Уздечка для сварливых

ГЛАВА 1

Доктор Сара Блейкни стояла возле ванны, размышляя, у кого только язык повернулся сравнить смерть с победой. Не было ни триумфа, ни ощущения того, что Матильда покинула земную оболочку ради лучшей жизни. Не было даже намека, что она обрела покой. Мертвые в отличие от спящих не собирались пробуждаться.

– Вам нужен честный ответ? – медленно произнесла Сара, услышав вопрос полицейского. – Тогда он будет отрицательным: никогда бы не подумала, что Матильда Гиллеспи может покончить с собой.

Они смотрели на гротескную фигуру, застывшую в воде омерзительного коричневатого цвета. Крапива и астры торчали из уродливого железного приспособления, которое покрывало обескровленное лицо. Ржавая металлическая деталь все еще зажимала мертвый язык в раскрытом рту. Россыпь лепестков, свернувшихся и пожухлых, цеплялась за тощие плечи женщины и края ванны. Коричневый осадок на дне тоже состоял из лепестков, впитавших воду и утонувших. На полу лежал окровавленный кухонный нож, вероятно, выпавший из безжизненных пальцев, которые свисали прямо над ним. Чем-то эта картина напоминала Марата в его ванне, только здесь все было намного ужаснее и печальнее. «Бедная Матильда, – подумала Сара, – ей-то уж точно подобная сцена показалась бы отвратительной».

Сержант показал на седую голову несчастной женщины.

– Хотел бы я знать, что это такое. – Его голос дрожал от отвращения.

Сара ответила не сразу, подождав, пока ее собственный язык не начал слушаться.

– Это «уздечка для сварливых», – наконец ответила она, – примитивное орудие наказания. Его применяли в Средние века, чтобы усмирять языки ворчливых женщин. «Уздечка» хранилась в семье Матильды долгие годы. Знаю, сейчас на лице эта штука выглядит ужасно, но Матильда держала ее внизу, над горшком с геранью. Как элемент декора она выглядела вполне эффектно.

Сара прикрыла рот рукой, стараясь скрыть нахлынувшие чувства. Полицейский неуклюже похлопал ее по плечу в знак сочувствия.

– Это был горшок с белой геранью. Головки цветов просовывались сквозь металлический каркас. Матильда называла их «перстами умерших». – Сара откашлялась и продолжала: – Она не была плохой, знаете. Очень гордой, заносчивой, нетерпимой и не особенно дружелюбной, это верно. И все же у Матильды был незаурядный ум для женщины, которая обучалась только тому, как следить за домом. А еще она обладала великолепным чувством юмора. Колким и язвительным.

– «Персты умерших», – задумчиво повторил патологоанатом. – Невольно вспомнишь:

Есть ива над потоком, что склоняет Седые листья к зеркалу волны; Туда она пришла, сплетя в гирлянды Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, – У вольных пастухов грубей их кличка, Для скромных дев они – персты умерших [5].

– «Гамлет», – объяснил он полицейскому извиняющимся тоном. – Смерть Офелии. Пришлось выучить этот отрывок для экзамена после пятого класса средней школы. Поразительно, что я до сих пор помню такие вещи спустя столько лет. – Патологоанатом посмотрел на ванну и спросил: – Миссис Гиллеспи читала «Гамлета»? Сара удрученно кивнула:

– Однажды она призналась, что все ее образование сводилось лишь к заучиванию наизусть отрывков из Шекспира.

– Что ж, мало толку стоять в ванной, уставившись на бедную женщину, – заговорил детектив. – Если только наша Офелия не была убита...

Доктор Камерон покачал головой.

– Смерть в результате утопления, – произнес он задумчиво, – как последствие расстройства психики. – Камерон взглянул на Сару: – Миссис Гиллеспи была подвержена депрессии?

– Если и была, то не показывала этого. Полицейский, больше нервничавший, находясь в одной комнате с трупом, чем двое врачей, вывел Сару на лестничную площадку.

– Огромное спасибо, что уделили нам время, доктор Блейкни. Извините, что пришлось впутать вас в это дело, но, как лечащий врач, вы должны были знать ее лучше, чем остальные. – Он вздохнул. – Такие случаи самые сложные. Одинокие пожилые люди, отвергнутые обществом. Иногда проходят недели, прежде чем их найдут. – Его лицо исказила гримаса отвращения. – Очень неприятно. Думаю, нам повезло, что ее нашли так быстро. Прошло меньше сорока часов, по оценке доктора Камерона. Он считает, что смерть наступила около полуночи в субботу.

Сара прислонилась к стене и посмотрела через лестничный пролет в сторону спальни Матильды, где из-за приоткрытой двери виднелась дубовая кровать с множеством подушек. Казалось, они все еще хранили тепло, которое безвозвратно покинуло тело покойницы.

– Не такая уж и пожилая, – мягко возразила Сара. – Всего шестьдесят пять лет. В наши дни это не возраст.

– Надо же, а выглядит старше; впрочем, неудивительно, если учесть, сколько крови она потеряла. – Полицейский сверился с записями в своем блокноте и продолжал: – Вы говорите, дочь миссис Гиллеспи живет в Лондоне, а внучка скорее всего в пансионе?

– А миссис и мистер Спед не знают?

Сара видела их мельком в библиотеке, перед тем как подняться наверх: нервно цепляются друг за друга, словно перепуганные дети, серые лица со следами недавно пережитого шока.

– Спеды приходят сюда дважды в неделю уже многие годы. Он смотрит за садом, а она убирается в доме. Они должны знать о миссис Гиллеспи больше, чем кто бы то ни было.

Полицейский кивнул.

– К сожалению, с тех пор как миссис Спед нашла тело, мы ничего не смогли от них добиться, кроме истерики. В любом случае мы расспросим жителей деревни о родственниках умершей. – Он взглянул в сторону спальни. – На ее ночном столике стоит пустой пузырек от снотворного, рядом с бокалом из-под виски. Похоже, все сходится. Виски для храбрости, снотворное, а потом – кухонный нож в ванной. Вы по-прежнему утверждаете, что не ожидали, что она покончит с собой?

– Господи, откуда мне знать. – Сара провела дрожащей рукой по своим коротким черным волосам. – Я не выписала бы ей снотворное, если бы подозревала, что она может использовать его в таких целях. Кроме того, Матильда пила таблетки уже многие годы, с тех пор, как однажды их ей прописали. Так что я никак не ожидала от нее самоубийства, по крайней мере исходя из того, что знала о ней. У нас были нормальные отношения доктора и пациента. Иногда она испытывала жуткую боль из-за артрита и не могла заснуть. – Сара нахмурилась. – Кстати, таблеток у нее оставалось совсем немного. На этой неделе я должна была выписать новый рецепт.

– Возможно, она их копила, – безучастно сказал полицейский. – Она когда-нибудь делилась с вами душевными переживаниями?

– Очень сильно сомневаюсь, что она ими с кем-либо делилась. Матильда не из таких. Она была очень скрытной. – Сара пожала плечами. – Да и знала я ее всего... Ну, около года. Я живу в Лонг-Аптоне, а не в Фонтвилле, так что встречалась с ней только во время своих визитов. – Она покачала головой. – В ее медицинской карте нет и намека на склонность к депрессии. Но меня беспокоит... – Она замолчала.

– Что вас беспокоит, доктор Блейкни?

– Во время последней нашей встречи мы разговаривали о свободе. Матильда заявила, что свобода – всего лишь иллюзия, в современном обществе нет такого понятия. Она процитировала мне Руссо, знаменитый лозунг студентов-шестидесятников: «Человек рожден свободным, но всегда закован в цепи». По мнению Матильды, остался только один вид свободы – свобода выбрать время и способ смерти. – Ее лицо посуровело. – Впрочем, мы вели подобные разговоры каждый раз, когда я заходила к ней. И этот разговор ничем не отличался от предыдущих.

– Когда это было? Сара тяжело вздохнула:

– Три недели назад. Что самое ужасное, я все свела к шутке. «Даже этой последней свободы не осталось, – сказала я, – потому что доктора боятся обвинений в недобросовестности и ни за что не оставят пациенту выбора».

Детектив, крупный пожилой мужчина, сочувственно похлопал ее по руке:

– Перестаньте, незачем мучить себя. Она умерла от потери крови, а не от передозировки снотворного. Кроме того, я не исключаю возможность убийства. – Он покачал головой. – Я видел немало самоубийц, но чтобы пожилая женщина решила превратить себя в букет в ванной... Скорее всего за этим стоят деньги. Мы, старики, слишком долго живем, и молодые начинают испытывать нетерпение.

Слишком он эмоционален, подумала Сара.

Час спустя доктор Камерон был настроен более скептически.

– Вам придется попотеть, если хотите доказать, что она сделала это не сама.

Тело вынули из ванны и положили на расстеленный на полу целлофан. «Уздечка для сварливых» все еще оставалась на лице женщины.

– Кроме разрезов на запястьях, нет ни царапин, ни травм, за исключением естественно образующихся, конечно. – Он показал на багровые пятна в области ягодиц. – Это посмертная гипостаза, а не синяки. Бедная старушка. Она даже не дергалась.

Сержант Купер выглянул из-за дверного косяка, чтобы посмотреть на серое тело, но тут же с отвращением отпрянул.

– Она и не могла дергаться, если находилась под воздействием лекарств, – пробормотал он.

Камерон стянул резиновые перчатки.

– Посмотрим, что покажут лабораторные анализы, но мой совет – попридержите коней. Не думаю, что старший инспектор будет тратить время и силы на это дело. Здесь почти все ясно. Буду откровенным: если на вскрытии не обнаружится ничего необычного, я констатирую самоубийство.

– А что говорит вам ваше чутье, доктор? Лично мне листья крапивы подсказывают, что это было убийство. Зачем ей жечься крапивой перед смертью?

– Самобичевание. Да и вам ли не знать, что в таких ситуациях трудно отыскать логику. Самоубийцы редко находятся в ясном рассудке, совершая подобное. И все же, – задумчиво произнес Камерон, – я удивлен, что она не оставила записки. В ее внешнем виде столько театральности, что какое-то объяснение этому должно быть. – Доктор начал заворачивать тело в целлофан. – Почитайте «Гамлета». Думаю, ответ нужно искать там.

Мистер и миссис Спед топтались в библиотеке, словно два неприкаянных призрака. Они были настолько непривлекательны внешне, что Купер засомневался, вполне ли здоровы супруги в умственном плане. Оба не смотрели в глаза сержанту, и на каждый его вопрос следовал немой обмен взглядами, после чего отвечал кто-то один.

– Доктор Блейкни сообщила, у миссис Гиллеспи есть дочь, проживающая в Лондоне, и внучка в пансионе. Не могли бы вы назвать мне их имена и объяснить, где их можно найти?

– Она хранила свои бумаги в полном порядке, – заговорила наконец миссис Спед, получив что-то вроде немого разрешения от своего мужа. – Все есть в бумагах. – Женщина кивнула в сторону письменного стола и дубового бюро. – Где-то там. В полном порядке. Всегда в полном порядке.

– А вы разве не знаете имени ее дочери?

– Миссис Лассель, – проговорил мужчина после недолгого раздумья. – Джоанна.

Он привычно потянул себя за нижнюю губу. Жена хлопнула его по запястью, нахмурив брови, и мистер Спед поспешно засунул провинившуюся руку в карман. Эта пара напоминала двух детей-переростков, и Купер подумал, не наняла ли их миссис Гиллеспи из жалости.

– Как зовут внучку?

– Мисс Лассель.

– А имя ее вы знаете?

– Рут. – Миссис Спед и ее муж снова обменялись взглядами. – Они нехорошие. Обе. Миссис грубит мистеру Спеду из-за сада, а мисс ругает Дженни из-за уборки в доме.

– Кто такая Дженни? – удивился сержант.

– Дженни – это миссис Спед.

– Понятно, – сказал Купер, стараясь говорить как можно дружелюбнее. – Должно быть, для вас это было ужасным потрясением, Дженни, найти миссис Гиллеспи в ванне.

– Да, ужасное, ужасное потрясение. – И она завыла, схватив мужа за руку.

Немного помедлив и опасаясь еще более бурной реакции, Купер достал из кармана и показал супругам кухонный нож, упакованный в полиэтиленовый пакет.

– Я не хочу расстраивать вас еще сильнее, но постарайтесь ответить: вы узнаете этот нож? Вы видели его раньше?

Миссис Спед трагически поджала губы, однако перестала причитать и слегка толкнула локтем мужа. Тот заговорил:

– Ящик в кухне. Нож из ящика в кухне. – Он дотронулся до рукоятки ножа сквозь полиэтилен. – Я выцарапал здесь букву «д», что означает «дом». На ноже, что я храню в сарае, буква «с» – «сад».

Купер рассмотрел поближе грубую «д», кивнул и убрал пакет с глаз долой обратно в карман.

– Спасибо, мне понадобится нож из сада для сравнения. Я попрошу офицера сходить с вами в сарай после окончания нашей беседы. – Он дружелюбно улыбнулся. – У вас наверняка есть ключи от дома. Могу я на них взглянуть?

Миссис Спед потянула за шнурок, висящий у нее на шее, и вынула ключ, который лежал в ложбинке между грудями.

– Только я, – произнесла она. – Только у Дженни есть ключ. Мистеру Спеду не нужен ключ.

Она отдала его Куперу, и тот почувствовал тепло, исходящее от металла. Он испытал легкое отвращение, потому что ключ был влажный и маслянистый от пота. Полицейский тут же почувствовал укол вины оттого, что находил эту пару очень неприятной; он понимал, что в отличие от миссис Гиллеспи не вынес бы их в своем доме и получаса.

Ближайшие соседи Матильды Гиллеспи жили в крыле, примыкающем к ее дому. Раньше «Кедровый дом» принадлежал одной семье, но теперь небольшая табличка указывала на дверь в боковой коттедж с западной стороны здания.

Перед тем как постучать, Купер прошел по гравийной дорожке до угла и осмотрел двор, обрамленный аккуратными кустиками анютиных глазок и живой, изгородью, за которой виднелись обширная лужайка и сад, относящиеся к «Кедровому дому». Детектив почувствовал внезапный приступ зависти к живущим здесь людям. Насколько тоскливой была его собственная маленькая коробка, называемая домом, по сравнению с этим жилищем!.. Его жена предпочитала жить в современном доме с удобствами и соседями, вечно сующими нос не в свое дело. Он же, будь его воля, довольствовался бы осыпающейся штукатуркой, но прекрасным видом. Видимо, уступать любимым женам – удел полицейских. Он слишком много времени проводил на работе, чтобы навязывать собственную тягу к уединению женщине, которая стоически и с чувством юмора переносила его постоянное отсутствие в течение тридцати лет.

Купер услышал, как сзади открылась дверь. Он повернулся, вынув из нагрудного кармана удостоверение, и поприветствовал толстого пожилого мужчину, который направлялся к нему:

– Детектив Купер, сэр, из полиции Дорсета.

– Орлофф. Дункан Орлофф. – Мужчина обеспокоенно провел рукой по широкому, довольно приятному лицу. – Мы ожидали вашего прихода. Боже мой, Боже мой! Признаюсь, вой Дженни Спед было нелегко вынести. Бедняжка. В общем-то она вполне нормальная, пока ее что-нибудь не расстроит. Вы и представить себе не можете, что здесь творилось, когда она нашла Матильду. Она выскочила из дома с таким визгом, словно увидела привидение, а потом к ней, видимо, из сочувствия, подключился и муж. Я сразу понял, что произошло нечто ужасное, потому и вызвал полицию и «скорую помощь». Слава Богу, полицейские приехали быстро и догадались взять с собой женщину. Она оказалась на высоте – успокоила Спедов в рекордное время. Боже мой, Боже мой, – повторил он. – У нас такая спокойная жизнь, мы не привыкли к подобным вещам.

– К такому никто не привыкает, – отозвался Купер. – Предполагаю, вам сказали, что произошло?

Орлофф в отчаянии взмахнул руками.

– Только то, что Матильда умерла. Я держал Спедов у себя до прибытия полиции, думал, так будет лучше, – они бились в истерике. Кстати, я не разрешал жене спускаться вниз до тех пор, пока не стало безопасно, – никогда ведь не знаешь, что может произойти. В любом случае ваши коллеги в форме просили меня подождать, пока не придут задавать вопросы. Послушайте, вам лучше войти в дом. Вайолет в гостиной, она неважно себя чувствует, что немудрено, учитывая обстоятельства. Признаюсь, мне и самому не по себе. – Орлофф отошел в сторону, пропуская детектива в дом. – Первая дверь направо.

Они оказались в уютной комнате, забитой мебелью. В углу с приглушенным звуком работал телевизор.

Дункан Орлофф нагнулся к жене, вытянувшейся на софе.

– Пришел сержант Купер, – сказал он, нежно помогая ей сесть. Орлофф тоже грузно опустился на софу и жестом указал Куперу на кресло. – Дженни все кричала про кровь. – В голосе Дункана слышалось неподдельное горе. – «Вода, красная от крови» – вот что она постоянно повторяла.

Вайолет поежилась.

– А еще «Иисус», – прошептала она, – я слышала, как Дженни говорила, будто Матильда была «как Иисус». «Она лежит, как Иисус, в красной от крови воде». – Глаза женщины наполнились слезами. – Что произошло с Матильдой? Она и правда умерла?

– Увы, миссис Орлофф. По предварительному заключению смерть наступила в субботу, между девятью часами вечера и полуночью. – Купер поочередно посмотрел на супругов. – Вы были дома в течение этих трех часов?

– Да, конечно, – ответил Дункан. Он явно разрывался между хорошим воспитанием, запрещавшим ему задавать вопросы, и все возрастающим желанием удовлетворить естественное любопытство. – Вы так и не сказали нам, что произошло, – выпалил он наконец, устав бороться. – Это ужасно, когда не знаешь правды. Начинаешь представлять себе разные кошмарные вещи.

– Ее ведь не распяли? – спросила Вайолет дрожащим голосом. – Я предположила, что ее распяли. Ведь поэтому Дженни сравнила Матильду с Иисусом?

– А я подумал, что кто-то решил прибраться после содеянного и помыть полы, поэтому везде была красная вода. Изо дня в день слышишь, как стариков убивают из-за денег.

– Господи, я надеюсь, ее не изнасиловали, – снова заговорила Вайолет. – Такого я бы точно не вынесла.

Купер в глубине души посочувствовал пожилой паре, которая, как и многие другие, доживала свой век в страхе за собственную жизнь, навязанном им средствами массовой информации. Но ему ли не знать, что по статистике жертвами убийств чаще всего становятся молодые парни в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. А сам он расследовал слишком много пьяных разборок и насмотрелся на трупы возле пабов, чтобы сомневаться в этих данных.

– Ее нашли в ванной, – голос Купера не выдавал никаких эмоций, – с перерезанными венами. В настоящий момент патологоанатом склоняется к версии самоубийства, и мы пытаемся выяснить, действительно ли это так.

– Но Иисус не умирал в ванной, – произнесла Вайолет недоуменно.

– На ней была «уздечка для сварливых», украшенная цветами. Возможно, миссис Спед приняла ее за терновый венец.

«По крайней мере я не вижу другого объяснения», – подумал Купер.

– Я ненавидела эту штуковину. А Матильда всегда по-особенному к ней относилась.

Купер заметил, что у Вайолет была привычка делать ударение на слова, которые она считала важными.

– Значит, самоубийство... – продолжала миссис Орлофф. – Она носила ту железную штуку во время приступов артрита, чтобы отвлечься от боли, понимаете? Матильда всегда повторяла, что убьет себя, если боль станет невыносимой. – Вайолет посмотрела на мужа глазами, полными слез. – Почему она не позвала нас? Уверена, мы смогли бы хоть чем-нибудь помочь.

– Вы бы услышали, если бы миссис Гиллеспи закричала?

– Да, особенно если она была в ванной. Матильда могла бы постучать по трубам, тогда бы мы уж точно услышали.

Купер повернулся к ее мужу:

– Вы слышали что-нибудь той ночью? Дункан задумался.

– Наша жизнь очень бедна событиями, – наконец ответил он извиняющимся тоном. – Я только могу заверить, что если бы мы услышали что-то необычное, то обязательно бы среагировали, – он развел руками, – как сегодня утром, когда Дженни подняла крик. В субботу ничего подобного не было.

– И все же вы оба решили, что ее убила группа людей. Вы сказали «они».

– Трудно думать ясно, когда кругом такой крик, – ответил Дункан, покачав головой, словно осуждая себя. – Если честно, у меня мелькнула мысль, что Спеды сами что-нибудь натворили. Они не особо умная пара, если вы еще не заметили. Конечно, не нарочно. Они глупы, но не опасны. Я решил, что произошел несчастный случай. – Мистер Орлофф положил ладони на свои толстые колени. – Я думал, что нужно было сразу пойти внутрь и попытаться помочь Матильде, переживал, считая, что ее можно было спасти, войди я сразу в дом. Но если, как вы говорите, она умерла еще в субботу... – Он не закончил фразу.

Купер покачал головой:

– Вы не смогли бы ей ничем помочь. А днем вы ничего необычного не слышали?

– Вы имеете в виду субботу? Нет, вроде ничего... Нет, определенно ничего необычного не было. – Он взглянул на Вайолет, словно ища вдохновения. – Мы замечаем, если в «Кедровом доме» звенит дверной звонок, потому что гости у Матильды бывают редко. С другой стороны, – он беспомощно пожал плечами, – наша жизнь довольно скучна, и мы часто смотрим телевизор.

– А вас не удивило, что Матильда не появлялась в воскресенье?

Вайолет в ужасе закрыла лицо.

– Господи, – прошептала она, – неужели мы смогли бы ее спасти? Как это ужасно, Дункан!

– Нет, – уверенно ответил Купер. – Без сомнения, она была мертва к трем часам утра в воскресенье.

– Понимаете, мы дружили. Мы с Дунканом знали Матильду пятьдесят лет. Она продала нам этот коттедж пять лет назад, когда Дункан вышел на пенсию. Конечно, с ней было не очень легко общаться. Она могла быть очень жестокой по отношению к людям, которые ей не нравились. Самое главное в общении с Матильдой – не навязываться. Мы, конечно же, этого не делали, но были люди, которые совершали эту ошибку.

– Кто, например? – спросил Купер, облизнув кончик карандаша и приготовившись записывать.

Вайолет понизила голос:

– Джоанна и Рут, ее дочь и внучка. Они никогда не оставляли ее в покое, постоянно жаловались, требовали денег. А викарий, тот вообще... – Она бросила виноватый взгляд на мужа. – Я знаю, Дункан скажет, что я сплетница, но викарий постоянно делал намеки, что на душе у нее будет спокойнее, расстанься она с частью своего состояния. Матильда была атеисткой, понимаете, и всегда грубила мистеру Маттьюзу, как только тот оказывался на пороге. Она обзывала его валлийской пиявкой. Даже в глаза.

– Он обижался? Дункан рассмеялся.

– Это было что-то вроде игры, – сказал он. – Иногда Матильда была очень щедра, особенно если викарий заставал ее в хорошем расположении духа. Однажды она дала ему сотню фунтов для Центра лечения алкоголизма, сказав при этом, что сама бы там уже давно оказалась, если бы не хороший обмен веществ. Матильда заявила, будто пьет, чтобы заглушить боль от артрита.

– Правда, ее никогда не видели действительно пьяной. Она была настоящей леди и не могла себе позволить опуститься до подобного. – Вайолет громко высморкалась.

– Кто еще надоедал миссис Гиллеспи? – спросил Купер через некоторое время.

Дункан пожал плечами:

– Муж доктора, Джек Блейкни, постоянно здесь ошивался, но это трудно назвать надоеданием. Он нравился Матильде. Иногда я слышал, как они смеялись вместе в саду. – Он помолчал, раздумывая. – У нее было очень мало друзей, сержант. Вайолет правильно сказала, с Матильдой было не так легко ладить. Окружающие либо любили ее, либо ненавидели. Впрочем, вы скоро выясните это, если планируете опросить людей в округе.

– А вы любили ее?

Глаза Дункана внезапно наполнились слезами.

– Да, – ответил он хрипло. – Она когда-то была красавицей, настоящей красавицей. – Мистер Орлофф похлопал по руке жены. – Мы все были красивыми когда-то, очень давно. Возраст оставляет мало преимуществ, сержант, разве только мудрость распознать удовлетворение. – Он снова задумался. – Говорят, перерезавший вены человек умирает спокойно и без боли, хотя я не представляю, откуда это известно. Как вы считаете, Матильда страдала? /

– Боюсь, я не знаю ответа, – честно произнес Купер.

На мгновение детектив поймал взгляд влажных глаз Дункана и увидел в них глубокую и неподдельную боль утраты. Боль, которая говорила о любви, но, как подозревал Купер, любви не к жене. Он хотел сказать что-то успокаивающее, однако побоялся сделать еще хуже. Вряд ли Вайолет догадывалась о чувствах мужа, и детектив в который раз убедился, что любовь чаще бывает жестокой, чем доброй.

Сегодня я наблюдала за Дунканом, пока он подстригал живую изгородь. Я уже почти забыла, каким красивым он был когда-то. Если бы я была склонна к благотворительности, то вышла бы за него сорок лет назад и спасла бы его от него самого и от Вайолет. Она превратила моего Ромео в Билли Бантера [6] с грустными глазами, выражающего свою любовь тихо и пока никто не видит. «О, если б этот плотный сгусток мяса растаял, сгинул, изошел росой!» [7] В двадцать лет у него было тело Давида Микеланджелоo.(сейчас же он напоминает целую семейную группу Генри Мура [8]

Джек продолжает меня радовать. Как грустно, что я не встретила его или кого-то вроде него в пору «зеленой юности». Я научилась только выживать, а Джек научил бы меня любить. Я спросила, почему у них с Сарой нет детей, а он ответил: «Потому что у меня никогда не возникало желания разыгрывать из себя Бога». Я сказала, что в продлении рода нет ничего божественного. Кроме того, нельзя быть таким тщеславным и диктовать Саре, иметь ей детей или нет. «Викарий бы заявил, что ты на стороне дьявола, Джек. Человечество не выживет, если такие люди, как ты, не будут размножаться».

Но его нельзя назвать ответственным человеком, в противном случае он нравился бы мне меньше. «Ты разыгрывала из себя Бога много лет, Матильда. Доставило ли это тебе удовольствие?»

Нет, на этот вопрос я могу ответить честно. Я умру такой же голой, как и родилась.