В долине Маленьких Зайчиков

8

Володькину с очередной почтой пришла большая посылка из Магадана. Распаковав, он охнул и выдернул из пачки тоненькую книжку.

– Смотри, Николай, мои стихи! – крикнул он.

Праву взял книгу. Она называлась «Огни в тундре».

– Поздравляю! – заключив в объятия Володькина, воскликнул Праву. – Насколько я осведомлен в истории литературы, это второй сборник стихов русского поэта о Чукотке после Тана-Богораза.

Володькин вытряхнул на кровать все книжки, открыл одну, полистал и разочарованно заметил:

– Сколько ждал! Думал, буду плясать, а вместо этого у меня такое чувство, будто кто-то другой написал… Странно. Мечта сбылась, а радости большой нет. Куда приятнее было писать и ждать… – Он сел и задумался. Потом вдруг сказал: – У меня к тебе просьба есть… – Володькин выглядел смущенным.

– В чем дело, говори, – подбодрил его Праву.

– Я узнал, что тебя собираются послать на совещание оленеводов в Магадан. Вызывали Ринтытегина и Елизавету Андреевну, но они не могут сейчас оставить колхоз… А мне тоже хочется поехать. Попроси Елизавету Андреевну, а?.. Творческие дела и прочее.

– Какой может быть разговор! – сказал Праву. – Обязательно попрошу.

Володькин куда-то заторопился и ушел. Праву только хотел раскрыть подаренную книгу, но тут в дверь постучали.

Вошел расстроенный Коравье.

– Опять незнакомое слово прочитал? – улыбнулся Праву.

– Нет. Не то. Даже не знаю, как об этом сказать. Но мне больше не с кем посоветоваться…

Коравье топтался с ноги на ногу.

– С женой поссорился, – почему-то шепотом сообщил он.

– Что же случилось? – спросил Праву в замешательстве. Такого рода конфликты ему еще не доводилось улаживать.

– Росмунта по-новому научилась целоваться, – сокрушенно проговорил Коравье.

Праву не смог сдержать улыбки.

– Что же в этом плохого?

– Володькин ее научил.

Праву даже привстал. Этого он никак не ожидал от Володькина.

– Росмунта мне сама призналась. Но почему Володькин это делал тайком? Без моего согласия? Разве есть такой обычай колхозной жизни учить чужую жену целоваться? Я привык вдыхать ее собственный запах, а она вдруг заткнула мне рот своим ртом и стала присасываться ко мне, как теленок к сосцам важенки… Росмунта говорит, что так целуются все настоящие люди и обнюхивание достойно только зверей и собак.

– Это, конечно, неприятно, – задумчиво произнес Праву. – Даже не знаю, что тебе посоветовать.

– Мне хочется знать, как бы поступил коммунист на моем месте? – спросил Коравье.

– Ты хочешь спросить, что бы я сделал, если бы мою жену стал учить целоваться другой мужчина?

Коравье кивнул.

Праву зашагал по тесной комнате, задевая ногами то табуретку, то стол, цепляясь носками за ножки кроватей.

– Я бы не стал придавать этому большого значения, – сказал он наконец. – Разве такой мужчина, как Володькин, достоин того, чтобы считать его настоящим соперником? Твоя Росмунта очень красивая женщина – это все говорят в Торвагыргыне. Красота всегда притягивает и может иногда так затуманить голову человеку, что он все делает наоборот, сначала совершает поступок, а потом задумывается… Конечно, Володькин поступил нехорошо. Только слабый человек мог совершить такое. Но он наш собрат по труду, и мы не можем запросто выбросить его в тундру, как выбросили тебя из стойбища Локэ. По нутру, выходит, Володькин еще далек от того, чтобы люди хотели на него походить. Что мы будем за товарищи, если отвернемся от него?

– Ты советуешь нам помириться? – огорченно спросил Коравье.

– Да.

– Но я теперь его видеть не могу… Пусть меня отправят в тундру. Столько времени не видеть живого оленя! И Росмунте хочется.

– Хорошо, сегодня же поговорю с Елизаветой Андреевной, – пообещал Праву.

В правлении колхоза оказалось много народу: Ринтытегин, Елизавета Андреевна, Геллерштейн и Наташа. Ринтытегин курил и озабоченно разглядывал пейзаж за окном. Геллерштейн не отрываясь читал плакат на стене, хотя он состоял всего из трех слов.

– А вот, кстати, и Праву, – приветствовал его Ринтытегин, а Елизавета Андреевна сказала:

– Как же так, Николай? Ведь Володькин ваш подчиненный, а вы допустили такое?

Праву ничего не понимал.

– Откуда вы об этом знаете? Коравье об этом только мне рассказал.

– Коравье тебе, а Росмунта мне, – сердито объяснила Наташа.

– Разве у нас нет молодых девушек, за которыми можно ухаживать? Вот доктор Наташа, чем не невеста? – продолжала Елизавета Андреевна. Наташа вспыхнула:

– Елизавета Андреевна! – и выбежала из комнаты.

Праву удивленно посмотрел ей вслед. Геллерштейн укоризненно сказал:

– Зачем смущать девушку?

Но Елизавета Андреевна была занята другим.

– Я говорила с Володькиным… На что это похоже? Зарплату получает аккуратно, а работы не видно. И что бы вы думали? – Она оглядела собравшихся. – Он заявил, что зарплата наша ему не нужна, он проживет своим творчеством!

– Да, – сокрушенно проговорил Праву. – А он просится в Магадан, на совещание оленеводов.

– Тоже мне оленевод! – сердито отрезал Ринтытегин. – Ни разу в тундре не был. Мирон Стрелков послезавтра едет в бригаду Нутэвэнтина. Вот пусть с ним и отправляется.

– Может быть, все-таки с ним поговорить? – предложил Праву.

– Я схожу за ним, – вызвался Геллерштейн.

После его ухода в комнате некоторое время было тихо. Праву мысленно пытался найти объяснение поведению Володькина. Вот уж чего не ожидал от него!.. Устало молчали и Ринтытегин с Елизаветой Андреевной. Мало у них и без этого хлопот!

Когда Володькин вместе с Геллерштейном вошел в контору, Праву подивился перемене в его внешности. Это был уже не пресыщенный славой стихотворец, а обычный Володькин, виноватый и смущенный. Он не стал ждать, когда его начнут ругать, а заговорил сам:

– Я знаю, что глупо просить сейчас о прощении… Но обещаю вам… позвольте мне искупить свою вину работой… Буду стараться, прошу вас, товарищи. Я люблю Чукотку. Здесь я начал по-настоящему писать, уехать отсюда значит для меня похоронить творческие мечты, – Володькин давился словами и смотрел на носки своих резиновых сапог.

Ринтытегин разглядывал парня, будто видел его впервые.

– Володькин! Посмотри на людей! – строго произнес он. – Если собираешься оставаться на Чукотке, надо высоко держать голову!.. Рядом наши соплеменники доживают последние дни в прошлом… Мы должны быть перед ними особенно чистыми и правдивыми. Нам доверили тонкое и сложное дело – привести этих людей к социализму, а потом к коммунизму, к самому естественному состоянию человеческой жизни… Правильно я говорю, Праву? Теоретически?

– Теоретически, может быть, не совсем правильно, но по существу верно, – ответил Праву.

– А работать надо, – сказала Елизавета Андреевна. – У нас почти готов передвижной домик – красная яранга. Мы уже заказали в области кинопроектор «Украина».

Чувствуя, что гроза миновала, Володькин обратился к Елизавете Андреевне:

– Я просил товарища Праву, чтобы он походатайствовал за меня о поездке в Магадан…

Ринтытегин перебил:

– Только что клялся в любви к Чукотке, а рвешься в Магадан! Поедешь в тундру. Вместе с Мироном Стрелковым. Иди готовься.

Когда за Володькиным захлопнулась дверь, Праву сказал:

– Коравье просится в бригаду оленеводов.

– А что ж! – одобрил Ринтытегин. – Пусть покочует. Да и для его жены полезно. Многие на нее заглядываются… Уж очень она красива… А из стойбища Локэ идут хорошие вести. Их пастухи заговаривают с нашими, берут у них чай, сахар, табак. Приедешь из Магадана, будем уговаривать Коравье вернуться к землякам. Главное сейчас – оторвать людей от Арэнкава, Мивита и Эльгара, чтобы детишки уже в этом году пошли в школу.

Прежде чем отправиться в Магадан, Праву пришлось съездить на строительство комбината.

В Торвагыргыне один за другим возводились дома, и пастухи привозили из тундры свои семьи. Никого не нужно было тащить силком в новый дом; наоборот, каждый старался попасть в первую очередь, а когда разнесся слух, что наделять домом сначала будут только лучших оленеводов, сохранивших наибольшее число телят во время весеннего отела, многие стали сокрушаться: если бы нам раньше об этом объявили, мы бы сохранили все сто процентов телят.

Но некоторые дома пустовали из-за нехватки мебели. Геллерштейн разузнал цены на кровати, столы и шкафы, изготовляемые на Магаданском промкомбинате, приплюсовал стоимость перевозки и схватился за голову. Надо было срочно налаживать на месте производство хотя бы самой необходимой мебели. Решили обратиться за помощью в комбинат.

– Съезди ты, – сказал Ринтытегин Праву. – Все-таки университет кончил, а кроме того, твой братишка там передовик, я слышал. Если не удастся через начальство, пусть комсомол подумает.

Праву пешком добрался до новой дороги и уселся на кочку в ожидании попутной машины. Вытащил книжку Володькина и стал листать. Некоторые стихотворения перечел несколько раз. Умеет, оказывается, Володькин писать о красоте земли, о людях, работающих в этих неласковых горах, откуда ближе до космического холода, чем до тепла земли.

Праву всегда интересовала литература о родном народе. Студентом он перечитал почти все написанное дореволюционными и советскими писателями о чукчах. Хотелось узнать, как смотрели на его народ русские писатели. Вместе с пытливой мыслью Тана-Богораза, знатока чукотского языка и старого быта, он проникал в глубины сознания своего соплеменника – морского охотника, оленевода, торговца-каврадина. Но попадались и такие книги, где чукчи выглядели какими-то надуманными, необыкновенно мудрыми. По любому, самому незначительному поводу они изрекали афоризмы. А в стихах Володькина было много такого, что Праву сам пережил… Увлекшись, он не заметил подъехавшую машину. Узкая лента шоссе сняла с тундры печать заброшенности и безлюдья. Всюду виднелись следы человека. По остаткам костров, по следам от палаток, кучам консервных банок, еще не успевших покрыться ржавчиной, можно было лишь догадываться о том, чего стоило проложить по мокрой тундре узкую ленту сухой дороги…

В Управлении строительства Праву пошел прямо к начальнику. Иван Николаевич Аникеев встретил его как старого знакомого. Расспросил о делах в стойбище Локэ, о строительстве в колхозном поселке. Когда Праву изложил свою просьбу, Аникеев озабоченно сказал:

– Не знаю даже, что придумать. Срок пуска первой очереди комбината – июнь будущего года. Скажи человеку, мало-мальски разбирающемуся в строительных делах, он улыбнется. Подумает – с ума сошли… Рабочей силы не хватает, оборудование поступает неравномерно. Наконец мало того самого леса, из которого делают столы и табуретки. Точнее сказать – в обрез…

– Но и мясной цех тоже надо строить, – сказал Праву. – Мы же ваш мясной цех, кто вас снабжает олениной?

Иван Николаевич засмеялся:

– Мясной цех?! Здорово! Кто придумал? Ринтытегин?… Кстати сказать, этот самый мясной цех очень уж дерет деньги с наших рабочих за оленину. Нигде больше на Чукотке нет таких высоких цен на мясо!

– В этом я мало разбираюсь, – признался Праву. – Мне надо о мебели договориться.

Иван Николаевич задумался.

– По закону я имею полное право вам отказать, – сказал он. – Но по совести – не могу. Если сумеете договориться с комсомольской организацией в шефском порядке – считайте, что мебель будет. Разумеется, не полированная, и только самое необходимое. Сходите в комсомольский комитет. Кстати, ваш брат Василий член бюро.

Праву встретил Еттытегина на улице. Вася, должно быть, шел с работы. Он был в брезентовой куртке и сапогах.

– Здорово, рабочий класс! – окликнул его Праву.

– Праву! – обрадовался Еттытегин. – Ты что здесь делаешь?

– К тебе приехал.

– Ко мне? – просиял Вася. – Пошли в общежитие! Ты знаешь, отец пишет, что, может быть, приедет посмотреть, как мы с тобой живем.

– Не решится он бросить побережье. Его от моря не оторвать, – усомнился Праву.

– Приедет! – уверенно сказал Еттытегин. – У меня есть хитрый план.

– Какой?

– Уговорить остаться его здесь.

– А мать?

– И мать тоже. Вот было бы здорово! Все здесь! Рядом. А потом и ты бы переселился сюда. Мы уже кончаем строить большую среднюю школу. Вон там, возле клуба. Будешь учителем истории, разве плохо? – Еттытегин старался заглянуть в лицо брату и даже забегал вперед.

– Ладно, – отмахнулся Праву. – Об этом потом поговорим. У меня к тебе важное дело.

– Ко мне? Важное?

– К тебе и к твоим товарищам. Надо смастерить мебель для новых домов оленеводов. Иван Николаевич обещал дать материалы и прочее. Нужны только умелые руки. Надеюсь, твои товарищи, которые едят оленину, не откажутся помочь людям, пасущим стада?..

Общежитие помещалось в добротном, каменном доме. Комнаты небольшие. В той, в которой жил Еттытегин, стояли четыре кровати. За столом двое парней играли в шахматы.

– Это мой брат, – сказал Еттытегин.

Парни почтительно поздоровались и с плохо скрытым любопытством стали разглядывать гостя. «Наговорил, должно быть, тут про меня братишка», – подумал Праву.

Еттытегин рассказал, зачем приехал брат.

– Тут все комсомольские деятели, – пояснил он Праву. – Почти половина бюро.

– Поможем, чего там! – сказал рыжий парень.

– Какая вам нужна мебель? – деловито осведомился второй.

– Самая что ни на есть нехитрая, – ответил Праву. – Столы, табуретки, тумбочки, шкафчики для посуды…

– Сделаем, – пробасил рыжий.

– Значит, договорились? – сказал Праву.

– Договорились.

– Погоди, Иван, – сказал второй парень. – Надо обсудить. Эскизы, что ли, набросать…

– Я знаю, какая мебель нужна! – вскричал Еттытегин. – Малогабаритная! Да, да! В колхозные дома нужно ставить только такую мебель. Получится большущая экономия дерева. Кроме того, она удобна. Охотники и оленеводы привыкли пить чай за низкими столиками, сидеть невысоко от земли…

– Тебе, Еттытегин, мебельным конструктором работать, а не крановщиком, – рассмеялся Праву.

– Нет, пока не построим город, с крана не слезу.

Утром Праву уехал в Торвагыргын, а днем уже сидел в самолете, взявшем курс на Магадан.

Совещание по оленеводству проходило в здании областного театра. Доклады Праву выслушал с интересом. Только одно было непонятно: вроде бы наука об оленеводстве достигла огромных успехов, а поголовье растет медленно. Особенно ясно это обнаружилось, когда в северных районах Чукотки начали строить крупные промышленные предприятия. Оказалось, что хозяйства, которые должны были снабжать мясом новостройки, недалеко ушли от натуральных форм и обеспечивали лишь собственные потребности. Говорили об уходе молодежи из тундры. Многие чукчи, получив образование, предпочитают оставаться в городах и больших поселках. Высказывалась надежда, что механизация оленеводства остановит переселение из тундры на побережье.

Очень интересным было выступление представителя острова Врангеля Ыттувги. Мало кто из присутствующих знал, каким идеальным пастбищем является заполярный остров, на котором нет ни волков, ни овода, ни гнуса, так изнуряющих оленей на материке. Островные пастухи вырастили оленей, которые по весу в полтора, а то и в два раза превышают своих материковых собратьев.

– Мы предлагаем организовать на базе колхоза «Рассвет Севера» племенной совхоз, – говорил представитель острова. – Просим также выявить желающих переселиться к нам. В колхозе мало людей. Смешно сказать: молодым парням не на ком жениться. Тысячное стадо у нас пасет фактически один человек – Тымкылын. Его помощник уже третий месяц как уехал на материк… Правление командировало его для женитьбы в колхоз «Коммунист». Но женитьба дело такое, что заранее установить сроки мы не можем… – под общий смех зала заключил Ыттувги. – Перехожу к вопросу о снабжении… Начальник областного управления торговли, на которого посмотрел Ыттувги, весь вдавился в кресло.

– Интересно, зачем нам завезли на остров пятилетний запас коробок «Мойдодыр»? Если даже мы начнем одаривать этими коробками телят в стаде, все равно хватит надолго… Что это – головотяпство или издевательство? Давно прошло время, когда мы были довольны ситчиком, брезентом, патронами и капканами. Теперь этого мало! Где книги? Почему не привозят хороших костюмов? Не смотрите на мой. Я его купил в прошлом году в Москве и берегу – когда нам еще на остров привезут?! К чему нам завезли, к примеру, полтораста детских шубок из цигейки? У нас столько детей не наберется, а белые медвежата, которые, как известно, родятся на нашем острове, в шубах не нуждаются. Если я стану перечислять все, что у меня записано, начальник областного управления торговли от стыда заболеет или в лучшем случае попросит, чтобы его перевели на другую работу…

В перерыве Праву подошел к Ыттувги.

Представитель острова оказался словоохотливым собеседником.

– Плохо я выступил, – самокритично заявил он. – Как поднялся на трибуну, так забыл данное себе обещание не распыляться.

Ыттувги оглядывал зал. Изредка его взор задерживался на ком-нибудь, и он радостно кивал знакомым.

– Тут собралось больше оленеедов, чем оленеводов, – с иронической улыбкой заметил он. – Видал, какую якутскую ярангу навязывают нам для оленеводов? Смешно и грустно! Тащат во вчерашний день, в ярангу. А нам нужен легкий домик с окном, печкой… И такие домики есть! Вроде тех, что на станции «Северный полюс»… На Чукотке можно иметь стадо в миллион голов! Что бы ни говорили знатоки и экономисты, я считаю, что в принципе тракторные домики – это самое правильное. Во все отрасли хозяйства машина давно пробила дорогу, только оленеводство остается в стороне…

Видимо, будущая механизация оленеводческих бригад захватила Ыттувги по-настоящему. Вообще Праву заметил на совещании одно обстоятельство, обрадовавшее его: большинство выступавших оленеводов говорили от своего имени, высказывали собственные мысли, а не зачитывали их по бумажке, как водилось прежде.

Праву вернулся в гостиницу поздно вечером и сел писать отчет о делах в стойбище Локэ – завтра его должны были слушать на заседании исполкома.

Спать лег поздно, а утром ровно в десять часов уже входил в знакомое здание.

На заседании исполкома присутствовали Савелий Михайлович, секретари райкомов, руководители крупных предприятий.

Рассказывал Праву около часу.

Сидящий в первом ряду Савелий Михайлович повернулся к залу:

– Вопросы есть?

Присутствующие зашумели, заскрипели стульями, но не отзывались.

– Тогда разрешите мне, – сказал секретарь обкома. – Как вы думаете, Николай Павлович, что нужно сделать там в первую очередь?

– Послать туда Коравье, – после некоторого раздумья ответил Праву. – Очень способный человек. Просто удивительно, как он все быстро схватывает. Даже успел научиться читать… И еще: в этом году осенью открыть школу в стойбище. Для этого нужно построить какое-нибудь временное сооружение в виде большой яранги или палатки.

– Палатку не палатку, а временный щитовой дом надо поставить, – сказал Савелий Михайлович. – И послать в эту школу учителей, которые имеют опыт работы в кочевых школах.

– Где же мы найдем таких людей? – развел руками заведующий облоно. – У нас давно нет кочевых школ.

– Поищите. Запросите чукотский окроно, районные отделы народного образования, расспросите учителей. И обязательно, чтобы знали язык.

Прощаясь с Праву, Савелий Михайлович спросил:

– А как движется ваша научная работа?

– Никак, – ответил Праву. – Времени нет. Да и сейчас не это главное.

– Зря так думаете, Николай Павлович. Надо и для этого находить время. Пишет же Сергей Володькин стихи… А в общем вы делаете большую работу, товарищ Праву. Если будет нужна помощь – обращайтесь прямо ко мне.

Праву вышел из здания обкома, окрыленный дружескими напутствиями Савелия Михайловича. Он так и сказал: «Надо людям помочь за год пройти путь, который иные народы проходили веками…»

Целый день Праву бегал по разным учреждениям Магадана, выполняя поручения Елизаветы Андреевны. После обеда пошел в магазин и купил подарок Коравье – фотоаппарат «Смена».

Вечером поднявшийся ветер принес пахнущий морем туман. Праву шел по улице, вглядывался в лица прохожих, надеясь встретить кого-нибудь из знакомых. Но когда в толпе промелькнуло лицо Маши Рагтытваль, он не сразу сообразил, что это она. Опомнившись, кинулся вдогонку за девушкой.

Она шла легко, свободно, будто чему-то радовалась.

Праву слегка дотронулся до ее плеча.

– Здравствуй, Маша!

Маша Рагтытваль порывисто обернулась и, узнав Праву, смутилась. Лицо ее потемнело от прихлынувшей крови.

– Здравствуй, – медленно, с расстановкой произнесла она.

– Никак не думал встретить тебя здесь! – радостно проговорил Праву. – Ты никуда не спешишь?

– Нет, я просто гуляю, – ответила Маша. – После работы хочется подышать свежим воздухом.

– Так ты теперь здесь работаешь? А Еттытегин мне писал…

– Я здесь на курсах, – объяснила Маша. – Приехали изучать электронный станок для производства клише. Потом обратно домой поедем.

Постепенно она оправилась от смущения.

– Сколько лет мы не виделись? – спросила она. – Сейчас сосчитаю. Два года ты учился в педучилище, пять лет провел в Ленинграде. Семь лет!

– Значит, тебе сейчас двадцать два года, – сказал Праву. – Вот как быстро растешь! И как я мог ухаживать за такой малюткой? – пошутил Праву.

Он искоса смотрел на девушку. Красивая стала. Сердце Праву сжалось от нежности.

– Ты стала очень красивая.

– Ого! Это в университете учат говорить комплименты девушкам? – шутливо заметила Маша.

– Нет, я серьезно, – сказал Праву.

Они зашли в парк, прошлись по длинной аллее. Постояли у теннисного корта, наблюдая за игрой, вместе с другими зрителями аплодировали городошникам. Заглянули в металлическую клетку, в которой расхаживала почерневшая от грязи медведица Юлька. Она мало походила на белых медведиц арктических просторов, а больше – на большую облезлую собаку.

Присели отдохнуть на скамейке.

Маша Рагтытваль болтала без умолку. Рассказала обо всех своих школьных подругах: кто где учится, где работает, кто за кого вышел замуж.

Вдалеке играла музыка. Смятенные звуки, разорванные ветром, носились по парку, теряясь в тонких стволах лиственниц. С бухты Нагаева тянуло сырым туманом. Он полз на город, захватывая улицу за улицей, дом за домом.

– А ты что молчишь? Ничего не рассказываешь? – спросила Маша, истощив запас воспоминаний.

– Пойдем ко мне в гостиницу, – предложил Праву. – Там будем разговаривать до утра.

Оставив девушку в номере, Праву спустился в ресторан, купил бутылку шампанского и несколько яблок.

– Это будет наш ужин, – сказал он, ставя все на стол.

– Я очень-очень рада, что встретила тебя, – призналась Маша. – Я часто вспоминала нашу детскую дружбу… За что выпьем?

– За нас с тобой. За наше будущее! – сказал Праву.

За окном быстро темнело. Праву рассказывал Маше о стойбище Локэ.

Она молча слушала и думала о чем-то своем.

Праву умолк. На столе стояли недопитые стаканы. Николай смотрел на девушку.

Ему хотелось поцеловать ее, но робость сковала его, даже голос охрип. Смочив горло шампанским, Праву сказал:

– Весной, когда стойбище Локэ переедет в колхоз Торвагыргын, я уйду из тундры. Буду жить в Анадыре, рядом с тобой… Хочешь?

– Приезжай, – просто ответила Маша. – В Анадыре много наших земляков живет.

– Я не к землякам, я к тебе хочу приехать… Маша встала.

– Мне пора. – Она подошла к Николаю и вдруг крепко поцеловала. – Приезжай в Анадырь.

Радость волной накатилась на Праву.

Маша уже стояла около двери и поправляла берет, а он все не мог опомниться. Хотелось дотронуться до своих губ – будто пальцами он мог нащупать след поцелуя; он чувствовал, что след остался, и боялся разжать рот, заговорить, чтобы не потерять его…

Праву провожал Машу, когда в утреннем тумане редко-редко встречались прохожие.