В безумии

1

Я все время вспоминал своего старого друга и то, что он мне сказал, когда я видел его последний раз. Это случилось всего за два дня до того, как он погиб на дороге, хотя там во время аварии вовсе не было такого интенсивного движения, как в другое время суток. Его автомобиль превратился в груду искореженного металла, а следы колес показывали, как все это произошло: машина моего друга столкнулась с другой, неожиданно вывернувшей с противоположной стороны дороги. Кроме этих следов от колес, никаких других признаков встречного автомобиля не обнаружили.

Я старался изгнать его слова из своей головы и подумать о чем-нибудь другом. Но по мере того как проходили часы и передо мной разворачивалась лента бетона, пролетали мимо весенние пейзажи, я все же время от времени возвращался к этому последнему вечеру.

Друг сидел, как сморщенный гном, в большом кресле, словно пытавшемся проглотить его в своей красно-желтой обивке, перекатывая в руках стакан с бренди. Он смотрел на меня.

— Я думаю, — говорил он, — что нас навещают все те фантазии, все те верования, все те людоеды-великаны, о которых мы когда-либо слышали, о которых знают все, начиная с пещерного человека, сидевшего на корточках у огня и смотревшего в черноту ночи, что лежала за его пещерой. Он воображал, что там кто-то находится. Он, конечно, предполагал, кто там может быть: охотник, собиратель. У первобытного человека были глаза, нос и уши; все его чувства, более чем вероятно, были острее наших. Поэтому он знал, что за существа бродят там в ночи. Знал, конечно, не веря себе, не веря своим чувствам. Его маленький мозг, при всей его грубости, создавал в воображении другие формы и фигуры, другие типы жизни, другие угрозы…

— И вы думаете, что с нами происходит то же самое? — спросил я.

— Да, конечно, — ответил он, — но по-другому.

Слабый ветерок дул в открытое окно, выходящее в сад, и комната наполнилась ароматом весенних цветов и слабым светом. Доносилось отдаленное гудение самолета, кружившего над Потомаком перед посадкой на аэродром за рекой.

— По-другому, — повторил он. — Я думаю об этом. Нас окружают не таинственные людоеды, которых воображал пещерный человек. Его вымыслы были физическими, а мои — интеллектуальные.

Я чувствовал, что он собирается сказать гораздо больше об этом своем причудливом образе, но в этот момент в комнату вошел племянник Филипп Фример. Филипп, государственный служащий, рассказал одну очень забавную историю о прибытии важной особы, после чего разговор перешел на совсем другие темы, и больше о призраках мы не говорили…

Я увидел знак выезда на старую Военную дорогу, а оказавшись на ней, я поехал еще медленнее. После скорости в восемьдесят миль в час, с которой я проделал большую часть пути, теперешняя скорость в сорок миль в час казалась мне ползанием, но и эти сорок миль были слишком быстры для той дороги, на которой я оказался.

Вообще-то я совсем забыл эту дорогу. Когда-то на ней было асфальтовое покрытие. Но множество весенних оттепелей с чередующимися заморозками разломали асфальт, и поверхность ее превратилась во множество обломков, которые, в свою очередь, со временем частично превратились в порошок. Дорога была узкая, и эта узость подчеркивалась густым кустарником, почти изгородью, расположенной по обе стороны от дороги так, что автомобиль двигался будто по аллее или мелкой изогнутой траншее.

Главная магистраль тянулась по вершине холма, но старая Военная дорога быстро углублялась в холмы. Я помнил, что хотя мне и казалось, что раньше холмы по ее сторонам не были такими крутыми.

«Совсем другой мир», — так оценил я то, что видел.

Я не ожидал оказаться в этом другом мире так внезапно, просто свернув в сторону от главной магистрали. И конечно, более чем вероятно, что этот мир окажется не таким уж необычным: я говорил себе, что это просто мое воображение делает его таким, что это самообман, я просто вижу то, что я ожидал увидеть.

Неужели я действительно увижу, что Лоцман Кноб не изменился? Казалось невероятным, чтобы маленький поселок мог сменить свой облик. У него не было для этого возможностей. Он все эти годы лежал так далеко от стремительного потока жизни, он был таким нетронутым и незаметным, что не было никаких причин для его изменения. Но я вынужден был согласиться с тем, что изменился я сам.

Почему, размышлял я, человек так стремится к своему прошлому, зная в то же время, что никогда уже деревья не будут так пламенеть, как однажды осенью тридцать лет назад, что вода в ручьях не будет такой чистой и холодной, какой была во времена его детства? Ведь все эти воспоминания принадлежат десятилетнему мальчику.

Существовали сотни других мест, и гораздо более удобных, где я был бы более свободен, куда ни за что бы не дошли звонки, где не нужно было бы писать сценарии, не приближались бы неумолимые сроки исполнения работ, где не было бы важных персон, которых обязательно нужно встретить, не требовалось постоянно быть хорошо информированным и всезнающим, где не обязательно было придерживаться огромного числа обычаев и правил. Сотни других мест, где у человека есть возможность думать и писать, где ему не нужно бриться, если не хочется, где одежда может быть изношенной и никто не заметит этого, где, если хочешь, можешь лентяйничать, быть невежественным, где человеку не нужно быть умным, можно сплетничать и болтать о чем-то незначительном.

Сто других мест, и все же, если я принимаю решение сбежать, у меня даже не возникает вопрос, куда я поеду. Я, вероятно, обманывал себя, но я счастлив этим. Я бежал домой, не признаваясь самому себе в то же время, куда я бегу. И, преодолевая эти долгие мили дороги, я уже знал, что такого места никогда не было, что годы превратили его в фантазию, с помощью которой человек обманывает себя.

Когда я свернул с главной дороги, приближался вечер, петляя из одной долины в другую, я почти не заметил, как тяжелый мрак начал наползать на них.

В сгущающихся сумерках в долинах виднелись шары фруктовых деревьев, в скрытых от моего взора садах. Мне казалось, что я ощущаю запах тумана, поднимающегося с лугов, что лежали вдоль извивающегося ручья.

Я многие годы говорил себе, что знаю эту местность, по которой сейчас проезжал, что воспоминания о ней так отпечатались во мне с детства, что я мог бы безошибочно добраться до самого Лоцмана Кноба, оказавшись на дороге. Но теперь я начал подозревать, что ошибался. Ибо я не мог припомнить специфических особенностей местности: общие очертания были, конечно, такими, какими я их помнил, но не оказалось ни одной отличительной особенности, в которую я мог бы ткнуть пальцем и точно сказать, где я. Это раздражало и несколько унижало, и я спрашивал себя, буду ли я себя чувствовать так же, когда я приеду в Лоцман Кноб.

Дорога была плохой, гораздо хуже, чем я ожидал. Почему, удивлялся я, люди, ответственные за это, довели ее до такого состояния? Резкие повороты, схожие, утомляющие контуры холмов, это понятно, но нельзя объяснить выбоины, полосы пыли и грязи, узкий деревянный мостик, на котором не могли разъехаться два автомобиля. Хотя никаких других автомобилей и не было. Казалось, на дороге я совершенно один.

Темнота сгущалась, и я включил свет. А несколько раньше я еще сбросил скорость и теперь полз не более чем на двадцати милях в час. Эти змеиные повороты выскакивали слишком быстро для безопасной езды с большей скоростью.

Вместо того, чтобы улучшаться, дорога становилась все хуже. Неожиданно она стала почти непроезжей. Холмы с обеих сторон подступили к самой обочине, и там лежали груды камней, освещаемые фарами. Вечер изменился. Несколько звезд, которые раньше были видны на небе, теперь исчезли, и вдалеке я услышал раскаты грома, перекатывающиеся по холмам.

Может, в темноте я пропустил поворот? Мысленно я оглядел дорогу, но не мог припомнить место, где бы она разделялась. С тех пор, как я свернул с главной магистрали, дорога оставалась без развилок. Лишь изредка от нее отделялись проселки, но все под прямым углом или близким к нему.

Пройдя еще одни крутой поворот, я увидел справа группу строений, в одном из окон горел свет. Я убрал ногу с акселератора, решив остановиться и переночевать. Но по какой-то причине, которой я не мог понять, я тут же изменил решение и продолжал ехать. Если понадобится, я всегда смогу вернуться и расспросить о дальнейшем пути. А может, я встречу, еще одну маленькую ферму, где тоже могут ответить на вопросы.

Примерно через милю я действительно увидел такую ферму, с единственным освещенным окном, точно таким же, как и увиденное мной раньше.

На мгновение мое внимание было отвлечено от дороги. А когда я снова взглянул вперед, то увидел, что нечто движется навстречу мне по дороге, на самом конце конуса света от фар. В первое мгновение я застыл, решив, что чувства обманывают меня. Потому что это был динозавр…

Я не очень много знаю о динозаврах и не хочу узнать ничего больше. Однажды, несколько лет назад, я провел летнюю неделю в Монтане с отрядом палеонтологов, которые были несказанно счастливы, откопав то, что они назвали «залежью ископаемых». Они выкопали бог знает какие существа, жившие шестьдесят миллионов лет назад. При мне они откопали почти целый скелет трицератопса, и, хотя там было много останков трицератопсов, все археологи пришли в сильное возбуждение, потому что именно этот чем-то отличался от найденных ранее.

И вот по дороге мне навстречу, не в окаменелом виде, а во плоти, двигался трицератопс. Голова его была опущена, а два больших рога над глазами были направлены прямо на меня. За рогами располагался выпуклый щит. Трицератопс шел упрямо и уже набрал внушительную скорость. Он был так огромен, что, казалось, заполнил собой всю дорогу. Я знал, что он обладает достаточным весом и силой, чтобы превратить мой автомобиль и меня в месиво.

Я просто повернул руль, не представляя, что именно собираюсь делать, но осознав необходимость что-то предпринять. Может, я надеялся съехать с дороги и спуститься вниз, чтобы избежать столкновения, а может, думал, что останется достаточно места, чтобы развернуться и уехать.

Машина действительно развернулась и забуксовала, конус света скользнул по дороге и осветил спутанные ветви кустарника и склон холма. Я больше не видел динозавра, и в любой момент ожидал удара его большой бронированной головы.

Задние колеса, буксуя, провалились в трещину, а дорога была так узка, что передние колеса вздыбились над обочиной, так что машина наклонилась, а я откинулся на сиденье, глядя вверх через ветровое стекло. Мотор заглох. Огоньки приборной доски потускнели, и я сидел склонившись, замерев и ожидая неизбежного толчка.

Потом я передумал. Резко распахнув дверцу, я вывалился наружу и покатился по склону, ударяясь о булыжники и цепляясь за ветви. Я ожидал услышать за собой грохот, но его не последовало.

Какая-то скала задержала меня, и я упал лицом в кусты. На дороге не слышалось ни звука. Это казалось странным: трицератопс при его скорости должен был уже добраться до автомобиля.

Я вышел из кустов и сел на землю рядом с ними. Задние фары машины тускло светились на дороге. Сама же машина оказалась цела — динозавра не было. Но он мог находиться где-то поблизости, я был уверен в этом. Я видел его ясно и ошибиться не мог. Трицератопс мог уйти в темноту и сейчас подбираться ко мне, хотя мысль о том, что огромное чудище будет красться ко мне, казалась мне абсурдной. Он не создан для того, чтобы красться.

Я, дрожа, скорчился за кустом, а за мной над холмами прокатился гром, и в холодном воздухе разлился запах цветущей яблони.

Это невероятно, сказал я себе. Старая добрая психологическая защита пришла ко мне на помощь. Никакого динозавра нет и не может быть, и уж тем более в этих холмах моего детства, в двадцати милях от моей родины — Лоцмана Кноба. Я просто вообразил его себе. Увидел что-то и решил, что это динозавр.

Но действительно помогла мне старая добрая психологическая защита или нет, я чертовски хорошо знал то, что видел. Я до сих пор продолжал мысленно ощущать его огромный выпуклый щит и угольный огонь глаз: не знал, что это такое и как это объяснить. Все же трицератопс на дороге просто невозможен, ведь последний из них вымер миллионы лет назад. Но я не мог и поверить, что его вовсе не было здесь.

Я встал на ноги и осторожно пошел к автомобилю, внимательно выбирая путь среди камней, которые выскальзывали из-под ног. Гром звучал теперь яростнее, холмы на западе на несколько мгновений озарились молнией. Буря быстро приближалась. Автомобиль был зажат посреди дороги, его задние колеса по-прежнему торчали из трещины, передние всего на дюйм или два поднимались над дорогой. Я забрался в машину, погасил фары и включил мотор. Но когда я попытался двинуться вперед, машина не стронулась с места. Задние колеса вращались с воющим звуком, забрасывая крылья автомобиля градом камней и потоками грязи. Я попытался сдать назад, но и из этого ничего не получилось. Очевидно, машина прочно застряла.

Я выключил мотор, вышел и постоял немного, прислушиваясь и пытаясь в перерывах между раскатами грома уловить звуки, которые свидетельствовали бы о присутствии большого животного. Ничего не слышно. Я пошел по дороге мелкими шажками и не чувствовал себя храбрецом, я был готов при малейшем движении во гьме, при слабом звуке повернуть назад и побежать.

Вдруг впереди я увидел дом, который заметил раньше. В одном окне по-прежнему горел свет, но остальные были абсолютно темны. Вспышка молнии на мгновение озарила все голубым светом, и я увидел, что дом маленький и полуразрушенный, прижавшийся к земле, с растрескавшейся дымовой трубой, наклонившейся, словно от ветра. Выше, по холму, за домом, виднелся ветхий сарай, покосившийся и заброшенный стог сена, который высился в углу. А за сараем находился загон, выстроенный из столбов, которые в свете молнии сияли как голые полированные кости. К дому прислонилась большая поленница, а около нее стояла деревянная повозка, задняя часть которой опиралась на доску, лежащую поперек козел.

При очередной вспышке молнии, я узнал это место. Я уже видел его, не именно это место, но подобное. Потому что, когда я был маленьким, в Лоцмане Кнобе было много таких земель (их с трудом можно назвать фермами), где семьи без всякой надежды надрывали себе сердце, бесконечно, год за годом пытаясь добыть пищу для стола и одежду для тела. Такие места были в этой местности двадцать лет назад и все еще существовали здесь, и время ничего не меняло в них. Что бы ни случилось с миром, здесь люди, как я понял, жили так же, как когда-то, много лет назад.

По тропе, освещенной вспышкой молнии, я подошел к дому и остановился перед дверью. Поднявшись по неустойчивым ступеням, я постучал.

Ждать долго не пришлось. Дверь отворилась немедленно, как будто меня ждали.

Человек, открывший дверь, оказался маленьким и седым. На голове у него была шляпа. Желтые зубы крепко сжимали трубку, глаза, глядевшие из-под больших полей шляпы, были бледно-голубыми.

— Входите, — сказал он. — Не стойте здесь с разинутым ртом. Буря вот-вот разразится и вымочит вас.

Я вошел, и он закрыл за мной дверь. Я оказался на кухне. Большая женщина, с непропорционально большим по сравнению с головой телом, одетая в бесформенное платье, стояла у печи, в которой жарко горели дрова. Ее голова была обвязана куском материи. Она готовила еду. Посреди кухни виднелся стол, накрытый зеленой клеенкой. Кухня освещалась керосиновой лампой, стоявшей в центре стола.

— Мне жаль беспокоить вас, — сказал я, — но я застрял на дороге. И мне кажется, я заблудился…

— Дороги здесь запутанные, — согласился мужчина, — для того, кто к ним не привык. Они извиваются, а некоторые из них никуда не ведут. Куда вы направляетесь, незнакомец?

— В Лоцман Кноб.

Он глубокомысленно кивнул:

— Вы не туда свернули.

— Не можете ли вы вывести лошадь и помочь высвободить машину? У нее засели задние колеса. Я заплачу вам.

— Садитесь, незнакомец, — сказал он, отодвигая стул от стола. — Мы собираемся ужинать, еды достаточно для троих, приглашаю вас.

— Но машина, — напомнил я ему, — я спешу.

Он покачал головой.

— Нельзя. Не сегодня вечером. Лошади не в конюшне. Они где-то на пастбище. Вероятно, на вершине холма. И никто не может заплатить мне достаточно, чтобы я пошел их отыскивать среди дождя и гремучих змей.

— Но гремучие змеи, — отвечал я рассеянно и не очень кстати, — по вечерам не выходят…

— Позвольте мне сказать вам, сынок, никто ничего точно не знает о гремучих змеях.

— Простите, я забыл представиться. Меня зовут Хортон Смит. А то я уже устал от обращений «незнакомец» и «сынок».

Женщина отвернулась от печи, держа в руках большую вилку.

— Смит! — воскликнула она. — Это наша фамилия. Может, вы наш родственник?

— Нет, Ма, — сказал мужчина. — Смитов множество. То, что человека так зовут, не означает, что он наш родич. Но, — добавил он, — мне кажется, что это счастливое совпадение имен указывает на возможность выпивки.

Он достал из-под стола кувшин, а с полки за собой стаканы.

— Вы похожи на горожанина, — заметил он, — но я не думаю, что горожане совсем не пьют. Скорее наоборот. Конечно, это не первоклассное виски, но питье сделано из зерна и не отравит вас. Не начинайте с очень большого глотка, иначе подавитесь… Но после третьего глотка можете уже ни о чем не беспокоиться: к тому времени вы привыкнете. Говорю вам, нет ничего лучше в такую погоду, чем посидеть за кувшином самогона. Я купил его у старого Джо Хопкинса. Он его делает на острове у реки…

Он уже хотел налить мне, как вдруг лицо его исказила подозрительность, и он посмотрел на меня:

— А вы не налоговый инспектор?

— Нет, — успокоил я его.

Он продолжал наливать:

— Никогда нельзя быть уверенным. Они бродят повсюду, их никак нельзя узнать. Раньше их определяли за милю, но теперь они стали хитрее. Ничем не отличаются от обычных людей.

Он протянул мне стакан:

— Мистер Смит, мне жаль, что я ничем не могу вам помочь. По крайней мере сейчас, в эту бурю. Утром я приведу лошадей и вытащу вашу машину.

— Но она стоит поперек дороги. Движение перекрыто.

— Мистер, — сказала женщина у печи, — вас это не должно беспокоить. Эта дорога никуда не ведет. Поднимается вверх в сторону заброшенного дома и кончается.

— Говорят, — добавил мужчина, — в этом доме бывают призраки.

— Может, у вас есть телефон? Я позвоню.

— У нас нет телефона, — ответила женщина.

— Не могу понять, — заметил мужчина, — к чему людям телефоны. И люди звонят, лишь бы обругать вас. Ни одной спокойной минуты.

— Телефон стоит денег, — сказала женщина.

— Вероятно, я смогу пройти вниз по дороге, — предположил я. — Там была ферма, и они смогут…

Мужчина покачал головой.

— Берите стакан, — предложил он, — и начинайте. Если пойдете туда, это может стоить вам жизни. Я не хочу плохо говорить о соседях, но никому не следует держать свору свирепых псов. Конечно, они охраняют ферму и отгоняют всяких шалопаев, но, если человек столкнется с ними в темноте, за его жизнь никто не даст и полушки.

Я взял стакан и отпил немного. Жидкость оказалась мерзкой, но она дала мне немного тепла.

— Не нужно никуда идти, — подытожила женщина, — сейчас начнется дождь.

Я отпил еще. На этот раз пошло гораздо лучше. Стало теплее.

— Лучше посидите с нами, мистер Смит, — предложила женщина. — Я сейчас закончу готовить ужин. Па, достань тарелку и чашку.

— Но я…

— Помолчите, — прервал меня мужчина. — Вы ведь не откажетесь поесть с нами? Старуха приготовила свиные щеки с зеленью; это вовсе не плохо. — Он задумчиво посмотрел на меня. — Держу пари, что вы никогда не пробовали настоящие свиные щеки. Это не городская пища.

— Ошибаетесь, — возразил я. — Я ел их много лет назад.

Говоря по правде, я проголодался, а свиные щеки — это звучало совсем неплохо.

— Давайте, — сказал он, — приканчивайте ваш стакан.

Я выпил, а старик достал с полки тарелку и чашку, из ящика стола — нож, вилку и ложку и, разумеется, все это передо мной разместил. Женщина водрузила на стол кастрюлю.

— Теперь, мистер, придвиньтесь к столу. А ты, Па, вынь изо рта трубку, — добавила она. И обращаясь ко мне: — Достаточно того, что он не снимает шляпу, даже спит в ней, но я не стану сидеть с ним за столом, когда у него в зубах трубка.

Она тоже села.

— Накладывайте себе и приступайте, — заметила она. — Это нехитрая еда, но она чистая, и ее достаточно. Надеюсь, она вам понравится.

Еда оказалась вкусной, и ее действительно было много. Я даже подумал, что она ожидала третьего человека к столу.

В середине ужина пошел дождь, струи его забарабанили по крыше, производя такой шум, что нам приходилось в разговоре повышать голос.

— Нет ничего лучше, чем горячие свиные щеки, — сказал мужчина, — за исключением разве что опоссума. Берете опоссума, готовите его со сладкой картошкой — ничего нет вкуснее. Раньше тут водилось много опоссумов. Теперь не то. Да и для охоты на них нужна собака, а наш старый пинчер сдох. У меня не хватало решимости завести другую собаку. Я очень любил этого пса и не мог представить на его месте другого.

Женщина вытерла слезы.

— Это был лучший из всех псов, — добавила она. — Совсем как член семьи. Спал он у печки, а она была такой горячей, но он никогда не обращал на это внимания. Мне кажется, он любил жару. Может, вам кажется, что Притчер — странное имя для собаки, но он был так похож на проповедника! Такой же печальный и полный достоинства, и торжественный…

— Только не на охоте на опоссумов, — вмешался Па. — Это был настоящий ужас с хвостом, когда он гонялся за опоссумами.

— Мы не богохульники, — пояснила женщина поспешно, — но его просто нельзя было назвать иначе. Он был точь в точь как проповедник.

Мы закончили есть. Мужчина снова сунул трубку в рот и потянулся за кувшином.

— Спасибо, — сказал я, — но мне больше не нужно. Я должен идти. Если вы позволите взять пару поленьев, может, я смогу подложить их под колеса…

— Я бы не стал об этом и думать, — произнес Па. — Не во время бури. Стыдно было был отпустить вас сейчас. Здесь вы в уюте, в тепле, в сухости, можете выпить. Вы двинетесь утром. У нас нет второй кровати, но вы можете лечь на диване. Он удобный, и вам будет хорошо спать. Утром придут лошади, и мы вытащим вашу машину.

— Я и так достаточно помешал вам.

— О, нам очень приятно. Не часто приходится видеть новое лицо. Не с кем поговорить. Мы с Ма часто сидим и просто смотрим друг на друга. Нам нечего сказать. Мы так давно знаем друг друга, что уже все сказали. — Он наполнил стакан и передвинул по столу. — Выпейте и будьте благодарны, что у вас есть убежище в такую ночь. Я до утра больше ничего не хочу слышать об уходе.

Я взял стакан, сделал добрый глоток и вынужден был признать, что мысль о том, что мне не нужно выходить сейчас в бурю, явно привлекает меня.

— В конце концов, есть определенные преимущества в отсутствии пса на охоте на опоссумов, — проговорил Па, — хотя мне было очень жаль потерять Притчера. Когда у вас нет собаки, вы можете дольше посидеть в покое. Не думаю, чтобы такой молодой человек, как вы, смог понять меня. Но со временем поймете. Большинство людей все время хлопочут, куда-то бегут, им кажется, что они бегут за чем-то, но по большей части это не так.

— Думаю, что вы правы, — сказал я, подумав о себе. — Да, вы совершенно правы.

Я выпил еще, и мне так понравилось, что я еще раз наполнил свой стакан.

— Вот мы сидим, — продолжал Па, — в уюте, как клопы, и никакая проклятая забота не мешает нам сидеть здесь, выпивать и не обращать внимание на время. Время, лучший друг человека, если он правильно его использует, и худший из врагов, если человек бежит за ним. Большинство людей, живущих по часам, — жалкие создания. Но жить по Солнцу — это совсем другое дело.

Что-то в этом неладное. Я знал это. Я чувствовал какую-то неправильность. Как-будто я уже знал этих двоих, будто я встречал их много лет назад. Но как я ни рылся в памяти, ничего не мог вспомнить.

Мужчина продолжал говорить, и я осознал, что когда-то уже слышал эти его слова. Он говорил об охоте на енотов и о том, на какую наживку лучше клюет рыба, и еще о многих таких же приятных вещах, но большую часть подробностей я пропустил.

Я прикончил стакан, безо всякого приглашения протянул старику, он снова его наполнил. Мне было так хорошо и приятно — огонь бормотал в печи, громко тикали часы на полке в маленькой тесной комнатке. Утром жизнь продолжится, и я поеду в Лоцман Кноб, найдя пропущенный поворот. А сейчас, уговаривал я себя, можно посидеть, отдохнуть, можно ни о чем не думать. Я немного опьянел и знал это, но ни о чем не беспокоился. Я продолжал пить и слушать и не думал о завтрашнем дне.

— Кстати, — спросил я, — как в этом году динозавры?

— Их немного, — спокойно ответил крестьянин. — И мне кажется, что их меньше, чем должно быть…

И он продолжал говорить о пчелином рое, который нашел в прошлом году, когда кролики, наевшись острогала, стали драчливыми и прогнали гризли. Я знал, что это должно было быть где-то в другом месте: здесь не растет острогал и не водятся гризли…

В конце концов, ложась спать на диване в гостиной, я вспомнил. Старик стоял рядом со мной с фонарем в руке. Я снял пиджак и повесил его на спинку кресла, потом снял туфли и аккуратно поставил их на пол. Распустив ремень, я лег на диван, и он действительно оказался очень удобным.

— Вы хорошо выспитесь, — проговорил Па. — Барни всегда спит здесь, когда приходит нас навестить. Барни здесь, а Спарки на кухне.

И тут, услышав имена, я вспомнил. Я попытался встать.

— Теперь я знаю, кто вы, — закричал я. — Вы Снуффи Смит, герой комиксов, вместе с Барни Гуголом, Спарки Лангом и другими…

Я попытался сказать что-то еще, но не смог.

Я снова упал на диван. Снуффи Смит ушел и унес с собой фонарь, а по крыше продолжал стучать дождь.

Я заснул под звуки дождя.

И проснулся с гремучими змеями.