Узда для Троцкого. Красные вожди в годы Гражданской войны

Глава 1 Борьба за власть после выздоровления вождя

Большевик И.П. Абрамов, высказываясь в марте 1919 г. на военной секции Восьмого съезда РКП(б) о расстановке большевистским Центральным комитетом партийцев в армии, выдал фразу о политике ЦК в целом: «может быть», она проводилась «чуть ли не единолично т. Свердловым и т. Троцким, но только при том условии, что остальные члены ЦК этому доверяли и санкционировали их действия (курсив наш. — С.В.)»[553]. В ЦК РКП(б) сложилось две группировки, от соотношения которых зависели результаты борьбы за власть, развернувшейся после ранения Ленина, и как следствие вектор всей дальнейшей политики правящей партии, а следовательно, и Советского государства.

ЦК с марта 1918 г. состоял из 15 членов и 8 кандидатов. Из 15 членов в Москве (все остальные — в петроградской части ЦК) по должности могли находиться: левые коммунисты Н.И. Бухарин, Ф.Э. Дзержинский, не бывшие ни «верными ленинцами», ни людьми Я.М. Свердлова; из группировки Я.М. Свердлова — уралец Н.Н. Крестинский, отчасти его старший товарищ, член Президиума ВЦИК М.Ф. Владимирский, из группировки Л.Д. Троцкого — Г.Я. Сокольников[554]; из группировки В.И. Ленина — И.В. Сталин, И.Т. Смилга. П.Г. Стучка в принципе мог входить в группировку Я.М. Свердлова: впоследствии К.Т. Новгородцева вспоминала, «как тепло и внимательно отнёсся [муж] к П.И. Стучке, когда на этого кристального революционера пала тень подозрения. В августе 1918 г. (незадолго до ранения Ленина. — С.В.) Главное управление [архивным делом] раскопало в полицейских архивах дело Стучки и передало его в ЦК РКП(б). В деле оказалось прошение, поданное Стучкой на высочайшее имя после ареста, о замене ему одного места высылки другим. Большевики никогда прошений на высочайшее имя не подавали, [поскольку] подача подобных прошений считалась недопустимой и каралась изгнанием из рядов партии. […] Стучка просил произвести тщательное расследование и оставил пост народного комиссара юстиции, который занимал в то время. По предложению»[555] Свердлова, а не Ленина, который боролся за чистоту рядов партии, «сейчас же была создана авторитетная комиссия ЦК. Свердлов предложил членам комиссии разобраться быстро и объективно»[556], при том что указание на объективность в данном случае трудно было расценить иначе, как пожелание найти смягчающие обстоятельства. И действительно, «комиссия установила, что факт подачи прошения имел место, но прошение было подано в 1899 году, когда Пётр Иванович Стучка не только не имел достаточного опыта революционной работы, но в Латвии, где он жил, не существовало ещё единой, оформленной социал-демократической организации. Посоветовавшись со [Свердловым] (могли бы и не советоваться. — С.В.), члены комиссии написали в своём заключении, что «многолетняя безупречная работа Стучки доказала его преданность революции и нет оснований выражать ему недоверие»[557]. Несомненно, Стучка мог вспомнить о позиции Свердлова, когда речь зашла о борьбе внутри ЦК РКП(б).

Позицию В.В. Шмидта, вероятно, ещё предстоит рассмотреть исследователям. Слишком уж у наркома труда было пролетарское прошлое. Василий Владимирович Шмидт родился в 1886 г. в Петрограде в семье домработницы, детство провёл частью в деревне, частью у чужих людей и в приюте. В 1904 г. окончил 4-классное городское училище и в конце 1905 г. начал работу на железной дороге (сначала агентом, затем слесарем и токарем). В начале 1905 г. принял участие в революционном движении и ученических кружках, в конце года примкнул к большевистскому крылу РСДРП в кружке портных. С 1907 по 1911 гг. находился в очень условной «эмиграции» в Германии: в отличие от партийных теоретиков ленинского розлива, он там занимался не безумно важными теоретическими диспутами с другими «литераторами», а работал. В ноябре 1911 г. вернулся к партийной деятельности, а в 1912 г., когда вновь разрешили Союз металлистов, Шмидт принял активное участие в работе союза и вскоре стал секретарём Выборгского района, продолжая производственную деятельность на заводе «Новый Лесснер». В конце 1913 г. арестован, затем вновь отпущен; в 1914 г. стал секретарём Петербургского союза металлистов и вскоре вошёл в состав ПК. Перед началом Первой мировой войны большевик был арестован и после двух месяцев в «предварилке» выслан. Шмидт поехал в Екатеринослав, где, работая в больничной кассе, продолжал заниматься революционными делами. После провала организации с лета 1915 по апрель 1917 г. Шмидт фактически находился на нелегальном положении, будучи секретарём ПК и постоянно подвергаясь арестам. Первый секретарь Петроградского совета профсоюзов. На первом съезде ВЦСПС избран секретарём союза. В ноябре Шмидт был назначен наркомом труда[558]. Как видим, серьёзным весом в партии Шмидт не обладал, зато через него вожди могли опереться на немногочисленные рабочие организации, длительное время составлявшие социальную базу большевистской партии только номинально.

В совокупности Свердлов и Троцкий имели большинство в Центральном комитете (5 против 4-х), и Ленин не мог с этим не считаться. Основатель большевистской партии решил внести раскол в союз Свердлова с Троцким. Свердлов же, напротив, ощутил настоятельную необходимость иметь влиятельного союзника в ЦК и сделал Троцкого из «ширмы» равноправным партнёром. На это помимо постановления ВЦИК от 30 сентября 1918 г. указывает эволюция фразеологии Я.М. Свердлова в его обращениях к Троцкому: 22 сентября «Реввоенсовет Троцкому. Деятельность комиссии [по] созыву походного круга временно отсрочена. [С.В.] Чикколини дан недельный отпуск согласно его просьбы. Из отпуска он должен приехать [в] распоряжение Президиума» ВЦИК[559]. 3 октября: «Дорогой Лев Давидович! […] Ваш Я. Свердлов»[560].

Открытой баталии с Лениным Свердлов противопоставил аппаратную борьбу. При этом от посягательств на прерогативы ленинского Совнаркома свердловский ВЦИК отказался уже в октябре 1918 г., фактически вернувшись к обсуждению докладов о международном положении и решению второстепенных вопросов[561]. 22 октября, по всей видимости, Свердлов провёл на заседании ЦК РКП(б) решение по вопросу о всероссийском съезде Советов. Был определён следующий порядок дня: 1) годовщина советской власти; 2) международное положение; 3) военные задачи; 4) комбеды и местные советы. Первые два вопроса должен был докладывать В.И. Ленин, третий — Л.Д. Троцкий, четвёртый — Я.М. Свердлов. Таким образом, Ленин должен был выступать по вопросам внешней политики и стратегии, Троцкий — военным, Свердлов — внутренним[562]. Ленин весьма успешно пытался не допустить обсуждения на советском съезде военного вопроса: ввязываться в открытую борьбу с Троцким пока было опасно[563]. Однако в результате вмешательства Свердлова[564] Троцкий всё-таки выступил с информационным докладом, по которому, естественно, не были открыты прения.

25 октября ЦК РКП(б) рассматривал важнейшие вопросы, в т.ч. военные и о судьбе ВЧК. Состав участников совещания не известен, из текста следует присутствие Я.М. Свердлова, Л.Д. Троцкого и Ф.Э. Дзержинского. По данным биохроники вождя мировой революции, присутствовал и В.И. Ленин[565], который, видимо, почтил заседание исключительно для защиты ВЧК как карательно-репрессивного аппарата, находившегося в непосредственном ведении Совнаркома и его председателя. В этом В.И. Ленин преуспел (о чём речь впереди), однако оба военных вопроса (об освобождении взятых в заложники офицеров и о создании военных организаций) были решены в пользу военного ведомства и его главы[566], что чётко свидетельствует об установлении в ЦК определённого баланса сил.

30 октября 1918 г. ВЦИК принял декрет о единовременном чрезвычайном революционном налоге, общий размер которого устанавливался в 10 млрд руб. (налог раскладывался пропорционально имущественному положению и доходам отдельного лица). Городская и сельская беднота от уплаты налога освобождалась, средние слои облагались небольшой ставкой, а всей тяжестью налог должен был лечь на плечи буржуазии и кулачества[567]. В более позднем циркулярном письме ЦК РКП(б) всем партийным организациям, составленном не ранее 18 января 1919 г., чётко заявлялось, что декрет преследовал две цели. Первая была чисто «фискальной»: для проведения «социалистического переустройства России» и организации её «обороны от международного империализма» требовались «миллиарды рублей»[568]. Прямо признав «единовременный революционный чрезвычайный налог» «частичной конфискацией имущества»[569], ЦК разъяснял: «В будущем основным источником государственных доходов будет национализированная промышленность и государственное сельское хозяйство, но пока и этот источник закрыт для нас, т.к. промышленность лишь налаживается после длительной разрухи и ещё не окупается, а в деревне преобладает мелкое крестьянское хозяйство»[570]. Вторая цель была «классово-организационной»: рабоче-крестьянская власть желала «ускорить классовое рассло[е]ние неплательщиков, особенно в деревне, вбить в деревне клин, создать в ней на почве чрезвычайного налога организацию бедноты против буржуазно-кулацких элементов»[571], констатируя тесную связь октябрьского декрета с майским — об организации комбедов, также проведённого Свердловым и Троцким. «В городе доминирует первая цель, т.к. классовое оформление передового населения уже почти закончено, — пояснял ЦК. — В деревне же обе цели, по меньшей мере, равносильны»[572]. Член Президиума ВЦИК В.А. Аванесов заявил позднее, в марте 1919 г., что решение о налоге принималось большевистским ЦК, а его введение преследовало «не только интересы фиска»: «эта мера должна была принести в деревню классовое расслоение»[573]. Правда, ещё позднее, в декабре 1919 г., видный большевистский деятель И.М. Варейкис специально констатировал: «Наша налоговая политика на местах идёт по пути крохоборства»[574]. Налог был призван помимо изыскания средств создать благоприятную почву для дальнейшего разжигания Гражданской войны в деревне. Свердлов упорно проводил свой курс и исполнял соцзаказ наиболее радикально настроенных сторонников — прежде всего уральцев.

2 ноября СНК под председательством В.И. Ленина принял «Правила о составлении, рассмотрении, утверждении и исполнении смет народных комиссариатов и прочих центральных государственных учреждений и росписи Общегосударственных доходов и расходов» РСФСР «на январь — июнь 1919 года». Согласно этому декрету все сборы и доходы признавались собственностью Народного (государственного) казначейства. Проекты смет должны были предварительно рассматриваться «в особых при каждом ведомстве совещаниях с участием представителей от народных комиссариатов по финансовым делам, Государственного контроля и [представителя] Высшего совета народного хозяйства…». Таким образом, Реввоенсовет Республики стал руководителем без денег, а финансирование военного ведомства полностью сосредоточивалось в ведении Народного казначейства, а следовательно, Совнаркома[575]. Как известно, руководитель без денег — это не руководитель.

5 ноября на заседании Совнаркома был обсужден вопрос о порядке опубликования декретов и постановлений СНК в «Известиях ВЦИК»[576]. Это крайне важный момент: согласно декрету от 19 ноября в «Известиях ВЦИК» должны публиковаться лишь законы и постановления, издаваемые ВЦИК или СНК; обязательные постановления Моссовета — в «Известиях Московского совета», постановления отдельных наркоматов и ВСНХ — в ведомственных изданиях. Правда, с оговоркой: «Опубликованные подобным образом местные или ведомственные распоряжения входят в силу на таких же основаниях, как если бы они были напечатаны в «Известиях ВЦИК»». Но главным в документе, как это часто бывает, оказалось примечание: «Все инструкции и положения, касающиеся внутренней организации каждого ведомства, издаваемые ими самостоятельно, должны предварительно их опубликования доводиться до сведения всех народных комиссариатов путём рассылки их для ознакомления и объявления об этой рассылке в Совет народных комиссаров. Если в течение суток со дня устного объявления в заседании Совета народных комиссаров со стороны отдельных комиссариатов не поступит протеста, инструкции и постановления входят в силу и подлежат опубликованию в ведомственных изданиях…»[577]. В качестве высших государственных органов в декрете фигурировали только ВЦИК и СНК, Реввоенсовет Республики не выделялся из общей массы народных комиссариатов и обязывался публиковать свои постановления в ведомственном органе, причём предварительно направляя их на утверждение в Совнарком и рискуя, что любой наркомат сможет их опротестовать, отстояв свою позицию на заседании назначенного Совнаркомом межведомственного совещания[578]. Отметим, что постановления РВСР как правило оформлялись в виде приказов РВСР и публиковались в «Известиях Наркомвоена», равно как и утверждённые Э.М. Склянским решения Военно-законодательного совета, т.е. постановления высшей чрезвычайной (согласно постановлению ВЦИК от 2 сентября) государственной институции печатались так же, как и издания «рядовых» ведомств.

Фактически совнаркомовскими декретами РВСР низводился до уровня самого рядового наркомата.

Л.Д. Троцкий случайно проговорился в своих воспоминаниях: «примерно до августа 1918 г. я принимал активное участие в общих работах Совета народных комиссаров»[579]. Иными словами, в сентябре от участия в заседаниях СНК он то ли самоустранился, то ли был отстранён. Из внутрипартийного контекста второй половины 1918 года, выясняется, что всё-таки отстранён. Первоначальные итоги создания РВСР как новой военно-политической коллегии и реакции Совнаркома на появление «альтернативы» в государственном аппарате подвёл VI Всероссийский чрезвычайный съезд Советов, который открылся в Москве 6 ноября 1918 года.

В президиум вошли Я.М. Свердлов; Г.Е. Зиновьев; близкий к Я.М. Свердлову в период подготовки к Октябрьскому перевороту[580], но в 1918 г. раздосадованный на игнорирование Секретариатом ЦК РКП(б) своих посланий председатель ЦИК Белоруссии и Центрального бюро ЦК Белоруссии, член Северо-Западного областного комитета РКП(б) А.Ф. Мясников; вечно занимавший позицию «и Вашим, и нашим» Л.Б. Каменев; гордый тем, что он был одним из двух наиболее опытных советских «парламентариев», заведующий Редакционно-издательским отделом ВЦИК Ю.М. Стеклов; активный сотрудник свердловского Секретариата ЦК РСДРП(б) в 1917 г., в 1918 г. — секретарь ВЦИК 5-го созыва В.А. Аванесов; член ВЦИК Сергеев, о симпатиях и антипатиях которого пока ничего не известно[581]. На первом заседании 6 ноября Я.М. Свердлов, в лучших традициях, пропел славословие основателю партии, в котором преданно и «без лести» заявил о связи Октябрьской революции и революционной борьбы «с именем нашего дорогого вождя т. Ленина» и назвал председателя Совнаркома «вождём мирового рабочего движения»[582]. На первом заседании должен был выступать сам В.И. Ленин, а вот организаторский талант Я.М. Свердлова должен был раскрыться в полном объёме на заседании, посвящённом третьему пункту повестки дня съезда — «Военное положение»[583]. Заседание 9 ноября началось оглашением «только что полученного» сообщения о международном положении. После этого Я.М. Свердлов предоставил слово в рамках повестки дня Л.Д. Троцкому. Тот выступил с докладом «о нашем общем военном положении» (формулировка Я.М. Свердлова)[584]. Заморочив головы собравшихся рассказом о командирах и комиссарах, положении на фронтах и т.п. «вермишелью», Л.Д. Троцкий перешёл к делу снабжения Красной армии, во главе которого был поставлен Л.Б. Красин, с задачей «использовать все силы и средства страны для продовольственного, вещевого и боевого снабжения нашей армии. Профессиональным союзам, местным советским организациям, всем крестьянским организациям и комитетам бедноты предлагается эту задачу поставить во главу угла». После такого внушительного введения Л.Д. Троцкий перешёл к сути: «Вы знаете, что [В]ЦИК Советов объявил нашу страну военным лагерем. Но эти слова для нас, хотя и не везде, ещё не вполне вошли в жизнь. Сплошь и рядом на местах требования военного ведомства налагают ограничения на местные силы, но неизбежность вещей заставляет превращать страну в военный лагерь, и тут приходится очень многим поступаться для достижения общих цели». Предчувствуя критику, Троцкий сознался и перед местными советскими и ж.-д. организациями, что «сплошь и рядом представители военного ведомства требуют больше, чем можно, и не таким тоном, которым следовало бы требовать, но все это небольшие трения, которые нужно отбросить перед лицом задачи, которая перед нами стоит, а задача такова, что все остальные перед нею отступают на задний план»[585].

Под задачей, естественно, понималась мировая революция — пояснение не требовалось тем более, что в самом начале редактор «Известий ВЦИК» Ю.М. Стеклов, бывший в марте 1918 г. активным левым коммунистом[586], и так поведал о приближающейся революции в Германии и Австро-Венгрии[587]. Вернувшись после лирического отступления к рассказу о ситуации «Республика в кольце фронтов», Троцкий охарактеризовал положение таким образом, что «мы должны [разви]ть огромную скорость (в деле организации вооружённых сил. — С.В.), и эта скорость и силы, имеющиеся у Красной армии, даст нам возможность действовать, а это выразится в очищении России от контрреволюционных натисков[588]… [на фронте у меня создалось убеждение], что есть ещё субъективные затруднения, что не все советские работники поняли, что существует централизованное сплочение и что все командные приказы, идущие сверху, должны быть незыблемы, и что мы от них не отступим. Мы к тем советским работникам, которые этого ещё не поняли, будем безжалостны…». Далее Троцкий перешёл к положению на Южном фронте. Сталин нигде не упоминался, но и так ясно, что речь шла о нём и о Реввоенсовете 10-й армии Южного фронта, вдохновлённом будущим генсеком на борьбу с Троцким. Затем — самое главное: «Если мы эту работу милитаризации всех советских организаций проведём, то вы нашу страну приведёте в такое положение, что она должна быть военным лагерем, и тогда [я] скажу, что нам не страшны ни германские, ни англо-французские империалисты. […] Наша Красная армия и наш тыл будут развиваться с каждым днём и с каждым часом». Сославшись на ленинское письмо в ЦК о необходимости трёхмиллионной армии к весне 1919 г., Троцкий заявил, что такой «лозунг» можно провести в жизнь только при концентрации сил[589].

Заключительный пассаж речи председателя РВСР сводился к тому, что мировая революция зависит от постановки или непостановки во главу угла задачу обслуживания Красной армии. В первом случае, — объяснял нарком, — «наш фронт будет незыблемым, […] мы будем […] справлять третью годовщину [Октябрьского переворота не только] у себя, но и в Ростове, Харькове, Вене, Берлине и, может быть, тот международный конгресс, который собирался созвать Ф. Адлер в июле [19]14 года […], мы созовём полностью […] в одной из наших советских столиц. Тогда мы скажем Третьему Интернационалу[590], что вот вы собирались у нас в Москве или Петрограде, а ваш съезд защищает Рабоче-крестьянская Красная армия, первая армия коммунизма всей мировой истории»[591].

В принципе можно было попытаться после такой речи освятить постановления ВЦИК от 2 и 30 сентября 1918 г. решением всероссийского съезда Советов, однако Я.М. Свердлов поостерёгся это сделать и предоставил слово военному комиссару Петроградской трудовой коммуны Б.П. Позерну, который сразу перешёл к чисто практическому вопросу — об организации образцовых полков деревенской бедноты, на основании которого и была принята резолюция съезда. Более того, предложивший резолюцию Я.М. Свердлов подчеркнул, что доклад Л.Д. Троцкого «носит информационный характер» и на заседании съезда «обсуждаться в дальнейшем не может»[592]. Причины такого демарша однозначно объяснить невозможно. Не исключено, что на этот раз Свердлов оставил без поддержки своего временного союзника. Но не исключено и обратное: Свердлов, зная, мягко говоря, неоднозначное отношение военных партийцев к «создателю Красной армии», как до сих пор иной раз величают Троцкого в историографии, предпочёл не подставлять ближайшего товарища по ЦК под возможный удар оппонентов.

В любом случае об отступлении в целом речь явно не шла: Свердлов остался верен политике комбедов, притом, что, как это ни парадоксально, комбеды на съезде как раз и ликвидировали — по настоянию Ленина, что стало катализатором постепенного сворачивания радикального курса Свердлова сотоварищи. В данном контексте представляет особый интерес выявленное С.А. Павлюченковым свидетельство об отношении крестьянства к лидерам РКП(б): «Впоследствии у крестьян террор ассоциировался с ранением Ленина, и они в 1919 году радовались: «Как хорошо, что товарищ Ленин благополучно здравствует, теперь будет гораздо лучше»»[593].

В.И. Ленин, настояв на официальной ликвидации комитетов бедноты, сделал всё и для отмены (в пику московской и уральской группировкам и Я.М. Свердлову как их патрону в ЦК) развёрнутого после своего ранения массового красного террора. 27 ноября 1918 г. он заявил достаточно радикально настроенной московской партийной аудитории: поскольку интеллигенция «колебалась в сторону чехословаков (интересно знать, из какого авторитетного источника вождь мировой революции почерпнул эту информацию. — С.В.), нашим лозунгом была беспощадная борьба — террор. Ввиду того, что теперь этот поворот в настроении мелкобуржуазных масс наступил (ни в одном мемуарном свидетельстве обывателей о наступлении этого поворота нельзя найти ни единого слова. — С.В.), нашим лозунгом должно быть соглашение, установление добрососедских отношений»[594]. При этом впоследствии, в своём выступлении на VIII конференции РКП(б) вечером 2 декабря 1919 г., Ленин чётко заявил: «Наш террор был вызван тем, что против нас обрушились такие военные силы, против которых нужно было неслыханно напрягать все наши силы. […] Обвинение в терроризме, поскольку оно справедливо, падает не на нас, а на буржуазию»[595].

Стенограф. отчёт первого заседания ВЦИК 6-го созыва, состоявшегося 13 ноября 1918 г., свидетельствует как о политических поражениях, так и о крупных успехах Я.М. Свердлова. На заседании, естественно, состоялись выборы председателя и членов Президиума ВЦИК. Альтернативы Я.М. Свердлову в председательском кресле не нашлось, что вполне логично, однако секретарь ВЦИК В.А. Аванесов предложил переизбрать прежний состав Президиума, который «в продолжение трёх-четырёх месяцев […] отвечал как раз тем заданиям, которые ставились». С существенным добавлением — члена ЦК и наркома И.В. Сталина, находившегося на Южном фронте и вернувшегося в Москву[596]. Появление старого недруга Я.М. Свердлова в составе Президиума ВЦИК было серьёзным подрывом аппаратных возможностей главы Советского государства. С другой стороны, одним из обсужденных на заседании ВЦИК вопросов стало аннулирование Брестского мира. Я.М. Свердлов как председатель предложил «Аннулирование Брестского договора» третьим пунктом повестки дня, встреченным «бурными аплодисментами»[597]. Находясь в эйфории от Ноябрьской революции в Германии, ВЦИК принял воззвание со следующим текстом: «Всем народам России, населению всех оккупированных областей и земель! / Всероссийский ЦИК сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 г., лишились силы и значения. Брест-Литовский договор (равно и дополнительное соглашение, подписанное в Берлине 27 августа и ратифицированное ВЦИК 6 сентября 1918 г.) в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным. / Все включенные в Брест-Литовский договор обстоятельства, касающиеся уплаты контрибуции или уступки территории и областей, объявляются недействительными. […] Революционные солдаты Германии и Австрии, создающие ныне в оккупированных областях солдатские советы депутатов, вступив в связь с местными рабочими и крестьянскими советами, будут союзниками и сотрудниками трудящихся в осуществлении этих задач. Братским союзом с крестьянами и рабочими России они искупят раны, нанесённые населению оккупированных областей германскими и австрийскими генералами, охранявшими интересы контрреволюции. Построенные на этих основах отношения […] России, Германии и Австро-Венгрии будут не только мирными отношениями. Это будет союз трудящихся масс всех наций в их борьбе за создание и укрепление социалистического строя на развалинах строя милитаризма, империализма и экономического рабства…»[598]. То обстоятельство, что инициатором этого постановления выступил Я.М. Свердлов, его старые товарищи по партии запомнили прекрасно. Свидетельство тому — рецензия старого соратника Я.М. Свердлова по Костромской организации РСДРП П.Н. Караваева на рукопись первого варианта воспоминаний К.Т. Новгородцевой. П.Н. Караваев специально остановился на роли главы Советского государства в разработке и проведении ряда важнейших законодательных установлений, и в частности отметил: «В постановлении ВЦИК об аннулировании Брестского мира, как и во всех своих выступлениях по вопросам международной политики Советского государства, Я.М. [Свердлов предстаёт] как проводник политики справедливого мира между народами, всегда осуществлявшейся советской властью, и одновременно как пламенный патриот нашей социалистической родины (курсив наш. — С.В.)»[599]. Таковым председатель ВЦИК по праву запомнился товарищам по партии.

Аппаратная борьба в Совнаркоме и во ВЦИК, промежуточные результаты которой были подведены на VI Всероссийском съезде Советов, в конце концов, вылилась в оформление ленинского лидерства в ходе создания Совета рабочей и крестьянской Обороны.

Глава 2 «Орган чрезвычайной военной диктатуры целиком подотчётен и подконтролен ВЦИК». Как был создан новый высший внеконституционный государственный орган РСФСР

Иоаким Вацетис не совсем верно в деталях, но с удивительной точностью в изложении внутренней логики событий охарактеризовал положение в верхах, сложившееся после создания РВС Республики на заседании ВЦИК 2 сентября 1918 года: «РСФСР была объявлена осаждённым (так в тексте, правильно: «военным». — С.В.) [лагерем], но при этом был оставлен открытым вопрос о том, какое учреждение поставить во главе этой «крепости» на положении ответственного коменданта. В сентябре, по случаю (очень точный оборот. — С.В.) ранения Владимира Ильича [Ленина], работа в Совнаркоме заглохла и это учреждение временно [от]ошло на второй план. В ответственной роли руководителя обороной страны как по части законодательной, так и исполнительной [оказался] Всероссийский центральный исполнительный комитет во главе с т. Свердловым. Свердлов в течение сентября и октября и даже в ноябре принимал весьма деятельное участие в делах РККА. Как мы видели, при его непосредственном участии был проведён 1 сентября (так в тексте, на самом деле 2 сентября. — С.В.) большой законодательный акт по созданию единой РККА и единого Командования. В начале октября т. Ленин выздоровел и снова фактически начал исполнять обязанности председателя Совнаркома и председателя ЦК партии (Ленин «председателем ЦК» не был никогда, но в данном случае Вацетис выступил, если по А. Конан Дойлу, «проводником света». — С.В.), а вместе с этим занял прежнее положение фактического руководителя обороны страны. С тех пор нашим осаждённым лагерем правил какой-то дуумвират в составе Ленина и Свердлова. Троцкий опирался на Свердлова и находил в нём поддержку, сам же он — т.е. Троцкий — играл роль незначительную (курсив наш. — С.В.). Долго такое положение было нетерпимо. Очевидно было, что во главе осаждённого лагеря должно было [в]стать какое-то специальное учреждение, возглавляемое т. Лениным. Об этом поднимался вопрос несколько раз в ответственных сферах главного командования, но юридическое оформление его произошло лишь 20 ноября (так в тексте, правильно — 30 ноября 1918 года. — С.В.), когда последовало распоряжение об образовании Совета Обороны во главе с т. Лениным»[600].

Создание РВСР, с одной стороны, не решило проблем, связанных с превращением страны в единый военный лагерь. С другой — вызвало недовольство военными партийцами приходом к «власти» Л.Д. Троцкого, считавшегося старыми большевиками чужаком. С выздоровлением В.И. Ленина немедленно подняли головы бывшие руководители Наркомата по военным делам, отодвинутые председателем Совнаркома на вторые роли в советских вооружённых силах в марте 1918 г., когда нужно было срочно строить массовую регулярную Красную армию. Не зря Главком вспомнил об обсуждении вопроса в «ответственных сферах главного командования», под которыми И.И. Вацетис, очевидно, подразумевал высшее военное руководство РСФСР.

21 октября 1918 г. заместитель наркома путей сообщения, старый большевик (член партии с 1894 года) А.П. Шеломович в докладе В.И. Ленину о положении на Урале, где он находился в командировке, указал на необходимость сосредоточения в руках РКП(б) военных перевозок с пояснением: «подражать», в отношении транспорта, «романовским временам — крупная ошибка. Отдача транспорта в руки военных — тем более «беспартийных» — это гибель транспорта, а значит в значительной степени и военного дела»[601]. Шеломович пояснил без ложной скромности, что по приезде в Пермь, где уже наметились контуры декабрьской «катастрофы» Красной армии 1918 г., он принял «героические меры» по улучшению тяглового хозяйства и повышению провозоспособности Пермской железной дороги в плане налаживания ж.-д. и водного транспорта, однако ему это не вполне удалось. По словам Шеломовича, «ничего» нельзя будет сделать до тех пор, пока «все железнодорожники и судовые труженики находятся под страхом «военной стенки» и вместе с тем саботажные элементы из них находятся под защитным крылом «беспартийного военного диктатора»». Межведомственные взаимоотношения военного ведомства и Наркомата путей сообщения РСФСР Шеломович считал необходимым для начала точно установить в Москве[602].

Председатель Высшей военной инспекции и член РВСР Н.И. Подвойский, которому В.И. Ленин направил доклад А.П. Шеломовича на отзыв, судя по тексту этого отзыва, уже не в первый раз посоветовал «твёрдо установить Совет Обороны» как единственный орган, который сможет «добиться толку». И в завершение отзыва пророчил: замедление «доконает транспорт»[603].

В.И. Ленин полностью воспринял тезисы Я.М. Свердлова сотоварищи о «республике в кольце фронтов», решив использовать эти самые тезисы для изящной аппаратной нейтрализации Реввоенсовета Республики.

Первым делом вождь организовал то, что сам он называл инициативой масс. В роли масс выступил Н.И. Подвойский. В докладной записке, направленной 19 октября 1918 г. в ЦК РКП(б), председатель Высшей военной инспекции после длительной преамбулы констатировал: «ЦК партии должен объявить партию на военном положении со всеми вытекающими отсюда последствиями»[604]. Конкретно предлагались следующие меры: «1. ЦК должен взять на строжайший учёт всех членов партии — не только ответственных, но абсолютно всех партийных работников, для чего должна быть произведена безотлагательная перепись. Все работники от мала до велика должны быть разбиты на группы — организаторов комитетов бедноты, инструкторов военного обучения, военных комиссаров, просто агитаторов-коммунистов красноармейцев, обязанных [со]стоять в Красной армии, организаторов пропаганды, агитации печатным словом, рисунками, плакатами, через кинематографы, экспедиторов литературы, чтецов газет в армии и проч. / Учтённые и разбитые на группы товарищи должны быть командированы на работу в соответствующие области и должны всё время быть под контролем партии, должны всё время инспектироваться. Выделившиеся товарищи должны переводиться на более широкую, более ответственную работу; товарищи, обнаруживающие недостаточную настойчивость и ревнивость, должны подпасть под чувствительную партийную кару. / Партия должна дать целый ряд инструкторов каждому учреждению, которое будет командировать членов партии на соответствующую работу, и дать инструкции для всех работников, исполняющих ту или иную работу. Инструкции эти должны быть составлены лучшими партийными работниками, даже с участием т. Ленина (которому, очевидно, больше нечем было заняться. — С.В.) т.к. должным образом составленные инструкции сэкономят и направят работу десятков и сотен тысяч рядовых работников. 2. Партия должна потребовать сейчас же от[о] всех учреждений, занятых строением армии, программы и планы их работ в этом создании, а также изложение тех препятствий, которые они предполагают встретить на пути этого создания. Реввоенсов[ет] Республики, Комиссариат просвещения, [ВСНХ], Главное управление по снабжению армии (имеется в виду то ли Центральное управление по снабжению армии, составная часть подведомственного Реввоенсовету Республики Наркомата по военным делам, то ли Чрезвычайная комиссия по производству предметов военного снаряжения. — С.В.) должны представить свои предполагаемые мероприятия хотя бы на два-три месяца, и отсюда партия почерпает все сведения для составления общей программы и общего плана работ по созданию 3-миллионной армии, а с другой стороны, поможет изжить те препятствия, которые они встречают на своём пути. Социалистическая академия должна организовать научные лаборатории для составления соответствующих планов, программ и проектов по мобилизации Республики. 3. Профессиональные и прочие рабочие организации должны в деле создания армии сыграть исключительную роль. Партия должна потребовать от них программу и планы по участию всего пролетариата в строительстве Красной армии. 4. Партия должна через определённые промежутки времени требовать от комитетов бедноты и от прочих организаций, занятых созданием армии и мобилизацией всех сил Республики, деловых отчётов, количественно и качественно объективно отражающих работу этих организаций, на основании которых партия могла бы составлять общий план работы, составлять инструкции и направлять работы в надлежащее русло. / С этой целью немедленно надлежит созвать совещание представителей партийных ячеек в армии, комитетах бедноты и коммунах. 5. В связи с настоящим положением на мировом военном фронте поставить на широкую ногу агитацию среди немцев-военнопленных и усилить формирование интернациональных полков, создав для сего специальный аппарат»[605]. Как бы там ни было, очевидно, перед нами — одно из первых в советской истории предложений о создании партийной номенклатуры[606]. Вождь взял из записки только то, что ему было нужно — второй пункт о дальнейшей централизации управления в условиях войны.

22 октября 1918 г. на объединённом заседании ВЦИК, Московского совета, фабрично-заводских комитетов и профсоюзов он подчеркнул, что положение РСФСР, «при всей его противоречивости» могло быть выражено, с одной стороны, близостью «международной пролетарской революции», с другой — крайне опасным положением[607], которое «нельзя» было «скрывать от широких масс» и которое выдвигало на «первый план вопрос о войне, об укреплении армии»[608]. Декларировав на широкой аудитории необходимость усилить «армию в десять раз и более»[609], открытой борьбе с Л.Д. Троцким В.И. Ленин предпочёл упорную работу в СНК по связыванию рук военному «диктатору», прежде всего в кадровом плане.

Я.М. Свердлов и В.И. Ленин, как и писал впоследствии в своих мемуарах И.И. Вацетис, продолжали проведение активной кадровой политики в ведомстве Л.Д. Троцкого. В начале ноября 1918 г. В.И. Ленин продавил назначение военным комиссаром Центрального управления по снабжению армии (ЦУС) члена партии с 1913 г. М.Л. Рухимовича: 9 ноября председатель Совнаркома дополнил проект телеграммы И.В. Сталина (!) И.И. Вацетису и Л.Д. Троцкому с предложением назначить М.Л. Рухимовича военкомом ЦУС фразой: «Об этом уже давно Свердлов сказал Вацетису. Если это не исполнено, то почему?»[610] 11 ноября М.Л. Рухимович был назначен приказом РВСР[611], притом что на заседании РВСР вопрос даже не обсуждался (что характерно, ни у П.А. Кобозева, ни у К.Х. Данишевского ленинский произвол возмущения не вызвал). Основными «инструментами» В.И. Ленина в военном ведомстве, исполнителями его воли, стали заместитель Троцкого в РВСР Э.М. Склянский и Главком И.И. Вацетис, которых Троцкий сумеет «приручить» только в 1919 году. 15 ноября 1918 г. В.И. Ленин телеграфировал И.И. Вацетису и в копии Л.Д. Троцкому «просьбу» разрешить в благоприятном смысле проект Центрального бюро коммунистических организаций оккупированных областей при ЦК РКП(б), в особенности насчёт западной бригады на Южном фронте. Л.Д. Троцкому было адресовано последнее предложение телеграммы: «Напоминаю Троцкому наше решение»[612]. Вероятно, председатель РВСР запамятовал, и В.И. Ленину пришлось вместо него обращаться напрямую к Главкому.

Особый интерес представляет протокол заседания ленинского Совнаркома от 12 ноября. Заслушав письменный запрос председателя ВЦИК «Об отправке для военной работы следующих товарищей» (список прилагался), СНК постановил «передать список на совещание заинтересованных народных комиссаров совместно с т. Свердловым»[613]. На том же заседании по запросу Я.М. Свердлова был закрыт «Вестник Бюро военных комиссаров»[614]. Причина запроса очевидна: печатайтесь, дорогие товарищи, в «Известиях ВЦИК» и в «Правде»! Это было и разумно, т.к. с решениями армейских комиссаров следовало знакомить всю партийную и советскую общественность, и нерационально, поскольку ведомство Л.Д. Троцкого лишалось одного из собственных печатных органов. С другой стороны, В.И. Ленин лично вставил в повестку дня заседания пункт о назначении «члена коллегии на Южный фронт»[615], что не могло не «порадовать» председателя Реввоенсовета Республики.

23 ноября В.И. Ленин принял предложение наркома почт и телеграфов В.Н. Подбельского о необходимости создания правомочного органа для организации и руководства связью на фронтах, написал записку Э.М. Склянскому о необходимости назначить в этот же день такой центр на заседании СНК и просил выдвинуть кандидатов в его состав[616].

Наконец, 30 ноября был создан Совет рабочей и крестьянской Обороны, о необходимости которого неустанно твердили В.И. Ленину Н.И. Подвойский и другие военные партийцы. Вождь, убедившись в феврале — марте 1918 г., что Подвойскому не стоит доверять ответственные посты, всегда выслушивал его предложения, поскольку этот старый большевик, будучи по натуре интеллигентным бюрократом, всегда тонко чувствовал необходимость аппаратных изменений.

Опубликованные и неопубликованные источники позволяют реконструировать механизм создания Совета Обороны, без понимания которого невозможно представить себе в полном объёме аппаратный гений вождя мировой революции.

Создание Совета Обороны Ленин впервые обсудил не позднее 24 ноября 1918 г. с членом ЦК РКП(б) И.Т. Смилгой[617], лично преданным вождю и крепко связанным с ним по дореволюционной работе в Финляндии[618], хотя письмо И.Т. Смилги В.И. Ленину из Гельсингфорса от 30 октября (12 ноября) 1917 г. убеждает в том, что отношения между вождём и его ближайшим подручным были не столь однозначными. Вслед за И.Т. Смилгой вождь, по всей видимости, переговорил о создании Совета Обороны с только что приехавшим с фронта первым советским «наркомом» по военным делам В.А. Антоновым-Овсеенко[619]. Примечательно, что с Я.М. Свердловым В.И. Ленин беседовал между 23 и 25 ноября не о создании Совета Обороны, а об освобождении из тюрьмы инженера-изобретателя Ф.Ф. Богатырева[620] — которое вряд ли было делом более значимым для партии и государства, нежели создание нового военно-политического центра.

28 ноября В.И. Ленин председательствовал на заседании СНК, во время заседания набросал перечень вопросов для предстоящего обсуждения и скрупулёзно пометил фамилии и время выступающих. Сам Ленин выступил при обсуждении различных вопросов 11 раз[621]. После обсуждения 4-го пункта протокола № 158 заседания Малого СНК от 28 ноября 1918 г.[622] были заслушаны сообщения о взятии Нарвы и о создании Совета Обороны, причём во время весьма продолжительного обсуждения двух вопросов председатель Совнаркома лично выступил 5 раз (см. Документальное приложение, № 10).

В тот же день, 28 ноября, об образовании под председательством В.И. Ленина нового высшего государственного органа — Совета Обороны — с подчинением этому органу «всех действующих комиссариатов и», разумеется, «Реввоенсовета Республики» и постановкой страны «на военную ногу», сообщил по прямому проводу В.А. Антонову-Овсеенко И.В. Сталин. Сталин предположил, что вследствие создания Совета Обороны будут сокращены функции Реввоенсовета Республики[623]. На правах курьёза приведём фрагмент переговоров по прямому проводу В.А. Антонова-Овсеенко с И.В. Сталиным, начавшихся в 21 час. 40 мин.:

Что по-настоящему интересно: в протоколе заседания Совнаркома от 28 ноября вопрос о создании Совета Обороны отсутствует[625] — вероятно, на заседании лишь упомянули о решении Малого СНК в числе других вопросов (в итоговом постановлении – 8 пунктов)[626]. На заседании СНК присутствовали: В.И. Ленин (председатель), нарком юстиции П.Г. Стучка, нарком иностранных дел Г.В. Чичерин, его заместитель Л.М. Карахан, нарком финансов Н.Н. Крестинский, комиссар по делам страхования и борьбы с огнём М.Т. Елизаров, А.И. Елизарова, нарком здравоохранения Н.А. Семашко, нарком социального обеспечения А.Н. Винокуров, нарком земледелия С.П. Середа, член коллегии Наркомата труда В.П. Ногин, заместитель наркома просвещения М.Н. Покровский, член коллегии Наркомата продовольствия Л.И. Рузер, нарком труда В.В. Шмидт, заместитель наркома юстиции Д.И. Курский, Э.М. Склянский, ответственный сотрудник Народного банка И.И. Познер, заместитель наркома продовольствия Н.П. Брюханов, член коллегии Наркомата продовольствия Л.Н. Скорняков, М.К. Владимиров, заведующий Отделом советской пропаганды ВЦИК В.В. Осинский, член коллегии Наркомата продовольствия А.И. Свидерский, председатель Высшего совета народного хозяйства А.И. Рыков, Управляющий делами Совнаркома В.Д. Бонч-Бруевич, Л.Б. Красин, член коллегии Наркомата иностранных дел Х.Г. Раковский, член коллегии Наркомата путей сообщения П.Н. Кирсанов, член коллегии Наркомата финансов С.Е. Чуцкаев, Тихомиров, член коллегии Наркомата внутренних дел Б.М. Эльцин, член коллегии Наркомата юстиции П.А. Красиков, С.Н. Шевердин, заместитель главного комиссара Народного банка Я.С. Ганецкий, член коллегии Наркома путей сообщения А.Ф. Заикин, член коллегии Наркомата продовольствия А.А. Юрьев[627]. Как видим, от военного ведомства был только Э.М. Склянский, отсутствовали, за исключением В.В. Осинского, на заседании СНК и члены Президиума ВЦИК, периодически посещавшие советское правительство. Правда, в числе присутствовавших находились люди, давно и искренне симпатизировавшие Л.Д. Троцкому — к примеру, Х.Г. Раковский[628]. Примечательно, что на заседании В.И. Ленин внёс ряд исправлений в утверждённое Реввоенсоветом Республики «Положение о чрезвычайных военных комиссарах железных дорог» и, зачеркнув гриф РВСР об утверждении документа, поставил визу: утверждается «председателем Совета народных комиссаров». Таким исправлением В.И. Ленин напомнил Реввоенсовету Республики, а заодно и собственным наркомам, что все межведомственные вопросы выходят за пределы компетенции РВСР и могут решаться только Совнаркомом или его председателем[629].

29 ноября решение включить в повестку дня пленарного заседания ВЦИК постановления об образовании Совета Обороны было принято на заседании Президиума ВЦИК. Заслушали: «О порядке дня заседания ВЦИК 30 ноября». Постановили: «Добавить к опубликованному списку порядка дня засед[ания] ВЦИК 30 ноября ещё два вопроса: 1) вопрос о создании Совета рабоч[ей] и крестьян[ской] обороны; 2) вопрос о пересмотре постановления ВЦИК от 14 июня 1918 г.»[630] Таким образом, В.И. Ленин смог создать противовес Я.М. Свердлову в большевистском руководстве советского парламента. Одну из основных проблем Я.М. Свердлова как потенциального вождя составляло то обстоятельство, что если В.И. Ленин был безусловным лидером в «рабоче-крестьянском» правительстве, то Я.М. Свердлов отнюдь не был абсолютным авторитетом в собственной государственной вотчине. Фактически в Президиуме ВЦИКа сидели члены партии даже с более длительным в отдельных случаях стажем, чем у самого Свердлова — А.С. Енукидзе, член ЦК РКП(б) М.Ф. Владимирский и ещё двое из лидеров РКП(б) — Л.Б. Каменев и И.В. Сталин.

Михаил Фёдорович Владимирский в самом начале 1900-х гг. был для Я.М. Свердлова и вовсе старшим товарищем: когда будущий «председатель ЦК РКП» только начинал свою революционную карьеру, он уже был известным революционером[631]. Владимирский родился в г. Арзамасе Нижегородской губернии в 1874 году. В начале 1890-х гг. участвовал в социал-демократических кружках в Нижнем Новгороде, с 1895 г., будучи студентом Московского университета, он состоял членом социал-демократического кружка, работал в качестве организатора и пропагандиста в рабочих кружках социал-демократического направления, за что был арестован, несколько месяцев провёл в тюрьме, а затем был выслан в провинцию. В 1898 г. снова работал в Москве, член Московского комитета Российской социал-демократической (рабочей) партии после I съезда. Весной 1899 г. во время студенческих волнений снова выслан из Москвы. Вскоре эмигрировал, работал в заграничной организации «Искра» (это ключевой момент). После возвращения в Российскую империю в 1902 г. — в Нижегородской организации. Большевик, участник Первой русской революции (с осени 1905 г. — в Москве), далее член областного комитета в Центральном районе. В 1906 г. арестован, освобождён до суда. Скрылся от следствия в эмиграции, в которой находился 11 лет (в Парижской группе большевиков, в «Комитете заграничных организаций большевиков»). Вернулся в Россию в июле 1917 года, участник вооружённого восстания в Москве. После Октябрьской революции — член Президиума Моссовета, на VII Экстренном съезде РКП(б) вошёл в ЦК партии[632]. Естественно, Владимирский человеком Якова Свердлова не был.

Равно по определению не мог проводить линию Я.М. Свердлова и Авель Сафронович Енукидзе: он был одним из старейших партийных работников и к тому же чуть ли не членом семьи И.В. Сталина. Ученические нелегальные кружки начали появляться в Тифлисе в 1894 г., Енукидзе вступил в один из них. Программа этого кружка характеризовалась Енукидзе впоследствии как «полунационалистическая, полумарксистская». В 1896 г. Енукидзе вступил в «смешанный кружок, состоящий из рабочих и учащихся». Это он назвал впоследствии началом своего «марксистского воспитания». С 1897 г., работая на Закавказских железных дорогах, Енукидзе стал организатором и пропагандистом в рабочих кружках. Это был период укрепления Тифлисской организации, которая установила контакт с петербургским «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», а после Первого съезда РСДРП — и с другими социал-демократическими организациями. В сентябре 1898 г., получив перевод в Бакинское депо на должность помощника паровозного организатора, Енукидзе завязал контакты и с рабочими заводов и промыслов нефтяного района. Основал в 1899 г. Бакинскую социал-демократическую организацию. К 1901 г. Енукидзе и В. Кецховели создали Бакинский комитет РСДРП, расширили работу в районах, создали местную нелегальную типографию[633]. Как написал потом Енукидзе в статье «К вопросу об истории закавказских партийных организаций», в 1900–1901 гг. в Баку «налаживается настоящая партийная работа. Выдающуюся роль в создании Бакинского партийного комитета и развёртывании работы сыграл Владимир Кецховели, посланный в Баку Тифлисской центральной партийной группой, в состав которой входили тогда Джибладзе, Цулукидзе А., Кецховели, Сталин и др.». Финансирование комитета велось через Л.Б. Красина[634]. Комитет поддерживал связь с образованной осенью 1901 г. группой «Искры»[635]. Большую помощь в создании первой бакинской типографии оказал Тифлисский партийный комитет в лице Сильвестра Джибладзе и Иосифа Сталина, от которых были получены деньги и рукописи для печатания[636]. С апреля 1902 по ноябрь 1903 г. Енукидзе неоднократно арестовывался и был отправлен в ссылку в Восточную Сибирь, но в дороге бежал и перешёл на нелегальное положение. С ноября 1903 г. по решению ЦК РСДРП работал в большой подпольной типографии ЦК партии вплоть до перевода её в Петербург весной 1906 года. В 1906 г. работал в Петербургской организации, после роспуска Государственной Думы командирован для работы на Кавказе. После общекавказского съезда осенью 1906 г. — член Бакинской организации и Северного комитета РСДРП вплоть до ареста 5 мая 1907 года. Осенью выслан в Воронеж, но бежал за границу и принял участие в Таммерфорсской конференции большевиков. По дороге в Финляндию 9 ноября 1907 г. арестован в Петербурге и заключён в «Кресты». В мае 1908 г. сослан в Архангельскую губернию, но бежал в Петербург. От предложения эмигрировать «отказался и после 3-месячного скитания по Питеру и Финляндии вернулся в ссылку в Онежский уезд, которую кончил в июле 1910 года». С осени 1910 г. — член Бакинской организации; в сентябре 1911 г., в разгар организации VI («Пражской») конференции РСДРП (большевиков), арестован вместе с Шаумяном, Каспаровым, Черномазовым и др. видными партийцами; отсидел до июля 1912 г. и был выслан с Кавказа — работал с сентября по декабрь 1912 г. в Ростове-на-Дону; уехал в Москву, откуда был выслан «в 24 часа» и… уехал в Петербург, где работал до июля 1914 года. В июле арестован и выслан в Енисейскую губернию. В конце 1916 г. призван в солдаты, служил в 13-й роте 14-го Сибирского стр. полка, откуда был 22 февраля 1917 г. отправлен на фронт — через Петроград. В Питере Енукидзе оказался аккурат 27 февраля — в первый день Февральской революции. В июле 1917 г. он делегат VI съезда РСДРП(большевиков). Активный участник Октябрьского переворота, на Втором всероссийском съезде Советов он избран от большевиков членом ВЦИК[637]. В партийном отношении Енукидзе отличался крайней честностью: так, он не побоялся признаться в неверности одного пассажа своей официальной биографии: ««Многолетняя суровая работа в период борьбы с царским самодержавием закалила Енукидзе, ставшего одним из самых стойких революционеров-подпольщиков». На самом деле у меня бывали колебания: например, 1907 в Баку и в 1917 г. (март — июль) в [Петро]граде»[638].

Писать о Л.Б. Каменеве и И.В. Сталине смысла нет. Но самое интересное, что решение на заседании Президиума ВЦИК было не принято, а лишь оформлено, поскольку присутствовали на нём помимо Я.М. Свердлова как председателя ВЦИК только В.А. Аванесов, Г.И. Теодорович, Л.С. Сосновский, А. Митрофанов, А.С. Енукидзе и Ф. Розин[639]. Группировка Я.М. Свердлова в руководстве советского квазипарламента, как видим, составляла на заседании руководства советского парламента большинство. Самый факт, что на следующий день перед советскими парламентариями с докладом о необходимости создания нового высшего внеконституционного центра выступил Л.Б. Каменев[640], говорит сам за себя.

В любом случае подтверждение решения Совнаркома о создании Совета Обороны постановлением Президиума ВЦИК было катализатором изменений в верхах не только государственного, но и партийного руководства. Сложно не заметить в данном контексте, что во второй половине 1918 — начале 1919 г. В.И. Ленин проводил свою политику во ВЦИК Советов не через председателя ВЦИК Я.М. Свердлова, как он это делал ранее, а через членов Президиума ВЦИК — прежде всего Л.Б. Каменева и И.В. Сталина[641].

30 ноября новый военно-политический центр — Совет рабочей и крестьянской Обороны (впоследствии — Совет труда и обороны), вставший над потонувшим в море военно-организационных вопросов Реввоенсоветом Республики, был создан официально — на пленарном заседании ВЦИК[642]. Важно подчеркнуть, что с аппаратной точки зрения самый Совет Обороны представлял собой, выражаясь по-партийному, «узкий состав» Совета народных комиссаров. При этом ещё в феврале 1918 г. в ходе наступления германских частей на Петроград был создан его первый аппаратный прообраз — Временный исполнительный комитет Совнаркома в составе пяти членов правительства (тогда, в условиях временного властного блока большевиков и левых эсеров, два члена Временного исполкома Совнаркома — Мария Спиридонова и B.А. Карелин — представляли Партию левых социалистов-революционеров, что, пусть и на историческое мгновение, но всё же сделало этот орган дееспособным военно-политическим центром[643]).

Примечательно, что в очерке «Этапы строительства Красной армии» Р.И. Берзин указал: «30 ноября 1918 г. последовало постановление ВЦИК об учреждении верховного (курсив наш. – C.В.) органа военного управления — Совета рабоче-крестьянской Обороны под председательством председателя Совета народных комиссаров товарища Ленина. Этот орган решает окончательно вопросы, касающиеся обороны Республики»[644]. Прилагательное «верховный» не случайно, поскольку Совет Обороны стал не только «верховным» военным, но и высшим государственным и по факту партийным органом.

Формулировка постановления о создании Совета Обороны была изощрённым издевательством над Я.М. Свердловым: формально как представитель ВЦИКа Советов, т.е. едва ли не самого Свердлова, вошёл в состав Совета Обороны И.В. Сталин. Правда, не известно ни одного случая отчёта последнего о работе Совета Обороны ни перед Всероссийским ЦИК, ни перед его председателем. А РВСР, поставленный под контроль новой чрезвычайной институции, демонстративно отдавался на откуп Я.М. Свердлову и Л.Д. Троцкому: выделялось Бюро Реввоенсовета Республики в составе самого председателя Совета Л.Д. Троцкого, недалёкого Главкома И.И. Вацетиса и представителя Свердлова в военном ведомстве С.И. Аралова[645]. Радоваться столь ничтожной победе не стоило, тем более что, во-первых, выделение Бюро РВСР не означало роспуска Реввоенсовета Республики как такового, а во-вторых, как свидетельствуют протоколы заседаний РВСР, Бюро РВСР существовало только на бумаге и о нём настолько крепко забыли, что 13 июля 1919 г. по сути учредили по второму разу: в этот день на заседании РВСР было решено считать постановлениями Совета решения, принятые сокращённым составом Реввоенсовета Республики (Э.М. Склянский, давний соратник Ленина С.И. Гусев и ставленник Гусева военспец-Главком С.С. Каменев)[646].

Постановление ВЦИК об образовании Совета Обороны было опубликовано в центральной партийной газете уже 1 декабря 1918 г. без подписей, отправлено по радио в 16 часов 10 минут «Всем, всем» 2 декабря за подписями Я.М. Свердлова, В.И. Ленина и В.А. Аванесова[647], а в «Собрании узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства» опубликовано только 22 декабря 1918 года[648]. Таким образом, изначально подчёркивался политический характер образования Совета Обороны: постановление опубликовали в главной партийной газете почти сразу, а в официальном государственном печатном издании — с большим опозданием. Притом, что теоретически речь шла об образовании именно государственного учреждения, выделенного, как справедливо заметил Я.М. Свердлов на заседании ВЦИК 30 ноября, Всероссийским ЦИК как высшим органом государственной власти.

Этим, как вдруг выяснилось 2 декабря, «совместным» постановлением прикрывалось тактическое поражение Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого, которое первый частично признал на заседании ВЦИК 30 ноября. Стенограмма заседания ВЦИК, как это ни странно, до сих пор не стала основным источником для изучения механизма создания Совета Обороны. И совершенно напрасно: вопреки сложившимся историографическим представлениям, В.И. Ленин на этом заседании советского парламента даже не появился, а предложение о создании Совета Обороны выдвинул вовсе не Я.М. Свердлов, как считается в историографии[649], а Л.Б. Каменев — от лица Президиума ВЦИК (см. Документальное приложение, № 12). Примечательно, что советские историки и составители классических сборников документов по истории Гражданской войны предпочитали публиковать постановление о создании Совета Обороны в извлечениях, дабы не упоминать лиц, объявленных позднее врагами народа. Считалось вполне достаточным, что исследователи будут точно знать имя председателя Совета товарища Ленина[650].

В ответ на заданный на заседании ВЦИК в прениях вопрос о соподчинённости созданных высших чрезвычайных государственных органов Я.М. Свердлов вполне резонно заметил, что «все и всяческие учреждения, существующие в Советской республике, безусловно в своей работе ставятся под руководство Совета Обороны и перестраиваются для нужд войны [и] социалистической обороны»[651]. На первый взгляд, поражение Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого на данном этапе политической борьбы было полным. Однако, как известно, война выиграна только в случае признания поражения одной из сторон. Никакого признания в данном случае не было. Свердлов в заключение своей речи дал понять, что создание Совета Обороны он расценивает исключительно как временное тактическое отступление: «…само собой разумеется, что любое учреждение остаётся подотчётным и подконтрольным ВЦИК, как и все обычные учреждения в Советской республике. Совет Обороны страны также остаётся подотчётным и подконтрольным органом по отношению к[о] ВЦИК, и выше последнего никакого учреждения ВЦИК создать не имеет никаких прав. Только съезд Советов мог бы заменить ВЦИК каким-нибудь другим учреждением. ВЦИК по нашей Конституции является органом верховной власти в период между съездами [Советов] и как таковой может отчуждать свои права тому или иному органу в той или иной степени (курсив наш. — С.В.). Орган чрезвычайной военной диктатуры целиком подотчётен и подконтролен ВЦИК»[652]. Создание Совета Обороны Свердлов подал в чисто военном аспекте: как разгрузку Совнаркома от конфликтов Наркомвоена с другими наркоматами[653]. Собственно, в этом ключе и расценивала Совет Обороны отечественная историография с 1920-х гг. и до наших дней.

Однако, супруга Свердлова К.Т. Новгородцева аккурат 30 ноября 1918 г. отписала подруге и старому соратнику по революционной работе, секретарю и члену ЦК РКП(б) Е.Д. Стасовой: «Последнюю неделю Яков Михайлович не раз возвращался в таком состоянии, что за него становится немного жутко»[654]. Несомненно, Я.М. Свердлов воспринимал происходящее крайне болезненно.

Не лишним будет заметить, что на том же пленарном заседании 30 ноября после ознакомления с резолюцией и воззванием ЦК РСДРП(м) ВЦИК постановил частично отменить своё решение от 14 июня 1918 г. об исключении меньшевиков из советского «парламента». ВЦИК констатировал отказ этой партии, «по крайней мере, в лице руководящего центра», от «союза с буржуазными партиями и группами — как российскими, так и иностранными»[655], что позволяло ей «принимать, наряду с другими партиями, участие в работе Советов, в работе по организации и обороне страны»[656]. Несмотря на жёсткую оговорку, что решение о фактической легализации меньшевиков «не относится к тем группам меньшевиков, которые продолжают находиться в союзе с русской и иностранной буржуазией против советской власти»[657], решение ВЦИК формально открывало возможности для пополнения высшего представительного органа власти в период между всероссийскими съездами Советов небольшевиками. Теоретически это подрывало претензии ВЦИК и, главное, его Президиума, на гегемонию в государственном аппарате и лично властные позиции Я.М. Свердлова как главы этого органа. На практике же это — ещё одно свидетельство ослабления свердловских позиций. Очевидно, в качестве итогового издевательства над главой Советского государства на заседании правительства по докладу наркома финансов Н.Н. Крестинского «О росписи государственных расходов и доходов на июль-декабрь 1918 г.» одобренные Совнаркомом финансовые сметы центральных органов управления РСФСР были направлены на «окончательный просмотр и издание» в Президиум ВЦИК[658]. Обратите внимание: не на доработку и уточнение каких-либо позиций, а именно на «просмотр и издание». Таким образом, Совнарком в очередной раз продемонстрировал, что деньги будет распределять он один, лишь создавая иллюзию утверждения решений «рабоче-крестьянского правительства» в высшем «представительном» органе власти. Такого унижения Я.М. Свердлов, видимо, не испытывал за всю историю председательствования во ВЦИК.

Уместно привести последнюю запись в одном из тюремных дневников Свердлова: «18 июня начата голодовка. 30 июня прекращена (проиграна). Свердлов»[659]. Примерно то же он мог бы написать после выздоровления Ленина. Однако отказ от голодовки не означал утраты возможности побега. Так и в данном случае: оснований для расстройства у молодого вождя пока было не так уж много…

Глава 3 «Власть Совета Обороны покрывает собой власть Революционного военного совета Республики», или Ленин versus Троцкий

По воспоминаниям Главнокомандующего всеми вооружёнными силами Республики И.И. Вацетиса, «в связи с учреждением Совета Обороны во главе обороны стоял В.И. Ленин, а ВЦИК, Совнарком и Реввоенсовет Республики заняли подчинённое положение»[660]; «по своему небольшому составу и всеобъемлющей власти Совет Обороны представлял из себя прямую противоположность РВС Респ[ублики], который отличался многочисленным и весьма пёстрым составом и страдал отсутствием полноты власти»[661]. Несомненно, эти фрагменты воспоминаний полностью отражают представления высшего военного руководства о происходящем в верхах.

Но при этом в разных вариантах воспоминаний Вацетиса содержится разная информация о его собственном отношении к Совету. В одном сказано, что якобы «Главнокомандующий всеми вооружёнными силами [республики] находил лучшую опору для себя и своих действий в Совете Обороны»[662], из другого выясняется, что Главкома не устраивало отсутствие решающего голоса в Совете Обороны. По словам Вацетиса, «ненормальность этого Совета Обороны заключается в том, что Главнокомандующий оторван от этого Совета, а в свою очередь Совет оторван от главного командования»[663]. И.И. Вацетис, получивший в Совете Обороны совещательный голос и право доклада, однажды даже прямо спросил Л.Д. Троцкого, почему он не «удостоился права решающего голоса». Главком твёрдо помнил, что 2 сентября 1918 г. ВЦИК утвердил его одновременно с председателем РВСР. Троцкий и не подумал обидеться на желание Вацетиса, вопреки требованиям субординации, войти в Совет Обороны на равных с собственным начальником. Судя по всему, председатель РВСР с трудом удержался от хохота. «Л. Троцкий ответил мне, — без тени самоиронии вспоминал Вацетис, — широко улыбаясь: «Какой вы умник! Вы держите в своих руках всю вооружённую силу Республики и хотите ещё пользоваться в Директории решающим голосом. Так вы заберёте всё в свои руки»». Помимо ценной информации об отношении Троцкого к подчинённому, в этом фрагменте есть интереснейшая деталь, которую Вацетис, видимо, воспроизвёл верно: Троцкий, от природы склонный к красивым фразам и едким эпитетам, окрестил Совет Обороны «Директорией». Сравнив тем самым Ленина с Баррасом — Свердлова, очевидно, с Робеспьером, а себя, судя по всему[664], с Сен-Жюстом. Молодой «Робеспьер», если по Ю.О. Мартову, Ленин стал в старости Баррасом, если по Л.Д. Троцкому. Заметим тут же, что один из старых вождей российской социал-демократии П.Б. Аксельрод заметил некогда товарищам по партии: «Робеспьер восторгался Мирабо, хотя он не мог не сознавать, что этот последний далёк от того демократического радикализма, которым он сам был воодушевлён»[665]. Может быть, именно в этом заключается природа той ученической влюблённости, которую будто бы испытывал Свердлов в отношении Ленина — по позднейшим уверениям родственников, товарищей по партии, советских (и, хуже того, отдельных постсоветских) историков.

Первое заседание Совета Обороны, состоявшееся уже 1 декабря 1918 г., показало расстановку сил в Совете. На заседании присутствовали Ленин (председатель), Невский, Красин (Чрезвычайная комиссия по снабжению армии), Сталин, Брюханов (Наркомпрод) и Склянский. Троцкого, естественно, не было: он поначалу попытался игнорировать новый высший военно-политический центр, низводивший Реввоенсовет до коллегии рядового наркомата.

Пункт 8-й заседания: «О подписях и о публикации постановлении Совета Обороны: а) Постановления Совета Обороны не подлежат публикации, за исключением специально оговоренных. Виновные в нарушении сего будут привлекаться к ответственности. б) Постановления Совета Обороны предписываются (так в тексте, следует — «подписываются», но описка весьма примечательна. — С.В.) Председателем. Постановления комиссий, назначаемых Советом Обороны, подписанные тт. Лениным, Сталиным и представителем соответствующего ведомства, имеют силу постановлений Совета Обороны. Постановления Совета Обороны рассылаются членам Совета Обороны не позже следующего дня»[666]. Как видим, для максимальной оперативности в принятии решений при Совете Обороны создавались комиссии из трёх человек, мнение двух из которых — Ленина и Сталина — при любом третьем члене оформлялось как постановление всего Совета.

Если на первом заседании Совет Обороны принял осторожную формулировку: «ходатайствовать перед [В]ЦИК», то 8 декабря уже осмелился давать прямые задания Якову Свердлову, который обязывался принять участие в комиссии под председательством Иосифа Сталина[667]. И на других заседаниях Свердлову регулярно поручалось решение отдельных мелких организационных вопросов. Правда, Свердлову удавалось использовать поручения Совета Обороны и для проведения собственной политики. Так, 10 декабря 1918 г. на совещании по вопросу об обмундировании, вооружении и снаряжении десяти формирующихся дивизий именно Я.М. Свердлов (а не И.В. Сталин и тем более не Н.И. Подвойский, хотя Совет Обороны и поручил дело этой тройке) занялся решением вопроса о посылке комиссаров в формировавшиеся дивизии. Собственно, он и руководил совещанием[668]. На следующее заседание, что примечательно, Я.М. Свердлов предложил пригласить И.Н. Смирнова со списками находившихся в дивизиях комиссаров и указал: «Можно ещё пригласить и Юренева»[669]. Приглашение председателя Всероссийского бюро военных комиссаров, т.е. главы органа, который и должен был заниматься расстановкой комиссаров в Красной армии, было чистой формальностью, учитывая тот факт, что Свердлов сразу наметил, кого и куда следует отправить. Смирнова со списком уже имевшихся комиссаров было более чем достаточно для решения вопроса, тем более что К.К. Юренев был, в отличие от Л.Д. Троцкого, из настоящих лидеров «межрайонки» и потому не был ставленником ни Я.М. Свердлова, ни Л.Д. Троцкого[670], а И.Н. Смирнова председатель ВЦИК в своё время лично рекомендовал главе военного ведомства — в письме от 19 августа 1918 г. он написал Л.Д. Троцкому: «Дорогой Лев Давидович! Направляю в Ваше распоряжение т. И.Н. Смирнова с группой товарищей, мы с Вами сговаривались ещё в Москве о Смирнове. Это старинный, очень хороший, дельный работник. Мы сговаривались с Вами о введении его в [Высший] военный совет, о поручении ему организации контрразведки, работы в тылу и проч. Не знаю, куда Вы направите т. Смирнова и его группу при настоящих условиях. Считаю необходимым лишь указать, что имеет смысл использовать Смирнова лишь для ответственной работы. Лучший привет. Ваш Я. Свердлов»[671]. И.Н. Смирнов был свой, партийный, товарищ, которого за простоту и честность уважали все большевистские вожди, всё же недостаточно высоко оценивая его интеллектуальные способности. Весьма показательна характеристика Г.Е. Зиновьева (не позднее 4 февраля 1922 г.): «Он, вообще говоря, прекрасный человек и работает […] хорошо…»[672]

Естественно, что в отношении Реввоенсовета Республики Совет Обороны формулировку «ходатайствует» не использовал: с первого же заседания РВСР получал только поручения[673], которые должен был проводить не имевший веса в партии Эфраим Склянский, фактически представлявший военное ведомство в Совете.

Почему Склянский? Для ответа на этот вопрос необходимо вернуться в август 1918 года, когда Троцкий безуспешно пытался навязать Ленину идею о необходимости дальнейшей централизации военного управления. По сведениям председателя Высшей аттестационной комиссии А.И. Егорова и Управляющего делами Высшей военной инспекции Г.Г. Ягоды от 29 августа, генералами старой армии — А.А. Свечиным и А.М. Мочульским — по поручению Э.М. Склянского разрабатывался вопрос о реорганизации аппарата управления РККА[674]. Информация Егорова и Ягоды, вероятно, не точна: 25 августа Троцкий телеграфировал Э.М. Склянскому — «Мне сообщают, будто Мехоношин поручил Свечину разработать план организации Высвоенсовета и центрального военного управления вообще. Считаю это недоразумением. Такого поручения Мехоношин не имел. Коллегия [Наркомвоена] ничего подобного не рассматривала. Во всяком случае, я извещения не получал. Если бы, однако, сообщение подтвердилось — то прошу незамедлительно сообщить Свечину от моего имени, что я освобождаю его от выполнения поручения»[675]. Мехоношина же Троцкий сразу запросил, когда заканчивается его работа в Москве и когда он выезжает[676]. При этом никакого ответа на свой запрос Троцкий не получил, поэтому через два дня повторно затребовал от Склянского пояснений: «Я поручил вам выяснить вопрос о поручении, данном Мехоношиным Свечину. Ответа не имею»[677]. Молчание «хитрого Эфраима» (выражение М.А. Молодцыгина) объясняет многое, и главное, его невхождение в первоначальный состав Реввоенсовета Республики и постоянное представительство в качестве заместителя Троцкого в Совете Обороны. Фактически в высшем руководстве РККА, вопреки сложившимся историографическим представлениям, Склянский оказался не креатурой Троцкого, а одним из элементов ленинской «узды» для потенциального претендента на военную диктатуру. Склянский ни за что бы не стал игнорировать распоряжения Троцкого без приказания такого человека, который не имел бы в партии и государстве больший вес, чем вес Троцкого. В условиях, когда Свердлову это было невыгодно, таковым мог быть только Ленин.

Совет рабочей и крестьянской Обороны стал некоей надстройкой над Советом народных комиссаров, ещё одной комиссией, формально поставленной над правительством, а заодно и Реввоенсоветом Республики. Никакой самостоятельный вспомогательный аппарат для Совета Обороны создан не был, и в 1921 г. Ленин даже открыл секрет Полишинеля, зафиксировав в проекте Наказа от СТО (Совета труда и обороны) местным советским учреждениям: «СТО работал около года рядом с СНК, не имея в сущности никакой конституции (в данном случае — организационного устройства. — С.В.)»[678].

Поскольку создание Совета Обороны было обусловлено борьбой за власть в большевистской партии и Советском государстве, вождь мировой революции категорически не желал, чтобы на местах создавались чрезвычайные органы по образу и подобию этого Совета. 3 января 1919 г., узнав об организации «Совета обороны» в Астрахани, ленинский Совет Обороны дипломатично отписал проявившим излишнюю инициативу губернскому и городскому исполкомам и губернскому комитету РКП(б), что в учреждении местных советов обороны «нет необходимости»[679].

4 февраля, прочтя телеграмму Самарского губернского исполкома об организации местного совета обороны, ленинский Совет Обороны даже не счёл нужным удостоить самарцев личным ответом — вместо этого вождь черкнул записку Я.М. Свердлову: «Надо эту глупость отменить»[680]. Правда, уже на следующий день, 5 февраля, доклад «Об организации Совета обороны в Самарской губернии» сделал на заседании ленинского Совета Обороны Э.М. Склянский. В результате была принята более чем лояльная формулировка: «Совет Обороны постановляет: поскольку С[овет] о[бороны] Самарской губ[ернии] есть междуведомственное совещание, существование которого вызывается местными условиями, он может продолжать свою работу при условии, что она не идёт вразрез с Конституцией Республики, но ввиду того, что его функции не однородны с функциями С[овета] О[бороны] Республики [который сам не был зафиксирован в Конституции РСФСР 1918 года. — С.В.] и название [Совет] о[бороны] может породить недоразумение, Совет Обороны Республики предлагает самарским товарищам снять название «С[овета] о[бороны] Самарской губ[ернии]»»[681]. К великому для вождя сожалению, дурной пример верхов был как всегда заразителен для местных большевистских бонз.

10 марта Совет Обороны обсудил вопрос об образовании «С[овета] о[бороны] Северной области». Вероятно, это была инициатива председателя Петросовета Г.Е. Зиновьева и других петроградских цекистов, никогда не отличавшихся скромностью, поскольку свидетельства о каком-либо согласовании с Москвой образования в колыбели революции собственного «совета обороны» отсутствуют. Несмотря на то, что создание нового «чрезвычайного органа» было явным перебором, Совет Обороны принял более чем тактичную формулировку: «Предложить Сов[ету] обор[оны] Северной области переменить название следующим образом: Комитет обороны Петрограда; разрешить красноармейский паёк для рабочих, занятых в фортификационных работах в Карельском перешейке. Об остальных затребовать точных указаний количества рабочих относительно каждой категории»[682]. На первый взгляд абсурдно обсуждение 12 мая Советом Обороны вопроса «О сызранских уездных и губернских комитетах содействия обороне Республики» (указано, что вопрос внесён в повестку дня по телеграмме председателя Комитета и члена Симбирского губернского исполкома Гольдмана). Однако вопрос был важным: на местах стали создаваться самостийные комитеты обороны и комитеты содействия обороне. Совет Обороны постановил «предложить от имени Совета Обороны всем местным комитетам обороны и содействия обороне немедленно распуститься и проводить свои мероприятия исключительно через существующие междуведомственные совещания при губ[ернских] и гор[одских] исполнительных] комитетах». Поскольку создание Совета рабочей и крестьянской Обороны было аппаратным следствием внутрипартийной борьбы, местные советы обороны вождю не были нужны абсолютно.

В начале июля 1919 г. вождь обобщил опыт борьбы с местными органами — самопровозглашёнными «советами обороны», «комитетами обороны» и «ревкомами». В составленном им письме ЦК РКП(б) «к организациям партии» В.И. Ленин указал: «…опасным злом является организационная суетливость или организационное прожектерство. Перестройка работы, необходимая для войны, ни в коем случае не должна вести к перестройке учреждений, тем менее — к созданию наспех новых учреждений. Это безусловно недопустимо, это ведёт только к хаосу. Перестройка работы должна состоять в приостановке на время тех учреждений, кои не абсолютно необходимы, или в их сокращении до известной меры. Но вся работа помощи войне должна вестись всецело и исключительно через существующие уже учреждения — путём их исправления, укрепления, расширения, поддержки. Создание особых «комитетов обороны» или «ревкомов» (революционных или военно-революционных комитетов) допустимо лишь в виде исключения, во-первых, во-вторых, не иначе, как с утверждения подлежащей военной власти; в-третьих, с обязательным выполнением указанного условия»[683].

Таким образом, Совет Обороны с точки зрения партийной традиции являлся не чем иным, как «узким составом» СНК РСФСР, а в плане государственного строительства он стал вторым после Реввоенсовета Республики внеконституционным высшим государственным органом управления РСФСР и второй (после Временного исполнительного комитета Совнаркома) руководящей комиссией советского правительства.

Л.Д. Троцкий первое время старался не замечать существования Совета Обороны. В 1918 г. он был на заседаниях Совета только три раза. Первый раз — 4 декабря — председатель РВСР не сделал доклада ни по одному вопросу[684]. Как объяснить тот факт, что Троцкий вообще снизошёл до посещения ленинского Совета рабочей и крестьянской Обороны? — Председатель РВСР не хотел, чтобы за его спиной обсудили разгоревшийся конфликт с И.И. Вацетисом. 3 декабря Главком направил В.И. Ленину и Я.М. Свердлову и в копиях председателю РВСР Л.Д. Троцкому и членам Совета К.Х. Данишевскому и С.И. Аралову объяснительную записку о конфликте с Л.Д. Троцким по вопросу о назначениях на командные должности в Красной армии. Телеграмма была получена в Кремле Лениным, Свердловым и Троцким аккурат в 14 часов 40 минут 4 декабря[685]). Послание начиналось с констатации факта отправления Л.Д. Троцким телеграммы на имя В.И. Ленина о двух или трёх случаях, когда за подписями И.И. Вацетиса как Главнокомандующего всеми вооружёнными силами Республики и К.Х. Данишевского как члена РВСР «выходили приказы военно-законодательного характера, шедшие вразрез не только с приказами Наркомвоена, но и с декретами Совнаркома»[686]. И.И. Вацетис уверенно заявил, что подобные случаи ему «не известны»[687], за исключением одного, когда по настоянию военного специалиста Н.И. Раттэля как «опытного и знающего своё дело» штабного работника был отдан приказ циркулярного характера не в отмену, а «в развитие декрета Совнаркома». Почему настаивал Раттэль, понятно: приказ состоял в том, что «лица призывного возраста, работающие в штабах и военных учреждениях, должны оставаться на занимаемых местах» вместо отправки на фронт[688]. С одной стороны, этот декрет Совнаркома создавал возможности для пристраивания родственников важных персон в штабах, а с другой — позволял не отправлять на фронт действительно нужных не на командных, а на административных должностях бывших офицеров и военных чиновников. В любом случае И.И. Вацетис не мог не задаться «большим вопросом», «насколько был прав Троцкий (обратите внимание: без слова «товарищ». — С.В.), отменяя этот приказ»[689]. О других случаях отмены Л.Д. Троцким его приказов Главком ничего не знал и просил точно указать, какой или какие ещё приказы «якобы военно-законодательного характера» председатель Реввоенсовета Республики имел в виду, выражая серьёзные сомнения в правоте главы военного ведомства[690]. Отвечая на критику Л.Д. Троцкого относительно самовольного, т.е. помимо РВСР, назначения командующих, И.И. Вацетис заявил о согласованиях назначений либо с самим председателем РВСР, либо с его заместителем Э.М. Склянским — «смотря по тому, кто из них был ближе»[691]. И.И. Вацетис пояснил, что назначения на высшие посты в армии, во-первых, проводились с санкции Э.М. Склянского, а во-вторых, были «известны правительству, и между ними» не было «ни одного случайного лица»[692]. Именно с санкции заместителя председателя РВСР, по заявлению Главкома, были произведены ключевые кадровые перестановки в Красной армии: 1. Д.Н. Надёжного назначили командующим Северным фронтом[693]. 2. И.А. Томашевича и Ф.Ф. Раскольникова назначили помощниками командующего 7-й армией. Первый характеризовался как «политический деятел[ь] всем известный» и необходимый вследствие его «близкого знакомства с латышскими полками», составившими «центральную силу […] колонны», наступавшей на Псков и Валк[694]. Второй характеризовался как «человек с авторитетом и именем, популярный в морских кругах», «крайне» необходимый для того, чтобы «совместные действия флота [и] 7-й армией не носили характера неуверенности и путаницы, как то было при взятии Нарвы»[695]. Прекрасно зная, что назначение старого большевика не должно было вызвать раздражения высшего руководства РКП(б), И.И. Вацетис не преминул добавить, что «вряд ли» найдётся основание «о каких-либо суждениях по отводу» кандидатуры Ф.Ф. Раскольникова[696]. 3. Р.И. Берзина перевели с должности командующего 3-й армией на аналогичную должность в 9-й армии для замены заболевшего A.И. Егорова «энергичным человеком, с авторитетом партийного деятеля [и] хорошего администратора»[697]. Главком выразил сомнения в возможности «говорит[ь] об отводе, о котором говорится в Конституции Военного революционного совета Республики»[698]. Прекрасно зная, что для Л.Д. Троцкого и тем более для B.И. Ленина и Я.М. Свердлова Конституция военного ведомства — пустой лист бумаги, И.И. Вацетис заверил председателей Совнаркома и ВЦИК, «что здесь никакого нарушения прав председателя Революционного [военного] совета Республики нет»[699]. В заключение И.И. Вацетис, опираясь на зарубежный опыт, предложил завести «кандидатские списки» на военных деятелей «с аттестацией каждого и с одобрением каждого», с тем чтобы было возможно «в случае открытия вакансии немедленно заместит[ь] освободившуюся должност[ь]»[700]. В данном случае беспартийный И.И. Вацетис, которого большевистское руководство никогда не считало политиком, по сути предложил, как это до него сделал Н.И. Подвойский, ввести в Красной армии то, что в будущем будет названо в большевистской партии номенклатурой. Остаётся лишь гадать, действительно ли Главком исходил из зарубежного опыта или ему подал эту простую и гениальную идею кто-либо из высшего руководства РКП(б).

5 декабря В.И. Ленин подписал принятое Совнаркомом «Положение о Главнокомандующем всеми вооружёнными силами Республики», на основании которого председатель РВСР становился… передаточной инстанцией между Совнаркомом во главе с товарищем Лениным, с одной стороны, и Главнокомандующим И.И. Вацетисом — с другой[701]. В соответствии с документом Главком — «боевой начальник всех сухопутных и морских (это было новым словом, поскольку Наркомат по морским делам всё ещё был не зависим от Наркомата по военным делам. — С.В.) вооружённых сил Республики, входящих в состав действующей армии»[702]. Главком наделялся правом решающего голоса на заседаниях РВСР. В оперативном отношении ему также подчинялись все крепости. В пределах необходимости РВСР мог давать в подчинение Главкому не входящие в действующую армию части. Право назначения Главкома изымалось из компетенции ВЦИК и передавалось Совнаркому, что было серьёзным ограничением кадровых возможностей Я.М. Свердлова в военном ведомстве. Для соблюдения приличий давать предписания Главкому и требовать отчётов от него могли по постановлению не только РВСР и СНК, но и ВЦИК. Главком сохранил право на самостоятельное решение оперативно-стратегических вопросов (пункт 5-й «Положения о РВСР»), но в постановлении СНК оговаривалась его подотчётность РВСР и несение непосредственной ответственности перед его председателем. Главком также получил важное право на все должностные перестановки в командном составе войск, военных управлений и учреждений в составе действующей армии. Правда, СНК оставил за собой право отвода назначенных Главкомом лиц комсостава. Согласно постановлению Главком представлял кандидатов на должности командующих армий, фронтов и начальников штабов фронтов на утверждение председателя Реввоенсовета Республики. Все другие командные назначения, как и оперативные приказы, шли за подписью Главкома и члена РВСР, имевшего право отвода предложенных Главкомом кандидатур с незамедлительным сообщением об этом председателю РВСР[703].

В условиях конфликта Л.Д. Троцкого и И.И. Вацетиса документ серьёзнейшим образом подрывал позиции председателя ВЦИК в военном ведомстве и ограничивал возможности председателя РВСР. Однако сам Главком, будучи человеком недальновидным, этого, по всей видимости, не понял: уже после утверждения Совнаркомом положения, 7 декабря, помощник секретаря председателя РВСР М.С. Глазман препроводил, «согласно приказания т. Троцкого», В.И. Ленину альтернативный «проект Положения о Главнокомандующем, внесённый Главкомом, для ознакомления»[704]. В.И. Ленин, видимо, не без тени иронии ознакомился с полученным документом и распорядился отправить его «в архив»[705].

11 декабря Совет Обороны, рассмотрев телеграмму Л.Д. Троцкого «о фураже для формирующихся дивизий», предложил кооптировать в комиссию при Наркомвоене для изучения вопроса о лошадях и фураже И.В. Сталина и представителя Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной армии[706]. Вряд ли председатель РВСР обрадовался такой помощи. А 15 декабря «военному диктатору» был нанесён сильный удар: в его отсутствие Совет Обороны, обсудив поставленный Ю. Лариным вопрос «Определение численности армии в соответствии с ресурсами страны», постановил записку Ларина размножить для всех членов Совета Обороны; «военному ведомству поручить установить абсолютно необходимый минимум армии (курсив наш. — С.В.), памятуя о недостаточности ресурсов страны». Причём уже 17 декабря о решении Совета Обороны на экземпляре военного ведомства сделали помету: «для срочного уведомления» Центрального управления по снабжению армии[707]. (Примечательно, что именно Троцкий делал в ЦК РСДРП(б) в сентябре 1917 г. сообщение о вступлении Ларина в партию большевиков[708].) Осознав готовность вождя в очередной раз рискнуть обороноспособностью Советской России для предотвращения потенциальной угрозы военного переворота, Троцкий 18 декабря вторично был вынужден почтить своим присутствием Совет Обороны. В протоколе заседания не зафиксировано его выступление, однако только фактическое признание «военным диктатором» Совета Обороны заставило этот орган утвердить «на ближайшее время план формирования армии в размере 1,5 млн чел. и 300 тыс. лошадей».

Кроме того, Совет Обороны с первых дней своей работы — как в сентябре-ноябре 1918 г. лично В.И. Ленин — стал давать задания центральному военному аппарату в обход Л.Д. Троцкого и возглавляемого им Реввоенсовета Республики. Соответствующие решения в военном ведомстве должны были проводить И.В. Сталин (военно-политические), Э.М. Склянский (военно-организационные), Л.Б. Красин (обеспечение армии) и Н.П. Брюханов (продовольственное снабжение армии). По какой причине Л.Д. Троцкий почтил в 1918 г. заседание Совета Обороны в третий раз, по протоколу заседания установить затруднительно. Возможно, разгадку сей загадки дал историкам И.В. Сталин. Много лет спустя, в 1937 г., на июньском заседании Военного совета при наркоме обороны, член и секретарь ЦК ВКП(б) вспомнил, как во время создания Совета Обороны его гениальный «учитель» поощрял апелляции большевиков военного ведомства в ЦК РКП(б) и решение военных вопросов в обход Троцкого партийными органами: по словам Сталина, ориентировочно в конце 1918 или в 1919 г., когда «организовывался» Совет Обороны, «Троцкий пришёл жаловаться: получаются в ЦК письма от коммунистов, иногда в копии посылаются ему как наркому, а иногда и не посылаются, и письма посылаются в ЦК через его голову. «Это не годится». Ленин спрашивает: «Почему?» — «Как же так, я нарком, я тогда не могу отвечать». Ленин его отбрил как мальчишку и сказал: «Вы не думайте, что вы один имеете заботу о военном деле: война — это дело всей страны, всей партии»»[709]. Для сравнения: 27 октября 1919 г. командующий Южным фронтом А.И. Егоров и член реввоенсовета фронта И.В. Сталин телеграфировали Реввоенсовету Республики и в копии — всем командующим армиями Южного фронта: «Армии, несмотря на категорическое запрещение фронта, по-прежнему позволяют себе непосредственно сноситься со штабом Республики (имеется в виду Полевой штаб РВСР. — С.В.), адресуя свои ходатайства или прямо Главкому, и в копии. Считая такой порядок совершенно недопустимым (курсив наш. — С.В.) как по принципиальным соображениям, так и с точки зрения бесцельного загромождения оперативного телеграфа, Реввоенсовет Юж[ного] фронта, отдав приказ о недопустимости обращения не по команде, вместе с сим просит Реввоенсовет [Республики] оставлять направляемую в таком порядке корреспонденцию без рассмотрения и ответа. Только таким способом можно ввести нормальный порядок в управлении армиями»[710].

Возвращаясь к ленинскому Совету Обороны и оставляя в покое И.В. Сталина с его нежеланием превращать максимум своей воли в основу всеобщего законодательства и идейной близостью к Л.Д. Троцкому, которую оба члена ЦК упорно не замечали в течение всей политической жизни, мы должны заметить, что вождь не был одинок в своих воззрениях на армию: на Десятом съезде РКП(б) 1921 г. один из партийцев в ответ на предложение организовать военную секцию заявил: «Вопрос о реорганизации армии и флота не есть вопрос, касающийся только военных работников, он касается всех коммунистов вообще»[711]. Иначе и быть не могло: как справедливо заметил 17 апреля 1923 г. Г.Е. Зиновьев, «в 1918, 1919, 1920, 1921 гг., когда партия — это была Красная армия на девять десятых, когда государство — это была организованная война, когда всё дело сводилось к победе над белыми и когда все понимали, что партия ставит на карту всё, партия ставит на карту голову. Если она выиграет всё, то выиграет; если проиграет, то проиграет всё»[712]. И.В. Сталин, который в момент выступления на большевистском форуме не отвечал за судьбу конкретного фронта, добавил тогда, что «Истории всех революций говорят, что армия — это единственный сборный пункт, где рабочие и крестьяне разных губерний, оторванные друг от друга, сходятся и, сходясь, выковывают свою политическую мысль»[713].

15 декабря 1918 г. Совет Обороны, решая важный военный вопрос, связанный с необходимостью наказания виновных в неисполнении решения о строительстве Волжского моста, не подумал не то, что обратиться к Л.Д. Троцкому, но даже воспользоваться недавно учреждённой системой революционных военных трибуналов. Вместо этого назначил следственную комиссию и поручил затребовать у члена РВСР П.А. Кобозева материалы о виновных для передачи их И.В. Сталину[714]. 25 декабря Сталин выступал на заседании Совета Обороны со сводкой отчётов комиссаров, направляемых в формирующиеся дивизии. Э.М. Склянскому поручалось на следующий день представить И.В. Сталину копию перечня формирующихся дивизий и сведения об их состоянии и, более того — предоставлять такие сведения каждые две недели[715].

Руководящая работа Совета Обороны вызывала у Л.Д. Троцкого приступы ярости, о чём свидетельствует первоначальная фразеология РВСР[716] — до 1919 г., когда стороны достигли определённого компромисса.

Совет народных комиссаров и Совет Обороны как надстройка над ним сосредоточили в своих руках все финансовые нити, в т.ч. бюджет военного ведомства. Для получения средств и тогда, и много позднее Реввоенсовету Республики и Наркомату по военным делам как его рабочему аппарату приходилось обращаться в советское правительство. В 1918 г. последнее использовало финансы для постановки Красного Бонапарта под жёсткий контроль основателя партии, впоследствии, по итогам Гражданской войны в 1922 г., едва не перестаравшись[717], – загнало военное ведомство на те роли в политической системе, которые ему следовало играть в мирное (или относительно мирное) время[718]. Между прочим, тут вождь ничего нового не придумал: практика контроля военного ведомства путём урезания его сметы восходила к притеснениям военного ведомства со стороны финансового в Российской империи. По свидетельству Д.А. Милютина (1903), «все старания [Военного] министерства тормозились ежегодным мелочным урезыванием сметы»[719].

Бывший генерал Ф.Е. Огородников, находившийся в конце 1918 г. на ответственной должности во Всероссийском главном штабе, в историческом очерке «Стратегия Ленина в первый поход Антанты (по неопубликованным документам ИМЭЛ[720])», подготовленном в конце 1920-х или начале 1930 г., писал, что Совет Обороны «был очень важным и жизненным органом, но он не был тем «сверх-генеральным штабом», который мог бы подготовлять и проводить вопросы стратегии, Реввоенсовет Республики был учреждением недостаточно организованным для этой цели. По действовавшим законоположениям Главнокомандующий должен был исполнять директивы правительства, передаваемые ему через председателя РВСР (это, как мы помним, было установлено в декабре 1918 года. — С.В.). Но Троцкий, будучи этим председателем, нередко давал и проводил директивы самолично, притом вразрез с директивами Ленина. Военная разведка и осведомительная служба в широком масштабе не были налажены ни в РВСР, ни в Полевом штабе Главкома (имеется в виду Полевой штаб РВСР. — С.В.), а потому Ленин оказывался нередко несвоевременно, недостаточно или неверно ориентированным о событиях на фронтах, что в высшей степени затрудняло его работу. Тем не менее, эта работа даёт ряд поразительных образцов оперативно-стратегического творчества самого широкого и глубокого размера»[721]. Естественно, текст был написан в то время и в тех обстоятельствах, которые наложили на него совершенно определённый отпечаток (следует отметить особо, что текст отложился в личном фонде К.Е. Ворошилова), однако основные положения очерка в целом отражают реальную ситуацию в высшем военно-политическом руководстве конца 1918–1919 года.

Характеристика ленинского детища, данная И.И. Вацетисом в его воспоминаниях, позволяет взглянуть на перипетии борьбы за власть глазами высших военных руководителей: «В руках Совета Обороны сосредоточена высшая власть по обороне страны. Власть Совета Обороны покрывает собой власть Революционного военного совета Республики»[722]. За этой, на первый взгляд, неточной цитатой постановления о создании Совета Обороны стояли вполне конкретные представления высших кадров Красной армии о системе высших военно-политических органов, образованных ВЦИК в сентябре — ноябре 1918 года.

Не прошло и года, как изменения персонального состава РВСР стали проводиться в Совнаркоме на основании единоличных предложений В.И. Ленина. Так, 2 декабря 1919 г. вождь отписал секретарю СНК: «В Постановление СНК. Необходимо провести назначение: «Ввиду выбытия из <состава> РВСР т. Гусева на фронт, членом РВСР назначается т. Курский»»[723]. На следующий день, 3 декабря, В.И. Ленин подписал удостоверение о том, что постановлением СНК от 2 декабря Д.И. Курский и Л.Б. Красин утверждены членами РВСР, С.Д. Марков — заместителем Красина в РВСР с совещательным голосом[724].

Отметим, что вождь отблагодарил своих верных сторонников, героически сражавшихся с Л.Д. Троцким в период его лечения. Пример тому — «дело» П.А. Кобозева.

Глава 4 «Начинать […] процесс нет решительно никакого основания». Дело старого большевика П.А. Кобозева

Лев Троцкий в своём блестящем докладе о государственной промышленности на Двенадцатом съезде РКП(б) 1923 г. выделил три этапа в истории большевистской коррупции: «во времена военного коммунизма, у нас при хищении говорили: «реквизнул». Потом пошла эпоха: «спекульнул». Я боюсь, что мы подходим к эпохе, когда станут говорить: «калькульнул»»[725]. В данном случае речь пойдёт о первом этапе, связанном с большевистскими «реквизициями». Главный герой главы — старый большевик П.А. Кобозев.

Пётр Алексеевич Кобозев (партийные клички в Прибалтийском крае — «Фома неверующий», «Фома», «Инженер») родился 13 августа 1878 г. по старому стилю в селе Песочня графа Шереметева Рязанских уезда и губернии. Великоросс, родной язык — русский. Крестьянин, из крепостных: отец до 5-летнего возраста Петра ездил смазчиком и кондуктором поездов Московско-Рязанской (Московско-Казанской) железной дороги. Когда Пётр начал самостоятельную жизнь, отец его был артельщиком Шостовской артели в Москве, а за год до смерти (1918) вернулся на железную дорогу путевым сторожем — уже в то время, когда Пётр Алексеевич занимал ответственные посты наркома путей сообщения и председателя Реввоенсовета Восточного фронта. Мать — дочь дьяка — «всю жизнь занималась домашним хозяйством, имея четырёх детей»[726].

Начальное образование Кобозев получил в детском приюте, Московском и Владимирском духовных училищах и первых двух классах Московской духовной семинарии — исключён «после семинарского бунта, поступил в реальное училище И. Фидлера, известное по восстанию 1905 г.», и окончил его старшие классы. В 1898/99 г. учился в Московском высшем техническом училище, из которого был, практически как и из семинарии, исключён «за участие в студенческом движении» («сотским» 1-го курса). В 1901 г., находясь в ссылке в Прибалтике, поступил вольнослушателем в Рижский политехнический институт и окончил его в 1904 г. со званием инженер-технолога и ассистента по кафедрам гидравлики и электротехники.

Как указал П.А. Кобозев в автобиографии, «будучи в семинарии», он «познакомился с социал-демократом Александром Петровичем Алабиным, который вошёл в кружок учащейся и рабочей молодёжи, группировавшийся вокруг меня. Кружок наш находился под перекрёстным влиянием западников в лице А.П. Алабина и славянофилов в лице тогдашнего моего учителя П.Н. Сакулина (умершего академика). Влияние Алабина победило, и наш кружок дал троих социал-демократов: меня, С.Р. Юдину и Н.И. Иванова»[727]. Кружок А.П. Алабина стал работать аккурат в год исключения П.А. Кобозева из семинарии — в апреле 1895 года.

Годом официального вступления П.А. Кобозева в партию Краснопресненский РК ВКП(б) г. Москвы признал 1898 г.[728] как год первого ареста «в связи с Московским студенческим движением и как год», когда Кобозев стал «рабочим на три года периода… исключения из высших учебных заведений»[729]. К этому времени Кобозев успел познакомиться с основной философской и в частности марксистской литературой: «Капиталом» К. Маркса, «Эрфуртской программой» К. Каутского, «Происхождением семьи, частной собственности и государства» Ф. Энгельса. Вступление в РСДРП в год её основания определяло мировоззрение П.А. Кобозева как большевика и человека не только в дооктябрьское, но и в советское время.

«Причина вступления в партию ясна из вышеизложенного, — указал Кобозев в автобиографии: — полное идеологическое единство взглядов, развивавшееся одновременно у всех нас, основателей партии (курсив наш. — С.В.), на пути дальнейшего развития рабочего классового движения в России по путям западничества, марксизма, а не по путям самобытничества. Идеология эта росла и воспитывалась кругом нас и вместе с нами. Лично я, кроме того, фактически принадлежал к рабочему классу с самого раннего детства как по профессии отца — кондуктора-смазчика, так и по своему личному стажу железнодорожника-тяговика»[730]. Имел ли Кобозев право причислять себя к основателям партии — безусловно: не стоит забывать, к примеру, что I съезд Российской социал-демократической (рабочей) партии состоялся в отсутствии Г.В. Плеханова и В.И. Ленина, плясавшего от радости в ссылке в Шушенском по поводу сбора в одном месте в одно время девяти (!) представителей нескольких социал-демократических организаций. Выделенный нами курсивом фрагмент — ключевой для понимания событий, которые связаны и с «отозванием мандата» Л.Д. Троцкого и Я.М. Свердлова, представлявшим собой одновременную оплеуху «председателю ЦК РКП» и председателю Реввоенсовета Республики, и с «коррупционным делом» самого П.А. Кобозева, о котором речь впереди.

С 16-летнего возраста Кобозев начал зарабатывать на жизнь самостоятельно — уроками и чертежами, в 19 лет он стал помощником слесаря Николаевской, Орловско-Рижской железных дорог. В 1904 г. Кобозев — машинист Московско-Казанской железной дороги, для выходца из крепостных крестьян это отнюдь не мало.

П.А. Кобозев вёл активную партийную работу, после раскола социал-демократии «определился как большевик-ленинец»[731], в Риге, где он находился в тот момент, на добытые Кобозевым легальным путём средства в значительной степени велась нелегальная работа местной парторганизации. Активный участник Первой русской революции — в частности, с октября 1905 по осень 1906 г. руководитель местной военной организации: организатор убийства директора Балтийского завода Крицкого, нападений боевых дружин на оружейные магазины, прибывший с оружием из Финляндии пароход, «на банды черносотенцев-старообрядцев, громивших вместе с казаками еврейские дома и синагогу на Московском форштадте на Романовской улице»[732].

Как указал старый большевик в автобиографии, «в период роспуска всех партийных организаций Федеративным комитетом [Латышского края] в декабре 1905 г. после Московского вооружённого восстания военная организация с[оциал]-д[емократического] комитета большевиков отказалась подчиниться этому постановлению и осталась на своём посту и с этого момента организовала свой орган «Голос солдата», в состав редакционной коллегии которого входили: я, т. Мефодий-Ульрих В.Д. и Соломон — фамилию которого забыл. Кроме того, карикатуристом и поэтом был инженер Бажанов, не носивший клички. В этот период, вплоть до осени 1906 г., у меня была явка ЦК [Социал-демократии Латышского края]»[733].

Вместе с ЦК железнодорожников Кобозев «участвовал в организации двух всеобщих ж.-д. забастовок, в организации союза инженеров и техников Рижского уезда, в организации вооружённого восстания Рижского гарнизона при полном параличе власти губернатора и начальника Рижского и Усть-Двинского крепостных гарнизонов. […] Состояние восстания в Усть-Двинской крепости продолжалось долго — до тех пор, пока не пало сопротивление всех дружин «лесных братьев» и пока [генералы] Орлов и Ранненкампф[734] (так в автобиографии. — С.В.) не вошли в Ригу и Усть-Двинск, т.е. продолжалось до созыва I Государственной думы»[735].

Партийным «профессионалом», т.е. революционером, живущим за счёт организации, Кобозев был при этом всего два-три месяца — после Объединительного съезда Латышского края, на котором «присутствовал и был оставлен в качестве ответственного военного организатора вплоть до эмиграции на Кавказ (так в автобиографии. — С.В.)»[736].

В 1908–1910 гг. Кобозев состоял «в ЦК С[оциал]-д[емократии] Латыш[ского] края, использовал фиктивную инженерную контору, созданную под его фамилией, разъездными агентами которой работали» как сам Кобозев, «так и остальные члены ЦК С[оциал]-д[емократии] Лат[ышского] края, проводившие в крае партработу»[737].

Кобозев находился в эмиграции и в ссылках, проводил как правило большевистскую линию, хотя впоследствии был вынужден каяться в отдельных отступлениях от курса В.И. Ленина — в частности, в близости меньшевизму в оренбургской ссылке: «Моя тактика организации была в этот момент неправильна потому, что я был совершенно одинок и в то же время обязан был вести работу Ленинского предметного воспитания партии в Оренбурге». Однако подобные отступления не умаляли в целом большевистской линии П.А. Кобозева, стоявшего в годы Первой мировой войны, вопреки многочисленным обвинениям в оборончестве, на интернационалистских позициях. Как указал старый большевик в автобиографии, «в общей сложности почти вся моя жизнь в царский период прошла в ссылке. В тюрьмах я провёл в общем ничтожное время — около двух месяцев; избежал каторги и смертной казни по многим совокупностям партийной работы»[738]: к счастью для Кобозева, в Риге его не смогли/побоялись опознать провокаторы.

Во время Февральской революции Кобозев вроде бы принял участие «в орг[аниза]ции комиссариата путей сообщения (так в биографии. — С.В.) в Петрограде и учред[ительном] съезде союза рабочих жел[езных] дор[ог] от Самары до Ташкента. Летом [19]17 г. в Петрограде работал во фр[акции] думы, будучи членом город[ской] управы, участвовал с июльских дней по октябрь в выступлениях пролетариата»[739].

После Октябрьского переворота — «чрезвыч[айный] комиссар Оренб[ургско]-Тургайск[ой] области, «по окончании борьбы с дутовщиной, с занятием Оренбурга и образованием Оренбургских ревкома и парткома»» вернулся «в Москву, куда перенесена была [в марте 1918 г.] база Партийной и Советской власти, и сделал доклад В.И. Ленину, с которым за всё время Дутовской операции […] периодически связывался по прямому проводу»[740].

П.А. Кобозев указал в автобиографии, что в Москве он «получил новое назначение: связаться с Баку и переправить туда, в Ташкент и Оренбург, 180 млн руб. для укрепления Советов, для оплаты задолженности рабочим, вызванной отрезанностью Средней Азии и Баку, и для национализации как нефтяных промыслов, так и хлопковой сырьевой базы с помощью Банковского государственного кредитования. […] На основе указаний ЦК партии в лице В.И. Ленина и И.В. Сталина (год составления автобиографии — 1931-й. — С.В.) мною были: 1) объявлена национализация нефтяных Бакинских промыслов; 2) переданы по назначению врученные мне фонды; 3) объявлена автономия Туркестана; 4) создан банк для кредитования хлопковых операций и объявлена национализация хлопкоочистительных и маслобойных заводов; и ряд более мелких операций — вплоть до переброски воинских частей. Ответным актом образованного Турк[естанского] центр[ального] исполн[ительного] к[омите]та было объявление присоединения к РСФСР и обращение к народам Востока и к Украине с призывом последовать примеру Туркестана»[741].

По возвращении в Москву П.А. Кобозев вошёл в один из двух фактических центров власти Республики Российской — Совет народных комиссаров: «народным комиссаром путей сообщения РСФСР и председателем Экономической тройки — [П.А.] Кобозев, [А.И.] Рыков, [А.Д.] Цюрупа, снабжённой диктаторскими полномочиями; эта тройка, однако, не смогла даже начать своих работ из-за разногласий […] её членов» во взглядах «на сущность диктатуры пролетариата»[742]. Однако наркомом П.А. Кобозев остался и был снят только по первому обвинению в кумовстве и коррупции, автором которого была вождь левоэсеровских «попутчиков» В.И. Ленина.

24 мая 1918 г. возмущённый политикой П.А. Кобозева Центральный комитет Партии левых социалистов-революционеров рассмотрел вопрос о ж.-д. делах — «о трениях между Кобозевым и Викжедором (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников — центральный орган железнодорожного союза, высший советский выборный орган управления транспортом. — С.В.)». ЦК постановил: 1) из Викжедора и коллегии НКПС не выходить; 2) принять участие в делегации к СНК; 3) в случае торжества политики П.А. Кобозева выпустить «воззвание в мягкой форме» от левоэсеровской фракции Викжедора; 4) вести усиленную агитацию до V Всероссийского съезда Советов; обратиться в Президиум ВЦИК с предложением не разрушать технического отдела и [сложившуюся] систему управления[743]. 6 июня ЦК ПЛСР поручил требовать от имени ПЛСР отставки П.А. Кобозева Марии Спиридоновой[744], которая после Октября 1917-го, как в меру ядовито писал Ю.О. Мартов в марте 1918 г., «с экспрессией» пожимала «копыто Зиновьева», никак не ожидая, что временный союз станет тяготить большевиков сразу же после «овладения крестьянством»[745].

Духовный вождь и член ЦК левых эсеров Мария Спиридонова направила В.И. Ленину письмо с предложением об отстранении П.А. Кобозева от должности наркома путей сообщения вследствие его некомпетентности и взяточничества:

П.А. Кобозев с ответственной железнодорожной работы, как нам уже известно, был переведён летом 1918 г. на не менее ответственную — военную. Никаких доказательств коррупции старого большевика в распоряжении исследователей нет, но это не важно: с точки зрения политики на ленинского наркома имелся компромат, вполне достаточный как минимум для проведения организационных выводов в его отношении. К зиме 1918/19 г. в благородном большевистском «доме»[747], т.е. ленинской партии, разгорелся очередной коррупционный скандал, в центре которого оказался П.А. Кобозев, стопроцентно поддержавший в высшем руководстве РККА В.И. Ленина после его временного отхода от дел по болезни. Вождю ничего не оставалось, как выручать старого партийца.

Бывший комендант штаба Восточного фронта Вольдемар Иоганнович Пэалпу, расстрелянный 27 декабря 1918 г. по приговору Революционного военного трибунала Восточного фронта за продовольственные злоупотребления, в т.ч. за спекуляцию мукой, во время предварительного следствия показал на допросе, что он получил 50 пудов белой муки от члена РВСР П.А. Кобозева[748]. Об этом председатель трибунала В.Г. Сорин телеграфировал члену РВСР С.И. Аралову. Тот, получив телеграмму 31 декабря, направил её В.И. Ленину[749], поскольку ему было явно не по статусу брать на себя ответственность в возбуждении следствия в отношении старого большевика и ленинского наркома.

1 января 1919 г. В.И. Ленин направил С.И. Аралову записку с просьбой «принять меры, чтобы по приложенной телеграмме следствие было назначено построже и поавторитетнее в партийном смысле. Об исполнении и об итогах уведомите»[750]. Тут уж, естественно, С.И. Аралов принял все меры, затребовав дело из реввоентрибунала[751]. Выяснилось, что В.И. Пэалпу на допросах от 10 и 20 декабря 1918 г. показал, что 5 декабря жена Кобозева Алевтина Ивановна сообщила, что она вместе с семьёй через полторы недели собиралась уехать в Самару и у неё «остаётся много муки, которая предназначалась для Главкома Вацетиса, штаба Восточного фронта и семьи Кобозева»[752]. Вследствие отъезда Кобозева его супруга предложила взять у неё около 50 пудов этой муки для столовой штаба Восточного фронта. Предложение вообще-то не свидетельствовало решительно ни о чём. Однако 26 декабря А.И. Кобозеву вызвали на допрос по делу В.И. Пэалпу в качестве свидетельницы[753]. Та показала на следствии, что её муж «…месяца два назад»[754] привёз в Арзамас всего около 150 пудов муки, причём половина этой муки была предназначена для Главкома И.И. Вацетиса, а оставшаяся была, с разрешения Главкома, предоставлена П.А. Кобозеву для «распределения по своему усмотрению»[755]. 30 декабря в Реввоентрибунале Восточного фронта допросили уже самого П.А. Кобозева. Выяснилось, что муки было закуплено вдвое больше разрешённого (150 пудов вместо 75), причём в своём заявлении, сделанном через политический отдел штаба Восточного фронта в Чрезвычайную комиссию г. Арзамаса, П.А. Кобозев указал: «…мука была им привезена во время его, Кобозева, поездки в Астрахань, причём была распределена между Реввоенсоветом Республики, составом поезда Главкома Вацетиса, составом его поезда и столовой штаба Реввоенсовета Восточного фронта. Около 70 пудов муки было перегружено непосредственно из поезда Кобозева в поезд Вацетиса, собравшегося уезжать уже из Арзамаса в Серпухов. Оставшаяся мука была свезена Кобозевым с поезда домой, а затем, будучи в командировке по служебным делам, Кобозев поручил жене передать всю муку в столовую штаба Восточного фронта, чтобы не возить её в Серпухов и Самару, оставив себе мешка два или три»[756].

Что интересно, член Реввоенсовета Восточного фронта С.И. Гусев и командующий войсками Восточного фронта С.С. Каменев выдали удостоверение на право хранения женой П.А. Кобозева муки, датированное 10 декабря 1918 г., «уже после задержания 50 пудов муки»[757].

По делу допросили в качестве свидетеля Арсения Ивановича Кириллова. Тот, как выяснилось, «фактически не знал, что у т. Кобозева имеется мука», однако «видал», как «в семье Кобозева очень часто пекут пироги из белой муки и т.п.», и «слыхал из частных разговоров, что в квартире у т. Кобозева имеется мука»[758]. При разговоре с В.И. Пэалпу, который грузил муку на розвальни для её последующей отправки в столовую штаба Восточного фронта, бдительный А.И. Кириллов якобы заметил: «…нехорошо со стороны Кобозева хранить у себя на квартире такой большой запас муки, когда страна голодает»[759]. Уже на допросе Кириллов заявил: «…если бы Пэалпу не приехал за этой мукой, то он, Кириллов, поставил бы в известность местную, т.е. Арзамасскую, чрезвычайную комиссию»[760]. Не известно, бил ли себя при этом Кириллов кулаком в грудь, но, если бил, то право на это у него, видимо, было.

Военный следователь РВТР Пешехонов, изучив материалы дела, не взял на себя ответственность сделать по нему какой бы то ни было вывод. Оно и понятно с учётом стажа в правящей партии и положения в ней П.А. Кобозева. Пешехонов вынес следующий «вердикт»: «Принимая во внимание вышеизложенное и заявление Пэалпу на допросе во время заседания трибунала Восточного фронта по его делу, что госпожа (так в тексте. — С.В.) Кобозева не хотела, чтобы знали, что мука принадлежит ей, и просила его, Пэалпу, при продаже 50 пудов муки не упоминать совсем её фамилии, несмотря на то, что при требовании докладчика по его делу запротоколировать означенное заявление Пэалпу, последний отказался от своих слов, представляется невыясненным, почему так долго, а именно около двух месяцев, в квартире Кобозева хранилось столь большое количество белой муки, которая, за исключением 6–8 пудов, подлежала распределению и часть которой предназначалась также и для столовой штаба Восточного фронта. А посему, не усматривая, при наличии имеющихся данных, признаков преступного деяния, но допуская таковые ввиду некоторых противоречий в показаниях, полагал бы означенный доклад вместе с делом представить председателю Революционного [военного] совета Республики на распоряжение»[761].

Председатель Революционного военного трибунала Республики К.Х. Данишевский, один из руководителей Социал-демократии Латышского края, скорее всего знавший П.А. Кобозева ещё по революционному движению в Прибалтике, и уж точно недавний соратник П.А. Кобозева по противодействию диктату Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого в РВСР, оказался в крайне затруднительном положении. Выход, нашёл, по всей видимости, единственно верный: 3 февраля он наложил на докладе Пешехонова резолюцию: доклад препроводить Л.Д. Троцкому «на решение о дальнейшем направлении дела», а копию доклада направить В.И. Ленину, дабы тот смог принять участие в судьбе лично преданного наркома.

4 февраля, не дожидаясь окончания следствия, ЦК РКП(б) освободил П.А. Кобозева от «звания и обязанности» члена РВСР, естественно, под самым благовидным предлогом: якобы вследствие отдалённости большевика от места дислокации Реввоенсовета Республики (такие мелочи не смущали высшее большевистское руководство, в котором, к примеру, Н.Н. Крестинский мог годами числиться наркомом финансов, реально руководя чем угодно, но только не Наркоматом финансов РСФСР). ЦК ввёл П.А. Кобозева «как политического и советского работника […] в состав направляемой в Туркестан тройки ответственных работников»[762] (постановление ЦК было проведено в советском порядке через СНК 15 февраля[763]). Таким образом, Кобозева просто убрали с глаз долой — из революционного центра в партийную ссылку.

5 февраля Реввоентрибунал Республики направил доклад Пешехонова В.И. Ленину, а тот по традиции — «в архив»[764], так ничего и не предприняв для наказания верного соратника.

Несмотря на то, что решение по делу П.А. Кобозева уже было принято, Л.Д. Троцкому дали возможность проявить великодушие. 10 февраля председатель РВСР направил «Члену Реввоенсовета Республики товарищу Аралову» и «Председателю Совета Обороны товарищу Ленину» письмо, представлявшее собой верх уважения к П.А. Кобозеву как человеку, открыто бросившему вызов Я.М. Свердлову и Л.Д. Троцкому в то время, когда победитель во внутрипартийной борьбе был отнюдь не ясен: «Представленные мне материалы по делу о хранении у т. Кобозева нескольких десятков пудов муки не дают, по моему мнению, никакого повода для судебного преследования. Попытка одного из свидетелей представить дело так, будто мука эта служила для продажи, представляется совершенно бессмысленной: на руках у т. Кобозева бывали не раз десятки миллионов рублей и подозревать его в спекуляции на несколько сот или тысяч рублей — чистейшая бессмыслица. Принимая во внимание, что т. Кобозев переезжал с места на место, и в т.ч. по такой территории, где продовольственный аппарат совершенно не налажен, никак нельзя усматривать преступления в том, что он в своём поезде имел несколько десятков пудов муки, которая распределялась между работниками штабов. Думаю, что начинать по этому поводу процесс нет решительного никакого основания»[765]. В.И. Ленин написал на документе: «В архив. Согласен»[766]. Ключевым из двух пунктов пометы председателя Совнаркома в данном случае был первый (двукратное подчёркивание не случайно): при необходимости документ можно было использовать как против П.А. Кобозева, заподозренного в спекуляции, так и против Л.Д. Троцкого, который принял его сторону в весьма сомнительном деле. А может быть, вождь мировой революции вспомнил о «летучем аппарате управления» Л.Д. Троцкого — его поезде с отдельной столовой, в которой хранились куда более ценные в голодные годы продукты, нежели несколько десятков пудов муки, в неправедном «освоении» которых обвиняли П.А. Кобозева…