Узурпаторы и самозванцы «степных империй». История тюркомонгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях

Противоречивый статус Чагатайского улуса, который в течение XIII в. то приобретал характер самостоятельного государства, то вновь становился владением Монгольской империи, привел к неопределенности в системе перехода власти. В результате именно в этом чингизидском государстве наиболее ярко столкнулись разные способы легитимации претензий на трон, что привело к сравнительно раннему переходу реальной власти от Чингизидов к представителям других родов — менее знатного происхождения.

Независимость или пребывание в составе империи? Проблема законности чагатайских правителей XIII в.

В середине XIII в. Чагатайский улус стал одним из центров борьбы между чингизидскими кланами за власть над Монгольской империей. Соответственно, его правителями были ставленники соперничавших претендентов, которые использовали разные основания для передачи власти над улусом своим сторонникам, нередко противопоставляя одно из них другому.

Так, основатель улуса, Чагатай, второй сын Чингис-хана, перед смертью в 1242 г. завещал трон своему внуку Кара-Хулагу[112]. Формально улус не являлся самостоятельным государством, и его правитель должен был назначаться монгольским ханом, однако, во-первых, как раз в этот период в Монголии хана не было (после смерти Угедэя в конце 1241 г.), во-вторых, Чагатай являлся его официальным соправителем[113], так что его воля была вполне законным основанием для передачи власти внуку.

Однако как только новым ханом стал Гуюк, сын Угедэя, он тут же противопоставил воле Чагатая новое основание претензий на власть — старшинство в роду, назначив вместо Кара-Хулагу правителем Чагатайского улуса своего друга и союзника Есу-Мунке — старшего из остававшихся к тому времени в живых сыновей Чагатая. Свое решение Гуюк обосновал следующей фразой: «Как может быть наследником внук, когда сын находится в живых?»[114] Неудивительно, что после того, как в Монголии сменилась власть, поменялся и правитель в Чагатайском улусе: новый монгольский хан Мунке объявил Есу-Мунке незаконным правителем и позволил Эргэнэ, вдове Кара-Хулагу, свергнуть его и казнить, а самой стать регентшей Чагатайского улуса[115].

В 1260 г., когда началась междоусобная война Хубилая и Арик-Буги за монгольский трон, каждый из них назначил своего ставленника на трон Чагатайского улуса: Хубилай — Абишку, правнука Чагатая, а Арик-Буга — Алгуя, его двоюродного дядю. В результате появились два законных претендента на трон, каждый из которых считался узурпатором в глазах другого, поскольку не признавал законным того хана, который назначил его соперника. Абишка так и не доехал до своих новых владений, поскольку был перехвачен сторонниками Арик-Буги и брошен в тюрьму[116]. Алгуй же, сознавая двойственность своего положения, вскоре убедился, что Хубилай одерживает верх над братом, и в 1262 г. предал Арик-Бугу, тем самым получив подтверждение своего статуса и от Хубилая.

Тот факт, что назначение Алгуя произошло в ущерб Эргэнэ-хатун, вдове Кара-Хулагу, и ее сыну Мубарак-шаху (претензии которых поддерживало значительное число нойонов и военачальников Чагатайского улуса), было устранено женитьбой Алгуя на бывшей регентше и обещанием сделать Мубарак-шаха своим наследником. Обещание Алгуй сдержал, и после его смерти Мубарак-шах в 1266 г. был выбран чагатайскими нойонами новым правителем улуса[117].

Однако монгольский хан Хубилай, считавший Чагатайский улус частью своей империи, не признал законности вступления Мубарак-шаха на трон и назначил собственного ставленника — Борака, приходившегося Мубарак-шаху двоюродным братом. Таким образом, вновь столкнулись два основания претензий на трон: завещание предыдущего правителя (поддержанное местной знатью) и воля вышестоящего монарха. Весьма характерно, что Борак, по-видимому, сознавал, что его права на трон в глазах чагатайской знати не столь законны, поэтому, прибыв в улус, он не стал сразу выдвигать претензии на трон, а предпочел в течение некоторого времени обеспечить себе поддержку знати и войска и, лишь убедившись в прочности своего положения, решился сместить двоюродного брата и объявить себя правителем[118]. Таким образом, как и в споре Хубилая с Арик-Бугой при относительно равных правах на трон в Чагатайском улусе 1266 г. победил тот, кто обладал большей военной силой.

В 1269 г. в долине реки Талас состоялся вышеупомянутый курултай правителей чингизидских улусов, выступивших против претензий Хубилая на власть над всеми регионами распадающейся Монгольской империи. В результате золотоордынский правитель Менгу-Тимур, чагатайский правитель Борак и Хайду, правитель улуса Угедэя, провозгласили себя независимыми монархами и приняли ханские титулы. Казалось, с этого времени положение Бора-ка как главы Чагатайского улуса становится незыблемым, однако около 1271 г. против него выступил Хайду, к этому времени провозгласивший себя, как мы помним, монгольским ханом и, в свою очередь, предъявил претензии на сюзеренитет над чагатайским правителем. Борак пытался противостоять ему, но был разбит (при помощи золотоордынского хана Менгу-Тимура, союзника Хайду) и вынужден признать зависимость от Хайду, который, однако, не доверял ему и вскоре, по-видимому, приказал его отравить[119].

Смуты в Чагатайском улусе в первой половине XIV в. и основания претензий Чагатаидов на власть

В дальнейшем в течение 35 лет потомки Чагатая признавали зависимость от Хайду и его наследников. Только в 1305 г. Дува, сын Борака, воспользовался междоусобицей потомков Хайду и не только вернул самостоятельность Чагатайскому улусу, но и присоединил к нему значительную часть владений рода Угедэя[120]. Именно с этого времени можно говорить о самостоятельной политической истории Чагатайского улуса. Впрочем, самостоятельность отнюдь не повлекла стабильности.

Дува накануне своей смерти в 1307 г. пользовался высоким авторитетом в собственном улусе и среди других Чингизидов[121], однако его оказалось недостаточно, чтобы обеспечить своим потомкам исключительное право на власть. И хотя сразу после Дувы трон унаследовал его старший сын Кунчек, против его власти выступила Целая группа царевичей Чингизидов, по мнению которых больше прав на власть в улусе имели потомки Угедэя; возглавил восстание как раз один из них — Курсебе[122]. Мятежники были разбиты, однако вскоре, в 1308 г., скончался и Кунчек, и новым правителем стал Талигу — тоже Чагатаид, но не из рода Дувы. Возведение на трон этого царевича (уже достигшего преклонного возраста) отражало несогласие значительной части Чингизидов и знати Чагатайского улуса с зарождающейся монополией потомков Дувы. Однако, по-видимому, сторонников у последних оказалось больше: в 1309 г. Талигу, только что разгромивший очередное восстание сторонников рода Угедэя, был разгромлен сторонниками сыновей Дувы, один из которых, Кепек, собственноручно убил его[123].

Фактически было совершено преступление, которое закрывало Кепеку путь к власти, но он поступил весьма мудро, сумев разом пресечь любые обвинения в узурпации трона. Вскоре после убийства Талигу он созвал курултай, на котором новым ханом был избран не он сам, а его старший брат Эсен-Буга, который в это время находился во владениях императоров Юань. Использовав два фактора легитимации власти своего брата сразу (старшинство в роду и соблюдение процедуры избрания на курултае), Кепек пресек возможные обвинения в узурпации, а со временем его преступление — убийство родича — было забыто, и в 1318 г. он с соблюдением всех формальностей законно наследовал своему брату.

Но если внутри Чагатайского улуса у него были довольно прочные позиции, то отношения с другими чингизидскими монархами складывались напряженно: ни империи Юань, ни государству ильханов в Иране, ни Улусу Джучи (Золотой Орде) не было выгодно существование в самом центре Азии обширного и сильного государства. Поэтому, не начиная открытой войны против Кепека, соседние государи решили в свою очередь сыграть на несогласиях среди Чагатаидов и использовать тех, кого по-прежнему не устраивало сохранение власти в руках сыновей Дувы.

Их ставленником на трон стал царевич Ясавур, внук вышеупомянутого Алгуя, т. е. тоже потомок Чагатая[124]. Удивительным образом его претензии в разное время поддерживали как персидский ильхан Олджайту, так и золотоордынский хан Узбек, которые находились в состоянии войны между собой. Позиции Ясавура были и в самом деле довольно сильными: прямой потомок Чагатая, чей прямой предок (дед) к тому же уже занимал трон, да еще и признаваемый в качестве законного претендента на международном уровне! Однако эти преимущества, вероятно, оказались бы существенными, если бы Кепек сам только что вступил на трон. А Ясавур начал войну с соперником в 1320 или 1321 г., когда тот уже несколько лет находился у власти и существенно укрепил свои позиции. Неудивительно, что претендент вскоре потерпел поражение и был убит[125].

Победа Кепека еще больше укрепила позиции его самого и семейства Дувы в целом. После смерти этого хана в 1326 г. трое его братьев последовательно вступали на трон, не встречая возражений со стороны знати. Однако недовольство чагатайских нойонов и военачальников правлением этого рода все силилось — прежде всего, из-за того, что ханы старались обеспечить себе поддержку со стороны оседлых подданных и к тому же все больше склонялись к исламу. А между тем, далеко не все они являлись такими энергичными и талантливыми, каким оказался сам Кепек.

В результате в 1334 г. начался мятеж против последнего из братьев — хана Тармаширина, закончившийся его свержением и убийством. Надо сказать, что мятежники подготовились к борьбе с ханом весьма основательно и выдвинули убедительные доводы для оправдания своих действий. Хан был обвинен в действиях, несовместимых с занятием ханского трона. В частности, представители монгольской кочевой знати упрекали его в том, что он проводил политику по «сращиванию» кочевой и оседлой знати, покровительствовал среднеазиатскому чиновничеству, купечеству, городам и сам принял ислам, который начал активно устанавливать в качестве официальной религии в своем государстве (даже сменив свое буддийское имя на мусульманское — Алла ад-Дин[126]). Это позволило его соперникам обвинить Тармаширина в нарушении Ясы — правопорядка, установленного Чингис-ханом. Возглавил мятеж царевич Бузан, двоюродный брат Тармаширина (т. е. тоже потомок Дувы), а чтобы придать легитимный характер своим действиям, организовал курултай, на котором хан был обвинен в отходе от принципов Ясы и объявлен низложенным, а вскоре и убит[127].

Свержение последнего представителя семейства, в течение длительного времени находившегося у власти, как это нередко бывает, привело к династическому кризису. После свержения хана Тармаширина в 1334 г. ханы из рода Чагатая менялись едва ли не каждый год. В 1346 г. эмир Казаган, фактический правитель Мавераннахра, убив очередного хана, возвел-на трон свою марионетку — хана Данишменда, который не был Чагатаидом, а являлся потомком Угедэя[128]. Надо полагать, Казаган считал, что хан с сомнительной легитимностью будет во всем ему покорен. Однако по какой-то причине уже два года спустя сам временщик убил своего ставленника, обвинив его в том, что тот не принадлежит к династии законных правителей Чагатайского улуса, и возвел на трон следующего ставленника Баян-Кули — на этот раз из дома Чагатая[129].

В конце 1340-х гг. Чагатайский улус распался на две части, в каждой из которых (Мавераннахр и Могулистан), впрочем, у власти продолжали находиться Чагатаиды. Однако в силу политических причин между ними пролегла такая пропасть, что, когда Ильяс-Ходжа, правитель Могулистана, правнук чагатайского хана Дувы, в начале 1360-х гг. попытался стать ханом и в Мавераннах-ре, местная знать оказала ему упорное сопротивление как чужаку и в конце концов вытеснила из страны, возведя на престол другого Чагатаида, также правнука Дувы[130].

Именно в этот период в Чагатайском улусе имели место несколько примеров самозванства, столь редких в истории Чингизидов.

Самозванцы в борьбе за трон Чагатайского улуса

В Индии, при дворе делийского султана Мухаммада Тоглука на рубеже 1330-1340-х гг. появился человек, выдававший себя за чагатайского хана Тармаширина, свержение которого в 1334 г. положило начало длительной междоусобице в Чагатайском улусе. Хан был в том же году убит своим племянником Янги, однако это по понятным причинам не стало достоянием гласности и дало возможность самозванцу утверждать, что он, Тармаширин, якобы спасся. Причем, согласно рассказу Ибн Баттуты, его признали сначала лекарь, некогда лечивший настоящего хана, а затем родные сын и дочь Тармаширина. Однако подданные индийского монарха внушили ему, что если к человеку, выдавшему себя за хана, начнут стягиваться подданные из Чагатайского улуса, то они могут представлять опасность и для самого султана. В результате Мухаммад Тоглук велел самозванцу покинуть его двор. После долгих странствий тот оказался в Фарсе у местного правителя Абу Исхака Инд-жу, который и дал ему убежище[131].

Необычностью самозванства лже-Тармаширина было то, что за все время, что он выступал в роли бывшего хана, он не предпринял ни одной попытки вернуть трон Чагатайского улуса. Он довольствовался выказываемым ему почтением и получаемыми дарами. Со своей стороны, его покровители также не подталкивали его к решительным действиям по «возвращению» трона, довольствуясь тем, что при их дворе есть претендент на трон, чье присутствие в известной мере гарантирует мирные отношения с Чагатайским улусом. Для Делийского султаната, который в свое время подвергался нападениям самого Тармаширина (настоящего!)[132], это было весьма актуально. Что же касается Абу Исхака, правителя Фарса (о претензиях которого на власть речь пойдет ниже), то он с охотой приютил лже-Тармаширина, чтобы иметь определенные гарантии безопасности в случае, если какой-либо потомок «Золотого рода» решит обвинить его в узурпации: ведь мнимый хан в любой момент мог быть провозглашен верховным правителем в его государстве, тем самым лишив врагов правителя Фарса повода упрекнуть его в узурпации! Кроме того, принимая претендента на чингизидский трон, Абу Исхак Инджу демонстрировал собственную приверженность к чингизидским традициям, столь актуальным в Центральной Азии еще и столетия спустя[133].

Другой самозванец, собственно, вряд ли может быть охарактеризован так с полной уверенностью — скорее, речь идет о претенденте на трон с сомнительным происхождением.

В 1347 г. в Могулистане (восточной части Чагатайского улуса, фактически отделившейся от западной, Мавераннахра, в результате смуты, начавшейся в середине 1330-х гг.) могущественный эмир Пуладчи-дуглат решил провозгласить собственного хана, в качестве какового возвел на трон 17-летнего Тоглук-Тимура. Юноша считался сыном одного из могульских эмиров по имени Шировул. Однако, по утверждению Пуладчи, супруга эмира ранее была наложницей чагатайского царевича Эмиль-Ходжи бен Дувы-хана, после смерти которого, будучи уже беременной от него, вышла замуж за Шировула[134]. Однако по другой, более романтической, версии, отцом будущего хана был не царевич Эмиль-Ходжа, а его брат — Эсен-Буга-хан, причем его наложница, мать Тоглук-Тимура, вышла замуж не после его смерти, а была отдана своему будущему мужу насильно супругой Эсен-Буги, позавидовавшей тому, что наложница беременна от хана, тогда как она, законная жена, остается бездетной[135].

Думается, противоречивые сведения могут отражать сомнение в чингизидском происхождении основателя Могулистана. Однако поскольку могущественный эмир Пуладчи официально объявил Тоглук-Тимура потомком Чингис-хана, никто не осмелился ему противоречить, а некоторое время спустя озвученная эмиром версия превратилась в факт, который «весь народ знал»[136]. И впоследствии это позволило Тоглук-Тимуру претендовать на трон не только Могулистана, но и Мавераннахра: в течение ряда лет он старался объединить весь Чагатайский улус под своей властью. Да и в отношении прав на трон его потомков, управлявших Могулистаном до конца XVII в., ни разу не высказывалось сомнений. Правда, сам Тоглук-Тимур, по-видимому, все же считал свое положение несколько ненадежным — именно по этой причине он решил опереться на поддержку влиятельного мусульманского духовенства и уже в первые годы своего правления стал принимать активные меры по распространению (можно даже сказать, насаждению) ислама в Могулистане[137], тем самым обеспечив духовенству столь высокий авторитет, что именно представители мусульманского святительского рода, как мы увидим ниже, в конце концов отобрали могульский трон у потомков Тоглук-Тимура!

Возвышение Тимуридов

Пример самого Амира Тимура и в особенности его наследников в борьбе за чингизидское наследие в Центральной Азии представляется весьма интересным и сложным, поскольку сочетает в себе сразу несколько факторов легитимации власти. Впрочем, главным среди них все же считалось именно родство с чингизидской династией и преемство от нее — причем не только в кровно-родственном, но и в политико-правовом смысле.

Сам Амир Тимур, как известно, не претендовал на верховную власть, довольствуясь статусом гургана и «скромным» титулом амир ал-умара, т. е. фактически первого министра и временщика при возводимых им на трон марионеточных ханах из дома Чингизидов, тем самым не давая повода упрекнуть себя в нелегитимном правлении[138]. Тем не менее он всячески старался укрепить связи своего семейства с потомством Чингис-хана, поскольку и сам брал в жены чингизидских царевен, и женил на них своих многочисленных сыновей и внуков. В результате впоследствии многие из них либо добавляли к своим именам почетное прозвище «гурган», т. е. зять ханского рода, либо даже прямо ссылались на родство с Чингизидами — пусть и по женской линии.

Вместе с тем, во второй половине XV в., когда господство Тимуридов в Мавераннахре уже стало неоспоримым, они стали опираться еще на одну линию родства с домом Чингис-хана. В сочинении Хондемира, официального придворного историка поздних Тимуридов, происхождение их родного племени барлас выводится от Кажулай-багатура, который, согласно монгольским хроникам, являлся младшим братом Хабула — первого монгольского хана, родного прадеда Чингис-хана. Таким образом, не являясь Чингизидами, потомки Тимура подчеркивали сравнительно близкое родство с ними, причем по мужской линии, а не женской. Несомненно, в условиях, когда представители многих аристократических родов Центральной Азии роднились с потомками Чингис-хана путем заключения браков, и их дети, соответственно, могли иметь толику крови «Золотого рода», близкое родство Тимуридов с ханской династией по мужской линии было призвано усилить их право на трон. Не ограничиваясь только констатацией этого родства, тимуридские историки также создали легенду о том, что между братьями Хабулом и Кажулаем якобы был заключен договор, согласно которому они становились соправителями: старший — ханом, младший — верховным военачальником[139]. Безусловно, в данном случае мы имеем дело с «удревнением» традиции фактического соправительства Тимура (а затем и его потомков) с ханами-Чингизидами, которая, «как выясняется», являлась реализацией давно заключенного соглашения между их родоначальниками. Однако подобная схема соправительства отнюдь не была изобретением тимуридских идеологов — напротив, они добились определенного доверия к ней именно за счет того, что она неоднократно практиковалась в самых различных государствах Азии. Так, она имеет явное сходство с соправительством в Хазарском каганате (сакральный правитель каган и главный военачальник бек или шад)[140] или Японии (император тэнно и фактический верховный правитель сёгун)[141]. Более того, подобное соправительство наблюдается и в чингизидских государствах: например, согласно персидскому историку Вассафу, при золотоордынском правителе Бату верховное командование войсками принадлежало его старшему брату Орду[142].

Таким образом, легенда, сформулированная Хондемиром, не выглядит искусственной. Вместе с тем, ни в одном более раннем источнике о соправительстве Хабула и Кажулая нет ни слова, что дает основание усомниться, во-первых, в его истинности, во-вторых — в том, что его использовал для легитимации своей власти сам Тимур. Прежде всего, как уже отмечалось, он лично не стремился занять трон и до конца своего длительного фактического правления во всех своих указах (и даже на монетах со своим именем[143]) ссылался на волю подставных ханов-Чингизидов. Однако имеются убедительные основания полагать, что он намеревался официально закрепить ханскую власть за своим родом: во-первых, после смерти второго своего ставленника Султан-Махмуд-хана он не возводил на трон нового Чингизида, а после смерти Тимура его родной правнук Мухаммад-Джахангир при поддержке собственного дяди Халил-Султана (соответственно, внука Тимура) был провозглашен ханом Мавераннахра[144]. Однако и в этом случае Тимур и его потомки делали ставку не на происхождение от близкого родича Чингис-хана, а именно на родство с Чингизидами по женской линии: Мухаммад-Султан-мирза, отец Мухаммад-Джахангира, был сыном внучки золотоордынского хана Узбека и, кроме того, был сам женат на внучке чагатайского хана Баян-Кули (она, правда, не была матерью самого Мухаммад-Джахангира)[145]. Поэтому Тимур строго сохранял старинные тюрко-монгольские политические и правовые институты, используемые Чингизидами, — даже если это шло вразрез с нормами ислама и мусульманского права, поборником которого он себя считал[146].

Родство по мужской линии оказалось востребованным уже после того, как Мухаммад-Джахангир вместе со своим регентом Халил-Султаном были свергнуты Шахрухом — младшим сыном Тимура, к середине 1410-х гг. сосредоточившим в своих руках власть над всей империей Тимуридов[147]. Шахрух не происходил от чингизидской царевны, не был и сам женат на представительнице «Золотого рода», соответственно, не имел даже малейших прав на верховную власть. Тем не менее он провозгласил себя бахадур-ханом и даже хаканом, т. е. «ханом ханов»[148], что заставило его искать дополнительные основания для легитимации подобных действий. Шахрух около полувека правил в Хорасане, а ведущим представителем именно хорасанской (гератской) исторической школы был Хондемир, так что, скорее всего, мы не ошибемся в том, что он в рассказе о Хабуле и Кажулае изложил концепцию легитимации власти рода Барлас, сформулированную либо Шахрухом, либо для него и впоследствии востребованную его преемниками.

Интересно отметить, что, выдвигая претензии на ханскую власть и даже подводя под них определенную идеологию, Шахрух, всегда, отличавшийся большой осторожностью, благоразумно подготовил и «путь отступления», если бы его претензии вызвали слишком активное противодействие со стороны Чингизидов из соседних государств. Вероятно, именно поэтому его старший сын Улугбек, назначенный правителем Самарканда (формально продолжавшего оставаться столицей Тимуридской державы), в течение всего своего сорокалетнего правления сохранял практику возведения на трон марионеточных ханов-Чингизидов — сначала Сатук-хана из рода могулистанских Чагатаидов (Тоглук-Тимуридов), затем — своего шурина Султан-Али, сына Султан-Махмуда, второго ставленника Тимура, т е. потомка Угедэя[149]. А поскольку сам Улугбек был женат на сестре Султан-Али-хана, то, как гурган, имел основание претендовать на статус его фактического соправителя в качестве амир ал-умара.

Шахрух прожил семьдесят лет, из них пятьдесят он провел на троне Хорасана, около сорока — во главе всей державы Тимуридов и умер собственной смертью. Несмотря на то что практически в течение всего правления он был вынужден бороться за власть с многочисленными родственниками, включая (в последние годы жизни) родных внуков, борьба эта шла, как правило, за отдельные владения, тогда как на его верховенство, как старейшего представителя рода, не посягал ни один потомок Тимура. В силу этого он продолжал претендовать на «хаканский» титул, поскольку был достаточно могуществен, чтобы кто-то из Чингизидов, правивших в соседних государствах, позволил себе выразить открытое недовольство его претензиями и подкрепить его военной силой. Тем не менее в течение всего правления Шахруха и еще несколько лет после его смерти Улугбек и его преемники вплоть до начала 1450-х гг. продолжали возводить на трон в Самарканде подставных ханов из рода Чингис-хана, чтобы формально иметь законные основания противостоять соседним Чингизидам — противопоставляя одного представителя «Золотого рода» другому.

Эта практика была прекращена лишь при Абу Саиде — потомке Мираншаха, другого сына Амира Тимура, пришедшем к власти в Самарканде в 1451 г., а на рубеже 1450-1460-х гг., подобно Шахруху, сосредоточившем в своих руках власть над всей империей Тимуридов — Мавераннахром, Хорасаном, Ферганой и пр. Подобно Тимуру и Улугбеку, Абу Саид являлся гурганом, т. е. был женат на представительнице ханского рода, и в качестве такового мог претендовать на фактическую верховную власть в государстве при номинальном хане из «Золотого рода». Однако он учел существенное изменение политической ситуации и пришел к выводу, что в новых условиях принадлежность к Чингизидам — уже не является единственным и обязательным условием легитимности власти. Поэтому он отказался от подставных ханов, объявив себя не только фактически, но и официально главой державы Тимуридов, т. е. бывшего Чагатайского улуса, и потребовав от соседних государей из рода Чингис-хана признать себя равными Чингизидам по статусу.

Его политическое кредо весьма четко изложено в словах, приведенных (или приписанных Абу Саиду) кашгарским историком Мухаммад-Хайдаром Дуглатом, который сам являлся близким родственником семейства Абу Саида (его мать и мать Бабура, внука Абу Саида, были родными сестрами). Как он пишет, Абу Саид заявил Чингизиду Юнус-хану, правителю Могулистана, на чьей дочери он был женат: «В начале выступления Амира Тимура эмиры не повиновались ему должным образом. А если бы он приказал их всех уничтожить, то это нанесло бы урон его собственным силам. Эмиры сказали ему: "Надо назначить хана, чтобы мы ему повиновались". Тогда Амир Тимур возвел на ханство Суйургатмиш-хана, и эмиры выразили хану свою покорность. Амир Тимур держал хана под надзором, тюркские указы (фирманы) и тугра были от имени хана. Когда [Суйургатмиш] умер, вместо него назначили его сына — Султан-Махмуд-хана. После Амира Тимура до времени Мирзы Улугбека этот порядок соблюдался. Однако от ханства у [подставного хана] ничего не было, кроме имени [хан]. В конце своей жизни [этот подставной] хан в основном пребывал в Самарканде. А теперь, когда очередь царствования дошла до меня, моя независимость достигла такого предела, что я не нуждаюсь ни в каком хане. Сейчас я вытащил вас из платья бедности, надел на вас царский халат и отправляю вас в ваш родной юрт. Условия мои таковы: отныне, чтобы вы в противоположность предшественникам и прежним хаканам не делали такого заявления, как они, что, мол, "Мир Тимур и потомки Мир Тимура из рода в род — наши наукары". Если прежде было так, то теперь не так. Теперь я самостоятельный государь, и другие считают себя моими наукарами. Теперь следует, чтобы вы из понятия "дружба" исключили бы слова "слуга" и "господин" и, подобно прежним ханам, не писали бы: "Тимуридским мирзам", а соблюдали бы дружественную переписку. Впредь от сына к сыну этот порядок пусть будет соблюден»[150].

Как видим, сам Абу Саид даже не пытался обосновать свои права на верховную власть связью с Чингизидами — хотя бы через отдаленное родство. Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что он и не претендовал на ханский титул: и он сам, и его сыновья и внуки в Самарканде, Бухаре, Бадахшане и Фергане довольствовались титулом мирзы («эмир-заде», т. е. сын эмира, князя). Аналогичным образом не пытались присваивать ханский титул и его более дальние родственники — правитель Хорасана Хусайн Байкара и его потомки, происходившие от Омар-Шейха, еще одного сына Амира Тимура. Формально властвуя в бывшем Чагатайском улусе, фактически они правили уже в новом политическом образовании — империи Тимуридов, которая, несмотря на многочисленные заимствования из чингизидской политико-правовой традиции, все же была государством уже иного, нового типа, не признававшим никакой зависимости от другого иностранного государства. Более того, время от времени на службе у Тимуридов появлялись даже «казаки»-Чингизиды, безземельные представители «Золотого рода», служившие военачальниками у потомков Амира Тимура в обмен на земельные владения, денежное содержание и т. п.: как видим, уже сами потомки Чингис-хана становились официально вассалами бывших «нукеров» чагатайских ханов! В частности, такими «казаками» были Мухаммад Шайбани, одно время состоявший на службе у самаркандского правителя Султан-Ахмад-мирзы, сына Абу Саида, его родственники Хамза-султан и Махди-султан — на службе у бадахшанского Султан-Махмуд-мирзы (брата Султан-Ахмада) и др.[151]

Попытку повысить свой статус путем принятия более высокого титула предпринял Захир ад-Дин Мухаммад Бабур, внук Абу Саида, изначально правивший в Фергане, но неоднократно претендовавший и на другие владения Тимуридов. Следуя принципу своего деда, он не только рассматривал правителей из числа потомков Чингис-хана как равных себе, но и не колебался идти на вооруженное противостояние с ними. В 1500 г. ему удалось отвоевать Самарканд у только что захватившего его Мухаммада Шайбани — потомка ханов Золотой Орды, причем Бабур представил это событие как законное возвращение столицы потомству Тимура, владевшему ей более сотни лет, из рук «чужака и врага»[152], т. е. не принимая во внимание чингизидское происхождение своего соперника. Некоторое время спустя, около 1507 г., заставив Шайбани-хана отступить из своих афганских владений, Бабур, вновь торжествуя победу, принял титул падишаха, который сохранял до самой смерти, а затем передал своим преемникам — Великим Моголам, правителям Индии[153]. Стоит и тут обратить внимание, что, несмотря на нежелание считаться с правами ханов-Чингизидов, Бабур все же принял не ханский титул, а, так сказать, более «нейтральный» титул падишаха, которым и в чингизидскую эпоху пользовались представители отдельных аристократических семейств[154]. Несомненно, к такому решению Бабура подвигло опасение, что его претензии на ханский титул вызовут негативную реакцию других Чингизидов: ведь он находился в союзе и родстве с ханами Могулистана, поэтому не желал вызывать их гнев без особой причины. Вместе с тем следует, вероятно, учитывать и другое обстоятельство — что, как уже говорилось выше, держава Тимуридов базировалась не только на чингизидских принципах, а также и на принципах мусульманской и персидской государственности: отсюда и персидский по происхождению титул Бабура. Вместе с тем, в течение всего своего правления он неоднократно ссылался на то, что имеет частичку чингизидской крови по материнской линии. Правда, как можно сделать вывод на основании его собственных «Записок», чаще всего он вспоминал о своем родстве с Чингизидами не в связи с обоснованием прав на трон, а когда ему нужна была поддержка или покровительство его родственников — могулистанских ханов…

Пример Тимуридов демонстрирует интересный и вместе с тем достаточно распространенный подход, когда, приобретя определенное положение и статус верховных монархов изначально лишь в силу собственного политического и военного могущества, в дальнейшем правители-узурпаторы (или же их преемники) старались легитимировать свое положение и правовыми методами. Так, если Абу Саиду в силу его могущества такие основания не требовались, то его преемники старались «задним числом» легитимировать не только собственное положение, но и статус своих родоначальников, справедливо полагая, что обвинение их предков в узурпации бросает тень и на них самих. Этот подход, как мы увидим ниже, весьма широко применялся в центральноазиатских ханствах XVIII–XIX вв., правители которых претендовали на правопреемство не только от Чингизидов, но и от потомков самого Тимура.

«Регионализм по-чагатайски»: независимые правители отдельных частей улуса

В период распада имперских государств Чингизиды нередко становились ханами в каком-то конкретном регионе, при поддержке местной знати, населения, войск. Соответственно, регион начинал в какой-то мере считать хана «своим» государем, и, когда монарх, стараясь реализовать свои властные амбиции, покидал этот регион и начинал борьбу за власть в соседних регионах и государствах, у местного населения возникало чувство, что хан изменил своей «родине». Оно усугублялось тогда, когда хан в случае победы отдавал предпочтение при своем дворе не тем сановникам, которые помогли ему прийти к власти, а тем, которые признали его воцарение во вновь завоеванном регионе. Реакцией на такое отношение ханов к интересам «родины» нередко становилась узурпация власти влиятельными эмирами-нечингизидами, которые либо формально, либо фактически занимали важное место в структуре управления соответствующего региона или же «регионального» государства.

Одним из ранних и весьма ярких примеров проявления этой тенденции стало возвышение рода Дуглат в Могулистане. Представители этого рода в конце 1340-х гг. способствовали отделению восточной части Чагатайского улуса от западной и приходу к власти представителя одной из ветвей Чагатаидов — Тоглук-Тимур-хана[155]. Однако уже на рубеже 1350-1360-х гг. новый монарх, а затем и его сын Ильяс-Ходжа начали борьбу за восстановление единства Чагатайского улуса — естественно, под собственной властью[156]. Следствием этой политики стали постоянные походы обоих правителей в Мавераннахр, участие в междоусобной борьбе чагатайских кланов, породнение Тоглук-Тимура с местной знатью и, соответственно, возвышение при нем именно мавераннахрских сановников — в ущерб его первым сподвижникам из Могулистана.

Дуглатский эмир Пуладчи, собственно и сделавший Тоглук-Тимура ханом, занимал при этом монархе пост улус-бека (верховного главнокомандующего, аналогичный должности бекляри-бека в Золотой Орде и постордынских государствах и амир ал-умара в Средней Азии). Пока он сохранял этот пост, Дуглаты мирились с ханской политикой, однако вскоре после его смерти его брат Камар ад-Дин умертвил нового хана Ильяс-Ходжу бен Тоглук-Тимура со всем его семейством (было убито 18 царевичей) и вскоре захватил всю полноту власти в Могулистане. Формальным поводом для его мятежа против хана (согласно летописным источникам) послужила якобы обида этого могущественного эмира на то, что Ильяс-Ходжа после смерти Пуладчи решил передать пост амир ал-умара его малолетнему сыну Худайдаду, а не самому Камар ад-Дину — следующему по старшинству брату[157].

Однако не приходится сомневаться, что реальной причиной узурпации Камар ад-Дина стало пренебрежительное отношение Ильяс-Ходжи к интересам Могулистана и в первую очередь самого клана Дуглатов. И как только хан потерпел серьезное поражение от эмиров Мавераннахра в так называемой «грязевой битве» (1365 г.), Камар ад-Дин воспользовался его ослаблением и расправился с ним[158]. Поскольку вместе с ханом были убиты практически все его сыновья (уцелел лишь один Хызр-Ходжа, происхождение которого, впрочем, тоже вызывает сомнения), в Могулистане не осталось законных претендентов на трон, Камар ад-Дин имел возможность узурпировать верховную власть. Это было сделать тем легче, что традиции ханской власти в этом регионе были еще сравнительно недавними, и представление о Могулистане как о ханстве не успело закрепиться в сознании населения. Вероятно, именно поэтому Камар ад-Дин, хотя и претендовал на верховную власть, ханский титул принимать не намеревался.

Естественно, его намерения вызвали негативную реакцию как в самом Могулистане, так и за его пределами. Против узурпатора выступили другие могульские эмиры, равные ему по статусу и вполне обоснованно считавшие, что имеют не меньше прав на власть[159]. В то же время против Камар ад-Дина начал действовать Амир Тимур — фактический правитель Мавераннахра, который с 1370 по 1390 гг. организовал не менее семи походов против самозваного правителя Могулистана. Формально Тимур действовал от имени своего подставного хана Суюргатмыша и преследовал цель восстановить в Могулистане власть «Золотого рода», столь бесцеремонно захваченную узурпатором. Неслучайно в тимуридской историографической традиции Могулистан и его население презрительно именовались «джете», т. е. разбойники, грабители[160] — несомненно, имелись в виду не личностные качества могулов, а их мятеж против законной власти ханов Мавераннахра и их амир ал-умара Тимура. Весьма примечательно, что Амир Тимур, по-видимому, учел неудачный опыт хана Ильяс-Ходжи и поначалу не стал пытаться навязать Могулистану «чуждого» Чингизида или хотя бы наместника родом из Мавераннахра: одержав первую победу над Камар ад-Дином, он передал всю полноту власти другому могульскому эмиру — Кепек-Тимуру. Однако региональный фактор уже был задействован, и вскоре новый наместник тоже восстал против властителя Мавераннахра, что вызвало новый поход Тимура в 1371 г.[161]

В результате походов Амира Тимура многие местные эмиры были разгромлены, некоторые погибли, и в конечном счете, как ни странно, Камар ад-Дин (также терпевший поражения от Тимура) сумел укрепить свои позиции и обрел в конце концов всю полноту власти в Могулистане. Впрочем, Тимур не захотел отказываться от намерения присоединить восточную часть Чагатайского улуса к западной и совершил еще ряд походов против узурпатора (в 1375, 1377, 1383, 1389 и 1390 гг.)[162]. В результате Камар ад-Дин был вынужден бежать, нашел убежище у золотоордынского хана Токтамыша, еще одного соперника Амира Тимура, пытался создать коалицию против правителя Мавераннахра, но не преуспел и после 1390 г. больше не фигурирует в источниках[163].

После падения Камар ад-Дина новым фактическим правителем Могулистана стал его племянник Худайдад, который, казалось бы, продемонстрировал отсутствие властных амбиций и признал ханом Хызр-Ходжу, уцелевшего сына Тоглук-Тимур-хана, при котором был утвержден в должности улус-бека — как и завещал его отец. Вплоть до своей смерти, датируемой по разным источникам от 1409 до 1425 гг., Худайдад поддерживал поочередно потомков Хызр-ходжи на троне, а перед смертью предложил очередному хану передать пост улус-бека своему сыну Мухаммад-шаху, что и было сделано[164].

Однако фактически отношения между восстановленными на троне ханами Могулистана и родом Дуглат были вовсе не столь идеальны. У Худайдада было много братьев и сыновей, которые владели обширными уделами, намного превосходившими землевладения самого ханского семейства. В этих владениях Дуглаты были полновластными правителями, совершенно не признававшими ханской воли. Свои права на эти владения Дуглаты обосновывали тем, что якобы получили эти земли еще от самого Чингис-хана[165], что давало им даже формальные основания не подчиняться ханам. Когда же в результате очередных смут ханская власть в Могулистане окончательно ослабла, клан Дуглат создал независимое обширное государство с центром в Кашгаре, которым управлял до 1514 г., когда один из могульских Чингизидов, Султан-Саид-хан, сумел разгромить Абу Бакра Дуглата и захватить Кашгар[166]. Однако поскольку это владение уже в течение длительного времени воспринималось как независимое, сам Султан-Саид в результате стал основателем именно Кашгарского ханства, иногда называемого в историографии «Могулией» — в противовес прежнему Могулистану, которым до 1570-х гг. управляли потомки братьев Султан-Саида[167]. Примечательно, что Дуглаты, лишившись независимого государства, продолжали играть важную роль при дворе Султан-Саид-хана и в политике его государства, и лишь после его смерти, в 1533 г., были частично истреблены, частично изгнаны из Кашгарии его наследником Абд ар-Рашид-ханом[168].

На примере Дуглатов можно увидеть, что политико-правовые воззрения населения Центральной Азии в постимперский период претерпели существенные изменения. Чингизиды, утратившие свои прежние империи, теперь рассматривались как ставленники региональных элит и фактически считались «региональными монархами». А если они, по мнению поддерживавшей их знати, действовали в ущерб интересам соответствующего региона, это могло послужить основанием для отказа признавать власть «Золотого рода» и выдвижения «альтернативных» правителей — пусть и нечингизидского происхождения, но заботившихся о родных краях. Отныне Чингизиды должны были учитывать интересы отдельных регионов и даже в известной степени соотносить себя с ними. Именно такая позиция с одновременным отказом от имперских амбиций и позволила Султан-Саид-хану одержать победу над Дуглатами и вернуть Кашгарию под власть «Золотого рода»[169].

Захват Тимуридами всей полноты власти в Мавераннахре и их отказ со второй половины XV в. от практики возведения на трон даже подставных Чингизидов породили прецедент, впоследствии обращенный против них самих.

После смерти Абу Саида, последнего владетеля объединенной империи Тимуридов (1469 г.), его владения оказались разделены между его многочисленными потомками. Одним из них стала Фергана, где правил Омар-Шейх бен Абу Саид, другим — Хисар и Бадахшан, которым управлял Султан-Махмуд бен Абу Саид. Оба эти правителя в течение длительного времени пребывали в своих владениях, стойко отражая попытки родичей (в том числе и друг друга) захватить их уделы. Однако в 1494 г. скончался Омар-Шейх, а годом позже и Султан-Махмуд, который в 1494 г. перебрался в Самарканд (после смерти своего старшего брата Султан-Ахмада).

Правителями стали внуки Абу Саида — Бабур бен Омар-Шейх в Фергане и Султан-Масуд бен Султан-Махмуд в Хисаре и Бадахшане. Поскольку оба юных Тимурида очень скоро включились в борьбу за имперское наследство своего деда, интересы собственных регионов отошли для них на второй план. Этим и воспользовались представители местных элит, которые примерно в одно время выступили против Тимуридов и захватили всю полноту власти в Фергане и Бадахшане.

Ферганский властитель Бабур уже в 1496 г. выступил в поход на Самарканд, а годом позже сумел на короткое время захватить столицу Тимура. Вместе с ним прибыл и ряд ферганских эмиров, среди которых первенствовал Ахмад Танбал, который являлся крупным ферганским военачальником и даже некоторое время выполнял функции ее наместника в отсутствие правителя. Согласно самому Бабуру, после захвата Самарканда «султану Ахмаду Танба-лу было оказано наибольшее из всех покровительство»[170]. Однако не приходится сомневаться, что ферганский владетель, стремясь закрепиться на новом престоле, большее предпочтение оказывал представителям самаркандской знати (о чем он сам также пишет).

Такое положение не могло нравиться ферганским эмирам, которые не без оснований считали, что Бабур захватил Самарканд благодаря именно их помощи. Поэтому как только Бабур был вынужден покинуть Самарканд под натиском своих родичей — других внуков Абу Саида, ферганская знать во главе с Ахмадом Танбалом покинула город. Ферганский военачальник не сразу предпринял попытку захвата всей полноты власти в Фергане: сначала он попытался противопоставить Бабуру его младшего брата Джахангир-мирзу, от имени которого и стал править регионом с 1498–1499 г.[171] Только благодаря поддержке своего дяди по материнской линии, могульского Султан-Махмуд-хана (потомка Тоглук-Тимура), Бабуру удалось вернуть себе власть, заставив Ахмада Танбала удалиться в собственные владения[172].

Некоторое время спустя Бабур примирился со своим мятежным эмиром, брат которого даже командовал одним из отрядов в очередном походе Бабура на Самарканд в 1500 г.[173] Однако после того, как в 1501 г. этот Тимурид был окончательно вытеснен из Самарканда (на этот раз уже не родственниками, а Мухаммадом Шайбани-ханом), его брат Джахангир-мирза, в очередной раз оставленный управлять Ферганой, отказался вернуть старшему брату его трон — естественно, и на этот раз решение на самом деле было принято не юным мирзой, а Ахмадом Танбалом[174].

В течение некоторого времени Бабур и его сторонники пытались вернуть Фергану под его власть, однако Ахмад Танбал, демонстрируя заботу об интересах региона и противопоставляя ее властным амбициям Бабура, не желавшего довольствоваться ферганским владением, успешно противостоял ему. Бабур надеялся на поддержку дяди — могулистанского Султан-Махмуд-хана, правителя Ташкента, однако оказалось, что последний предпочел поддержать мятежного военачальника. Дело в том, что хан и сам стремился присоединить Фергану к своим владениям, и правление там юного Джахангир-мирзы вместе с фактическим узурпатором Ахмадом Танбалом устраивало его гораздо больше, нежели пребывание на троне деятельного и воинственного Бабура[175]. Не последнюю роль в решении Султан-Махмуд-хана сыграли дипломатические уловки самого Ахмада Танбала, направившего Бабуру послание, в котором он соглашался признать его власть, если они совместно выступят против ташкентского хана. И хотя Бабур отказался, несомненно, содержание этих переговоров было доведено до Султан-Махмуд-хана, получившего основания не доверять племяннику[176]. Убедившись, что Бабур лишен поддержки, Ахмад Танбал решился на прямую узурпацию: Джахангир-мирза был схвачен им (равно как и их с Бабуром младший брат Насир-мирза), а сам эмир стал фактическим правителем, назначив наместниками в крупные города Ферганы своих родственников[177].

Лишь в 1503 г. ташкентский Султан-Махмуд-хан, его брат Султан-Ахмад-хан и Бабур нашли возможность выступить против узурпатора. Ахмад Танбал пошел на очередную дипломатическую уловку, решив противопоставить двум ханам-Чингизидам еще одного потомка «Золотого рода»: он отправил послание новому самаркандскому владетелю Мухаммаду Шайбани-хану, призывая его на помощь, а взамен обещая признать его сюзеренитет. Шайбани-хан не преминул воспользоваться его приглашением и вскоре в битве при Ахси разгромил могульских ханов, которых к тому же взял в плен (Бабуру удалось бежать)[178].

Однако Ахмад Танбал не выполнил своего обещания и не признал власть узбекского хана. Его главные соперники были разгромлены, но и потери Шайбани-хана оказались серьезными, кроме того, у него появились другие дела, которые отвлекли его от Ферганы на некоторое время. В результате Ахмад Танбал сохранил власть над регионом и между ним и властителем Самарканда установились отношения, которые Мирза Хайдар (двоюродный брат Бабура) охарактеризовал как «волчий мир»[179]. Усыпляя бдительность ферганского узурпатора, узбекский государь формально признавал Ахмада Танбала правителем Андижана, а его братьев Байазида и Тильбе-бека — соответственно, Ахси и Маргинана. Но не прошло и года, как Шайбани-хан выступил в поход на Фергану[180]. Впрочем, по другим сведениям, Ахмад Танбал сам оказался виноват в нападении узбеков: получив Фергану от Шайбани-хана после победы при Ахси в качестве вассального владения, он не только не соблюдал обязанности вассала, но и предпринял поход на Ташкент, только что занятый узбеками[181]. Неудивительно, что это оказалось хорошим поводом для вторжения Шайбани-хана. Реальной же причиной, несомненно, являлась незаконность претензий Ахмада Танбала на Фергану, поскольку он не являлся не только Чингизидом, но даже и Тимуридом.

Удивительно, но Ахмад Танбал, ожидавший со дня на день нападения Шайбани-хана, не принял никаких мер по защите своих владений. Более того, накануне нашествия узбеков он затеял свару с Мухаммад-Хусайном, дуглатом и союзными ему горцами-чаги-раками, с которыми в течение нескольких дней вел упорные бои в горах Бадахшана. Как раз в это время ему принесли весть, что Шайбани-хан выступил на Фергану и уже подошел к Кан-и Бадаму. Ахмад Танбал немедленно свернул военные действия и поспешно вернулся в Ферганскую долину. Однако вместо того, чтобы укрепить подвластные ему города, он вывел из них войска и сосредоточил все силы в Андижане.

Шайбани-хан двинулся на столицу Ферганы и приготовился к ее длительной осаде. Однако тут нервы Ахмада Танбала не выдержали томительного ожидания, и он во главе 10-тысячного отряда выступил навстречу численно превосходящим силам узбеков. Естественно, ферганское войско было разгромлено, и Ахмад Танбал с немногочисленными уцелевшими воинами вновь укрылся в Андижане. В связи с этим планы хана изменились, и он решил не откладывать захват Ферганы на будущий год, а завершить его в ближайшие же дни.

Мухаммад-Тимур-султан бен Шайбани-хан отправился на переговоры к Ахмаду Танбалу, предложив ему покориться хану и самому явиться к нему. Никаких обещаний сохранить Танбалу жизнь они не дали, но ферганский правитель, находясь в состоянии беспомощном и растерянном, все же подчинился и вместе с братьями вышел из города. Однако их всех тут же умертвили — как узурпаторов, оказавших сопротивление законному монарху. Андижан немедленно перешел в руки узбеков[182]. Семейство Ахмада Танбала попало в плен, и на одной из его дочерей женился Джанибек-султан: Шайбани-хан пожаловал ему в управление Фергану, и этот брак должен был закрепить его легитимность именно на Уровне региона, в котором были столь сильны сепаратистские настроения[183]. Для укрепления родственных связей своего семейства с ферганской знатью хан приказал также выдать Ядгар-Султан-бегим, сестру Бабура, замуж за Абд ал-Латиф-султана бен Хамза-султана (на другой сестре Бабура, Ханзаде-бегим, был женат сам Шайбани-хан)[184].

Аналогичным образом для Тимуридов из-за их имперских амбиций оказались потеряны Хисар и Бадахшан: когда Султан-Масуд-мирза, местный правитель-Тимурид, вмешался в борьбу за самаркандский трон, фактическую власть в регионе захватил Хосров-шах. Он был родом из туркестанских кипчаков, однако в свое время примкнул к отцу Султан-Масуда, оказал ему ряд услуг, за что был возвышен им и получил обширные владения[185]. Пользуясь тем, что сыновья его повелителя после его смерти покинули родовой удел и начали борьбу за Самарканд, Бухару и пр., Хосров-шах за короткое время сумел сосредоточить власть над Хисаром, Бадахшаном, Кундузом и Каратегином[186]. Стремясь не лишиться своих владений, Хосров-шах пошел не просто на мятеж, но и на открытую расправу с прежними сюзеренами: в 1498 г. он приказал ослепить Султан-Масуд-мирзу, а годом-двумя позже, когда в Хисар бежал из Самарканда брат ослепленного Тимурида, Байсункур-мирза, он был отравлен Хосров-шахом.

К 1504 г. Хосров-шах стал независимым правителем Хисара, а в отношении других своих владений, Кундуза и Бадахшана, формально признавал вассалитет от Бади аз-Заман-мирзы бен Султан-Хусайн-мирзы, с которым, впрочем, постоянно воевал[187]. Несмотря на авантюрный склад ума, склонность к интригам и вероломству (а возможно, и благодаря этим качествам!) Хосров-шах оказался неплохим правителем и за короткое время сделал свои владения процветающими. В 907 г. х. (1501/1502 г.), в эту эпоху междоусобиц и иноземных вторжений, он даже провел денежную реформу — полностью запретил обращение старых монет, заменив их на новые, собственного чекана, и упорядочил ценообразование, что вскорости привело к небывалой экономической стабильности региона[188]. Естественно, при этом Хосров-шах не забывал собственные интересы и интересы своего семейства: своего брата Вали он назначил правителем Хуталляна, а другого брата, Баки, — Чаганиана. Сам Хосров-шах накопил огромные богатства, что в конце концов привлекло к нему столь нежелательное и опасное внимание Шайбани-хана.

Еще в сентябре 1503 г., вскоре после взятия Ташкента, хан впервые вторгся в Бадахшан, однако поскольку в это время начались заморозки и снегопады, Шайбани-хан поспешил увести войска обратно в Мавераннахр, тем более что в этот раз лишь проверял, насколько серьезным противником окажется Хосров-шах[189]. Результаты разведки вполне удовлетворили хана, и поэтому годом позже, после завоевания Ферганы, он снова повел свои войска на Бадахшан и вскоре без боя взял Хисар, столицу Хосров-шаха. Сам узурпатор в это время скрывался в Кундузе, где он хранил свои богатства, которые накапливал в течение долгих лет. Хосров-шах похвалялся, что с запасами, собранными в Кундузе, он сможет выдерживать осаду не менее 20 лет. Однако, услышав, что Шайбани-хан осадил Хисар, он растерял всю свою самоуверенность и бежал из города, прихватив с собой несколько телег с драгоценностями[190]. В течение некоторого времени он скрывался у Бабура, но бежал от него, опасаясь, что тот прикажет расправиться с ним за убийство своих двоюродных братьев — Султан-Масуд-мирзы и Байсункур-мирзы. Поэтому он отправился в Герат, к своему номинальному сюзерену Бади аз-Заману, надеясь получить от него помощь в противостоянии с Шайбани-ханом. Однако Бади аз-Заман ограничился призывами к жителям Кундуза и Бадахшана встретить врага с оружием в руках, а те, не желая гибнуть за узурпатора, сдались узбекам[191]. Судьба братьев Хосров-шаха сложилась по-разному. Вали, правитель Хуталляна, покинул свое владение и бежал в Кабул, однако по пути был ограблен разбойниками и вынужден сдаться на милость Шайбани-хана, который приказал его схватить и казнить. Другой же брат, Баки Чаганиани, благоразумно сдался узбекам без боя, в результате чего потерял свои владения, но сохранил жизнь и впоследствии поступил на службу к Бабуру[192].

Сам Хосров-шах годом позже, в 1505 г., предпринял попытку восстановить свою власть в Кундузе и Хисаре. Получив от своего сюзерена Бади аз-Заман-мирзы небольшой конный отряд, он направился к Кундузу. По пути к нему присоединялись сторонники, и в результате он довольно неожиданно для наместников Шайбани-хана оказался под Кундузом во главе значительных сил. Однако узбеки успели собрать войска и разгромили Хосров-шаха, в битве большинство его сподвижников были убиты, а самого узурпатора сбили с коня, связали и доставили в Кундуз. Его с позором провезли на осле по городу, которым он самовластно правил столько лет, затем обезглавили на кундузском базаре, а голову отправили Шайбани-хану[193].

Однако власть узбеков в этих горных областях оказалась недолгой. Вскоре после ухода Шайбани-хана, весной 1505 г. в нескольких городах начались антиузбекские выступления. В Бадахшане был Убит ханский наместник и власть захватил некий Мубарак-шах, являвшийся потомком сановника прежних бадахшанских шахов.

Аналогичное происхождение имел и Зубайр Раги, предводитель восставших в Раге. В Рустаке восстание поднял бывший придворный самого Хосров-шаха — Мухаммад-курчи. Как видим, пример Хосров-шаха в свою очередь послужил прецедентом для других узурпаторов власти. С той только разницей, что Хосров-шаху удавалось в течение ряда лет железной рукой удерживать в повиновении весь регион, тогда как новые узурпаторы перессорились между собой, вскоре перебив друг друга[194]. Только к 1508 г. ситуация в регионе стабилизировалась, когда в Бадахшан прибыл Хан-мирза, считавшийся законным наследником бадахшанского трона: его бабка по матери, Шах-бегим (мать могулистанских Султан-Махмуд-хана и Султан-Ахмад-хана) являлась дочерью Султан Мухаммада Бадахши, последнего «зулкарнайна»[195]. С этого времени Бадахшан вновь попал под власть Тимуридов, которые, как уже отмечалось выше, вплоть до середины XVII в. с переменным успехом противостояли натиску бухарских узбеков.

Пример с Хосров-шахом еще раз подтверждает тенденцию поддержки местным населением отдельных регионов правителей, пусть и нелегитимных, но заботящихся о нуждах и интересах региона, — в ущерб законным, потомственным монархам, которые жертвовали интересами подданных, пытаясь восстановить некие имперские образования, к XVI–XVII вв. уже фактически превратившиеся в фантомы. Оборона собственных владений, развитие экономики региона, противостояние внешним врагам стали представляться подданными более весомым основанием для претензий на власть, нежели высокое происхождение правителей и, как следствие, их претензии на расширение владений, что влекло постоянные траты, сокращение населения и т. д.