Интермедия. Отражение

Утром в тренировочном зале, когда он работал с боксёрской грушей, к нему подошел паренёк с первого курса.

Разговаривать не хотелось. Разрабатывать мышцы тоже не хотелось. Хотелось спать. Но спать было нельзя. Нужно было привести себя в человеческий вид к вечеру — и вообще нет ничего хуже, чем контрактировавшие мышцы и связки.

А веснушчатый первокурсник стоял и ждал, пока на него обратят внимание. «Янычар»,[35] явный. Очень они не любят вторгаться в чужое пространство.

— Доброе утро. Вадим Габриэлян. А вот вашего имени я не помню.

— Доброе утро, я Михаил Винницкий, группа 3а. Вы у нас сегодня вечером.

Ага, судя по выговору — с юга. Михаил Винницкий? Тезка Мишки-Япончика? Это кто ж у нас в приюте был такой образованный, да ещё с таким чувством юмора?

— Я слушаю.

— Вчера Васильев приказал сломать вам ребро. Одно. И чтобы никаких внутренних повреждений.

— «Тебе», не «вам». Я заметил, — не заметить было сложно. Обычные васильевские штуки. А обе группы мышей не ловили и за предписанное время не справились. Однако это становится интересно.

— Вчера ни у кого не получилось.

Ну, ещё бы…

— И я решил попросить вас, тебя, показать мне, как это делается. На мне. Если у тебя есть время.

Откуда ты, прелестное дитя? Попадание в мою интонацию почти точное. Ты не эмпат — люди-эмпаты народ хрупкий, нервный — и очень редкий — их в училище вообще не берут, берегут. Ты не псевдопат — псевдопат все, что ему надо, у самого Васильева по моторике прочитал бы. Ты у нас мим, «зеркало», «влезть в чужую шкуру и походить в ней». И голова на плечах. И храбрый.

— Так, Король, на тебе мы ничего показывать не станем — ты тогда вечером ни на что не будешь годен. На мне тоже. По той же причине. Ты меня подожди в раздевалке, а ещё лучше — заходи минут через сорок прямо в общежитие.

— Спасибо, — первокурсник улыбнулся и отошел. Уже выяснил, где я живу. Какой хороший мальчик.

Мальчик действительно оказался первый сорт. Постучал в дверь ровно через пятьдесят минут. И только брови поднял, увидев лежащего на койке незнакомого совершенно голого покойника.

— Ещё раз добрый день. Кто это?

— Пластикат, — а вот улыбку мою повторять не нужно, она на тебе совершенно неуместно выглядит, но это я тебе потом объясню. — Старая технология, ещё времен империи. Берём тело, погружаем в одну среду, потом в другую, потом вводим катализаторы — и клетки потихонечку начинают замещаться пластиком, внешне сохраняющим те же параметры.

Только нужно очень внимательно следить за временем, если хочешь, чтобы ткани удержали не только форму и окраску, но и фактуру. У меня ещё один остался, а новых я делать не буду — и работа трудоемкая, и в лаборатории больше не выпросишь, они там над каждым телом дрожат.

— Тело живое?

— Инструкция говорит, что мертвое, а с живыми я не пробовал. — Нет, определенно… — Так. Давай посадим его на стул. Ребра прикрывает рука, поэтому вживую её придется как-то убирать. Теперь смотри, удар идёт сюда, в край реберной дуги. Снизу вверх и слева направо. Так, — пластикат был намного лучше стандартного муляжа, но все же хуже человека, не было того живого сопротивления, впрочем, для задачи сойдет. — Нижнее ребро ломать опасно. Берем пятое. Раз, два. Пощупай.

— Закрытый перелом?

— Да. Теперь повтори с другой стороны.

А у него и руки неплохие. Плохой у него глазомер.

— Ты сместил два. Пощупай сам. Сдвинься наверх и повтори.

— Спасибо.

— Для себя стараюсь, — нет, он не подстава. Для подставы он наделал кучу совершенно непростительных ошибок. Он просто очень, очень хороший мальчик. И им придется заняться, он здесь пропадёт. — Отлично, Король.

Винницкий придержал руку, понимая, что удар сейчас пошел бы совершенно не в ту степь. Что за король? Почему король? Полчаса поиска по базам данных ничего не дали. Значит, ох, придется искать дальше. Потому что правильно отозваться нужно не позже чем завтра.

— Но это уже работа со шкурой медведя. А главный вопрос, — улыбнулся Габриэлян (часть рассеченной губы поехала не в ту сторону), — это как медведя на нужное время обездвижить, чтобы до этой шкуры добраться…

* * *

«И тут же выпустил на волка гончих стаю…»

Поправка — на лося. Габриэлян в своем защитном тренировочном комбинезоне походил именно на лося — хотя вроде бы ни ростом, ни комплекцией никого из первокурсников особенно не превосходил.

— Время пошло, — сказал Васильев, нажимая старт секундомера. За два дня почти привычным стало зрелище (точнее, позорище) бездарной атаки вразнобой, участники которой в конечном счете оказывались на полу, наименее удачливые — с вывихами.

В качестве «бревна» Габриэлян не имел права наносить ответные удары — только блокировать и бросать. Но уж это он делал весьма лихо и не без удовольствия. Вчерашние попробовали отправить его в нокдаун, и самый везучий достал ногой по лицу. Не очень им это помогло. Избивать Габриэляна было бесполезно — чтобы обездвижить его таким манером, нужно отменить или трёхминутный лимит времени, или запрет лупить в «пояс смерти» в полную силу. Набивкой мышц он занимался ещё до поступления в училище, а болевой порог, похоже, завышен от природы. Гуттаперчевый мальчик.

Из трёх групп только одной — сообразившей сыграть по правилам и навалиться разом — удалось повалить противника. Но вот зафиксировать его в нужной позиции и они не успели. Все остальные дружно падали в одну и ту же яму: как бы вопреки общей жесткой установке на командную работу, дополнительные очки были положены только тому, кто нанесёт удар, естественно, тут же начиналась толчея, претенденты мешали друг другу — и в результате заваливали зачет всей шестёркой. К концу семестра они запомнят: сначала задача, все остальное — потом, каков бы ни был пряник, но пока что…

На сей раз — Васильев надеялся — все будет не так. Но чтобы настолько не так, даже он не думал. Шестёрка — явно по команде, хотя никакого звукового сигнала не было — рассредоточились, взяв Габриэляна в кольцо.

Тот продолжал спокойно стоять и даже ухом не повел, когда один из первокурсников, стараясь двигаться очень аккуратно, зашел ему за спину. А потом, одновременно и согласованно, четверо из шести бросились на противника. Это было почти похоже на настоящую атаку, какой она должна быть: передний покатился вперед, рассчитывая сбить объект с ног, задний попытался взять на удушающий, те, что с боков — довершить атаку переднего, зафиксировав ноги «бревна». То есть так они это себе планировали.

На самом деле вышло следующее: Габриэлян позволил заднему схватить себя за шею, подсел под него и упал вместе с ним вперёд, прокатившись по тому, кто кинулся в ноги. Тот придавленно вякнул под сдвоенным человеческим весом, а первый запаниковал, и — хотя по нему проехался один Габриэлян, без нагрузки — разжал руки и упёрся ими в пол, пытаясь уменьшить давление на нижнего. Не сделай он этого — все было бы закончено в полминуты, а так Габриэлян вылетел из переката, не давая Винницкому ни мгновения, чтобы опомниться, через плечо швырнул его на четвертого бойца и, используя энергию броска, укатился в противоположную сторону. Двойка резерва устремилась на позиции выбывших и попросту столкнулась в том месте, где только что был противник, — и вышла куча-мала, которую третьекурсник Габриэлян секунд пять с доброжелательным интересом созерцал.

На подготовку к новой атаке, судя по предыдущему опыту, должно было уйти ещё как минимум столько же. Но первокурсники — вопреки ожиданию и к большому удовольствию инструктора — тратить время на такие глупости не стали. Клубок покатился на Габриэляна, рассоединяясь на ходу. На этот раз, при меньшей слаженности действий — а значит, и меньшей предсказуемости — всё вышло гораздо лучше: кто-то без всяких мудрствований вцепился Габриэляну в правую ногу, кто-то из положения лёжа пнул под левую коленку — ага, это тот, придавленный, который так и не нашел в себе сил подняться, оказался молодцом, — и сохатый не устоял, повалился лицом вниз, а дюжина рук тут же вцепилась ему куда попало.

Но лицом вниз — это было всё-таки не совсем то. Теперь группе предстояло перевернуть брыкающегося Габриэляна. Или они всё-таки рискнут бить со спины…?

Рискнули. Растянули старшекурсника «рыбкой» на полу — двое сидят на ногах, один встал коленями на руки. Винницкий сделал шаг назад, словно художник, оценивающий картину, и сказал:

— Вова, давай его правым боком кверху. Сдвинься ему на левую руку — и держи голову.

То, что произошло дальше, больше всего похоже было на взрыв. В ограниченном пространстве. Видимо, Вова переместился как-то неудачно и дал Габриэляну точку опоры. Его толкнули вниз. А вот правый полетел вверх — в распрямляющегося Винницкого. Бросать же разрешено? Разрешено. А если кто не думал, что это можно трактовать и буквально…

На полу опять образовалась каша. Только вот с видимым усилием выпрямившееся «бревно» почему-то не думало принимать стойку.

— Брэк, — сказал Васильев, остановив секундомер. — Габриэлян, что у тебя?

— Не могу пока понять, — медленно ответил третьекурсник. — Не то закрытый перелом, не то трещина.

Вдох через нос, слова на выдохе.

— Иди сюда.

Габриэлян пошёл вперед, на ходу расстегивая верх комбинезона и спуская его с правого плеча. По щеке от виска ползла капля пота.

— Перелом, — сказал Васильев, пробежавшись пальцами по его ребрам. — В медпункт. Группа, зачёт. Винницкий, как ты думаешь, по справедливости — сколько дополнительных очков ты заработал?

— Я их вообще не заработал, — мрачно сказал Винницкий. — Минута пятьдесят пять. А если бы я ещё повыпендривался, было бы и все три.

— Десять очков, Винницкий. Группа, каждому по пять — за хорошее взаимодействие.

Группа снова повалилась на татами, образовав кучу-малу — на радостях.

На ногах остались Винницкий и Габриэлян.

— Миша, дополнительный вопрос. Как ломать ребро, чтобы наверняка и с наименьшими сопутствующими повреждениями, — сам додумался?

— Нет, конечно, — спокойно ответил Винницкий. — У него спросил.

— Пять очков — за честность. Габриэлян, я же сказал — в медпункт.

— Одну секунду, — третьекурсник повернулся к Винницкому. — Посвящать «бревно» в свои планы не обязательно.

— Ага, — улыбнулся Винницкий. — Беня говорит мало, но Беня говорит смачно.

— Главное, чтобы он не говорил лишнего.

Так, подумал Васильев. Винницкий — уже его. Он сам этого не знает, но уже…

После медпункта Габриэлян зашел в кабинет — подписать увольнительную. Маленький бонус работы «бревном» — для курсантов, не для заключенных — состоял в дне отгула и в недельном освобождении от боевой подготовки.

Васильев подмахнул бумажку, предназначенную куратору (сволочь всё-таки, наказал парня за то, за что поощрять бы, и поощрил то, за что бы вешать), передал её Габриэляну и спросил:

— Но хоть что-нибудь ты понял?

Курсант смотрел на преподавателя с… сочувствием:

— Не беспокойтесь, Михаил Петрович. Всё в порядке.

— Если ты так думаешь, — почти сквозь зубы сказал Васильев, — ты не в порядке.

— Михаил Петрович, я вас понял.

— Иди, — поморщился Васильев. Габриэлян надел пилотку, откозырял и вышел.

Худо, подумал преподаватель. И особенно худо — что никто, кроме меня, кажется, ничего не замечает. Считают — странный парень, с тараканом в голове. Первый год думали — не удержится. Но удержался. Целеустремлённый. Знать бы ещё эту самую цель. Ведь она у него есть. Не пайцза, не статус, не карьера. Какая-то другая цель, ради которой можно вот так, глазом не моргнув…

А почему, собственно, он должен был моргать глазом? — спросил внутренний чёрт. Такого рода задания — в первую очередь отсев, а во вторую — способ акклиматизации. Очень важно, чтобы любой, кто может сломаться, показал это именно сейчас. Чтобы получить распределение в аналитики, технари, в администрацию… есть много работ в СБ, где человеку почти не приходится наступать на горло совести, а если и приходится, то не чаще, чем среднестатистическому менеджеру. А потенциальный оперативник пройдет через срыв — и будет знать свои границы. И другие будут знать.

Но Габриэлян не сорвался. Вообще. Он провел операцию по ниточке — и если и возмутился чем, то проколами в организации и безобразным разбазариванием ценного материала. Если он продержится до конца курса, пойдет на тактический поток. Или во внутреннюю безопасность. Или в секцию «С» — референтом-телохранителем к кому-то уровнем не ниже смотрящего. И тогда… может быть, мы услышим о всемогущем визире Такого-то, Вадиме Аровиче Габриэляне… но, вероятнее всего, этого мы не услышим, а услышим совсем другое: что Вадим Арович Габриэлян погиб, погиб при исполнении служебных обязанностей. Потому что там белых ворон любят ещё меньше, чем здесь.

Но вот о ком мы точно не услышим — так это о Габриэляне-вампире. Поскольку вампиров Габриэлян не уважает и скрывать это не находит нужным. И от того, что он без колебаний продал на смерть тех, кому вполне сочувствовал, ради службы тем, кого презирает, — особенно тошно.

* * *

На выходе из корпуса Габриэляна ждал Винницкий.

— Извини, — сказал он. — Он мне почти прямо посоветовал к тебе обратиться.

— Я понял, — улыбнулся Габриэлян.

— Зато я ни лешего лысого не понимаю. Я не думал, что ты меня пошлёшь — Васильев над учениками не издевается… Но я бы на твоем месте меня послал.

— А ты, когда «мной» был, тоже так думал?

— Я когда «тобой» был — сильно любопытственно мне было: а что это за парень, который из «брёвен» не вылезает и при том ходит да посвистывает. Легенда, однако.

— «Не вылезает» — это преувеличение, — они двигались вниз по аллее, к общежитиям — чуть медленнее, чем обычно шел бы Габриэлян. Бок, несмотря на качественную медпомощь, всё-таки несколько мешал. — И посуди сам. Учиться на ком-то надо? Надо. Дисциплину в училище поддерживать как-то надо? Надо. На выходе — вполне грамотное решение.

— В старину, говорят, справлялись как-то. Ладно, чего это я. Ты мне лучше скажи — где можно Бабеля отыскать? Я только фильм нашел, почитать хочется.

— Держи, — Габриэлян достал из нагрудного кармана лепесток флеш-памяти и протянул Винницкому. — Я бы тебе книгу дал, но в общежитии с ними неудобно. А в старину… кондиционирование всегда кондиционирование. То, как это делается, в общем, несущественно. Главное — устраивает ли тебя результат.

— А тебя? — Винницкий демонстративно окинул взглядом торс собеседника.

— Вполне. Я бы на их месте даже включил как минимум один раунд в стандартный курс. Впрочем, может быть, они так и сделали… по-моему, в моем потоке никого не обошло.

Винницкий посмотрел на старшекурсника. Устраивает… чем? Да, ограничения в каком-то смысле помогают думать, выбивают из накатанной колеи, но это можно сделать и без этих унизительных задачек, без шпыняния, без…

Он выпрямился. Аллея перед ним слегка расплывалась, и сильно мешало отсутствие очков. Ребятишек надо приучать к крови. И к тому, чтобы они не опьянялись ею. Чтобы думали о задаче, а не о собственной власти. А с другой стороны… это, конечно, кондиционирование болью, да, но куда в большей мере психологическое давление. Чтобы человек запомнил, как его рвали на части. Очень полезный опыт, на самом деле.

Миша покачал головой, мир вокруг обрёл резкость. В этой шкуре было очень удобно. Даже слишком.

— А можно личный вопрос? Последний на сегодня? — Винницкий прищурился.

— Стреляй.

— Зачем тебе я?

— Ты мне понравился, — спокойно сказал Габриэлян. — Это редко бывает. Со мной, я имею в виду. И обычно в одностороннем порядке.

— Хе. Ты уверен, что я ничего такого романтического не подумаю? — улыбка у Короля была совершенно треугольная, как у Чеширского кота на рисунке в детской книге.

— Мммм… — Габриэлян оборвал лепесток у несуществующей ромашки, — подумаешь, не подумаешь… нет, не подумаешь. Ты лучше над другим подумай.

— Над чем? Колись.

— Зачем Васильев послал именно тебя именно ко мне.

Винницкий пожал плечами.

— Странно он к тебе относится. Не любит, активно не любит — за что, ты же его никогда не разыгрывал. Интересно, почему?

— Почему — что? Не разыгрывал или не любит?

— Почему не разыгрывал — ясно: он хороший мужик. Не любит почему. Он на тебя смотрит… как на ящера. То есть…

— Когда ты пытаешься так смотреть на кого-то, ты видишь ящера. Я понял. Да, где-то так оно и есть. Ну и что тебя в этом смущает?

— То, что ты не ящер. Потому что…

— Ящер, — резко сказал Габриэлян. — Я — ящер, а ты бросаешь все и идёшь домой читать Бабеля.


Впоследствии Миша говорил, что в Габриэляне пропал пророк. Сам же Габриэлян полагал, что в нем не пропал, а прекрасно реализовался роскошный развесистый дурак. Экспериментатор. Песталоцци. Мотивы Васильева Габриэлян вычислил сразу. Просто потому что один из друзей дяди, театральный актёр, тоже был «зеркалом». Он и рассказывал, как в молодости по глупости пошёл служить в армию и в первый год чуть не сошёл с ума — потерял идентификацию. Спасли книги и способность вживаться в них. Расчет Васильева был прост: Михаил Петрович полагал, что полностью освоить личность Габриэляна Винницкий попросту не сможет, а вот какой-никакой якорь на время получит. Ну а сам Габриэлян вспомнил рецепт дядиного приятеля — и решил подсунуть пареньку что-то красочное, привлекательное и несколько противозаконное. Бабель полному тёзке Мишки-Япончика был буквально на метрике написан.

А Миша Винницкий, «янычар», воспитанный и выращенный людьми, не знавшими, что такое мышление вне заданной плоскости, увидел в Бене Крике мечту совершенно других людей — согнутых в бараний рог, но все ещё живых. Мечту о человеке, которому не страшен сам господин полицейский пристав. Которому не испортишь свадьбу. Который — бандит, сволочь, скандалист — самим своим существованием обеспечивает беспросветной улице какое-то количество воздуха. И ещё мальчик Миша понял, что там, где есть государь император, не может быть короля. Потому что империя хочет владеть воображением подданных единолично. В общем, курсант Винницкий, ранее относившийся к существующему порядку вещей с равнодушным одобрением, вдруг осознал, что персонально он, такой, каким ему хотелось бы быть, с этим порядком несовместим. По причине конфликта интересов.

Иллюстрация. Отрывок из ток-шоу «Вопрос ребром»

Ведущий: Мы выслушали мнение зала. А теперь обратимся к приглашенному эксперту. Напоминаю, что перед вами доктор социальных наук Анастасия Кузьмичёва. Итак, Анастасия Дмитриевна, правда ли, что у агнцев большие шансы быть потребленными?

Анастасия Кузьмичёва: Здесь уже несколько минут говорят об агнцах, я знаю общеупотребительный смысл слова, но мне хотелось бы услышать, что конкретно сейчас вкладывается в это понятие.

Ведущий: Ну… (неловко смеется, трет лоб) агнец — это такой очень хороший человек.

А. К.(улыбаясь): А что такое «хороший человек», Леонид? Кто-нибудь в зале готов исчерпывающе объяснить, что такое хороший человек, по какому признаку мы можем четко определить, кто хороший, а кто плохой?

Женщина в первом ряду: Альтруист. И «А» из-за этого.

А. К.: Альтруист — это человек, которому приятно помогать другим. Он делает то, что ему приятно. Так?

Ведущий: То есть хороший человек — это человек, которому приятно помогать другим.

А. К.: Но разве человек, который помогает другим, несмотря на то, что это ему неприятно, не лучше?

Ведущий не находится, что ответить, зал смущенно перешептывается, но никто не нажимает кнопку громкой связи.

А. К.: То есть, на самом деле, нам не важно, приятно кому-то нам помогать или нет, нам важно, что в условиях выбора — защищать свои интересы или наши — этот человек предпочтет защищать наши. Но разве мы не воспринимаем детей как априорно хороших людей несмотря на то, что дети — на удивление эгоистичные создания?

Ведущий: Ну-у… они реже делают зло нарочно.

А. К.: Да, и это тоже верно: преднамеренность идет в счёт. Вернёмся к нашим агнцам. А-индекс — это индекс альтруизма. На самом деле, тот, кто помогает другим через «не могу» — еще больший альтруист, чем тот, кому приятно. И на него чаще можно положиться. И «агнцами» мы называем, как правило, таких — потому что переступить через себя, когда на кону здоровье или жизнь, такой человек сможет вернее, чем альтруист, руководствующийся соображениями приятства. А-индекс с некоторой погрешностью определяется при помощи психологических тестов. Он довольно низок у детей, часто довольно высок в подростковом возрасте и обычно стабилизируется с наступлением зрелости. И действительно, люди с высоким А-индексом воспринимаются окружающими как очень хорошие люди. Теперь разберемся с самим термином «агнец». Прямое значение этого слова — ягнёнок или козленок до года; невинное, беленькое, пушистое создание. Однако в верованиях древних иудеев, кровью именно этого создания смывались их прегрешения. Предки были жестокими людьми: чтобы жил грешный человек, должен умереть невинный детеныш. Вот у меня в руках книга, я принесла ее на передачу специально. Это Библия, старинное, еще доповоротное издание. Сейчас я прочитаю из книги Исхода: «Агнец у вас должен быть без порока, мужеского пола, однолетний; возьмите его от овец, или от коз, и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества Израильского вечером, и пусть возьмут от крови [его] и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его; пусть съедят мясо его в сию самую ночь, испеченное на огне; с пресным хлебом и с горькими [травами] пусть съедят его; не ешьте от него недопеченного, или сваренного в воде, но ешьте испеченное на огне, голову с ногами и внутренностями; не оставляйте от него до утра; но оставшееся от него до утра сожгите на огне. Ешьте же его так: пусть будут чресла ваши препоясаны, обувь ваша на ногах ваших и посохи ваши в руках ваших, и ешьте его с поспешностью: это — Пасха Господня. А Я в сию самую ночь пройду по земле Египетской и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота, и над всеми богами Египетскими произведу суд. Я Господь. И будет у вас кровь знамением на домах, где вы находитесь, и увижу кровь и пройду мимо вас, и не будет между вами язвы губительной, когда буду поражать землю Египетскую».

Ведущий: Вы хотите сказать, что эта запись отражает реальное событие, имеющее отношение к обсуждаемой теме?

А. К.(улыбается): «В полночь Господь поразил всех первенцев в земле Египетской, от первенца фараона, сидевшего на престоле своем, до первенца узника, находившегося в темнице, и всё первородное из скота». Ну, сами подумайте, как это понимать?

Мужчина из второго или третьего ряда, одет в повседневную одежду диакона церкви Воскрешения: Мы все знаем, что в древние времена люди представляли себе Бога жестоким и мстительным существом. На самом деле, конечно же, Бог есть любовь — а значит, ничего описанного быть не могло.

А. К.: Но евреи жили в Египте. И египтяне с ними воевали потом. Иногда с успехом, большей частью — нет. А Библия рассказывает, как маленький народ ушел из великой империи, разгромив ее войско. Вот таким странным способом ушел. Они зарезали агнцев и съели — а по всей стране умерли первенцы. Не только дети — просто первенцы. И потом погибла армия.

Мужчина из зала: Это следует понимать аллегорически.

А.К.: Согласитесь, аллегория тут несколько грешит предметностью, а инфекционное заболевание, поражающее исключительно первенцев, науке неизвестно. Но это не важно, важно, из какой среды, из каких мифологических пластов был поднят сам термин «агнец». Древнее, архетипическое представление о том, что чтобы получить что-то у мира, нужно что-то отдать. Самое лучшее. Чистое. Незапятнанное. Не испорченное. И чем совершенней жертва, тем больше мир отдаст в ответ. Ассоциация «а» и «агнец» — это исключительно местное, русскоязычное явление. Сам термин пришел из другой страны и был изначально англоязычным, lamb. И люди в той стране мыслят именно этими категориями (стучит ногтем по переплету книжки). Именно они создатели легенды о том, что «агнцы» — жертвы, приносимые якобы нами ради собственного спасения и избавления от бед.

Ведущий: Э-э-э… мы, кажется, немного отвлеклись.

А. К.: Напротив. Мы вплотную подошли к главному: к представлению о высоких господах как о существах мифологических. Трудно, очень трудно признавать себя предыдущей ступенью эволюции. Гораздо приятнее для самолюбия — создать легенду о том, что якобы высокие господа являются существами иного порядка и что Договор Сантаны — это нечто вроде жертвоприношения Авраама. Но это именно суеверие. Симбионт — это сложный квазибиологический комплекс, которому совершенно все равно, украла ли Клара у Карла кларнет или нет. Он позволяет носителю видеть мотивы, эмоции, общую направленность личности, но он не разбирается в человеческой этике. И самый высокий шанс пойти в пищу — у негодяев. У преступников, у наркоманов, у тех, кто последовательно ведет асоциальный образ жизни. Статистически это именно так. И психологически это понятно. Высокие господа стоят выше нас, но они в значительной мере люди. Им зачастую приятно чувствовать себя еще и санитарами леса. Приносить дополнительную пользу. Ведь, в отличие от человеческого правосудия, они просто не могут ошибиться. (Взгляд в зал). У «агнцев» — при всей их притягательности — шанс много меньше, хотя и несколько выше среднего. (Пауза. Улыбка.) Они чаще предлагают себя. Вот это — правда.

Вопрос из зала: Госпожа Кузьмичёва, а если вам предложат инициацию, вы согласитесь?

А. К. (улыбаясь): Можно обойтись без сослагательного наклонения. Мне предложили. Я согласилась.

Ведущий: Госпожа Кузьмичёва, в свете этого, не могли бы вы сказать, каков ваш А-индекс?

А.К.: До недавнего времени — 75. Я агнец. Нижняя граница.

Ведущий: Наше время подходит к концу. Госпожа Кузьмичёва, хотели бы вы что-то сказать залу?

А.К.: Да. (Серьезно.) Даже самая неприятная реальность не вредит нам так, как миф. Я знаю множество людей, которые боятся следовать своим лучшим импульсам из страха быть потреблёнными. Калечат себя. Калечат своих детей. И все это… только чтобы не признать, что старшие — естественная элита. Да, естественная. Но они тоже несовершенны. Они следующая ступень эволюции, но пока страшно неуклюжая, неотработанная, с очень низким КПД. Как первые колёсные пароходы. Можно бояться за свою жизнь, но не стоит бояться их самих — кто знает, на кого уже они будут смотреть с суеверным страхом лет через двести-триста? Может быть, на ваших детей.

Загрузка...