В центре ГУМа, у фонтана...

ТЕМНОЕ ДЕЛО

С этими фильмами, приключенческими, никогда наперед не знаешь, чем дело кончится. То ли шпион на парашюте скроется, то ли, наоборот, никуда ему скрываться не следует. Темное, говорю, дело… Причем в любой момент полнейшая неожиданность произойти может.

Однажды как было: сижу в кино. Фильм — за сердце хватает и две серии так и держит. Ну, первую серию мы благополучно просмотрели. Ничего не поняли. Ко второй приступили. Тишина такая… Всеобщее напряжение. И тут сосед мой справа, он, видно, очень этим фильмом заинтересовался, толкает меня и говорит тихо:

— Вот он!

— Кто? — спрашиваю.

— Резидент, — говорит.

— С чего это вы взяли? — говорю. — Это наш.

— Да ну, что вы! — ужаснулся тот. — Если бы наш был, тогда бы, знаете, что было?! Ого-го!

— Ничего вы не поняли! — обернулся к нам гражданин из четырнадцатого ряда. — Это посторонний человек.

— И его сейчас убьют, — добавил его сосед.

— Жалко парня, — сказал я, — молодой такой… Ни за, что…

— Шпионов жалеет! — сказали за моей спиной. — Это надо!

— Какой же это шпион, — возмутились с балкона, — когда он всю первую серию на гитаре играл?

— Правильно, — сказали за моей спиной, — главного шпиона ни за что в первой серии не покажут.

Тут кто-то заорал: «Вот она!» — и все обернулись к экрану. Спиной к нам стояла очень подозрительная старуха. Газету в киоске покупала. Минут пять покупала. Крупным планом. Потом она куда-то заспешила, и мой сосед сказал задумчиво:

— Не нравится она мне… Не пойму только чем. — Но тут партер ее под защиту взял. Раз, говорят, она всем нам не нравится, значит, говорят, это наш человек. Это же, говорят, и дураку ясно. Это, говорят, новый кинематографический ход. А против нового хода что скажешь? Помолчали. Потом, гляжу, впереди какие-то волнения творятся, крики.

— Если, — это один кричит, — сейчас же мне резидента не покажут, я прямо не знаю, что… Я здесь такое устрою! Не удерживай меня!

Нервный такой зритель… Его, конечно, успокаивают. Одни говорят: «Вон у них кто самый главный». Другие говорят: «Вон тот». Всеобщее напряжение. Партер на партер поднялся. Правая сторона на левую. Ну, тут с балкона перегнулись и кричат: «Убили! Убили!» Все опять по местам разбежались. Успокоились. Глядят. А кого, где убили, неизвестно. И у кого ни спросишь, никто не знает. Проглядели в суматохе.

— Может, старуха все-таки до него добралась? — спрашиваю соседа.

— Навряд ли, — отвечает. — Я почти что все время глядел. Может, конечно, она с черного хода, не знаю… — Тут опять, разумеется, споры пошли, дискуссии. Некоторые уточнения. Орут все, героев экрана не слышно. И вдруг я все понял. Догадался. Такая меня мысль осенила.

— Товарищи! — кричу. — А давайте это кино молча, — кричу, — спокойно, — кричу, — доглядим! Иначе, — кричу, — мы и вовсе ничего не поймем!

Гляжу, как-то потише стало.

— Здравствуйте, — сказали в амфитеатре. — Мы, значит, не поймем. Он все поймет. Во всем разберется. Смышленый очень.

— Умница такая, — сказали за моей спиной, — а здесь, значит, одни дураки сидят. Идиоты собрались. Оригинально!

— Жалко, темно здесь, — сказали на балконе, — поглядеть бы на эдакого умника.

— Подождем — увидим, — сказали в первых рядах. — Где он сидит-то?

— А чего ждать? — возразили с балкона. — С голоса брать надо.

А один, возможно, беспокойный, вскочил, откидным местом хлопает…

— Проведите меня к нему, — кричит, — я хочу видеть этого человека!

Короче, энтузиасты нашлись. Откладывать не стали. Взяли меня и вывели и тихонечко около билетера положили. Я-то на них не обижаюсь. Кино такое: напряженное очень. Вот только жалко, неизвестно, чем там дело кончилось. Кого арестовали, кого, наоборот, выпустили. И со старушкой неопределенность. Второй раз, видно, придется пойти.