. Бонч-Бруевичем с одной-единственной целью — не допустить военный переворот[279].

Как известно, положение во властной элите главы военного ведомства зависит прежде всего от того, ведутся или нет военные действия. В декабре 1917 г. началась военная интервенция — против нашей страны выступила Румыния, оккупировавшая Бессарабию, в марте 1918 г. интервенция стала полномасштабной: в неё включилась Антанта. В мае 1918 г. положение осложнилось до невозможности, поскольку к Поволжью стал стремительно продвигаться сформированный из пленных чехов и словаков корпус, формально являвшийся составной частью французской армии. И всё это на фоне постоянного давления немецких частей на иррегулярные вооружённые силы Советской России, т.е. нарушения заключенного 3 марта мира с Германией, который сам вождь мировой революции называл не иначе, как «позорным»[280].

Для Советской республики положение было критическим, однако именно такое положение способствовало укреплению властного авторитета Л.Д. Троцкого, который однажды признался в интервью Российскому телеграфному агентству при ВЦИК, что «если бы чехословаков не было, то их следовало бы выдумать, ибо в обстановке мирного времени нам никогда не удалось бы создать в короткий срок сплочённой, дисциплинированной, геройской армии»[281].

Первым Главнокомандующим войсками Восточного фронта стал М.А. Муравьёв. Его личности в исторической литературе уделено мало внимания. Единственная биография была написана в 1927 г. в эмиграции одним из его бывших сослуживцев — В.Н. Пасторкиным — и использована, вероятно, только выдающимся специалистом по истории военной контрреволюции в России Г.З. Иоффе. Муравьёв происходил из крестьян Костромской губернии, в 11 лет вследствие эпидемии холеры остался круглым сиротой. Покровительством местной помещицы окончил учительскую семинарию, затем — Казанское пехотное училище. Уже тогда Муравьёв проявил повышенную нервность, моральную неуравновешенность и карьеризм. Муравьёв был до крайности независим, чтобы не сказать — дерзок, необычайно храбр и болезненно самолюбив. Прошёл всю русско-японскую войну, был ранен, считал себя обделённым наградами. К Первой мировой войне Муравьёв дослужился до капитанского чина (соответствует современному майору). Война, которую современные историки, старательно вписывая Россию в «мировой контекст», стали в духе стран-победительниц называть «Великой», способствовала взлёту самолюбивого Муравьёва: проявив личную храбрость, он заслужил георгиевское оружие и получил чин подполковника. В 1916 г. Муравьёв получил тяжёлое ранение и был направлен (с его согласия) в школу прапорщиков, продолжая числиться в штате своей прежней части. Февральская революция открыла перед такими людьми, как Муравьёв, новые горизонты. Полностью отдавшись революционной стихии, подполковник устремился «к наполеоновской славе» (выражение Г.З. Иоффе). В первых числах марта 1917 г. Муравьёв уже арестовывал командующего Одесским военным округом генерала М.И. Эбелова в качестве командира революционного отряда. Замеченный верхами, Муравьёв переведён в Петроград и стал одним из инициаторов сформирования «революционных ударных батальонов» для участия в готовившемся «наступлении Керенского». В ходе этого наступления, настолько же удачного вначале, насколько провального в конце, подполковник получил ранение в голову — недостаточно серьёзное, чтобы это помешало ему вернуться в столицу и окунуться в политическую деятельность. Точные сведения о политических «пристрастиях» Муравьёва отсутствуют — очевидно, за неимением оных. Как и любой военный профессионал, в душе этот человек испытывал, по свидетельству Пасторкина, глубокое презрение к революционным массам, что не мешало ему «плыть по течению, захлестнувшему всю Россию». По непроверенным данным, летом 1917 г. Муравьёв был гостем на заседаниях прокорниловского «Республиканского центра». Однако, по данным абсолютно точным, в партию после провала корниловского выступления он, повернув руль влево, вступил левоэсеровскую[282]. Вовремя предложил свои услуги большевикам. 28 октября 1917 г. В.И. Ленин доверил М.А. Муравьёву ответственный пост начальника обороны Петрограда и Петроградского района[283]. Зимой 1917/18 г. Муравьёв уже командовал группой войск, сражавшейся против Каледина и Центральной рады. На Украине Муравьёв показал себя, что называется, во всей красе и в апреле 1918 г. попал под суд революционного трибунала. Председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский писал, что органы государственной безопасности «неоднократно» получали сведения о М.А. Муравьёве как о «вредном для советской власти командующем», «сознательной военной тактикой» которого стали «грабежи и насилия», принёсшие «мимолётный успех», а затем «поражение и позор»[284].

2 мая 1918 г. председатель Рязанской ЧК Бирюков направил телеграмму в ВЧК и Центральный комитет Партии левых эсеров (ЦК ПЛСР) с просьбой разрешить М.А. Муравьёву выехать в Рязань «для сдачи дел и дознания на месте»[285]. В тот же день разрешение чекистов было получено, и Муравьёв выехал[286]. 17 мая ЦК ПЛСР, заслушав вопрос «О Муравьёве», признал его «дело не партийным», т.е. отмежевался от авантюриста, но не запретил защищать его членам партии «в порядке частной инициативы»[287]. 20 мая руководство Московского окружного военного комиссариата обратилось в ЦК ПЛСР с просьбой разрешить взять на себе защиту в деле М.А. Муравьёва члену ЦК И.З. Штейнбергу: «В Центральный комитет Партии социалистов-революционеров интернационалистов. Нижеподписавшиеся ответственные советские работники, подавшие заявление в следственную комиссию о желании взять на поруки заключённого в губернскую тюрьму бывшего Главнокомандующего на гражданском фронте Михаила Артем[ье]вича Муравьёва, просят Центральный комитет разрешить т. Штейнбергу, члену Вашей фракции, взять на себя защиту Михаила Артем[ье]вича Муравьёва. Считаем необходимым предупредить, что т. Штейнберг об этом уже извещён и принципиально не возражает. О решении Вашем просим известить нас и т. Штейнберга»[288]. Решение ЦК ПЛСР: «Заслушав заявление [пропуск в тексте, оставлено место для слова. — С.В.] о разрешении члену ЦК Штейнбергу выступить защитником Муравьёва, Центральный комитет считает, что партия как таковая, не будучи ни в коей мере связана с Муравьёвым и не неся ответственности за его действия, не может, в лице своего руководящего органа, ставить вопрос о поручении кому-либо из ответственных работников выступления в деле Муравьёва. Разрешение вопроса о принятии т. Штейнбергом или кем-либо из ответственных работников на себя защиту ЦК» всецело предоставлял им самим «в порядке личной инициативы и учёта всех обстоятельств дела»[289]. Однако в порядке личной инициативы в качестве ходатая за Муравьёва выступил не кто иной, как заместитель председателя ВЧК левый эсер В.А. Александрович. К тому же ухудшение общего положения Советской России весной 1918 г. потребовало мобилизации всех военных кадров, имевшихся в распоряжении большевистского руководства[290]. М.А. Муравьёв выкрутился и вскоре опять оказался на коне.

11 июня В.И. Ленин, очевидно, начавший задолго до И.В. Сталина[291] делать ставку на людей с компроматом, от которых в любой момент можно было избавиться, подписал проект приказа об учреждении Советом народных комиссаров Революционного военного совета (РВС, Реввоенсовет) Восточного фронта в составе главнокомандующего войсками фронта М.А. Муравьёва и комиссаров Генженцова и Тер-Арутюнова для руководства всеми отрядами и операциями против выступления Чехословацкого корпуса и связанных с ним сил контрреволюции[292]. 13 июня В.И. Ленин подписал итоговое постановление Совнаркома об учреждении РВС Восточного фронта в несколько ином составе — наркома П.А. Кобозева, Главкома М.А. Муравьёва, как и предполагалось раньше, и комиссара при нём Г.И. Благонравова. Очевидно, вождь решил, что принципиальный член Совнаркома (Кобозев) и первый комендант Петропавловской крепости, который охранял арестованных в Смольном 25 октября 1917 г. министров и стал де факто чекистом раньше самого Ф.Э. Дзержинского (Благонравов), лучше справятся с ролями «нагана у виска»[293] не вызывавшего особого доверия М.А. Муравьёва[294]. 26 июня вождь принял решение о направлении к двум политическим комиссарам третьего — заместителя члена Высшего военного совета К.А. Мехоношина, получившего в это день мандат за подписью председателя Совнаркома[295]. Мехоношин успел накопить значительный военно-организационный опыт, будучи членом коллегии Наркомвоена, и к тому же обладал большим авторитетом среди военных партийцев, что наглядно иллюстрирует характеристика 1919 г., данная членом Революционного военного совета 11-й армии Ю.П. Бутягиным: «единственное авторитетное лицо для всех активных военных работников, сумевш[ее] в исключительно тяжёлые дни кошмарной болезни 11-й армии, восстания белогвардейцев 10 марта и дальнейших сложных реорганизаций армии объединить, вдохновить на крайне самоотверженную работу всё живое нашей партии»[296].

7 июля 1918 г., сразу после ликвидации т.н. левоэсеровского мятежа, отвечая на телеграфный запрос члена РВС Восточного фронта К.А. Мехоношина о том, что делать с Главкомом, В.И. Ленин, прекрасно зная, каким Михаил Артемьевич был на самом деле «левым эсером», уверенно предложил запротоколировать заявление М.А. Муравьёва о его выходе из Партии левых эсеров и продолжать осуществлять «бдительный контроль» за действиями Главкома[297]. Вождь мировой революции весьма опрометчиво выразил уверенность, что большевики ещё смогут «использовать […] превосходные боевые качества»[298] Муравьёва, поскольку амбициозный Главком почти сразу занял несколько объектов в Казани, арестовал ряд партийных работников и телеграфировал в Совнарком, германское посольство и командованию Чехословацкого корпуса о денонсации Брестского мира. Возможно, свою роль сыграла попытка вогнать Муравьёва в колею, некстати (или, напротив, весьма кстати?) предпринятая Высшим военным советом[299].

Войскам фронта и Чехословацкому корпусу М.А. Муравьёв предписал двигаться по Волге и далее на Запад для отпора наступавшим немецким войскам. В ответ 11 июля СНК РСФСР принял постановление о назначении отличившегося в Москве в ходе ликвидации т.н. левоэсеровского мятежа командира латышских стрелков И.И. Вацетиса новым Главнокомандующим войсками Восточного фронта, старого большевика К.Х. Данишевского, одного из лидеров прибалтийской социал-демократии[300], — членом реввоенсовета фронта[301]. Совнарком поставил М.А. Муравьёва вне закона, в тот же день при попытке скрыться во время ареста авантюрист был убит. Руководство советскими войсками на Чехословацком фронте временно приняли на себя члены РВС Г.И. Благонравов, П.А. Кобозев и К.А. Мехоношин[302].

В исторической литературе принято расценивать в качестве явлений одного порядка июльское выступление левоэсеровской партии 1918 г. и мятеж М.А. Муравьёва, однако прямой связи между двумя опасными событиями не было: просто мнивший себя Наполеоном Главком воспользовался обострением и без того непростой ситуации в центре. Протоколы заседаний Центрального комитета Партии левых эсеров времён украинского ареста Муравьёва и лёгкость, с которой Муравьёв порвал со временными попутчиками большевиков во власти, подтверждают, что, вообще говоря, бывший подполковник был таким же левым эсером, каким в принципе мог быть и черносотенцем — как писал Джон Донн в стихотворении о наёмнике, «Кто платит вдвое, Тот и прав вдвойне».

Направляя видных большевистских и советских деятелей а ля П.А. Кобозев на Восточный фронт, В.И. Ленин, помимо военных, дал им и политическое поручение, а именно: внимательно следить за действиями своего «неосторожного друга» — Л.Д. Троцкого. Об этом оставили свои воспоминания и П.А. Кобозев, и К.Х. Данишевский[303], и даже И.И. Вацетис. Данишевский и вовсе вспоминал о поручении В.И. Ленина направлять ему шифровки о деятельности Л.Д. Троцкого на фронте. Исследователи В.Г. Краснов и В.О. Дайнес с сомнением отнеслись к воспоминаниям Данишевского, написанным, как и большинство других мемуаров, во времена «культа личности», и не без сарказма уточнили: доказательств в биографической хронике вождя нет, за исключением одной-единственной ссылки на воспоминания самого Данишевского[304]. Следует всё же подчеркнуть, что с воспоминаниями Вацетиса не могли ознакомиться ни Кобозев, ни Данишевский: они не были опубликованы, а воспоминания Кобозева вышли в пересказе его сына только в 1970-е гг. Иными словами, воспоминания о ленинских поручениях следить за Троцким были созданы партийными и военными деятелями совершенно независимо друг от друга, что свидетельствует о достоверности содержащихся в них сведений.

Муравьёвской изменой положение на Восточном фронте было окончательно дестабилизировано, И.И. Вацетису досталось никудышное наследство (см. Документальное приложение, № 6), 22 июля чехословаки заняли Симбирск, а 25 июля — Екатеринбург[305].

Вплоть до августа 1918 г. Высший военный совет, военным руководителем которого оставался М.Д. Бонч-Бруевич (царский генерал вышел в отставку «по болезни» незадолго до ликвидации Высшего военного совета и создания Реввоенсовета Республики), «не признавал ни существования фронта, ни армии». Для Л.Д. Троцкого, как отмечали старые большевики, с подозрением относившиеся к человеку, «вчера только» (выражение И.В. Сталина) вступившего в ленинскую партию, «существовала Завеса (иррегулярные части Красной армии, противопоставленные германским частям после заключения Брестского мира. — С.В.) и группы»[306], что помешало наркому своевременно разработать детальную схему полевого управления войск. А в чрезвычайных условиях, в которых находилась Республика, ждать соответствующего решения не было времени.

Первые шаги в деле организации полевого управления на Восточном фронте были сделаны по канонам Февральской революции, восходящим к опыту Великой Французской революции. Реввоенсоветы армий строились по тому же принципу, что и РВС Восточного фронта: они представляли собой коллегиальные органы. Следует подчеркнуть, что реввоенсоветы армий Восточного фронта возникли без санкции РВС Восточного фронта[307].

В записке политработников РВС Восточного фронта (Р.И. Берзина, Г.И. Благонравова, В.В. Куйбышева и др.), составленной по этому вопросу, содержалось утверждение о вредности коллегиальности и даже её «фиктива», заключавшегося в уменьшении ответственности командарма перед главнокомандующим и обезличивании управления армиями, и как следствие — в децентрализации управления фронта.

Во главе армий ставились командующие, а при них, а также в дивизиях и полках — «политические комиссары, ответственные за политические деяния армии и штабов и за личный состав последних в политическом отношении»[308].

1 августа В.И. Ленин направил письмо членам Реввоенсовета Восточного фронта — старым большевикам П.А. Кобозеву, К.Х. Данишевскому, К.А. Мехоношину и Ф.Ф. Раскольникову — с просьбой сообщить, достаточно ли «энергично» действовал И.И. Вацетис и другие военные руководители, напоминая, что «вся судьба революции» стояла «на одной карте». Вождю была нужна «быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара»[309].

5 августа приказ Л.Д. Троцкого зафиксировал участившиеся «конфликты между комиссарами и военными руководителями». Нередко комиссары присваивали себе командные и административные функции или отравляли отношения с военспецами «мелкой придирчивостью, в духе самого недостойного местничества». Имели место случаи, когда, несмотря на присутствие комиссаров, военные руководители перебегали на сторону врагов. Троцкий напомнил, что: «1. Комиссар не командует, а наблюдает, но наблюдает зорко и твёрдо. 2. Комиссар относится с уважением к военным специалистам, добросовестно работающим, и всеми средствами советской власти ограждает их права и человеческое достоинство. 3. Комиссар не перекоряется (так в тексте. — С.В.) по пустякам, но когда бьёт, то бьёт наверняка. 4. Дальнейшее нарушение этих указаний повлечёт за собой суровые кары». И главное: «5. За перелёты тушинских воров на театре военных действий комиссары отвечают головой»[310]. По сути дела комиссары, как и командиры, отвечали за вверенные им части жизнью. С революционной вольницей в армии, восходящей к комитетам Временного правительства, Троцкий решил покончить раз и навсегда.

В соответствии с правами командиров и комиссаров фронтов и армий строились взаимоотношения в частях более низкого уровня. 11 августа был издан приказ, в соответствии с которым для руководства действиями красноармейских частей под Казанью был организован Военный совет Казанского участка Восточного фронта. Военным руководителем был назначен «генштабист 1917 года» (выпускник ускоренных курсов академии Генштаба) П.М. Майгур, комиссаром при нём — член Реввоенсовета Восточного фронта П.А. Кобозев, начальником штаба — бывший полковник П.В. Благовещенский, комиссаром штаба — старый большевик С.И. Гусев[311]. На следующий день Л.Д. Троцкий телеграфировал в Высший военный совет, в специализирующийся на «внутреннем фронте» Оперативный отдел Наркомвоена (Оперод) и Главнокомандующему войсками Восточного фронта И.И. Вацетису: «Сейчас общего командования Восточным фронтом фактически не существует. Необходимо выработать в кратчайший срок новую схему управления Восточным фронтом, сообразуя [её] с новой конфигурацией фронта. Общее командование считал бы необходимым по-прежнему оставить в руках Вацетиса». В заключение Троцкий предлагал всем трём адресатам «незамедлительно представить по телеграфу свои соображения об организации управления всем Чехословацким фронтом»[312].

И.И. Вацетис, очевидно, не желая высказываться о себе самом, соображения не представил, зато Л.Д. Троцкий получил ответные телеграммы от военного руководителя Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевича и заведующего Оперодом старого большевика из меньшевиков-интернационалистов С.И. Аралова. Первый предложил сформировать четыре группы «по типу дивизий», которые должны будут действовать по разработанному И.И. Вацетисом общему плану. Второй считал необходимым сохранение Восточного фронта как общего фронта под командованием И.И. Вацетиса для действий «против англо-французов и чехословаков»[313].

14 или 15 августа В.И. Ленин принял с докладом о причинах падения Казани одного из лично преданных товарищей — К.Х. Данишевского, в дореволюционный период — «товарища Германа». Председатель Совнаркома в подробностях ознакомился с оперативной обстановкой и принятыми Реввоенсоветом Восточного фронта мерами по организации обороны города, настроением рабочих Казани и крестьян в татарских деревнях, выяснил причины запоздалого прибытия новых пополнений и, между прочим, запросил, достаточно ли помогал фронту возглавляемый Л.Д. Троцким Наркомат по военным делам РСФСР[314]. Не доверяя Троцкому, вождь стремился получить информацию из первых рук. Между 15 и 30 августа В.И. Ленин ещё раз переговорил с К.Х. Данишевским и попросил регулярно информировать его о положении на Восточном фронте[315].

15 августа Л.Д. Троцкий телеграфировал В.И. Ленину: «Аппарат командования слаб», следствием чего стали «злоключения, местами беспричинные панические отступления и пр. Но и тут мы (Л.Д. Троцкий и его легендарный «летучий аппарат управления», сформированный в ночь на 8 августа поезд с вооружёнными до зубов архаровцами, которыми для сравнения с чертями не доставало разве что рогов и копыт. — Авт.) делаем успехи. Организовали аппарат снабжения, ввели институт военных контролёров» и т.д. «Сегодня приезжает Вацетис и новый командующий Казанского и 5-го отряда, — с оптимизмом заявил нарком. — Твёрдо рассчитываю, что всё это обеспечит нам в скором времени благоприятный перелом. Тем не менее, — подчеркнул глава военного ведомства, — я строю организацию в расчёте на длительную войну»[316]. И вот, строя эту самую «организацию», Троцкий своими распоряжениями, формально вроде бы ставя в известность РВС Восточного фронта, а фактически минуя этот ленинский по персональному составу орган, стал создавать революционные военные советы армий, поскольку постановление СНК от 13 июня декретировало лишь создание реввоенсовета фронта, а приказы Главкома И.И. Вацетиса не поспевали за оперативной обстановкой. Именно так и появился Военный совет 5-й армии[317]. В поползновениях Л.Д. Троцкого создавать органы армейского управления без санкции Совнаркома и согласия Реввоенсовета Восточного фронта И.И. Вацетис и члены РВС Восточного фронта П.А. Кобозев и К.Х. Данишевский небезосновательно усмотрели ограничение своих полномочий, широта которых была определена Совнаркомом и лично В.И. Лениным, однако глава военного ведомства применил старую тактику: лучшая защита — нападение.

Л.Д. Троцкий дал указание членам РВС Восточного фронта предложить И.И. Вацетису отказаться от решения вопросов оперативных и сосредоточиться на организационных. Реввоенсовет признал подобное предложение «по меньшей мере» бестактным, т.к. «вопрос о форме организации управления армиями не есть только вопрос политический, ибо от конструкции организации управления армией зависит успех или неуспех операции». РВС Восточного фронта отметил, что в его компетенцию входила забота о политической организации и состоянии армии. О Главкоме Троцкий писал в РВС фронта, что «Вацетис […] — член Совета и его подпись рядом с подписью других членов Совета всегда будет иметь место и под приказами, телеграммами, указаниями, проектами, воззваниями и пр. [документами] политического характера»[318].

Реввоенсовет Восточного фронта в ответ резонно заметил, что И.И. Вацетис сосредоточил на Казанском фронте «максимум лучших боевых сил и технических средств. Там же находится целый ряд комиссаров и образовавшийся Совет под непосредственным наблюдением самого Троцкого».

Постоянное игнорирование Л.Д. Троцким вопросов организации управления фронтом заставило РВС Восточного фронта апеллировать к В.И. Ленину[319]: «считая расширительное толкование декрета о военных советах наркомвоен[ом] Троцким для себя обязательным и впредь до разрешения этого спорного вопроса Совнаркомом», реввоенсовет считал «себя обязанным допустить существование образовавшихся без его ведома и против его воли военсов[етов] отдельных армий»[320]. Таким образом, РВС Восточного фронта не только высказался против существования реввоенсоветов армий, но и поднял неосмотрительно брошенную Троцким перчатку.

В ответ 25 августа Л.Д. Троцкий направил В.И. Ленину телеграмму с предложением об освежении личного состава Реввоенсовета Восточного фронта[321]. Вождь ни за что бы на это не пошёл, однако 30 августа он был тяжело ранен, и решающее слово осталось за самим Троцким. Вопрос имел принципиальное значение в свете начавшегося образования Южного и Северного фронтов. Дополнительно осложнило положение то обстоятельство, что создание революционных военных советов армий, входивших в состав Восточного фронта, одобрила коллегия Наркомвоена[322].

1 сентября Л.Д. Троцкий «преподал» «инструкции к точному выполнению» Реввоенсоветам Восточного и Северо-Восточного фронтов вследствие «имевших место недоразумений» в их деятельности. В документе РВС фронта в г. Арзамасе был объявлен Троцким «высшим руководящим оперативным и политическим органом Восточного и Северо-Восточного фронтов», непосредственно подчинённым наркому по военным и морским делам, т.е. самому Троцкому.

В соответствии с документом Главнокомандующему принадлежала «вся полнота командной власти на означенных фронтах без вмешательства в организационно-политическую сторону дела». В этой последней Главнокомандующий мог обращаться только к «наркому по военным делам», т.е. опять же к самому Троцкому, уточняя, «в какой мере те или другие мероприятия политических членов Революционного военного совета препятствуют осуществлению военных задач». Именно в руках комиссаров и членов революционных военных советов сосредоточивалась «вся полнота политического руководства». Троцкий напоминал, что комиссары не состоят при Главнокомандующем, а «являются самостоятельными и полномочными политическим руководителями армии, ответственными за её дух, дисциплину и внутреннюю связь […]; за личный состав штабов со стороны их добросовестности и революционной благонадёжности». Вследствие абсолютной «невозможности непосредственного руководства внутренней жизнью отдельных армий из одного центра» Троцкий предписал «немедленно во главе всех армий (отрядов) организовать революционные военные советы в составе одного командующего и двух комиссаров с тем же разделением функций и прав, какие установлены для Революционного военного [совета] всего фронта». Уточнялось, что командующие, как и политические комиссары Совета отделов политработы армий, утверждаются в должности народным комиссаром по военным и морским делам, т.е. опять-таки самим Троцким.

По всем вопросам переброски военных сил и средств на Восточный и Северо-Восточный фронты РВС Восточного фронта обязывался сноситься с Высшим военным советом, «сообщая каждое своё ходатайство в копии [Оперативному отделу] Наркомвоена», представлявшему собой свердловское «карманное» подразделение в ведомстве Троцкого. Инструкция устанавливала чёткую субординацию в отношениях фронтов с вышестоящими органами военного управления. Формально всё списывалось на необходимость ликвидировать «беспорядочное одновременное» обращение реввоенсоветов фронтов «в разные инстанции». На самом же деле имелись в виду постоянные апелляции руководства Восточного фронта в Совнарком как орган, принявший решение о создании Реввоенсовета Восточного фронта и непосредственно определявший его персональный состав. При необходимости новых законодательных мероприятий или изменений существующих положений и учреждений РВС фронта обязывался обращаться с соответствующим ходатайством, конечно же, непосредственно к наркомвоенмору, и только в случае невозможности наркома удовлетворить насущные потребности Восточного и Северо-Восточного фронтов за реввоенсоветами фронтов оставалось право непосредственного обращения в Совнарком, имевшего «по существу характер жалобы на деятельность» наркома. Вот тут, наконец, вещи были названы своими именами. В случае, если и на уровне Совнаркома необходимое решение не будет принято, за РВС закреплялось право апелляции к председателю ВЦИК. Оговорка об апелляциях к Я.М. Свердлову не была случайностью: летом-осенью 1918 г. был предельно лоялен к Л.Д. Троцкому именно председатель ВЦИК. В инструкции содержалось предупреждение (чтобы не сказать — угроза): любое «уклонение от предписанного выше порядка повлечёт за собой суровое преследование».

Ввиду особо тяжёлой обстановки на Восточном и Северо-Восточном фронтах при каждой армии (отряде) указанных фронтов учреждался Революционный военно-полевой трибунал из трёх лиц, утверждаемых в должности «для рассмотрения всех преступлений, связанных с воинскими и комиссарскими обязанностями», опять-таки наркомом по военным и морскими делам[323].

Другой приказ Л.Д. Троцкого Реввоенсоветам Восточного и Северо-Восточного фронтов от того же 1 сентября 1918 г. был посвящён ликвидации последствий крайне неприятного инцидента: «В одном из нескольких неуместных по содержанию и по форме заявлений […] РВС было указано, что член коллегии Наркомвоен[а] К.К. Юренев[324] вмешался в оперативные действия, задержав в Свияжске воинские части вопреки приказаниям Главкома и прочее». Кроме того, на основании сообщения, якобы полученного от К.К. Юренева через Л.Д. Троцкого о падении Симбирска, были произведены действия, пагубно отразившиеся на ходе военных операций. К.К. Юренев заявил Л.Д. Троцкому, что Главком на него клевещет. Обвинение против К.К. Юренева было вынесено «в условной форме», но И.И. Вацетис из принципа принялся настаивать на расследовании инцидента. После получения информации о падении Симбирска нарком предписал произвести расследование, запретив командному составу разглашать сведения о падении города.

Реввоенсоветам фронтов приказывалось немедленно указать Л.Д. Троцкому для привлечения «к суровой ответственности» виновных в проведении оперативных действий на основании не проверенных и официально не подтверждённых сообщений[325].

1 сентября, через день после ранения В.И. Ленина, Л.Д. Троцкий издал приказ, направленный на ликвидацию независимости от него как высшего руководителя Красной армии Реввоенсовета Восточного фронта, члены которого назначались лично В.И. Лениным и ему же и подчинялись. Л.Д. Троцкий был уверен, что извлечёт из этого максимальные политические дивиденды, формально утвердившись в качестве единственного военного руководителя. Однако он даже не подозревал, что вставший в условиях ранения основателя партии у руля партийного и государственного механизма Я.М. Свердлов будет неуклонно продолжать ленинскую кадровую политику в военном ведомстве. Своими приказами от 1 сентября Л.Д. Троцкий только осложнил и без того непростые взаимоотношения с Главнокомандующим войсками Восточного фронта И.И. Вацетисом и старыми большевиками из Реввоенсовета Восточного фронта — главным образом, одним из первых советских наркомов П.А. Кобозевым и видным большевистским деятелем из вождей Социал-демократии Латышского края К.Х. Данишевским. Нарком по военным делам не подозревал, что в ближайшие же дни ему предстоит иметь дело с ними как со своими ближайшими соратниками.

Глава 2 «Единолично товарищем Свердловым и товарищем Троцким» Союз двух чекистов

Летом 1918 г., в условиях нарастания политического кризиса, начала активных боевых действий на фронтах Гражданской войны, фактического принятия высшим руководством партии курса левых коммунистов, Троцкий активизировал свои действия. В частности он как глава военного ведомства старательно вмешивался в компетенцию ленинских народных комиссариатов с целью их милитаризации. Так, 12 июля Троцкий доложил на заседании СНК РСФСР о «необходимости организации строжайшего контроля над водным пассажирским транспортом, для воспрепятствования свободному продвижению белогвардейцев, контрреволюционеров и мешочников». По итогам Совнарком поручил Наркомвоену, НКВД и Главоду образовать совещание по организации контроля над водным пассажирским транспортом и по выработке строжайших мероприятий вплоть до расстрела, для борьбы с хулиганством и безобразиями, творимыми некоторыми разложившимися частями организованной Главодом охраны. Наркомпроду поручалось доставить этому совещанию «весь информационный материал» по данному делу. Председателю ВСНХ А.И. Рыкову вменялась в обязанность организация «бдительного контроля над всем речным транспортом»; уничтожения возможностей контрреволюционерам «беспрепятственно передвигаться по рекам в целях заговоров и мятежей». Рыков должен был доложить Совнаркому о принятых мерах в недельный срок. Уточнялось, что контроль должен быть организован как на пароходах, так и на пристанях[326]. Не позднее 13 июля фактически вставший во главе Наркомпрода вместо заболевшего А.Д. Цюрупы М.К. Владимиров писал вождю о договоре с Л.Д. Троцким, что у Владимирова появится «заместитель специально по военным делам»[327].

Естественно, постепенное расширение влияния Троцкого не могло не вызывать тревоги у Ленина, как огня боявшегося диктатуры, если только это не будет диктатура пролетариата (партии как его авангарда) во главе с ним самим. Впрочем, на данном этапе Троцкий был настолько связан преданными Ленину людьми на высших постах в армии, что ни о какой реальной угрозе с этой стороны речь явно не шла. Однако Троцкий оказался весьма полезен в ведении собственной политической игры Свердлову: оба они оказались сторонниками радикального решения вопроса об удержании большевиками власти.

Тандем сложился конце мая — конце июля 1918 г. Ещё протокол заседания ЦК РКП(б) от 19 мая 1918 г. зафиксировал: «В связи с обсуждением общего положения в Питере был возбужден вопрос о нашем использовании военных специалистов. Указывается рядом товарищей на крупное недовольство в низах, партийных массах, предоставлением старым контрреволюц[ионным] офицерам и генералам слишком широких прав и проч. Указывается на необходимость поставить их, как и предполагалось, в положение консультантов. Решено созвать в воскресенье 26/V заседание ЦК, на которое пригласить парт[ийных] тов[арищей], работавших в старой армии и работающих в ней в настоящее время»[328]. Документ в советские время неоднократно использовался, но без завершавшего 9-й пункт повестки дня дополнения: «Созвать совещание, подобрать военных тов[арищей] поручается тт. Троцкому и Свердлову»[329]. Таким образом, не позднее мая 1918 г. Я.М. Свердлов как руководитель Секретариата ЦК уже вовсю работал над подбором и расстановкой военных партийцев для ведомства Л.Д. Троцкого[330]. Подбором и расстановкой политической части армейского руководства ЦК РКП(б) и лично руководитель Секретариата занимались весь 1918 г., причём летом Свердлов уделял высшим кадрам Красной армии особое внимание. 25 июля 1918 г. видный большевик Ф.Ф. Раскольников телеграфировал в центр из штаба Восточного фронта: «Помимо политической ответственности за военно-речные операции на меня возложено также общее руководство Политическим отделом Реввоенсовета [Восточного фронта]. Заведующим отделом мною назначен т. Мацкевич. В наше распоряжение и прошу выслать агитационные силы»[331]. Особый интерес представляет адрес: «Москва, Кремль, Свердлову; копия — Аванесову, копия — «Националь», ЦК Коммунистической партии, копия — Московский комитет Коммунистической партии, копия — Агитационный отдел [В]ЦИКа»[332]. За исключением МК РКП(б), одним из секретарей которого был друг детства Я.М. Свердлова — В.М. Лубоцкий (Загорский), всё это в действительности один и тот же адрес — главе Советского государства и главному кадровику большевистской партии. Но самые интересные сведения приводятся в телеграмме из штаба Восточного фронта, направленной в Москву 15 июля 1918 г.: «Право обратного откомандирования мобилизованных товарищей принадлежит исключительно ЦК партии, который их мобилизовал»[333].

1–2 августа 1918 г. Второй съезд Советов Северной области, проходивший в Петрограде, принял резолюцию, подготовившую почву для осуществления массового красного террора. Стоит отметить одно интересное обстоятельство, вскользь упомянутое западным исследователем А. Рабиновичем: резолюция стала результатом «зажигательных речей Свердлова и Троцкого»[334]. И вовсе не случаен тот факт, что 1 августа в Петрограде на собрании мобилизованных рабочих совместно с красноармейскими депутатами выступил не глава военного ведомства Л.Д. Троцкий, а глава Советского государства Я.М. Свердлов[335]. Даже если нарком по военным делам и выступал в этот день перед другой аудиторией, факт сам по себе весьма показателен.

На момент ранения Ленина Троцкого в Москве не было. Он находился в армии, в районе Свияжска.

Волею судьбы 30 августа 1918 г. Свердлову пришлось во второй раз встать у руля обезглавленной партии — первый был в июле 1917 г., когда после попытки вооружённого выступления Ленин отправился в своё последнее подполье. Однако условия были принципиально иными: партия была правящей; кроме Ленина, все члены ЦК присутствовали в Москве или Петрограде и не находились в тюрьме или на полулегальном, как сам Свердлов летом 1917-го, положении; Сталин находился в Царицыне, который мог сколько угодно считаться «Красным Верденом», но от «Третьего Рима» находился на весьма почтенном расстоянии. К тому же новый руководитель был на виду у всех, а Свердлов прекрасно знал, что еврей во главе российской революции — первый объект для покушений. И без того, как в конце 1919 г. свидетельствовал один из украинских большевистских руководителей, «волею судеб еврейское население совершенно искренне в большинстве идёт за советской властью, — это единственная власть, которая его не громит»[336]. Поэтому после Брестского мира с Германией Свердлов озаботился поиском ценного соратника в ЦК партии. Идеальным оказался Троцкий, уже с ноября 1917 г. рвавшийся в Наполеоны. Свердлову Троцкий подходил в качестве «ширмы» по всем параметрам: амбициозный, властный, но, в силу небольшевистского прошлого, окружённый очень слабой (составленной преимущественно из кастового офицерства бывшего Военного министерства) свитой — а потому управляемый. И тоже еврей — то есть был шанс, что рано или поздно террорист а ля Леонид Каннегисер[337] найдётся.

По воспоминаниям уральского большевика, давнего соратника Свердлова Евгения Преображенского, «…В наиболее тяжёлый период существования Советской республики, когда на Урале пал Екатеринбург, а белогвардейцы захватили Ярославль» (все упомянутые события произошли не позднее 25 июля 1918 года. — С.В.), Свердлов «как-то в разговоре со мной показал на карту Советской России и сказал: «Они окружают нас со всех сторон (! — С.В.); они загибают кольцо, дело подходит к нашим последним резервам». Но в металлическом тоне его голоса не было ни тени колебания, ни тени растерянности. Он твёрдо знал, что надо делать, и старался, что всё, что надо было делать, было доведено до конца»[338]. В данном фрагменте интересна не столько констатация твёрдой готовности покойного шефа идти «до конца», сколько твёрдая атрибуция авторства идеи о «Республике в кольце фронтов», на момент появления которой никакого «кольца фронтов» ещё не было в помине.

По воспоминаниям Главнокомандующего войсками Восточного фронта Иоакима Вацетиса, в один из августовских дней, после падения Казани, «лично я был уведомлён, что председатель ВЦИКа т. Свердлов вошёл в мой вагон в сопровождении т. [С.И.] Аралова, [Г.И.] Теодори (руководителей Оперативного отдела Наркомвоена. — С.В.) и, кажется, Гусева С.И. Был вечер, в вагоне горела тусклая свеча.

Тов. Свердлов сказал, что подробности Казанских событий (падения Казани. — С.В.) ему известны из доклада т. Апина (Апинь — военный комиссар 2-й бригады Латышской стрелковой дивизии. — С.В.) и просил меня изложить положение на Восточном фронте. Я не имел права непосредственного доклада в высших правительственных учреждениях, а потому я теперь воспользовался случаем и осветил председателю ВЦИКа стратегическое положение не только на Восточном фронте, но и в РСФСР.

Я указал на неестественное положение в составе вооружённых сил, где одна часть (т.н. контрактовая армия, подготовляемая для войны с Германией) является главной носительницей вооружённой мощи РСФСР, а действующая армия на Восточном фронте играет второстепенную роль и получает крохи от государства, вследствие чего и терпит поражение.

Я указал на то, что в центре неправильно смотрят на события на Востоке, где, по моему убеждению, происходит большая революционная война, имеющая связь с высадкой войск Антанты в Мурманске и Архангельске.

Я высказал мнение, что Германия будет скоро разбита в [Первой] мировой войне и что поэтому она не является главным нашим противником, в связи с чем та контрактовая армия, которая подготовляется Высшим военным советом, является совершенным недоразумением.

Я указал на проволочки Высшего военного совета и на ненормальное положение моё как Главнокомандующего Восточным фронтом, который должен выпрашивать всё у военрука Высшего военного совета [М.Д. Бонч-Бруевича] по мелочам и что при таких условиях вести успешную войну невозможно.

В заключение я доложил т. Свердлову решение РВСов Восточного фронта (очевидно, и РВС фронта, и реввоенсоветов армий. — С.В.) создать Единую регулярную РККАрмию, положив в основу Красную гвардию[339]. Тов. Свердлов нашёл это решение РВСов совершенно целесообразным и горячо приветствовал его.

Выслушав меня, т. Свердлов спросил меня, что же надо делать и какие мои конкретные предложения. Я перечислил следующие, крайне необходимые, по моему мнению, реформы: 1) в виду того что после интервенции Антанты на Севере Советская Россия находится в кольце окружения, то надо объявить Советское государство на положении осаждённого лагеря и дать от имени ВЦИК окрик распущенной красноармейской массе — как на фронте, так и в тылу; 2) приступить немедленно к созданию Единой регулярной пролетарской РККА, положив в основу Красную гвардию, а остальные войсковые разновидности ликвидировать; 3) ликвидировать Высший военный совет и институт безответственных военных руководителей; 4) назначить Главнокомандующего всеми вооружёнными силами РСФСР.

Все вышеприведённые предложения мои были одобрены т. Свердловым, и он занёс их в свою записную книжку, но отнёсся отрицательно к необходимости окрика красноармейской массы. Тов. Свердлов сказал: «В настоящих условиях ни одно высшее учреждение такого окрика не сделает, [э]того не позволяет переживаемый момент. Но мы (Свердлов пообещал от имени ЦК РКП. — С.В.) примем все меры к тому, чтобы подтянуть дисциплину в тылу, а на фронт пошлём крепких партийных людей».

Прощаясь со мной, Я.М. Свердлов от имени правительства (вероятно, всё же парламента. — С.В.) [по]благодарил меня за проявленный мною личный пример по обороне Казани[340]. Обращаясь к бывшим в вагоне, он сказал: «Да, это красивый случай. Сам Главнокомандующий на баррикадах ведёт уличный бой! Надо добиться того, чтобы все так поступали…»»[341].

(С одной стороны, Н.С. Гумилёв отметил в своём фронтовом дневнике: «Лев Толстой в «Войне и мире» посмеивается над штабными и отдаёт предпочтение строевым офицерам. Но я не видел ни одного штаба, который уходил бы раньше, чем снаряды начинали рваться над его помещением»[342]. С другой — личное участие в бою Главкома было явным перебором. Очень любопытно, что подумал Я.М. Свердлов о И.И. Вацетисе, произнося фразу о «красивом случае».)

Таким образом, в августе 1918 г. И.И. Вацетис доложил Я.М. Свердлову именно то, что председатель ВЦИК хотел от него услышать. Весьма вероятно, что Главкома Восточного фронта тщательно проинструктировал нарком по военным делам Л.Д. Троцкий. Похоже, что важнейший политический тезис «Республика в кольце фронтов» разработал Я.М. Свердлов, а затем в лучших традициях В.И. Ленина инициировал «самодеятельность масс». В данном случае в лице беспартийного латыша-Главкома И.И. Вацетиса. В приведённом фрагменте воспоминаний есть и другие важные моменты, нуждающиеся в комментарии:

1). Иоаким Вацетис не случайно запомнил, что Свердлова сопровождал, «кажется», Гусев: эти два старых большевика познакомились и, очевидно, сработались ещё в 1909 г., когда, по совету Петербургского комитета Свердлов выехал к Гусеву в Финляндию и жил у него около двух недель. Гусев информировал Свердлова о положении в партии, тот, как всегда, занялся самообразованием. Ответный визит Гусев нанёс Свердлову уже по собственной инициативе летом 1917 г., причём будущий руководитель Секретариата ЦК РКП(б) был первым, к кому обратился Гусев. Теперь уже Свердлов вводил в курс дела товарища[343]. В период Бреста Гусев был левым коммунистом и не отрёкся от партийной ереси после марта 1918 г., о чём впоследствии отписал Ленину с Южного фронта в послании, составленном, видимо, в конце 1920 г., о ходе Профсоюзной дискуссии, с обязательством при случае «осведомить» Ленина «о здешних делах» в связи с профсоюзами более подробно: «Я перечитал вашу книгу о детской болезни левого коммунизма и сразу увидал все свои ошибки в последней брошюре. Коротко говоря, дело сводится к тому, что я схватил левокоммунистическую инфекцию, к счастью, в лёгкой форме и теперь излечился от неё»[344]. Очевидно, в 1918 г. Свердлов и Гусев поддерживали товарищеские отношения, чем объясняется присутствие последнего на описанной в воспоминаниях Вацетиса встрече.

2). В принципе Иоаким Вацетис должен был вспомнить нечто вроде: «Мы с товарищами Араловым и Теодори совещались, когда нам доложили о приходе председателя ВЦИКа Якова Михайловича Свердлова и, кажется, Сергея Ивановича Гусева». Вместо этого он пишет: «Председатель ВЦИКа т. Свердлов вошёл в мой вагон в сопровождении тт. Аралова, Теодори (беспартийный военспец. — С.В.) и, кажется, Гусева С.И.». Иными словами, Свердлов пришёл вместе со своими людьми в военном ведомстве. Следовательно, возглавляемый Семёном Араловым Оперативный отдел Наркомвоена, функции которого дублировали основные функции центрального военного аппарата, представлял собой альтернативный центр военной власти[345]. На это указывает тот факт, что одно из отделений Оперода — Военно-политическое — было сформировано по личному приказанию Свердлова и подчинялось не руководству Оперода, а непосредственно председателю ВЦИКа; во главе другого отделения — Военно-цензурного — стоял хороший знакомый Свердлова по его работе в Пермском комитете РСДРП, тогдашний агент ЦК Н.Н. Батурин[346]. Распоряжения военному ведомству Я.М. Свердлов также отдавал в Оперод: либо члену ВЦИКа Г.И. Бруно, успевшему поучаствовать в вынесении смертного приговора спасителю Балтийского флота капитану I ранга А.М. Щастному — на заседании Верховного революционного трибунала (что характерно — при ВЦИК), которое представляло собой «комедию суда»[347], либо члену ВЦИК А.Г. Васильеву[348].

Явившись в августе к Главкому, Я.М. Свердлов фактически провёл рекогносцировку на случай возможных военных осложнений с Л.Д. Троцким. В военном ведомстве свердловских кадров было более, чем достаточно: по свидетельству Главного комиссара военно-учебных заведений И.Л. Дзевялтовского, они вместе с руководителем Секретариата ЦК РКП(б) подбирали преподавателей для целого ряда ускоренных командных курсов[349]. Заметим, несколько забегая вперёд, что после создания Реввоенсовета Республики как высшего военного коллегиального органа Я.М. Свердлов давал ценные указания Реввоенсовету Республики именно через С.И. Аралова[350].

31 августа Я.М. Свердлов вызвал Л.Д. Троцкого в Москву. Ранение Ленина и поддержка со стороны Свердлова дали Троцкому реальный шанс укрепить свои позиции во власти. А потому и у Свердлова были все основания опасаться соратника. 2 сентября руководитель Советского государства провёл заседание ВЦИК, на котором в ответ на ранение вождя мировой революции был объявлен массовый красный террор и создан Реввоенсовет Республики. Заседание стало одним из самых искусных спектаклей легендарного режиссёра большевистской партии Якова Михайловича Свердлова.

Глава 3 Ленину «не хватает металла… в теле…» Звёздный час Свердлова и Троцкого

Заседание ВЦИК 2 сентября 1918 г. заслуживает пристального внимания. С 15 июля по 2 сентября состоялось два заседания ВЦИК. Первое (15 июля) прошло под флагом подведения итогов «мятежа» левых эсеров и фактического превращения ВЦИК в монопартийный орган[351], второе, совместное с Моссоветом и фабрично-заводскими комитетами (29 июля), обсудило вопрос о международном положении: на обоих заседаниях ВЦИК присутствовал В.И. Ленин, что играло определяющую роль[352]. 29 июля о международном положении высказались и В.И. Ленин, и Л.Д. Троцкий. Выступления руководителя СНК и главы военного ведомства были выстроены с точки зрения субординации: доклад Ленина был посвящён преимущественно общему положению в РСФСР и текущим задачам, Троцкого — военному положению и ситуации с контрреволюцией в армии. Ленин начал с тезиса: мятеж Чехословацкого корпуса явился «одним из звеньев, давно рассчитанных на удушение Советской России систематической политикой англо-французских империалистов, с целью втягивания России снова в кольцо империалистических войн»[353]. РСФСР имеет дело «с систематическим, давно обдуманным, месяцами подготовлявшимся всеми представителями англо-французского империализма, военным и финансовым контрреволюционным походом»[354]. Естественно, не обошлось и без упоминания помощи Великобритании одному из вождей белых генералу М.В. Алексееву[355]. По итогам заседания второй раз за год был принят лозунг «Социалистическое отечество в опасности!»[356] Работа советских учреждений и профсоюзных организаций подчинялась основным задачам момента: подавлению мятежа Чехословацкого корпуса и проведению продразвёрстки (в стенографическом отчёте — предельно аккуратная формулировка: «успешной деятельности по сбору и доставке хлеба в нуждающиеся в нём местности»). В рабочих массах Москвы и других местностей было решено провести агитацию о необходимости «и в военном, и продовольственном отношении очищения Волги, Урала и Сибири от всех контрреволюционеров». Соединённое заседание констатировало, что «советская власть должна обеспечить свой тыл, взяв под надзор буржуазию, проводя на практике массовый террор против неё», и признало необходимость перевода «ряда ответственных советских работников и профессиональных в область военную и продовольственную». Все советские учреждения и профсоюзные организации обязывались рассмотреть вопрос о практическом проведении «самых решительных мер по разъяснению пролетарским массам создавшегося положения и по осуществлению военной мобилизации пролетариата». Последний пассаж: «Массовый поход за хлебом, массовое обучение военному делу, массовое вооружение рабочих и напряжение всех сил военного похода против контрреволюционной буржуазии с лозунгом «Смерть или победа!», – таков наш общий лозунг»[357]. Большевистским верхам остался лишь шаг до осуществления массового красного террора.

30 августа в Петрограде убит М.С. Урицкий, притом, что 28 августа Петросовет принял грозное решение: «Если хоть волосок упадёт с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции»[358]. В ответ было расстреляно 900 заложников Петрограде и 512 в Кронштадте[359]. В Петроград выехал для руководства расследованием Ф.Э. Дзержинский. Вечером в Москве ранили В.И. Ленина. Вначале все считали, что ранили смертельно.

Ф.Э. Дзержинский на момент покушения находился в пути в колыбель революции, поэтому видные работники ВЧК собрались на «междурайонное совещание по вопросу о проведении террора в связи с покушением на тов. Ленина» в его отсутствие. Протокол данного совещания представляет собой по сути план действий ВЧК и местных чрезвычайных комиссий. Было принято решение о расстреле всех контрреволюционеров, о взятии заложников у буржуазии (крупных фабрикантов) и т.н. «союзников», причём специально оговаривалось: никаких ходатайств не принимать. Районным ЧК был предоставлен карт-бланш на проведение арестов и взятие заложников. Для размещения задержанных предполагалось устройство в районах «маленьких концентрационных лагерей». Собравшиеся постановили: «Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюционеров и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам из ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию доставить проект решения о трупах»[360]. На всякий случай решили арестовать левых эсеров, далее в протоколе зафиксировали: «Что касается пр[авых] эсеров, центровиков, меньшевиков, кадетов и других черносотенцев (курсив наш. — С.В.), то вопрос о них ясен»[361].

2 сентября собрался на заседание ВЦИК. По воспоминаниям коменданта Кремля П.Д. Малькова, Большой ресторанный зал гостиницы «Метрополь», где проходили заседания ВЦИК, «был переполнен»[362]. Это неправда: на заседании в данном случае присутствовали только члены ВЦИК[363], Заседание ВЦИК П.Д. Мальков свернул всего в один абзац: «На трибуну поднялся Яков Михайлович. Не раз я его слушал, но, пожалуй, никогда так страстно не звучал его голос, как в тот день, когда заговорил он об Ильиче, заговорил о том, что каждый из нас, сидящих в зале, всегда рос и работал в качестве революционера под руководством Ленина, что Ленина в партии заменить не может никто»[364]. Действительно, примерно с этого Я.М. Свердлов и начал заседание. И если бы он ограничился тем, что написано в воспоминаниях П.Д. Малькова, историки были бы вынуждены признать, что Я.М. Свердлов действительно был «лучшим другом» и «младшим братом» вождя мировой революции, Николой Угодником в Евангелии от Иосифа 1938 г. и во всей советской агиографии.

Я.М. Свердлов, будучи, по образному выражению собственной супруги, «опытным кормчим»[365], поставил «обсуждение» вопроса «о создании единого военного совета и назначении Главнокомандующего» (именно так был обозначен вопрос об установлении «военной диктатуры») вторым пунктом повестки дня, а первым — ратификацию дополнительного договора с Германией[366]. Помимо собственно ратификации предполагался обмен мнениями об общей характеристике внешнеполитического положения. Выступивший нарком по иностранным делам РСФСР Г.В. Чичерин, расписав желание как Советской России, так и «германских правящих кругов» к «мирному сожительству»[367], уточнил: революция обращает свой «фронт против наступающего англо-французского империализма»[368]. Почему именно англо-французского, ясно из опубликованного в тот же день, 2 сентября 1918 г., официального сообщения о ликвидации заговора, руководимого англо-французскими представителями во главе с начальником миссии Великобритании Робертом Брюсом Локкартом, французским генеральным консулом Гренаром, французским генералом Лавернем. Предполагались захват, посредством подкупа латышских стрелков, Совета народных комиссаров и провозглашение в Москве военной диктатуры. Вся организация, построенная по строго заговорщическому принципу, действовала под прикрытием дипломатического иммунитета и на основании удостоверений за подписью Локкарта, многочисленные экземпляры которых удалось изъять ВЧК. Причём на конспиративной квартире заговорщиков был захвачен сам Локкарт, который, впрочем, сразу по установлении личности был освобождён[369].

Чтобы тезис о наступлении Великобритании и Франции на Советскую Россию не был забыт во время дебатов по первому вопросу (по заявлению председателя ВЦИК, «для дополнения […] картины международных отношений и международного положения», обрисованной занудным докладом Чичерина), Свердлов, «прежде чем приступить к следующему вопросу», предоставил слово «только что вернувшемуся (весьма кстати! — С.В.) из поездки по разным странам, в том числе […] Англии» Н.Л. Мещерякову[370]. Тот выступил с предельно честной характеристикой момента. С одной стороны, подчеркнул, что мировая революция «придёт не так скоро и не так просто»[371] (это заявление явно не лило воду на мельницу Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого), но с другой — очень удачно высказался по вопросу об интервенции. По сведениям, полученным от заместителя наркома по иностранным делам РСФСР М.М. Литвинова, план кампании англичан против Советской России был рассчитан на 3 года[372]. В заключение от имени «молодых вождей» рабочих Англии и Скандинавских стран Н.Л. Мещеряков выразил уверенность, что «русской революции удастся продержаться до тех пор, пока на помощь не придут новые рабочие батальоны»[373] (т.е. международный пролетариат). После столь необходимого разъяснения Я.М. Свердлов предоставил слово «для доклада» Л.Д. Троцкому.

Впоследствии трибун революции, обличая сталинских фальсификаторов, писал: «Подобно некоторым другим, Луначарский умеет писать об одном и том же вопросе и за и против. В 1923 г. [он писал: ] «Когда Ленин лежал раненый, как мы опасались, смертельно, никто не выразил наших чувств к нему лучше, чем Троцкий. В страшных бурях мировых событий Троцкий, другой вождь русской революции, вовсе не склонный сентиментальничать, сказал: «Когда подумаешь, что Ленин может умереть, то кажется, что все наши жизни бесполезны, и перестаёт хотеться жить», (стр. 13)». Что это за люди, которые умеют и так, и эдак […]»[374] Нарком просвещения А.В. Луначарский действовал «подобно» Л.Д. Троцкому, который после ранения вождя мировой революции, очевидно, сам говорил «и так, и эдак», ориентируясь на конкретную аудиторию. В частности, 2 сентября 1918 г. на заседании ВЦИК Л.Д. Троцкий сразу оговорился, что он выступает перед «высшим органом Советской Республики» не по делам военного ведомства (т.е. отнюдь не с докладом), а вследствие ранения В.И. Ленина, и не отказал себе в удовольствии позлорадствовать по поводу ранения вождя: «Мы знали, что о т. Ленине по его характеру никто не может сказать, что ему не хватает металла, сейчас у него не только в духе, но и в теле металл…»[375]. В организме вождя будто бы не хватало железа, и металл ему добавили. Согласитесь, Луначарскому, если тот разговор не придумал[376], Троцкий заявил нечто совсем-совсем иное. Притом, что если между заявлениями Луначарского о Троцком прошли годы, то между двумя фразами самого Троцкого о Ленине — дни или, в крайнем случае, недели.

На заседании ВЦИК 2 сентября 1918 г. после столь своеобразной «преамбулы» Троцкий перешёл к сути, констатировав, что в области командования нет единства, а аппарат военного управления рассчитан «на старый фронт». По словам Троцкого, в области командования вследствие «героической работы по военному упрочению всех рубежей Советской республики» были достигнуты лишь незначительные улучшения[377]. Троцкий призвал в тех условиях, в каких Советское государство стоит «перед концентрированным бешенством мирового империализма […] Советскую республику превратить в военный лагерь и все наши средства, все силы, все достояние страны, личное достояние граждан и каждого гражданина в отдельности […] прямо поставить на защиту Советской республики». Для этого поставить «во главе всех вооружённых сил и средств страны» один руководящий орган «в лице революционного совета» и одного Главнокомандующего; подчинить все центральные военные органы «этому революционному военному совету»[378].

Стенограф. отчёт, редактировавшийся Я.М. Свердловым, не содержит критики предложения Л.Д. Троцкого. В «прениях» принял участие только член фракции максималистов Волах, раскритиковавший «травлю» большевиками других «советских партий» (прежде всего левоэсеровской) и получивший в ответ высокоавторитетное «разъяснение» Я.М. Свердлова. За назначение Л.Д. Троцкого председателем Революционного военного совета [Республики], а Главкома Восточного фронта И.И. Вацетиса — «команд[ующим] всеми фронтами» собравшиеся проголосовали «единогласно»[379]. Правда, столь странное обстоятельство может объясняться и «издательской» деятельностью Я.М. Свердлова, поскольку стенограмма была напечатана типографией ВЦИК после её тщательного редактирования. Так, 7 сентября «стенограмму речи, произнесённой на 3-м заседании ВЦИК от 2 сентября 1918 г.», с просьбой исправить и в трёхдневный срок возвратить обратно препроводил Л.Д. Троцкому секретарь ВЦИК. На документе — входящий штамп Канцелярии Наркомвоена от 9 сентября[380]. Машинописный текст, поступивший Троцкому, отложился в деле[381]. Между 2 и 7 сентября правку мог внести и сам Свердлов.

Постановление о создании Реввоенсовета Республики прямо не зафиксировало создания нового военно-политического центра: сказано лишь, что Советская Россия превращается «в военный лагерь»; РВСР «ставится во главе всех фронтов и всех военных учреждений Республики»; все граждане обязуются «беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут на них возложены советской властью», т.е. задания Реввоенсовета Республики[382]. Фраза о том, что в распоряжение «священного дела вооружённой борьбы против насильников» ставились «все силы и средства Социалистической республики»[383], должна была воскресить в памяти советских читателей совнаркомовский декрет «Социалистическое отечество в опасности»[384] от 21 февраля 1918 г. — для декларации перехода в изменившихся реалиях (прежде всего в условиях рождения Красной армии, но не только) от «революционной обороны»[385] к революционному контрнаступлению. В декабре 1918 г., уже не позволяя себе шутки про железо в стальном организме вождя, Троцкий проговорился, что РВСР был создан «применительно к международной (курсив наш. — С.В.) военной обстановке Советской России»[386].

Реввоенсовет Республики виделся его создателям как единый руководящий центр по экспорту революции со множеством подчинённых реввоенсоветов советских республик. Так, 22 января 1919 г. Я.М. Свердлов телеграфировал Л.Д. Троцкому: «Организация Польревсовета под названием Реввоенсовета Западной дивизии руководит формированием согласно заданиям Реввоенсовета Республики в общей связи со всей военной работой»[387].

Я.М. Свердлов пошёл на провозглашение новым вождём революции Л.Д. Троцкого, очевидно, по нескольким причинам. Во-первых, В.И. Ленин оставался для старых большевиков единственным безоговорочным лидером и Я.М. Свердлову было выгодно подставить под удар другого: вождь мировой революции мог неожиданно пойти на поправку. Не зря 7 января 1924 г., когда B.И. Ленин действительно одной ногой стоял в могиле, К.Б. Радек заявил: «Тов. Троцкий — сильный человек, индивидуальный, крутой, но кто-нибудь и когда-нибудь разве говорит: заменяйте т. Ленина Троцким? — нельзя это сделать, если бы и Троцкий даже хотел, потому что партия в лице т. Ленина видела вождя, которому все подчинялись, даже когда не соглашались с ним, видела ум и совесть свою, а в т. Троцком видит блестящего вождя, но не единого вождя»[388]. Во-вторых, Я.М. Свердлов подозревал, что как В.И. Ленину в случае его выздоровления, так и значительной части руководящего ядра РКП(б) могут не понравиться серьёзнейшие коррективы внутренней политики, которые вносил он сам, представляя интересы радикально настроенных группировок, руки которых автоматически развязывались объявлением массового красного террора. В-третьих, Я.М. Свердлов мог посчитать более целесообразным — конечно, для дела мировой революции — подставить другого человека под удар очередной Шарлотты Корде. Наконец, не исключено, что, будучи по натуре своей серым кардиналом, Я.М. Свердлов попросту не желал до поры до времени подчёркивать свою руководящую роль.

Речь не шла о фактическом наделении Л.Д. Троцкого властными полномочиями. В условиях, когда В.И. Ленин, как считалось, находился при смерти, на заседании ВЦИК собрались члены ВЦИК и выбрали (а вернее — утвердили) нового «хозяина» партии и государства — не высокомерного Л.Д. Троцкого, а самого Я.М. Свердлова, вотумом доверия которому и стало голосование по вопросу о создании РВСР. Логика председателя ВЦИК становится ясна из его позднейшего заявления, которое в дальнейших главах будет процитировано в полном объёме: «ВЦИК по нашей Конституции является органом верховной власти в период между съездами [Советов] и […] может отчуждать свои права тому или иному органу в той или иной степени (курсив наш. – C.В.). Орган чрезвычайной военной диктатуры целиком подотчётен и подконтролен ВЦИК»[389]. Если никаких возражений членов ВЦИК не было (а из стенографического отчёта следует именно это), выбор нового «хозяина» состоялся.

Я.М. Свердлов фактически создал псевдоколлегиальный орган во главе с Л.Д. Троцким — конструкцию, которая должна была служить прикрытием тяги обоих попутчиков во власти к мировой революции и установлению диктатуры партии на всём пространстве земного шара. В сентябре 1920 г. К.Б. Радек, который, по собственному признанию, не состоял «никогда ни в какой личной дружбе с т. Троцким»[390], констатировал отсутствие в РКП(б) «разногласий относительно роли Красной армии как фактора, ускоряющего мировую революцию»[391]. Такой взгляд на вооружённые силы господствовал в большевистской верхушке и в 1918 году.

Назначение И.И. Вацетиса Главнокомандующим всеми вооружёнными силами Республики, проведённое Я.М. Свердловым, вполне укладывалось в ленинскую кадровую политику перед ранением. Ещё 23 августа он запрашивал Л.Д. Троцкого о целесообразности назначения главнокомандующего войсками Восточного фронта Верховным главнокомандующим[392]. При этом Л.Д. Троцкий, вероятно, не отказал себе в удовольствии ознакомить И.И. Вацетиса с шифрованной телеграммой, отправленной В.И. Лениным в Свияжск буквально в день ранения, 30 августа: «Если есть перевес и солдаты сражаются, то надо принять особые меры против высшего командного состава, объяснить ему, что мыслимо применим образец французской революции, и отдать под суд и даже под расстрел как Вацетиса, так и командарм[а] под Казанью и высших командиров, в случае затягивания и неуспеха действий. Советую вызвать многих заведомо энергичных и боевых людей из Питера и других мест фронта. Не подготовить ли сейчас Блохина и других к занятию высших постов»[393]. Несомненно, И.И. Вацетису было очень приятно узнать о предложении спасённого им в июльские дни 1918 г. вождя мировой революции. Равно как и выяснить, что у В.И. Ленин имел на примете запасного Главкома — В.Н. Блохина, которым можно было в любую минуту заменить честного, но недалёкого прибалта.

Важно подчеркнуть, что, прекрасно зная бонапартистские замашки Л.Д. Троцкого, Я.М. Свердлов изначально действовал в строгом соответствии со стратегическим замыслом В.И. Ленина по ограничению возможностей потенциального Бонапарта (см. Документальное приложение, № 3). Теперь Свердлов провёл назначение нового Главнокомандующего тем же актом, что и назначение председателя РВСР. В результате опять-таки, как и при назначении руководства Высшего военного совета Совнаркомом, образовалось, если вспомнить историю назначения в Древнем Риме Фабия, некое квазиравенство между новым «диктатором» и его «начальником конницы», которое последний воспринял буквально. Кроме того, верный ленинской политике «разделяй и властвуй», Свердлов укомплектовал вверенный Троцкому Реввоенсовет Республики настроенными к нему отнюдь не благожелательно членами Реввоенсовета Восточного фронта. Того самого Реввоенсовета Восточного фронта, с большинством членов которого глава военного ведомства испортил отношения ещё в августе 1918 г., направив одному из них (К.Х. Данишевскому) телеграмму следующего содержания: «Управление войсками Советской республики построено по типу строгого разделения оперативно-командных и политических функций. Все полевые органы, подчинённые Выс[шему] воен[ному] совету, называются военсоветами или реввоенсоветами и состоят из одного военрука (командующего) и двух комиссаров. Этот тип организации остаётся обязательным для Восточного фронта. Ставить во главе армии одних командующих мы не можем. Равным авторитетом должны пользоваться и равную должны нести ответственность комиссары военных советов […] заговор в штабе 4-й армии подтверждает необходимость ставить во главе армии не только командующих, но и комиссаров — политических руководителей армии. Комиссары состоят не при военруках, они стоят над армиями. Всё это я считаю необходимым поставить на вид комиссарам Реввоенсовета [Восточного фронта] Кобозеву и Данишевскому, подписавшим неуместное заявление Вацетиса по этому вопросу. Организация Реввоенсовета не затрагивает Главкома, поскольку командующие всех армий подчинены ему в оперативном отношении безусловно. Рекомендую вообще членам Реввоенсовета предложить Главкому своё внимание перенести с вопросов политической организации на вопросы оперативные…» Причём телеграмма была передана не напрямую К.Х. Данишевскому, а через начальника команды связи поезда Троцкого Р.А. Петерсона[394]. Такое оскорбление ни К.Х. Данишевский, ни тем более П.А. Кобозев, вообще получивший телеграмму Л.Д. Троцкого из третьих рук, забыть не могли. Приведём характеристику К.Х. Данишевского из заявления руководства НКИД на имя секретаря и члена ЦК Н.Н. Крестинского от 3 января 1921 г.: «Коллегия НКИД предлагает оставить без последствий просьбу т. Данишевского о пересмотре вопроса о его назначении в Турцию. В нашей мировой политике наши отношения с Турцией имеют настолько крупное значение, что вопрос о личности нашего представителя в Ангоре (совр. Анкара. — С.В.) должен быть поставлен на первый план. При этом надо руководствоваться тем, что наш представитель должен импонировать туркам и поэтому должен быть личностью с сильной волей и умом, притом по возможности с некоторой военной выправкой. Ни в коем случае для этой роли не подходит кто-либо застенчивый и мягкий, бюрократического типа. […] Тов. Данишевский по своему облику есть именно та личность, которая может произвести впечатление на турок и с успехом выполнять стоящие перед нашим правительством в Ангоре задачи»[395]. В 1918 г. Я.М. Свердлов, для того чтобы Л.Д. Троцкий из формального диктатора не превратился в фактического, назначил к нему лично преданных В.И. Ленину людей, с которыми у главы военного ведомства уже были безнадёжно испорчены отношения. И.И. Вацетис вовсе не из политической конъюнктуры заявил в своих воспоминаниях, что «…Постановление ВЦИК от 1 сентября (так в тексте, правильно — 2 сентября. — С.В.) 1918 г. означало, что советское правительство (парламент. — С.В.) признало неправильность военной политики и военного строительства Л. Троцкого и стало целиком на сторону Рев[олюционного] военного совета Восточного фронта»[396].

Важно отметить, что если назначение Л.Д. Троцкого и И.И. Вацетиса было проведено Я.М. Свердловым на пленарном заседании ВЦИК, то назначение членами РВСР П.А. Кобозева, К.А. Мехоношина, который принял активное участие в обсуждении вопроса о рационализации военного управления в 20-х числах августа – 1 сентября 1918 г. (см. Документальное приложение, № 8, 9), Ф.Ф. Раскольникова, К.Х. Данишевского, И.Н. Смирнова и А.П. Розенгольца — кулуарно. До сих пор не выявлено ни одного постановления ВЦИК о назначении шести указанных лиц членами РВСР, подписанного Я.М. Свердловым в качестве председателя ВЦИК между 2 сентября (датой создания РВСР) и 7 сентября (датой первого сбора членов РВСР)[397]. Приказ Революционного военного совета Республики № 1 за 6 сентября был оформлен Военно-законодательным советом Наркомата по военным делам не ранее 30 сентября 1918 года[398]. В 1917 г., находясь в процессе захвата государственной власти в Петрограде, В.И. Ленин представил на утверждение Второму Всероссийскому съезду Советов проект персонального состава Совета народных комиссаров, в котором были указаны все кандидаты на посты во временном «рабоче-крестьянском» правительстве. В 1918 г. Я.М. Свердлов провёл на заседании ВЦИК утверждение исключительно председателя РВСР и Главкома. 7 сентября члены РВСР легитимировали себя сами: собравшись на первое заседание. Утвердили «целиком» представленное Л.Д. Троцким в форме доклада «Положение о Военно-революционном совете Республики»[399]. Примечательно, что за 10 лет скрупулёзной подготовки сборника протоколов заседаний РВСР его составители не выявили в фондах РГВА ни доклад, ни утверждённое «целиком» Положение. Факт остаётся фактом: создание нового высшего чрезвычайного государственного института в 1918 г. было оформлено значительно хуже, чем создание ленинского Совнаркома в 1917 г., притом что ни в Москве, ни в Арзамасе никаких боевых действий не велось — не то, что в Петрограде без малого годом ранее.

Характерно, что 2 сентября 1918 г. Я.М. Свердлов в качестве руководителя Секретариата ЦК занимался расстановкой кадров в ведомстве Л.Д. Троцкого — так, в удостоверении ЦК РКП(б) он предлагал оказывать «всяческое содействие» Лесову, командируемому Оперативным отделом Наркомвоена в распоряжение Оршанского военкома «для ответственной партийной работы»[400]. И в целом осенью 1918 г. Я.М. Свердлов активно вторгался в компетенцию Л.Д. Троцкого и РВСР[401]. При этом, когда Я.М. Свердлову это было необходимо, он сам или посредством сотрудников Секретариата ЦК РКП(б) отказывал в командировании работников, ссылаясь на решения военного ведомства[402].

В данном контексте представляется несостоятельным вывод Д.А. Волкогонова, прочно вошедший в новейшую историографию советского военного строительства: «Троцкий оказывал большое влияние на расстановку, выдвижение и перемещение военных кадров. В конце концов в Реввоенсовет Республики вошли в основном люди, которых предложил именно он»[403].

Ознакомившись с шуткой Л.Д. Троцкого в адрес умиравшего, как считалось, В.И. Ленина, сложно не задаться вопросом: кем себя чувствовал председатель только что созданного Реввоенсовета Республики — новым Наполеоном Бонапартом или Симеоном Бекбулатовичем при Якове Грозном? Так или иначе, стенограф. отчёт состоявшегося 2 сентября 1918 г. заседания ВЦИК содержит ценные сведения о мироощущении Л.Д. Троцкого, казалось бы, дорвавшегося до реальной власти.

Вовсе не случайно, что в «Моей жизни» Л.Д. Троцкого нет ни единого слова об обстоятельствах создания Реввоенсовета Республики. Да и в своём «труде» о Сталине Л.Д. Троцкий ограничился одной вырванной из исторического контекста цитатой, сопроводив её вопросом, который мог вызвать у генсека вполне обоснованный приступ ярости: «2 сентября Центральный исполнительный комитет опубликовал постановление: «Председателем Революционного военного совета Республики единогласно назначается т. Троцкий. Главнокомандующим всеми фронтами назначается т. Вацетис»»[404]. Дело не в неточности формулировки, а в главном: о И.В. Сталине не вспомнил один единственный человек, от которого зависело в Советской России в сентябре 1918 г. всё — Я.М. Свердлов.

Для партии «Правда» напечатала статьи ряда видных большевистских деятелей с официальной трактовкой покушения. Зная, что В.И. Ленин «не до конца» умер, все соратники наперебой славословили русского Мирабо. Л.Б. Каменев уже 3 сентября выступил на пленарном заседании Моссовета с речью «Наш вождь». Человек, который, присутствуя на заседании 2 сентября 1918 г., не сказал ни слова против властной рокировки, долго расточал комплименты раненному льву. Естественно, в крайне дозированном виде подавалась и информация о переменах во власти: «Мы окружены врагами, и в тот самый день, когда подлая рука убийцы была направлена в т. Ленина, был открыт заговор англо-французских империалистов, которые подготовили захват Совнаркома и восстание в Москве. Они пытались здесь, в Москве, подготовить восстание советских войск против народной советской власти. Наше положение можно охарактеризовать кратко: Советская Россия превращена ходом событий в военный лагерь; изнутри и извне на нас идут с оружием в руках не только тайные убийцы, направляющие оружие на наших вождей, но и иностранные завоеватели, которые пытаются победить нас, отрезав от хлеба, отобрав порты и создав положение, при котором можно создать восстание против советской власти»[405].

Правда, помимо таких информационных сообщений с подчёркнутой лояльностью к В.И. Ленину, составленных для демонстрации единства в верхах, появились и вполне искренние в своей льстивости послания, направленные раненному вождю в личном порядке. Среди них особенно трогательным представляется письмо Ленину Я. Берзина от 4 сентября 1918 г.: «Дорогой Владимир Ильич! После нашей победы в Октябре [1917 г.] я всё время боялся и дрожал за Вашу жизнь, для меня сей удар не пришёлся неожиданно, а всё-таки какой это был тяжёлый удар! Если бы Вы знали, Владимир Ильич, как любят Вас рабочие Запада. Вы должны поправляться скорее и должны больше беречь себя. Приезжайте сюда на отдых и на поправку, а потом вернётесь опять на работу. О делах (о подготовке мировой революции, судя по последующему тексту. — С.В.) не буду писать на этот раз. Скажу только, что революция растёт не по дням, а по часам. Она движется, неизбежная, как рок. Горячо целую Вас! Ваш Я. Берзин»[406]. Любопытен постскриптум: «Жена с дочкой просят передать Вам сердечные приветы и пожелания скорейшего выздоровления. Дочка помнит Вас хорошо, хотя видела Вас, кажется, только один раз (зато сколько уже слышала о вожде! — С.В.). Жена стала настоящей большевичкой, к левым [эсерам] относится не менее непримиримо, чем я сам… (отточие документа. — С.В.)»[407]. Очевидно, жена была в прошлом левой эсеркой, но вовремя порвала с «авантюрой» Центрального комитета ПЛСР и встала на путь истинный — не без помощи мужа и с ведома В.И. Ленина. Отсюда и подчёркнутая лояльность старого партийца, более уместная в сталинский период советской истории.

С другой стороны, наименее стойкие большевистские бонзы стали немедленно ластиться к Я.М. Свердлову: 2 сентября 1918 г. К.Б. Радек информировал его о том, что вследствие конфликта он более не может работать в коллегии НКИД РСФСР, а завершении отписал: «Я попросил т. Чичерина назначить товарища, которому я бы мог в продолжение семи дней сдать бумаги. / Ввиду болезни Вл[адимира] Ил[ьича] извещаю Вас как фактического руководителя партии (! — С.В.) об этом и прошу одновременно назначить меня на другой пост. Жму Вашу руку. К. Радек»[408].

3 сентября Я.М. Свердлов при всей своей жестокости был вынужден разъяснять в ответах на запросы с мест, что к террору, дабы не навредить делу, следует подходить взвешенно. В один из губернских исполнительных комитетов, поинтересовавшийся, гнать ли ему с работы всех поголовно левых эсеров, председатель ВЦИК телеграфировал о необходимости «…различать сторонников авантюры [ЦК ПЛСР] и её противников: не следует ни в каком случае удалять с работы выступавших против линии» мятежников[409]. Воистину стремление выслужиться оказалось неистребимо. Многие партийцы на местах старались быть святее «римского папы», в роли которого выступал в Советской России 1918 г. Я.М. Свердлов.

За созданием Реввоенсовета Республики, нового звена в системе государственных органов РСФСР, стояли переговоры и конфликты в ЦК РКП(б), о которых до настоящего времени историкам не было решительно ничего известно, поскольку до сих пор отсутствует часть источниковой базы — протоколы заседаний ЦК РКП(б) и его Бюро за конец весны — начало осени 1918 г. Однако помимо источников прямых есть и источники косвенные. Именно они привлечены нами для частичной реконструкции двух заседаний «узкого состава» высшего руководства РКП(б).

Глава 4 «Официального заместителя не назначать». Попытка перехвата власти Свердловым после ранения Ленина

30 августа 1918 г. был ранен В.И. Ленин. Уже на третий день после этого события, 2 сентября, на заседании Всероссийского центрального исполнительного комитета под председательством главы Советского государства Я.М. Свердлова и по его предложению, подкрепленному инициативой «снизу», был объявлен «массовый красный террор против буржуазии и её наймитов», и создан новый высший внеконституционный государственный орган: Революционный военный совет Республики (РВСР, Реввоенсовет Республики) — с диктаторскими полномочиями его председателя. Председателем, как мы уже знаем, опять-таки по предложению Свердлова, ВЦИК утвердил наркома по военным делам, члена ЦК Л.Д. Троцкого, а Главнокомандующим всеми вооружёнными силами Республики — беспартийного военспеца, полковника И.И. Вацетиса, в то время — главнокомандующего войсками Восточного фронта.

Голосование большинства членов ВЦИК «за» Троцкого являлось вотумом доверия Свердлову, который занял место рулевого у партийного и государственного штурвала и уже именовал себя «председатель ЦК РКП». Симптоматично, что в том же заседании участвовал и Л.Б. Каменев. Этот авторитетный большевистский руководитель, давний ближайший соратник Ленина, никак не возражал против состоявшейся властной рокировки. Таким образом, фактически передача всей полноты власти Свердлову при формальном «диктаторе» Троцком произошла внешне спокойно. Но — лишь внешне. Ведь, как констатировано в историографии, «не обнаружен, по-видимому […] не сохранившийся ряд протоколов ЦК партии, относящихся к лету (с 20-х чисел мая до 16 сентября) 1918 г.»[410] Иначе говоря, информация о реальных событиях, связанных со сменой власти в условиях недееспособности вождя (причём окончательной, как тогда полагали многие) заведомо не полна.

Однако похоже, что этот информационный вакуум, загадочно возникший вокруг одного из важнейших фактов истории большевистской партии и Советского государства, рассеивается. Среди документов члена ЦК РКП(б) Г.Е. Зиновьева — ближайшего соавтора вождя, занимавшего в 1918 г. пост председателя Петросовета, — удалось обнаружить записку с черновым текстом предложений к заседанию Бюро ЦК РКП(б). На этом заседании, которое состоялось в Москве не ранее 30 августа — не позднее 2 сентября, а вероятнее всего или 1 сентября, решался вопрос о «конструкции» власти после ранения В.И. Ленина.

Документ представляет собой автограф Зиновьева чёрными чернилами на бланке председателя Совета комиссаров Петроградской трудовой коммуны. В совокупности с содержанием другого выявленного нами уникального документа — черновика двух протоколов заседаний Бюро ЦК РКП(б) (первое состоялось не позднее 2 сентября, второе не ранее 5 сентября) — сведения зиновьевской записки позволяют по-новому взглянуть на ключевые проблемы советской политической истории ленинского периода: развитие большевистской партии и её высшего руководства на начальном этапе Гражданской войны и противостояние авторитарного и представительского начал в государственном строительстве РСФСР. Документы содержат ценные сведения об эволюции большевистского ЦК как высшего партийного органа и его узких «рабочих» коллегий в сентябре 1918 — марте 1919 гг., о фактической узурпации узкой группой лидеров прав Съезда партии как верховного органа и нарушении ими Устава как основного организационного документа; о взаимодействии трёх основных политических институтов РСФСР (ЦК РКП, ВЦИК Советов и Совнаркома), о властной рокировке сентября 1918 г., и прежде всего об организации работы ленинского правительства.

Записка появилась максимум днём 31 августа: если бы она была написана вечером, то на заседании Бюро ЦК РКП(б) рассмотрели бы не предложения «питерцев»[411], а нечто вроде предложения «питерцев и Дзержинского», который приехал в Петроград расследовать убийство председателя Петроградской ЧК М.С. Урицкого аккурат вечером 31 декабря[412].

Процитируем этот документ Г.Е. Зиновьева — настолько же короткий, насколько важный:

Ниже — приписка фиолетовым карандашом: «Обратить вним[ание] на Бонча»[414].

Судя по пятизначному порядковому номеру, а также учитывая, что на заседании Бюро ЦК полученные предложения рассматривались в качестве официальных тезисов петроградской группы цекистов[415], данная приписка появилась после того, как Зиновьев согласовал текст с товарищами по высшему большевистскому руководству, находившимися в это время в Петрограде — членом и секретарём ЦК Е.Д. Стасовой, кандидатом в члены ЦК А.А. Иоффе.

«Бойчей» (Бонч-Бруевичей), на которых тогда могли «обратить внимание» в ЦК РКП(б), было двое: братья Владимир, Управляющий делами Совнаркома (ближайший сотрудник Ленина), и Михаил — генерал, в марте-августе 1918 г. военный руководитель Высшего военного совета при председателе Л.Д. Троцком. Не исключено, конечно, что речь шла о Михаиле Дмитриевиче: тогда приписка — самого Зиновьева, который знал наверняка, что вождь предпочёл бы видеть в высшем военно-политическом руководстве вместе с Троцким не недалёкого Вацетиса. Если же — и это более вероятно — речь шла о Владимире Дмитриевиче, то приписка исходила от Стасовой, небезосновательно считавшей «Бонча»[416] (создателя бюрократического аппарата Совнаркома) прожжённым интриганом.

Укажем, что на обороте зиновьевского послания простым карандашом сделан набросок револьвера и ещё один силуэт револьвера[417], и вернёмся от постскриптума к основному тексту, отражавшему взгляды ленинского прокуратора Петрограда на конструкцию власти в условиях ранения вождя.

Фраза «Официального заместителя не назначать» предполагает наличие заместителя неофициального. Последняя фраза второго пункта из черновика председателя Петросовета означает, что временную постановку во главе партийно-государственного механизма Я.М. Свердлова Г.Е. Зиновьев признал как совершившийся факт. Это было логично (собственно, кого из цекистов, находившихся в Москве, если не Я.М. Свердлова?), хотя с точки зрения преданности вождю и отстаивания собственных позиций во власти отнюдь не целесообразно: в жизни, за исключением её самой, нет, как известно, ничего временного, что не могло бы стать постоянным. В определённой степени первый тезис зиновьевского документа — предательство вождя.

Составляя предложения в Бюро ЦК, Г.Е. Зиновьев, будучи искушённым политиком, пытался решить несколько задач одновременно.

Во-первых, ему, петроградскому полудиктатору, следовало максимально выиграть время, поскольку выздоровление вождя, в котором никто не был уверен, должно было кардинально изменить сложившийся в ЦК баланс сил, а скоропостижная смерть — в маловероятном, но всё же не исключённом пока варианте — означала бы упрочение властных позиций Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого. Последнее при демонстративных возражениях сулило председателю Петросовета совершенно случайную, не имеющую, конечно, никакого отношения к товарищам по ЦК, смерть от «эсеровского» (30 августа 1918 г., выстрелы якобы Ф. Каплан), как вариант — организованного некими «анархистами подполья» (от такого через год погиб друг юности Я.М. Свердлова — секретарь Московского комитета РКП В.М. Загорский-Лубоцкий) теракта или банального схода с рельс поезда, как это было аккурат в начале сентября с многолетним товарищем Свердлова по революционной работе — председателем Высшей военной инспекции Н.И. Подвойским, который после ранения вождя поспешил в центр и в результате на несколько дней оказался прикован к больничной койке[418]. Не исключена была и гибель «при крушении поезда», как это случилось со строптивым генералом А.А. Маниковским в момент, когда Гражданская война уже была на исходе и большевики смогли себе позволить избавиться от крупнейшего в России специалиста по организации боевого снабжения армии.

Во-вторых, Г.Е. Зиновьев прозондировал почву, не удастся ли сделать руководство более коллегиальным. При этом ни на секунду его не ослабив, ведь замена Ильича на очередную безразмерную, расплывчатую коллегию в условиях системного кризиса, когда вопросы было необходимо решать максимально оперативно, неминуемо привела бы к падению «рабоче-крестьянского» правительства. Было важно не допустить паузы в принятии властных решений и демонстрации растерянности, с чем Свердлов в конце августа — начале сентября 1918 г. справился образцово.

В этот период Бюро ЦК как «узкий состав Центрального комитета»[419] помимо присутствовавших в Москве и Кремле членов высшего большевистского органа составляли В.И. Ленин, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий и Я.М. Свердлов. Первый был ранен и находился едва ли не при смерти, второй увяз в Царицыне. Отсюда и крайне осторожное зиновьевское предложение: двум вождям — Я.М. Свердлову и Л.Д. Троцкому — добавить с совещательным голосом в Бюро ЦК А.И. Рыкова. То есть третьим членом Бюро предлагалась ленинская рабочая лошадка по Совнаркому: зам, который не может сам. Революционный романтик до мозга костей — как и его ближайший товарищ В.П. Ногин, — Рыков после прихода большевиков к власти и прощания с идеей об «однородном социалистическом правительстве» как атавизме гимназических и университетских иллюзий достаточно быстро превратился в талантливого администратора, но никак не политика: юношеские идеалы не помешали ему стать крупным советско-хозяйственным руководителем, однако не позволили дорасти до уровня партийного вождя, поскольку появившиеся с возрастом амбиции не были подкреплены искусом ведения дискуссий и подковерных баталий.

Предложение о введении в Бюро ЦК, пусть и с совещательным голосом, Рыкова наводит также на мысль о том, что, по мнению Г.Е. Зиновьева, в условиях ранения вождя мировой революции в Бюро должны были предрешаться важные вопросы, постановления по которым следовало оформлять в Совнаркоме. В этом случае функции Бюро ЦК, вопреки четвёртому пункту зиновьевских предложений, не могли не измениться, что было предсказуемо: в условиях, когда орган не представляет собой организационно оформленной (бюрократической) структуры, конкретное содержание деятельности предопределяет персональный состав его членов.

Для создания потенциальной возможности расколоть Бюро ЦК в случае выздоровления В.И. Ленина Г.Е. Зиновьев предложил включить в него трёх кандидатов, использовать которых на совместной работе было противоестественно. Во второй половине 1918 — начале 1919 г. Каменев и Дзержинский находились в личных и служебных «контрах» в связи с дискуссией о ВЧК[420]. «Органично» на их фоне смотрелась и явная кадровая уступка Свердлову — цекист из его уральской команды Н.Н. Крестинский, в первые месяцы советской власти наивно веривший в возможность проведения на практике программы ликвидации государственного аппарата, которую вождь сформулировал в своём последнем подполье, в агитационно-пропагандистской утопии «Государство и революция».

Зиновьев вносил предложение по изменению персонального состава Бюро ЦК, очевидно, предполагая, что интересы свои собственные, В.И. Ленина и его (в двух последних случаях председатель Петросовета, видимо, всё-таки просчитался) будет отстаивать Л.Б. Каменев. И последнее: Н.Н. Крестинского уже тогда предполагалось сделать «добрым» комиссаром при свердловском Секретариате — по факту Крестинский стал таковым 16 января 1919 г., когда Пленум ЦК включил его в своё Организационное бюро (Оргбюро).

Таким образом, для обеспечения большей коллегиальности в руководстве партии, недопущения фракционного решения вопроса двумя вождями по согласованию друг с другом, в условиях временного отсутствия В.И. Ленина, постоянных командировок цекистов и пребывания части из них в Петрограде Г.Е. Зиновьев предложил дуумвирам новый — с учётом конкретных обстоятельств места, времени и действия — состав Бюро ЦК РКП(б). По сути, Г.Е. Зиновьев — первый, кто поставил вопрос о необходимости внесения большей планомерности в работу Бюро ЦК, т.е. фактически о создании Оргбюро. Если говорить несколько упрощённо, 16 января 1919 г., выделив из своего состава Оргбюро, в котором Я.М. Свердлов стал формально даже не первым из нескольких равных, Пленум ЦК провёл в жизнь — в несколько изменённом с учётом выздоровления вождя варианте — сентябрьскую идею Г.Е. Зиновьева 1918 года.

Налицо — казус: вместо «председателя ЦИК» Г.Е. Зиновьев написал «председатель ЦК».

Объяснений может быть два.

Объяснение первое: банальная описка, Г.Е. Зиновьев назвал Я.М. Свердлова «председателем ЦК» по привычке: цекисты давно привыкли, что председателем у них — Свердлов. Подобная привычка для молодого и безмерно амбициозного партийного вождя стала подлинной «заменой счастия». «Описки» вроде зиновьевской говорят о многом. Вопреки Уставу, «председателем ЦК» Свердлова стали считать даже представители узкой группы партийных вождей.

Объяснение второе: Г.Е. Зиновьев, набрасывая тезисы, рассуждал о том, что «подписывать» документы Совнаркома (читай — вести заседания правительства; в протоколах заседаний Совнаркома подпись председателя или председательствующего была элементом факультативным: так, до 18 марта 1918 г. В.И. Ленин не подписал ни одного протокола, далеко не всегда под протоколом заседания Совнаркома можно найти и подпись секретаря[421]) Я.М. Свердлову «неудобно» и как «председателю ЦК», и как председателю ВЦИК Советов. Потому-то Г.Е. Зиновьев и предлагал задуматься над тем же московским товарищам. Тогда выходит, что «описки» нет и в помине: Зиновьев аккуратно, но чётко давал понять, что при живом вожде даже временно замещать В.И. Ленина в Совнаркоме Я.М. Свердлову не стоит. Тонкий намёк, дававший на заседании Бюро ЦК козырь противникам блока Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого — на случай, конечно, если найдутся желающие, используя излюбленное ленинское наречие, «немножечко» подраться. И подстраховка на случай возможного выздоровления вождя: «Как же так, ведь я выступил против председательствования Свердлова в ленинском правительстве!»

Второе объяснение логичнее ещё вот почему: у Г.Е. Зиновьева (ни до записки в Бюро ЦК, ни после), как и у В.И. Ленина, слушатели и читатели советской прессы не смогли бы найти какие-либо практические предложения по организации разделения властей в Советском государстве. Сам по себе принцип Зиновьев, как и Ленин, считал буржуазным обманом, а дискуссии о соотношении представительной и исполнительной ветвей власти в условиях диктатуры пролетариата — абсурдом и непроизводительной тратой времени. Столь же логично смотрелись бы рассуждения Зиновьева о разграничении компетенции высших советских органов и Комуча.

Упоминание «председателя ЦК» — не единственная странность: в Бюро ЦК, по мысли Г.Е. Зиновьева, должен был — пусть и с совещательным голосом — войти А.И. Рыков, а одним из кандидатов в члены Бюро стать Л.Б. Каменев, притом что оба они в это время не состояли в ЦК РКП(б). Проведение в ЦК двух видных партийных деятелей (Каменев и Рыков были цекистами, но раньше[422]) — катализатор внутрипартийного режима. Совершенно очевидно, что в 1918 г. цекисты как представители высшего руководства РКП(б) отнюдь не были отделены бетонной стеной ни от кандидатов в члены ЦК, ни от других представителей руководящего ядра партии, входивших в состав ленинского ли правительства (как Рыков), в Президиум ли ВЦИК, в руководство ли обеих столиц (каковым был ставший 24 августа 1918 г. председателем Московского совета рабочих и солдатских депутатов Каменев[423]). А если говорить о революционном самосознании — от нескольких тысяч «старых большевиков», каждый из которых измерял свой вес в партии конкретным стажем.

Совершенно очевидно и другое: Съезд как «верховный», по Уставу, орган партии всё более становился фикцией, объектом манипуляций верхов, лишь более или менее покорно голосовавшим за готовые проекты резолюций. Г.Е. Зиновьев и его петроградские товарищи, выдвигая кандидатуры в новый состав Бюро ЦК, без тени сомнения предлагали московским цекистам узурпировать основное право большевистского форума: на формирование персонального состава высшего партийного руководства.

В общем и целом, предложив московским товарищам свой вариант перераспределения обязанностей в ЦК РКП(б), Г.Е. Зиновьев изобразил из себя такую фигуру, которую ни дуумвиры, ни В.И. Ленин не могли бы счесть враждебной. Он признал лидерство Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого, однако сделал всё для накидывания «узды» (излюбленное выражение большевистских вождей) на их шеи и восстановления status quo в случае выздоровления председателя Совнаркома.

Протокол заседания Бюро ЦК, состоявшегося между 31 августа и 2 сентября 1918 г., исследователям неизвестен, однако реконструировать произошедшее на заседании наряду с автографом Г.Е. Зиновьева позволяет автограф Я.М. Свердлова из его блокнота, черновик протокола заседания Бюро ЦК:

На заседании Бюро ЦК были предрешены изученные нами в предыдущей главе постановления ВЦИК от 2 сентября — о ратификации дополнительного договора с Германией, создании РВСР с председателем Л.Д. Троцким и Главкомом И.И. Вацетисом.

Из помет Я.М. Свердлова следует, что вопрос о «перераспред[елении] сил» был с обсуждения снят или предложения по нему не прошли, а знаки различия, как и следовало ожидать, прошли без возражений (не вопрос для дискуссии). Кроме того, собравшиеся обсудили предложение Г.Е. Зиновьева (петроградских цекистов) и определили порядок взаимодействия ВЦИК и Совнаркома.

Судя по пометам Я.М. Свердлова красными чернилами на автографе, написанном чёрными, Бюро ЦК было предварительно утверждено в предложенном Г.Е. Зиновьевым сотоварищи составе. То обстоятельство, что Л.Б. Каменев не состоял в ЦК, «москвичей» не смутило точно так же, как и «питерцев». Мало ли что в марте 1918 г. вождь решил наказать Каменева за «ошибочное» желание «разделить и в октябре [1917 г.] власть»[427] с представителями других социалистических партий и, когда председательствующий на заседании съезда Я.М. Свердлов попросил «назвать кандидатов»[428] в ЦК, очевидно, специально проведённый на правах пифии в президиум съезда[429] В.И. Соловьёв в числе 15-ти кандидатур в члены и 8-ми — в кандидаты не назвал фамилии Л.Б. Каменева[430]. Кстати, и А.И. Рыков во второй половине 1918 г. принимал участие в заседаниях ЦК РКП(б): практически во всех сохранившихся протоколах заседаний ЦК и Бюро ЦК, состоявшихся в этот период, не указан состав присутствующих, однако в протоколе заседания 16 сентября сделано исключение и в числе присутствующих — Рыков[431].

Г.Е. Зиновьев и его петроградские товарищи по ЦК сочли, что Я.М. Свердлову как партийному вождю и главе парламента «неудобно» будет председательствовать в правительстве. Г.Е. Зиновьев полагал целесообразным, чтобы заседания Совнаркома вёл кто-то из наркомов — как это было во время лечения В.И. Ленина в санатории «Халила» на Карельском перешейке 24–27 декабря 1917 г. (6–10 января 1918 г.)[432], когда 24 и 27 декабря, как указано в протоколах № 34 и № 35 заседаний Совнаркома, «председательствует Сталин»[433]. В истории правительства были прецеденты, когда заседания вёл и Л.Д. Троцкий: по возвращении с отдыха вождь лично председательствовал на заседании Совнаркома 29 и 30 декабря 1917 г., 1, 4, 6, 7–9 января 1918 г.[434], а в протоколе № 45 от 11 января указано: «председательствует Троцкий»[435].

Но вот что бросается в глаза: в «Повестке заседания Совета народных комиссаров на 11 января 1918 г.» было намечено обсуждение 28-ми вопросов, а на заседании реально обсудили четыре, причём в одном случае на следующем заседании, состоявшемся под председательством В.И. Ленина 14 января, имела место апелляция на принятое Совнаркомом под председательством Л.Д. Троцкого решение (в протоколе — «заявление […] о пересмотре постановления»[436]), а в другом случае, правда, по крайне болезненному вопросу — продовольственному, который постоянно рассматривался и перерешался на заседаниях правительства, — было принято постановление «большинством семи голосов против трёх при одном воздержавшемся»[437] и на следующем заседании к нему опять вернулись (правда, вопрос обсудили ещё раз в связи с новыми обстоятельствами).

В первые несколько месяцев советской власти, когда большевики имели слабое представление о том, как организовать управление страной, и даже в свете ожидания мировой революции сомневались в необходимости государственного аппарата, перемена принятых решений и конфликты стали едва ли не атрибутом заседаний рабоче-крестьянского правительства. Однако в конце 1917 — начале 1918 гг. было нечто, принципиально отличавшее председательствования И.В. Сталина и Л.Д. Троцкого от ленинских.

Первый пункт протокола (председательствующий И.В. Сталин, на заседании — Я.М. Свердлов и несколько наркомов): «Вопрос о том, можно ли считать данный состав полномочным Советом. Считать полномочным. Откладывать те из вопросов, которые будут признаны кем-либо из народных комиссаров, присутствующих на заседании, слишком важными для решения в данном составе»[438]. То есть для принятия постановления в отсутствие Ленина как председателя и признанного вождя. Судя по всему, на время его отсутствия Сталин со Свердловым перенесли в правительство установленный в Бюро ЦК порядок, при котором любой недовольный постановлением цекист был вправе потребовать перерешения на Пленуме. И действительно, как Сталин, так и Троцкий, председательствуя в правительстве, сами делали доклады как наркомы РСФСР, соответственно, по делам национальностей и по иностранным делам. Более того, на втором указанном нами заседании под председательством Сталина из шести вопросов только один — о назначении Д.П. Малютина членом коллегии по продовольствию — по-настоящему требовал проведения через правительство, остальные пять пунктов представляли собой предложения наркома А.Г. Шляпникова по конфискации, главным образом недвижимого имущества, т.е. вопросы национализации, которые пришлось провести через «Большой» Совнарком[439] только потому, что ещё не был организован «Малый» Совнарком (создан 9 января 1918 г. для решения второстепенных, как тогда говорили — «вермишельных», вопросов[440]).

Отдельно следует упомянуть протокол № 7 заседания Совнаркома от 21 ноября 1917 года. В этот день правительство впервые — во всяком случае, с 15 ноября[441], поскольку более ранних протоколов в распоряжении историков нет — собралось без В.И. Ленина и явно по инициативе Л.Д. Троцкого (на заседании присутствовал И.В. Сталин). Будучи наркомом по иностранным делам, Л.Д. Троцкий вмешался в дела Наркомата по военным делам: предложил отправить в отставку руководителей наркомата Н.В. Крыленко, Н.И. Подвойского и В.А. Антонова-Овсеенко и не постеснялся выдвинуть собственную кандидатуру в числе трёх предложенных им в качестве новых высших военных руководителей. Все предложения по изменению политики Наркомвоена ленинские наркомы приняли, но при этом пресекли поползновения Троцкого прибрать к рукам военное ведомство[442] (до марта 1918 г. Троцкий себе подобных выходок более не позволял).

В рамках анализа зиновьевского документа упомянем и протокол № 54 от 23 января 1918 г., в котором не указан председательствующий (Ленин отсутствовал): на заседании два основных вопроса докладывали Сталин и нарком внутренних дел РСФСР Г.И. Петровский[443]. Так что очевидно, что когда председатель Петросовета написал послание московским товарищам по ЦК, он не допустил серьёзной ошибки: пусть и не во время декабрьского отдыха В.И. Ленина 1917 г., но некоторые заседания, видимо, действительно вёл Г.И. Петровский.

В любом случае к моменту ранения В.И. Ленина традиции решения по-настоящему важных вопросов в Совнаркоме в отсутствии его председателя и признанного вождя не было. Для анализа происходящего на заседании Бюро ЦК РКП(б), состоявшегося не позднее 2 сентября, это принципиально важный момент. Напротив слова «Совнарком» у Я.М. Свердлова в его черновике знак равенства, означавший, как следует из контекста, что этот вопрос на заседании Бюро ЦК был решён. 5 сентября в руководящем ядре РКП(б) стало известно, как именно: Свердлов лично провёл заседание Совнаркома. Ленинского Совнаркома. И на заседании он протащил ключевой вопрос внутренней политики: фактически о порядке проведения в жизнь постановления ВЦИК об объявлении массового красного террора[444].

Я.М. Свердлов попытался внести серьёзнейшую корректировку в сложившуюся систему высших государственных органов РСФСР. В том, что глава парламента посещал заседания правительства, ничего нового не было. Заменив на восьмой день после прихода большевиков к власти Л.Б. Каменева на посту председателя ВЦИК, Я.М. Свердлов регулярно (и даже часто) присутствовал на заседаниях Совнаркома, что — особенно до установления в июле 1918 г. монополии большевистской партии на власть — было в определённой степени выгодно вождю: В.И. Ленин принципиально уклонялся от отчёта перед парламентариями о работе правительства, ссылаясь на крайнюю занятость, а тут всегда можно было заявить, будто деятельность «подотчётного» ВЦИКу органа лично контролирует глава парламента.

Однако председательствование в правительстве руководителя Советского государства было явлением, находившимся «за гранью» даже с точки зрения Конституции РСФСР, вплоть до официального роспуска группы демократического централизма (1921) так и не превращённой в никому не нужный и не интересный печатный текст. Не говоря уже об Уставе РСДРП(б), не букве (Устав в редакции лета 1917 г., естественно, не определял порядок руководства партией государством), но духу которого противоречила идея концентрации власти в руках одного человека — в условиях Съезда как верховного органа партии и ЦК как высшего. Не вспоминая и о российской революционной традиции: по справедливому замечанию П.А. Кропоткина, «председатель и всякого рода формальности крайне не по сердцу русским» (объективности ради вынужден обратить внимание на тот факт, что «председателем ЦК» себя провозгласил отнюдь не русский); добавим, что «без западноевропейских формальностей»[445] прекрасно обходились не только анархисты, но и представители других революционных партий.

Г.Е. Зиновьев считал свердловское руководство Совнаркомом «неудобным», а Я.М. Свердлов, напротив, удобным. И на заседании Бюро ЦК он, видимо, убедил товарищей в целесообразности максимальной централизации властных структур в критических условиях — с заявлением из серии, что с вождём-де у него всё «сговорено»[446].

Однако, наложив лапу на рабоче-крестьянское правительство, Свердлов допустил серьёзный тактический просчёт. Подобный произвол ему могли спустить далеко не все цекисты. Но этого мало: председательство в правительстве главы парламента не восприняли бы всерьёз даже аппаратчики Совнаркома, включая лично рекомендованного Свердловым Н.П. Горбунова — секретаря СНК РСФСР[447], который некогда (в 1903 г.) сидел с будущим «председателем ЦК РКП» в одной камере[448]. В протоколах заседаний Совнаркома, которые глава правительства проводил лично, Горбунов (с 27 ноября 1917 г. практически неизменно[449]) указывал — «председательствует Вл[адимир] Ил[ьич] Ленин» или «председательствует Владимир Ильич Ленин», а когда вождь отсутствовал, столь же аккуратно фиксировал: «председательствует Сталин»[450], или «председательствует Троцкий»[451], или «председательствует Рыков». Для Свердлова Горбунов исключения не сделал. Все усевшиеся в кресло вождя — по нужде ли, по собственному произволу ли — воспринимались правительственными аппаратчиками (и тем паче ленинскими наркомами) как временщики. Каковые, как известно, рано или поздно обязаны очистить занимаемые кресла: «Которые тут временные — слазь!»

5 сентября, судя по записи Я.М. Свердлова в блокноте, помимо заседания Совнаркома состоялось заседание Бюро ЦК РКП(б), на котором собравшиеся вернулись к вопросу о персональном составе Бюро. Повод был железный: Л.Д. Троцкий, ненавидевший «вермишельные» вопросы и не желавший замарать свои белые холёные руки осуществлением массового красного террора в масштабах всей России, попросил разрешения вернуться в армию — под самым благовидным предлогом. Ему якобы понадобилось принять участие в первом заседании Реввоенсовета Республики: будто бы «высший» чрезвычайный государственный орган нельзя было собрать на заседание не в Арзамасе, а в столице. Итог: «Троцкому разрешается поехать из Москвы, и Г.Я. Сокольников направляется в район 2-й армии <в качестве заведыв[ающего]> для руководства политической] работой <и для организации вместе с т. Гусевым>»[452].

Дальнейшее изложенное Я.М. Свердловым ставит больше вопросов, нежели даёт ответов:

Вариантов для трактовки, с учётом недостающей запятой, может быть несколько, но логичен только один: под предлогом отъезда Л.Д. Троцкого и необходимости оперативно решать текущие партийные вопросы Бюро ЦК при свердловском соло ещё раз обсудило и серьёзнейшим образом подкорректировало «Предложение] питерцев» по персональному составу Бюро, по сути поставив всё с ног на голову. Я.М. Свердлов в своём черновике с учётом просьбы Л.Д. Троцкого записал пять фамилий из предложенных Г.Е. Зиновьевым шести. Собравшиеся цекисты обсудили и высказались против членства в Бюро ЦК в любом статусе А.И. Рыкова и Ф.Э. Дзержинского (тем более что последний ещё не успел вернуться из петроградской командировки), оставив лояльного Я.М. Свердлову выходца из его уральской вотчины Н.Н. Крестинского и председателя Моссовета Л.Б. Каменева, которому верность парламентским идеям стоила в ноябре 1917 г. поста главы Советского государства. Никакого деления на полноправных членов / члена с совещательным голосом / кандидатов в члены. Никакой угрозы баталий Каменева с Дзержинским. Никакого Рыкова, у которого, кстати, так же не исключено, что были натянутые отношения с Дзержинским[454], под ногами. Вместо органа аморфного — компактный, всего из трёх человек: Крестинского, Каменева и самого Свердлова, у которых были все шансы найти общий язык (даже несмотря на до крайности натянутые до Октября отношения Свердлова и Каменева), и абсолютно дееспособный.

При сопоставлении автографов Г.Е. Зиновьева и Я.М. Свердлова становится, наконец, ясна позиция в вопросе о власти Л.Б. Каменева: включение в состав Бюро ЦК объясняет его осторожное молчание (в данном случае — знак лояльности) на заседании ВЦИК 2 сентября, когда парламентарии голосовали в действительности не за Л.Д. Троцкого и И.И. Вацетиса (никто из представителей советской и большевистской верхушки никто всерьёз беспартийного главнокомандующего войсками Восточного фронта не воспринимал), а за Я.М. Свердлова как нового хозяина. Л.Б. Каменев был по характеру отнюдь не авантюристом и именно поэтому всю свою жизнь втягивался своими ближайшими товарищами во все авантюры, принять участие в которых было возможно. Именно его мягкий характер предопределил примиренчество к части меньшевистских сил и к Л.Д. Троцкому в 1910 г., по итогам которого Каменеву пришлось покаяться и признать правоту с трудом пошедшего на поводу у товарищей по Цека Ильича, который не желал ни малейшего компромисса с «товарищами противниками» по единой РСДРП. Именно высокая порядочность толкнула Л.Б. Каменева на совместное с Г.Е. Зиновьевым печатное заявление о готовящемся выступлении большевиков, а затем на участие в «первом кризисе советской власти» в 1917 году. Именно большевистская принципиальность подвигла его выступить с тем же Г.Е. Зиновьевым против сталинского диктата на XIV съезде ВКП(б) 1925 г. и иметь мужество сделать заведомо провальное предложение о снятии И.В. Сталина с поста генсека в условиях, когда Г.Е. Зиновьев прямо заявил: «Мы превосходно отдавали себе отчёт в том, что мы являемся меньшинством на этом съезде»[455]. Наконец, Л.Б. Каменев сделал всё, что мог в Объединённой оппозиции, которая была обречена на провал изначально. Не случайна едкая характеристика на XV съезде ВКП(б) А.И. Угарова, не представлявшего себе в 1927 г., какая судьба уготована ему и нескольким другим «отцам столицы» в 1930-е гг.: «Пару слов я хочу […] сказать о Каменеве. Я знаю его немного. Он человек покладистый. Я вспоминаю борьбу в 1917 году. Тогда я временно исполнял должность секретаря фракции Питерского совета. Как вы помните, тогда была буза с Каменевым и с Зиновьевым. Ну, ходили мы переговариваться, мирить, — мы были тогда не так много грамотны, — но потом увидели, что из этого дела ничего не выйдет. В дальнейшем был один случай, когда я выступал против Троцкого и встретил на одном собрании Каменева. Вспомнили 1917 год. Вот он мне и говорит: «Знаешь что, Угаров, меня тогда чёрт попутал». Я, товарищи, думаю, по своей душевной простоте, что он его и сейчас путает этот чёрт, впился в Каменева и держит его за ноги»[456]. Характеристика при всей своей карикатурности весьма примечательная. Возможно, в 1918 г. Л.Б. Каменева ненадолго подержал «за ноги» чёрт в обличие Я.М. Свердлова, давно имевшего компромат на председателя Моссовета.

Обратим внимание и на то обстоятельство, что сопоставление предложения «питерцев» с черновым протоколом заседания Бюро ЦК торпедирует выдвинутую в рамках концепции «Кремлёвского заговора» гипотезу о причастности к покушению на вождя Ф.Э. Дзержинского[457]. Если бы действительно имел место сговор первого председателя ВЧК (на тот момент действующим председателем ВЧК был Я.Х. Петерс — креатура Свердлова) с Я.М. Свердловым и/или с Л.Д. Троцким, Ф.Э. Дзержинский с подачи петроградских цекистов непременно был бы продавлен Я.М. Свердловым в Бюро ЦК вместо Л.Б. Каменева, с которым у него был острый конфликт между первой и второй российскими революциями.

Вообще, заметим, поверить в то, что Ф.Э. Дзержинскому могла прийти в голову мысль о нейтрализации В.И. Ленина, вообще крайне сложно. Поэт Владислав Ходасевич выразился довольно точно: сказать, что у председателя ВЧК ««золотое сердце», было хуже, чем подло — глупо. Потому что не только «золотого», но самого лютого сердца у него не было. Была шестерня. И она работала, покуда не стёрлась…»[458]. Правда, вопреки впечатлениям поэта, Дзержинский не всегда был «последовательным учеником Ленина» и «добросовестным исполнителем» воли вождей[459]. Дзержинский был патриотом в вопросе о судьбе его родной Польши, галантным кавалером в любви[460], интересным собеседником в общении с «подведомственной» интеллигенцией и ответственнейшим работником, когда речь шла о деле. Независимо от постов: вначале как председатель ВЧК он расстреливал специалистов, впоследствии как нарком путей сообщения и хозяйственный руководитель — берёг их как зеницу ока. Всё это сочеталось в одном человеке вполне органично. Более всего Феликс Дзержинский напоминал Томаса Бекета, который вначале преданно служил Генриху II Плантагенету, а потом, перефразируя В.И. Ленина, «сделавшись архиепископом», неожиданно для короля и вопреки элементарной логике, стал служить самому Господу Богу. В действительности логика была: оба исторических деятеля — и Бекет, и Дзержинский — были беззаветно преданы порученным им делам, на советском сленге — узковедомственным интересам. В этом на Ф.Э. Дзержинского походил один из его преемников — сталинский нарком Н.И. Ежов (правда, в отличие от вечно экзальтированного председателя ВЧК этот скромный, аккуратный, исполнительный секретарь Московского комитета ВКП был типичным субпассионарием). Как отметил в своей книге о номенклатуре М.С. Восленский, «люди, работавшие до 1936 г. под начальством Ежова в ЦК ВКП(б), где он заведовал промышленным отделом, с недоумением рассказывали затем, что Ежов вовсе не производил впечатления злодея или садиста. Он был обычным высокопоставленным партбюрократом и выделялся лишь тем, что особенно старательно выполнял любые указания руководства. В ЦК было указание организовать строительство заводов — он организовал. В НКВД было указание пытать и убивать — он пытал и убивал. Не Макбет и не Мефистофель, а выслуживавшийся номенклатурный чин стал одним из гнуснейших массовых убийц современности»[461]. О таких, как Ф.Э. Дзержинский и отчасти Н.И. Ежов, говорил Г.Е. Зиновьев, когда вывел в 1924 г. тип работника-большевика, «относительно которого каждый знает: сегодня его партия поставила на текстильный трест, завтра пошлёт на какую-либо самую трудную нелегальную работу, и он будет с одинаковой преданностью выполнять свои обязанности»[462].

5 сентября 1918 г. Я.М. Свердлов прыгнул выше головы. Один или несколько цекистов, возмутившись сосредоточением всей полноты власти в руках одного человека — это при ЦК партии и к тому же при живом вожде! — потребовал (и) обсудить новую конструкцию аппарата власти на пленарном заседании ЦК РКП(б)[463]. В новой ситуации Свердлову оставалось лишь максимально отсрочить созыв Пленума ЦК, что он, собственно, и сделал: Пленум состоялся только 14 сентября 1918 года. Протокол его числится среди, «по-видимому, не сохранившихся», известно лишь, что на заседании среди прочих обсуждался вопрос о «Банктруде» (Всероссийском профсоюзе работников кредитного дела), явно не самый важный и благополучно отложенный до 16 сентября[464].

Второе после ранения В.И. Ленина заседание Бюро ЦК могло состояться как 5 сентября, так и 6 сентября: Л.Д. Троцкий был в Арзамасе — месте «сбора» РВСР — не позднее 7 сентября[465]. Возможная погрешность датировки не столь существенна, тем более, что, несмотря на требование перенесения постановлений Бюро на Пленум, 9 сентября Я.М. Свердлов опять председательствовал в ленинском Совнаркоме[466]. Второй вариант, кстати, ещё больше разоблачает его в качестве претендента на единоличную власть в партии и государстве, чем первый, тем более что 6 сентября стало совершенно очевидно: В.И. Ленин не то что не собирается помирать, а совсем даже напротив — вот-вот вернётся к делам государственной важности.

Так или иначе, Я.М. Свердлов дал своим завистникам прекрасный повод для сведения счетов: всего, что он успел сотворить за неделю — с 30 августа по 5 сентября 1918 г., — с лихвой хватило бы для открытого обвинения в узурпации власти. Даже если не считать крамольной самой по себе подписи «председатель ЦК», изобретатель которой замахнулся на святое — на партийный Устав. Совершенно очевидно, что, усевшись в кресло председателя Совнаркома, Свердлов во всей красе явил себя товарищам по партийному руководству, включая Ленина (по заверениям знавших его большевиков и вслед за ними — советских историков, будто бы не чаявшего в нём души).

Поведав в своих воспоминаниях, что во время болезни вождя «Совнарком заседал ежедневно и решал свои дела, причём председательствовали по очереди то тогдашний председатель ВСНХ Рыков, то председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов», В.Д. Бонч-Бруевич передал в числе немногочисленных реплик последнего следующую: «Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича мы всё-таки справляемся»[467] (и заметьте — без переноса важнейших вопросов до выздоровления председателя Совнаркома).

В мемуарах передачу этой крайне двусмысленной фразы предварял тезис о том, что «жизнь брала своё, и Совнарком должен был отвечать на текущие требования жизни. Заседания [правительства] шли своим чередом, повестки выполнялись аккуратно, решения выносились после тщательного, сугубо осторожного обсуждения (очевидно, двойного: и на Бюро ЦК, и в самом Совнаркоме. — С.В.), и эта первая полная самостоятельность (! — С.В.) Совнаркома была многознаменательна: Совнарком учился делать своё дело без своего гениального вождя»[468]. А после следовал комментарий, который опровергает главный «аргумент» противников теории Кремлёвского заговора: партия действительно не могла выжить, если бы она не сплотилась вокруг фигуры вождя, но вот вождём этим не обязательно должен был быть В.И. Ленин — «Больно и тяжело мне было это слушать, но я, конечно, понял глубину мысли Якова Михайловича, безмерно любившего Владимира Ильича: как ни трудно, как ни тяжело его отсутствие, но политическая жизнь и жестокая классовая борьба труднейшей эпохи диктатуры пролетариата требуют руководства, и это руководство есть, было и будет, что бы ни случилось (здесь и далее в цитате курсив наш. — С.В.), ибо партия наша жива и целостна, — вот смысл этих неожиданных слов Якова Михайловича Свердлова»[469].

Развивая эту светлую мысль, В.Д. Бонч-Бруевич писал, что своими словами Я.М. Свердлов «как бы опровергал то паникёрство, которое, несомненно, было в то время кое-где в наших рядах, ибо некоторые думали, что если бы случилось непоправимое несчастье с Владимиром Ильичом, то всё пропало бы, всё бы пошло насмарку и большевистская социалистическая революция приостановилась бы, потому что, — говорили эти товарищи, — мы все малоопытны в управлении страной и без Владимира Ильича несомненно наделаем много роковых ошибок, и они повлекут за собой огромные неудачи, которые закончатся общим крахом. Эти пессимистические, панические мысли высказывались на ушко, шептались по углам и, само собой понятно, не могли не вызвать глубокого негодования среди тех старых и закалённых большевиков, безмерно любивших Владимира Ильича, прекрасно знавших огромную его роль в истории нашей большевистской революционной борьбы, его колоссальное значение как вождя боевого пролетариата в дни отчаянной гражданской борьбы за Октябрь, но, несмотря на всё это, никак не могущих судьбы величайшей социалистической революции ставить в безусловную зависимость от судьбы отдельного, хотя бы и гениального, её деятеля»[470]. Вроде бы потом, ознакомившись с прессой, и сам В.И. Ленин демонстративно высказался против «совершенно немарксистского выпячивания» его «личности»[471] — впрочем, всё, что написал в своих воспоминаниях В.Д. Бонч-Бруевич о словах и делах патрона в ходе и после выздоровления, находится с исторической реальностью, мягко говоря, в своеобразных взаимоотношениях.

Многочисленные вариации В.Д. Бонч-Бруевича на тему «Покушение на Ленина 30 августа 1918 г.» сходны в одном: по уровню исполнения они достойны столь же объективных «трудов» и воспоминаний о В.И. Ленине и других лидерах партии, написанных в эмиграции Л.Д. Троцким. В.Д. Бонч-Бруевичу повезло даже больше, поскольку он пережил не только В.И. Ленина, но и И.В. Сталина — не осталось практически никого, кто бы мог поправить завспоминавшегося совнаркомовского аппаратчика[472](одна бы Стасова могла[473] — да вечно занята была).

В отличие от протокола заседания ЦК РКП(б) от 14 сентября, протокол заседания от 16 сентября сохранился в соответствующей описи фонда ЦК (РГАСПИ). На закате советской власти он был опубликован и прекрасно известен историкам. На нём обсуждались вопросы: Банктруд, Петроградская ЧК, Московская областная конференция, повестка вечернего заседания ВЦИК, ходатайство Л.Д. Троцкого о кооптации в РВСР Л.Б. Красина, состав Президиума ВСНХ, назначение наркома труда… Последний вопрос находился в компетенции с опозданием почтившего заседания высшего органа РКП(б) вождя мировой революции…[474]

Заметим, что с точки зрения делопроизводства определить вид выявленного нами документа Г.Е. Зиновьева крайне сложно: в позднесоветский период всё, что направлялось в ЦК, стали называть «записками», однако в данном случае подобная дефиниция — явная натяжка. В любом случае давний соавтор вождя составил текст, согласовал его с петроградскими товарищами по ЦК и отправил на телеграф, дотошно пометив на черновике номер, за которым «Предлож[ения] питерцев» были направлены Я.М. Свердлову (скорее всего, шифром «бриллиант»). В Москве расшифровку подшили в качестве материала к протоколу заседания Бюро ЦК РКП(б), а протокол вскоре… утратили. То обстоятельство, что зиновьевский экземпляр с двумя револьверами на обороте (рисунок, как говорится, по Фрейду?) был тщательно сохранён, а свердловский до нас не дошёл, наводит на мысль о целенаправленном уничтожении документов о борьбе за лидерство в РКП(б) при жизни В.И. Ленина.

Глава 5 Ленин — Сталин versus Свердлов — Троцкий

17 сентября 1918 г. «Известия ВЦИК», захлёбываясь от восторга, поделились с советскими читателями благой для большевиков вестью: Мессия мирового пролетариата окончательно воскрес — днём ранее он почтил своим личным присутствием заседание ЦК РКП(б)! «Члены Центрального комитета, для которых появление Ильича было неожиданным, приятным сюрпризом, — как утверждалось в газете, — горячо приветствовали своего вождя и учителя, возвращающегося к любимой работе после вынужденного перерыва»[475]. Насколько «приятным», сказать сложно, но «неожиданным» уж точно. Эйфория, несомненно, имела место (поскольку Я.М. Свердлова любили отнюдь не все, а Л.Д. Троцкого — тем более), но вот какой направленности, мы уже никогда не узнаем. Во всяком случае, прониклись ленинским появлением настолько, что при оформлении протокола позабыли указать Я.М. Свердлова в качестве председательствующего[476], как это обычно бывало[477]. Заметим, что когда В.И. Ленин почти поправился, Л.Б. Каменев как раз приболел[478] (был ли недуг последнего настоящим или «дипломатическим» — история умалчивает).

Так или иначе, 16 сентября В.И. Ленин неожиданно явился на заседание ЦК РКП(б), обсудившее в т.ч. и вопрос о ВЦИКе[479].

Заседание проходило в следующем составе: Н.Н. Крестинский, Н.И. Бухарин, А.И. Рыков, В.В. Шмидт, Я.М. Свердлов, Ф.Э. Дзержинский, Е.Д. Стасова, В.П. Ногин; как зафиксировано в протоколе, «на второй половине заседания — Ленин»[480]. Как видим, не позднее 16 сентября приехала в Москву Стасова. Не будет большой натяжкой предположение о том, что из Петрограда она прибыла к 14-му числу — на Пленум ЦК РКП(б), на который были перенесены вопросы из Бюро ЦК.

На заседании нанесли первые удары по блоку Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого. Ещё 11 сентября Московское областное бюро РКП(б) как очаг оппозиции поручило Я.М. Свердлову выступить на V Московской областной конференции РКП(б), которая проходила с 15 по 17 сентября, с докладом по организационному вопросу. Свердлов набросал проект резолюции конференции по организационному вопросу и поправки к проекту резолюции, принятой конференцией. 16 сентября Центральный комитет поручил Я.М. Свердлову провести на конференции решение «о ненужности существования Московского областного комитета в виду присутствия в Москве ЦК и установить Московский областной комитет лишь в виде отдела при Секретариате ЦК»[481]. Прецедент был: ВЧК, переехав в Москву из Петрограда, на время поглотила Московскую ЧК. Аналогичное решение в отношении Московского обкома могло настроить столичных радикалов против своего патрона, подорвать властный авторитет руководителя Секретариата ЦК РКП(б). Ещё 2 сентября Л.Д. Троцкий заявил о намерении централизовать работу по снабжению и поставить во главе её Л.Б. Красина, с которым сблизился, по собственному признанию, во времена II съезда РСДРП. 14 сентября Троцкий предложил вождю в телеграмме назначить Красина наркомом военного снабжения[482]. 16 сентября Центральный комитет ходатайство Троцкого о назначении Красина с решающим голосом [в РВСР] в качестве председателя Чрезвычайной комиссии по снабжению снарядами отклонил[483]. Такое постановление ЦК само по себе подрывало авторитет председателя Реввоенсовета Республики.

16 сентября, впрочем, Я.М. Свердлов смог продавить на Пленуме ЦК, по итогам обсуждения вопроса о заседании ВЦИК (заседание было назначено на вечер того же дня), поручение ему самому «предпослать обсуждению повестки дня [В]ЦИК характеристику военного положения»[484].

Стенограммы заседаний ВЦИК 16 и 30 сентября и 4 октября 1918 г. не публиковались, до рассекречивания соответствующих материалов Государственного архива Российской Федерации исследователи должны были довольствоваться протоколами заседаний[485]. В 1990-е гг. появилась возможность реконструировать события 1918 «грозного» (как в гимне Красной армии — песне «Несокрушимая и Легендарная») года в полном объёме.

16 сентября на состоявшемся вслед за заседанием ЦК РКП(б) пленарном заседании ВЦИК Я.М. Свердлов выполнил возложенное на него «поручение»: усугубил ситуацию, предоставив слово, вопреки повестке дня, В.А. Антонову-Овсеенко. Вероятно, В.А. Антонов-Овсеенко, который в 1920-е гг. был активным деятелем троцкистской оппозиции, как и на заседании 2 сентября 1918 г. Л.Д. Троцкий, застращал собравшихся рассказами о кольце фронтов. По итогам Я.М. Свердлов предложил «обратиться с воззванием ко всем Революционным военным советам, всем». Предложение приняли — в утверждённом воззвании Всероссийский ЦИК приветствовал Красную армию, доблестно сражавшуюся с «империалистическими наёмниками», в качестве которых фигурировали белогвардейцы, Чехословацкий корпус и «прочие банды, ведущие борьбу против советской власти»[486].

17 сентября В.И. Ленин вернулся в своё кресло: председательствовал на заседании Совнаркома, оставив Я.М. Свердлову, который его «подменил» и в «рабоче-крестьянском» правительстве без спросу и вопреки перенесению вопроса о властной рокировке из Бюро ЦК на Пленум — роль наблюдателя[487]. Вероятно, Свердлову это было так же приятно, как и не менее «приятный сюрприз», преподнесённый Лениным Центральному комитету партии днём ранее: внезапное появление на заседании человека, «слухи о смерти» которого были «явно преувеличены» (почти по Марку Твену), внесло серьёзные коррективы в расчёты молодого вождя. И в тот же день подняли голову члены РВСР: «В связи со случайным упоминанием о посылке Л.Д. Троцким Конституции РВСР (документ, зафиксировавший внутреннее распределение сил и ролей в высшем военном руководстве и центральном аппарате управления РККА. — С.В.) в[о] [В]ЦИК» на утверждение, П.А. Кобозев попросил «занести в протокол протест против самостоятельных действий Л.Д. Троцкого, издающего приказы от своего имени, помимо РВСР»[488]. Креатуре Я.М. Свердлова в военном ведомстве С.И. Аралову было поручено «предложить председателю [В]ЦИК не обсуждать конституцию без предварительного обсуждения её» самим Реввоенсоветом Республики[489]. А на следующий день, по инициативе того же П.А. Кобозева, РВСР обратил внимание на то, что Л.Д. Троцкий и Я.М. Свердлов, «не имея на то никакого права», выдали «мандат от имени Совета», и постановил мандат отозвать. Наконец, 18 сентября сам Реввоенсовет Республики принял и постановил направить на утверждение Всероссийскому ЦИК новый, серьёзно отредактированный текст «проекта Конституции РВСР». Фраза «сообщить о поправках Л.Д. Троцкому» указывает, что Реввоенсовет поправил своего председателя[490]. Подобные действия РВСР свидетельствуют, что этот Совет не хотел становиться «ширмой» для прикрытия властных амбиций Л.Д. Троцкого и Я.М. Свердлова.

То обстоятельство, что первым в РВСР выступил против властного тандема Троцкого и Свердлова П.А. Кобозев, не случайно: председательское кресло в Реввоенсовете Восточного фронта летом 1918 г. позволило Кобозеву иметь наглость именовать себя в автобиографии 1931 года «председателем Реввоенсовета до Троцкого»[491] (первые два слова подчеркнул один из сотрудников Всесоюзного общества старых большевиков, подивившийся откровению от «ленинского наркома» и оформивший своё удивление на полях знаком вопроса).

18 сентября 1918 г. Я.М. Свердлов направил записку о необходимости «выдворить» из Кремля «старое управление дворцами» члену Президиума ВЦИК М.Ф. Владимирскому; предписание о выдворении Я.М. Свердлов «уже дал» и просил «дорогого Михаила Филипповича», с которым он тесно сотрудничал в Нижнем Новгороде ещё в 1903 г.[492], принять «все меры» к «немедленному предоставлению помещения» с указанием: это «очень важно»[493]. Для чего это было важно, стало ясно уже через несколько дней…

В.И. Ленин чётко осознал, что в одиночку с Я.М. Свердловым и Л.Д. Троцким не совладать. Естественным союзником в борьбе с данным тандемом из лидеров ЦК для В.И. Ленина был И.В. Сталин. Взаимная неприязнь Троцкого и Сталина к моменту их «совместной» военной деятельности в 1918 году продолжалась уже 15 лет. На личную антипатию Сталина и Троцкого накладывалась стойкая неприязнь «практиков» и «литераторов»-эмигрантов. Осенью 1917 — весной 1918 г. Троцкий и Сталин расходились во взглядах на ключевые вопросы политики партии — от вооружённого восстания до Бреста, от Бреста до Царицына, в котором Сталин подмял под себя военное руководство Северокавказского военного округа. Войну Свердлову, изрядно над ним поиздевавшись, Сталин, первый конфликт которого с будущим «председателем ЦК РКП» относится к далёким временам туруханской ссылки, объявил 12 сентября 1918 года[494]. Уже 19 сентября Ленин и Сталин декларировали создание нового властного тандема (который на деле сложился ещё раньше), отправив совместную телеграмму войскам Царицынского фронта за подписями, во-первых, председателя СНК, во-вторых, наркома и «председателя Военно-революционного совета Южного фронта»[495].

Не позднее 20 сентября по распоряжению В.И. Ленина заведующий переговорной станцией Кремля обязывался вести переговоры по прямому проводу «только с разрешения председателя СНК»[496]. Служба связи всегда была важным рычагом в политической борьбе. Не случайно, в период подготовки Октябрьского переворота, как писали «Известия ВЦИК» в 1919 г., именно в руках Я.М. Свердлова были сосредоточены «все нити»[497], связывавшие партийный центр с провинцией. (Не случайно впоследствии И.В. Сталин добился того, чтобы определённая часть переписки большевистского ЦК велась исключительно фельдпочтой, которая полностью находилась в руках его доверенных лиц из карательно-репрессивного аппарата.) В данном контексте ленинское предписание 1918 г. сложно расценить иначе, как шаг к установлению слежки за товарищами по партии. Однако воспользоваться предписанием вождь мировой революции смог не сразу.

21 сентября ЦК РКП(б) направил местным большевистским организациям циркулярное письмо о создании организационного аппарата для руководства партийной работой в деревне, способного охватить «самые глухие углы Советской России». Предполагалось, что комбеды станут «первичной ячейкой для создания более широких организаций». ЦК предлагал «добиться того, чтобы в каждой волости» имелся «достаточно надёжный партийный товарищ, тесно связанный с ближайшим партийным центром (уездным, городским, губернским)» и руководящий партработой на основе получаемых сверху директив. Местные организации РКП(б) должны были выделить партийцев для распределения по деревням и сёлам и установления «тесной» организационной связи с волостями[498]. Я.М. Свердлов, который пока ещё находился у власти, разжигал развязанную им самим совместно с Л.Д. Троцким на заседании ВЦИК Гражданскую войну в деревне, отстаивая наиболее радикальный вариант революции.

По воспоминаниям П.Д. Малькова, то ли в последних числах первой декады, то ли в первых числах второй декады сентября 1918 г. его вызвал Я.М. Свердлов. В кабинете уже находился «председатель Московского облисполкома»[499]. Надо думать, председатель Московского губернского исполкома И.С. Вегер — профессиональный врач. Я.М. Свердлов поручил им «вдвоём найти за городом приличный дом»[500], куда можно было бы временно поселить вождя мирового пролетариата, чтобы тот «мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть»[501]. Свердлов предупредил, что об этом никто знать не должен: «Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоём и в курсе дела держите [одного] меня»[502].

П.Д. Мальков и И.С. Вегер приглядели имение бывшего московского градоначальника А.А. Рейнбота и, заручившись одобрением Я.М. Свердлова, привели его в порядок. По воспоминаниям Малькова, 24–25 сентября 1918 г. он отвёз в Горки Ленина и Крупскую; для охраны Ленина десяток латышей-чекистов с подчинением самому Малькову выделил Дзержинский[503]. Здесь стоит уточнить: в июле 1918 г. охрану Ленина вывели из подчинения Свердлову и возложили на ВЧК[504], однако все поручения по организации лечения в Горках отдавал не сотрудникам Оперативного отделения при Президиуме ВЧК, а коменданту Кремля Свердлов. Таким образом, есть основания полагать, что воспоминания о роли Дзержинского в переезде Ленина в персональный санаторий представляют собой не более, чем вымысел, который давным-давно покойный ко времени публикации воспоминаний Малькова Дзержинский не мог опровергнуть. Правда, Н.Л. Мещеряков оставил следующие воспоминания об ужесточении охраны вождя после покушения: «Владимир Ильич страшно не любил, когда по отношению к нему проявляли заботу: после покушения на Ленина в 1918 г. была установлена слежка агентов, которые следили за ним, чтобы предохранить его от нападения. Им приходилось от него буквально прятаться. Например, отправляется в Горках Ленин погулять; за ним отправляются чекисты, но им надо идти так, чтобы Ленин не видел их; если увидит, то пошлёт назад. Когда Ленин жил в Кремле, он часто выходил гулять по Кремлю, причём к нему могли обращаться все, кто хотел. Обыкновенно красноармейцы обращались к нему по своим делам; он охотно вступал с ними в разговоры»[505].

То обстоятельство, что П.Д. Мальков в своих воспоминаниях не назвал И.С. Вегера, заменив имя на должность, объясняется, в т.ч., и тем, что Я.М. Свердлов методично изгонял после выздоровления В.И. Ленина из большевистской верхушки всех, кто мог знать что-либо серьёзное о событиях, связанных с покушением 30 августа 1918 года. Судьба товарища П.Д. Малькова по приисканию санатория для вождя мирового пролетариата — председателя Московского губернского исполнительного комитета — примечательна особо: уже во второй половине 1918 года. Я.М. Свердлов для начала направил И.С. Вегера на работу в Казань, а потом на Украину. 22 января 1919 г. Оргбюро ЦК РКП(б), на заседании которого присутствовали М.Ф. Владимирский, Н.Н. Крестинский, Я.М. Свердлов и технический секретарь К.Т. Новгородцева, отклонило ходатайство И.С. Вегера о включении его в члены ВЦИК[506]. Казалось бы, вопрос можно было считать исчерпанным. Однако врач-большевик, возмущённый минимальной наградой вождей за преданность (максимальная, как известно, совпадает с «высшей мерой социальной защиты»), не сдался. Его послание было передано 9 марта «вне очереди» из Харькова в «Бюро ЦК» (с января 1919 г. — Оргбюро) РКП(б) и в копиях В.И. Ленину и Президиуму ВЦИК: «Протесту[ю] против действий Цека Свердлова, который сделанным здесь заявлением на партийном съезде (имелся в виду III съезд КП(б) Украины. — С.В.) об отстранении меня постановлением Цека [РКП] из состава ВЦИК определённо огорчил меня. Явно несправедливое, безо всякого основания отстранение меня из состава ВЦИК продолжает служить [в] руках Цека орудием дальнейшего систематического преследования меня. Протестую, требую суда, требую передачи дела [о] моём отстранении [из] ВЦИК предстоящему съезду партии. Посылаю письменное подробное заявление. И. Вегер»[507]. Вскоре после отправки послания, в 1919 г., И.С. Вегера направили на ответственную военную работу, т.е. в ведомство Л.Д. Троцкого. Примечательно, что сам И.С. Вегер никогда не упоминал о своём участии в подыскании Горок и организации отдыха председателя Совнаркома. Из послания в ЦК РКП(б) ясно видно, что фигура умолчания, конечно же, была следствием скромности: как врач, давший клятву Гиппократа, Вегер просто выполнил свой долг.

В условиях ранения вождя мирового пролетариата Я.М. Свердлов и Л.Д. Троцкий попытались свести на нет сложившуюся оппозицию их власти в высшем военном руководстве, обязав П.А. Кобозева сотоварищи считаться со мнением председателя РВСР и председателя ВЦИК как главы создавшего Совет органа. Для этого Л.Д. Троцкий разработал проект положения о РВСР[508]и, сообщив телеграммой из Саратова, для создания видимости согласования с основателем партии, В.И. Ленину 26 сентября 1918 г.[509], внёс его во ВЦИК на утверждение. 30 сентября ВЦИК собрался в расширенном составе[510]. Судя по одному из документов Я.М. Свердлова, заседанию ВЦИК предшествовало совещание его коммунистической фракции[511]. Накалив атмосферу обсуждением вопроса о международном рабочем движении, в результате которого ВЦИК выразил «твёрдую уверенность» в скорейшей победе революции в Болгарии, Я.М. Свердлов предоставил слово Л.Д. Троцкому и члену Президиума ВЦИК П.Г. Смидовичу — те выступили с докладом об общем военном положении. Смидович, заседавший в поездном трибунале Троцкого, проникновенно говорил о том, как два месяца под Казанью на его глазах «из ничего» формировалась «цельная, стойкая армия»[512]. Далее стал сгущать краски: «И когда мы слышим, как зверски была убита старуха мать [видного большевика А.Я.] Аросева, потому что она большевичка и имела связь с большевизмом, мы должны сказать себе, что мы неизбежно будем находиться в положении окружённых в борьбе на уничтожение и наше революционное настроение должно расти, и процесс этот не должен останавливаться. Вот почему после взятия Симбирска, Казани, Саратова мы не должны успокаиваться. Самое серьёзное положение ещё впереди, и мы должны отметить ещё одну характерную черту из этой войны — в этой войне пленных не берут. И когда они (белые. — С.В.) окружают части [Красной армии], люди превращаются во львов […]. Мы должны сделать всё возможное для усиления наших частей. Несмотря на продолжение гражданской войны в Западной Европе, несмотря на развитие революционного движения, несмотря на усиление гражданской войны, мы не должны забывать о том политическом моменте, который нас ждёт. Вот почему для развития [и] укрепления социалистического движения нашим лозунгом может быть только лозунг «Победа или смерть!»». Градус напряжения был установлен, и Я.М. Свердлов резюмировал: «Из доклада т. Троцкого и т. Смидовича с полной несомненностью ясно, что у нас существует мощная, революционная Красная армия, что все наши революционные силы должны быть отданы для укрепления и подкрепления сил нашей Красной армии. Я позволю приветствовать от Вашего лица т. Троцкого и предлагаю т. Троцкому передать нашим товарищам на фронте, что [В]ЦИК принимает все меры, чтобы военное положение стало как можно на большей высоте. [В]ЦИК будет призывать все советские учреждения (! — С.В.) — как центральные, так и местные — исполнить свой долг перед социалистическим отечеством, отдать все силы для фронта, сделать нашим лозунгом «Всё для фронта!» и предлагаю Вам принять следующую резолюцию (читает постановление, принято единогласно)»[513]. Согласно постановлению, ВЦИК поручил РВСР «принять самые энергичные меры к укреплению нашей боевой Красной армии», в частности организовать «резервные части для пополнения сражающихся на фронте полков». ВЦИК требовал «от[о] всех советских учреждений как центральных, так и местных самого широкого содействия всем начинаниям Революционного военного совета». Какие же это начинания? — «ВЦИК призывает всех сынов Советской России напрячь все силы для содействия общему делу и доведения борьбы за социалистическую революцию до конца»[514].

Заставив уже утомлённых членов ВЦИК выслушать нуднейшие филиппики Л.С. Сосновского о «сверхъестественной скромности» высших государственных органов в «характеристике отдельных лучших бойцов Советской России»[515], Я.М. Свердлов перешёл к главному: «Следующим пунктом стоит Положение о Революционном военном совете. Вы помните, что у нас было принято постановление образовать Революционный военный совет как высшую власть в стране (заметьте: не высшую военную, а высшую власть в стране. — С.В.), но у нас не было выработано никакого положения, и что касается взаимных отношений с другими существующими военными учреждениями, то было только глухо сказано, что все военные учреждения предполагается ввести, что они подчиняются Революционному военному совету. Позвольте предложить Вам следующее предположение (читает). Позвольте предложить принять без прений предложенное Президиумом положение. Кто возражает против этого, прошу поднять руку. Таких нет. Позвольте считать, что принято единогласно». То ли собравшиеся, утомлённые насыщенным рабочим днём и довольно нудными докладами, уже и руки поднять не могли, то ли не почитали нужным корректировать линию председателя ВЦИК.

После голосования сразу получил слово член Президиума ВЦИК Л.Б. Каменев для внеочередного заявления о возможности установления военной диктатуры в Германии генералом Э. Людендорфом. Собравшихся, очевидно, настолько заняло сообщение, что выступавший последним М.Н. Покровский даже заявил, что его выступление пойдёт «вразрез с тем настроением, которое здесь установилось»[516]. Обсуждение возможностей для установления военной диктатуры в Германии отвлекло внимание членов ВЦИК от резолюции, направленной на утверждение некоей формальной военной диктатуры в России.

Итак, ВЦИК принял «Положение о Реввоенсовете Республики», согласно которому Революционный военный совет РСФСР объявлялся органом высшей военной власти в стране. Для нужд обороны границ РСФСР в распоряжение Реввоенсовета представлялись «все силы и средства народа» и все советские учреждения обязывались «рассматривать и удовлетворять [требования РВСР] в первую очередь». Реввоенсовет формально поглощал права и кадры коллегии Наркомвоена. Если после создания 3 марта Высшего военного совета коллегия Наркомвоена продолжала своё существование, то данным постановлением ВЦИК она фактически упразднялась. Все военные учреждения подчинялись РВСР и обязывались исполнять его задания[517]. Пункт 4-й подтверждал, что Л.Д. Троцкий является председателем Реввоенсовета Республики. Место председателя РВСР определялось равным месту председателя во взаимоотношениях с коллегией[518]. Это ключевой пункт постановления (если сравнивать постановления ВЦИК от 2 и 30 сентября): согласно 45-й статьи Конституции РСФСР: «Народный комиссар вправе единолично (! — С.В.) принимать решения по всем вопросам, подлежащим ведению соответствующего народного комиссариата, доводя о них до сведения коллегии. В случае несогласия коллегии с тем или иным решением народного комиссара, коллегия, не приостанавливая исполнение решения», могла «обжаловать его» в Совнаркоме или Президиуме ВЦИК[519]. Таким образом, теперь Л.Д. Троцкий мог диктовать свою волю, не запрашивая мнения К.Х. Данишевского и П.А. Кобозева сотоварищи. Эти видные большевистские деятели не могли не понимать всю важность постановления ВЦИК. Когда позднее, в 1920 г., на Девятом съезде РКП(б) развернулась дискуссия о коллегиальности и единоначалии, Л.Д. Троцкий, оппонируя одному из вождей группы демократического централизма В.В. Осинскому, подчеркнул: «Даже монарх, абсолютнейший, и то всегда совещается, и при нём есть всякие коллегии, но мы, конечно, монархические принципы не устанавливаем» и у нас «совещательная коллегия. [В] Конституции сказано: «Нарком и при нём коллегия». [Т]ак и […] запишем: «не коллегия правит, а правит один и при нём коллегия»»[520].

Централизация и достижение нового уровня военного руководства фактически вылились в поднятие статуса Л.Д. Троцкого, не нуждавшегося ни в каком Совете, управлявшего военными органами и просившего невоенные в директивном порядке посредством телеграмм из собственного поезда[521]. Именно этими действиями, легализованными 30 сентября, Лев Троцкий в очередной раз вызвал крайнее недовольство исполнительно следившего за Иоакимом Вацетисом Карла Данишевского: по его воспоминаниям, Троцкий «часто о своих распоряжениях и действиях не ставил в известность […] Реввоенсовет»[522], т.е. отдавал единоличные распоряжения вместо их проведения через РВСР. Постановление ВЦИК о поднятии статуса председателя РВСР члены РВСР попросту проигнорировали, о чём прямо свидетельствует телеграмма, направленная 8 октября Л.Д. Троцким из Козлова в Арзамас Реввоенсовету Республики и в копии — в качестве издевательства над старыми большевиками из высшего военного коллегиального органа — беспартийному военному специалисту Н.И. Раттэлю: «1. Усматриваю снова (! — С.В.) неправильности в некоторых приказах Реввоенсовета. Так, по поводу назначения Жигмунда начвосо в приказ[е] сказано, что Жигмунд назначается наркомвоенмор[ом] (Троцким. — С.В.) и утверждается Реввоенсоветом. Жигмунд был назначен мной как предреввоенсовета. В утверждении надобности нет. Достаточно занумерования Реввоенсоветом состоявшегося назначения. 2. Мой приказ о перебежчиках распубликован в изменённом виде. Независимо от того, что изменение представляется мне неуместным по существу, неправильным по форме — для изменения опубликованного приказа нужно было моё формальное согласие. 3. Напоминаю, что за подписью Главкома и одного из членов Реввоенсовета могут отдаваться только оперативные указы и приказы, касающиеся отдельных конкретных неотложных случа[ев]. Организационного характера приказы должны иметь подпись предреввоенсовета. Настойчиво прошу соблюдать установленный порядок»[523]. Л.Д. Троцкий целенаправленно шёл на выяснение отношений, даже не зная, что на заседании РВСР никакого утверждения В.А. Жигмунда в должности не было[524], а вызвавшую его раздражение формулировку можно было найти лишь в приказе РВСР, который оформили в лично курируемом Э.М. Склянским Военно-законодательном совете.

Из телеграммы Я.М. Свердлова, направленной в начале октября 1918 г. царицынской группировке — товарищу по Цека И.В. Сталину, С.К. Минину и К.Е. Ворошилову, следует, что решения РВСР как органа, сформированного Всероссийским ЦИК, могли быть обжалованы двумя высшими государственными конституционными органами — Совнаркомом или ВЦИКом, в «крайнем случае — ЦК»[525]. Последняя оговорка лишь создаёт иллюзию, что ЦК РКП(б) был менее значимым органом, нежели СНК или ВЦИК: имеется в виду, что РВСР был чрезвычайным государственным органом, а потому отменять решения в случаях, когда они по-настоящему «неправильны» или «вредны», должны были именно высшие государственные органы РСФСР.

30 сентября, с одной стороны, расширили компетенцию РВСР, с другой — включили в РВСР преданных В.И. Ленину людей, изначально входящих в «орбиту» Совнаркома — В.И. Невского, И.В. Сталина и Н.И. Подвойского[526] (последний, впрочем, был старым товарищем по революционному движению Я.М. Свердлова[527]). При этом на практике далеко не все они приняли участие в работе РВСР. И.В. Сталин как один из наиболее авторитетных членов ЦК РКП(б), стоявший у истоков финансового обеспечения большевистской партии в дореволюционный период, открыто выражал презрение Реввоенсовету как коллегии малоавторитетных работников[528]. Н.И. Подвойский впервые явился на заседание РВСР только 12 ноября[529]. 19 ноября В.И. Невский получил от В.И. Ленина свой мандат члена РВСР[530] — на этом, собственно, его «членство» в РВСР и закончилось. 15 октября в РВСР включили и С.И. Аралова (если верить весьма сомнительным рассказам П.А. Кобозева 1938 г., записанным его сыном много лет спустя, в августе 1918 г. вступившего в конфликт с Л.Д. Троцким[531]). Однако важно обратить внимание на то обстоятельство, что постановления РВСР мог обжаловать Совнарком: в ходе создания Реввоенсовета Республики 2 сентября СНК как апелляционная инстанция не предусматривался.

Сопоставление оперативно публиковавшихся «распоряжений рабоче-крестьянского правительства» и позднего издания «Декретов Советской власти» дают уникальную информацию об отношении Совнаркома (и прежде всего его председателя В.И. Ленина) к постановлению ВЦИК от 30 сентября: это решение было опубликовано лишь в «Известиях ВЦИК» и «Известиях Наркомвоена»[532], но не вошло в «Собрание узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства»[533]. Для партийных работников это — сигнал о том, что данное решение Всероссийского ЦИК фактически не признаётся ленинским Совнаркомом.

Исследователи Ю.Г. Фельштинский и В.Д. Тополянский, исходя из мемуарных свидетельств, сделали вывод, что Свердлов и Троцкий вполне обходились без Ленина[534]. Уж точно заслуживает доверие опасная своей двусмысленностью цитата из выступления Л.Д. Троцкого, напечатанного в газете «Правда» 2 октября 1918 г.: строительство армии в отсутствие В.И. Ленина ««гигантскими шагами продвигается вперёд»», а «сидящие в нём две пули не мешают ему следить за всем и полегоньку всех подтягивать — что, конечно, вовсе не мешает (курсив наш. — С.В.)»[535]. Тем не менее, из цитаты, приведённой Ю.Г. Фельштинским, следует, что Ленин, находясь в Горках, постоянно давал ценные указания соратникам. Так, именно 1 октября вождь дал в письме указание Я.М. Свердлову и Л.Д. Троцкому (который, отметим, не был членом Президиума ВЦИК) созвать на следующий день соединённое заседание ВЦИК, Моссовета, районных советов и профсоюзов на предмет необходимости поддержки революции в Германии; прислать за ним машину, констатировав своё согласие по телефону. Исследователи справедливо заметили, что Ленин тщетно прождал машину у дороги, а заседание состоялось 3 октября без Ильича[536], но почему-то не обратили внимания на резолюцию соединённого заседания, основу которой составило оглашенное на заседании письмо председателя Совнаркома[537]. Текст письма прямо касался и военно-политической ситуации: в условиях роста аппетитов Антанты и возможности объединения её с Германией против Советской России В.И. Ленин призвал удесятерить усилия по заготовке хлеба и указал: «Армия крепнет и закаляется в боях […]. Фундамент заложен прочно, надо спешить с возведением самого здания»[538], т.е. с укреплением тыла Красной армии.

Как установил В.Д. Тополянский, вечером 3 октября, когда собрание окончилось, Свердлов продиктовал своей жене для Ленина: «Не могу сам писать, потому что испанка опять уложила в постель»[539]. Через три дня Свердлов написал Ленину самостоятельно, что «публика» основательно «хворала», поэтому от последнего требовалось «возможно дольше задержаться на даче». В.Д. Тополянский справедливо заметил, что сведениями, заболел ли Свердлов на самом деле или разыграл тяжкий недуг, историки не располагают[540]. Однако, констатируем, что 18 октября на заседании Московского губернского исполнительного комитета был сделан специальный доклад «об испанской болезни», в котором врач Некрасов довёл до сведения собравшихся: в Московской губернии были «поражены все уезды», причём эпидемия принимала все более массовый характер[541]. По заявлению врача, «…история т.н. «испанской болезни» начинается ещё в древности, но первые точные сведения появляются во французской литературе 400 лет тому назад и с тех пор время от времени в литературе находим указания на вспыхивающую эпидемию, которая захватывает страну, а иногда и несколько стран. Вспыхнув 3–4 года назад во французском войске, эпидемия перебросилась в Испанию, где в Мадриде в течение двух недель заболело 200 тыс. человек, затем перешла на Балканы и через Германию в Россию, на территории которой в [18]97–[18]98 гг. уже свирепствовала эпидемия такого типа. Развиваясь, в отличие от обыкновенной инфлуэнции (так в тексте. — С.В.) сразу, «испанка» характеризуется высокой температурой, доходящей до 41°, с медленным пульсом, кровотечениями из[о] всех органов и полостей (чаще лёгочной и носовой, особенно правой ноздри). Но самым грозным симптомом является слабость сердца, что влечёт за собой смерт[ь], чаще после кажущегося выздоровления. Возбудитель данной болезни не выяснен, также не известно, повторяется ли она, но, определённо, заболевают больше люди в возрасте от 18 до 40 лет и менее дети и старики»[542]. После экскурса в историю Некрасов заявил: «В настоящее время характер болезни обостряется истощённостью организмов и замечается […] больший процент заболеваемости среди медицинского персонала»[543]. Некрасов просил немедленно обеспечить больницы продовольствием и медицинским персоналом, но Московский губернский исполком мог разве что постановить «для борьбы с испанской болезнью пользоваться средствами, ассигнованным на холеру (так в тексте, имеется в виду «на борьбу с холерой». — С.В.)»[544]. Пандемия действительно началась — в частности, от испанки скончалась супруга В.Д. Бонч-Бруевича Вера Михайловна Величкина[545], а потому делать какие-либо выводы относительно письма Я.М. Свердлова В.И. Ленину сложно: не понятна та тончайшая грань, где стремление обеспечить покой пациента переходила в желание отстранить вождя от власти.

Не позднее 9 октября находившийся в «изоляции» В.И. Ленин поиздевался над Я.М. Свердловым, сообщив ему и Н.Н. Крестинскому письмо полпреда РСФСР в Скандинавии с пометой: «[В]ЦИК назначает наркомов»[546]. 9 октября В.И. Ленин подписал мандат чрезвычайному ревизору Наркомата госконтроля Н.В. Терзиеву на проведение организации ревизии всех советских учреждений по всей территории РСФСР[547]. Советские учреждения, ознакомившиеся по газете «Правда» с постановлением ВЦИК о создании РВСР, должны были вспомнить, что высшей инстанцией в действительности является не РВСР и даже не ВЦИК, а ленинский Совнарком.

9–10 октября В.И. Ленин окончательно пришёл в норму и был готов вновь 100-процентно вернуться к исполнению своих многочисленных обязанностей. 10 октября вождь вновь «приятно удивил» Я.М. Свердлова — на этот раз заявлением, что на днях он приступит к работе[548]. В воспоминаниях П.Д. Малькова этот момент освещён иначе: к середине октября 1918 г., а в действительности ранее (судя по дате возвращения вождя из Горок), Ленин почувствовал себя «значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идёт ремонт и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал: «Тяните, тяните с ремонтом. […] Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает»»[549]. По остроумному замечанию Ю.Г. Фельштинского, «с помощью плохого Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, Ленин возвратился из ссылки, в которую он был отправлен добрым Свердловым для отдыха под нежными взорами десятка чекистов Дзержинского»[550]. Если точнее, под не особенно бдительным взором сотрудников П.Д. Малькова, подчинявшихся напрямую Я.М. Свердлову. В любом случае 14 октября 1918 г. ленинский отпуск в Горках закончился[551]. И свердловское соло в партийном и государственном аппарате вместе с ним. 22 октября вождь принял участие в заседании ЦК РКП(б), на котором в т.ч. обсуждались вопросы о совещании с ведомствами и о назначении Склянского заместителем Троцкого в Реввоенсовете Республики[552]. Вождю предстояло вплотную заняться делами военного ведомства, поскольку лидерство Свердлова с Троцким его абсолютно не устраивало. Равно как и курс на дальнейшую эскалацию и без того жарко полыхавшего внутреннего конфликта — в условиях явного запаздывания мировой революции.