Узда для Троцкого. Красные вожди в годы Гражданской войны

Глава 1 «Ваши руки коротки!». Битва за ВЧК

Историческую миссию, которую изначально были призваны выполнить ВЧК и её местные органы, исчерпывающим образом охарактеризовал Ф.Э. Дзержинский в выступлении при открытии 2-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий 27 ноября 1918 г.: «Являясь органами пролетарской борьбы», ЧК «должны проявлять максимум революционной энергии и политической зрелости и беспощадно сметать с пути всё то, что мешает пролетариату в его творческой работе»[767]. Однако исключительно ликвидацией добиться чего бы то ни было трудно, а созидательная деятельность не была характерна для чрезвычайных комиссий, в особенности после их чистки от левых эсеров, которые, по крайней мере, пытались противодействовать произволу[768].

Первой «жертвой» Всероссийской ЧК после переезда государственного аппарата в Москву, как известно, стала поглощённая ею Московская ЧК. Правда, в случае с ней ущерб, нанесённый столичной работе по борьбе с контрреволюцией, никак не перекрывал успехи от проведённой под личным руководством Ф.Э. Дзержинского зачистки неидейных «анархистов» (проще говоря, бандитов). В начале апреля 1918 г. ставшие после слияния двух комиссий членами Всероссийской ЧК бывшие члены Московской ЧК Венедикт Артишевский и Владимир Янушевский подали в Совет народных комиссаров г. Москвы и Московской области заявление об уходе из комиссии, но поддались на уговоры Совнаркома и ВЧК и взяли заявление обратно[769]. Осознав за месяц бесполезного времяпрепровождения, что костяк переехавших с Гороховой сотрудников Всероссийской ЧК считаться с ними не намерен, но полагая неудобным вторично просить об отозвании, 10 мая 1918 г. Артишевский и Янушевский направили в Президиум Моссовета и в копии — Совету народных комиссаров г. Москвы и Московской области следующее подробное заявление: «При слиянии Комиссии по борьбе с контрреволюцией при Президиуме Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов г. Москвы и Московской области со Всероссийской чрезвычайной комиссией мы как члены ответственного коллектива, стоявшего во главе первой комиссии, вошли, согласно постановления Совнаркома г. Москвы и Моск[овской] обл[асти], по соглашению со Всерос[сийской] чрезв[ычайной] комиссией, в состав её членов, состоя в то же самое время членами Исполнительного комитета Моск[овского] совдепа. В настоящее время мы таковыми больше не состоим, ввиду чего представительство Москвы (от Совнаркома Моск[овской] обл[асти] в комиссию делегирован для связи т. Кизелыптейн) во Всерос[сийской] чрезв[ычайной] комиссии является фиктивным, ибо мы, не будучи органически связаны в процессе работы с политической жизнью Москвы, не можем служить её представителями в комиссии (остальные члены которой состоят членами [В]ЦИК), даже в узкой области деятельности комиссии [не говоря уже о политической. — С.В.]. / Указанное обстоятельство лишает нас возможности действовать с достаточной решительностью и уверенностью, необходимыми в нашей работе — почему мы и просим Президиум Московского совета рабочих депутатов в возможно более короткий срок заменить нас во Всероссийской чрезвычайной комиссии более полномочными представителями, каковыми должны являться, по крайней мере, члены Исполнительного комитета Моск[овского] сов[ета] раб[очих] д[епутатов]»[770]. Правда, 20 мая, рассмотрев заявление, Бюро Коммунистической фракции Моссовета нашло простой и гениальный выход из положения: постановило запросить ВЧК о необходимости работы Артишевского и Янушевского и в случае положительного ответа «утвердить их на пленуме» Моссовета официальными его представителями в комиссии[771]. Впрочем, с точки зрения политической проиграли и московское, и подмосковное советско-хозяйственное руководство — первое в меньшей, второе в большей степени.

Первая жертва, как водится, не стала последней. В июне 1918 г. В.И. Ленин лично был вынужден оградить от произвола сотрудников Наркомата путей сообщения. В специальном декрете Совнаркома прямо говорилось: «…работа железнодорожников должна протекать в особо благоприятных условиях» и «всякие попытки ухудшить эти условия должны рассматриваться как действия, направленные против советской власти»[772]. Совнарком предписал «всем органам рабоче-крестьянской власти […] твёрдо стоять на платформе защиты советской власти, в то же время возможно тщательнее согласовать свои действия с распоряжениями центральной власти, охраняя и защищая интересы мастеровых, рабочих и служащих на жел[езных] дорогах в целях обеспечения интересов железнодорожников и устранения неправильных действий, невольно (курсив наш. — С.В.) допускаемых иногда в разгаре борьбы с врагами Рабоче-крестьянской республики различными исполнительными органами, и в т.ч. и Всероссийской чрезвычайной комиссией…»[773] Правительство даже пошло на создание при ВЧК специальной комиссии, в которую входили чекисты и члены ж.-д. профсоюзов — Викжедора и Всепрожжеля[774].

В сводке важнейших политических событий, направленной военному комиссару Московского военного округа Н.И. Муралову (июль 1918 г.), были зафиксированы трения между военными комиссариатами, исполнительными комитетами и ЧК, которые вмешивались в деятельность военных комиссариатов, требовали от них отчётности и даже имели наглость взять на себя смещение отдельных военных комиссаров[775].

Однако самое серьёзное противостояние развернулось между ВЧК и местными ЧК и местными органами советской власти.

На Всероссийском съезде областных и губернских комиссариатов юстиции (июль 1918 г.) делегаты сообщали, что на местах возникают трения между органами ЧК, с одной стороны, и исполкомами Советов и органами юстиции — с другой. Критическую позицию в отношении к чекистам занял нарком юстиции Д.И. Курский, по предложению которого съезд предписал губернским исполнительным комитетам поставить деятельность ЧК под свой непосредственный контроль и, в частности, обратить «серьёзное внимание» на персональный состав чрезвычайных комиссий[776]. На Первом съезде представителей губернских советов и заведующих губернскими отделами управления, состоявшемся в конце июля 1918 г., и вовсе было зафиксировано в резолюции, что губернские и уездные ЧК должны входить в отделы управления исполкомов в качестве их подотделов. Проанализировав суть противоречий, Е.Г. Гимпельсон пришёл к выводу о том, что «в ходе дискуссии отстаивались две точки зрения. Первая, разделяемая работниками ВЧК: губернские ЧК подчиняются только ВЧК, а уездные — губернским ЧК, те и другие исполкому местного совета дают отчёты, но от исполкома независимы. Именно так в большинстве случаев дело обстояло на практике, что приводило к конфликтам [и к] недоразумениям. Представители другой точки зрения придерживались рекомендации Первого съезда председателей губернских советов и заведующих губернскими отделами управления: ЧК входят в отделы управления исполкомов в качестве их подотделов. Глубинная суть вопроса заключалась в следующем: могут ли Советы на деле воспользоваться всей полнотой власти, если ЧК независимы от них?»[777]

В августе 1918 г. на и без того непростую ситуацию наложилось очередное межведомственное разногласие по вопросу о юрисдикции губернских исполкомов в случае «крайних мер» чрезвычайных комиссий. Наркомат юстиции разработал проект Положения о ВЧК, содержавший пункт, которым предусматривалось утверждение смертных приговоров исполкомами Советов, однако нарком внутренних дел допускал лишь наделение исполкомов «правом отмены выносимых чрезвычайными комиссиями смертных приговоров»[778]. Время было упущено — Наркомат внутренних дел вступился за местные советские органы, находившиеся в его ведении, лишь осенью 1918 года.

18 сентября наркомат телеграфировал губернским и уездным исполкомам, что он настаивал на включении ЧК в качестве подотдела «с определённой автономией в действиях в отдел управления», в то время как ВЧК — на полной независимости местных ЧК от советских органов власти. НКВД получил 147 ответов (125 — от уездных исполкомов, 22 — от губернских). Преобладающее большинство высказывалось за полное подчинение ЧК исполкомам Советов, причём 99 — за включение их подотделами в отделы управления, а 19 — за включение в исполкомы в качестве самостоятельных отделов (за независимость ЧК от исполкомов — 19 ответов, 10 ответов неопределённые)[779].

Следует заметить, что помимо отмеченных Е.Г. Гимпельсоном объективных предпосылок для противостояния имел место ещё и субъективный фактор — раздражение видных большевиков, занимавших ответственные посты в местных партийных и советских органах, деятельностью ЧК, нередко оборачивающейся произволом. Самоутверждаясь за счёт местных государственных органов, ВЧК в частности столкнулась с противодействием Московского губернского исполнительного комитета. Первоначально последний попытался установить контроль над деятельностью местных чрезвычайных комиссий[780], однако те, как заявил позднее (3 января 1919 г.) в своём выступлении один из членов Мосгубисполкома (Иванов), «ускользали от этого контроля, т.к. ВЧК, со своей стороны, создать такого контроля не удалось»[781]. ВЧК стремилась контролировать территорию Московской губернии, однако получалось это, мягко говоря, довольно скверно. Мосгубисполком, убедившись в невозможности поставить местные чрезвычайные комиссии под свой контроль, счёл необходимым создать собственный орган по борьбе с контрреволюцией, в связи с чем 27 сентября 1918 г. на заседании Московского губернского исполкома был вынужден объясняться ответственный сотрудник органов государственной безопасности — некто «Морозов». В дальнейшем, как и в протоколе заседания, будем величать таким образом, вероятно, секретаря отделов по борьбе со спекуляцией и Иногороднего Г.С. Мороза[782]. В «Докладе Всерос[сийской] чрез[вычайной] комиссии» он сразу заявил о безосновательности обвинений комиссии «в беззакониях». «Этот боевой орган пролетариата представляет собой пожарную трубу, заливающую со всех сторон вспыхивающий пожар [контрреволюции], – пояснил Морозов. — Разнообразность работы не дала возможность влить её в юридическое рамки и только с переводом в Москву, после конференции, которая определила Всероссийскую чрез[вычайную] комиссию единственным органом борьбы с контрреволюцией, и начинается её (ВЧК. — С.В.) творческий период»[783]. Творчество, как выясняется, заключалось в том, что ВЧК, «организуя по уездам и губерниям чрезвычайные комиссии […], нашла ненужным существование такового учреждения при Московском губсовдепе, т.к., работая в Москве», комиссия желала «сама руководить работой по всем уездам»[784]. Зная, что у руководства Московской губернии возникнет вопрос об эффективности работы ВЧК на территории, советская власть в которой принадлежала Мосгубисполкому, ответственный чекист перешёл «к освещению работы по Московской губ[ернии]»[785] и справился с этим вопросом, по всей видимости, весьма скверно. В протоколе заседания по этому поводу едко замечено: «…кроме кулацких выступлений, гораздо подробнее известных [Мос]губисполкому, трений, возникающих между уездными чрезвычайными комиссиями и исполкомами, и стремлением привлечь партийные комитеты к контролю над работой местных органов, докладчик ничего нового не сообщает. Доклад его был выслушан с большим вниманием и вызвал живой обмен мыслей, обнаруживших неудовлетворённость докладом, по которому выяснилось полное отсутствие всякого плана и контроля во Всероссийской чрезвычайной комиссии, деятельность которой не предупредила ни одного крупного заговора, но спасла ряды пролетариата от потерь некоторых вождей»[786]. За исключением последнего (а под «некоторыми вождями», по всей видимости, подразумевался В.И. Ленин, подготовка покушения на которого велась англичанами летом 1918 г.) ВЧК, вероятно, не могла в конфликте с Мосгубисполкомом привести никаких доводов, свидетельствовавших о её дееспособности не то, что на подмосковной, но и на столичной территории.

Заседание Мосгубисполкома не стенографировалось, но протокол содержит исчерпывающие сведения о сути дискуссии: «Всё это признаётся оппонентами результатом формы организации [Всероссийской] чрезвычайной комиссией уездных органов, которые, не подчиняясь единственной власти на местах — исполкомам, непосредственно подчинены Всероссийской чрезвычайной комиссии, не имеющей живой связи с жизнь[ю] (так в тексте. — С.В.) на местах. Докладчику были указаны конкретные факты, дискредитирующие советскую власть, которые являются результатом отсутствия всякого контакта [с местными советами], т.к. публичные казни в уездах не могут быть признаны директивами центра (массовый красный террор в качестве государственной политики был официально свёрнут в ноябре 1918 года. — С.В.). Доклад ещё более убеждает членов исполкома в необходимости создания губернской чрезвычайной комиссии, которая, выработав план действий вместе со Всероссийской чрезвычайной комиссией, практически проводила бы на местах её директивы»[787]. Очевидно, периодически отчитываясь о проделанной работе перед членами Московского губернского исполкома (соответствующее указание в протоколе до резолютивной части счёл нужным сделать председатель заседания Т.В. Сапронов). На заседании присутствовали представители Московского губернского комитета бедноты, которые, не понимая сути декрета о комбедах, просили Мосгубсовет о материальной помощи вследствие отсутствия «субсидий из центра»[788], и Моссовета, среди членов Мосгубисполкома была член Президиума Мосгубисполкома и председатель губернского совета народного хозяйства И.Ф. Арманд[789]. Видимо, сообщение о казнях было недвусмысленным намёком на Я.М. Свердлова с его массовым красным террором. И, видимо, отнюдь не случайно, что на заседании была принята резолюция, предложенная И.Ф. Арманд как умной женщиной и духовно близким вождю мирового пролетариата человеком: «Заслушав доклад представителя Всероссийской чрезвычайной комиссии, [Мос]губисполком убедился, что борьба с контрреволюцией ведётся по губернии случайно, непланомерно, неорганизованно, что [ВЧК] мало осведомлена о том, что делается в губернии, что, таким образом, пока чрезвычайные комиссии не находятся под контролем местных исполкомов и пока при [Московском] губернском совете не будет создана [Московская] губернская чрезвычайная комиссия, борьба с контрреволюцией в губернии будет протекать совершенно бесконтрольно и без должного руководства. Принимая это во внимание, [Московский] губернский исполком постановляет — присоединяясь к предложению [НКВД], создать при [Мос]губсовете чрезвычайную комиссию, которая, находясь под контролем [Московского] губернского исполкома [и] работая в теснейшем контакте с [ВЧК], упорядочит борьбу с контрреволюцией в губернии»[790]. Московская губернская ЧК была сформирована в ближайшие же дни, на что указывает решение Мосгубисполкома о праве проведения обысков в домах этого исполкома именно Московской губернской чрезвычайной комиссией[791].

Таким образом, разногласия между ВЧК и Московским губернским исполнительным комитетом как одним из наиболее серьёзных региональных советских органов носили принципиальный характер, а Мосгубисполком состоял из старых большевиков, имевших серьёзное лобби в большевистских верхах и прежде всего в Московском комитете РКП(б) как очаге левого коммунизма, в котором были широкие связи у председателя Мосгубисполкома Т.В. Сапронова, во ВЦИК как центре советской «демократии» во главе с Я.М. Свердловым и его подчёркнутым уважением к революционной элите и в Наркомате по внутренним делам РСФСР, занимавшемся строительством системы местных органов.

2 октября ЦК РКП(б) поручил Ф.Э. Дзержинскому составить проект Положения о ВЧК. 5 октября вопрос о ВЧК был рассмотрен на заседании Московского комитета РКП(б) — надо думать, с подачи Московского губернского исполкома. МК постановил просить ЦК дать возможность принять участие в работе по ограничению компетенции чрезвычайных комиссий[792]. Исследователь Д.С. Новоселов справедливо обратил внимание на тот факт, что наступление на ВЧК, представлявшую собой ленинский карающий меч, было развёрнуто во время пребывания вождя мировой революции в Горках[793].

8 октября началась широкая дискуссия по вопросу о целесообразности дальнейшего существования ВЧК. Её открыл член редколлегии «Правды», один из старейших членов партии М.С. Ольминский, обвинивший ВЧК в «недосягаемости» и стремлении встать выше других органов власти, в т.ч. и партийных. О недостаточной информированности Ольминского свидетельствует заявление о том, что ВЧК «совершенно самостоятельна, производя обыски, расстрелы, давая после отчёт Совнаркому и ВЦИК»[794], поскольку в действительности ВЧК отчитывалась исключительно перед СНК и его председателем. Однако вполне справедливо было заявление, что определённые гарантии личной безопасности при таком разгуле чрезвычайщины оставались только у членов СНК, ВЦИК и исполкомов, а остальные коммунисты могли быть «во всякое время расстреляны, с отчётом «после» любой уездной ЧК»[795]. К мнению Ольминского присоединилось и руководство НКВД РСФСР, обвинявшее чрезвычайные комиссии в неподконтрольности исполкомам Советов, что противоречило Конституции РСФСР, а также в угрозе местных чрезвычайных комиссий для самих коммунистов[796].

В ответ на статью М.С. Ольминского в журнале «Еженедельник ЧК» была напечатана статья с таким же названием, но диаметрально противоположной оценкой выводов о характере деятельности чрезвычайных комиссий. В статье члена ВЧК В.В. Фомина говорилось: «Мы предлагаем вам, товарищ, привести хотя бы один пример о расстреле какого-либо коммуниста, если он не взяточник, не прохвост, и где случаи подбора специально «поводов для обвинения» этого привести вы не могли и не можете, т.к. таковых случаев нет. И где «непартийность» ЧК вы подметили? нас имеются данные от большинства местных комитетов в нашей партии с пометой «на должности председателя ЧК старый партийный работник», «выдержанный коммунист» и т.п. Кроме того, право отвода, смещения и т.п. никто никогда у партийных коммунистов не отнимал и не намеревался отнимать»[797]. В поддержку чрезвычайных комиссий выступили, что характерно, на страницах того же выпуска журнала такие известные политические деятели, как Г.Д. Закс, Г. Шкловский, а также исполком Ростовской области и Торошинский совет. Статьи в защиту ЧК вышли и в последующих номерах[798].

Что характерно, пока Фомин сотоварищи организовывали кампанию по защите ВЧК, председатель комиссии, тяжело переживая происходящее, своё мнение в печати не излагал. ««Лично» — в хор[ошем] см[ысле] — относится к этому только Д[з]ер[жинский], – писал В.И. Ленину Л.Б. Каменев в первых числах января 1919 г. — Ему просто «больно», и он [рассматривает все] как вопрос своей чести»[799]. Выступления других ответственных сотрудников ВЧК, как установил Д.С. Новоселов, отличались крайней непоследовательностью. С одной стороны, они пытались опровергнуть аргументы ответственных сотрудников НКВД РСФСР, обвиняя их в сочувствии «воплям пострадавшей буржуазии», настаивали на автономии местных ЧК и особо подчёркивали подконтрольность ВЧК большевистской партии. Одновременно ответственные сотрудники ВЧК признавали кадровый кризис в чрезвычайных комиссиях, отсутствие квалифицированных сотрудников[800]. Хуже всего для чекистов было то обстоятельство, что руководство ведомства, и прежде всего Я.Х. Петерс, не удержалось от оскорбительного в отношении М.С. Ольминского тона. В статье «Нашим противникам», напечатанной в № 231 «Известий ВЦИК», Я.Х. Петерс заявил: «И пусть не плачут ольминские, что мы требуем лучших сил для ЧК. В данный момент решаются вопросы — быть или не быть советской власти»[801]. Старый большевик апеллировал к Центральному комитету РКП(б). 25 октября В.И. Ленин, видимо, специально явился на Пленум ЦК РКП(б), состоявшийся под председательством Я.М. Свердлова[802], для того, чтобы отстоять ВЧК и свои собственные политические интересы. ЦК, заслушав требование М.С. Ольминского о назначении партийного суда, отказал в таковом, сославшись на отсутствие «каких бы то ни было оскорблений в этих статьях»[803], и тут же, вопреки недовольству двух наркоматов, партийных и советских региональных и местных органов, одобрил выработанное Всероссийской чрезвычайной комиссией Положение о ВЧК в целом, поручив внести редакционные изменения Я.М. Свердлову и Ф.Э. Дзержинскому. В качестве незначительной уступки недовольным были приняты решения о запрете пыток как метода работы чрезвычайных комиссий и о запрете на издание «Еженедельника ЧК». Но, пожалуй, главным итогом заседания стало избрание Комиссии ЦК по политической ревизии ВЧК в составе Л.Б. Каменева, И.В. Сталина и Д.И. Курского[804]. Состав этой комиссии был в известной степени компромиссным: Д.И. Курский был противником ВЧК по определению, Л.Б. Каменев был недоволен подконтрольностью ВЧК исключительно Совнаркому и его председателю, И.В. Сталин по тактическим соображениям — отстаивал взгляды В.И. Ленина и, следовательно, в данном случае интересы чекистов. Как уже говорилось, выработанный Всероссийской ЧК проект Положения о ВЧК поручалось отредактировать и представить на утверждение ВЦИК совместно Я.М. Свердлову и Ф.Э. Дзержинскому, однако Я.М. Свердлов, надо признать, довольно бестактно по отношению к Ф.Э. Дзержинскому отправился с Пленума ЦК прямиком на заседание Президиума ВЦИК[805], на котором лично выступил с докладом о ВЧК. По итогам Президиум ВЦИК утвердил не отредактированный своим председателем совместно с Ф.Э. Дзержинским проект, представленный чекистами, а Комиссию для выработки нового Положения о ВЧК во главе с самим Я.М. Свердловым в составе представителей НКЮ, НКВД и Моссовета. Комиссия эта полностью состояла из противников ВЧК и даже была расширена на пленарном заседании ВЦИК, состоявшемся в отсутствии В.И. Ленина, за счёт критиков карательно-репрессивного аппарата. Следует особо подчеркнуть, что постановление Президиума ВЦИК по сути перечеркнуло решение ЦК РКП(б) (в истории становления советской политической системы явление, по всей видимости, уникальное), поскольку Ф.Э. Дзержинский не принял никакого участия в редактировании проекта Положения о ВЧК. Даже если такой шаг Я.М. Свердлов сделал с ведома части членов ЦК, это не могло не отразиться на его отношениях с Ф.Э. Дзержинским.

Я.М. Свердлов образцово провёл контрмеры против продавленного В.И. Лениным решения ЦК РКП(б). 28 октября ВЦИК утвердил новое Положение о ВЧК, в соответствии с которым комиссия признавалась центральным учреждением, по-прежнему находящимся в подчинении СНК, но к тому же действующим в тесном контакте с наркоматами по Внутренним делам и Юстиции. Провозглашался принцип двойного подчинения местных ЧК: по вертикали — ВЧК, а горизонтали — исполкомам Советов[806].

Я.М. Свердлов в это время активно вмешивался в дела ВЧК. По воспоминаниям К.Т. Новгородцевой, «чекисты хорошо знали Свердлова: он нередко бывал в ВЧК, интересовался их делами, следил за работой, [а] многих чекистов […] знал [и] раньше, [поскольку] партия посылала в ЧК лучших большевиков»[807], которых, естественно, руководитель Секретариата ЦК РКП(б) знал как не кто другой.

В.И. Ленин лично, как писали «Известия ВЦИК», совершенно неожиданно[808], поддержал ВЧК выступлением 7 ноября 1918 г. на митинге-концерте в клубе комиссии (Большая Лубянка, д. № 13). Выступление вождя в день первой годовщины Октября, вместо стенограммы которого при советской власти публиковался только краткий отчёт во второй по значимости газете Советской России[809], стало демонстрацией особого расположения главы правительства к своему карающему мечу. Как справедливо заметил известный исследователь ВЧК В.К. Виноградов, для чекистов публичная «поддержка […] лидер[а] партии» имела «важное значение […] на фоне дискуссии внутри большевистского руководства о целесообразности существования этого чрезвычайного органа»[810]. По сути вся речь сводилась к разоблачению нападок на ЧК. Вождь начал с признания, что в работе правительства в целом было даже больше ошибок, чем в деятельности ВЧК[811]. Естественно, обвинения чекистов в «отдельных ошибках» признавались неумением «обывательской интеллигенции», как окрестил Ленин, в т.ч., и оппонентов «в собственном доме»[812], ставить вопросы в «общегосударственном»[813] масштабе. Нападки на единоличное руководство деятельностью ВЧК сам председатель правительства обозначил как предложения о замене пролетарской диктатуры властью демократии, что не отражало сути дискуссии. Соответственно, вся логика теоретического обоснования вождя мирового пролетариата также не имела никакого отношения к подоплёке мощного кризиса ВЧК: «Маркс говорил, что между капитализмом и коммунизмом лежит революционная диктатура пролетариата, и чем больше пролетариат будет давить её, тем бешеней будет отпор [буржуазии, о котором] мы знаем из истории Французской революции [18]48 г., [из свистопляски] белых в Финляндии, [зверств] Красновых, Дутовых и пр.»[814], а также из подавленных Красной гвардией вооружённых выступлений юнкеров и разоблачённых Всероссийской ЧК заговоров в Москве и Петрограде[815].

Руководство ВЧК, получив публичную поддержку основателя большевистской партии, воспрянуло духом. 14 ноября Коллегия НКВД РСФСР, обсудив вопрос о взаимоотношениях с ВЧК, приняла решение о создании контрольно-ревизионной комиссии для окончательного разграничения функций обоих государственных органов, однако все попытки представителя НКВД в комиссии А.И. Лациса (не путайте с М.Я. Лацисом[816]!) установить контроль над ВЧК пресекались. Основным ответом чекистов стало крылатое выражение, воспроизведённое А.И. Лацисом в докладе Г.И. Петровскому: «Ваши руки коротки»[817].

Понимая, что атаку со стороны нескольких ведомств не выдержать, 15 ноября Ф.Э. Дзержинский и заведующий Иногородним отделом ВЧК В.В. Фомин пошли на уступки судебным органам и революционному трибуналу, внеся приказом серьёзные коррективы в деятельность местных ЧК: «Иногородним отделом получается много жалоб на действия чрезв[ычайных] комиссий, разрешающих дела, подлежащие разрешению судебных инстанций, притом комиссии выносят постановление о наказании на срок или без срока тюрьмы, какие могут исходить только от революционных трибуналов, судов и т.д. […] Чрезвычайные комиссии, являясь органом борьбы, должны применять меры наказания лишь в административном порядке, т.е. меры предупреждения тех или иных законных действий, для чего комиссии и прибегают к арестам (в административном порядке), высылкам и т.д. Незаконченные же следствием дела о незаконных действиях отдельных лиц и организаций должны передаваться в судебные инстанции, каковыми являются революционные трибуналы, народные суды и пр. на предмет осуждения виновных, но ни в коем случае комиссии не должны брать на себя функции этих судов»[818]. В этой изощрённой формулировке закладывался тот принцип, который составит одну из важных аппаратных составляющих репрессий: в тех случаях, когда обвиняемые становятся заведомо неинтересны компетентным органам, дела подлежат передаче в судебные инстанции. Если ЧК не желает закончить следствие по делу, она может решить его не в административном порядке, а в судебном. Ф.Э. Дзержинский и В.В. Фомин издали приказ вовремя: аккурат в середине ноября 1918 г. на всероссийскую конференцию собрались председатели революционных трибуналов, которые отметили многочисленные факты самочинного определения ЧК подсудности дел трибуналам, изъятия чекистами дел из трибунальского делопроизводства и пересмотра уже вынесенных постановлений (!) трибуналов и судов, параллелизм в работе двух органов. Конференция констатировала, что ЧК присвоила себе принадлежавшее исключительно судебным органам право наложения наказаний в виде лишения свободы на определённый срок, подчеркнула в резолюции необходимость разработки Положения о правах и полномочиях ЧК[819].

Пытаясь наладить отношения с судебными и трибунальскими органами, вдохновлённые В.И. Лениным чекисты запланировали наступление на местные органы власти, претендовавшие на создание собственных аппаратов для борьбы с контрреволюцией, и прежде всего с кулацкими восстаниями. Заведующий Отделом по борьбе с контрреволюцией ВЧК Н.А. Скрыпник чётко заявил на 2-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий 27 ноября 1918 г.: «Многие товарищи, читая о кулацких восстаниях, склонны думать, что это отдельные, разрозненные вспышки, но после тщательного разбора становится очевидн[ой] ошибочность такого мнения. Мы имеем перед собой хорошо организованный поход против рабочих и крестьян (читай: «большевистской диктатуры». — С.В.) во всероссийском масштабе. Образовался блок всех враждебных советской власти сил. Все контрреволюционные элементы России объединены в единый союз, ставящий ближайшей своей целью соединение и координацию действий с южной и северной белогвардейскими армиями. Путь, который они избрали для достижения своей цели, — это проникновение в Советы и в советские органы уже не в целях саботажа, а для того, чтобы руководить советскими органами для достижения своей цели»[820]. Правда, осознав, что он несколько сгустил краски, Скрыпник поспешил внести поправку: оказывается, «белогвардейские агенты» подстрекали деревню к выступлениям, придавая им «идеологический характер» в виде «совершенно нелепых требований уничтожения декретов о комитетах бедноты, об уничтожени[и] [чрезвычайных] налогов и т.д.»[821] Даже самые правоверные ленинцы прекрасно понимали, что обобранным и втоптанным в грязь кулакам и середнякам в действительности не требовались никакие подстрекатели, однако Скрыпник предложил чрезвычайным комиссиям «взять на себя работу по содействию и укреплению всех наших советских органов на местах»[822]. По сути, был поставлен вопрос о чистке местных советов. Не удивительно, что «Известия ВЦИК» в своём кратком сообщении о конференции указали на «целый ряд прений» по докладу. И речь шла, видимо, не только и не столько на указанные в прениях по докладу Скрыпника «явления, вызыва[вш]ие кулацкие восстания»[823]. Не зря один из последующих докладчиков — заведующий Иногородним отделом ВЧК В.В. Фомин — указал в своём выступлении на дискуссию вокруг вопроса «об областных ЧК как органах управления губернских и уездных ЧК»[824] и отметил необходимость утверждения точных штатов членов и служащих губернских и уездных чрезвычайных комиссий, постановки «на должную высоту»[825] отчётности и точного разграничения полномочий «с другими советскими органами»[826]. Дискуссия настолько подрывала позиции ВЧК, что выступивший в прениях Г.С. Мороз выдвинул воистину мудрую идею о внесении раскола в ряды противников чрезвычайных комиссий, «…необходимо разъяснить, что ЧК, являясь отделами исполкомов, подчинены последним и ни о какой независимости (от этих отделов. — С.В.) не может быть и речи, — заявил Мороз и добавил: — одновременно необходимо подчеркнуть, что ЧК являются органами административными, а не судебными. И посему при более определённой инструкции отпадут те трения, которые возникают между [Народным] ком[иссариатом] юстиции и ВЧК»[827]. Таким образом, для противодействия Наркомату юстиции РСФСР (и лично Н.В. Крыленко) Г.С. Мороз предложил пойти на мировую с Московским и другими губернскими исполкомами, ограничившись, впрочем, повсеместной кооптацией заведующих отделами местных исполкомов в местные чрезвычайные комиссии для координации деятельности последних «с уголовным розыском, милицией и т.д.»[828] Несомненно, столь ничтожная уступка не могла устроить таких председателей губернских исполкомов, как старый большевик Т.В. Сапронов. Выступивший вслед за коллегой Н.А. Скрыпник, наоборот, посчитал целесообразным задобрить руководство революционных трибуналов, указав «на чисто административную роль ЧК» и фарисейски рекомендовав «не вмешиваться в функции революционных трибуналов, народных судов и других судебных инстанций»[829]. Г.С. Мороз и Н.А. Скрыпник могли сколько угодно демонстрировать готовность идти на компромисс, но сами их предложения наглядно иллюстрировали, что руководство ВЧК не собиралось идти на серьёзные уступки никому — ни органам юстиции, ни органам суда, ни местным советам. Весьма характерно, что на конференции не выступали ни первый (Ф.Э. Дзержинский), ни второй (Я.Х. Петерс) председатели ВЧК. На стороне защищавшихся выступил заместитель наркома торговли и промышленности М.Г. Вронский, который сразу заявил о «тесной связи»[830] ВЧК «со всей» советской «экономической политикой»[831]. Старый соратник Ф.Э. Дзержинского по революционной борьбе в Польше скрытно поддержал чекистов в конфликте с губернскими и уездными советскими органами, специально остановившись на истории вопроса о гражданской войне в деревне и признав кулачество врагом, которого «так скоро раздавить не придётся»[832], и даже высказался за усиление ВЧК путём установления тесной связи с ВСНХ, в совет которого входил сам М.Г. Вронский, для устранения идейных врагов, привлечённых в качестве специалистов[833]. Однако помимо защиты оборонявшихся Вронский дал и бесценный совет, в необходимости которого ещё долго следовало убеждать не только местных чекистов, но и работников центрального аппарата органов государственной безопасности: «Самая захудалая чрезвычайка должна иметь машинистку, которая научилась [печатать] и знает делопроизводство…»[834]

1 декабря 1918 г. местные советы и их исполкомы, казалось бы, могли праздновать победу: руководство ВЧК подписало, правда, в «окончательно проредактированном»[835] (т.е. исправленном) виде, утверждённую 2-й Всероссийской конференцией чрезвычайных комиссий «Инструкцию о чрезвычайных комиссиях на местах», в которой, в т.ч., была прописана организационно-штатная структура губернских и уездных ЧК, окружных транспортных органов, железнодорожных отделений и пограничных отделов ЧК[836]. В «Инструкции…», казалось бы, признавалось, что местные чрезвычайные комиссии будут находиться на равном двойном подчинении: местным советам и их исполкомам, с одной стороны, и ВЧК — с другой[837]. Более того, признавалось, что председатели и заместители председателей местных ЧК будут назначаться местными исполкомами и только утверждаться Всероссийской ЧК[838], а кредиты на отряды при комиссии будут отпускаться «в общем сметном порядке» через местные исполкомы[839]. Однако два параграфа ставили двойное подчинение под большое сомнение: «Постановления местных ЧК могут быть приостановлены и отменены чрезвычайными комиссиями высших инстанций»[840]; «Все ассигнования ЧК получают через свои исполкомы от ВЧК»[841]. Таким образом, вопрос в полном объёме решён не был, серьёзные конфликты чекистов с руководством местных советов продолжались, и у руководства ВЧК оставался шанс на реванш.

В условиях усугубления конфликта с Московским губернским исполкомом руководство карательно-репрессивного аппарата даже пошло на воссоздание Московской ЧК, поглощённой, как уже говорилось, Всероссийской ЧК весной 1918 года. 5 декабря Ф.Э. Дзержинский предложил В.В. Фомину, передав все дела и арестованных Московской ЧК, сосредоточиться на реорганизации ВЧК[842].

Весьма кстати, 11 декабря 1918 г., Северо-Западный областной комитет РКП(б) направил «Для сведения в ЦК»[843] своё постановление, которое принял ещё в октябре 1918 г.: «а) вменить всем партийным комитетам в обязанность выделить контрольные комиссии над чрезвычайными комиссиями [из] двух наиболее ответственных партийных работников, обязанных принимать участие во всех заседаниях ЧК и самым бдительным образом контролировать все их действия; б) предоставить выделенным контрольным комиссиям «вето», т.е. [право] приостановки тех или иных решений ЧК, перенося окончательное решение на обсуждение партийных комитетов; в) резолюцию эту опубликовать в прессе и предложить всем организациям проводить [данное] решение областного комитета в виде принципиального решения; г) просить ЦК утвердить настоящее постановление обкома о проведении такового во всероссийском масштабе»[844].

В тот же день, 11 декабря, в столице Совет Обороны принял постановление о порядке арестов сотрудников советских учреждений, в соответствии с которым чрезвычайным комиссиям предписывалось выполнение особых условий при проведении подобных арестов, повышающих защищённость советских служащих. Усиливался контроль над чрезвычайными комиссиями партийных комитетов и губернских (городских) советов, которые получали право незамедлительного освобождения арестованного под поручительство[845].

В декабре 1918 г. представитель Наркомата юстиции РСФСР в Коллегии ВЧК М.Ю. Козловский написал В.И. Ленину письмо с протестом против методов работы ВЧК[846].

14 декабря в «Известиях ВЦИК» было опубликовано постановление ленинского Совета рабочей и крестьянской Обороны, направленное на существенное ограничение произвола чрезвычайных комиссий. В нём констатировалось, что «…аресты сотрудников советских учреждений и предприятий, производимые по постановлениям [ВЧК], нередко сказываются крайне болезненно на ходе работы этих учреждений и замена одних работников другими не всегда может быть произведена быстро и без ущерба для дела — между тем, как обстоятельства настоящего момента требуют напряжения всех сил и использования всей энергии в борьбе с ополчившимся на Советскую Россию империализмом»[847]. Причём речь шла об ограничении арестов представителей центральных ведомств и местных партийных и советских органов — таким образом, региональное руководство получило, что называется, законное основание для противодействия чекистскому произволу, хотя отдельные фразы, выделенные нами для удобства восприятия курсивом, должны были смягчить удар по самолюбию «гвардейцев Ленина» (образное выражение О.И. Капчинского): «1. Предписать [ВЧК] и её местным органами во всех тех случаях, когда это представится возможным, предварительно извещать соответствующее ведомство относительно своих постановлений об арестах ответственных работников советских учреждений, а также всех специалистов, инженеров и техников, занятых в промышленных предприятиях и на железных дорогах, и обязательно в тех случаях, когда предварительное оповещение невозможно, не позднее 48 часов после ареста извещать о нём соответствующее советское учреждение, сообщая также о существе предъявленного арестованному обвинения. 2. Предоставить [наркоматам] и губернским и городским комитетам РКП через своих делегатов [право] участвовать в следствии об арестованных чрезвычайными комиссиями граждан, причём [ЧК] имеют право отвода делегированных представителей, внося в каждом таком случае мотивированные постановления об отводе на утверждение соответствующей высшей инстанции. 3. Предоставить [наркоматам], городским и губернским комитетам [РКП] право освобождать из-под ареста всех тех из арестованных по постановлениям [ЧК], за кого представят письменное поручительство два члена коллегии комиссариата или два члена городского или губернского комитета РКП. 4. Предоставить такое же право губ[ернским] и городским совдепам под письменное поручительство всех членов Президиума, а равно и местным или центральным [профсоюзам] под письменное поручительство всех членов правления союза, причём [ЧК] предоставляется право отвода таких поручительств, с перенесением в этих случаях дела в высшую инстанцию»[848]. Несмотря на существенные оговорки, данное постановление Совета Обороны заложило основу для ограничения возможностей карательно-репрессивного ведомства. Дело закончилось тем, что в 1930-е гг. без санкции руководителя не мог быть арестован ни один военный или советский работник. В подавляющем большинстве случаев это ничего не решало, однако известно, что, к примеру, К.Е. Ворошилов, просматривая очередные проскрипционные списки, вычёркивал отдельные фамилии, сопровождая каждое своё решение чётким аргументом, и сотрудники НКВД СССР считались, по крайней мере до поры до времени, с позицией наркома обороны СССР.

17 декабря Коллегия ВЧК, заслушав заявление Ф.Э. Дзержинского о приостановке применения высшей меры наказания, постановила, вплоть до решения вопроса Центральным комитетом РКП(б), утвердить резолюцию, предложенную правой рукой Я.М. Свердлова во ВЦИК — В.А. Аванесовым: «ВЧК находит, что работа комиссии протекала исключительно при условии доверия ко всем ответственным товарищам, работающим в Комиссии, а потому протесты представителей комиссариатов и требование о внесении всех дел на обсуждение в пленум Коллегии [ВЧК] может тормозить и даже совершенно приостановить деятельность ВЧК. Доводя об этом до сведения ЦК, ВЧК считает для себя совершенно невозможным работать при таких условиях и просит ЦК поставить в срочном порядке на обсуждение дальнейшую работу ВЧК по борьбе с контрреволюцией и проч. Только при условии взаимного доверия и доверия ЦК партии мы можем нести на себе всю тяжесть, возложенную на ВЧК»[849].

19 декабря Бюро ЦК РКП(б) заслушало доклад Ф.Э. Дзержинского «…о заседании ВЧК, на котором было постановлено обратиться в ЦК о разрешении конфликта у Козловского с остальной коллегией»[850]. Таким образом, Дзержинский воспользовался своим членством в Центральном комитете для представления положения в выигрышном для ВЧК свете. Более того, Дзержинский осветил происходящее не как межведомственный конфликт, т.е. ВЧК versus НКЮ РСФСР, а как внутренний для ВЧК конфликт. Состав участников заседания Бюро ЦК РКП(б) не известен, однако правка в текст протокола была внесена рукой Я.М. Свердлова[851]. Очевидно, именно он и руководил заседанием Бюро, однако важно обратить внимание на тот факт, что победу в таком важном вопросе, каким была судьба ВЧК, одержал цековский блок В.И. Ленина и И.В. Сталина. Во-первых, ЦК предложил НКЮ РСФСР временно заменить М.Ю. Козловского «в качестве представителя Комиссариата в ВЧК до улаживания конфликта». Во-вторых, поручил разбор конфликта М.Ю. Козловского и Коллегии ВЧК И.В. Сталину. В-третьих и в главных, постановил прекратить развернувшуюся в печати дискуссию о ВЧК: «…на страницах партийной и советской печати не может иметь место злостная критика советских учреждений, как это имело место в некоторых статьях о деятельности ВЧК, работы которой протекают в особо тяжёлых условиях»[852]. В столь категоричной формулировке явно прослеживается резкое ослабление позиций во власти Я.М. Свердлова и его сторонников. После принятия решения по вопросу о ВЧК в Бюро ЦК РКП(б) В.И. Ленину стало проще отстаивать свой карательно-репрессивный аппарат.

Назначенный для решения конфликта НКЮ с ВЧК И.В. Сталин, твёрдо отстаивая ленинские интересы в верхах, не ударил пальцем о палец[853], но М.Ю. Козловский не был намерен сдаваться. Начитавшись неправосудных приговоров и столкнувшись с безразличием членов Коллегии ВЧК к человеческим судьбам, он обратился к В.И. Ленину повторно, заявив: вот уже несколько дней, как он «сообщил Сталину, что я к его услугам»[854], однако Сталин «медлил». Как заявил Козловский, если Сталин и беседовал с кем-либо о делах ВЧК, то, «по крайней мере», не с ним. Козловский лично прислал Сталину 8 дел, которые Козловский опротестовал в ВЧК. Все они свидетельствовали о том, «с каким лёгким багажом» чрезвычайка отправляла граждан «в лучший мир»[855]. Коль скоро «подобные дефекты» творились в центре, задавался вполне логичным вопросом Козловский — что же должно было происходить «на местах»[856]. Ответ как автор записки, так и её адресат знали заранее — вакханалия террора: необоснованные аресты, конфискации и расстрелы; хорошо ещё, когда не сведение старых счетов.

Наркомат юстиции РСФСР выработал проект декрета о ЧК и революционных трибуналах, который, с одной стороны, лишал ЧК права выносить решения по делам и обязывал передавать таковые трибуналам, а с другой — ускорял судопроизводство в трибуналах[857]. Естественно, принятие такого документа было прямой постановкой карающего меча революции под контроль революционных трибуналов как чрезвычайных (как и самая ВЧК), но вместе с тем и судебных органов Советской России.

В свою очередь, 24 декабря 1918 г. Президиум ВЧК принял решение о командировании инспекционных групп в области и укреплении подразделений ЧК в уездах, автоматически делавшее чекистские органы независимыми от воли уездных советов и их исполкомов[858]. Впрочем, система не могла заработать в одночасье. Отсутствие систематической работы местных ЧК компенсировалось аналогичным отсутствием действенной системы партийных и государственных органов, хотя Секретариат ЦК РКП(б) и обкомы, в первом случае, и НКВД РСФСР и его местные органы, во втором, продолжали активную работу в этом направлении, развёрнутую, по меньшей мере, на полгода ранее Всероссийской ЧК.

28 декабря Президиум ВЧК отклонил предложение Я.Х. Петерса о самостоятельности «тройки» в вынесении расстрельных приговоров «ввиду того, что Революционный трибунал не перешёл в ведение ВЧК»[859]. Как раз в конце 1918 г. Я.М. Свердлов сдавал свои позиции, постепенно уступая власть основателю партии — очевидно, в связи с этим руководимая цекистом Ф.Э. Дзержинским ВЧК увидела просвет в конфликте с Ревтрибуналом при ВЦИК.

30 декабря, аккурат в день ленинского наступления на Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого в Цека, Президиум ВЧК, предвкушая скорую победу, принял решение об упразднении Московской губернской ЧК и образовании для достижения этой отнюдь не благородной цели ликвидационной комиссии в составе пяти человек[860]. Радикальное решение вопроса о Московской губернской ЧК сулило политические дивиденды не только руководству органов государственной безопасности, претендовавшему на карательное всевластие в столице и на прилегавших к ней территориях, но и лично В.И. Ленину, поскольку подрывало авторитет в партии председателя Мосгубисполкома Т.В. Сапронова как одного из видных левых коммунистов, с которыми вождю явно предстояло иметь дело и на Восьмом съезде РКП(б) тоже, тем более что на этот раз предполагалось решать вопрос не о Брестском мире, а о власти партии и государстве. Таким образом, ликвидация Московской губернской ЧК могла укрепить власть В.И. Ленина сразу с двух сторон. Правда, предполагался «своевременн[ый] доклад об упразднении [Московской губернской ЧК на заседании] [Мос]губисполкома»[861], о чём быстро прознало руководство Мосгубисполкома.

1 января 1919 г. своих бывших сторонников по левокоммунистической оппозиции, а именно Московский комитет РКП(б) и Мосгубисполком, интересы которого представлял МК, поддержал главный редактор газеты «Правда» Н.И. Бухарин, опубликовавший статью о необходимости замены ВЧК «правильно построенным революционным судом» или, в крайнем случае, подчинения комиссии «ряду связывающих общих норм» — с отказом от политики красного террора. Бухарин подчеркнул, что в противном случае чрезвычайные комиссии начнут ««выдумывать» для себя работу, т.е. вырождаться»[862]. Из тактичности по отношению к ещё одному бывшему левому коммунисту — Ф.Э. Дзержинскому — Н.И. Бухарин не уточнил, что чрезвычайные комиссии уже стали выдумывать себе работу, «т.е. вырождаться».

«Железный Феликс», запаса стали в нервах которого было явно меньше, чем о том принято думать (всегда приятно подхватить шутку Л.Д. Троцкого), принимал всё близко к сердцу: 6 февраля 1920 г., заслушав приветственное слово от младших товарищей, председатель ВЧК, растрогавшись, заявил: «Только та поддержка, которую я всегда имел со стороны товарищей, работающих в ЧК, только та поддержка и создала успех той работы, за которую не я, а вся ЧК была награждена Орденом Красного Знамени. Мы переживали тяжёлые дни и месяцы, когда работали в одиночку, когда нас не понимали ни партия, ни другие советские органы, [когда] к нам относились свысока»[863]. И через пару минут признался: «Раньше […] нам некогда было разбираться в деталях, мы били в определённую точку и таким образом не раз расстраивали те органы, которые были призваны для воссоздания экономической жизни»[864].

3 января 1919 г. вопрос о взаимоотношениях с ВЧК и её местными органами был обсужден вначале Президиумом Мосгубисполкома, а затем и пленумом Мосгубисполкома. Президиум собрался в преддверии прибытия докладчика от ВЧК на заседание пленума Мосгубисполкома. Члены Президиума выработали максимум уступок: «Уездные и районные [ЧК] могут быть ликвидированы. Губернская [ЧК] не должна быть ликвидирована, на неё должна быть возложена посылка своих агентов в уезды, причём посылаемые агенты должны находиться при отделах Управления»[865]. На заседании пленума Мосгубисполкома доклад ВЧК «О ликвидации губ[ернской] ЧК» сделал «представитель ВЧК Краскин», перед фамилией которого в протоколе не поставили даже слово «т[оварищ]»[866]. Краскин, как сказано в протоколе, «…указывает, что вопрос о ликвидации Мос[ковской] губ[ернской] чрез[вычайной] ком[иссии] был решён на 2-й Всероссийской конференции чрез[вычайных] ком[иссий]»[867]. Самое по себе простое информирование Мосгубисполкома было вопиющей наглостью, но на этом второстепенный работник ВЧК не остановился, пояснив: «При решении этого вопроса конференция руководствовалась стремлением пресечь, с одной стороны, возникающую борьбу между существующими в одном месте несколькими однородными организациями: как, например, в Москве — ВЧК, [Московская] г[убернская] ЧК, МЧК и Московская у[ездная] ЧК и, с другой — экономией сил и средств. При том же при существовании ВЧК, МЧК и и [Московской] у[ездной] ЧК у [Московской] губ[ернской] ЧК не остаётся [п]оля (вместо этого слова в протоколе описка по Фрейду — «ноля». — С.В.) деятельности и предлагает поэтому принять постановление (очевидно, в значении смириться. — С.В.) конференции о ликвидации [Московской] губ[ернской] ЧК»[868]. Стоит ли говорить о том, что члены Мосгубисполкома приняли решение 2-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий — однако не к исполнению, как и полагало руководство ВЧК, направляя в Мосгубисполком никому не известного чекиста, а в штыки. Член Мосгубисполкома Иванов сразу припомнил «все [т]е препятствия, которые ставились [Мос]губисполкому при его стремлении создать орган контроля за деятельностью местных чрезвычайных комиссий»[869]. Член Мосгубисполкома Штернберг «поразился»[870] доводам докладчика, прямо заявив: «Весь опыт говорит за то, что [ЧК] надо держать под тщательным контролем, т.к. за отсутствием такового контроля они превращаются в бандитские и мародёрствующие организации»[871]. В бой вступила тяжёлая артиллерия. Т.В. Сапронов констатировал, что «ВЧК настолько уже не считается с [Мос]губисполкомом, что не считает нужным представить более обоснованный доклад. Более того, задачей ВЧК [стала] не борьба с контрреволюцией, а [борьба] с [Мос]губисполкомом (курсив наш. — С.В.)»[872]. Свои обвинения Сапронов подкрепил «рядом фактов», среди которых фигурировали: «угрозы арестом, а также и арестов членов местных исполкомов без ведома [Мос]губисполкома, угрозы арестом при проведении в жизнь постановлений [Мос]губисполкома, провокационные действия местных ЧК в период их ответственности только перед ВЧК и т.д.»[873]Сапронов подчеркнул, что «вся ответственность» возлагалась за происходящее в Московской губернии центральными властями на Мосгубисполком, а следовательно, «все органы», действовавшие на территории Моск[овской] губ[ернии], должны быть его органами и перед ним ответственны, не исключая и чрез[вычайные] ком[иссии]»[874]. Вполне резонное предложение Инессы Арманд — «в виду того, что ВЧК не предоставила доказательств и доводов, которые говорили бы за необходимость ликвидации [Московской] губ[ернской] ЧК», доклад ВЧК «не обсуждать» и перейти «к очередным делам» — представитель ВЧК Краскин принял, потребовав заключительного слова. Слово для ответа на критику ему предоставили, но вместо вдумчивого предложения Краскин начал своё «заключительное слово» словами, которые не свидетельствовали ни о его уважении к заслуженным членам партии, заседавшим в Мосгубисполкоме, ни о его тактичности в целом. В протокол заседания, первый и последний раз на всём протяжении текста, была внесена прямая речь: «Я думаю, что здесь сидят более или менее внимательные люди, которые могли бы понять…»[875] За бестактностью Краскина последовал шквал возмущения: «Подымаются резкие протесты, — зафиксировано в протоколе. — Председатель призывает Краскина к порядку, тем не менее Краскин продолжает вести себя вызывающе и продолжает говорить (так в тексте, видимо, следует — дерзить. — Авт.). Его прерывают резкими протестами. Тов. Штернберг предлагает выразить самый резкий протест ВЧК против поведения её представителя. Председатель (Т.В. Сапронов. — С.В.) заявляет Краскину, что он не даёт ему слово и предлагает [товарищам] послать протест Президиуму ВЧК, довести до сведения [В]ЦИК (и, надо полагать, его председателя Я.М. Свердлова и члена Президиума Л.Б. Каменева как основных застрельщиков дискуссии о ВЧК. — С.В.) об оскорблении [Мосгубисполкома] и удалить Краскина. Предложение принимается»[876]. Т.В. Сапронов попросил Краскина удалиться. Мосгубисполком для начала передал выработку «резолюции-протеста»[877] в Бюро Московского окружного комитета РКП(б) как, во-первых, партийный, а не советский орган, а во-вторых, как в очаг оппозиции, в котором у председателя Мосгубисполкома Т.В. Сапронова были сильные связи. Затем Мосгубисполком поставил на голосование предложение члена президиума исполкома И.Ф. Арманд не принимать решение 2-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий о ликвидации Московской губернской ЧК, которое, естественно, прошло. На заседании тут же составили и передали телефонограмму в Президиум ВЧК[878].

Казалось бы, на этом заседании к вопросам ВЧК собравшиеся уже не должны были вернуться. Однако дискуссия разгорелась вновь (теперь в отсутствии представителей ВЧК): ответственный сотрудник отдела юстиции Мосгубисполкома Саврасов изложил «новые положения» «проект[а] декрета о реорганизации революционных трибуналов». «Прежде всего новый декрет, — пояснил Саврасов, — задачей чрезвычайных комиссий ставит предупреждение и пресечение преступлений, причём окончательное решение по возникающим делам передаётся всецело революционным трибуналам. Следственная часть организуется при чрезвычайных комиссиях, и с этой целью состав следователей чрез[вычайных] ком[иссий] и революционных трибуналов сливается в один орган»[879]. По итогам выступления представителя отдела юстиции развернулись прения, в результате которых Мосгубисполком вполне мог дать и достойный ответ 2-й Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, приняв резолюцию о необходимости «окончательной ликвидации чрезвычайных комиссий». Член Мосгубисполкома Иванов отметил, что проект декрета «по существу» отводил чрезвычайным комиссиям «роль органов административной репрессии» (т.е. «пресечения и предупреждения преступлений», которую, по его мнению, «могли бы взять на себя отделы Управления», с тем чтобы «окончательно ликвидировать чрез[вычайные] ком[иссии]»[880]. Иванову вторил и член Мосгубисполкома Пирейко, указав, что чрезвычайные комиссии «себя изжили» и зачастую «сами» начали создавать «себе дела»[881]. Однако в данном вопросе мнения собравшихся разделились (вполне в русле доклада М.Ю. Козловского В.И. Ленину).

Что характерно, член Президиума Мосгубисполкома И.Ф. Арманд посчитала ликвидацию чрезвычайных комиссий «преждевременной», аргументируя их потенциальную необходимость «в случае нового обострения внутренней гражданской войны»[882]. Выступивший последним Т.В. Сапронов «вполне» разделял «стремление в ограничении прав чрезвычайных комиссий, да и в окончательном ликвидировании» их «никакого ущерба» он не находил, полагая, что штаты ЧК «непропорционально» разрослись, притом что: «…теперешнее их (ЧК. — С.В.) существование выражается в стремлении создать себе привилегии в сравнении с остальными советскими служащими»[883]. Однако, вместо того чтобы порадовать Президиум ВЧК телеграммой во ВЦИК с предложением о ликвидации ЧК в целом, Мосгубисполком ограничился предоставлением заключительного слова представителю отдела юстиции Саврасову, по итогам которого признал «правильным и отвечающим моменту» выработанный Наркоматом юстиции РСФСР проект реформы революционных трибуналов и предложил ограничить деятельность чрезвычайных комиссий исключительно функциями розыска, предупреждения преступлений и их пресечения, без права «выносить решения по существу дел»[884]. Все дела Мосгубисполком предлагал передавать «для их решения в ревтриб[унал]»[885], т.е. чрезвычайные комиссии превратить в следственный орган без права на репрессии по собственной инициативе. Решение далеко не такое радикальное, как постановление 2-й Всероссийской конференции ЧК о ликвидации Московской губернской ЧК, зато абсолютное реальное с точки зрения возможности его законодательного оформления.

ВЧК пришлось пойти на серьёзные уступки местному руководству. Прежде всего — воссоздать МЧК как орган, нацеленный на борьбу с контрреволюцией на территории Москвы. «Московская чрезвычайная комиссия была призвана к жизни в начале [1919 г.], – признавались спецслужбисты девятью месяцами позднее. — До этого её функции исполнялись ВЧК, и последняя была настолько перегружена по Москве, что фактически только эту работу и исполняла»[886]. С одной стороны, такая реорганизация позволяла ВЧК отвлечься от местных проблем и развернуться в общегосударственном масштабе, с другой — создать полностью подконтрольный себе орган, который неизбежно станет работать параллельно с Московской губернской ЧК и отвлечёт на себя внимание руководства Московского губернского исполнительного комитета от судьбы Всероссийской чрезвычайной комиссии.

8 января 1919 г. члены Комиссии ВЦИК по выработке Положения о ВЧК закончили свою работу и явили В.И. Ленину воистину «чуть-чуть радикальный»[887], как пояснил в сопроводительном письме Л.Б. Каменев, проект реорганизации ВЧК. «В настоящее время главные силы контрреволюции в России фактически раздавлены, — с некоторым опережением событий заявлялось в проекте. — Охрана Советской Республики от возможных проявлений и попыток контрреволюционных сил и беспощадное их подавление отныне может быть достигнуто планомерной и решительной деятельностью революционно-судебных органов репрессии. Посему [В]ЦИК постановляет: 1. Приступить немедленно к ликвидации ВЧК и всех местных ЧК. 2. Функции борьбы с контрреволюцией в полном объёме передать революционным трибуналам, реорганизуемым на основе устранения всех излишних формальностей, ускорения хода дела и более тщательного и партийного подбора их членов с предоставлением революционным трибуналам неограниченного права в определении меры репрессий. 3. Общий надзор за революционными трибуналами, быстротой и действенностью репрессии сосредоточить в Особом отделе при ВЦИК»[888]. В довершение всех бед для В.И. Ленина подробное «Положение» о революционном трибунале в проекте предусматривалось поручить внести во ВЦИК Народному комиссариату юстиции РСФСР. Документ помимо самого Л.Б. Каменева подписали Д.И. Курский, Л.С. Сосновский и А.В. Луначарский[889]. Все исследовали, которые анализировали предложение о создании Особого отдела при ВЦИК, согласны, что оно было отклонено потому, что напрямую затрагивало ленинские интересы, однако на констатации этого факта единство во взглядах историков заканчивается.

Впервые введший в научный документ Б.В. Павлов счёл, что принятие предложения «значительно бы усиливало позиции советских органов по отношению к ЦК партии, что, естественно, было уже неприемлемо для В.И. Ленина»[890]. Опубликовавший документ Д.С. Новоселов сделал вывод, что «воплощение этого предложения в жизнь объективно способствовало бы усилению влияния Свердлова, т.к. именно в его руках в качестве председателя Президиума ВЦИК оказался бы контроль за карательно-репрессивной системой»[891]. При всём уважении к коллегам заметим, что, на наш взгляд, первое предположение ошибочно, а второе нуждается в уточнении: реальный политический расклад был сложнее. Поскольку документ подписали члены Президиума ВЦИК Л.С. Сосновский и Л.Б. Каменев, речь, видимо, шла об организации «демократического» контроля над ВЧК и от предложенной комиссией реформы объективно выигрывал не Я.М. Свердлов лично, а Президиум ВЦИК как альтернативный Совнаркому центр власти. Именно исходя из таких соображений, председатель Моссовета Л.Б. Каменев, выступивший 30 ноября при создании Совета Обороны на стороне В.И. Ленина, уступил соблазну сыграть в столь важном вопросе не на стороне вождя — и, кстати, как установил сам Д.С. Новоселов, сполна за это расплатился, «неожиданно»[892] отправившись на фронт в самый разгар внутрипартийной борьбы.

24 января 1919 г. Президиум ВЦИК принял решение об упразднении уездных чрезвычайных комиссий, однако чекисты не выполнили решение руководства советского парламента в полном объёме: как отмечал один из руководителей ведомства, часть уездных ЧК благополучно просуществовала до 15 февраля 1920 года[893].

30 января дискуссия о ВЧК состоялась на Московской конференции РКП(б). Московский комитет партии предложил проект резолюции, в соответствии с которым чрезвычайным комиссиям оставляли исключительно розыскные функции, а революционные трибуналы наделяли правом контроля над ЧК. Давление Московского комитета оказалось настолько сильным, что впервые в публичной, а не в аппаратной части дискуссии принял участие Ф.Э. Дзержинский. Однако и личный авторитет председателя ВЧК не мог задавить большевистскую общественность: чекистское руководство (помимо Ф.Э. Дзержинского присутствовали Я.Х. Петерс и Г.С. Мороз) имело дело одновременно с руководством революционных трибуналов (Н.В. Крыленко, И.В. Цивцивадзе), членами столичных районных комитетов РКП(б) и представителем МК И.А. Пятницким. Солировал на конференции Н.В. Крыленко — во всём блеске ораторского искусства. Он заявил, что оставлять ЧК «в таком положении, в каком они существовали до сих пор», «опасно […] для революции»[894]. Подавляющим числом голосов был утверждён проект резолюции, предложенный Московским комитетом РКП(б)[895]. Если не мог справиться Ф.Э. Дзержинский, это мог сделать только В.И. Ленин, который, однако, вовсе не собирался ставить на карту свой личный авторитет в вопросе третьестепенном, если сравнивать его с Брестским миром. Поэтому предстоял очередной фрейм внутрипартийной борьбы.

Для прикрытия аппаратных игр с 21 января в печати стали появляться статьи члена ВЧК М.Я. Лациса с признаниями, с одной стороны, важности ВЧК, а с другой — необходимости реформы, которая сводилась бы к ликвидации уездных ЧК и проведению кадровой чистки. 23 января на собрании большевиков Городского района Москвы представители ВЧК Я.Х. Петерс и М.Я. Лацис развивали мысль о том, что, вплоть до окончательного подавления контрреволюции, ликвидировать ВЧК «невозможно»[896], а их оппоненты — Н.В. Крыленко, А.И. Хмельницкий, председатель Московского революционного трибунала А.М. Дьяконов — отмечали бесконтрольность в деятельности чрезвычайных комиссий, и, приводя многочисленные факты их злоупотреблений, настаивали на ликвидации ЧК (А.И. Хмельницкий) или, по крайней мере, на их реформировании[897]. Представляется не вполне оправданным вывод исследователя Д.С. Новоселова о том, что «если до этого времени чекисты выступали как единый клан, то теперь в их рядах наметились некоторые разногласия»[898]. Руководству ВЧК пришлось, под давлением двух наркоматов (НКЮ и НКВД), давлением «снизу», и прежде всего МК РКП(б) и стоявших за ним столичных районных комитетов РКП(б) и Мосгубисполкома, а также нескольких высших большевистских руководителей, пойти на уступки, однако предпринять тактическое отступление чекисты сумели сообща, предпочтя внутривидовому отбору межвидовой.

31 января в итоговом отчёте о командировке в Пермь И.В. Сталин и Ф.Э. Дзержинский выгородили местные органы ЧК, свалив всю ответственность на партийное и советское руководство, в т.ч. на аппарат ЦК РКП(б) и на ВЦИК[899]: «…партийно-советские учреждения лишились опоры в деревне, потеряли связь с беднотой и стали налегать на чрезвычайную комиссию, на репрессии, от которых стонет деревня. Сами же чрезвычайные комиссии, поскольку их работа не дополнялась параллельной положительной агитационно-строительной работой партийно-советских учреждений, попали в совершенно исключительное, изолированное, положение во вред престижу советской власти»[900]. Правда, Сталин, всячески поддерживавший вождя в противостоянии со Свердловым и Троцким, но отнюдь не желавший оставлять Всероссийскую ЧК в руках одного Ленина, разошёлся с Дзержинским во взглядах на место и роль ВЧК в системе государственных органов. Сталин предложил «слить ВЧК с Наркомвнуделом», указав в примечании: «По вопросу о слиянии ВЧК с Наркомвнуделом у т. Дзержинского особое мнение»[901]. Единственный момент в отчёте, когда два цекиста не смогли спеть дуэтом.

В условиях, при которых Ф.Э. Дзержинский не мог отстоять в Цека интересы вверенного ему ведомства, этим приходилось заниматься В.И. Ленину, кровно заинтересованному в максимальной подконтрольности Чека. 4 февраля большевистский ЦК принял решение об оставлении чрезвычайных комиссий как органов розыска, самое по себе свидетельствующее об укреплении властного авторитета В.И. Ленина в высшем руководстве РКП(б). Однако и у оппонентов основателя партии пока ещё были силы отстоять свои позиции и интересы региональной, и главным образом столичной, элиты. Право вынесения приговоров предусматривалось передать революционным трибуналам, за исключением случаев объявления местностей на военном положении. Выработка соответствующего постановления поручалась комиссии ЦК в составе Л.Б. Каменева, И.В. Сталина и Ф.Э. Дзержинского[902]. Симптоматично отсутствие в составе этой комиссии Я.М. Свердлова, входившего с весны до начала осени 1918 г. едва ли не во все комиссии ЦК.

Следует обратить внимание на тот факт, что дискуссия в периодической печати сама по себе подрывала позиции органов государственной безопасности как политического института. 6 февраля Ю.О. Мартов, возмущённый произведённым 29 января расстрелом четырёх великих князей в Петропавловской крепости, попытался устыдить бывших товарищей по российской социал-демократии в статье «Стыдно!»: «В то время, как в советской печати обсуждался вопрос об упразднении «чрезвычаек», а Московская общегородская конференция коммунистов постановляет отнять у этих учреждений право выносить приговоры; в то время, как гражд[анин] Крыленко констатирует, что ни один декрет не предоставил чрезвычайкам права расстрела, Петроградская чрезвычайная комиссия с олимпийским спокойствием объявляет, что ею расстреляно четверо Романовых: Николай и Георгий Михайловичи, Дмитрий Константинович и Павел Александрович. […] С социалистической точки зрения четверо бывших великих князей стоят не больше, чем четверо любых обывателей. […] За что их убили? За что, продержав в тюрьме [несколько] месяцев и успокаивая их каждый день, что никакая опасность не грозит их жизни со стороны представителей пролетарской диктатуры, их в тихую ночь повели на расстрел — без суда, без предъявленных обвинений? […] Стыдно! И если есть коммунисты, есть революционеры, которые [о]сознают гнусность расстрела, но боятся заявить протест, чтобы их заподозрили в симпатии к великим князьям, то вдвойне стыдно за эту трусость — позорный спутник всякого террора!»[903]

8 февраля в «Известиях ВЦИК» было опубликовано составленное от имени ЦК РКП(б) обращение «Ко всем коммунистам — работникам чрезвычайных комиссий», в котором наряду с комплиментам чекистам признавалась справедливость критических замечаний в их адрес: «Изменение внутреннего положения и международной обстановки советской власти, достигнутые успехи в деле подавления белогвардейского заговора внутри и военные успехи в борьбе с контрреволюцией вовне — должны будут сказаться и на характере и функциях ЧК. В этом смысле ЦК не может не признать законным обсуждение вопроса о ЧК в среде партии, на партийных собраниях и в органах партийной печати. Но одновременно ЦК, к сожалению, вынужден констатировать, что часто товарищи, выступавшие с критикой ЧК, не только не удерживаются в пределах делового партийного обсуждения, но часто доходили до совершенно непристойного тона, забывая, что ЧК созданы, существуют и работают лишь как прямые органы партии, по её директивам и под её контролем. Именно потому, что подобная критика не способна улучшить положение дела, а лишь ведёт к ослаблению партийной воли, ЦК считает необходимым обратиться к работникам коммунистам ВЧК. ЦК намечает новые правила работы ЧК. Эти правила устанавливают, что право вынесения приговоров передаётся новым реорганизованным революционным трибуналам, а деятельность ЧК сосредоточивается на общем наблюдении за движением контрреволюционных сил, на непосредственной борьбе с вооружёнными выступлениями (контрреволюционными, бандитскими и т.д.)»[904]. Таким образом, обращение ЦК практически представляло собой извинение в связи со сдачей чекистских интересов под давлением партийной и советской общественности.

11 февраля Президиум Мосгубисполкома рассмотрел вопрос «Об отрядах ЧК»: «В связи с ликвидацией ЧК, отряды которых удовлетворялись из средств уездных военкомов, [Московский] губ[ернский] [исполком] распорядился отобрать у отрядов ЧК оружие, что вызывает протесты со стороны Штаба войск [В]ЧК, требующего подчинения себе этих отрядов»[905]. Президиум Мосгубисполкома поручил члену губисполкома Лыздину «срочно выяснить данный вопрос и о результатах сообщить Президиуму»[906].

17 февраля Ф.Э. Дзержинский выступил с проектом реорганизации чрезвычайных комиссий и революционных трибуналов от имени Коммунистической фракции ВЦИК на 8-м заседании ВЦИК 6-го созыва[907]. Компромисс был, как и мир в Лонжюмо (1568) эпохи Религиозных войн во Франции, «хромым и шатким»[908], поскольку, с одной стороны, органы ЧК сохранялись, а с другой — сильно упрощалось делопроизводство революционных трибуналов, которые предполагалось приблизить к деятельности ЧК, естественно, в рамках борьбы с бюрократизацией. Как заявил председатель ВЧК, «…Революционный трибунал будет совершенно реорганизован в смысле уничтожения всяких ненужных формальностей и в смысле сокращения количества членов суда до трёх человек»[909]. Серьёзнейшим образом обосновав права ВЧК на репрессии в предшествующий период[910], Дзержинский от имени Коммунистической фракции ВЦИК, в связи с изменением внутриполитической обстановки и сути контрреволюции — перехода от открытых выступлений к шпионажу и измене в советских учреждениях, отказался «от полномочий расправы, от полномочий войны»[911] и предложил уничтожить параллелизм в работе ЧК и революционных трибуналов, введя новое положение с «разделением труда и взаимным дополнением»[912]: ЧК-де «будет доставлять материал в революционный трибунал для того, чтобы последний судил»[913]. «Таким образом, — вполне в духе Остапа Бендера на заседании шахматного клуба подытожил Железный Феликс, — не будет столкновений и не будет той волокиты, когда дела, поступавшие от нас, переходили в революционный трибунал, где они […] залеживались до того, что дело теряло всякую живучесть»[914]. ВЦИК, естественно, проникся пафосом главного чекиста и утвердил проект положения[915].

20 февраля 1919 г. ВЧК предложила всем чрезвычайным комиссиям подготовиться к реорганизации, с тем чтобы провести её с наименьшими потерями: «1. По возможности ликвидировать до организации новых революционных трибуналов все имеющиеся у вас старые дела, по коим необходимо применить административные меры наказания, дабы вновь реорганизованные трибуналы могли бы сразу по их организации приступить к разбору новых дел. 2. Всячески содействовать и принять участие в организации новых трибуналов, кои должны стать настоящими органами борьбы со всеми врагами советской власти. 3. Не уменьшать бдительности и в случае надобности, с разрешения и согласия губисполкомов и губкомпарт[ов] (губернских партийных комитетов. — С.В.) при[ме]нять решительные действия ко всем врагам Советской России в местностях, объявленных на военном положении»[916]. Таким образом, руководство ВЧК решило использовать финт, который выдумал Я.М. Свердлов в рамках ликвидации комитетов бедноты — в условиях навязанного решения максимально сконцентрировать кадры вчерашних комбедовцев в местных советах. Теперь предстояло максимально насытить аппарат реорганизуемых революционных трибуналов людьми, проникшимися идеями и духом ВЧК. Собственно, на этом активная фаза дискуссии о ВЧК и завершилась.

Во второй декаде марта 1919 г. положение ВЧК стабилизировалось. 13 марта Ф.Э. Дзержинский направил в ЦК РКП(б) обращение о кадрах ВЧК, указав товарищам по высшему большевистскому руководству: «В связи с бывшей кампанией, направленной против ЧК на страницах нашей печати, в провинции на местах замечается массовый уход ответственных партийных товарищей с занимаемых ими постов в ЧК. При этом местные партийные организации или ячейки в некоторых местах покровительствует этому или проявляют даже в этом свою инициативу. […] Находя излишним говорить о необходимости оставления ответственных партийных товарищей для работы в провинциальных ЧК, ВЧК настоящим просит Вас, уважаемые товарищи, издать циркуляр по всем провинциальным организациям РКП с указанием необходимости оставления старых работников на занимаемых ими постах в ЧК, кои уже приобрели опыт и знания, необходимые для работы, указав одновременно, что ЧК являются столь же необходимыми органами, как и все прочие [учреждения] нашей Советской республики и что ЧК требует (курсив наш. — С.В.) наиболее ответственных, наиболее преданных делу Революции товарищей»[917].

14 марта наверху было получено большевистское одобрение деятельности комиссии, в самой комиссии организовано контрнаступление, в Подмосковье как наиболее проблемном для чекистов регионе были заложены предпосылки для примирения с ВЧК. Во-первых, 14 марта Бюро ЦК РКП(б) заслушало доклад Ф.Э. Дзержинского «о серьёзности переживаемого момента», который председатель ВЧК закончил несколькими конкретными предложениями. Первое — «объявить ряд местностей, в которых были восстания, на военном положении с восстановлением прав ЧК». ЦК предложил Дзержинскому устроить совещание с председателями исполкомов и сообщить им постановление ЦК, «не подлежащее отмене, о том, что ряд мест, в которых произошли восстания, объявляются (или могут быть объявлены) на военном положении с восстановлением прав ЧК». Сделанное в скобках добавление свидетельствует о фактическом карт-бланше карательно-репрессивным органам. Второе предложение — «потребовать от губкомов, чтобы они вернули лучших товарищей, отозванных из ЧК, к работе в ЧК». Бюро ЦК решило разработать и направить в губернские комитеты циркулярное письмо с соответствующими указаниями. Наконец, третье предложение — об усилении агитации и пропаганды в пользу ЦК, если дословно — «предложить прессе, чтобы дан был ряд статей о положении дел». Помимо соответствующих указаний «Известиям ВЦИК» и «Правде» были приняты решения о закрытии нескольких левоэсеровских газет, ограничении возможностей бывших членов ПЛСР занимать ответственные должности, а также о замене М.Я. Лациса на А.В. Эйдука в Коллегии ВЧК[918]. За изъятием последнего пункта, направленного на установление более плотного контроля над возглавляемым Л.Д. Троцким военным аппаратом (А.В. Эйдук был заместителем председателя Особого отдела), всё это — свидетельство об усилении Всероссийской и местных чрезвычайных комиссий, широкое контрнаступление карательно-репрессивного аппарата на местные советские органы.

Во-вторых, 14 марта, окрылённая успехом ВЧК направила всем губернским ЧК и в копии исполкомам телеграмму, в которой сразу заявила: «В последнее время замечается сильное понижение деятельности чрезвычайных комиссий. На местах многие ответственные работники ЧК вследствие реорганизации и до некоторой степени похода против существования ЧК (курсив наш. — С.В.) забыли стоящие перед ними задачи и свели ЧК на нет. Между тем, положение страны таково, что только при напряжении и усилении деятельности всех абсолютно советских органов мы выйдем из тяжёлого положения. Черносотенные элементы, меньшевики, [эсеры], видя нашу расхлябанность, пользуются ею в своих контрреволюционных целях. Из донесений, поступающих в ВЧК, видно, что врагами пролетариата ведётся усиленная агитация как устная, так и письменная к свержению советской власти»[919]. Более того, якобы «за последнее время» отмечалось «полнейшее игнорирование приказов ВЧК» местными чрезвычайными комиссиями[920]. Несмотря на то, что формально приказ был посвящён усилению работы на железных дорогах, отдельные положения затрагивали основы деятельности местных чрезвычайных комиссий. Так, параграф 5-й предписывал губернским, уездным и ж-д. ЧК «беспрекословно и точно» выполнять «все циркуляры и предписания ВЧК и доносить об их исполнении»[921]. Преамбула, содержание ряда параграфов и концовка документа недвусмысленно указывали на возобновление активности Всероссийской чрезвычайной комиссии и, как следствие, её местных органов.

В-третьих, 14 марта Мосгубисполком заслушал «Доклад отдела Управления [Мосгубисполкома] и [Московской губернской] чрезвычайн[ой] комиссии». МГЧК доложила о решении Московского губернского съезда Советов передать в ведение Московского губернского совета охрану железных дорог на территории губернии, а главное — выступила за слияние Московской городской и Московской губернской ЧК «при условии подотчётности обоим (Московским губернскому и городскому. — С.В.) Советам»[922]. Естественно, по докладу развернулись прения. Заведующий Военным отделом Мосгубисполкома Крутов полагал, что следует «приветствовать стремление объединить обе ЧК», но полагал, что «при этом придётся мириться с конфликтами и интригами», что неизбежно «отразится на работе»[923]. Т.В. Сапронов отнёсся с недоверием к предложению Моссовета: прекрасно зная сверхлояльное отношение Л.Б. Каменева к вождю мирового пролетариата (во все времена, когда тот был в силе, а, учитывая заражение испанкой Я.М. Свердлова и бездействия аппаратов ВЦИК и ЦК РКП(б), было как раз время резкого усиления властного авторитета В.И. Ленина), председатель Московского губернского исполнительного комитета от предложения отмахнулся: «…относительно ЧК Московский совет хочет, чтобы наш[а] ЧК просто влил[ась] в Моск[овскую] ЧК, на что нельзя согласиться, и нужно требовать ответственности объединённо[й] ЧК перед обоими исполкомами»[924]. Т.В. Сапронова поддержал и заведующий Финансовым отделом Мосгубисполкома Семёнов: «слияние […] ЧК нецелесообразно, т.к. хозяином является тот, кто даёт деньги, а на деле, фактически, это приводит к подчинению наших (губернских. — С.В.) организаций — городским»[925]. Заведующий отделом Управления Мосгубисполкома Панкратов заверил, что «при объединении ЧК работа будет проводиться по единому плану с сохранением отчётности обоим исполкомам»[926]. Мосгубисполком всё же внял заверениям и предложил Московской губернской ЧК выработать совместно с МЧК «проект слияния»[927].

Однако подтвердились худшие подозрения: МЧК предложила включить в состав объединённой чрезвычайной комиссии только двух представителей от Московской губернской ЧК. Президиум Мосгубисполкома, несмотря на «единодушное согласие» своих членов на слияние обеих ЧК, предложенный МЧК порядок слияния отклонил, о чём председатель Т.В. Сапронов довёл до сведения Мосгубисполкома на заседании 29 марта 1919 г. в рамках обсуждения вопроса «О слиянии [московских] Горчрезкома и Губчрезкома»[928]. Заведующий отделом народного образования С. Полидоров справедливо заметил, что в условиях надвигавшегося слияния органов управления Москвой и Московской губернией вопрос имел «принципиальное значение», поскольку включение в объединённый орган меньшинства губернских работников приведёт к «совершенно слабой» защите интересов Московской губернии в объединённых органах. Заведующий отделом юстиции Иванов, в развитие предложений С. Полидорова, настаивал на паритетных началах слияния комиссий, независимо от названия (МЧК или Московская губернская ЧК) объединённого органа, однако заведующий финансовым отделом Семёнов в очередной раз доказал, что, несмотря на стремление наркома финансов Н.Н. Крестинского к отмене денег, и в Советской России все по-прежнему решал этот атавизм. «У [МЧК] средств 500 тыс. руб.; у нас же на всю губернию немногим больше, и поэтому при слиянии никакой паритет не оставит нам влияния», не говоря уже о том, что «в Москве было больше работников»[929]. В целом стремление создать единый орган управления Москвы и Московской губернии, по мнению Семёнова, заключалось в «противоестественном поглощении» Мосгубисполкома[930]. Т.В. Сапронов не без иронии заметил: «…если Вы желаете слить ЧК на любых условиях, за чем же стало дело, но имейте в виду, что тут […] говорят об упразднении Губчрезвыч[айки]»[931]. Ответственный за переговоры с московскими чекистами заведующий отделом Управления Мосгубисполкома Панкратов, отметив, что организовать единую ЧК на Москву и губернию будет «сложно»[932], заявил: «Вам нужен паритет? — Вам его дадут, [но] ввиду того, что чрез[вычайные] ком[иссии] — боевой орган с ежеминутной работой, следует в экстренном порядке разрешить вопрос положительно»[933]. Мосгубисполком постановил выработать тезисы, на основании которых можно было бы принять слияние двух ЧК, комиссии в составе председателя исполкома (Сапронова), заведующих отделами: юстиции (Иванова), социального обеспечения (Калинина) и народного образования (С. Полидорова) как «непременного члена»[934].

Как видим, после принятия ВЦИК положения о местных ЧК конфликт с ВЧК советского руководства Московской губернии перешёл в принципиально иную плоскость. Весной 1919 г. взгляды на ВЧК и её местные органы серьёзно изменились, что наиболее ярко отразилось в выступлении С. Полидорова: заведующий отделом народного образования обвинил коллег по Мосгубисполкому в «местничестве» и выдал гениальную фразу об итогах явления, вошедшего в историографию органов государственной безопасности под термином «кризис ВЧК»: «ЧК есть технический орган-выполнитель ЦК (вернее — орган-исполнитель Ленина. — С.В.), потому мы и они (в данном случае — МЧК и Московская губернская ЧК, но с тем же успехом можно было бы сказать ЦК РКП и Мосгубисполком. — С.В.) заинтересованы в создании хорошей, работоспособной чрез[вычайной] ком[иссии]. Характер работы Чрез[вычайной] ком[иссии] говорит также за [создание] единой ЧК»[935].

Несмотря на столкновение с МЧК[936], Московская губернская ЧК продолжала свою работу, причём под плотным контролем Мосгубисполкома[937]. Дискуссия вошла в иное русло, что, впрочем, не означало капитуляции Т.В. Сапронова и других принципиальных противников ведомства Ф.Э. Дзержинского. Позиции критиков ВЧК и её местных органов были серьёзно подорваны, однако в итоге победу, пусть и не нокаутом, а по очкам, одержал В.И. Ленин.

Ценой воссоздания МЧК, оставления Московской губернской ЧК, ряда потерь и компромиссов чрезвычайным комиссиям, и прежде всего Всероссийской, удалось сохранить своё уникальное место во властной системе РСФСР. Вопреки тому, что период открытой контрреволюции остался позади, В.И. Ленин удержал в руках свой карающий меч. Однако, не уступив товарищам по партии, и прежде всего Президиуму ВЦИК во главе с председателем парламента Я.М. Свердловым, контроль над ВЧК, председатель СНК внял «окрику» с мест и оставил органы государственной безопасности на местах на двойном подчинении. Как гениальный политик он не мог не понимать, что от настроения большевиков в Москве и столичном регионе во многом зависит самочувствие его партии в целом, а в ситуации Гражданской войны — судьба «пролетарской революции».

В.И. Ленин одержал серьёзную тактическую победу во внутрипартийной борьбе. Уже в декабре 1919 г. председатель Совнаркома мог себе позволить публично заявить под одобрительные аплодисменты делегатов VII Всероссийского съезда Советов, что «ЧК у нас организованы великолепно»[938].

Глава 2 «То, что наболело у всей партии и у всех фронтов». Военная «оппозиция» на Восьмом съезде РКП(б)

Судя по высказываниям ряда делегатов, В.И. Ленин сформировал общественное мнение первоначально не только против руководства военного ведомства (и лично Л.Д. Троцкого), но и против политики ВЦИК и ЦК (Я.М. Свердлова): так, например, начальник политотдела 8-й армии Р.С. Землячка[939] заявила: «приехав сюда, заходила в ЦК, в[о] [В]ЦИК, [во] Всероссийское бюро военных комиссаров — и повсюду, за исключением Всероссийского бюро военных комиссаров, где меня заслушали, но где ничего не предприняли для того, чтобы что-либо сделать, — в остальных местах меня далее не слушали (курсив наш. — С.В.)»[940]. В.И. Ленин перед открытием военной секции VIII съезда вёл беседы с фронтовыми делегатами относительно сложившейся практики назначения политического руководства фронтов и армий «чуть ли не единолично» Я.М. Свердловым и Л.Д. Троцким[941]. Вождю удалось внушить фронтовым делегатам уверенность, что от их решения зависит судьба Красной армии, а значит и советской власти. Как заметил военком 29-й стрелковой дивизии член партии с 1906 года В.М. Мулин, «на всех съездах, на всех совещаниях, во всей нашей работе мы всегда откладывали все больные вопросы до нашего Восьмого съезда, который все эти недоразумения, все эти тёмные стороны, тормозящие нашу работу, в конечном счёте разрешит и внесёт оздоровляющую струю в дело строительства Красной армии»[942] […] «мы должны начать оздоровление Красной армии с оздоровления всей линии советской политики (курсив наш. — С.В.) во всей России»[943]. Совершенно очевидно, что ко «всей» советской политике ни Л.Д. Троцкий, ни возглавляемый им РВСР особого отношения не имели. Речь шла о линии ЦК РКП(б) и ВЦИК Советов, а следовательно, Я.М. Свердлова как претендента на председательское кресло в первом органе и главы второго.

В.И. Ленин, в т.ч. руками И.В. Сталина, по сути превратил и без того значительную группировку недовольных в настоящую оппозицию[944], которая, несомненно, смела бы Л.Д. Троцкого, если бы не «загадочная испанка».

16 марта 1919 г. Я.М. Свердлов скоропостижно скончался — по официальным данным от гриппа. Это событие внесло серьёзнейшие коррективы в политический расклад Восьмого съезда РКП(б).

В ЦК сразу поняли, что к чему. Как это произошло, сказать трудно. Может быть, в условиях смертельной, как уже знали все, болезни Я.М. Свердлова, вопрос в Центральном комитете удалось решить, что называется, в рабочем порядке. В.И. Ленин аккуратно дал понять Л.Д. Троцкому, что он будет отстранён от руководства армией, и тот смирился с очередной победой основателя партии. Возможно и иное: члены ЦК наблюдали, как в условиях ранения Ленина был избран новый, молодой, вождь; как Старик выздоровел и продемонстрировал недовольство рокировкой в высшем руководстве РКП(б); как через полгода молодой вождь заразился смертельно опасной инфекцией. И тут уж, независимо от природы гриппа, вокруг Ленина объединились все, не дожидаясь специального приглашения: «Да, да, Владимир Ильич! Конечно, Владимир Ильич!» И среди всех поневоле — формальный диктатор.

В любом случае смертельная болезнь председателя ВЦИК и руководителя Секретариата ЦК РКП(б) Я.М. Свердлова позволила В.И. Ленину временно примириться с существованием Л.Д. Троцкого: связанный в РВСР «уздой» из старых большевиков, он особой опасности не представлял. Осознав, что он в ловушке (а в условиях отсутствия Свердлова разделаться с чужаком в партии было нетрудно), Троцкий пошёл на компромисс. После смерти Свердлова оставление его «младшего» партнёра по ЦК у руководства военным ведомством стало выгодно Ленину: к великому несчастию вождя, в армии среди политработников была столь сильна тенденция к дезорганизации, что Ленину из чисто прагматических соображений нередко приходилось поддерживать Троцкого в борьбе с более преданными членами партии.

В планы В.И. Ленина после договора с Л.Д. Троцким входил простой ход — воспользоваться тем фактом, что, по более позднему выражению Н.И. Бухарина, «Восьмой съезд сопровождался вестью о страшной угрозе революции»[945]. Вождь решил снять военный вопрос с повестки дня съезда: 14 марта ЦК РКП(б) рассмотрел сделанное под предлогом наступления колчаковских войск и общего ухудшения обстановки на Восточном фронте предложение Троцкого — его самого и всех армейских делегатов, избранных на VIII съезд, отправить «немедленно на фронты». ЦК принял предложение Троцкого, разрешив военным партийцам остаться в Москве лишь «по особому их ходатайству» — кроме лояльного Троцкому Г.Я. Сокольникова, который и сделал в конечном итоге вместо председателя РВСР доклад по военной политике[946]. И.В. Сталин же передал К.Е. Ворошилову сотоварищи распоряжение «сверху» — Л.Д. Троцкого более не трогать[947]. Видимо, с уточнением из серии: «Так решил ЦК» (как вариант: «Так сказал Ильич»). Если бы решение провели в жизнь, «разгром «военной оппозиции»», очевидно, стал бы в партийной истории эпизодом проходным.

Однако против постановления ЦК активно выступили военные делегаты, и 16 марта Центральный комитет, обсудив почему-то вопрос «О событиях в Петрограде»[948], вынужденно констатировал: «некоторые» военные партийцы называют решение об отправке на фронт «трюком», который «делает совершенно излишним самый вопрос о военной политике»[949]. Л.Д. Троцкий всё отрицал и, предчувствуя недоброе, ещё настойчивей просился на фронт. ЦК под давлением армейских делегатов был вынужден отменить своё решение — дискуссия сторонников регулярной армии с военной «оппозицией» стала неизбежной. Видный большевистский деятель М.П. Томский, вспоминая этот и ему подобные эпизоды насыщенной внутрипартийной жизни, заявил со знанием дела в 1925 г.: «Мы знаем логику фракционной борьбы не хуже каждого большевика в партии, поседели на этом деле […]. На первой стадии, когда вы (конкретно Томский обращался к вождям Новой оппозиции. — С.В.) сеете семена недоверия, шопотки и слушки, вы создаёте расплывчатое мнение, а потом, когда атмосфера накалится, тогда создаются «левые крылья». И когда пытаются затормозить […] радикализм […] уже ничего не выходит»[950]. В 1919 г., следуя терминологии М.П. Томского, сеятелем «слушков» выступил В.И. Ленин, а выпущенный им на волю джин военной «оппозиции» наотрез отказался возвращаться в свою бутылку: на фронт — до выяснения отношений с Л.Д. Троцким.

С.И. Аралов в кой-то веки не покривил душой в своих воспоминаниях, когда указал: «С докладом по военному вопросу на съезде выступил Сокольников. Доклад должен был сделать Троцкий, но, зная отрицательное отношение к себе со стороны большинства военных делегатов, он добился разрешения от ЦК не участвовать в работе съезда и уехал на Восточный фронт, где в то время под Уфой и Пермью шли большие бои»[951]. Председателю Реввоенсовета Республики позволили уклониться от участия в работе верховного органа РКП(б): решение об его «немедленном» отъезде на Восточный фронт оставили в силе[952], а вот одному из лидеров военной оппозиции В.М. Смирнову (его, если верить С.И. Аралову, «называли тогда […] главоппозиционером»[953]), напротив, разрешили «остаться согласно его просьбы в Москве»[954]. Перед отъездом Л.Д. Троцкий встречался со своими сторонниками и давал им ценные указания. Г.Я. Сокольникову как докладчику он передал уточнённые тезисы «Наша политика в деле создания армии»[955]. По мнению Д.А. Волкогонова, Л.Д. Троцкий особенно рассчитывал на А.И. Окулова, который ещё не успел приехать в Москву с фронта. Председатель РВСР даже специально запросил по прямому проводу осиротевшего после кончины руководителя Секретариата ЦК РКП(б) С.И. Аралова: «Прибыл ли т. Окулов? Так как мне придётся уехать до съезда, я хотел бы условиться с т. Окуловым относительно поведения на съезде…»[956]В 1927 г., критикуя сталинский внутрипартийный режим, Л.Д. Троцкий заявил: «Ложь, будто опасность войны или даже война исключают самодеятельность партии, обсуждающей и решающей все вопросы, направляющей и проверяющей все свои органы снизу доверху. Если бы враг оказался в 80 км под Москвою, то самодеятельность партии нужна была бы в десять раз большая, чем при других условиях»[957]. К чему тут мнение Троцкого о действиях сталинско-бухаринского руководства в условиях военной тревоги 1927 года? — Оно очень уместно как свидетельство демагогии Троцкого, который в 1919 г. предпочёл уклониться от дискуссии по военному вопросу под предлогом опасного положения на фронте.

16 марта Л.Д. Троцкий написал в ЦК: «Тов. Сокольникову поручен доклад о нашей военной политике. Я, с[о] своей стороны, очень настаивал бы на том, чтобы т. Окулову был предоставлен дополнительный доклад с таким разграничением, что т. Сокольников дал бы общую принципиальную характеристику нашей политики, [а] т. Окулов представил бы в свете указанной принципиальной оценки очень поучительный, важный материал из жизни армии, особенно относительно судьбы формирований и зависимости от способов формирований, о роли военных специалистов в армии и о коммунистах в армии»[958]. Иными словами, председатель РВСР попытался перестраховаться, предложив назначить содокладчиком по военной политике преданного А.И. Окулова, но ЦК откровенно абсурдное предложение отверг, согласившись лишь предоставить Окулову возможность «выступить с обычной речью в 15 минут», пообещав, впрочем, поддержать «требование о продлении ему времени»[959].

В соответствии с уставными нормами, содоклад по военной политике ЦК РКП(б) предоставил В.М. Смирнову как одному из главных оппонентов Л.Д. Троцкого в армии[960]. Содоклад в партии был традиционной формой оппозиционных выступлений, он означал несогласие с линией официального докладчика от Цека, в более позднее время — Политбюро ЦК[961]. 17 марта 1919 г., буквально на следующий день после смерти Я.М. Свердлова, свершилось чудо: «в отмену» принятого днём ранее решения Пленум ЦК РКП(б) постановил «военный вопрос не ставить первым»[962] и оставить первоначальный порядок дня, а именно: «отчёт ЦК, Программа, Интернационал, военная политика, работа в деревне, организационный вопрос, выборы»[963].

Военный вопрос остался самостоятельным пунктом съездовской повестки дня, однако пленарное заседание было заменено на секционное. Напрасно: даже К.К. Юренев, по должности бывший одним из основных объектов критики со стороны военных делегатов, публично посетовал, что в рассмотрении вопроса примут участие не все делегаты[964].

Л.Д. Троцкий, наконец, использовал для укрепления собственных позиций средства массовой информации в полном объёме: его интервью «К VIII съезду Коммунистической партии» вышло 17 марта в газете поезда председателя РВСР «В пути», а на следующий день, 18 марта — в «Известиях ВЦИК» (не в «Правде»!).

В интервью 1919 г. Л.Д. Троцкий, по его словам, «тем охотнее» отвечал на вопросы, что лично он, якобы «к сожалению»[965], не мог «принимать участие в партийном съезде, который будет иметь исключительное значение и на котором будет в частности подвергаться обсуждению работа военного ведомства»[966]. После довольно серой преамбулы по вопросу о Программе партии Троцкий перешёл к организационному вопросу, признав, что работа аппарата ЦК РКП(б) была, как справедливо отмечали партийцы, «чрезвычайно несовершенной»[967], указал на необходимость абсолютно «спокойным и деловым образом обсудить, какие на этот счёт можно ввести улучшения, какие личные произвести перегруппировки, чтобы придать партийной организации больш[ую] стройност[ь]»[968]. Кроме того, Троцкий обратил внимание на то, что в речи «Памяти Свердлова» он назвал «обеспечением завтрашнего дня революции»: на внешние факторы работы аппарата ЦК РКП(б), определившие «все новые и новые комбинации»[969]. По сути, несмотря на детальное указание на причины отсутствия в аппарате ЦК «систематической» работы, это можно признать свидетельством посмертного предательства соратника по Центральному комитету — Я.М. Свердлова (Л.Д. Троцкий, как в XIX в. П.П. Пестель, сдавал своих сторонников с лёгкостью неимоверной), призванного отвлечь внимание от главного вопроса, ради которого, собственно, председатель РВСР и дал интервью — военного. Л.Д. Троцкий, признав этот вопрос вроде бы «острым»[970], тут же сделал заявление из серии, что «на Шипке всё спокойно». Вторично повздыхав о необходимости отъезда на фронт «с согласия Центрального комитета», председатель РВСР, не моргнув и глазом, взялся уверять читателей, что он не испытывал ни малейшего «беспокойства насчёт военного решения партии относительно дальнейшего строительства армии»[971]. Впрочем, не то, что все большевики, но все советские читатели «Известий ВЦИК» за последние три месяца прекрасно себе представляли, что в заявления Троцкого едва ли верил он сам. Далее в интервью следовало обоснование позиции высшего руководства РККА: «Силой обстоятельств мы в военном ведомстве вынуждены были сосредоточить главные усилия, наибольшее количество работников в партии и значительные материальные средства страны» и приобрели «большой опыт»[972]. На критику в адрес РВСР и его лично Троцкий ответил, что правильность установок военного ведомства в результате «наиболее острой борьбы различных тенденций» доказал «опыт», поскольку «испытание огнём есть, несомненно, самая неоспоримая проверка, какая [только] может быть»[973]. Сей блестящий аргумент был без сомнения достоин дельфийского оракула. «Некоторые товарищи, — с явным преуменьшением масштаба военной «оппозиции» заметил нарком, — считали сперва (и продолжали считать. — С.В.), что армию нужно строить в виде хорошо сколоченных партизанских отрядов, каждый из которых построен совершенно правильно, т.е. при необходимой пропорциональности различных родов оружия, но все эти отряды должны действовать более или менее независимо друг от друга. Такова была широко распространённая точка зрения в эпоху, последовавшую за разрывом Брест-Литовских переговоров»[974]. Однако к Восьмому съезду РКП(б), справедливо заметил Троцкий, «от прежней и принципиальной постановки вопроса: чисто партизанские отряды с революционными рабочими во главе, без участия военных специалистов, без попытки создания централизованных армейских, фронтовых и общегосударственных аппаратов командования — […] не осталось и следа»[975]. От прежней постановки вопроса «следа» действительно не осталось, но военные партийцы весной 1919 г. поставили новые вопросы, не менее важные, чем те, что стояли перед большевиками на их VII Экстренном съезде РКП(б) весной 1918 года.

Описание действительных настроений военных партийцев во время и сразу после Седьмого съезда было разбавлено откровенной ложью наркома о том, что «многие из наиболее серьёзных и ответственных работников партии, которые уезжали на фронт в качестве решительных противников нашей военной системы, в частности и в особенности [выступая против] привлечения кадрового офицерства на ответственные посты, после нескольких месяцев работы стали убедительными сторонниками этой системы»[976]. Почему-то председатель РВСР не привёл фамилии ни одного видного партийца, который бы принял его политику в военном ведомстве за год между съездами. Заверение Троцкого, что он «лично не зна[л] ни одного исключения»[977], при этом абсолютно правдиво: исключения не было за отсутствием правила.

Военная оппозиция по итогам «личного» заявления председателя РВСР вообще могла обвинить наркома в незнании либо в нежелании знать положение дел в собственном ведомстве. Завершало песнь о единстве в военных рядах РКП(б) более чем сомнительное заявление: «Разумеется, среди товарищей, отправляющихся на фронты, было немало случайных элементов и даже прямо авантюристов, у которых в тылу под ногами слишком нагрелась почва и которые, пробравшись правдами и неправдами в ряды партии, пытались затем разыграть из себя руководителей и военных начальников на фронтах. Столкнувшись там с твёрдым режимом, а то и с прямыми репрессиями, такие элементы, разумеется, поднимали вопль негодования против нашего (установленного якобы большевистским Центральным комитетом, а вернее Троцким со Свердловым. — С.В.) военного режима. Разумеется, они составляют меньшинство и на их критике питается недовольство в известных кругах партии против военного ведомства»[978]. Наиболее скептически настроенные военные партийцы, таким образом, призвались «авантюристами», примазавшимися к партии. И наконец, завершал все это сваливание с больной головы на здоровую патетический пассаж, в котором всё-таки присутствовала доля истины: «Причины этому недовольству шире. Армия поглощает сейчас огромные силы и средства, нарушая законы и интересы работы в других областях. Товарищи, работающие в Красной армии, находясь всегда под повелительным давлением её нужд и потребностей, оказывают в свою очередь давление иногда в крайне резкой форме на работников и учреждения других ведомств. Это вызывает, в свою очередь, обострённую реакцию со стороны этих последних. Война — это суровое и тяжёлое дело, особенно когда ведёт её истощённая страна, переживающая революцию и ставящая перед рабочим классом необъятные задачи во всех областях. Недовольство (здесь и далее в цитате курсив наш. — С.В.) тем фактом, что армия и война эксплуатируют и истощают страну, ищет для себя путей выхода и далеко не всегда направляется по адресу. Так как самого факта необходимости Красной армии и неизбежности ведения навязанной нам войны отрицать нельзя, то остаётся нападать на методы и систему»[979]. И это после постановлений ВЦИК от 2 и 30 сентября и 30 ноября 1918 г., в соответствии с которыми вся страна объявлялась военным лагерем, а все её силы и средства направлялись на нужды обороны. Если вникнуть в суть интервью, то совершенно очевидно: Троцкий отвлёк внимание читателей второстепенными вопросами, решительно ничего не ответив военной оппозиции и по сути даже не признав самый факт её существования.

В заключение Л.Д. Троцкий обрушился на составленную под руководством бывшего левого коммуниста Е.А. Преображенского резолюцию Уральского областного комитета РКП(б), критика военной политики в которой носила, по мнению наркомвоена, «беспредметный, случайный, бесформенный характер» и сводилась к «кроткому брюзжанию». За последнюю дефиницию председатель РВСР всё же просил у уральцев прощения, хотя не понятно, не относилось ли извинение председателя РВСР к прилагательному «кроткое». Л.Д. Троцкий сделал очень сомнительный контрвыпад: «Было бы хорошо, если бы съезд спросил у Уральского областного комитета, сколько именно он создал красных офицеров, какой процент коммунистов среди уральских красных офицеров, каково качество частей, созданных Уральским областным комитетом, в чём их преимущество перед красными полками, созданными в других местах. Должен по чистой совести сказать, что такого преимущества не оказалось бы налицо»[980]. По «чистой совести» Троцкому следовало бы вспомнить своё же собственное высказывание, сделанное в самом начале интервью в оправдание не особенно удачной постановки работы в аппарате ЦК РКП(б): «Советская республика за 17 месяцев своего существования сперва расширялась, потом сужалась, потом расширялась — эти процессы не могли быть предвидены, разумеется, никаким Центральным комитетом. Совершались они с чрезвычайной быстротой и вызывали прямые организационные последствия: в первый период — стихийную разброску партийных сил по всей расширяющейся территории Советской России, затем столь же стихийное сосредоточение сил в пределах Великороссии, затем опять столь же быстрое рассеивание их по освобождающимся областям, причём в этот последний период распределение партийных сил проводилось уже с несомненно большей планомерностью»[981]. Иными словами, Уральский областной комитет РКП(б), равно как и могущественные Московский и Северный областные комитеты партии, равно как и другие обкомы, не занимались самостоятельными формированиями, они обескровливались отправкой партийцев в армию.

Не будет большим преувеличением тезис о том, что наиболее сознательные части Л.Д. Троцкого на самых критических направлениях составляли военные партийцы, которых сам В.И. Ленин, вопреки позиции Г.Е. Зиновьева, Е.Д. Стасовой и ряда других членов Центрального комитета партии, отправлял на убой с одной-единственной целью — спасения первой в мире социалистической республики. Наконец, Л.Д. Троцкий договорился до предложения «товарищам критикам слева», которое он-де уже «не раз» озвучивал: «если вы считаете, что наш метод формирования плох, создайте нам одну образцовую дивизию вашими методами, подберите ваш командный состав, дайте вашу постановку политической работы; военное ведомство придёт вам на помощь всеми необходимыми средствами»[982]. Следует заметить, что именно этого добивались от Л.Д. Троцкого не далее, как несколько месяцев назад, С.К. Минин и К.Е. Ворошилов. Они как раз и подобрали свой командный состав, поставили ворошиловскую группу войск по-своему. Только постановление ЦК РКП(б) от 25 декабря 1918 г. о сворачивании развернувшейся после осенней статьи старого большевика Т.С. Хвесина о вреде реввоенсоветов как коллегиальных органов военной дискуссии[983] и непосредственное начало Восьмого съезда позволили Л.Д. Троцкому дать столь сомнительные объяснения по поводу «беспредметной и бесформенной»[984] критики Уральского обкома без риска получить отвод всех своих аргументов. Правда, тут следует ещё раз отметить, что председатель РВСР напечатал своё интервью всё же не в «Правде», как уралец Е.А. Преображенский, а в «Известиях ВЦИК», что было определённым знаком для членов РКП(б).

Одна мысль Л.Д. Троцкого, на которую его натолкнули многочисленные слезницы военных специалистов, впрочем, могла показаться наиболее трезвомыслящей части партийцев вполне здравой: «общая политика контроля» над военспецами не должна была «вырождаться в систему мелочности и придирчивости» и выталкивать «хороших работников из советского режима», поскольку было невозможно «призвать к ответственной работе тысячи и тысячи людей и сказать им: «Мы вас поддерживаем пока что, а затем, при первой оказии, заменим». Это бессмысленно и до последней степени вредоносно»[985].

В завершение Троцкий высказался по вопросам, которые он окрестил «деталями»[986] (прекрасно зная пословицу о том, кто именно «кроется в мелочах»): об окладах и уставах. Первый вопрос имел чисто моральное значение: повышенные ставки военным специалистам были не чем иным, как демонстрацией доверия к бывшим офицерам со стороны высшего военного руководства, поскольку в условиях неизменно прогрессировавшей инфляции оклады не играли решительно никакой роли: с точки зрения материальной жизненно-важный интерес, как это подчёркивают зарубежные историки, представлял продовольственный паёк[987]. Не останавливаясь подробно на первом вопросе, Троцкий перешёл сразу ко второму, поскольку, вопреки его заявлениям, вопрос этот был первостепенным. Для начала председатель РВСР был вынужден частично признать правоту оппонентов: «Некоторые товарищи ищут прорехи в уставах. Не сомневаюсь, что прорехи есть. Отдельные пункты попали явно зря и подлежат устранению»[988]. Но потом опять принялся фарисействовать: «Весьма желательно, чтобы все заинтересованные товарищи на опыте проверяли новые уставы и по поводу отдельных пунктов сообщали свои письменные соображения, вносили бы поправки, изменения и прочее. Весь этот материал ускорит необходимую переработку уставов и позволит нам создать действительно красный устав, отражающий нашу армию. Но и в этой области при добросовестном и деловом отношении к вопросу нет никакой возможности конструировать какие-либо принципиальные разногласия»[989].

В этом пассаже информация была направлена в каждом слове: при таком подходе военные партийцы должны были в строго бюрократическом порядке направлять свои пожелания высшему военному руководству, а РВСР — в подчинённые ему органы (такие, как Всероссийское бюро военных комиссаров, которое, по признанию председателя этого органа К.К. Юренева, было отнюдь не на высоте положения и чей печатный орган прикрыли, в т.ч. и за полной никчемностью, или Военно-законодательный совет, подконтрольный заместителю Троцкого Э.М. Склянскому, работавший крайне медленно и вызывавший тем самым систематическое учреждение «междуведомственных комиссией» по борьбе с бюрократией в нём) скрупулёзно эти пожелания анализировать. И ни в коем случае военные партийцы не должны были отстаивать свои позиции на страницах партийной печати. В условиях революционной эпохи 1917–1919 да и последующих годов представить себе нечто подобное совершенно невозможно.

В заключение своего во всех отношениях выдающегося интервью Троцкий «ещё раз» повторил: «лучшие партийные работники», направленные ЦК РКП(б) «в разное время на самые ответственные посты, на всех фронтах принимали и принимают самое активное и непосредственное участие в выработке политики военного ведомства. Именно потому, что обстоятельства заставили партию сосредоточить в Красной армии огромное количество своих сил, политика военного ведомства меньше, чем всякая иная, может быть личной или хотя бы ведомственной политикой. Здесь в полном смысле слова создалась коллективная рабочая партия под общим руководством Центрального комитета (если бы Троцкий решился на такую фразу в 1920-е гг., он был тут же столкнулся со сталинским обвинением в создании альтернативного ЦК. — С.В.). Я ни на минуту не сомневаюсь, что съезд признает основы этой политики, проверенной опытом и давшей положительные результаты». Тут Троцкий был прав, правда, «опыт» и «результаты» были «положительно» не при чём: теперь за спиной у высшего военного руководителя стоял даже не Свердлов: Ленин. На последнее предложение интервью: «Уезжая с согласия Центрального комитета на фронт, я через посредство вашей газеты братски приветствую товарищей делегатов», последние могли ответить в тон Троцкому.

В интервью Л.Д. Троцкого не было ответа на главное обвинение его как высшего военного руководителя, а именно обвинение В.Г. Сорина в разжигании председателем РВСР террора в отношении не буржуазии и её наймитов, а в отношении военных комиссаров, которые, в свою очередь, сами вынужденно проводили политику террора и запугивания в отношении бойцов и политработников РККА[990]. Этой манипуляцией Л.Д. Троцкого сознанием партийных масс немало способствовала и бездарная постановка вопроса Уральским областным комитетом РКП(б), утопившем главное во второстепенном. Л.Д. Троцкий лишь воспользовался тезисами, озвученными Е.А. Преображенским, для окончательного запутывания советских читателей, потерявших за многочисленными словесами суть разногласий.

Следует признать, что интервью Л.Д. Троцкого 17–18 марта 1919 г. вышло аккурат к Восьмому съезду РКП(б). Опубликование программной статьи в самый последний момент стало одним из коронных номеров Троцкого: так, его скандально известная брошюра «Новый курс» была выпущена в день открытия XIII конференции РКП(б) 16 января 1924 года.

18 марта 1919 г. В.И. Ленин в Политическом отчёте Центрального комитета заявил: «Мы живём […] в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистскими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит. А пока этот конец наступит, ряд самых ужасных столкновений между Советской республикой и буржуазными государствами неизбежен. Это значит, что господствующий класс, пролетариат, если только он хочет и будет господствовать, должен доказать это и своей военной организацией. Как классу, который до сих пор играл роль серой скотины для командиров из господствующего империалистического класса, […] решить задачу сочетания […] нового революционного творчества угнетённых с использованием того запаса буржуазной науки и техники милитаризма в самых худших их формах, без которых он не сможет овладеть современной техникой и современным способом ведения войны? […] Когда мы в революционной Программе нашей партии писали […] о специалистах, мы подытоживали практический опыт нашей партии по одному из самых крупных вопросов. Я не помню, чтобы прежние учителя социализма, которые очень многое предвидели в грядущей социалистической революции […], высказывались по этому вопросу. Он […] встал только тогда, когда мы взялись за строительство Красной армии. […] Это противоречие, стоящее перед нами в вопросе о Красной армии, стоит и во всех областях нашего строительства»[991]; «мы неизбежно должны были использовать помощь [специалистов старых времён], которые предлагали нам свои услуги […]. В частности возьмём вопрос об управлении военным ведомством. Здесь без доверия к штабу, к крупным организаторам-специалистам нельзя решать вопрос. В частности у нас были разногласия по этому поводу, но в основе сомнений быть не могло. Мы прибегали к помощи буржуазных специалистов, которые насквозь проникнуты буржуазной психологией и которые нас предавали и будут предавать ещё годы. Тем не менее, если ставить вопрос в том смысле, чтобы мы только руками чистых коммунистов, а не с помощью буржуазных специалистов построили коммунизм, то это — мысль ребяческая»[992].

Люди, искушённые в политических интригах, могли сделать из указанного фрагмента следующий вывод: Ленин либо уже поддержал Троцкого, либо ожидал, что председателя РВСР поддержат и другие — более открыто. Но проблема заключалась в том, что тонких политиков на съезде было немного, а вот людей искренне не выносивших Троцкого или настроенных против человека, «вчера только» (выражение Сталина) вступившего в ленинскую партию — большинство.

На следующий день председатель Всероссийского бюро военных комиссаров (Всебюрвоенком) и в 1917 году один из лидеров «межрайонки» — наряду с Троцким — К.К. Юренев попытался перенести военный вопрос в основную повестку. Председатель Всебюрвоенкома, зная по опыту доклада Сталина и Дзержинского о готовящемся наступлении на Троцкого и его сторонников и прежде всего самого Юренева, начал с вопроса «о военной части Программы». Напомнив собравшимся о сделанном Лениным докладе Центрального комитета, в котором в числе других был освещён и военный вопрос, Юренев посетовал, что вокруг этого вопроса оппозиционеры не развернули дебаты, и, «хотя военный вопрос и стоит в порядке дня самостоятельно, но он не будет обсужден пленумом съезда сколько-нибудь широко, т.к. главная работа будет вестись в секции». Юреневу не понравился 7-й пункт проекта Программы РКП(б), предложенный на утверждение съезда — о задачах в области военной политики. Этот пункт распадался на две части. Первую часть, отрицавшую выборность командного состава в Красной армии, Юренев признал правильной, а вторую часть — «на редкость неудачной», чреватой «всевозможными последствиями, совершенно […] нежелательными». Юреневу не понравилась расплывчатость следующей формулировки: «Возможная комбинация выборности и назначения диктуется революционной классовой армии исключительно практическими соображениями и зависит от достигнутого уровня формирования, степени сплочённости частей армии, наличия командных кадров и т.п.». Юренев признал необходимость принятия такой Программы, которая станет инструкцией для местных работников (и прежде всего коммунистов). Поэтому председатель Всебюрвоенкома как сторонник регулярной армии предложил «прямо сказать, что выборным командным должностям в Красной армии в данный период нет места» и вообще — «нечего уклоняться от прямого ответа и говорить о возможных комбинациях». Таким образом, Юренев прямо заявил: военной оппозиции «нет места», а ЦК следует воздержаться от политеса.

Естественно, седьмой пункт предлагалось «изменить в том смысле, что требование выборности командного состава в условиях, когда власть находится в руках рабочих и крестьян, является ненужным и вредным». В противном случае, предупреждал председатель Всебюрвоенкома, вторая часть этого пункта будет «великолепно использована» оппозицией[993]. Для чего именно — выступавший не уточнил, но это и без того было ясно как день: для развала вооружённых сил.

Л.Д. Троцкий не зря просил назначить содокладчиком А.И. Окулова: тот очень умело прошёлся по военной «оппозиции». В РГАСПИ отложился экземпляр стенограммы заседания военной секции с пометами К.Е. Ворошилова, который не мог простить А.И. Окулову третирования на Южном фронте осенью 1918 года. Первый выделенный в стенограмме фрагмент: «Здесь не однажды пытались доказать, что военные специалисты есть какой-то класс, это, конечно, недопустимейшая по легкомыслию постановка вопроса. Военные специалисты есть известный слой служи[л]ой интеллигенции, раздел всей судьбы её в зависимости от колебания общего политического положения»[994]. Относительно «Пермской катастрофы» Красной армии, когда провал на Восточном фронте, и прежде всего в 3-й армии, был использован Лениным для проведения массированной атаки на Свердлова и Троцкого[995], Окулов произнёс на заседании: «наша армия […] имела 76.000 солдат, 50.000 штыков и сабель, а противник имел 26.000; наша армия имела 256 орудий, а противник — 70, наша армия имела 1000 пулемётов, а противник — 100. А мы топтались на месте, истекая кровью, безо всякой возможности двинуться вперёд, потому что отсебятина парализовала боевую энергию армии». На полях помета Ворошилова: «Враньё!»[996] Пол-листа ниже, Окулов: «если перейдём к хозяйственному положению армии, то тут вы увидите ту же самую фантасмагорию. Я опираюсь на цифры и документы, которые хранятся в ЦК. Одна из дивизий, Стальная (Д.П. Жлобы. — Авт.), по ведомости считает 8400 человек, по сведениям хозяйственного управления она получила снабжение на 20.000… Вы можете из этого заключить, какой безумнейший, недопустимый, хозяйственный развал царствовал в этой армии. В общем, картина снабжения в этой армии получилась такая: штыков и сабель — 45.000, на довольствии — 119.000, а всего на 45.000 фактических бойцов кормили 150.000 лодырей. Эта армия подала ведомость на год в 1 млрд руб., а на четыре мес[яца] — 323 млн. Это при 4,5 снабжения, получаемого готовым из центра». Ворошилов прокомментировал на полях: «Сплошная и глупая болтовня и ложь услуж[ливого] дурака»[997]. Примечательно, что настолько эмоциональных и многочисленных помет на стенограммах других выступлений Ворошилов не оставил. Окулов в 1918 г. на Южном фронте и в его 10-й армии не зря довёл Ворошилова до белого каления.

Г.Я. Сокольников получил слово для доклада на четвёртом заседании съезда и отметил неизбежность «переходных моментов», без которых «не может быть создано никакое пролетарское государство». В плане Красной армии официальных, «этикеточных», если по Г.Е. Зиновьеву, дискуссионных вопросов оказалось три: о привлечении военных специалистов, о выборности командного состава, о правах коммунистических ячеек в армии[998]. В характеристике привлечения военных специалистов Сокольников сделал чёткий выпад в сторону Сталина и его соратников по Северокавказскому военному округу: «там, где военные специалисты были привлечены, где была проведена реорганизация партизанской армии в армию регулярную, там был[и] достигнут[ы] устойчивость фронта [и] военный успех. И наоборот, там, где военные специалисты не нашли себе применения, где присланных из центра военных специалистов отсылали обратно или сажали на баржу, как это было в Кавказской армии (так в тексте. — С.В.), там мы пришли к полному разложению и исчезновению самих армий […]: они разложились на наших глазах, не вынеся первого серьёзного напора со стороны врага»[999]. Постановка старых, а не выборных, командиров признавалась оправданной, т.к. «рядом с командиром» стоял «комиссар»[1000]. Расширение прав местных коммунистических ячеек называлось неправильным, т.к. оно приводило к передаче управления армией и контроля над всей армейской работой «в руки тех коммунистов, которые в качестве рядовых служащих в армейских учреждениях» находились «на территории армии и фронта»[1001]. Естественно, следовало озаботиться о подготовке своего, красного, командного состава, однако Сокольников призвал товарищей по партии взглянуть правде в глаза: первые выпуски красных офицеров были подготовлены «не вполне удовлетворительн[о]»[1002]. Наконец, проявив себя в качестве талантливого оратора, Сокольников попытался переключить внимание собравшихся с изменивших военных специалистов, не представлявших особой угрозы, на действительно серьёзную проблему — о необходимости достижения мира со средним крестьянством, призвав «нейтрализовать мелкособственнические элементы и сделать нашу Красную армию сознательным, могучим оплотом коммунистической революции»[1003]. В целом достаточно удачно раскритиковав одну часть оппозиции, которая была сгруппирована вокруг С.К. Минина и К.Е. Ворошилова, Сокольников приплёл к врагам дисциплины в Красной армии и другую, оформившуюся вокруг РВС 5-й армии и лично B.М. Смирнова. Напрасно: подтасовка фактов не осталась незамеченной. На заседании военной секции Смирнов, зная, что устами члена Реввоенсовета Южного фронта глаголет Троцкий, не преминул заметить, что доклад походил на «сочинение на заданную тему», автор которого «в поте лица трудился» над совершенно голословным обвинением в «проповед[и] партизанщин[ы]» Смирнова сотоварищи[1004].

Заседания военной секции проходили с 20 по 21 марта 1919 года[1005]. Формально полемика на них развернулась вокруг двух вопросов — о привлечении военных специалистов и об уставах РККА. Впоследствии (1940), когда все советские граждане прекрасно знали, что Л.Д. Троцкий — «злейший враг советской власти», бывший военный «оппозиционер» Е.М. Ярославский объяснял все партийной пастве на редкость просто: «Делегаты жаловались на слепое доверие, которое Троцкий и его приближённые оказывали военным специалистам. Фактически Всероссийский главный штаб, состоявший исключительно из старых военных специалистов, работал бесконтрольно, вследствие чего история Гражданской войны знает много случаев измен генштабистов. Троцкий слепо доверял генштабистам (это не так. — С.В.), потому что сам-то Троцкий [действовал] во вред советской власти […]. Взять хотя бы такой вопрос, как вопросов об уставах. Уставы вырабатывались Всероссийским генштабом (здесь и далее в цитате имеется в виду Всероссийский главный штаб. – С.В.). Ни малейшей попытки привлечь к выработке и обсуждению этих уставов военных коммунистов не было. Уставы просто копировались со старых уставов царской армии. Военные работники протестовали против таких уставов. Троцкий же целиком поддерживал генералов из Всероссийского генштаба»[1006]. В действительности, даже с поправкой относительно целей Л.Д. Троцкого, всё обстояло значительно сложнее.

Завесу над реальной подоплёкой приподнял в ходе дискуссии активный деятель военной «оппозиции» Ф.И. Голощёкин, входивший в число близких уральских соратников Я.М. Свердлова[1007]. По мнению исследователя М.А. Молодцыгина, Голощёкин, отвечая на критику «ярого противника Троцкого» — Сталина, уловил его «истинные убеждения. «Устав есть только отражение всей военной политики за последнее время, — утверждалось в выступлении Голощёкина, — и мы вовсе не упрекаем ЦК за его политику в военном вопросе… Мы упрекаем ЦК, что он упустил из своих рук организацию армии»…»[1008] Иными словами, речь шла не об уставах вообще, а об уставах как выражении военной политики ЦК РКП(б) и высшего военного руководства. Плетение словес прикрывало важнейший вопрос, который, на первый взгляд, имел в дискуссии второстепенное значение. М.А. Молодцыгин обозначил этот сюжет как «недостатки в работе центральных органов и лично председателя РВСР»[1009]. Сторонник Троцкого Г.Я. Сокольников заявил прямо: «для нас был вопрос ясный, что дело идёт не только о свержении прежнего курса политики», но и об изъятии высшего военного руководства «из рук т. Троцкого»[1010].

Если на съезде Г.Я. Сокольников переключил внимание делегатов на проблему превращения среднего крестьянина как мелкого собственника в красноармейца, то военный «оппозиционер» Г.И. Сафаров на вечернем заседании секции 20 марта так же ловко вернул дискуссию в прежнее русло. Подтвердив правильность тезиса Сокольникова о том, «основной вопрос», стоявший на повестке дня, заключался не в роли военных специалистов, а в «овладении той огромной массой среднего крестьянства», которая составляла костяк Красной армии[1011], Сафаров обратил внимание на возможность использования красноармейцев бывшими офицерами из мелкобуржуазной среды для отстаивания собственных «корыстных, […] классовых интересов»[1012]. Поэтому, по заявлению Сафарова, была необходима стройная система политических отделов во главе не со Всебюрвоенкомом как организацией с «довольно неясными»[1013], по определению военного «оппозиционера» А.Ф. Мясникова, функциями, а с неким «филиальным отделением ЦК»[1014]. Таким образом, военная оппозиция настаивала на максимальной подконтрольности Красной армии Центральному комитету и большевистской партии в целом.

А.Ф. Мясников на том же вечернем заседании военной секции 20 марта высказался по сути военного вопроса: «Говорят, что по военному вопросу у нас имеются, с одной стороны, ЦК партии, а с другой — оппозиция. Я нахожу, что оппозиции в военном вопросе вообще нет. У нас военный вопрос и военная политика развиваются зигзагообразно. Сам ЦК партии, и в частности т. Троцкий, постоянно меняет свою точку зрения»[1015]. Мясников обозначил основную претензию оппозиции к наркому (которую, впрочем, тут же утопил в рассуждениях о порядке привлечения военспецов). Она заключалась в том, что Троцкий как высший военный руководитель и ЦК РКП(б) как защитник Троцкого меняли военную политику партии по собственному усмотрению/произволу — без учёта мнения старых большевиков, занимавших ответственные посты в армии и имевших, по собственному убеждению, право на участие в выработке военной политики.

Е.М. Ярославский и вовсе не отказал себе в удовольствии открыто поиздеваться над председателем РВСР: «У нас на съезде отсутствует самый крупный деятель по армии т. Троцкий. Может быть, он бы более талантливо защищал те предложения, которые он выдвигает. Но ещё до съезда было видно, что т. Троцким овладели серьёзные сомнения», которые заключались в учреждении Ордена Красного Знамени и в переработке нескольких уставов. По заявлению Ярославского, когда Троцкому указали «на целый ряд» положений этих уставов, «он был чрезвычайно поражён, что он их утвердил»[1016]. Ярославский намекнул на уклонение Троцкого от дискуссии и предпринятые председателем РВСР в преддверии съезда лихорадочные попытки исправить серьёзные промахи, допущенные им лично и Наркоматом по военным делам в целом. Последний был также подвергнут серьёзной критике, особенно «целый ряд […] самых противоречивых распоряжений», исходящих от центральных военных органов: Всероссийского главного штаба, Высшей военной инспекции, Всероссийского бюро военных комиссаров, толком не ведавших, в чём состояли их функции, и работавших донельзя бюрократично[1017] (по определению старого большевика, «отвратительно»[1018]). По мнению Ярославского, всю политическую работу в армии должен был проводить ЦК РКП(б)[1019]. Подчеркнём, что Е.М. Ярославский был человеком, который имел самый длительный опыт партийной работы в армейской массе[1020] (в среде офицеров Генерального штаба — Л.Б. Красин[1021]): именно он, в частности, первым поставил на партийном форуме 1906 г. вопрос о необходимости поручить ЦК «в самом ближайшим будущем» созвать «всероссийский съезд военных организаций»[1022] и добился принятия соответствующей резолюции[1023]. Именно этот большевистский деятель, склонный в 1920–1930-е гг. к безбрежному словоблудию, в числе первых осознал после подавления Декабрьского вооружённого восстания в Москве в 1905 г. всю важность планомерной, а не носящей «курстарнический характер»[1024] партийной (и отнюдь не только агитационной) работы в царской армии. В годы Гражданской войны Ярославский, видимо, как мало кто другой понимал всю важность установления плотного партийно-политического контроля над советскими вооружёнными силами.

Вечером 20 марта 1919 г. Ф.И. Голощёкин прямо, по-большевистски, обвинил Л.Д. Троцкого в незнании положения на фронтах, а центральный аппарат управления РККА и непосредственно высших руководителей армии — в дезорганизации фронта: «Мы не […] против специалистов, мы говорим обо всей системе. […] У нас имеется Реввоенсовет [Республики], дающий приказы, имеется Высшая военная инспекция (которая воспринималась не как составная часть центрального военного аппарата, а как нечто самостоятельное. — С.В.), имеется Совет Обороны, предреввоенсовета [Троцкий], дающий приказы из поезда (как барин. — С.В.), и [председатель Высшей военной инспекции] Подвойский, тоже [по примеру председателя РВСР] дающий [приказания] из поезда»[1025]. Характерная деталь: РВС Республики и Высшая военная инспекция были названы вместе со своими председателями — Л.Д. Троцким и Н.И. Подвойским, а Совет Обороны без такового — то ли деятельность этого органа ещё не успела вызвать особого раздражения военных делегатов, то ли (и это наиболее вероятно) Ф.И. Голощёкин не решился критиковать В.И. Ленина. Впрочем, в чей «огород» метнул камень уралец, собравшиеся поняли прекрасно.

В конце концов, К.К. Юренев, предсказав, что у следующего делегата, в условиях накала обстановки, может просто-напросто начаться истерика, попытался осторожно заступиться за Центральный комитет, признав, что ответственные военные партийцы назначаются в ЦК, но при этом «нельзя ЦК превращать в такой гипертрофированный орган, который должен был бы взять на себя функции военного ведомства». Председатель Всебюрвоенкома призвал делегатов «смириться» с существованием центрального аппарата управления РККА, необходимого для обеспечения различных сторон деятельности армии[1026]. По словам Юренева, «партия ставит своих агентов во все ведомства, но если бы ЦК назначал всех работников, это был бы не ЦК»[1027]. Председателю Всебюрвоенкома и в ночном кошмаре не могло присниться, что в течение каких-нибудь нескольких лет ЦК в лице своих Оргбюро и Секретариата будет назначать всех руководящих работников, да ещё и под сталинским руководством. К.К. Юренев предложил делегатам прямо заявить о желании «милитаризовать ЦК» и вызвать тем самым раздражение ленинских наркомов, которые ещё также не подозревали, под сколь жёсткий контроль будет поставлена вся их деятельность отнюдь не ленинским Цека. Правда, Н.Г. Толмачев тут же опроверг тезис К.К. Юренева и указал, что речь идёт не о назначении Центральным комитетом всех партийных работников, а о необходимости установления связи политических отделов фронтов и армий с Центральным комитетом и, главное, о назначении Центральным комитетом одного из членов всех реввоенсоветов[1028]. Троцкому и его сторонникам постановка вопроса в редакции Толмачева серьёзно осложняла жизнь, ограничивая кадровые возможности председателя РВСР в армии. Ведь Троцкий как нарком, по его словам, «в технической и оперативной областях […] видел свою задачу прежде всего в том, чтобы поставить надлежащих людей на надлежащее место и дать им проявить себя»[1029].

Вероятно, не без сожаления вспоминая стенограммы заседаний военной секции, он тут же добавил в «Моей жизни»: «Политическая и организационная работа моя по созданию армии целиком сливалась с работой партии»[1030]. Чуть позднее на заседании ответственный чекистский работник, член недавно действовавшей комиссии по реорганизации Военного контроля (центральных органов военной контрразведки), Р.С. Землячка, которой К.К. Юренев во Всероссийском бюро военных комиссаров в запале заявил, что она «ему надоела», предложила создать в ЦК «особое бюро», причём «только по военному ведомству» — в связи с огромным значением именно этого ведомства[1031]. К данному предложению присоединился и сторонник Троцкого Б.П. Позерн[1032].

И.П. Абрамов вновь обострил дискуссию, напомнив об отсутствии принципиальных расхождений в тезисах ЦК и оппозиции и обвинив во всех неправильных назначениях на ключевые армейские посты не Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого, а ЦК РКП(б) в целом, с оговоркой о доверии этой двойке со стороны других товарищей по высшему партийному руководству[1033].

К.Е. Ворошилов, будучи одним из видных деятелей военной оппозиции, специально подчеркнул солидарность с А.И. Окуловым и Л.Д. Троцким по ряду вопросов. Будучи в чём-то очень порядочным человеком, в адрес последнего К.Е. Ворошилов даже сделал реверанс за помощь в организации снабжения 10-й армии[1034]. Но затем чётко обозначил: действия Л.Д. Троцкого и его команды уничтожили 10-ю армию как полигон для нарождавшейся классовой армии. «Эта армия разваливается, — заключил Ворошилов, — и всё у нас будет разваливаться до тех пор, пока мы здесь на партийном съезде не положим конец тому положению, которое было создано. У нас нет даже возможности рассуждать о таком огромном деле, как военная политика. У нас есть единоличное управление (Троцкого. — С.В.), единоличное усмотрение, а вокруг этих единоличных лиц (Троцкого и его сторонников. – С.В.) сгруппировались враждебные нам слои белогвардейского офицерства, которое одурманивает, ассимилирует до некоторой степени мозги наших товарищей»[1035].

Таким образом, К.Е. Ворошилов обвинил в развале армии как «единоличного» руководителя военного ведомства Л.Д. Троцкого, попавшего под обаяние офицеров-золотопогонников, так и тормоз дискуссии в большевистской партии — её Центральный комитет. На последнем тезисе Ворошилов не счёл нужным останавливаться[1036], поскольку в ходе заседания примеры приводились неоднократно[1037]. Если бы Ворошилов был более искушён в полемике, он бы выдал в этом месте тезис о «бюрократическом перерождении» партийного и военного руководства Советского государства.

Особенно «удачно» в защиту Л.Д. Троцкого выступил главный комиссар военно-учебных заведений И.Л. Дзевялтовский (Гинтовт). Будучи поневоле вынужден отстаивать политику в армии высшего большевистского руководства[1038], которую он, между прочим, не разделял[1039], И.Л. Дзевялтовский вспомнил о многочисленных беседах с Я.М. Свердловым о невозможности найти для курсов военных комиссаров «через губернский комитет партии не только комиссаров, но и преподавателей политической грамоты»[1040]. И.Л. Дзевялтовский прекрасно понимал, что его аргумент, как не какой иной, иллюстрировал ленинский тезис о «единоличном» решении военных вопросов двумя членами ЦК РКП(б) — Я.М. Свердловым и Л.Д. Троцким. Своим заявлением якобы в защиту Л.Д. Троцкого И.Л. Дзевялтовский фактически выступил на стороне товарищей из оппозиции.

В заключение заседания сторонник Троцкого А.П. Розенгольц, верный установке о недопущении дискуссии на съезде, заявил, что ему «ясно одно»: вопрос можно будет перенести на рассмотрение пленарного заседания съезда только после тщательной проработки в секции», поэтому 21 марта военный вопрос на пленуме рассмотрен быть не может[1041]. Помимо политического аспекта в данном заявлении была и прибалтийская пунктуальность Розенгольца. А.И. Микоян охарактеризовал его в своих воспоминаниях как педанта и буквоеда: «Розенгольц был грамотным, дисциплинированным, строгим человеком, не допускал никаких поблажек и отступлений от норм и уставов, если даже это требовалось сделать для пользы дела. Словом, бюрократом он был отменным. Из всех бюрократов, которых я видел в своей жизни, он, пожалуй, был наиболее совершенным. В работе он был усидчивым, настойчивым»[1042]. Так или иначе, на Восьмом съезде РКП(б) время играло на стороне Льва Троцкого и его группировки. И — о чудо — когда на утреннем заседании 21 марта А.П. Розенгольц открыл обсуждение военной программы, все собравшиеся вернулись к рассмотрению тех положений, по которым, как справедливо отмечали днём раньше оппозиционеры и ещё раз констатировал Розенгольц, у обеих группировок не было разногласий[1043]. Правда, тут следует заметить, что начало утреннего заседания почему-то «не стенографировалось»[1044]. Видимо, дебаты носили слишком жаркий характер. В.М. Смирнов вспомнил было, что суть разногласий состояла «не в отдельных недостатках механизма, а в общей политике»[1045], но тут же вернулся к обсуждению конкретных тезисов.

Голосование по тезисам убедительно засвидетельствовало большинство т.н. «оппозиции». При голосовании платформа В.М. Смирнова набрала 37 голосов, а Л.Д. Троцкого — 19 или 20: разница вызвана противоречием между двумя фрагментами одной и той же стенограммы: с одной стороны, результатами поимённого голосования, с другой — озвученной председателем итоговой цифрой[1046]. Подчеркнём, что поимённое голосование было проведено по требованию кого-то из делегатов. На Объединительном съезде РСДРП 1906 г. один меньшевистский делегат сделал следующее письменное заявление: «Я не участвовал в поимённом голосовании поправки […] ибо считаю это поимённое голосование ненужным и бессмысленным сведением узкофракционных счетов […]. Я энергично протестую против такой непроизводительной траты времени и энергии со стороны съезда для «демонстраций»». Примечательно, что председательствующий на заседании В.И. Ленин попросил исключить из данного текста слово «бессмысленным»[1047]. Поостыв, вождь большевиков внёс на съезд куда более осторожное заявление: «…называть «агитационным материалом против авторитетности постановлений съезда» именные голосования по важным вопросам значит не понимать роли съезда или проявлять узкую фракционность»[1048], однако своё истинное отношение к поимённым голосованиям он изложил в своей — краткой, но ёмкой — ремарке. Бундовец М.И. Либер констатировал на следующем, Лондонском, съезде РСДРП 1907 г., что «по поводу поимённого голосования всегда разгораются страсти, даже по ничтожным вопросам», и предложил «…ограничить поимённое голосование только важными вопросами»[1049]. Делегаты встретили предложение Либера с явным сочувствием и зафиксировали в регламенте этого форума: «Поимённое голосование производится лишь в том случае, если того требует не менее 20 голосов»[1050]. Именное голосование в секции по военному вопросу Восьмого съезда РКП(б) 1919 г. — наполненное совершенно определённым смыслом свидетельство «скандала»[1051], демонстрации взаимного недоверия партийных группировок.

После именного голосования и объявления результатов большевики приступили к обсуждению поправок, которое явно затянулось. Военный партиец Е.Б. Бош, конфликт которой с местным партийным руководством недавно уладил Я.М. Свердлов, сказала: «Мы хотим сегодня закончить эти работы, мы хотим, чтобы съезд вырешал то, что наболело у всей партии и у всех фронтов»[1052]. Но уставшие делегаты её уже не слушали. Заседание возобновилось в 14 часов, причём сторонники Л.Д. Троцкого, рассудив, что тезисы В.М. Смирнова с уже внесёнными поправками можно смело вынести на обсуждение съезда, предложили дискуссию свернуть. Однако высказался против В.М. Смирнов, приведя железный аргумент: «секционная работа состоит» не в выработке некоей резолюции, а в подготовке «материалов для съезда»[1053]. Его поддержало 36 человек против 15-ти[1054]. Далее случилось невероятное: Г.Я. Сокольников заявил, что троцкистское меньшинство (термин условный) считает вопрос решённым и поэтому отказывается принимать дальнейшее участие в его обсуждении и голосовании. В ответ на справедливые ремарки «оппозиционного большинства», что налицо «опасный прецедент антипартийности» и нарушение «целостности партии»[1055], сторонник Л.Д. Троцкого[1056] в военном вопросе (в будущем — зиновьевец, видный деятель Новой оппозиции) Г.Е. Евдокимов, которого впоследствии Н.И. Бухарин аттестовал как человека «весёлого, жизнерадостного, большого оптимиста», которому в полемическом задоре «всё равно, [что] сказать»[1057], привёл более чем странный аргумент: «Зачем нам принимать участие в выработке практических предложений, если мы не согласны с принципиальной частью?» После этого заявления часть делегатов, отстаивавших тезисы Л.Д. Троцкого и Г.Я. Сокольникова, заседание военной секции покинула[1058]. В 1920-е гг. подобное поведение неминуемо привело бы к обвинению в расколе и к вычищению из партийных рядов, однако в годы Гражданской войны вполне допускалось. Конкретный результат предсказуем — единогласное голосование по предложению Г.И. Сафарова: «заслушав заявление товарищей, секция протестует против их дезорганизаторского поступка и продолжает свою работу, приглашая всех товарищей, записавшихся в военную секцию, продолжать эту работу»[1059].

Казалось бы, вот тут и следовало перенести дискуссию в другую плоскость. Ключевым должно было стать — и стало! — голосование по 10-му пункту тезисов В.М. Смирнова: «Общее командование всеми [вооружёнными] силами крайне неудовлетворительно. Большинство членов Реввоенсовета Республики числится [в этом Совете] лишь номинально. Рядом с Реввоенсоветом Республики существует ряд других центральных учреждений: Совет Обороны, Высшая военная инспекция, Всероглавштаб, Всебюровоенком, Наркомвоен без точного распределения их функций, постоянно отдающих параллельные, несогласованные и даже противоречивые приказы. Оперативное руководство носит совершенно кустарный и неорганизованный характер…»[1060] Первоначально, в пылу дискуссии, никто не обратил внимание на отдельные неточности. Совет Обороны, возглавляемый В.И. Лениным, был не центральным органом военного управления, а высшим органом военно-политической власти. Наркомат был упомянут отдельно от собственных структурных подразделений — Высшей военной инспекции, Всероссийского главного штаба и Всероссийского бюро военных комиссаров. Собравшихся совершенно не смущали формальности, и совершенно справедливо: речь шла не о них. Тут, казалось бы, «оппозиционеры» и получили возможность развернуться, рекомендовав съезду навести порядок в самом сердце военного ведомства — сменить наркома и провести тотальную реорганизацию аппарата управления РККА. Однако этого не произошло. Председательствующий на заседании (предположительно — Е.М. Ярославский) констатировал, что в пункте чёрным по белому сказано: «Наркомвоен не существует», но ответственный партийный работник Всероссийского главного штаба С.С. Данилов его поправил: «Наркомвоен существует и входит как составное целое в Реввоенсовет Республики»[1061]. Наконец, делегаты, вникнув в отдельные нюансы 10-го пункта, предложили «указать, что это было в прошлом». Ф.И. Голощёкин, припомнив высказывания на секции о том, что в последние два месяца наметилась «тенденция к уничтожению этого явления», т.е. недостатков в работе РВСР и Наркомвоена, согласился, что «можно было бы из осторожности ту часть выбросить»[1062].

Дело в том, что Ф.И. Голощёкин, очевидно, осознавая, что дословная формулировка пункта непосредственно затронет авторитет В.И. Ленина как председателя Совета Обороны, не решился бросить открытый вызов вождю. На справедливость такого тезиса указывает датировка — в последние два месяца, т.е. с момента создания Совета рабочий и крестьянской Обороны: 30 ноября 1918 года. К предложению Голощёкина присоединился и председательствующий — очевидно, исходя из аналогичных рассуждений.

Довольно странный момент: «Смирнов: Дело в том, что [Реввоенсовет Республики] состоит из 15 членов, и нередко были случаи», когда «отдельные члены делегировались на места и делали те или другие распоряжения. Состав [РВСР] оставался случайным, получались те или иные распоряжения в зависимости от наличного состава. Здесь можно указать только на то, что существовал ряд учреждений без чёткого разграничения фикций», сами эти учреждения «можно было бы не перечислять»[1063]. Редакция была утверждена секцией. Остаётся неясность: с чего вдруг В.М. Смирнову столь смягчать свой тезис? Не исключено, что на заседании присутствовал член РВСР И.Н. Смирнов (Восточный), которому и удалось, воспользовавшись некоторым замешательством от чрезмерно радикальной формулировки, провести тезис, выгодный Л.Д. Троцкому. И.Н. Смирнова Л.Д. Троцкий обожал. В «Моей жизни» он пропел осанну своему соратнику по Реввоенсовету Республики, полученному в наследство от Я.М. Свердлова: «Смирнов представляет собою наиболее полный и законченный тип революционера, который свыше тридцати лет тому назад (на 1929 г. ровно тридцать лет. — С.В.) вступил в строй и с тех пор не знал и не искал смены. В самые глухие годы реакции Смирнов продолжал рыть подземные ходы. Когда они заваливались, он не терял духа и начинал сначала. Иван Никитич всегда оставался человеком долга. В этом пункте революционер соприкасается с хорошим солдатом, и именно поэтому революционер может стать превосходным солдатом. Повинуясь только своей природе, Иван Никитич всегда оставался образцом мужества и твёрдости, без той жёсткости, которая им часто сопутствует. Все лучшие работники армии стали равняться по этому образцу. «Никого так не уважали, как Ивана Никитича, — писала Лариса Рейснер про осаду Казани. — Чувствовалось, что в худшую минуту именно он будет самым сильным и бесстрашным». В Смирнове нет и тени педантизма. Это самый общительный, жизнерадостный и остроумный из людей. Его авторитету подчиняются тем легче, что это наименее видный и повелительный, хотя и непререкаемый авторитет»[1064]. Обилие комплиментов не было случайностью: Смирнов в первоначальном составе Реввоенсовета Республики оказался единственным выходцем не из интеллигенции. Инициалы Смирнова в стенограмме заседания военной секции Восьмого съезда не указаны, и вообще неправленые машинописные тексты, отложившиеся в нескольких фондах РГАСПИ, далеки от совершенства.

Ясно одно: оппозиционеры не захотели и потому не смогли воспользоваться своим большинством на секции. Что за этим стояло? Первая причина очевидна: нежелание идти против ЦК и лично В.И. Ленина. Вторая также очевидна: неверие в собственные силы. Особенно чётко это следует из предложения К.Е. Ворошилова, «решительно» настоявшего перед самым закрытием дискуссии на устранении 10-го пункта в целом. Аргументация была вполне логичной: по мнению царицынца, после зачитывания этого пункта собравшиеся даже не захотят услышать продолжения, «отхлещут нас и провалят торжественно»[1065]. Третья причина не подтверждается документально, поэтому предлагается в качестве версии. При всей ненависти к Л.Д. Троцкому в решающий момент у оппозиции не оказалось такого кадровика-цекиста, который бы сумел найти главе военного ведомства достойную замену. Г.Е. Зиновьев «сидел» на Петрограде, Л.Б. Каменев — на Москве, И.В. Сталин был ещё менее популярен, чем Л.Д. Троцкий: грубость этого человека (по определению Л.Д. Троцкого 1927 г., сделанному в развитие характерики из т.н. Политического завещания Ленина, «то ли «вождя», [то ли] лошадиного барышника»[1066]) у большинства старых партийцев вызывала не менее стойкое отторжение, чем надменность председателя РВСР. (Не зря Г.Я. Сокольников чуть позднее, на заседании съезда, сказал: «Мы спросили бы: «Кем оппозиция заменила бы товарища Троцкого?» Этот вопрос я даже не ставлю серьёзно»[1067]. Что весьма показательно, ни одного выкрика с мест в стенограмме не зафиксировано[1068].)

Найти замену Троцкому после смерти Свердлова как главного эксперта по кадрам мог только Ленин, т.к. кадровое «чутьё» у B.М. Смирнова, а тем более у Ворошилова и Минина сотоварищи не было развито настолько сильно, чтобы предложить нового главу военного ведомства. Ленин мог бы подобрать замену Троцкому, если бы тщательно поискал. Можно попытаться представить себе возможные кандидатуры на высший военный пост. Первой, пожалуй, стоило бы назвать И.Т. Смилгу — молодой, преданный член ЦК РСДРП(б) — РКП(б). С одной стороны, достаточно авторитетен, чтобы стать достойным главой военного ведомства, с другой — не дорос до уровня партийных лидеров и потому не угрожал авторитету В.И. Ленина. Вторым кандидатом напрашивается С.И. Гусев, которого в связке с командующим фронтом С.С. Каменевым в июле 1919 г. В.И. Ленин и выдвинул в высшее военное руководство (правда, довольно быстро, уже в сентябре того же года, «задвинул»). С.И. Гусев был в числе первых соратников В.И. Ленина по созданию его «партии нового типа», на съездах «единой» РСДРП он неизменно поддерживал будущего вождя мировой революции[1069]. Временное пребывание C.И. Гусева в лагере левых коммунистов отношений с вождём не испортило: этой «болезнью» переболели многие товарищи В.И. Ленина.

Были фигуры менее известные, но от этого не менее весомые. К примеру, Б.В. Легран — педантичный, исполнительный, высокоавторитетный партийный работник, изначально преданный вождю мировой революции. Н.Н. Крестинский в письме вождю от 11 июля 1920 г. характеризовал Б.В. Леграна как «крупного человека» (имеется в виду масштаб личности), «недостаточного инициативного» и «без стажа общесоветской и экономической работы»[1070], однако в 1917–1918 гг. такового не было и у Л.Д. Троцкого. Найти замену Троцкому оппозиционерам оказалось не под силу. В результате всё свели к третьестепенным вопросам вроде смягчения военной цензуры для партийцев[1071]. Отныне военные «оппозиционеры» могли сколько угодно рассуждать о наболевшем на страницах партийной печати. В условиях отсутствия главного организационного вывода, коим могла стать смена председателя РВСР, толку от полученной «гласности» всё равно быть не могло. Уступки по ряду мелочей, под прикрытием которых обсуждался действительно серьёзный вопрос о высших военных руководителях, были связаны с тем, что военные партийцы прекрасно понимали: расширение прав комитетов и партийных ячеек неизбежно дезорганизует армию. По образному заявлению Ф.И. Голощёкина, «все […] приказы сверху не будут ничего значить»[1072]. Принять все предложения, под прикрытием которых обсуждалось высшее руководство РККА, означало по второму разу отдать печально знаменитый приказ № 1 и ввергнуть вооружённые силы, а за ними и социалистическую республику, в пучину хаоса. Но большевики не были Временным правительством. Крепко держа руку на пульсе государственной власти, они бы ни за что на это не пошли.

По настоянию К.Е. Ворошилова делегаты обязались высказать съезду недовольство военной политикой ЦК РКП(б), которая, по определению Е.М. Ярославского, «ускольза[ла] от фактического организационного контроля ЦК»[1073]. В переводе это означало: военная политика ведётся отдельными членами (одним членом?) большевистского ЦК без оглядки на остальной состав Центрального комитета и видных партийцев, занимавших ответственные посты в РККА.

Далее секция перешла к «частному совещанию». Что на нём обсуждалось — неизвестно, т.к. ни протокол, ни стенограмма его до сих пор не выявлены. Впрочем, не исключено, что, как и в начале утреннего заседания военной секции 21 марта, происходящее никто не стенографировал.

Утром 21 марта на втором заседании Организационной секции по РВСР в лице его Полевого штаба отстрелялся видный московский большевик — хорошо известный нам по «дискуссии о ВЧК» председатель Московского губернского исполкома, член МК РКП(б) Т.В. Сапронов как большой любитель подзадорить вождей, и прежде всего В.И. Ленина, который на всероссийских съездах и конференциях охотно покупался на все его провокационные заявления[1074]. По мнению Т.В. Сапронова, составленному по жалобам Серпуховского уездного исполкома на Полевой штаб РВСР, «недалеко от Москвы, в Серпухове, поселился [Полевой] штаб, который забрал лучшие помещения и поселил туда своих служащих. Когда разразилась в городе эпидемия тифа, то понадобились больницы. Но где взять помещения? Часть занята исполкомом, часть — штабом и его служащими[1075]. Когда стали говорить, что надо выселить служащих штаба, то в ответ было заявлено: «Выселяйте исполком с его отделами, но не этих служащих, потому что их выселение отразится на интересах Красной армии». В результате Революционный военный совет [Республики] объявил город на военном положении для того, чтобы взять власть в свои руки и выбросить [местный] исполком на улицу. Приостановить это распоряжение удалось лишь после массы хлопот; пришлось ехать к Ленину и т.д. Таким образом, получилось, что служащие штаба занимали прекрасные помещения, а больные тифом рабочие умирали у себя на квартирах. Против таких распоряжений надо протестовать. Мы требуем, чтобы Революционный военный совет [Республики] прислушивался к тому, что делается на местах. Если виноваты исполкомы, расстреливайте целые исполкомы. Если надо, расстреливайте комиссаров, которые не подчиняются декретам»[1076]. Естественно, исполком тут был не при чём и расстрелять предлагалось военных комиссаров Полевого штаба РВСР, одним из которых, между прочим, был член Реввоенсовета Республики С.И. Аралов, вечером того же дня сделавший на съезде доклад о военном положении.

Казалось бы, вечером на заседании съезда высказывание Т.В. Сапронова должны были припомнить оппозиционеры и именно они должны были бы делать доклад по военному вопросу. Однако доклад, как уже говорилось, сделал С.И. Аралов, весьма выигрышно, по карте, продемонстрировав расширение территории РСФСР «со времени летней кампании» 1918 года «в два с половиной раза»[1077]. Приписав все успехи на фронтах организации центром армий во главе со специалистами и списав бегство 11-й армии на её оторванность и слабость командного состава[1078], т.н. Пермскую катастрофу на стратегические успехи противника и тактическую слабость руководства 3-й армии[1079] и т.п., Аралов признал и отдельные неудачи высшего военного руководства РСФСР, оправдывая их независящими от Наркомата по военным делам причинами: проблемами с расквартированием частей Красной армии, дезорганизацией воинских перевозок, недостаточно энергичной политической работой[1080], нехваткой профессионалов в самых разных областях военного дела, доходящей на фронте до 60%[1081], а также поддержкой противников советской власти интервентами[1082], успехами стратегического планирования у белых и организацией ими «сильно дисциплинированных войск в большом количестве»[1083]. Последний фактор, судя по приведённым Араловым цифрам, был явно преувеличен. Так, на Восточном фронте группировке войск Красной армии в составе 104 тысяч «активно действующих штыков» противостоял якобы «в общей сложности на всей линии нашей армии на восьмитысячевёрстном направлении […] противник от 500 до 600 тысяч, причём не все резервы противника [были] взяты на учёт […]»[1084]. Если бы А.В. Колчак услышал откровение от С.И. Аралова, он бы, наверное, расхохотался: с такими войсками адмирал взял бы Москву, либо вздёрнув большевиков на виселицу, либо отправив их писать мемуары в эмиграции и готовить «красную весну». Вероятно, Аралов и сам был в курсе сильного искажения действительности, вследствие чего даже назначил сам себя «унтер-офицерской вдовой», уделив специальное внимание крайне неудачной постановке агентурной и войсковой разведки[1085]. Подобные признания были довольно рискованны, учитывая, что Аралов, помимо постов члена Реввоенсовета Республики и военного комиссара Полевого штаба РВСР, занимал и пост начальника Регистрационного управления Полевого штаба, основной функцией которого с января 1919 г. (после «потери» ведомством Л.Д. Троцкого военной контрразведки[1086]) как раз и стала военная разведка.

После С.И. Аралова с его отчётом — характеристикой положения на фронтах, весьма благоприятной для высшего военного руководства, выступил Е.М. Ярославский. Он справедливо заклеймил позором Г.Я. Сокольникова и группу меньшинства военной секции, не пожелавших продолжать работу после поражения в голосовании[1087], и доложил о принятии за основу тезисов В.М. Смирнова с внесёнными поправками, уделив особое внимание снятию из этих тезисов 10-го пункта — о критике Совета Обороны, Реввоенсовета Республики и Наркомата по военным делам с рядом его подразделений (пункт был зачитан далеко не весь, и основная критика до сведения собравшихся доведена не была). Ярославский констатировал, что «этот пункт был большинством секции опровергнут» и заменён другим пунктом: «военным комиссарам предоставляется право решающего голоса во всех вопросах, кроме оперативного, т.е. и в вопросах формирования, и в целом ряде других вопросов, кроме оперативного»[1088]. Однако от критики Л.Д. Троцкого и его окружения Е.М. Ярославский отнюдь не отказался, правда, он, как на этом и настаивал на заседании военной секции К.Е. Ворошилов, соблюдал сугубую осторожность. Искрой, которая должна была разжечь пламя, должна была стать «Пермская катастрофа» — в 3-й армии Восточного фронта, вина за которую не вполне заслуженно пала на плечи Л.Д. Троцкого и ударила по авторитету в партии Я.М. Свердлова. Е.М. Ярославский не согласился со словами С.И. Аралова о причинах падения Перми и напомнил об итоговом Отчёте Комиссии ЦК в составе И.В. Сталина и Ф.Э. Дзержинского, но прямо не процитировал основные тезисы документа. Суть отчёта состояла в том, что РВСР и подчинённый ему Наркомвоен обвинялся в расстройстве «т.н. директивами и приказами [аппарата] управления фронтом и армиями», а основной вывод напрямую затрагивал Троцкого и его сторонников: «Без соответствующих изменений в военном центре нет гарантий на успех на фронтах»[1089]. «Доклад, который был сделан Центральному комитету [Сталиным и Дзержинским], — сказал Ярославский, […] — рисует совершенно иную картину падения, чем [та, что] нам нарисовал т. Аралов. И если бы мы всем [делегатам] указали, в чём причина поражений […], то, несомненно, этих поражений было бы гораздо меньше»[1090]. Таким образом, в критике Троцкого и поддержавшего его ЦК партии Ярославский предложил заочно поучаствовать членам ЦК Сталину и Дзержинскому. Ленинской установкой на отстаивание Троцкого Сталин был поставлен в крайне двусмысленное положение. Со стороны Ярославского это был блестящий полемический ход, который, к несчастию военной «оппозиции», т.е. большинства военных делегатов, так и не стал началом массированной атаки.

Г.И. Сафаров, получивший слово вслед за Е.М. Ярославским, подчеркнул отсутствие принципиальных различий в программах «большинства» и «меньшинства» и правоту Г.Я. Сокольникова о том, что основная проблема якобы заключалась в мелкобуржуазности среднего крестьянина, составлявшего костяк РККА. По словам Сафарова, было необходимо, чтобы Красная армия стала «не только орудием пролетарской диктатуры», но и «школой политического воспитания, школой организационной […] для воспитания широких масс, которые мы вовлекаем в армию»[1091]. Кроме того, Сафаров указал на необходимость создания стройной системы политических органов в армии под руководством ЦК РКП(б) вместо оторванного от партячеек в действующей армии Всебюрвоенкома, для того чтобы «комиссары, [рассеянные] по ротам, полкам и дивизиям […] каким-то образом были связаны с вами, т. Ленин (! — С.В.), […] партийной связью»[1092].

Затем слово было предоставлено сторонникам Л.Д. Троцкого — на сей раз А.И. Окулову, который, как это ни «странно», вернул дискуссию в изначальное русло, т.е. к обсуждению вопроса о привлечении военных специалистов в контексте взаимоотношений Троцкого и большевиков, находившихся на центральной работе, с военными партийцами на фронтах. Окулов обрушился на царицынцев с критикой их баржей смерти[1093], политики на местах, вызвавшей озлобление населения, признаниями бывшего члена РВС 10-й армии Ф.К. Минина, что этот военный совет «называется революционным потому, что он имеет право отменять все законы центра в революционном порядке»[1094]. Последнее обстоятельство не вызвало бы ни у кого удивления ещё в 1918 г., когда Наркомат по внутренним делам РСФСР боролся с аналогичными заявлениями тысяч местных советов, не подчинявшихся центральному правительству, но в марте 1919 г. казалось опасным анахронизмом. Тем более дико было то, что светлую мысль о природе революционности озвучил видный большевистский организатор. Итоговый призыв также соответствовал остроте момента — призвать «к железной дисциплине […] друг друга и всех товарищей по партии»[1095], т.е. задушить оппозицию и оппозиционеров на корню. Причина такой открытости ясна: за А.И. Окуловым теперь стоял не только весьма сомнительный, по крайней мере, для военных делегатов, авторитет Л.Д. Троцкого, но и ленинский ЦК РКПб), включая связанного партийной дисциплиной И.В. Сталина[1096].

К.Е. Ворошилов ответил достойно: контробвинением А.И. Окулова в показательных командировках в Царицын с целью «разогнать, дезорганизовать и уничтожить» 10-ю армию только за то, что эта армия была «образована […] не военспецами» и «обходилась безо всяких военспецов»[1097]. И сослался, как до него Е.М. Ярославский на доклад членов ЦК И.В. Сталина и Ф.Э. Дзержинского, на авторитет… председателя РВСР Л.Д. Троцкого, который, обследовав организацию конницы, «расцеловавшись с командиром, заявил: «Нас пугали, что мы не в состоянии организовать кавалерии, но то, что я вижу, я не видел никогда, ни на одном фронте, это кавалерия, которой не было в царской армии»»[1098]. Понимая, что Троцкого уже не свалить, Ворошилов решил, по крайней мере, добиться того, чтобы с мнением оппозиционеров считалась. Упрекнув Ленина за поддержку сторонников регулярной армии в вопросе о «взятии» Украины, он призвал учитывать «обстановку» и специфические условия конкретных армий и регионов вместо бездумных угроз тюрьмой за самочинные захваты городов[1099].

И.В. Сталин фактически предал военную «оппозицию», нехотя выступив по просьбе В.И. Ленина в защиту тезисов ЦК: против своей же — царицынской — группировки[1100]. Впрочем, в предсъездовские дни он честно попытался уговорить своих соратников разъехаться по фронтам. Начал И.В. Сталин всё же с возражений A.И. Окулову и с реверанса К.Е. Ворошилову, С.К. Минину и другим соратникам по обороне «Красного Карфагена»: «положение [в Царицыне] в течение двух месяцев не улучшалось, в виду неорганизованности аппарата снабжения в центре. Об этом знают т. Окулов, т. Троцкий, Совнарком и другие товарищи (судя по построению фразы, под термином «СНК» Сталин зашифровал Ленина. — С.В.). Я это говорю для того, чтобы снять тот позор, который набрасывает т. Окулов на армию. Плохо ли, хорошо ли, но она отстояла Царицын, который теперь у Красновских сторонников называется Карфагеном…». (На своём экземпляре стенограммы, как раз над восхвалением Царицына и критикой председателя РВСР, Ворошилов жирно указал: «т. С[талин]»[1101].) После реверанса и обвинения Окулова в искажении фактов, Сталин высказался по основному вопросу совещания: представленный B.М. Смирновым проект «неприемлем, т.к. он может лишь подорвать дисциплину в армии и исключает возможность создания регулярной армии»[1102].

Но завершил свою речь «чудесный грузин» по-настоящему чудесно: призвав проголосовать за тезисы Сокольникова, Сталин упомянул о результатах совместной с Дзержинским ликвидации «Пермской катастрофы». А конкретно — о том, что в нарушение декрета о мобилизации «элемента только пролетарского» на Южном и Восточном фронтах Всероссийский главный штаб направил части, сформированные из «полубелогвардейцев», и даже поставил во главе одного из полков кулака, обложенного чрезвычайным революционным налогом[1103], что было фактом вопиющей политической безграмотности, характеризующим не столько военных специалистов из этого штаба, сколько компетентность их комиссаров. Сталин не оправдал «чаяния» Ярославского, ни слова не сказав о сути совместного с Дзержинским Отчёта Комиссии ЦК РКП(б). Выступление на съезде будущего генсека явило собой прекрасный образчик легендарного сталинского фарисейства.

Ф.И. Голощёкин обратил внимание собравшихся на «огромную пропасть» между «официальными представителями […] военных учреждений […] и членом ЦК т. Сталиным»[1104] и обрушился с критикой на бюрократизацию и вырождение партийной работы в армии, а Реввоенсовет Республики вполне логично обвинил в том, что ни в один из «критических моментов» он не собрал своих членов для разъяснения положения на фронтах, вследствие чего ни Совет в целом, ни его председатель в частности не знали положения конкретных армий[1105].

Пришлось взять слово и вождю, который 21 марта внимательно записывал основные тезисы полемики. В условиях смерти Я.М. Свердлова и примирения с Л.Д. Троцким В.И. Ленин, видевший проблему шире товарищей по партии, счёл «основным» вопросом, судя по записи, положение о «парт[ийной] гегем[он]ии в армии»[1106]. Вождь начал с опровержения заявления военной «оппозиции» о благополучии нарисованной Араловым картины — «наше положение грозно сейчас и будет грозно дальше», как это и показали члены РВСР Окулов и Аралов и как было отлично известно и Центральному комитету РКП(б). Ленин уверял, что именно в связи с тяжёлым положением армии ЦК отправил Троцкого на фронт, прекрасно осознавая «урон», нанесённый отъездом наркома по военным делам съезду[1107]. При естественном нежелании вождя взять на себя ответственность за выработку стратегии, Ленин возложил ответственность на ЦК РКП(б) и его Бюро[1108], заодно в очередной раз списав все промахи на покойного Свердлова. Как и Сталин, Ленин постарался не поссориться с «оппозицией» и даже серьёзно подсластил пилюлю: честное признание основателем партии своей ошибки, будто в Царицыне «расстреливают неправильно», в устах руководителя, по мнению М.А. Молодцыгина, прозвучало как санкция на использование такого метода наказания[1109].

На протяжении всего выступления вождь мировой революции старательно делал вид, будто бы тезисы В.М. Смирнова он видел впервые в жизни. Якобы, за исключением одного из пунктов, он их до заседания и в руках не держал[1110]. Воистину прав был дипломат и по совместительству великий русский поэт XIX в., заявивший накануне Крымской войны: «Бьюсь об заклад, что в день Страшного суда» в столице «найдутся люди, которые станут притворяться, что они об этом и не подозревают»[1111]. Собравшиеся на заседание военной секции Восьмого съезда РКП(б) 1919 г. прекрасно понимали: заявление председателя Совнаркома о том, что тезисы В.М. Смирнова обошли его стороной, откровенный блеф. В процессе чтения стенограммы особенно радует то обстоятельство, что по ходу обсуждения Ленин исхитрился провести сравнительный анализ первоначальных вариантов тезисов Смирнова и их итоговой редакции, обратив особое внимание именно на черновик. Притом, что Е.М. Ярославский сотоварищи наверняка представили съезду отредактированный и утверждённый секцией беловик. Результат был тот, что и предсказал К.Е. Ворошилов: «отхлещут нас и провалят торжественно»[1112]. Естественно, В.И. Ленин, зачитав 10-й пункт исходной редакции тезисов В.М. Смирнова, в лучших традициях Римского сената, получившего известие в сражении под Тицином, «изумился», «как же это так выходит? Мы плохо сделали, что образовали Совет Обороны рядом с Реввоенсоветом [Республики]? […] Ведь Совет Обороны никогда, ни единого раза в оперативные [вопросы] не вмешивался: […] мы прогоняем по 20–30 вопросов, касающихся снабжения Красной армии продовольствием».

И действительно Совет Обороны вопросами стратегии не занимался — с Л.Б. Красиным как крупнейшим большевистским экспертом по торговым вопросам и уж тем паче с Э.М. Склянскими как партийцем едва ли третьего эшелона большевистской верхушки (если о принадлежности Склянского к руководящему ядру партии в этот период вообще можно говорить) такие вопросы не обсуждались. Ленин с лёгкостью опроверг тезис об отрыве Наркомвоена от Реввоенсовета Республики, сославшись на объединение обоих органов в руках Троцкого как наркома по военным и морским делам, с одной стороны, и председателя РВСР — с другой[1113]. В целом Ленин вёл себя так, словно никакой военной секции не существовало. Это позволило ему увести дискуссию в иное русло, обрушившись с критикой на «старую партизанщину»[1114] в умах Ворошилова и Голощёкина.

Впоследствии Ворошилов, читая стенограмму закрытого заседания военной секции, не подчеркнул ничего из ленинской критики, обращённой непосредственно к его самого, Ворошилова, действиям[1115], зато отметил все три указания вождя на одном листе о приоритете «железной дисциплины» над «идейным воздействием», связанном с незначительностью пролетарской прослойки в армии[1116] (Может быть, он сделал помету уже в конце 1920 — начале 1930-х гг., размышляя над проблемой «коллективизация и армия»[1117]. О времени появления пометы свидетельствует и другое подчёркивание: «Теперь на первом плане должна быть регулярная армия…»[1118].)

Ответ В.И. Ленину следовало строить на уведомлении основателя партии, «незнакомого» с тезисами В.М. Смирнова, о том, что ему следовало бы зачитать не первоначальный вариант тезисов, а редакцию военной секции. Однако у самого В.М. Смирнова, очевидно, сдали нервы, поэтому он утонул в возражениях по мелочам, по сути ещё и обозвав председателя РВСР Л.Д. Троцкого и военного комиссара Всероссийского главного штаба И.Л. Дзевялтовского «какими-то военными кретинами»[1119]. Смирнов, обладая марксистским стратегическим мышлением, в данном случае стал тем самым Юпитером, который выглядел неправым в собственном гневе.

Так или иначе, но разъяснительная работа, проведённая членами ЦК, и прежде всего В.И. Лениным и И.В. Сталиным, не пропала даром: против самого Л.Д. Троцкого, в связи с ленинской поддержкой, практически никто не выступил, все использовали туманную фразу «военная политика Цека». Туман был связан с тем, что раскритиковать Троцкого и его Наркомвоен теперь означало раскритиковать не тандем Свердлова и Троцкого, а непосредственно вождя мирового пролетариата. А на это в условиях повышенной живучести Ленина, оправившегося после покушения 30 августа 1918 г., могли решиться не многие.

Закончилось всё очередным «трюком»: тезисы Л.Д. Троцкого — Г.Я. Сокольникова были по сути предложены дважды (второй раз — членом РВСР А.П. Розенгольцем в несколько иной редакции), тезисы Е.М. Ярославского — только один раз. Тезисы «Розенгольца» набрали большинство. На этом заседание не завершилось, но стенограмма обрывается… Как всегда вовремя!

21 марта состоялось предварительное голосование по военному вопросу: большинство в 169 делегатов высказалось за тезисы Сокольникова (формулировка тезисы «Розенгольца» уже не использовалась), меньшинство в 89 делегатов — за тезисы Смирнова. Итоговый подсчёт состоялся на следующий день на утреннем заседании Восьмого съезда (стоит заметить, что «утреннее» заседание открыли «в 12 часов 24 минуты дня»): «не участвовало в голосовании — 1. Воздержалось — 3. За тезисы Сокольникова — 174, за тезисы Смирнова — 95», о чём доложил съезду ближайший соратник покойного Я.М. Свердлова Варлаам Аванесов[1120].

22 марта председательствовавший Г.Е. Зиновьев предложил съезду от лица президиума съезда и «Бюро ЦК» РКП(б) старого состава — так по старой памяти петроградский наместник вождя именовал Оргбюро, созданное на базе Бюро 16 января, — «попытаться поискать сближения между вчерашним большинством и меньшинством». Президиум съезда и Оргбюро ЦК РКП(б), найдя в общих указаниях резолюций «целый ряд пунктов, которые можно объединить, а стало быть, и должно объединить», предложили съезду вместо немедленного перехода к детальному обсуждению принятых за основу «тезисов т. Троцкого» предварительно передать вопрос в согласительную комиссию из 5 членов в составе двух представителей меньшинства (Ярославский, Сафаров) и трёх большинства (Сталин, Позерн и Зиновьев). Лучше, пояснил Зиновьев, «если съезд будет голосовать без прений». Съезд сближение «поискал», проголосовав за предложение о выборе комиссии «единогласно»[1121].

23 марта «ленинское руководство обороной страны», как это назвали бы советские историки, с лихвой рассчиталось за поддержку Л.Д. Троцкого с Г.Я. Сокольниковым. Когда последний, в числе 19 кандидатов, был предложен с совещательным голосом в ЦК РКП(б) нового созыва, делегаты выступили против его введения в высший партийный орган, сопроводив отвод напоминанием о том, что на четвёртом заседании съезда 20 марта Сокольников был похож на «отличного кулачного бойца, обладающего способностью лбом пробивать дорогу»[1122].

В.И. Ленин как всегда не преминул устроить образцово-показательное шоу, встреченное съездом аплодисментами: «…Я защищал и защищаю эту кандидатуру по тем основаниям, которые привёл в начале своей речи предыдущий оратор, именно на основании той длительной работы, кот[орая] была совершена этим товарищем. Единственным доводом против него был печальный инцидент, который разыгрался на съезде. Мне не удалось по нездоровью быть на том заседании (к счастью, в условиях неудачного для «оппозиции» прохождения военного вопроса на съезде, основатель партии быстро поправился. — С.В.), и я не следил за его ходом (в это, конечно, поверили все. — С.В.). Спрашивается только, может ли этот печальный инцидент служить основанием для отвода? Нет, по-моему, никаких оснований для этого нет. Сомнений нет в том, что этот печальный инцидент заслуживает осуждения. Но спрашивается, вполне ли годна та мера взыскания, которая предлагается товарищем, и является ли мера отвода или обязательного лишения товарища ответственного поста на полугодие или на годовой срок заслуженной? Я знаю, что атмосфера в тот день на съезде была такова, что самые тяжёлые и самые недопустимые оскорбления личного свойства бросали справа налево слишком просто. Вот почему, т[оварищи], я думаю, что за такой инцидент осуждение должно быть вынесено или партийным судом, судебным разбирательством, если таковое будет назначено, но выносить без разбора дела по поводу этого инцидента осуждение, налагать тягчайшую кару — отстранение от ответственного поста, мне представлялось бы несправедливым»[1123].

Аплодисменты, очевидно, явились одобрением вождя: партийного суда бояться не надо, его решение будет мягче решения съезда о снятии с руководящей большевистской должности. Партийная верхушка не могла не радоваться последнему обстоятельству. Столь пламенная речь о «поддержке» Сокольникова показала делегатам съезда, что в ЦК РКП(б) Ленин этого большевика видеть не желал и, видимо, планировал предать его партийному суду. Стоит ли уточнять, что кандидатом в члены ЦК РКП(б) Сокольникова не избрали?

В тот же день, 23 марта, по поручению большевистского ЦК РКП(б) прошлого созыва В.И. Ленин довёл до сведения совещания делегатов Восьмого съезда РКП(б), что член Реввоенсовета 5-й армии Восточного фронта, один из лидеров военной «оппозиции» В.М. Смирнов отстранён от работы в Красной армии[1124] — с воистину блестящим аргументом: «…В начале приезда делегатов съезда […] (когда Л.Д. Троцкий придумал трюк с отправкой на фронт делегатов. — С.В.) т. Троцкий прибавил, что оставаться в армии т. Смирнов не может, на основании всего того материала, который у т. Троцкого имеется. Так что решение т. Троцкого все мы слышали в ЦК тогда, когда не могло быть и тени мысли (ну конечно! — С.В.) о связи этого постановления с голосованием на съезде»[1125]. Эта заведомо ложная информация — верный признак подковерного сговора председателя СНК с председателем РВСР. На съезде, судя по правленому экземпляру, вначале Ленин сказал о поддержке предложения Троцкого «большинством»[1126] голосов в ЦК РКП(б), но в ходе редактирования от поддержки открестился, заменив на сглаженное «ЦК молчаливо его (Троцкого. — С.В.) одобрил»[1127].

Впрочем, сразу после принятия постановления ЦК РКП(б) раздались протесты. В частности, на Пленуме ЦК 25 марта И.В. Сталин (именно он!) весьма кстати сообщил о просьбе В.М. Смирнова к Центральному комитету запросить Л.Д. «Троцкого о причинах отозвания его (Смирнова. — С.В.) с фронта»[1128]. ЦК принял блестящую по ясности формулировки резолюцию: «Решено запросить т. Троцкого в связи со словами т. Ленина на съезде»[1129]. По итогам В.М. Смирнов всё же удержался на военной работе: до 7 апреля 1919 г. он оставался членом Реввоенсовета 5-й армии[1130], 16 июня был направлен Организационным бюро ЦК РКП(б) в распоряжение члена РВСР С.И. Гусева[1131], а с 18 июля по 20 сентября входил в РВС 16-й армии[1132]. Правда, в это время его супруга едва ли не голодала в тылу. 5 декабря 1919 г. вождь в рамках демонстрации отеческой заботы о партийцах обратился к А.С. Енукидзе с просьбой «распорядиться о выдаче продуктов живущей в Кремле т. Валентине Петровне Смирновой» и «позвонить […] для ответа»[1133].

Уже к вечернему заседанию Восьмого съезда 23 марта 1919 г., состоявшемуся под председательством Л.Б. Каменева, закончила свою работу согласительная комиссия по военному вопросу. Выбор председательствующего показателен: крайне осторожный человек, всегда лояльный к вождю мировой революции во времена его побед над восстающими «соратниками». Доклад от военной комиссии съезда сделал Е.М. Ярославский, что также объясняется просто: Л.Д. Троцкого следовало не просто оставить на посту председателя Реввоенсовета Республики, но и обязать внести в военную политику необходимые для удержания власти В.И. Лениным коррективы. Ярославский сообщил, что комиссия пришла к общему решению[1134], внеся ряд существенных поправок к тезисам Троцкого — Сокольникова с учётом требований военной оппозиции[1135]. В целом можно констатировать, что без учёта оставления Троцкого на руководящей работе военные «оппозиционеры» и, как это ни «парадоксально», поддержавший Троцкого Ленин добились максимальных уступок. Было решено: «7) Перенести центр тяжести коммунистической работы на фронте из политотделов фронтов в политотделы армий и дивизий, дабы оживить и приблизить её к действующим на фронте частям. […] 8) Упразднить Всебюрвоенком, создать Политический отдел Реввоенсовета Республики, передав в этот отдел все функции Всебюрвоенкома, поставив во главе его члена ЦК РКП на правах члена Реввоенсовета Республики. 9) Переработать военные уставы, […] устранив все архаизмы и постановления, устанавливающие ненужные привилегии для командного состава, отведя в распорядке занятий вопросам политического воспитания надлежащее место. 10) Спешно переработать положение о комиссарах и реввоенсоветах в смысле точного определения прав и обязанностей комиссаров и командиров, при этом предоставив разрешение хозяйственно-административных вопросов командирам совместно с комиссарами и предоставив комиссарам право налагать дисциплинарные взыскания (в т.ч. и право ареста) и право предания суду. 11) Признать необходимым подчинение «особых отделов» армий и фронтов соответственно комиссарам армий и фронтов, оставив за «Особым отделом» […] функции общего руководства и контроля над их деятельностью. 12) Признать необходимым в дальнейшем при выработке общеруководящих уставов, положений и инструкций ставить их по возможности на предварительное обсуждение политических работников армий»[1136]. Работа Наркомвоена подлежала серьёзнейшей реорганизации. Съезд поручил ЦК РКП(б) принять немедленные меры: «1) для реорганизации Полевого штаба с установлением более тесной связи с фронтами и непосредственного ими руководства; 2) для урегулирования работы Реввоенсовета Республики; 3) для упорядочения работы Всероссийского главного штаба в связи с дефектами в его деятельности (формирование, издание уставов и пр.) и необходимостью усиления во Всероссийском главном штабе представительства партии; 4) для созыва периодических совещаний ответственных партийных работников фронта»[1137]. Включение в итоговый вариант резолюции важного дополнения вполне устроило противников Троцкого. Предложение Ярославского «дружно» утвердить результаты работы согласительной комиссии было принято. Съезд принял резолюцию по военному вопросу единогласно при одном воздержавшемся[1138].

Так называемая «военная оппозиция», долгое время фигурировавшая в историографии в качестве партизанщины, направленной против курса наркома по военным делам, стала боевым зарядом, вхолостую выстрелянным Лениным по сдавшемуся сопернику. За предательство Сталина пришлось ответить его соратникам по обороне «Красного Карфагена». Естественно, оптимизма события весны 1919 г. им не прибавили. Не исключено, что именно предательством Сталина, «случайное присутствие» которого в Царицыне сблизило будущих членов первого состава всесоюзного Политбюро, объясняются последующие (в конце 1920-х гг.) твёрдость и принципиальность Ворошилова в отстаивании неучастия Красной армии в коллективизации советской деревни.

Историческое решение о неопубликовании стенограммы военной секции Восьмого съезда РКП(б) приняло 6 апреля 1919 г. Организационное бюро ЦК. Вопрос был настолько пикантным, что в протоколе стоит: М.Ф. «Владимирский сообщает, что печатание протоколов съезда задерживается потому, что редакционная комиссия не знает, в каком виде печатать стенограммы закрытого заседания и секции по военному вопросу». Оргбюро решило включить-таки в протокол доклад Г.Я. Сокольникова и В.М. Смирнова и, естественно, принятую съездом резолюцию[1139]. Несмотря на необходимость демонстрации единства партии в моменты острейших кризисов, решение можно считать серьёзной уступкой Троцкому: если бы всплыли все подробности обсуждения военного вопроса в секционных заседаниях, авторитету Троцкого в армии, вероятно, пришёл бы конец.

Г.Е. Зиновьев в 1928 г., наставляя письмом одного иностранного коммуниста, писал: «Я не знаю, случалось ли Вам лично принимать ранее непосредственное участие во фракционных боях. Если случалось, то Вы знаете, как много страстности и преувеличений обыкновенно вносится в эту борьбу со стороны всех борющихся лагерей. А затем уж наступает период, когда действительно можно вышелушить из спора основное ядро этого спора и более или менее спокойно и объективно, без излишних преувеличений, подвести итог ему»[1140]. В 1919 г., в дискуссии по военному вопросу, всё произошло именно так. Съезд собрался, делегаты повозмущались, под ленинским давлением приняли удобную для руководящего ядра партии резолюцию, затем разъехались. А партийные бонзы, затянув «узду» (выражение И.В. Сталина) на шее Л.Д. Троцкого, уже в спокойной обстановке стали решать, как им жить дальше — заодно, как должна жить Красная армия.

25 марта состоялось пленарное заседание ЦК РКП(б). В.И. Ленин выступил в прениях при обсуждении вопроса об итогах работы военной секции VIII съезда РКП(б) и о реорганизации центрального аппарата управления РККА в связи с острой критикой на съезде работы военных учреждений и лично Л.Д. Троцкого[1141]. Г.Е. Зиновьев напомнил, что по сути Л.Д. Троцкий остаётся у руководства военным ведомством с тремя условиями: о реорганизации Полевого штаба, о Всероссийском главном штабе, и главное — об обязательном ежемесячном совещании Троцкого с партийными работниками[1142]. Пленум ЦК, во-первых, принял решение о создании Политического отдела Реввоенсовета Республики[1143]. Во-вторых, В.И. Ленин предложил составить особую резолюцию Политбюро ЦК РКП(б) о Л.Д. Троцком. На основании этого предложения основателя партии был разработан[1144] проект постановления Политбюро: «Ознакомившись с докладом т. Г. З[иновьева] и одобряя его содержание, ЦК постановляет: 1) довести до сведения т. Троцкого копию [зиновьевского] доклада; 2) сообщить т. Троцкому четыре предложения съездовской комиссии, признав эти решения безусловно обязательным [и] для ЦК; 3) просить т. Троцкого увольнять и перемещать военных работников-коммунистов не иначе, как через партийную организацию (Оргбюро ЦК); 4) предложить т. Троцкому провести в жизнь как можно скорее все практические указания, содержащиеся в резолюции, принятой съездом в пленуме; 5) указать Троцкому на необходимость возможно более внимательного отношения к работникам-коммунистам на фронте, без полной товарищеской солидарности с которыми невозможно проведение политики ЦК в военном деле»[1145]. 26 марта Политбюро в составе В.И. Ленина, Л.Б. Каменева, Н.Н. Крестинского и И.В. Сталина утвердило проект[1146], причём от имени ЦК РКП(б)[1147].

Л.Д. Троцкий не преминул помахать кулаками после драки, направив в ЦК РКП(б) заявление с критикой зиновьевских тезисов и малоприличными выпадами в адрес своих оппонентов на съезде. Чего только стоит характеристика части оппозиции и лично В.В. Осинского — «претенциозная партийная интеллигенция, в значительной мере состоящая из обиженных советских чиновников и из нервных, уставших людей»[1148]. Однако, отослав заявление «дорогим товарищам»[1149], Л.Д. Троцкий был вынужден создавать видимость подчинения воле съезда: 29 марта 1919 г. Оргбюро заслушало телеграмму председателя РВСР «о необходимости созыва совещания в составе Всебюровоенкома, [Всероссийского] глав[ного] штаба, [Высшей] военной инспекции, Управления Глав[ного начальника] снабж[ений] (имеется в виду Центральное управление по снабжению армии. — С.В.) и [В]ЦИК». ОБ постановило: «Созвать через Президиум [В]ЦИК совещание не раньше понедельника и запросить тов. Троцкого на заседании ЦК, что сделано по делу [Н.И.] Раттэля»[1150]. 28 апреля Троцкий получил нагоняй на заседании Политбюро по итогам рассмотрения вопроса «о выполнении резолюций партийного съезда о реорганизации Всероссийского глав[ного] штаба и др. организаций Военного комиссариата»[1151]. Если для председателя РВСР реализация решений съезда стала печальной необходимостью, которую следовало отложить до лучших времён, военные оппозиционеры отнеслись к практическим рекомендациям Восьмого съезда РКП(б) с должным энтузиазмом. Неслучайно, ряд наиболее принципиальных, критических по отношению к Троцкому сотоварищи, установок съезда проводился Центральным комитетом РКП(б) через видных деятелей военной оппозиции: так, манифест ЦК к военным 2 апреля 1919 г. Оргбюро поручило составить Емельяну Ярославскому[1152].

В организационном плане важным для истории советской политической системы следствием военной дискуссии на Восьмом съезде РКП(б) стало создание на базе Всероссийского бюро военных комиссаров, а также Политического отдела РВСР, Политического управления РВСР — Политуправления РККА в качестве специфической структуры Секретариата ЦК РКП(б), через которую большевистская партия осуществляла контроль над Л.Д. Троцким, военным аппаратом и Красной армией в целом. Как сообщалось в «Организационном отчёте ЦК», опубликованном 2 декабря 1919 г., политическая работа большевистского ЦК в Красной армии «была выделена из Секретариата ЦК в особое учреждение (Политуправление Реввоенсовета Республики), во главе этого Политуправления стояли члены ЦК (последовательно: [И.Т.] Смилга, [Л.П.] Серебряков, [А.Г.] Белобородов, [X.Г.] Раковский), и работа как по распределению партийных сил, так и по руководству красноармейскими коммунистическими организациями шла в самом тесном контакте с Секретариатом, под общим руководством Организационного бюро. В состав Секретариата ЦК на правах заведующего отделом входил также ответственный организатор отрядов особого назначения (коммунистический Всевобуч), созданных Центральным комитетом по постановлению [Восьмого] съезда. В самое последнее время Организационное бюро приняло решение влить эти отряды в общую организацию Все[в]обуча, сохранив лишь внутри его известную самостоятельность коммунистических кадров и возможность их отдельного использования»[1153]. Естественно, о тотальном контроле Секретариата ЦК РКП(б) над военным строительством речи пока не шло: как справедливо заметил 1 апреля 1920 г. Н.И. Бухарин, «непосредственно ни одна ком[мунистическая] ячейка не исполн[и]ла бы заданий Красной армии»[1154].

Большинство решений, представлявших интерес для военной «оппозиции» и даже части высшего руководства РККА, проведено не было. Несправедливо обиженный на Восьмом съезде К.К. Юренев указал Девятому съезду РКП(б) 30 марта 1920 г.: «Партийный съезд должен сказать, допустимы ли те методы, которые применялись в ЦК (созыва Восьмого съезда. — С.В.). [П]ередо мною протоколы прошлого съезда, [на котором] мы очень много говорили по военному вопросу. [Б]ыла намечена средняя линия — в общем сговорились, и основная линия для ЦК была намечена. Между прочим, съезд постановил: «Спешно переработать положение о комиссарах и реввоенсоветах в смысле точного определения прав и обязанностей комиссаров и командиров, предоставив разрешение хозяйственно-административных вопросов командирам совместно с комиссарами и предоставив комиссарам право налагать дисциплинарные взыскания (в т.ч. и право ареста) и право предания суду». […] Вопрос тогда шёл, чтобы комиссарам-коммунистам в армии предоставить больше прав. Я был против этого: вопрос не в том, правильно ли съезд или неправильно поступил, это уже воля съезда, но я сейчас поднимаю другой вопрос. Имел ли право ЦК в своей повседневной работе наметить линию совершенно противоположную, чем поставил съезд? […] Конечно, нет, — а линия ЦК доведена до абсурда в вопросе единоначалия. На днях смещение политработников вызвало смятение на фронтах и, по заявлению одного авторитетного товарища, создало неустойчивое положение в среде комиссарского аппарата, который видит, что этот аппарат шельмуется, как будто признаётся негодным, растерялся, а спецы говорят «ваша песенка спета!», и естественно, что комиссары чувствовали себя неуверенно: шатание было велико. Я спрошу ЦК: правильно ли я оцениваю это? ЦК должен был прежде, чем проводить такую линию, поставить перед съездом или конференцией: утверждается ли его мнение по этому вопросу? Была [Восьмая] конференция (в декабре 1919 г. — С.В.), мы все ждали, что ЦК скажет, как он поступает, но этого не было. ЦК удовлетворился тем, что на [Восьмом] съезде была дана словесная бумажная уступка, которая дана пошумевшему народу, а так как остальное время народ безмолвствует, то за него усиленно действует ЦК (курсивом выделена нами констатация фарисейства верхов, игнорировавших на практике все неудобные для ЦК и персонально Ленина решения съезда. — С.В.). И в результате, в течение целого года, [ЦК] вёл свою собственную политику. Он питается слабостью нашей партии. Затем, здесь ещё параграф: выработать военный устав и проч. Это сделано? — Нет, это тотчас же было забыто! Съезд кончился, и горластые товарищи (блестящее определение военных «оппозиционеров», особенно точное в отношении Емельяна Ярославского. — С.В.) разошлись. Я это говорю не для того, чтобы устроить щипок ЦК, это неинтересное занятие. [В]ы должны запомнить опыт прошлого для того, чтобы вы сказали ЦК, что повторять политику безответственности, забывать на следующий день то, что вы решите, недопустимо, […] чтобы ЦК знал, что этот вопрос нельзя менять после того, как съезд разойдётся»[1155].

Юренев преследовал конкретную цель: заставить новый состав ЦК выполнять волю верховного органа партии, однако он дал интереснейшие сведения о судьбе военных решений Восьмого съезда. Резолюции приняли, разошлись и всё благополучно забыли. Почему? — Ответ очевиден: Ленин сотоварищи накинули на Троцкого «узду» и вполне этим удовлетворились. А брожение умов в свете «исправления» Троцкого и конкретной ситуации на фронтах было целенаправленно сведено вождём мировой революции на нет. Когда на заседании Организационной секции Девятого съезда РКП(б) 2 апреля 1920 г. один из делегатов, которого в стенограмме даже не сочли необходимым назвать по имени, уточнил «с места»: «А военный вопрос?», председательствовавший Л.Б. Каменев авторитетно разъяснил: «Военный вопрос решён на VIII съезде [в марте 1919 г.], на [Восьмой парт]конференции [в декабре 1919 г.] и нового ничего нет»[1156]. О том, как именно был «решён» военный вопрос Восьмой конференцией РКП(б), из слов К.К. Юренева нам уже известно.

Идея снятия Л.Д. Троцкого с поста председателя РВСР превратилась в фарс. С одной стороны, своего «товарища» по Цека поддержал В.И. Ленин, с другой — военная оппозиция, получив большинство в секции, не решилась настаивать на радикальных мерах (в терминологии того времени — «организационных выводах») и не смогла найти альтернативу наркому. Но вот в плане установления контроля ЦК РКП(б) над Л.Д. Троцким и его аппаратом были достигнуты действительные успехи, имевшие далеко идущие последствия. Армия стала полностью подконтрольна высшему политическому руководству. Хотя Л.Д. Троцкий не торопился с проведением решений Восьмого съезда РКП(б), приостановить реорганизацию Всероссийского бюро военных комиссаров в Политуправление как отдел ЦК РКП(б) он не мог: партийно-политическая работа в Красной армии находилась отныне в надёжных руках И.Т. Смилги — самого молодого в 1917 г. члена большевистского Центрального комитета (в 1919 г. — кандидата в члены ЦК и кандидата в члены Оргбюро ЦК), обладавшего более чем солидным дореволюционным стажем и завоевавшего значительный авторитет в партии. А вот не проводить коренной реорганизации Всероссийского главного штаба и Полевого штаба Л.Д. Троцкому оказалось вполне по силам: Революционный военный совет Республики, как свидетельствуют протоколы его заседаний за 1919 г., не принял ни одного решения во исполнение соответствующих предписаний Восьмого съезда РКП(б)[1157].

В любом случае весной 1919 г. Л.Д. Троцкий окончательно вернулся к своим прямым обязанностям — наркома по военным делам. 17 марта он телеграфировал в «Кремль, Ленину»: «У всех наших врагов создалось объединённое командование. Об этом были донесения и косвенные указания перехваченных радио. К марту подготовлялось общее наступление, связанное с восстаниями внутри. Колчак, петлюровцы, Брянск, Сызрань, восстание на Дону, Путиловский завод, бомбы. К этому моменту Америка послала своих соглядатаев, чтобы оценить, устоим или не устоим и определить соответствующую подготовку. Сообщаю на соображение (курсив наш. — С.В.)»[1158]. Осенью 1918 г. фразеология крайне редких обращений Троцкого к Ленину была иной. Это была серьёзная победа основателя партии. Впоследствии Троцкий упомянул об оказанной ему Лениным поддержке на Восьмом съезде в отрыве от контекста, как практический знак «морального доверия» к нему вождя мировой революции[1159].

Создание весной 1919 г. Политуправления РВСР — РККА стало первым опытом по созданию, в рамках «коммунизирования государственного аппарата»[1160], совмещённого — партийно-государственного органа, В.И. Ленин быстро оценил преимущества таких партийно-советских учреждений.

17 февраля 1920 г. для «развития политического и классового самосознания ж.-д. пролетариата и руководства всей политической (партийной) работой среди ж.-д. рабочих и служащих» во главе с членом коллегии НКПС было создано Главное политическое управление Наркомата путей сообщения (Главполитпуть). Уточнялось, что Главполитпуть «руководит всей политико-просветительной работой (агитация, пропаганда, организация политически-просветительных учреждений, литературно-издательская деятельность), ведёт учёт, мобилизует и распределяет всех политических работников, организует политический контроль над всею работою ж.-д. аппарата»[1161]. 2 марта в «Известиях ЦК РКП(б)» за подписью секретаря и члена ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинского вышел циркуляр «К восстановлению транспорта. Всем организациям РКП», в котором говорилось, в частности: «Право распределения всех политических работников на железных дорогах и перевод железнодорожников-коммунистов для политической работы и назначение комиссаров отдельных учреждений дорог предоставляется исключительно Главполитпути и политическим отделам соответствующих дорог»[1162]. На «в высшей степени трудную и ответственную работу»[1163]: возглавить и организовать «исключительный»[1164] по своему положению партийный комитет — Главполитпуть, призванный установить влияние РКП(б) над ж.-д. транспортом, вождь поставил Л.Д. Троцкого, заставив его «позабыть» о проваленном Ильичом в ЦК крайне несвоевременном в свете факторов Польши и Врангеля предложении фактически перейти к новой экономической политике.

Существенным отличием Главполитпути от Политуправления РККА был временный характер этого органа, созданного для решения не стратегических (а для контроля партии над армией), а тактических задач: поднятия транспорта путём усиления милитаризации железных дорог, милитаризации профсоюза железнодорожников, заключения временного тактического союза с Л.Д. Троцким в свете Профсоюзной дискуссии, неизбежной на Девятом съезде РКП(б), который проходил в марте — апреле 1920 года.

На Девятом съезде РКП(б) вполне мог быть создан и ещё один партийно-государственный орган. Получив тезисы С.И. Гусева, составленные 15–17 марта 1920 г. к съезду, вождь сделал характерную помету к 3-му тезису. В первоначальной редакции тезис выглядел следующим образом: «Мобилизации квалифицированных рабочих, профессиональное образование, трудовые мобилизации, использование трудовых армий и задачи коммунистов должны быть сообразованы с главными задачами каждого хозяйственного периода, причём коммунисты должны получать специальную подготовку, для чего при ЦК (курсив наш. — С.В.) должен быть создан особый орган»[1165]. Вождь поправил: «при соответствующем н[ар]ком[ате] с содействия Цека»[1166].

Осенью 1920 г. накопленный опыт по созданию партийно-государственных органов был применён при сформировании на базе Внешкольного отдела Наркомпроса РСФСР Главного политико-просветительного комитета Республики (Главполитпросвета), когда, по свидетельству его председателя Н.К. Крупской, встал вопрос об объединении всей политико-просветительной работы в едином органе: «Товарищи с мест выдвинули этот вопрос, и на сессии ВЦИК принято было постановление создать […] Главполитпросвет», которое провели «через СНК»; ЦК РКП(б) «всячески»[1167] поддержал новый орган, направив на его усиление партийных работников. В отличие от Политуправления РККА, этот орган не стал подразделением центрального партийного аппарата, однако большевики рассматривали Главполитпросвет и его органы на местах как «фактически […] рабочий аппарат»[1168] Агитационно-пропагандистского отдела ЦК РКП(б).

В резолюции Десятого съезда РКП(б) 1921 г. «Об улучшении положения рабочих и нуждающихся крестьян» предусматривалось использование особой центральной комиссией, созданной для проведения намеченных съездом мер улучшения положения рабочих, правительственного аппарата: предписывалась организация этой комиссии с таким расчётом, чтобы «она работала в непосредственной связи, с одной стороны, с ЦК РКП и с ВЦСПС, с другой стороны, с СНК и С[оветом] т[руда и] о[бороны] для быстрейшего проведения намеченных мер и контроля самих рабочих за осуществлением этих мер. Эта комиссия должна создать подкомиссии при тех ведомствах, которые могут и должны часть их аппарата и средств [курсив наш. — С.В.] направить тотчас на меры улучшения положения рабочих (Наркомвнешторг, Наркомпрод, Наркомвоен, Комгосор, Наркомздрав и т.д.)»[1169]. Инициатором резолюции был В.И. Ленин, который ещё в плане резолюции указал: «Создать комиссию при ЦК с особыми правами её при СТО и СНК»[1170].

Партийно-государственные органы, самый известный из которых — совмещённые в 1923 г. Центральная контрольная комиссия РКП(б) — ВКП(б) и коллегия Наркомата рабоче-крестьянской инспекции СССР, наряду с коммунистическими ячейками и фракциями советских учреждений — позволили к 1930-м гг. установить тотальный контроль большевистской партии над правительственным аппаратом. Правда, уже в 1934 г. ЦКК ВКП(б), выполнившая свою изначальную основную задачу по очищению большевистских рядов от скверны, была разделена на два самостоятельных (друг от друга, но не от сталинского руководства) органа — Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссию советского контроля при Совете народных комиссаров СССР.

Подводя 9 марта 1921 г. итоги начального этапа сращивания партийного и государственного аппарата, большевистский теоретик Е.А. Преображенский напомнил Десятому съезду РКП(б) историю формирования «специальных органов государственной пропаганды коммунизма»[1171]. По его заявлению, «известный аппарат по пропаганде коммунизма» постепенно «отпочк[овался] внутри целого ряда отдельных учреждений» и «отдельных комиссариатов», а именно: НКВД РСФСР (какие-либо разъяснения в данном случае Преображенский не сделал), военного ведомства (ПУР) и Наркомпроса РСФСР (Внешкольный отдел — Главполитпросвет)[1172]. Политуправление РККА, напомнил Преображенский, было создано «как особый аппарат, непосредственно подчинённый партии, и в то же время, как аппарат государственный»[1173]. Руководство Политуправлением осуществляли Оргбюро ЦК РКП(б), в котором в 1919 г. активно трудился И.Т. Смилга, и Секретариат ЦК РКП(б), а финансирование этого органа, как и любого государственного учреждения, осуществлялось ленинским Совнаркомом на общих основаниях — через сметы Наркомата по военным делам РСФСР[1174].

Едва не изменила вектор развития политического аппарата в армии проведённая в марте 1921 г. на Десятом съезде РКП(б) резолюция об объединении агитационно-пропагандистской работы в разных ведомствах РСФСР, включая военное, под эгидой Главполитпросвета. Работа Политуправления РККА характеризовалась как «чрезвычайно»[1175] скверная и оторванная от военных округов[1176]. Решение встретили в штыки военные партийцы во главе с С.И. Гусевым и даже отчасти с Л.Д. Троцким, не желавшим согласовывать происходящее в военном ведомстве ещё и с детищем А.В. Луначарского[1177], при том что к наркому «по просвещению» в партии относились с дурно скрытым пренебрежением. Редкий случай, когда отношение к конкретному лицу в руководящем партийном ядре не особенно изменилось со съездов единой РСДРП: не случайно один из вождей меньшевиков А.С. Мартынов, отвечая на критику будущего наркома «по просвещению», заметил ему с высоты своего полёта: «Тов. Воинов, возражая т. Плеханову, говорил, что мы представляем себе захват власти так, как он изображается в оперетках: в виде нападения кучки заговорщиков, появляющихся неожиданно во дворце в масках со шпагами и фонарями. Если бы т. Воинов был так же хорошо знаком с историей русского революционного движения, как он знаком с историей опереток, то он пришёл бы к другим выводам»[1178].

Чудес быть не могло: постановление Десятого съезда РКП(б) о подчинённости Политуправления РККА Главполитпросвету стало очередной тратой бумаги. Отнюдь не покривил душой С.И. Гусев, заявивший верховному органу партии: «вопрос о политаппарате Красной армии есть вопрос существования самой Красной армии»[1179]. Судя по всему, за попыткой подчинить Политуправление РККА Главполитпросвету скрывалась моральная и физическая усталость начальника управления С.И. Гусева. Л.Д. Троцкий в 1921 г. даже попытался ею воспользоваться, дабы избавиться от своего оппонента в высшем руководстве Красной армии — 7 ноября он направил в Политбюро ЦК РКП(б) следующее послание: «Я уже несколько раз говорил в Пол[ит]бюро, что у нас фактически нет ПУРа. Это значит, что мы не можем провести ни одной серьёзной меры. Тов. Гусев — устал, всегда опаздывает и запаздывает, не слушает, не проявляет никакой инициативы. Тов. Гусеву нужен длительный отпуск. На его место нужно поставить энергичного, опытного, политически-авторитетного работника. Мы выдвигали кандидатуры И.Н. Смирнова, Серебрякова, Белобородова. Они получили другие назначения. Со своей стороны Оргбюро никаких кандидатур не выдвигает. Я считаю, что ЦК недооценивает чрезвычайной критичности положения армии. У нас теперь не армия 1919–[19]20 гг., а совершенно новая: 1) обиженный и недовольный комсостав; 2) сырой крестьянский молодняк в качестве партийной массы; 3) децимированный и расшатанный чисткой коммунистический] состав. В известный момент может оказаться, что у нас не армия, а карточный домик. В этих условиях роль ПУРа огромна. А у нас ПУРа нет»[1180]. Естественно, о назначении И.Н. Смирнова (вернее, о возвращении, поскольку осенью 1918 г. он возглавлял свердловский Политотдел РВСР) и речи быть не могло: это резко сократило бы возможности контроля над Л.Д. Троцким в армии по партийной линии, однако уже в январе 1922 г. С.И. Гусеву в ЦК замену подобрали. Положение Политуправления изменилось достаточно быстро.

Место Политуправления РККА в системе партийных органов было окончательно закреплено в 1925 г. — в Уставе ВКП(б). По официальному разъяснению члена ЦК А.А. Андреева, руководителя Уставной комиссии XIV съезда, «Новый раздел […] относительно партийной работы в Красной армии» был внесён в Устав, поскольку в РККА была «сосредоточена довольно значительная часть членов партии», работавшая «на основе особых положений, в отступление от нормальных условий». Новый раздел объяснял, «в каких условиях должна протекать партийная работа в Красной армии, кто за эту партийную работу отвечает, кто ею в основном руководит. В основном это руководство политической и партийной работой должно быть сосредоточено в Политуправлении РККА, которое должно являться по существу военным отделом Центрального комитета»[1181]. Нового в плане статуса Политуправления не было ничего, однако закрепление сложившегося порядка в основном большевистском организационном документе свидетельствовало о политической важности и актуальности решения Восьмого съезда РКП(б) 1919 года.

Симптоматично, что, сидя в кресле начальника Политуправления РККА, А.С. Бубнов, после того, как он с головой окунулся в оппозиционную деятельность, фактически начал работу в параллель заместителю председателя РВС СССР К.Е. Ворошилову. Последний отписал «т. Бубнову» 4 июля 1929 г.: «Сегодня, совершенно случайно, я наткнулся на документ, который меня не поразил и не удивил (эта стадия пройдена), а, признаюсь, смутил, т.к. я теряюсь в догадках, куда Вы метите, столь упорно продолжая начатую линию поведения в отношении и военведа, и меня [как] его главы. Я имею в виду докладную записку на имя т. Молотова о комсоставе запаса. Насколько я понимаю, это дело не подлежит ведению Управл[ения], которым Вы ведаете, не говоря уже о том, что даже вопросы, непосредственно находящиеся в Вашем ведении, должны были бы ставиться в высших парторганах с моего ведома и при моём участии. Если мы дошли до положения полного непонимания элементарных вещей, определяющих деловые, служебные и личные отношения, то я полагаю наиболее разумным и большевистски честным разойтись в разные стороны. Навязывать же методы работы, отношения, кричаще противоречащие даже здравому смыслу, как это делаете Вы за последнее время, я в дальнейшем терпеть не намерен»[1182]. Вместе с тем в 1930-е гг., когда дело дошло до назначения Л.З. Мехлиса, К.Е. Ворошилов был вынужден терпеть ещё и не такое. Политуправление РККА стало важным политическим институтом, руководитель которого справедливо считался вторым наркомом обороны[1183]. Начало фактическому двоевластию в руководстве Красной армией было положено в 1919 г.

18 апреля 1923 г. Л.Б. Красин дал В.И. Ленину как явлению в истории партии следующее блестящее определение: «важнейший фокус, который сосредоточивал весь опыт нашей партии и перед которым каждый готов был преклониться и оставить за ним право безапелляционно решать вопросы»[1184]. В исключительности Ленина, видимо, успели убедиться многие оппозиционеры из старых большевиков.