В долине Маленьких Зайчиков

5

Праву сидел на кровати и чинил брюки, распоровшиеся по шву, когда он вчера выпрыгивал из вертолета. Напротив, на полу, на разостланной оленьей шкуре, спал Коравье. Он часто беспокойно вздрагивал во сне, с кем-то разговаривал и звал Росмунту.

Праву с улыбкой вспомнил, как летели Коравье и Росмунта на вертолете. Сначала оба зажмурились и долго не открывали глаз. Потом Праву удалось уговорить Коравье взглянуть на землю.

Любопытство пересилило страх. Коравье пододвинулся к окну и тут же отпрянул назад. Но люди, сидящие у круглых окошек, продолжали спокойно смотреть на землю.

Непривычно и странно выглядела тундра с высоты. Коравье не раз приходилось подниматься на высокие горы и с их вершин оглядывать открывающийся простор. Но то, что он видел сейчас с вертолета, мало походило на тундру с горной вершины. Там земля была неподвижна, а здесь она разворачивалась, открывая долины, маленькие ручейки, блестевшие на солнце озера. Все двигалось, казалось живым…

– Что ты там видишь, Коравье? – тихо спросила Росмунта.

– Землю, – ответил Коравье, не отрываясь от окошка. – Нашу тундру вижу…

Поздно вечером Праву зашел навестить Коравье и Росмунту в медпункте.

Росмунта лежала на белоснежной кровати. Ребенок был спеленат и спал. Коравье неловко сидел на стуле.

– Никак не могу найти удобное место – такое маленькое сиденье, – признался Коравье. – Не то что на земле или на полу – двигайся куда хочешь, пока не усядешься.

– Пойдем ко мне спать, – пригласил его Праву.

– А как же они? – показал Коравье на жену и ребенка.

– Я буду с ними, – сказала Наташа Вээмнэу.

Коравье помешкал, но тут подала голос Росмунта:

– Иди, не беспокойся о нас. Нам здесь хорошо. А утром приходи.

– Ладно, – со вздохом согласился Коравье и пошел следом за Праву.

Коравье с любопытством оглядывал нехитрые вещи, находящиеся в комнате. Особенно его заинтересовал бинокль Володькина. Он бережно взял его и, догадавшись о назначении окуляров, поднес к глазам, но сразу отшатнулся, быстро положил бинокль на стол и больше не прикасался к нему.

Праву устроил постели и спросил, где хочет спать гость. Коравье потрогал рукой пружины на кроватях и пожелал устроиться на полу. Он сам постелил себе оленью шкуру и, раздевшись догола, завернулся второй шкурой.

– А я давно привык спать по-новому, – как бы оправдываясь, сказал Праву, ложась на кровать.

– Трудно от привычек отвыкать, – понимающе кивнул Коравье. – Особенно человеку.

Праву пытался разговаривать с ним в темноте, но Коравье не отвечал, должно быть, уже спал.

Праву позавидовал ему. Сам он долго не мог уснуть. Мешали мысли и заботы. Но разве не было забот и самых разноречивых мыслей у Коравье? Однако пастух, наверное, знал, что раньше утра не жди удачной мысли, и поэтому самое лучшее – хорошенько выспаться. И Праву призвал свою волю, чтобы скорее уснуть.

Когда утром он проснулся, Коравье лежал уже с открытыми глазами и осматривался кругом. Праву подивился его спокойствию.

– Разве тебе не хочется поскорее встать и навестить жену и сына? – спросил он.

Коравье улыбнулся:

– Мне снилось, что Росмунте и ребенку хорошо. Чего же мне тогда беспокоиться?

Возле дома, где помещался медпункт, Коравье неумело колол железным топором дрова: ударял или слишком сильно, или несмело подносил острие топора к полену. Он вспотел и скинул кухлянку.

Вот уже несколько дней как Росмунту «выписали» из больницы. На деле же она перешла из комнаты медпункта, предназначенной для больных, в другую, пустовавшую. Туда же от Праву переселился Коравье. Тракторист Стрелков с помощью милиционера Гырголтагина привез ярангу и обоих оленей.

Праву полюбовался на мускулистую спину пастуха и окликнул:

– Корав!

– Амын етти! – поздоровался Коравье.

Они уселись на дрова. Коравье рассказывал о своей жизни в поселке, о Росмунте, о сыне.

– Только здесь я увидел, как Росмунта похожа на русских, – говорил Коравье. – Неужели она не нашего племени? Но я ведь знаю ее с детских лет. Мы вместе играли, и она не знает другого языка, кроме настоящего разговора.

– В этом нет ничего удивительного, – успокоил его Праву. – Ты просто не видел чукчей из других селений. Среди них есть много таких, которые обличьем очень схожи с русскими.

Коравье недоверчиво промолчал.

– А у сына еще нет имени? – спросил Праву, чтобы переменить разговор.

– Никак не можем договориться, – признался Коравье. – Сегодня даже немного поспорили. Росмунта говорит: хорошо бы сына назвать по-русски, например, дать имя, которое носит тракторист, подаривший нам жестянки со сладким молоком и другой едой.

– Хорошая мысль, – одобрил Праву. – Чукчи давно носят русские имена. Вот меня, скажем, зовут Николай, лечащую женщину – Наташей, а большого начальника-чукчу, который с тобой разговаривал, – Иван.

– Но мне он назвался настоящим именем – Ринтытегин, – возразил Коравье.

– Это у него главное имя, – пояснил Праву. – А добавочное имя – Иван.

Коравье призадумался.

– А нельзя ли сделать так: пусть сыну дадут какое-нибудь русское имя, а главным будет чукотское?

– Так и получится, – сказал Праву. – Главным именем будет твое имя – Коравье, а добавочное, какое вы захотите.

Коравье соскочил с дров и подбежал к дому.

– Росмунт! Росмунт! – позвал он.

Росмунта появилась в дверях, и Праву едва узнал ее в цветном платье Наташи. Росмунта застеснялась под удивленным взглядом Праву и сбросила косу, уложенную на голове, за спину.

– Знаешь, как зовут нашего сына? – встретил ее вопросом Коравье и, не дав раскрыть рта, объявил: – Коравье!

Росмунта рассмеялась.

– По новому обычаю, по которому живут наши соплеменники, можно давать человеку добавочное имя, а главным – имя отца, – торжественно пояснил Коравье.

– Это правда? – не поверила Росмунта.

– Правда, – подтвердил Праву. – Можно даже иметь два добавочных имени. Вот, скажем, меня зовут Николай Павлович, а Ринтытегина Иван Иванович.

– Ну, это уж ни к чему, – сказал Коравье. – Зачем маленькому человеку столько имен? Потеряешь его еще среди них. Достаточно главного и добавочного.

– Какое же добавочное имя ты придумал сыну? – спросила Росмунта.

– Это твоя работа, – схитрил Коравье.

– Мне бы хотелось… – смущенно начала Росмунта.

– Я знаю, что вы хотите, – пришел ей на помощь Праву. – Вы хотите дать мальчику имя тракториста?

Росмунта кивнула.

– Его зовут Мирон… Правда, хорошее имя? Потом запишем вашего сына в книгу и дадим бумагу…

– Нет! – резко перебил Коравье. – Никакой бумаги нам не надо! Нам нравится такое лицо у сына, и другого ему не хотим!

Праву прикусил язык. Что-то скрывалось за этим резким отказом, и он решил не настаивать.

– Хорошо, – сказал он. – Никакой бумаги делать не будем.

Ринтытегин придумывал Коравье настоящую работу, чтобы парень мог получать зарплату, но все не мог подыскать должности.

– Хорошо бы отослать его в тундру, – сказала Елизавета Андреевна, рассчитывая, что в привычной обстановке, возле оленьего стада, ему будет лучше. Но Праву возразил, и все согласились, что Коравье может стать большой подмогой в завоевании стойбища Локэ. Праву готовился в ближайшие дни съездить туда на тракторе и поговорить о школе и врачебной помощи. Он стал уговаривать Коравье поехать вместе.

– Поедем на тракторе, – соблазнял Праву. – Ты летал на вертолете, а на тракторе еще не ездил.

– Куда угодно с тобой поеду, но только не туда, – отрезал Коравье. – Меня выгнали, грозили смертью сыну. Нет, не поеду.

Наконец представился случай расспросить Коравье.

– Скажи, а что там у вас случилось? Почему они изгнали тебя?

Коравье рассказал все. И о том, как его уговаривали заменить мудрейшего. И о возвращении шаманской силы к дряхлому Эльгару. И о том, как разгневались на Коравье старейшины.

– Люди стали задумываться о своей жизни, а спросить о многих вещах не у кого. Арэнкав и Мивит даже вдвоем не могут заменить одного покойного Локэ… Что будет со стойбищем? Трудно придется им, – заключил свой рассказ Коравье.

– Жаль, – сказал Праву. – Мне хотелось, чтобы ты помог твоим землякам.

– Разве они захотели помочь мне? – возразил Коравье.

Договориться с ним не было никакой возможности.

Охотников ехать вместе с Праву оказалось больше чем достаточно, и он выбрал Наташу Вээмнэу и Сергея Володькина.

Трактор должен был повести Мирон Стрелков. Он уже знал о своем тезке и даже сделал подарок: сварил в мастерской комбината из обрезков стальных труб детскую коляску.

Получая подарок, Коравье, желая сказать приятное человеку, давшему сыну свое имя, пообещал:

– Мирон Коравье, когда вырастет, тоже будет трактористом.

– Ты и сам можешь стать трактористом, – заметил Праву.

Коравье укоризненно посмотрел на него: зачем неуместно шутить, но промолчал.

К трактору прицепили небольшой балок-домик на полозьях, подбитых листовым железом. Полозья легко скользили по мокрой тундре, разрезая кочки.

Путники расположились на низких деревянных нарах и коротали время за разговорами. Мирон пригласил Праву сесть в кабину. Тот в свою очередь предложил это место Наташе Вээмнэу, она отказалась, и спор о том, кому сидеть рядом с трактористом, закончился тем, что все разместились в тесном балке.

Сергей Володькин читал свои и чужие стихи. Голос у него был хрипловатый. Все стихи, грустные и веселые, он читал одинаково тягуче, и через некоторое время занятый своими мыслями Праву перестал различать слова.

Праву так и не придумал, с чего начнет разговор с жителями стойбища Локэ… Жаль, что Коравье не поехал с ними. Праву крепко рассчитывал на него… Чем же все-таки зацепить жителей стойбища? Как заинтересовать их той жизнью, от которой они отмахиваются, как от назойливого комара?..

– Люблю чукотский народ! – донесся до Праву голос Сергея Володькина. – Ты понимаешь, Наташа, это народ необыкновенной судьбы. Между природой и человеком ничего не было – ни техники, ни даже религии… И, несмотря на неблагоприятные условия, чукчи сумели сохранить в себе необыкновенные черты: исключительную честность, восприимчивость ко всему новому, блестящие способности к наукам…

– Ты что проповедуешь расовые теории?! – шутливо прервал его Праву.

– Совсем наоборот! – возразил Володькин.

– Вот это «наоборот» мне и не нравится, – сказал Праву. – Что за особый такой народ – чукчи? На советском Крайнем Севере таких народностей около тридцати. А потом эти рассуждения об исключительной честности чукчей порядком надоели. Поверь мне, Володькин, и у чукчей, как у всякого народа, есть и воры, и лжецы, я непорядочные люди… Читаешь в книгах, слышишь в разговорах: ах, какие они честные! Какие порядочные! И становится иногда стыдно за свою исключительную честность, выдуманную людьми…

– Ну, – развел руками Володькин, – вы это слишком, товарищ Праву.

– Может быть, – неожиданно покорно согласился Праву. – Но меня сейчас интересует не то, чем отличаются чукчи от других народов…

– Национальные особенности тоже нельзя отбрасывать, – заметил Володькин.

– Я не против национальных особенностей. Так уж сложилось, ничего не поделаешь. Но иногда у нас этими особенностями пытаются прикрыть вредные обычаи… А сейчас рождаются новые черты, присущие одной только расе. – расе коммунистического человека…

Трактор подошел к реке Маленьких Зайчиков. Праву разостлал на коленях подробную карту.

– Смотрите, друзья, в каком любопытном месте мы сейчас находимся. Вот отсюда, с берега Берингова моря, строители тянут полотно автомобильной дороги. Здесь в заливе Креста, около косы Мээчкын строится новый чукотский порт. Дорога идет от порта через горные перевалы, пересекает долину реки Амгуемы и наконец доходит до строящегося комбината…

Праву сложил карту.

– Вы представляете, что все это даст чукчам в глухой тундре по долинам рек – Амгуемы, Теплой и Маленьких Зайчиков… Промышленные предприятия, дороги, электростанции, посадочные площадки, авторемонтные мастерские. Механизируем оленеводческие бригады, как это уже делают в Чукотском районе. Вырастет в долине Маленьких Зайчиков новый человек – пастух-механизатор, новое поколение чукчей пойдет в промышленность… Кстати, мой братишка уже работает на строительстве комбината… Не будет больше такого несоответствия, какое наблюдается сейчас: у нас растет интеллигенция однобокая, гуманитарного направления – учителя, советские работники, а ведь нам не меньше нужны инженеры-механизаторы, хорошие изыскатели, экономисты…

– Захватывающая картина! – уважительно проговорил Володькин.

Праву послышалась в словах Володькина ирония, и он сухо сказал:

– И это будет очень скоро.

– А пока мы едем в стойбище, где люди живут почти на первобытном уровне, – напомнил Володькин.

– Маленькая кучка людей, – уточнил Праву.

Трактор взбирался на отлогий берег. Тракторист переводил рычаги со страшным скрежетом, и сани дергались, угрожающе натягивая стальной трос. Путники то и дело валились друг на друга от резких толчков. Докторский ящичек, лежавший на коленях у Наташи, несколько раз больно стукнул Праву по ногам. А у нее самой на лице отражались все усилия трактора, и Праву улыбнулся. Наташа смутилась и призналась:

– До сих пор не могу привыкнуть, когда машина на подъеме надрывается. Так и хочется сойти на землю и помочь.

– Кто в детстве много поездил на собаках, знает, каково им приходится, и жалеет даже машину, – сказал Праву.

Трактор остановился, и Мирон, заглянув в балок, объявил:

– К стойбищу подходим, видны яранги.

Праву велел остановиться.

– Отсюда пойдем пешком, – сказал он, ощущая непривычное волнение.

Чем ближе становились яранги, тем в большее замешательство приходил Праву. Он мысленно ставил себя на место жителей стойбища и приходил к выводу, что не следует ждать радушной встречи. Люди вообще не любят, когда кто-то вторгается в их привычную жизнь…

У самой большой яранги стояли три человека.

Рослый пожилой чукча выступил вперед, движением руки останавливая идущих.

– Зачем пришли сюда? – недружелюбно спросил он.

– Гостями пришли к вам, – как мог спокойно ответил Праву.

– Лучше бы вам повернуть обратно.

– Что же вы так негостеприимно встречаете?

– Мы видим, что вы недобрые гости. С худыми мыслями пришли.

– Не угадали, – невозмутимо отвечал Праву. – Мы пришли с добрыми намерениями. Хотим с вами поговорить и не возьмем у вас обглоданной косточки, если вы так встречаете путников.

– Нам не о чем разговаривать с вами. У нас разные языки.

– Однако я понял, что вы нас гоните. А мы слышали, что здесь придерживаются древних чукотских обычаев, которые чтят гостеприимство и ставят его превыше всего… Ты же чукча, – укоризненно сказал Праву, – почему ты такой?

– Я такой, какой нужно, – ответил пожилой чукча. – Мы трое избраны от всего стойбища разговаривать с вами.

– Хорошо, – вздохнул Праву. – Неужели будем говорить стоя?

– Пройдите в ярангу.

Праву с попутчиками вошли в чоттагин большой яранги. Меховой полог, подпертый палкой, открывал внутренность просторного спального помещения, сшитого из отборных оленьих шкур. Земля в чоттагине была чисто подметена, и на утоптанном полу не виднелось ни травинки. Сосуды из тонко оструганного дерева, сшитые оленьими жилами, стояли полукругом вдоль стен, а на перекладинах висели копченные над костром окорока, оленьи желудки, наполненные прокисшей кровью.

Косые лучи солнца падали через дымовое отверстие яранги, образуя светлый круг посередине чоттагина.

Гости и хозяева уселись кто где мог. Праву достал пачку «Беломора» и стал оделять собеседников. – Мое имя Праву, – назвал он себя. – Спутников моих зовут Вээмнэу и Володькин.

– Мое – Арэнкав.

– Мое – Мивит.

– Мое – Эльгар.

– О чем будет разговор? – нетерпеливо спросил Арэнкав и выпустил из ноздрей дым.

Праву, стараясь не глядеть на Арэнкава, вызывающего в нем неприязнь, заговорил. Он рассказывал о новой жизни, которой давно живут все чукчи.

Слушали его вежливо и внимательно. Но за этой показной заинтересованностью чувствовалось глубокое равнодушие и нетерпение: когда он кончит, наконец, говорить и приступит к делу, ради которого прибыл.

Ясно было, что и Арэнкаву и Мивиту давно известно все, и в стойбище Локэ они живут не по неведению, не потому, что заблудились в тундре. Один только старый шаман простодушно поддакивал. Все же Праву довел рассказ до конца, вытащил карту и разостлал ее на земляном полу.

– Смотрите сюда, – пригласил он хозяев.

– Мы эту бумагу нюхать не собираемся, – сказал Арэнкав.

– Я вас прошу взглянуть, а не нюхать.

– Непонятна нам эта премудрость, – отмахнулся Мивит.

– Вы только посмотрите, – мягко уговаривал Праву.

Головы стариков неохотно склонились над картой.

– Вот эти длинные полосы, – объяснял Праву, водя пальцем, – похожие на размазанный олений помет, обозначают горные хребты. Голубая жилка – Теплая река, а сбоку в нее впадает река Маленьких Зайчиков. Всмотритесь внимательно, и вы поймете бумагу, которая изображает землю около вашего стойбища.

– А это Большое озеро? – ткнул пальцем в голубой кружок Эльгар.

– Верно, – сказал Праву.

Арэнкав кинул недовольный взгляд на шамана и оттеснил его от карты.

Праву про себя улыбнулся и продолжал:

– Здесь пройдет дорога. С севера к ней вплотную подступают владения колхоза «Полярник», на юге пасет стада другой колхоз, который называется «Торвагыргын». Тут мы живем. А здесь, в долине Маленьких Зайчиков, строится большой поселок с каменными домами – там кончается дорога. Для того чтобы откочевать в другое место, вам надо спрашивать разрешения у хозяев пастбищ. Но и того, что вам оставляют, достаточно, чтобы содержать втрое больше оленей, чем у вас есть. Мы не хотим вам никакого зла, никто не собирается уговаривать вас вступать в колхоз. Живите, как жили, если вам это нравится. Можете приходить в поселок обменивать оленье мясо и шкуры на товары, можете даже селиться у нас, мы будем рады… Словом, поступайте, как вы считаете нужным…

Володькин, смирно сидевший рядом с Праву и доктором Наташей, вдруг заерзал и встал.

– Ноги затекли, – смущенно улыбаясь, объяснил он Праву. – Не могу на корточках долго сидеть… Знаешь, будто тысячи тупых иголок колются…

Праву кинул на него свирепый взгляд: только удалось заинтересовать стариков – и вдруг такое…

– Сядь! – крикнул он.

Ошеломленный Сергей послушно плюхнулся на плоский камень, бормоча:

– Да что ты… Да я…

– Николай, – тихо, но жестко произнесла Наташа, – не забывай, где находишься.

– Я-то не забываю, – огрызнулся Праву.

Арэнкав откровенно улыбнулся. Мивит вслушивался, стараясь понять, из-за чего вдруг поссорились гости. Шаман Эльгар беспокойно посматривал то на доктора, то на Сергея, то на Праву. Несколько раз старики удивленно переглянулись между собой.

Арэнкав радовался не только тому, что гости, по всему видать, не очень ладят между собой. Он никак не ожидал, что разговор примет такой мирный характер, и заранее приготовился протестовать против колхоза, паспортов и всех прочих ужасов, которыми пугал покойный Локэ.

– Мы услышали твои слова, – сказал Арэнкав, – мы поняли их.

– Тогда разговор окончен. – Праву поднялся с места. – Мы пошли обратно.

Было ясно, что сегодня больше не удастся поговорить ни с кем. Не стоило пока заводить разговор о школе и врачебном осмотре.

Все вышли из яранги.

– Подожди, – остановил Арэнкав Праву. – Хотя мы небольшие друзья с вами, но прими от нас подарок.

Он что-то шепнул Мивиту. Тот вернулся в ярангу и вынес оттуда на вытянутых руках деревянное блюдо, на котором лежали большие жирные прэрэм[10].

Праву взял блюдо и поблагодарил.

– Вы ничего не слыхали об одном нашем пастухе? – осторожно заговорил Арэнкав. – Он ушел из нашего стойбища. Не захотел с нами жить…

– Его зовут Коравье? – спросила Наташа.

– Женщина знает его? – удивился Арэнкав.

– Он живет у нас в поселке. Собирается стать укротителем железного зверя – трактора. Способный парень.

– Мы не удерживаем людей, которые хотят жить по-другому, – многозначительно заметил Арэнкав.

– Выходит, он не погиб в тундре? – озадаченно проговорил Эльгар. – И с ним у вас ничего не сделали?

– А что с ним сделается? Живет хорошо, сын растет.

– А с его лицом ничего не сделали? – продолжал допытываться Эльгар.

Наташа рассмеялась:

– Потолстел только, может быть.

– Не клеили его лицо на бумагу-паспорт? – Эльгар замер, ожидая ответа на свой коварный вопрос.

– Слушай, дед, – сказала доктор Наташа. – Когда я была вот такой маленькой, – она показала на полметра от земли, – и то не верила сказкам, которые ты мне сейчас рассказываешь. И никто в нашем селении не верил, кроме выживших из ума старух.

Арэнкав неодобрительно посмотрел на шамана, и тот отошел в сторону, растерянно моргая глазами.

На обратном пути в поселок Сергей Володькин набросал в блокнот впечатления о первом посещении стойбища Локэ. Украдкой он наблюдал за Праву.

– Надо было хоть дать Наташе походить по ярангам. Вон она дуется, – миролюбиво заметил он, окончив записи.

Занятый своими мыслями, Праву не обратил внимания на обиженный вид доктора. Взглянув сейчас на нее, он почувствовал себя виноватым и мягко сказал:

– В другой раз, Наташа. Не все сразу…

Он не сказал о том, как расстроила его выходка Володькина в такой напряженный момент. Неужели он не мог потерпеть?.. Ну встал, и дело с концом. Но зачем пускаться в объяснения?.. Дисциплины совсем у парня нет… Испортил все. Да Сергей вообще его не считает за своего начальника.

Тарахтел трактор. Балок тащился по мокрой тундре, переваливаясь с боку на бок, как лодка на волнах.

Праву подумал о предстоящем разговоре с Ринтытегином. Ринтытегин, конечно, потребует подробного рассказа о поездке. Праву почему-то побаивался Ринтытегина. Ему все казалось, что тот посматривает на него и про себя ехидно усмехается: а ну, как ты справишься с этим делом, образованный историк? Какую пользу способен принести людям, которые живут сегодня?.. Может быть, надо было остаться в аспирантуре? Чтобы заведовать красной ярангой, не обязательно кончать университет… Первое поручение выполнил из рук вон плохо. Повел себя как мальчишка… Научный работник!.. Праву вспомнил о тетрадке в клеенчатом переплете, приготовленной для записи научных наблюдений над жителями стойбища Локэ, и с горечью обнаружил, что забыл даже взять ее… Может быть, если бы Наташи не было, – все пошло бы не так. Это она смущала все время: у нее взгляд как у Ринтытегина… Трудно будет вернуть жителей стойбища из прошлого… Показать бы им всем сегодняшнюю Чукотку, нынешнюю жизнь и сказать: выбирайте! Арэнкав, Мивит и Эльгар, конечно, отмахнутся. Но именно они заслоняют настоящую жизнь от своих соплеменников! Значит, надо прежде всего обезвредить их.

Праву выглянул из балка. Уже виднелись домики колхозного поселка Торвагыргын и два белых самолета, распластавших крылья на посадочной площадке.

Торвагыргын строился. С восходом солнца заводиле песню пилорама, за ней вступал в хор утренних голосов дружный перестук плотницких топоров. Возводилось сразу несколько домов. На стройке трудились шумные веселые люди в солдатской одежде, но без погон.

Праву и Ринтытегин, перешагивая через бревна, шли к дому сельсовета. Свежий утренний воздух бодрил. Да и все кругом не располагало к грусти, звало к движению, к деятельности.

Понемногу яркое утреннее солнце разгладило хмурь на лице Праву и даже вызвало некое подобие улыбки.

– Отличные ребята! – не удержался от похвалы строителям Ринтытегин. – Я их встретил в Анадыре. Только что демобилизовались и собирались ехать на строительство комбината. Вот тут-то я и перехватил их – под самым носом представителя совнархоза! Говорю: строить комбинат в тундре, конечно, почетно, но кто из строителей может похвастаться, что возводил новый колхозный поселок для чукчей тундры? Я не стеснялся и расписал им стойбище Локэ. Словом, дал понять, что от них зависит судьба людей… Загорелись у ребят глаза – решили ехать к нам. Представитель совнархоза ругался, но ничего не смог поделать: все по закону. А закончат у нас строительство – пожалуйста, пусть идут на комбинат. Работы на Чукотке им хватит на всю жизнь и еще детям останется…

В комнате сельсовета Ринтытегин уселся в бархатное кресло. Каждый раз при виде этой роскошной для тундры мебели, гордости Ринтытегина, Праву испытывал чувство, похожее на неловкость.

Володькин рассказывал, как Ринтытегин купил и перевез эту мебель. Началось с того, что по случаю окончания финансового года Анадырь отпустил неслыханно большую сумму на приобретение обстановки для сельсовета. Однако в магазине окружного центра, кроме кабинетного гарнитура китайского производства, никакой другой мебели не было. Ринтытегин загорелся купить этот кабинет, но не знал, как его перевезти. Помог случай: в Торвагыргын летел самолет для уточнения состояния посадочной площадки. Ринтытегин уговорил командира погрузить мебель на самолет…

Председатель сельского Совета окинул хозяйским взглядом комнату и кивнул Праву:

– Рассказывай.

– Мало сделали, – сказал Праву. – Можно считать, что поездка не удалась. О самом главном с жителями стойбища так и не поговорили. Даже не решились посмотреть больных, а они ведь наверняка там есть… Не знаю, с чего и начинать, – вздохнул он. – Тут опыт нужен, мне его не хватает. – Он взглянул на Ринтытегина, но тот молчал. – Заправилы там Арэнкав и Мивит. Пока они в стойбище и люди им верят, вряд ли мы сделаем…

– Праву, – перебил Ринтытегин, – самокритика – хорошая вещь, но в меру. А то гляди, как себя расписал: ничего не удалось, опыта мало!.. Но ты же коммунист! Не имеешь права сдаваться!..

– Но я ведь правда не знаю, как все-таки быть!

– Чувствуй себя комиссаром!

– Может быть, арестовать Арэнкава и Мивита, а заодно с ними шамана? – высказал вслух заветную мысль Праву.

– За что?

– Ну, как бы сказать, – замялся Праву, – за сопротивление Советской власти, что ли…

– Эх ты! – дружески улыбнулся Ринтытегин. – У тебя в руках такое средство, которое сильнее всяких принуждений! Умей только им пользоваться!

– Какое?

– Правда! Правда на твоей стороне, жизнь тебе первый помощник! Разве этого мало? И Коравье должен стать твоей правой рукой!..

В конце разговора Ринтытегин пообещал в ближайшие дни съездить вместе с Праву в стойбище.

Направляясь домой, Праву по обыкновению завернул в медпункт.

Коравье сидел на крыльце. Мирон спал в коляске.

– А где жена? – спросил Праву.

– Учится русскую еду готовить, – ответил Коравье, беспечно щурясь на солнце.

Праву заглянул в дверь и увидел большой фанерный лист с пельменями, обсыпанными мукой, а в глубине тамбура Росмунту и Наташу Вээмнэу в цветастых передниках.

– Приглашаем на пельмени! – поздоровавшись, сказала Наташа.

– Спасибо, – ответил Праву и спросил: – Вы еще обижаетесь на меня?

– Нет уже, – ответила девушка. – Простила. Возьмете в следующий раз?

– Обязательно, – пообещал Праву. – Ринтытегин тоже поедет.

Праву присел рядом с Коравье на нагретые солнцем дрова и спросил:

– Как живешь?

– Хорошо, – ответил Коравье и доверительно сообщил, показав на радиостанцию: – Я слушал там далекие голоса. По-чукотски говорили. Сначала ничего нельзя было разобрать; вроде бы слова наши, а понять невозможно. Потом прислушался. Говорили о люрэнских оленеводах, которые на тракторах пасут оленей. Правда?

– Раз об этом говорят по радио – значит, правда.

– Посмотреть бы! – воскликнул Коравье. – Вот, должно быть, интересно!

– Если хочешь, можно это сделать. У оленеводов нашего колхоза тоже есть тракторный домик. В бригадах Нутэвэнтина и Кымыргина. Попросим колхозного начальника Елизавету Андреевну и поедем туда…

– А разве не ты главный начальник здесь?

– Нет, – ответил Праву, не подозревая, как разочаровал этим Коравье.

– В твоем стойбище мы разговаривали с тремя мужчинами. Среди них был старик Эльгар. Знаешь его?

– Как же не знаю! – ответил Коравье.

– Так вот, этот старик все опасался, что мы твое лицо испортили и наклеили на бумагу…

Коравье смущенно улыбнулся:

– Глупый! Я этому тоже когда-то верил. Но теперь убедился, что, если человек не захочет, с его лицом насильно ничего не сделают и не наклеят на бумагу.

Праву полез в карман и вытащил бумажник. Извлек паспорт, полученный в василеостровском отделении милиции Ленинграда, и раскрыл его.

– Вот смотри!

Коравье вцепился обеими руками в паспорт. Несколько раз взглянул на Праву, потом на фотокарточку.

– Похож? – спросил Праву.

Коравье помедлил с ответом. Затем, подбирая слова, чтобы не обидеть Праву, сказал:

– Это, конечно, ты. Очень похож… Но вроде тот, который на бумаге, умер, хотя и очень похож на тебя. Он похож на мертвого, а ты ведь живой!

Праву взял паспорт, пораженный суждением Коравье, и стал рассматривать фотографию. С маленькой карточки на него смотрел худощавый молодой человек с утомленными глазами. Сколько лет прошло с тех пор, как он снимался? Года три? Что ж, того Праву, который на фотографии, действительно нет… Коравье по-своему прав.

– Видишь, для того чтобы сделать такую вещь, как мое лицо, человеку, мастеру этого дела, потребовалось времени меньше мигания. Причем он даже не притронулся к моему лицу… Может быть, и ты попробуешь?

– Нет, – покачал головой Коравье. – Подожду… Знаешь, Праву, ты молодой, как я, но для меня и Росмунты ты стал как бы отцом. Мы верим тебе и знаем, что плохого ты не пожелаешь нам. Мы тебе очень верим, верим и Вээмнэу, но многое, что вы делаете, нам непонятно…

– Слушай, Коравье, что я скажу. Эту новую жизнь, какую ты видишь вокруг, помогли нам построить русские, особенно лучшие люди среди них, которые носят имя коммунистов. Все, что они делают, нам на пользу. Плохого они нам не посоветуют, даю тебе слово.

– Как лучшее имя русского? – переспросил Коравье.

– Коммунист.

– Все люди, которые живут в поселке, – коммунисты?

– Не все, – ответил Праву. – Например, Сергей Володькин не коммунист.

– Что же так? – удивился Коравье. – Такой хороший человек, а лучшего русского имени ему не дают. Часто заходит к нам. Разговаривает, правда, плохо по-нашему, но Вээмнэу ему помогает.

– Придет время, дадут, – обнадежил Праву. – Мне же дали.

– Ты же не русский? – не понял Коравье.

Праву пришлось объяснять, кто такие коммунисты. Но, у Коравье, по всему видать, сложилось убеждение, что коммунист – это лучшее русское имя, которое дается самым достойным, пусть даже не русским.