В глубине стекла

Глава 11

Олег сидел в баре и ждал. Он пришёл сюда давно, ещё до начала ужина. Заказал себе сначала один мартини, потом второй. На ужин так и не пошёл, наелся орешков. Потом приторный аромат коктейля почему-то стал вызывать отвращение. Поболтал с барменом, и тот, заговорщицки подмигивая и улыбаясь, достал откуда-то бутылку «Монтенегро». Горькая настойка была Олегу сегодня в самый раз. Глоток крепкого, горького и сладковатого одновременно, пряно-ароматного напитка бодрил, освежал и способствовал философскому восприятию жизни.

«Ну вот, — думал Олег, — завтра мне двадцать восемь. Помнится, в седьмом классе, лет в четырнадцать, мне казалось, что половину жизни я уже прожил, а сейчас кажется, что жить ещё и не начинал. Хотя, как не начинал, ещё два года, и — тридцатник, время подводить первые итоги, а подводить-то и нечего. Чего я в жизни добился? Карьеры не сделал. Да особенно и не старался. Деньги? Ну заработал немножко, но это так, несерьёзно, разлетятся в один момент. От любимой работы сбежал, от любимой женщины тоже. Торчу на краю света, развлекаю заезжую богатенькую публику. Да! Да! Не нужно притворяться, лгать хотя бы самому себе, ни о каком спорте не идёт и речи, я — что-то вроде массовика-затейника. «Не желаете ли на дно морское? Презабавнейшая, доложу вам, вещь!» А они, важно так, отстёгивают свои баксы, да всё в уме высчитывают, полностью ли я их отработал, нельзя ли за них ещё какое удовольствие получить. Надоело! Завтра день рождения, а с кем я его отмечать буду? С египтянами? Они выпьют и начинают песни свои петь, в ладошки прихлопывать, а мне что же, с ними? С туристами? Я им не нужен. Посидеть бы сейчас вечерок, поговорить с кем. Был бы хоть отец недалеко, а так… Надо позвонить своим, хотя они сами завтра позвонят, поздравлять будут. Что же мне завтра, одному праздновать? Или совсем не праздновать? Если бы хоть Ольга вспомнила, пришла. Как тогда».

«Ноябрь начался, завтра последний день учёбы и — каникулы, — думал он тогда, три года назад, второго ноября, сидя над журналом девятого «Б» и записывая темы уроков. — И какой придурок эти журналы выдумал? Будто нарочно издеваются над нами. Важно не урок хорошо провести, а запись в журнале не забыть сделать!»

— «Он писал, и лицо его было скорбное…» — у дверей стоял Володька. — Нет, правда, у тебя вид, будто ты сортир чистишь: противно, а надо.

— А куда деваться? Надо журналы заполнить, а то завтра Анечка раскудахчется: «Нужно читать распоряжения по учебной части! Когда был срок сдачи журналов?! Вы в каникулы отдыхать будете, а мне за вас работать!» Олег настолько удачно скопировал пронзительный, чуть визгливый голос завуча, что показалось, будто неутомимая Анна Абрамовна здесь, в этом же кабинете.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Не поминай, а то появится, — Володька шутливо сплюнул через левое плечо. — Чем это она тебя так достала? Журналами? Так они всегда были.

— А на фига, скажи на милость?

— Как — на фига, нужно же куда-то отметки ставить, отсутствующих отмечать…

— Для этого и блокнотика хватит. В институте, помнишь, у каждого преподавателя был свой блокнотик, и всё там было отмечено: кто прогуливал, кто что сдал, а кто нет, кому зачёт автоматом, кого помучить. И всё нормально. А тут! Дату урока поставь в двух местах, в одном месте отметки ставь и отсутствующих отмечай, в другом пиши тему урока, домашнее задание. Да у меня всё время тема одна — «Изучение английского»!

— Олеж, ну ты прямо как маленький. Ну ты чиркай в этих темах что-нибудь непонятное. Кто их читать станет, лишь бы запись была.

— Вот именно, никому это не нужно, запись ради записи. Ну это ещё ладно, а вот эту ерунду кто придумал? — Он схватил журнал своего седьмого «В» и начал его яростно листать. — Вот, «Занятия в кружках и секциях», «Занятия на факультативах», «Группы здоровья», да всё это, к тому же, отдельно по каждому полугодию. Сведения о родителях, номера личных дел, зачем всё это?

— А вдруг родитель — ценный кадр, врач, предположим, или прокурор, глядишь, при случае подлечит, а то срок скостит.

— Да ну тебя, Вовка, я серьёзно. Задолбали этими журналами.

— Ага, вот вы где! — в дверях стояла Анна Абрамовна.

Вовка и Олег переглянулись. «Мистика», — буркнул Вовка.

— Какая мистика? — Анна Абрамовна вопросительно взглянула на него. Но Вовка молчал. — Олег Дмитриевич, у вас какие журналы есть?

— Вот, — Олег показал на три классных журнала, лежащих на его столе.

— Вы что, сразу с тремя работаете?

— Мне их заполнить нужно.

— Журналы нужно вовремя заполнять, регулярно, на каждом уроке, а не раз в четверть, но речь даже не об этом. Вы любите критиковать школьные порядки и администрацию. Любите, любите, не отпирайтесь! А сначала стоило бы на себя посмотреть. Забрали к себе в кабинет эти журналы, а другие учителя должны носиться по всей школе, их искать. Вы думаете, только вам работать надо?

Завуч взволнованно взмахнула рукой, чуть не попав Вовке по носу. Тот на всякий случай отступил в сторонку.

— Анна Абрамовна, — Олег тоже начал говорить на несколько повышенных тонах, — я за этими журналами сам сегодня целый день гонялся. Всех учителей обошёл, ни у кого их не было, а потом вдруг они в учительской появились.

— Значит, кто-то вроде вас взял и в своём кабинете держал. Один я вам оставлю, а остальные заберу, — она потянулась к журналам.

— Нет! — ладонь Олега припечатала журналы к столу.

— Что значит «нет»? — удивлённо переспросила Анна Абрамовна. Рука её, протянутая к журналам, в недоумении зависла на полпути. — Как это — нет?!

— Нет — значит — нет. Журналов я вам не отдам, пока сам не заполню, — голос Олега выдавал внутреннее напряжение, но ладонь, прижавшая журналы к столу, выглядела по-хозяйски уверенной.

— Олег Дмитриевич, — в голосе завуча появились истерические нотки. — Вы понимаете, что вы говорите? Я, как заместитель директора, имею право потребовать журнал в любое время.

— Имеете и требуйте, ради Бога, но отдам я их вам только после того, как заполню сам. Вы сначала, как заместитель директора, наведите порядок, найдите того, кто журналы у себя по нескольку дней держит, накажите его, добейтесь, чтобы журналы были постоянно в учительской, а тогда уж и требуйте.

Олег спокойно и уверенно смотрел на завуча, только уголок рта выдавал нарастающее в нём раздражение.

— Вы! Вы, Вы понимаете, что вы делаете?! — чтобы скрыть свою растерянность, Анна Абрамовна перешла почти на крик. — Ну ладно, мы с вами в другом месте поговорим! — и она вылетела из класса, чуть не сорвав дверь с петель.

— Ну ты даёшь! — Вовка ошарашенно покрутил головою. — Прямо коррида, бой быков! Только она тебе это припомнит, попомни моё слово, она тебе этого не простит.

— Да пошла она! Тоже мне, чмо болотное, «заместитель директора»! Я в армии, бывало, и командира своего полка посылал куда нужно. «В другом месте поговорим»! Испугала ежа голой жопой! Мойдодыр! Кобыла Пржевальского!

— Почему Мойдодыр-то?

— Ну это, «кривоногий и хромой».

Вовка расхохотался. Анна Абрамовна была маленького росточка. Ноги у нее, действительно, были кривоваты. Ходила она вперевалочку, так что казалось, будто она и вправду прихрамывает, причём на обе ноги сразу. Но особенно бросался в глаза её рот, с выпирающими «лошадиными» зубами верхней челюсти. Верхняя губа прикрыть их была не в состоянии, поэтому при разговоре возникала иллюзия то ли постоянной улыбки, то ли постоянного оскала. Волосы у неё были вьющиеся, совершенно непонятного цвета, то ли чёрные, то ли пегие. Обычно она делала пучок, но иногда завивала их локонами.

Отсмеявшись, Вовка хлопнул Олега по плечу.

— Ладно, Олежка, грешно смеяться над больными людьми. Ты мне вот что лучше скажи, мы твой четвертак праздновать будем или ты зажать решил? Насколько я понимаю, четвёртое ноября послезавтра?!

— Я обычно дни рождения не праздную. Так, с родителями посидим, по рюмке выпьем, торт съедим. В прошлом году оно как-то само собой получилось. Хотя погуляли, конечно, здорово.

— А у меня обычно народу набивается — тьма!

— Вовка, ты ведь всю жизнь здесь прожил. А я? Детство провел в Севастополе. Друзья там остались. Знаешь, семьи военных — сегодня здесь, завтра там. В институте парней почти не было. Перезваниваемся иногда, но у них семьи, своя жизнь. В армии я год служил, а остальной мой призыв — два, тоже подружиться толком не успели. Правда, с некоторыми общались по-приятельски, даже переписывались. А встретились… Ты знаешь, совершенно чужие, не интересные мне люди. В армии год человека меняет больше, чем десять на гражданке. Вот один, из-под Смоленска. В казарме койки у нас рядом стояли, к вечеру, бывало, просто падаешь от усталости, а всё равно перед сном мы с ним пошепчемся, девушек вспомним, родителей. Казалось, дружить всю жизнь будем. Даже стали всем говорить, что мы дальние родственники. Братья троюродные. А тут он в гости приехал… Знаешь, я такого разочарования давно не испытывал. Явился поддатый, хотя я и стол приготовил, и выпивку, конечно. С девкой какой-то, подруга, говорит, подцепил, видимо, прямо на вокзале. Потом совсем нажрался, девку выгнал и весь вечер хвастался, как он на втором году службы салаг загибал. «Зачем? — говорю. — Ты же помнишь, как мы, когда салагами были, клялись, что такими не станем». «Не, — отвечает, — салаги, если их не загибать, борзеть начинают, должны своё место знать». И рассказывает, как они салаг данью обкладывали, а потом на эти бабки красивую жизнь устраивали. И так мне противно стало… Утром встали, похмеляться начал, к вечеру опять… Я ему говорю: «Давай в Третьяковку сходим или в Пушкинский». «Ну их, — отвечает, — картины я не люблю, а чё там, на Пушкина смотреть?» Вот так пожил он у меня недельку, да и домой поехал, и такое у меня облегчение сразу… Он, наверное, тоже что-то почувствовал, с тех пор ни одного письма.

— Ты, Олежек, слишком требователен к людям. Чего ты от них хотел? Пацаны два года нормальной жизни не видали, конечно оттягиваются. Отгуляют, работать пойдут, переженятся и станут как все.

— Да я не о том! Я ведь тоже, когда на дембель ехал, всю дорогу не просыхал и потом ещё неделю квасил. Это всё понятно. Но ведь должно же у человека ещё что-то за душой быть. Неужели мы только для того и живём, чтобы нажраться да с бабами спать?

— У, как всё запущенно! Раз ты заговорил о разочаровании в людях, о высоком предназначении человека, я делаю вывод, что у тебя серьёзные проблемы на личном фронте. Дай угадаю. Поругался с Ольгой?

— При чём тут Ольга? С чего мне с ней ругаться? У неё своя работа, у меня своя, — Олег отвернулся от Вовки и посмотрел в окно, — при чём тут Ольга?

— Разве вы не встречаетесь? А я после того Дня учителя думал, что ты с ней, что у вас… Я даже к тебе не напрашивался, мешать не хотел. Вы же тогда…

— Тогда да, а потом будто обрезало. На следующий день домой ей позвонил, не подошла, в школе смотрит на меня так, словно ничего не было, и она не видит причины переходить на «ты». «Не хочу, — говорит, — среди твоих Свет и Тань затеряться». Слушай, зачем ты тогда Татьяну притащил?

— Кто притащил? Я? Я же тебя спросил: «Девочек берём?» Ты говоришь: «Берём!» Я к Светке, та Таньку с собой прихватила, они же подружки, а ты тут мне и заявляешь, что Ольгу хочешь позвать. Раньше сказать не мог? Пришлось Николаича срочно зазывать, хотя он больше насчёт выпить. А что делать было? Ольга согласилась, Таньке не скажешь: «Не ходи, не нужна больше», вот и получилось… Ты что же, за целый месяц так с ней и не поговорил толком?

— А как с ней поговоришь толком, если она вообще разговаривать не хочет: «Извини, мне некогда», «Я занята», «Извини, у меня нет времени». Как тут поговоришь?

— Может, и к лучшему? Не хочет — не надо, возьмём Светку, Таньку…

— Да иди ты со своей Танькой! Хочешь, приходи со Светкой, одна комната ваша.

— Ага, а ты будешь весь вечер с похоронным видом сидеть и брюзжать, весь кайф нам обломаешь.

— Тогда приходи с женой. Зачем ты Светке голову морочишь?

— М-да-а, — протянул Вовка, глядя на хмурое лицо друга, — тяжёлый случай, почти безнадёжный, но мы не доктора, мы попробуем вылечить. А Светка, Светке я голову не морочу, она сама всё лучше меня понимает. «Если найду что подходящее, — говорит, — ты не обижайся, сразу расстанемся, ты для меня не вариант». Вот так, дружок, ещё кто кого использует. Ладно, ты завтра не зови больше никого, а меня часам к двум жди, там подумаем. Или мне тоже не приходить?

— Конечно, приходи. Ты, Володь, извини меня, совсем я что-то… С журналами ещё этими, с Анечкой. Приходи, и Свету с собой возьми, я вам мешать не буду.

— Да уж… — задумчиво покачал головой Володька, — ладно. Завтра в два!

На другой день Олег проснулся рано, лёжа в кровати долго бездумно щёлкал пультом телевизора, переключая программы. Передачи шли в основном детские, он посмотрел «телепузиков», буркнул: «Кретинизм». Наконец валяться надоело и он встал, напился в кухне кофе и стал вяло, неохотно готовиться к Вовкиному приходу. Немного прибрал квартиру, начистил картошки и поставил её вариться, пересмотрел запас консервов, достал шпроты, сайру, ветчину в банке. В магазин идти совершенно не хотелось.

В двенадцать позвонили родители. Отец просто поздравил, спросил, как дела на работе, а мать долго спрашивала, что он ест, не запустил ли квартиру, хватает ли денег. Деньги родители переводили ежемесячно, в валюте, как они говорили, на квартплату. Но денег было гораздо больше, чем для оплаты трёхкомнатной квартиры, они приходили к Олегу на счёт, и он, не задумываясь, их тратил, оставляя свою учительскую зарплату на мелкие повседневные расходы. И хотя он не курил, практически не пил, да и шиковать был не приучен, деньги у него расходились практически без остатка. Впрочем, экономить он не привык. Он никогда не покупал дешёвого барахла, свято веря в поговорку, что скупой платит дважды, никогда не экономил на еде, любил свежие фрукты, овощи, соки. О том, как бы ему пришлось жить, если бы не было родительской поддержки, он не задумывался, считая, что обеспечить себе нормальное существование способен каждый, нужно только приложить к этому некоторые усилия.

Мать, закончив со своими вопросами, почмокала его в трубку и сообщила, что деньги ему на подарок они перевели, пусть он купит то, что хочется. За всей её болтовнёй в действительности скрывался лишь один вопрос, не собирается ли сын жениться. Олег это прекрасно понимал и, как мог, ее успокоил.

Неожиданно позвонил Володька. Олег уже подумал, что всё отменяется, но Володька, поздравив, как бы невзначай спросил, один ли Олег, ждёт ли его и, получив утвердительные ответы, отрубил: «Жди, скоро будем». Из чего Олег вывел, что Володька явится не один, а со Светкой.

Около двух он не выдержал и набрал Ольгин номер.

— Да? — голос Ольгиной мамы был ему уже хорошо знаком. — Ольгу? Она ушла. Нет, когда будет, не сказала. А что ей передать? Ничего?

Олег шмякнул трубку об аппарат. «Ну и чёрт с нею, тоже мне, девочка-ромашка. Не хочешь — не нужно, сейчас Володька приедет, посидим, потом что-нибудь придумаем», — подумал он. Но тут представил Ольгу, сидящей за учительским столом со стопкою тетрадей: голова склонена, чёлка падает на глаза, а рука с красной ручкой бегает по строчкам; он видел её балансирующей на качающейся парте возле портрета Архимеда: одна рука с тряпкою приподнята над головою, ну прямо «Девочка на шаре»; он видел её рядом с собою в сентябрьском парке: карие глаза внимательно, с неподдельным интересом глядят на него, он видел её…

«Вовка пришёл», — подумал он, услыхав трель звонка и открывая дверь. На пороге, впереди улыбающегося Вовки, стояла Ольга.