Узурпаторы и самозванцы «степных империй». История тюркомонгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях

Улус Джучи, чаще именуемый в историографии Золотой Ордой, являлся самым обширным и при этом самым отдаленным из улусов Монгольской империи. Этот улус к тому же возглавили потомки старшего из сыновей Чингис-хана, по имени которого это государство и получило свое официальное название. Как следствие, этот улус быстрее других обособился и вскоре добился фактической, а затем и формальной независимости от монгольских ханов.

И уже с этого времени в Золотой Орде постоянно шла борьба за власть, в ходе которой претенденты использовали самые разнообразные средства, чтобы расправиться с противниками и подчеркнуть собственные права на трон.

Узурпации, положившие начало самостоятельности Золотой Орды

Правители Улуса Джучи, начиная с момента его формирования в качестве отдельного улуса, обладали особым высоким статусом в Монгольской империи: сам Джучи — как старший сын Чингисхана, Бату — как его прямой преемник, а также в силу собственных заслуг. Однако хотя Бату и считается фактическим основателем Золотой Орды, заложившим основы ее могущества и будущей независимости, сам он за все свое почти тридцатилетнее пребывание на троне (1227–1256) никогда не предпринимал попыток выйти из-под власти монгольских ханов: это ему было просто-напросто невыгодно, ведь он занимал высочайшее положение и в самой Монгольской империи, не сильно уступая по статусу ее монарху[261]. Вероятно, такое же положение он намеревался сохранить и за своими преемниками: его сын Сартак, а затем и внук Улагчи утверждались в качестве правителей Улуса Джучи монгольским ханом Мунке (оба в 1256 г.).

Такая ситуация очень не устраивала Берке, брата Бату, который уже в последние годы его правления стал весьма влиятельным царевичем в Улусе Джучи, пользовался значительной поддержкой местной знати и имел все основания претендовать на трон правителя. Однако у монгольского хана Мунке имелась личная неприязнь к Берке, и, возможно, именно поэтому он предпочел видеть на троне сначала Сартака, а затем — даже малолетнего Улагчи, а не влиятельного и энергичного Берке.

Есть серьезные основания полагать, что в скоропостижной смерти Сартака был повинен именно Берке. Затем, через год, в 1257 г., точно так же неожиданно скончался и юный Улагчи[262]. У Берке, казалось, были все шансы занять трон, однако Боракчин, вдова Бату, являвшаяся регентшей при Улагчи, не пожелала выпускать из рук бразды правления и начала склонять золотоордынскую знать к возведению в правители своего второго сына Тукана. Но она допустила роковую ошибку, решив опереться не на местную знать (которая, впрочем, в большинстве своем поддерживала Берке) и даже не на хана Мунке, а на его брата Хулагу — властителя Ирана. В отчаянной попытке сохранить хотя бы часть своей прежней власти, правительница предложила иранскому правителю фактически стать регентом Золотой Орды!

О переписке Боракчин с Хулагу стало известно Берке, и, естественно, он не преминул обвинить правительницу в измене. И она в значительной степени подтвердила его обвинения: поняв, что ее замысел раскрыт, она пыталась бежать и добраться до Ирана, под защиту Хулагу. Тут даже наиболее преданные семейству Бату нойоны убедились в ее измене. И когда Боракчин была перехвачена по пути, ни у кого не было сомнений в том, что она заслужила смерть[263].

После казни Боракчин у Берке не оставалось уже никаких влиятельных соперников, несмотря на то что живы были другие сыновья Сартака. Однако брат Бату вполне отдавал себе отчет, что Мунке никогда не утвердит его правителем Золотой Орды из-за личного к нему негативного отношения. Когда же Берке узнал, что хан отправился в поход против империй Сун в Южном Китае, он решился на крайне рискованный шаг: самовольно провозгласил себя правителем Золотой Орды, фактически узурпировав власть[264].

В самом Улусе Джучи Берке, как уже отмечалось, пользовался безусловной поддержкой большинства знати и значительной Части населения — в первую очередь, всех мусульман, поскольку и сам исповедовал ислам. Соседние страны не посмели вмешиваться во внутренние дела могущественного улуса Джучидов. Таким образом, единственная опасность для власти нового правителя могла исходить только от монгольского хана Мунке: известный своей приверженностью законам, он мог сурово расправиться с узурпатором, бросившим вызов его власти! Однако Мунке, находясь в Китае, скончался, а последовавшая после его смерти междоусобица его братьев — Хубилая и Арик-Буги — позволила Берке не только сохранить власть, но и окончательно избавиться от контроля со стороны монгольских властей. Одним из последствий его политики, по-видимому, стала расправа с монгольскими сборщиками налогов на Руси в 1262 г.: в отечественной историографии эти события в течение долгого времени трактовались как народно-освободительное восстание против власти ордынских ханов[265], и лишь немногие исследователи обращали внимание, что были изгнаны и частично перебиты чиновники, направленные на Русь именно из Каракорума. Таким образом, эти события не только не преследовали антиордынских целей, но и, напротив, способствовали укреплению контроля Улуса Джучи над русскими землями — в ущерб власти монгольского хана.

Несмотря на то что Хубилай достаточно быстро одержал победу над братом, у него так и не появилось возможности вновь вернуть контроль над Улусом Джучи. В отместку за то, что Берке в 1263 г. развязал войну с Хулагу, монгольский хан приказал перебить ордынских подданных в Самарканде и Бухаре, где Джучиды имели владения со времен Чингис-хана. Сами владения, естественно, были конфискованы в пользу хана, равно как и джучидские владения в Китае. Они были возвращены Улусу Джучи лишь несколько десятилетий спустя, когда золотоордынский хан Токта пошел на союз с империей Юань и номинальное признание верховенства ее монарха Тэмура[266]. Но это оказалось единственным негативным последствием захвата власти Берке и отказа подчиняться монгольскому хану. Думается, положительных последствий для него было гораздо больше.

Таким образом, Берке, захватив (по сути — узурпировав) власть, в Улусе Джучи, стал фактически его первым самостоятельным правителем при полной поддержке со стороны местной знати и значительной части населения. Несомненно, в течение довольно долгого времени он не чувствовал себя вполне уверенно из-за недовольства достаточно многочисленных сторонников семейства Бату, поэтому для укрепления своей власти и признания со стороны этой «оппозиции» пошел на то, что объявил своим «наследным принцем» Менгу-Тимура, внука Бату (сына того самого Тукана, которого покойная Боракчин пыталась провозгласить правителем в ущерб Берке)[267].

Соответственно, после смерти Берке именно Менгу-Тимур возглавил Улус Джучи — хотя и не без некоторого сопротивления со стороны различных политических группировок[268]. Впрочем, тот факт, что приход этого царевича к власти не повлек значительных междоусобиц и мятежей, свидетельствует о его признании большей частью золотоордынской знати, что, впрочем, вполне объяснимо: ведь он стал правителем не только по завещанию своего предшественника, но и как прямой потомок, внук великого Бату.

Вероятно, именно это позволило ему продолжить линию Берке и провозгласить себя правителем, не соотнося свои действия с волей монгольского хана. Хубилай попытался хоть как-нибудь исправить ситуацию и прислал Менгу-Тимуру ярлык, в котором назначал его правителем Золотой Орды[269]. Конечно, этот жест никого не мог обмануть: фактически Хубилай сам признал, что смиряется с фактом прихода к власти внука Бату и лишь признает его воцарение. Тем не менее Менгу-Тимур принял этот ярлык: не взяв на себя никаких обязательств по отношению к центральной власти, он приобрел легитимность в глазах хана и правителей других монгольских улусов, а это укрепляло его позиции и внутри Золотой Орды. Отныне его слово и фактически, и формально становилось законом для всех подданных Джучидской державы.

И Менгу-Тимур не преминул этим воспользоваться: выше уже говорилось о том, что в 1269 г. на курултае в долине реки Талас он вместе с другими чингизидскими правителями провозгласил себя ханом Улуса Джучи, тем самым и формально объявив о самостоятельности своего улуса. Однако, по-видимому, такое намерение У него возникло задолго до таласских событий. Ведь уже в 1267 г. он выдает русской православной церкви первый тарханный ярлык, освобождавший ее от налогов и повинностей в пользу Золотой Орды[270], — а выдача ярлыков являлась исключительной прерогативой ханов!

Таким образом, мы можем с полным основанием утверждать, что Золотая Орда стала самостоятельным государством благодаря тому, что два ее правителя, Берке и Менгу-Тимур, не побоялись Войти на захват власти, который в глазах законных монархов, несомненно, являлся узурпацией и мятежом. И только поддержка собственных подданных, а также в какой-то степени — и соседних чингизидских правителей позволила им не только сохранить свою власть, но и оставить по себе репутацию законных правителей, много сделавших для своего государства.

Ногай: из временщиков в ханы

Почти сорокалетняя военная и политическая деятельность Ногая — правнука Джучи, известного ордынского военачальника и временщика — составляет целую эпоху в истории Золотой Орды. Неудивительно, что его личности посвящен целый ряд специальных исследований[271]. В том, что он начал борьбу за власть и, в общем-то, предпринял попытку ее узурпации, поставив Золотую Орду на грань распада, его биографы в целом согласны, возникает только вопрос, с какого именно времени его действия можно квалифицировать как попытку узурпации трона.

По мнению Г. В. Вернадского, Ногай после смерти Берке в 1266 г. сам предъявил претензии на ханский трон, но, уступив Менгу-Тимуру, разделил с ним власть в качестве фактического соправителя[272]. Несомненно, если бы Ногай и в самом деле попытался тогда провозгласить себя ханом, его можно было бы обвинить в попытке узурпации: ведь он являлся потомком незаконного сына Джучи (пусть даже и самого старшего по возрасту), а среди Чингизидов было распространено негласное правило, что потомки ханского рода от наложниц имели куда меньше прав на престол, чем законные сыновья. Однако анализ источников не позволяет согласиться с утверждением Вернадского: ни один источник не упоминает о попытке Ногая стать правителем Улуса Джучи после смерти Берке. Тем не менее, по-видимому, он мог поддержать кого-то из конкурентов Менгу-Тимура, и тот, заняв трон, не простил ему этого, освободил от обязанностей военачальника и фактически отправил в ссылку в его семейные владения в Причерноморье[273].

Но именно в этот период Ногай начинает вести практически самодеятельную внешнюю политику: он вступил с переписку (от собственного имени) с египетским султаном Бейбарсом, активно вмешивался в политические события в Византии, Болгарии, Сербии, подчинил своему влиянию местных правителей. Можно ли считать, что он хотя бы отчасти узурпировал полномочия верховного правителя? Однозначного ответа на этот вопрос мы дать не можем. Например, что касается переписки с иностранными государями, такие полномочия были у ряда крупных золотоордынских региональных правителей — например, даруги Крыма вели переписку и с египетскими султанами, и с венецианскими дожами[274], и их действия никоим образом не вызывали обвинений в узурпации.

А вот уже вернувшись к активной деятельности после смерти Менгу-Тимура в 1280-е гг., Ногай стал предпринимать действия, которые можно считать не вполне законными. Именно при его непосредственном участии царевичи Тула-Буга, Алгуй, Тогрул и Кунчек организовали заговор и свергли законно избранного хана Туда-Менгу. По одним сведениям, он был объявлен «помешанным» и в качестве такового неспособным занимать трон[275]; по другим сведениям, его свержению придали характер добровольного отречения: он якобы склонялся к суфизму и сам пожелал отказаться от власти и сосредоточиться на духовной жизни[276]. Нельзя не отметить, что насильственному захвату власти в целом бы придан характер законности, однако нет сомнения, что переворот прошел без междоусобиц и мятежей, во многом благодаря могуществу и влиятельности его главных действующих лиц — Ногая и Тула-Буги. Кроме того, Ногай формально оставался в стороне, предоставив действовать своим сообщникам, которые и стали править Золотой Ордой при номинальном верховенстве Тула-Буги.

Всего несколько лет спустя между Ногаем и новым ханом возник конфликт, и в 1291 г. временщик (к этому времени занимавший пост бекляри-бека, т. е. верховного главнокомандующего войсками Золотой Орды), хитростью захватил хана вместе с его соправителями и предал в руки своего сообщника — царевича Токты, сына Менгу-Тимура, сказав ему: «Вот этот завладел царством отца твоего и твоим царством», тем самым обвинив плененного монарха в незаконном захвате трона[277]. Примечательно, что от самой казни свергнутых правителей Ногай предпочел устраниться — несомненно, чтобы впоследствии не давать повода обвинить себя в незаконной расправе с членами дома Чингис-хана[278].

Эта предусмотрительность оказалась отнюдь не лишней, поскольку уже в середине 1290-х гг. он рассорился и очередным своим ставленником — ханом Токтой, начав против него гражданскую войну. С 1296 г. Ногай стал чеканить собственную монету, причем не только со своим именем, но и с именем своего старшего сына Джуки, тем самым формально объявив его своим наследником[279]. Чеканка монеты означала претензию на верховную власть, Тогда как провозглашение соправителем и наследником собственно сына в какой-то степени нарушало чингизидскую правовую традицию — ведь даже вступление на престол наследника по завещанию должно было быть подтверждено решением курултая.

Именно с этого времени появились все основания обвинять Ногая в узурпации власти. Именно поэтому, несмотря на все его влияние и могущество, он в течение нескольких лет противостояния с Токтой (1296–1299), даже нанеся ему ряд поражений, не смог добиться своего признания в качестве хана ни от большинства золотоордынской знати, ни от соседних чингизидских правителей, ни от итальянских колоний Крыма. Принимая во внимание эти обстоятельства, заключим: неудивительно, что свое последнее поражение, приведшее к его гибели, Ногай потерпел из-за того, что его прежние сторонники оставили его и перешли на сторону законного монарха.

Из законных претендентов на престол в «историографические» узурпаторы: казус Тукель-Буги / Ток-Буги

Сомнительность и противоречивость разнообразных источников, на которые опирались позднесредневековые восточные авторы, писавшие о Золотой Орде (включая и «устную степную историографию»), порой приводили к весьма любопытным результатам, порождая исторических персонажей, которых в действительности, скорее всего, даже не существовало.

Так, в сочинении «Чингиз-наме» (или «Тарих-и Дост-султан») хивинского историка Утемиш-хаджи, составленном при дворе хивинского хана в середине XVI в., значительная часть главы, посвященной правлению золотоордынского хана Токты, представляет собой рассказ о воцарении некоего Баджира Тук-Буги, который, будучи «черным человеком» (т. е. представителем «черной кости», нечингизидского происхождения), осмелился провозгласить себя ханом, воспользовавшись тем, что после хана Токты не осталось потомства, поскольку тот якобы уничтожил всех золотоордынских Чингизидов, чтобы передать трон своему сыну, а тот умер раньше отца. Однако, как оказалось, Узбек, племянник Токты, чудесным образом спасся от резни и к моменту смерти дяди проживал на Кавказе (в «Черкесском вилайете»). Его сторонники в Золотой Орде устроили заговор против узурпатора и убили его, тем самым вернув власть в государстве Чингизидам в лице Узбека[280].

Сведения Утемиш-хаджи дублируются еще двумя авторами — Кадыр-Али-бием Джалаири, автором «Джами ат-таварих» («Сборник летописей», составленный в г. Касимове в самом начале XVII в.), и крымским историком XVIII в. Абд ал-Гаффаром Кырыми[281] Не исключено, что Кадыр-Али-бий, имевший связи с бухарскими Шайбанидами[282], мог получить доступ к сочинению придворного историка их хивинских родичей и пересказать его. Либо же оба автора опирались на одни и те же степные предания о хане Узбеке. Что касается Абдал-Гаффара Кырыми, он непосредственно опирался на текст Утемиша-хаджи[283].

Однако казахстанский исследователь В. П. Юдин, введший «Чингиз-наме» в научный оборот, отнесся к данному сообщению с полным доверием[284]. Его не смутило даже то, что в процессе исследования он столкнулся с многочисленными противоречиями и нестыковками — например, почему Тук-Буга именуется «Баджир» (сам В. П. Юдин трактует это как «башкир»), но при этом Утемиш-хаджи называет его уйгуром? Исследователь попытался устранить это противоречие, предположив, что «Баджир», т. е. «башкир» — это этноним, а «уйгур» — конфессиональная принадлежность: дескать, уйгуры были буддистами, следовательно, Тук-Буга был башкиром по национальности и буддистом по вероисповеданию[285]. Однако подобная версия представляется слишком уж натянутой — и потому, что сам Утемиш-хаджи в своем сочинении именует буддистов «неверными колдунами и жрецами»[286], и потому, что башкиры, согласно свидетельствам современников, в начале XIV в. уже исповедовали ислам[287].

Тем не менее сведения Утемиш-хаджи и предположения В. П. Юдина нашли отражение в ряде научных работ. Так, например, Д. де Виз и В. В. Трепавлов использовали сведения о Баджире Тук-Буге в своих работах, не задаваясь, впрочем, вопросом о том, насколько они историчны, а просто констатируя наличие такой версии[288]. А вот некоторые авторы из Башкирии не только с полным доверием воспринимают сведения о Тук-Буге, но и расценивают их как свидетельство значительной роли башкир в политической жизни Золотой Орды[289].

Ранее мы уже высказывали мнение о том, что «башкир» Тук-Буra, по всей видимости — это в действительности Тукель-Буга, один из сыновей хана Токты, который был убит своим двоюродным братом Узбеком в результате военного переворота, приведшего последнего на ханский трон[290]. Почему же вместо ханского сына и законного претендента на трон в исторических источниках появился узурпатор власти, «черный человек», посмевший провозгласить себя ханом? Думается, дело в том, что авторы не хотели бросать тень на репутацию хана Узбека, с именем которого связывались (и до сих пор связываются) и расцвет Золотой Орды, и ее обращение в ислам. Естественно, его образ сильно пострадал бы в глазах потомков, если бы историки (причем мусульманские!) прямо написали, что ради вожделенного трона он убил своего двоюродного брата, который был ханским сыном и вполне легитимным претендентом на престол. А вот расправа с незаконным правителем, посмевшим нарушить традиции «чингизизма» и объявить себя ханом в ущерб представителям «Золотого рода», — это вполне законно. Таким образом, под пером авторов XVI–XVIII вв. царевич Тукель-Буга превратился в узурпатора Тук-Бугу — не то башкира, не то уйгура.

«Историографические» самозванцы: концепция В. П. Юдина

Выше мы уже описали несколько случаев самозванства в тюрко-монгольских государствах. Однако далеко не всегда тот или иной деятель был обвинен в самозванстве своими современниками или средневековыми авторами, писавшими «по горячим следам». В некоторых случаях обвинения в самозванстве выдвигаются даже современными исследователями, которых, в отличие от придворных историков тюрко-монгольских правителей, вряд ли можно заподозрить в каком-то «политическом заказе». Поэтому остается только гадать, чем руководствуются такие авторы, предлагая «нетрадиционный» взгляд на происхождение того или иного правителя и, соответственно, связанные с ним политические события. Примером такого подхода является концепция вышеупомянутого казахстанского советского исследователя В. П. Юдина, которую без преувеличения можно назвать экстравагантной.

В одной из своих работ он упоминает о том, что «Исатай из племени кыйат и Алатай из племени сиджут, сторонники золотоордынского хана Узбека, который сам был лже-Чингизидом, убили его соперника-нечингизида Ток-Бугу, пытавшегося "узурпировать" ханскую власть». Далее исследователь развивает эту мысль, отмечая, что хан Узбек, не будучи потомком Чингис-хана, подобно другим самозванцам, сочинил легенду о своем происхождении от одного из прежних золотоордынских ханов[291]. Однако В. П. Юдин нигде не уточняет, на каком основании он делает вывод, что Узбек был самозванцем. Лишь ниже, в своем примечании к сочинению «Чингиз-наме» Утемиша-хаджи, исследователь еще раз отмечает: «Обстоятельства появления Узбека в Золотой Орде очень сходны с появлением Туглук-Тимур-хана и Хызр-Ходжа-хана и многих других правителей, которых выдавали за действительных представителей династии и возводили на трон. В Русском государстве такими были Лжедмитрий и самозванцы, выдававшие себя за Петра III. В источниках мы не находим бесспорных фактов, которые бы говорили о том, что Узбек на самом деле был сыном Тогрылчи и, следовательно, потомком Вату. Вполне возможно, что линия потомков Вату пресеклась на Токте, а Узбек был самозванцем, который со временем, однако, сумел овладеть полнотой власти»[292], — при этом В. П. Юдин ссылается почему-то на М. Г. Сафаргалиева, у которого ничего подобного мы не находим, — напротив, он вполне однозначно упоминает о принадлежности Узбека к роду Вату, скрупулезно воспроизводя его генеалогию на основе восточных источников[293].

Итак, ни одной ссылки на источники, которые хотя бы косвенно подтверждали утверждение о самозванстве Узбека, В. П. Юдин не приводит, что не мешает ему, впрочем, столь энергично отстаивать свою позицию с помощью новых (столь же не подкрепленных убедительными доводами) утверждений. Не пытается он никак прояснить и позицию эмиров Исатая и Алатая, которые, по его мнению, расправились с одним узурпатором, Тук-Бугой, чтобы возвести на престол другого — Узбека. Зачем им это было нужно, когда сам же В. П. Юдин отмечает (опираясь на «Чингиз-наме»), что в живых оставалось большое количество потомков Джучи, т. е. легитимных претендентов на трон Золотой Орды?

Не ограничиваясь «обвинением» в самозванстве Узбека, В. П. Юдин аналогичным образом объявляет самозванцами целую династию Туга-Тимуридов — правителей сначала Золотой Орды, а затем и многих постордынских государств, включая Крымское, Казанское, Астраханское, Казахское и Бухарское ханства. Правда, тут, в отличие от казуса с Узбеком, у него имеются некоторые аргументы в пользу своей позиции — а именно противоречивость сведений о происхождении ханов Синей (в ряде источников — Белой) Орды, в частности Урус-хана. В свое время еще Ч. Ч. Валиханов, сам являвшийся потомком казахских ханов, отмечал скудность сведений о происхождении своих предков и хронологии их прихода к власти (не высказывая, впрочем, сомнений в их происхождении от Туга-Тимура, тринадцатого сына Джучи)[294]. В. П. Юдин же, ссылаясь на противоречивость, запутанность и хронологическую неопределенность сообщений источников об этой династии, допускает истинность генеалогии ханов Синей (Белой) Орды второй половины XIV в., отраженной в источниках, выводящих ее от Туга-Тимура, однако дает понять, что склонен считать ее сомнительной. Поэтому он и характеризует Туга-Тимуридов как «неизвестную династию» уже в заголовке своей статьи, посвященной этому вопросу, а хан Урус (основатель казахской ханской династии), по его мнению, «"врывается" в историю казахских степей, не имея предшественников»[295].

Наконец, В. П. Юдин находит еще целую династию узурпаторов в Золотой Орде — род Кият, представители которого, согласно Утемишу-хаджи, управляли Синей (Белой) Ордой в течение трех поколений в 1320-е — начале 1360-х гг. (Исатай/Иса — Джир-Кутлу — Тенгиз-Буга). И если в своих ранних работах он считает, что называть их узурпаторами можно с большой долей условности[296], то в более поздних уже перестает оговаривать условный характер использования данного термина применительно к Киятам и вполне однозначно утверждает, что после смерти хана Бердибека они узурпировали власть в левом крыле Золотой Орды в ущерб представителям ханского рода Джучидов[297]. В особенности этот термин применим к последнему представителю династии — Тенгиз-Буге, который, согласно «Чингиз-наме», жестоко обращался с подчиненными ему восточными царевичами-Джучидами и в конце концов намеревался уничтожить их всех, возведя на трон одного из них в качестве подставного хана, однако царевичи предупредили его и сумели первыми уничтожить узурпатора[298]. Непонятно, правда, почему все-таки исследователь считает Тенгиз-Бугу узурпатором, если тот не намеревался объявить ханом самого себя, а планировал править через легитимного хана-Чингизида — пусть даже и собственную «марионетку»…

Построения и выводы В. П. Юдина представляются, таким образом, несколько экстравагантными, поэтому неудивительно, что они не получили поддержки со стороны других исследователей[299].

«Исторические» и «историографические» самозванцы в Золотой Орде в эпоху «Замятии великой»

Как мы уже имели неоднократные случаи убедиться, количество узурпаторов многократно увеличивалось в условиях политической нестабильности. Порой в эти же периоды появлялись и лица, в чьем происхождении возникали сомнения — причем опять же не только у современников, но и у исследователей гораздо более позднего времени. Несколько подобных примеров мы встречаем во время «Замятии великой» — золотоордынской смуты 1360-1370-х гг., едва не поставившей государство на грань исчезновения.

В частности, «не повезло» в историографии двум золотоордынским ханам начального периода «Замятии великой» — Кульне (1358–1360) и Наурусу (1360): их «обвинили» в самозванстве весьма авторитетные ученые — Г. Е. Грумм-Гржимайло, известный своими солидными изысканиями в области монголоведения в первой половине XX в., и Л. Н. Гумилев, являвшийся весьма популярным и читаемым автором в конце того же века[300]. Никаких аргументов в пользу своего утверждения они не приводили, соответственно, не давалось ими и никаких ссылок на источники, послужившие основанием для признания Кульны и Науруса самозванцами, выдававшими себя за членов ханского рода. По всей видимости, и Г. Е. Грумм-Гржимайло, и Л. Н. Гумилев либо могли добросовестно заблуждаться[301], либо же сознательно утрировали неопределенность сведений о происхождении обоих ханов, чтобы подчеркнуть, насколько глубоким был политический кризис в Золотой Орде в 1360-1370-е гг.[302]

Версия Г. Е. Грумм-Гржимайло и Л. Н. Гумилева не нашла значительной поддержки в историографии. Большинство авторов работ по истории Золотой Орды и русско-ордынских отношений просто нейтрально пишут о кратковременном царствовании Кульны и Науруса, не задаваясь вопросом об их происхождении (хотя, будь они самозванцами, исследователи, несомненно, отметили бы это). Некоторые специалисты даже пытаются восстановить генеалогическую принадлежность этих ханов[303], фактически опровергая утверждения об их самозванстве.

Пожалуй, единственным самозванцем, которого таковым признают и средневековые авторы, и большинство современных исследователей, является Кильдибек. В 1361 г. в Золотой Орде при поддержке ряда влиятельных эмиров появился «неизвестный человек», выдававший себя за Кильдибека, одного из внуков знаменитого Узбек-хана. Появление претендента вызвало удивление, поскольку было известно, что Кильдибек был убит во время захвата власти Бердибеком в 1357 г. или чуть позже[304]. Муин ад-Дин Натанзи прямо пишет, что эмиры под видом Кильдибека провозгласили ханом «неизвестного человека».[305] Утемиш-хаджи приводит недоуменные высказывания ордынцев в связи с воцарением этого хана: «Все говорили: "Кельдибека убил Бердибек. Как же он воскрес?!"»[306]

Любопытно отметить, впрочем, что хотя самозванство лже-Кильдибека подтверждается даже современниками событий и средневековыми авторами более позднего времени, некоторые современные исследователи склоняются к мысли, что Кильдибека все же следует считать законным представителем династии Бату, а его «самозванство» заключалось лишь в том, что он, будучи племянником Джанибека, выдавал себя за его сына[307].

Как бы то ни было, многие из непосвященных в заговор все же поверили в его «чудесное спасение». Скоро они поплатились за свою доверчивость: когда лже-Кильдибек захватил трон, многие влиятельные сановники поспешили к его двору, чтобы изъявить верность, но самозванец, боясь, что многие из них знали настоящего Кильдибека и могут разоблачить его, приказал их устранить[308]. Результатом стало то, что от него отшатнулись даже те, кто изначально поддерживал самозванца, и год спустя он погиб в очередной междоусобице[309]. Сам факт упоминания его «самозванства» в русских летописях и восточных исторических сочинениях, на наш взгляд, весьма показателен: по-видимому, кому-то из столичных аристократов все же удалось уцелеть и разоблачить лже-Кильдибека.

Приход к власти Кильдибека, пожалуй, следует считать кульминацией династического кризиса: беспрецедентное воцарение на троне Золотой Орды самозванца свидетельствует о полном недоверии знати и населения к законным представителям ханского рода и необходимости некоторого «инкубационного периода». Нет сомнения, что при таком «переходном» хане ордынская знать намеревалась избрать тот или иной путь дальнейшего развития государства, после чего самозванец, скорее всего, был бы устранен, и на смену ему пришел бы законный Джучид, олицетворявший собой соответствующее политическое движение.

Аналогичные процессы можно наблюдать и в других странах в разные времена — так, в древней Персии после гибели царя Кира II появилось сразу несколько его самозваных братьев; в Англии конца XV в. на трон, занятый Тюдорами, претендовали многочисленные лже-Ричарды и лже-Эдуарды; в Московском царстве в Смутное время появилось не только несколько царей Лжедмитриев, но и многочисленные самозваные «царевичи». Все эти примеры объединяет одно: за каждым самозванцем стояли законные претенденты на трон. Вступление на трон самозванца представляло собой своеобразное «доведение ситуации до абсурда»: максимально «раскачав» политическую ситуацию в стране, сторонники легитимных претендентов публично разоблачали самозванцев и тут же предлагали альтернативу в лице законных монархов, которые вступали на трон, приветствуемые и поддерживаемые большинством населения. Естественно, наиболее подходящим для той или иной группировки являлся такой представитель правящего рода, который разделял бы их видение дальнейшего развития страны.

Трудно сказать, кто мог бы явиться легитимным ставленником Яглы-бая, если бы его «проект» с Кильдибеком был доведен до логического конца. Откочевка его сторонников-эмиров и провозглашение ими вскоре хана Абдаллаха (из дома Бату) не позволили сыну Тоглу-бая реализовать свой замысел: Кильдибек вскоре погиб в борьбе с Мюридом. Возникает вполне закономерный вопрос: зачем сарайским эмирам во главе с Яглы-баем понадобилось устраивать авантюру с самозванцем Кильдибеком, если были живы реальные потомки Узбека — Абдаллах, Мухаммад-Булак и др.? Как представляется, ответ заключается в том, что эти царевичи находились под контролем Мамая, которому сарайские эмиры поначалу, видимо, не были готовы доверить главенство из-за его близости к Джанибеку и Бердибеку (см. наш следующий очерк). Лишь оказавшись в безвыходной ситуации после гибели Кильдибека, они были вынуждены смириться с тем, что фактическая власть в Золотой Орде перейдет к Мамаю.

Мамай: «суперзлодей» в истории Золотой Орды

Вышеприведенные примеры «историографического» самозванства, как правило создавались одним-двумя современными авторами и, как правило, не разделялись широким кругом исследователей. Исключение составляет миф о знаменитом золотоордынском государственном деятеле эпохи «Замятии великой» — Мамае, на образ которого на протяжении веков наслаивались все новые и новые негативные черты. Нами уже было посвящено специальное исследование проблеме формирования в историографии образа Мамая как узурпатора[310], поэтому ниже мы кратко воспроизведем лишь основные свои выводы по данному вопросу.

Средневековые авторы нередко именовали Мамая ханом или царем, но, как мы предположили, либо добросовестно заблуждались относительно его статуса, либо же намеренно старались повысить его, чтобы представить победу над ним Дмитрия Донского на Куликовом поле более значительной[311]. А прямое обвинение его в узурпации власти прозвучало впервые на рубеже 1980-1990-х гг. в работах Л. Н. Гумилева, всячески стремившегося представить русско-ордынские отношения как союз. А противостояние московского государя Дмитрия Ивановича (впоследствии Донского) с Мамаем он объяснял тем, что Мамай являлся узурпатором власти, союзником католического Запада, и московский государь, выступив против него, якобы поступил как истинный друг и союзник законного хана-Чингизида Токтамыша[312].

Можно было бы задать немало вопросов и привести множество возражений в связи с различными натяжками и противоречиями в концепции Л. Н. Гумилева, однако все это, как уже отмечалось, было сделано нами в другой работе. Теперь же для нас важно, что для многих последующих историков и публицистов красивая версия Льва Николаевича оказалась весьма убедительной и впоследствии неоднократно использовалась ими — несмотря на то, что они знали о так называемых «мамаевых» ханах[313].

В какой-то мере примыкает к версии об узурпаторстве Мамая еще одна концепция — о создании Мамаем самостоятельного государства на обломках Золотой Орды, фактически распавшейся в эпоху «Великой замятии». В исследовательской литературе появляются работы о «Мамаевой Орде»[314] и даже так называемом «эмирате Мамая»[315], что с правовой точки зрения также может оцениваться как мятеж и узурпация.

Таким образом, Мамай из законного бекляри-бека, чей статус подтверждался всеми ханами, которых он поддерживал (а фактически возводил на престол), усилиями историков и популяризаторов их идей превратился в очередного «узурпатора» на золотоордынском троне (по версии Л. Н. Гумилева и его последователей) либо же создателя на золотоордынском пространстве собственного независимого государства (по версии В. А. Кучкина).

Наконец, последний из интересующих нас примеров опять же связан с золотоордынскими правителями и к тому же имеет прямое отношение к Мамаю, поскольку касается тех ханов, которые возводились им на престол. В ряде своих недавних работ казанский историк и этнограф Д. М. Исхаков, анализируя отдельные произведения средневекового татарского фольклора, сделал интересные наблюдения относительно происхождения «мамаевых ханов». Исследователь обратил внимание на упоминание, в частности, в татарско-башкирском дастане «Туляк и Сысулу» имен правителей Туляка и Габдулы, причем с ханскими титулами — эти имена совпадают с именами ханов, возводившихся Мамаем на престол Золотой Орды. Сравнив эти сведениями с данными ряда других средневековых источников (анонимного татарского исторического сочинения XVII в. «Дефтер-и Чингиз-наме», а также ряда других татарских летописей и родословных-шеджере), Д. М. Исхаков обнаружил, что деятельность Туляка и Габдулы также связана с одним из регионов Золотой Орды, а именно — с Волжской Булгарией. Все это позволило исследователю высказать осторожное суждение о том, что Габдула и Туляк (т. е. «Мамаевы» ханы Абдаллах и Мухаммад-Булак) могли на самом деле быть не Чингизидами, а представителями булгарской княжеской династии, а также — родственниками покровительствовавшего им Мамая[316]. Безусловно, такая версия противоречит как ряду источников, сообщающих о принадлежности указанных правителей не просто к роду Чингизидов, но также и к ветви Бату, т. е. наиболее легитимному правящему семейству Золотой Орды, так и мнению большинства исследователей данной эпохи в истории Золотой Орды[317]. Однако, в отличие от приведенных выше версий В. П. Юдина, Г. Е. Грумм-Гржимайло и Л. Н. Гумилева, она базируется на тщательном анализе различных исторических и источников и потому заслуживает внимания как интересный пример возможности использования эпических и литературных произведений в качестве источников «альтернативной» информации, нередко противоречащей уже устоявшимся в исторической науке мнениям и стереотипам. Т. е., как следует из подназвания одной из работ самого Д. М. Исхакова, возможности представить «новый взгляд на известные проблемы».

Эмиры-«сепаратисты» в эпоху смуты

Как было описано выше, в Иране после распада государства ильханов местные династы предпринимали-попытки создания «региональных» независимых государств. Аналогичные попытки имели Место и в Золотой Орде в период «Замятии великой».

Около 1361 г. сразу несколько областных наместников провозгласили себя самостоятельными правителями: Пулад-Тимур, бывший ханский наместник в Волжской Булгарин, эмир Тагай в Мохше, Хаджи-Черкес в Хаджи-Тархане и Сегиз-бей в Запьянье, причем некоторые из них даже стали чеканить собственную монету.

Как и иранские региональные лидеры, эти узурпаторы использовали различные формы легитимации своей власти. Так, например, Тагай и Сегиз-бей, пользуясь слабостью ханской власти, в течение ряда лет вели себя как независимые правители, однако при этом благоразумно не старались претендовать на верховную власть и при первом же появлении вблизи их владений достаточно сильного хана-Чингизида (это оказался Абдаллах, первый ставленник знаменитого Мамая) признали его власть, что позволило им сохранить не только жизнь, но и должности правителей[318]. Правда, позднее, в 1378 г., хан Арабшах из династии, соперничавшей со ставленниками Мамая за золотоордынский трон, разгромил и убил Тагая, однако в данном случае, несомненно, следует видеть в этих событиях не расправу с узурпатором, как полагают некоторые исследователи[319], а борьбу со сторонниками хана-конкурента[320].

Весьма интересным представляется случай с Пулад-Тимуром, правившим Волжской Булгарией в 1361–1367 гг., которого некоторые исследователи характеризуют как «выдающегося государственного деятеля Булгара периода обособления»[321]. В самом деле, он уже в начале «Великой замятии» весьма энергично взялся за строительство собственного улуса, причем выбрал стратегически важный регион: русские летописцы отмечают, что «Булат Темир, князь Ординский, Болгары взял и все грады по Волзе и улусы поймал и отня весь Воложский путь»[322], таким образом, контролируя волжские торговые коммуникации. Естественно, обладая столь важным и богатым источником дохода, он мог себе позволить противостояние и с ослабевшими ханами-Джучидами, и с другими эмирами-сепаратистами. Однако Пулад-Тимур проявил не только практическую хватку, захватив торговые пути на Волге, но и политический здравый смысл: на своих монетах он, помимо собственного имени, чеканил также и имя хана Джанибека. Последний факт в течение довольно длительного времени смущал историков-нумизматов, которые готовы были считать, что Пулад-Тимур, подобно Мамаю, возводил на трон марионеточных ханов — Джанибека II, а возможно, и Джанибека III[323]. Однако сравнительно недавно было убедительно доказано, что на монетах имени хана сопутствует эпитет «покойный», таким образом, имеется в виду единственный хан Джанибек, правивший еще до «Великой замятии», в 1342–1357 гг., которому, предположительно, подчинялся Пулад-Тимур в качестве наместника в Волжской Булгарин и которого, по всей видимости, считал последним законным ханом Золотой Орды[324]. Как бы то ни было, с одной стороны, формально Пулад-Тимур не объявлял себя верховным правителем, но с другой — его попытка легитимировать свою власть ссылкой на волю давно умершего хана никого не могла обмануть. Неудивительно, что после первой же серьезной неудачи (поражения эмира от русских войск на р. Пьяна в 1367 г.) на него обрушился очередной сарайский хан, Азиз-Шейх, который разгромил и казнил Пулад-Тимура как бунтовщика против центральной власти и узурпатора[325].

Нуждается в дополнительном изучении личность и деятельность еще одного золотоордынского узурпатора эпохи «Великой замятии» — Хаджи-Черкеса, правителя Хаджи-Тархана (Астрахани). В отличие от Пулад-Тимура и остальных «региональных сепаратистов», он, судя по имеющимся данным, сделал ставку именно на самостоятельное правление, причем не ограничиваясь исключительно находящимся в его власти уделом Хаджи-Тархана, которым он управлял в качестве наместника-даруги, по некоторым сведениям, еще с 1340-х гг.[326] Хаджи-Черкес чеканил монету от собственного имени и даже принимал активное участие в междоусобицах. Впрочем, ханом он себя не именовал (на чеканенных им монетах присутствует титул «эмир правосудный»[327]), так что его можно было обвинить в отделении региона от Золотой Орды, но не в претензиях на ханский трон. Кроме того, есть некоторые основания полагать, что в 1367–1368 гг. Хаджи-Черкес выдвинул в качестве претендента на престол царевича-Чингизида Тимур-бека (из крымской ветви потомков Туга-Тимура, сына Джучи), с которым вначале вторгся в крымские владения небезызвестного Мамая, а затем двинулся на Сарай, который его ставленнику даже удалось захватить на короткое время[328]. О каких-то других совместных действиях этого эмира с Чингизидами сведений не имеется. Успешно лавируя между различными претендентами на трон, владетель Хаджи-Тархана сумел в течение длительного времени противостоять не только другим эмирам и их ставленникам (например, Абдаллаху — хану, поставленному Мамаем), но и Чингизидам. В 1373 г. против него выступил Урус, хан Синей Орды (еще один потомок Туга-Тимура), уже Успевший захватить Сарай. Хаджи-Черкес сумел оказать ему сопротивление, а вскоре против самого Уруса выступил новый президент на сарайский трон — Ильбек, сын Шибана (пятого сына Джучи), и хану не удалось ни разгромить астраханского узурпатору ни даже добиться хотя бы формального признания его власти[329]. До самой смерти в 1375 г. Хаджи-Черкес оставался независимым правителем Хаджи-Тархана, что является удивительным примером для того времени: ни одному другому эмиру, претендовавшему на независимость, не удавалось продержаться столь долго. Обстоятельства его кончины достоверно неизвестны, но, согласно одной из версий, он был разгромлен и убит сторонником Мамая — эмиром Салчи, который был сыном одного из прежних наместников Хаджи-Тархана, а по матери — еще и внуком хана Джанибека. Таким образом, на смену узурпатору пришел новый правитель, не только лояльный законным ханам, но и состоящий с ними в родстве[330].

Иностранные ставленники на троне Золотой Орды в конце XIV — первой половине XV вв

Многолетняя смута в Золотой Орде привела к тому, что ее правители, ранее сами принимавшие решения о кандидатах на троны других государств, теперь сами стали вступать на трон по воле иностранных правителей.

Первые попытки обращения Джучидов за помощью к иностранным государям при условии признания зависимости от них относятся к эпохе правления известного золотоордынского хана Токта-мыша, государя с непростой судьбой и противоречивой политикой. Выступив поначалу фактически как узурпатор, намеревавшийся захватить трон Синей Орды (восточной части Золотой Орды), который занимал вполне законный хан Урус[331], Токтамыш все же сумел прийти к власти и на рубеже 1370-1380-х гг. был в законном порядке провозглашен и признан ханом Золотой Орды, объединив ее после длительной смуты, известной в русских летописях под названием «Замятии великой». Правда, ему пришлось для этого заручиться поддержкой иностранного правителя — знаменитого среднеазиатского государственного деятеля Амира Тимура (Тамерлана).

Сохранившиеся до нашего времени источники, содержащие сведения о Токтамыше и Тимуре, не позволяют дать четкого и однозначного ответа о характере их взаимоотношений. Сочинения придворных историков Тимура и Тимуридов, естественно, отзываются о Токтамыше как о правителе, получившем власть и трон при помощи Тимура в обмен на признание вассалитета от него, а затем «вышедшем из повиновения», «взбунтовавшемся» против своего сюзерена[332]. Золотоордынских исторических сочинений, как известно, не сохранилось, однако в татарских эпических произведениях политическая ситуация представлена совершенно противоположным образом: Амир Тимур представлен могущественным правителем, но не столь знатным, как Токтамыш, и, следовательно, его посягательства на власть и владения хана — всего лишь незаконные действия[333]. В связи с этим трудно дать политико-правовую оценку отношениям Токтамыша и Тимура. С чисто формальной точки зрения Тимур не мог стать сюзереном золотоордынского хана, поскольку сам номинально являлся подданным ханов Чагатайского улуса — Суюргатмыша, а затем его сына Султан-Махмуда (которых, правда, он же и возвел на престол), а Токтамыш зависимости от этих ханов не признавал. Поэтому говорить о формальной зависимости хана Золотой Орды от чагатайского временщика было бы некорректным. Вместе с тем, конечно же, не следует и считать, что Амир Тимур, помогая Токтамышу захватить трон Золотой Орды, выполнял свой «вассальный долг» (да еще и безропотно вернул ряд золотоордынских областей, захваченным им во время «Замятии»), поскольку, опять же, он юридически являлся подданным монарха совершенно другого чингизидского государства — Чагатайского улуса (Мавераннахра)[334].

Как известно, Токтамыш во второй половине 1380-х гг. порвал со своим покровителем и начал боевые действия против него, в результате двух кампаний (1390–1391 и 1395–1396) потерпел сокрушительное поражение и фактически был свергнут с трона, на который Амир Тимур возводил своих ставленников — Тимур-Кутлуга и Койричака. В отличие от Токтамыша, эти два хана являлись куда более явными ставленниками чагатайского правителя, и поэтому их положение было довольно сложным. Неудивительно, что до конца 1390-х гг. Токтамыш не без успеха боролся за возвращение трона в Золотой Орде: знать, армия и население предпочитали поддерживать своего законного хана, пусть даже он и не проявил себя как талантливый полководец и опытный администратор.

Поэтому правление обоих ставленников Тимура в 1390-е гг. было весьма непродолжительным. Так, Тимур-Кутлуг-хан в течение приблизительно 1392–1393 гг. признавался ханом в Синей Орде, однако, видя, что население не признает ставленника Амира Тимура, его главный сподвижник, мангытский эмир Идигу (знаменитый впоследствии золотоордынский временщик — Едигей русских летописей), предпочел пойти на сделку с Токтамышем, обеспечив себе практически безраздельную власть в Синей Орде в обмен на отказ от поддержки нелегитимного хана Тимур-Кутлуга[335]. Еще более трагичной оказалась судьба второго ставленника Амира Тимура — хана Койричака, возведенного на трон в Сарае после разгрома Токтамыша в 1395 г. на р. Кондурча. Имея в своем распоряжении лишь «отряд узбекских храбрецов», этот ставленник чагатайского временщика[336], несмотря на то что был потомственным Чингизидом и к тому же сыном легитимного хана Уруса, после ухода своего покровителя очень скоро был свергнут и либо убит, либо бежал к Амиру Тимуру[337].

Однако в конце 1390-х гг. и сам Токтамыш, в очередной раз свергнутый с трона (на этот раз — Тимур-Кутлугом, уже официально возведенным в ханы на курултае и, следовательно, признанным законным монархом), решился на рискованный шаг: он выразил готовность признать зависимость от своего союзника, литовского великого князя Витовта, с которым он в 1398 г. заключил договор о разделе сфер влияния между Литвой и Золотой Ордой. Этот договор, дошедший до нас в составе русских летописей, весьма важен для понимания правового характера отношений между Токтамышем и Витовтом, сложившихся по его условиям, поэтому считаем целесообразным воспроизвести его (вернее, его русский летописный перевод-пересказ) полностью: «Поидемъ пленити землю Татарскую, победимъ царя Темиръ-Кутлуя, возмемъ царство его и разделимъ богатство и имеше его, и посадимъ во Орде на царстве его царя Тахтамышя, и на Кафе, и на Озове, и на Крыму, и на Азтракани, и на Заяицкой Орде, и на всемъ приморш, и на Казани; и то будетъ все наше и царь нашь, а мы не точiю Литовскою землею и Полскою владети имамы, и Северою, и Великимъ Новым городомъ, и Псковомъ, и Немцы, но и всеми великими княженiи Русскими, и со всехъ великихъ князей Русскихъ учнемъ дани и оброкы имати»[338].

Само намерение «посадить во Орде» хана Токтамыша (пусть даже и под предлогом возвращения ему трона, которым он прежде владел на законном основании — «на царстве его») уже свидетельствует о том, что этот хан признавал свое зависимое положение от литовского государя. Откровенная констатация того, что в Орде будет править «царь наш», подтверждает эту зависимость — не говоря уж о том, что Токтамыш соглашался передать под контроль Литвы значительные территории, ранее либо входившие в состав Золотой Орды, либо же являвшиеся вассальными по отношению к ней. Интересно также отметить, что Витовт перед битвой на Ворскле 1399 г., которой так трагически для него и многих его родственников, литовских князей, завершилась поддержка Токтамыша, предпринял попытку подчинить себе Орду мирным путем, предложив правившему в ней на тот момент хану Тимур-Кутлугу также признать себя его, Витовта, вассалом — платить регулярную дань в Литву и чеканить на своих монетах портрет Витовта[339]. Как известно, прибытие золотоордынского бекляри-бека Идигу с войсками прервало переговоры, а затем Тимур-Кутлуг и Идигу нанесли Витовту и Токтамышу сокрушительное поражение. Однако, на наш взгляд, подобное предложение, выдвинутое Витовтом, свидетельствует о том, что сам Токтамыш в случае победы над своими противниками готов был согласиться на такие условия — следовательно, великому князю литовскому было безразлично, кто именно из ордынских ханов будет признавать себя его вассалом и выполнять соответствующие вассальные обязанности.

До заключения этого договора Токтамыш не был узурпатором: несмотря на поражение и бегство из своих владений, он не был официально лишен престола и, по сути, боролся за восстановление своих законных прав на трон. Однако его готовность ради прихода к власти заручиться поддержкой иностранного государя-нечингизида и даже признать себя его вассалом оттолкнула от него многих прежних сторонников и уже не позволила ему вернуть контроль в государстве, как это удавалось прежде, даже после сокрушительных поражений от Амира Тимура. Фактически поставив себя вне закона своим договором с Витовтом, Токтамыш прожил последние годы жизнью изгнанника и в конечном счете погиб в случайной стычке то ли с Идигу, то ли с очередным золотоордынским ханом Шадибеком.

По всей видимости, утрата Токтамышем (в глазах его бывших подданных) легитимных прав на трон и власть в полной мере распространилась и на его потомков: многочисленные сыновья Токтамыша, боровшиеся за власть в первой четверти XV в., опирались исключительно на поддержку иностранных государей и, как следствие, на троне долго не задерживались: Джалал ад-Дин (ставленник Литвы) правил около года, Карим-Берди (ставленник Москвы) — четыре года, Кебек (ставленник Литвы) — менее года, Джаббар-Берди (ставленник Литвы) — около года. При этом наиболее откровенно поддержка того же Витовта выразилась в отношении царевича, упоминаемого в польско-литовских средневековых источниках с загадочным именем Bexbut или Betsabul, которого, по мнению исследователей, можно отождествить с Кебеком, сыном Токтамыша. В 1414 г. Витовт прямо в своей столице Дильно провел церемонию его коронации, одев его в богатую шубу и шапку (что, в соответствии с восточным протоколом, считалось символическим актом закрепления вассалитета) и отправил в поход во главе ордынцев, осевших к этому времени в Литве[340]. Неудивительно, что этот «монарх», столь откровенно признавший вассалитет от литовского государя, не сумел обрести поддержку потенциальных подданных и был разгромлен своим сводным братом Карим-Берди[341].

Таким образом, подобно своему родоначальнику, «Тохтамышевичи», формально не будучи отстранены от трона, фактически поставили себя в положение узурпаторов, поскольку боролись за трон с конкурентами, которые уже были признаны в ханском достоинстве своими подданными, да еще и опирались на поддержку иностранных, нечингизидских государей, зависимость от которых зачастую не была тайной для их противников. Поэтому некоторые из «Тохтамышевичей» предпринимали определенные действия, чтобы обрести большую легитимность в глазах своих подданных. Так, Джаббар-Берди (по другим сведениям — Кадыр-Берди), один из младших сыновей Токтамыша, вступил в союз с Нур ад-Дином — старшим сыном Идигу, которого назначил своим бекляри-беком, в результате чего получил поддержку значительной части могущественного племени мангыт (при этом Нур ад-Дин в известной степени противостоял своему отцу, поддерживавшему другого хана — Чокре)[342]. Соответственно, это нашло признание и в официальной документации. Так, в ярлыке крымским землевладельцам Туглу-баю и Хызру (1420 г.) хан Улуг-Мухаммад ссылается на аналогичный документ «хана, старшего брата», которого исследователи склонны считать Джаббар-Берди[343]. По-видимому, отказ от поддержки литовского князя и ориентация на золотоордынских феодалов сделали этого монарха более легитимным в глазах подданных, нежели его братья.

В некоторых случаях государи, пришедшие к власти при поддержке иностранных правителей, осознавая, что это подрывает законность их правления в глазах подданных, вероломно разрывали отношения со своими покровителями и начинали проводить «националистическую» политику, нередко даже выступая против своих прежних союзников-сюзеренов. В Золотой Орде такими правителями были, в частности, ханы Улуг-Мухаммад и Сайид-Ахмад. Улуг-Мухаммад, второй раз пришедший к власти при прямой поддержке литовского государя Витовта, в конце правления последнего вел активные переговоры с Ливонским орденом — врагом Литвы, а после смерти Витовта сам вмешался в гражданскую войну между претендентами на литовской великокняжеский стол, поддерживая одного из них в ущерб другому. Аналогичную политику проводил и его соперник — Сайид-Ахмад бен Кебек, внук Токтамыша: подобно своему отцу, он был возведен в ханское достоинство непосредственно в литовских владениях и направлен в Крым. Однако, обретя поддержку части местной знати и населения, Сайид-Ахмад отмежевался от своих западных покровителей и демонстративно стал опираться именно на местные политические группировки. Это позволило внуку Токтамыша на рубеже 1430-1440-х гг. стать наиболее могущественным из противоборствующих ханов Золотой Орды и во второй половине 1440-х гг. самому активно вмешаться в литовскую политику — на стороне одного из претендентов на великокняжеский трон против другого. Ярким показателем того, что этот иностранный ставленник сделал правильный выбор, отказавшись от поддержки литовцев, стало то, что он, в отличие от своего отца и многочисленных дядьев, находился на троне около двух десятилетий — с 1432 (1433) по 1452 (1453) гг.[344]

Кое-что о «самозванстве» хана Ахмада

Наверное, один из наиболее ранних и при этом весьма известных примеров «историографического» обвинения в самозванстве — это «Послание владычие на Угру к великому князю», литературный памятник Московской Руси конца XV в., созданный ростовским епископом Вассианом. Призывая московского великого князя Ивана III к борьбе с золотоордынским ханом Ахмадом, автор «Послания» убеждает государя, что тому не следует бояться выступать против «царя» (так на Руси титуловали веками золотоордынских ханов), поскольку тот является незаконным правителем! Причем Речь идет не только о современном Ивану III и епископу Вассиану хане Ахмаде, но и о его предшественниках, начиная с «Батыя, который пришел по-разбойничьи и захватил всю землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, хотя он и не царь и не из царского рода. Мы ведь тогда прогневили бога, и он прогневался на нас и наказал нас»[345]. Таким образом, Вассиан Рыло объявляет всех золотоордынских монархов (начиная с Батыя, который был первым Правителем этого государства, известным на Руси) узурпаторами, сумевшими установить свою незаконную власть над Русью лишь за грехи самих русских.

Тенденциозность этого произведения и его политическая направленность уже неоднократно подчеркивались исследователями[346]. Соответственно, обвинение золотоордынских ханов в худородстве и, следовательно, узурпации власти являлось всего лишь доводом его автора в пользу активизации борьбы против них, обоснованием правомерности противостояния с бывшими сюзеренами русских князей. Не игнорируя основную, политическую, составляющую этого произведения, мы тем не менее имеем основания считать «Послание на Угру», содержащее своеобразный исторический экскурс в прошлое русско-ордынских отношений, — одним из первых примеров историографии, в котором все (!) ханы-Чингизиды объявлялись незаконными монархами, т. е. узурпаторами.

В данном случае интересно обратить внимание на тот факт, что, в отличие от Мамая, чей негативный образ и многочисленные обвинения против него стали формироваться уже после его поражения и гибели, Ахмад позиционировался как незаконный правитель еще накануне решающего противостояния с ним. Это тем более показательно, что всего несколькими годами ранее стояния на Угре Иван III предположительно мог признавать себя вассалом Ахмада. Дело в том, что в 1476 г. Ахмаду удалось временно захватить Крым, прогнать местного хана из рода Гиреев и возвести на трон своего племянника Джанибека. Вскоре после этого он отправил на Русь своего посла Бочука, доставившего Ивану III послание-ярлык, в котором Ахмад-хан сообщал о своей победе в Крыму, требовал выплаты дани и вывода из Касимова царевича Даниара бен Касима, внука Улуг-Мухаммада[347].

Московский государь находился в это время в сложной политической ситуации: он был вынужден противостоять польско-литовскому натиску и в то же время готовился к окончательному покорению Новгорода. В таких условиях портить отношения с ханом Золотой Орды ему было совершенно ни к чему. Неслучайно именно в этот период, в марте 1475 г., Иван III, рискуя вызвать гнев своего союзника, крымского хана Менгли-Гирея, отказался порвать отношения с Ахмад-ханом и продолжал обмениваться с ним послами[348]. Поэтому и на этот раз он принял ханского посла радушно и отправил обратно вместе с собственным посланцем — Матвеем Бестужевым. Есть основания полагать, что в трудных политических условиях Иван III пошел на уступку хану: собрал дань и временно «вывел» Даниара из Касимова. Естественно, позднейшие русские летописцы предпочли скрыть столь неудобный для великого князя факт[349].

И вот всего несколько лет спустя прежний сюзерен уже позиционировался как самозванец и узурпатор, чьи предки, в течение двух с лишним веков обладавшие сюзеренитетом над русскими землями, также объявлялись незаконными правителями! Несомненно, политическая ситуация с 1476 г. должна была радикально измениться, чтобы русские «данники» позволили себе столь громкие обвинения. Впрочем, также следует принять во внимание, что если «Послание на Угру» и было отправлено еще до начала войны с ханом Ахмадом, то его широкое распространение, несомненно, имело место уже после победы над ним и приобретения Московским великим княжеством независимости от Золотой Орды.

Кроме того, нельзя не принять во внимание тот факт, что «Послание на Угру» обвиняло в самозванстве не только золотоордынских ханов, но и крымских — ведь они происходили из того же ханского рода, что и Ахмад (более того — от одного общего предка, Туга-Тимура, сына Джучи). А между тем крымские ханы в это время являлись союзниками Ивана III, и ему, соответственно, совершенно не нужно было портить с ними отношения подобными обвинениями. И даже века спустя крымские Гиреи в официальной российской документации именовались царями, т. е. законность их правления не подвергалась сомнениям.

Таким образом, можно считать обвинение хана Ахмада в самозванстве не частью какой-то большой кампании по дискредитации всей династии Чингизидов («царское» происхождение которых признавалось даже за теми представителями рода, которые находились на русской службе[350]), а «разовой акцией», имевшей не столько политическое, сколько эмоциональное значение: автор «Послания», епископ Вассиан Рыло, всего лишь старался укрепить дух Ивана III в противостоянии с ханом Золотой Орды, использовав для этого весьма эффективный прием.