В глубине стекла

Глава 12

Придя из города в номер отеля, несмотря на желание повалиться на кровать, Ольга и Вика принялись разглядывать свои покупки.

— Фу, — Вика вытянула губы трубочкой. — Вроде бы покупали, покупали, а так ничего толком и не купили. Эту серебряную Нефертити я маме подарю, я всё равно серебро носить не люблю. Отцу — футболку, — она показала на скалящуюся акульей пастью майку. — Это на работе раздам, — кучка гипсовых скарабеев, закладок из фальшивого папируса, блокнотиков с древнеегипетскими божествами на обложках сиротливо покоилась на краю кровати. — Слушай, кучу денег истратила, а себе я ничего не купила!

Ольга с удивлением разглядывала горку своих, очень похожих на Викины, покупок.

— И зачем я это всё накупила? Ну кошечку эту я в сервант поставлю, календарь в классе повешу, а юбку, — Ольга ещё раз развернула свою пестрящую тропическими рыбками покупку, — её только на пляж надевать!

— Ладно, разберёмся, — Вика сгребла свои покупки в пакет и бросила на полку, — зато удовольствие, обалдеть! Я давно так душевно по магазинам не ходила! Ужинать идём?

— Идём!

— Слушай, — говорила Вика, ковыряя вилкой салат, — они тут что, одной травой питаются? Я им что, травоядное? На завтрак трава, на обед трава, на ужин трава, я чувствую, что неуклонно превращаюсь в корову.

— Тебе же вчера нравилось.

— Мне и сейчас нравится, но как-то настораживает. Завтра у нас какое число? Четвёртое? А мы на экскурсию в Луксор пятого едем? Ау! Оля! Ты где?! — окликнула она сидящую с совершенно отрешённым видом подругу. — Очнись!

— Что? — нехотя откликнулась Ольга. — Да, завтра четвёртое, четвёртое ноября.

После Дня учителя Ольга ходила сама не своя. Она никак не могла понять, почему так переживает. Ну переспала с милым мальчиком, а молодые мужчины ей все казались мальчиками. В первый раз, что ли? Всё было прекрасно. Всем хорошо, чего переживать, о чём задумываться?

Но уже на следующее утро ей вдруг стало стыдно за то, что она так легко и даже охотно пошла с ним на близость.

«Что он обо мне подумал? — размышляла она, сидя в кресле. — Что меня достаточно пальцем поманить?» Она опять, как тогда, в парке, почувствовала непонятное раздражение по отношению к Олегу. «Ишь, устроился, — думала она, — Татьяну ему привели, я сама прибежала… Казанова!» Услышав звонок телефона, испуганно прокричала: «Мама, меня нет дома!» Но, услышав материнское «Её нет дома… будет поздно… не знаю…», тут же спросила «Кто?». Так и не поняв, кто звонил, проболталась весь оставшийся день по квартире, ожидая звонка и боясь его. Но звонков больше не было.

Наутро пришла в школу злая, невыспавшаяся, зашипела на сунувшегося к ней Олега дикой кошкой, наставила двоек и виноватым, и правым, а сама всё ждала, когда же он подойдёт снова. Но он не подошёл. После уроков она стояла у окна класса и ждала его прихода, она почему-то была уверена, что он зайдёт. Но увидала его спускающимся со школьного крыльца и тихо расплакалась, судорожно глотая слёзы и всхлипывания, чтобы никто не услышал. Вечером он тоже не позвонил, а на следующий день, на переменке, как-то мимоходом, стал вдруг подбивать клинья насчёт встречи вечером. Ну она и облила его холодным презрением.

Весь месяц она внушала себе: «Он мне не нужен, не интересен», отшивая Олега с видимым равнодушием и каждый раз раздражаясь, что он так легко отступает. С ненавистью поглядывала на встречавшуюся в школьных коридорах Татьяну, представляя, что вдруг она с ним…

Даже в её отношениях с детьми стала проглядывать какая-то холодная жестокость. Двойки ставила совершенно беспощадно, в случае чего сразу звонила родителям, никакие отговорки не помогали. К ней уже несколько раз обращались дети с вопросом, когда у неё будут дополнительные занятия. Но Ольга, вполне резонно на её взгляд, отвечала, что всё необходимое она объясняет на уроке и не видит смысла повторять то же самое второй раз в своё личное время. Дети смотрели на неё странно. Наконец четверть кончилась, и она ни минуты не сомневаясь, вкатила четыре итоговые двойки, поставив их, правда, карандашом.

В последний день учёбы её попросила зайти к себе Анна Абрамовна.

— Вы знаете, Ольга Ивановна, — начала та, усаживая Ольгу в кресло. — Мне импонирует ваша манера работы: стройность объяснений, чёткость требований, неподкупная принципиальность отметок. В вас чувствуется воля, характер. И те двойки, которые вы собираетесь поставить, безусловно, абсолютно заслужены, но, — она сделала паузу, — но двойки эти вы поставите не ученикам, а себе.

— Почему себе, Анна Абрамовна? Я предъявляю минимальные, вполне посильные для любого ученика требования, и они их не выполняют не потому, что не могут, а потому, что просто не желают ничего делать.

— Знаете, Ольга Ивановна, если бы все ученики выполняли требования, связанные с обучением, нам, учителям, и делать-то ничего не нужно было. Дал задание, проверил, вот и вся работа. В том и состоит искусство настоящего педагога, чтобы подобрать соответствующие каждому ребёнку задания и добиться их выполнения. Если нужно, сажаем ребёнка рядом с собой и вместе с ним работаем. Да и отметки ставить необходимо, исходя не из недостатков, а из достижений ребёнка. Например, не знает он у вас в шестом классе таблицу умножения. Давно должен знать, а не знает. Можно, конечно, ему за это двойки продолжать ставить, только это ничего не изменит. Он их уже столько наполучал, а таблицу так и не выучил. А можно вместе с ним сесть и выучить умножение на два, скажем, и ему за это уже не двойку поставить, а тройку или даже четвёрку. Это его будет стимулировать к дальнейшей учёбе, вот он вам, в конце концов, таблицу и выучит.

— Что же я в одном классе должна одному четвёрку ставить за решение квадратного уравнения, а другому за изучение таблицы умножения?

— У каждого ребёнка, Ольга Ивановна, своя, как сейчас говорят, «траектория развития».

— Но у меня в каждом классе таких траекторий тридцать штук. Не могу же я с одними одно учить, а с другими другое, у меня ведь программа. По-моему, нужно просто объективно оценивать знания и оставлять на второй год тех, кто не хочет учиться.

— В том и состоит искусство педагога, чтобы научить каждого, а не отталкивать от себя ребёнка, передавая его другому учителю, который будет вынужден исправлять ваши педагогические ошибки. Некрасиво перекладывать свою работу на чужие плечи.

— Но я совершенно не собираюсь…

— Ну как же не собираетесь? За одну четверть «два», за вторую, а там и за год. Оставите вы своих двоечников на второй год, в следующем учебном году они придут уже не к вам, а к другому учителю и тому придётся их математике учить.

— Но не могу же я им просто так тройки выставить!

— Конечно же не просто так. Пусть они к вам все каникулы ходят и занимаются, двойки исправляют. Вы ведь их карандашом поставили?

— В каникулы?! Но ведь им в каникулы отдыхать полагается, да и я отдохнуть хотела.

— Они и так всю четверть отдыхали, пускай хотя сейчас поработают, а вы… Это у детей каникулы, а у нас с вами рабочие дни. Уроков у нас, правда, в это время нет, а других дел хватает.

— Да, конечно… — Ольга грустно подумала, что двойками этими она действительно наказала сама себя. Вместо того чтобы отсыпаться, отдыхать, заняться личными делами, ей придется каждый день таскаться в школу и сидеть с этой четвёркой бездельников, не способных или не желающих понять ничего из её объяснений. Если они ничему не научились за четверть, то уж за неделю каникул точно ничему не научатся.

— А может, им тройки поставить? — неуверенно протянула она, поднимая глаза на завуча.

— Нет, так не годится, вы же отметки объявили?

— Да.

— Просто так тройку ставить нельзя. Мы таким образом других расхолаживать будем. Я, конечно, понимаю, что в каникулы работать вам совсем не хочется… Давайте вот как сделаем. Вы с ними поработайте в каникулы как репетитор, а в конце пускай они итоговую контрольную напишут.

— Как это — как репетитор?

— Ну за плату. Я вызову родителей, мне это всё равно сделать нужно, раз у детей двойки, и предложу им оплатить вам индивидуальные занятия с их детьми. Я думаю, по сто рублей с ребёнка за двухчасовое занятие будет достаточно.

— Но это, наверное, неудобно, — вяло возразила Ольга, а в уме уже быстренько подсчитала: «Это же четыреста рублей в день, даже если я позанимаюсь с ними три дня, получится чуть не половина моей зарплаты!»

— Почему неудобно? Вполне удобно. Многие, кстати, и в течение учебного года занимаются с группами отстающих. Но это уже отдельный разговор.

— А если они не напишут?

— Что не напишут?

— Контрольную итоговую. Если снова двойки получат?

— Знаете, Ольга Ивановна, давайте откровенно. То, что у вас есть неуспевающие, я в отчёте для округа не указываю. Если я это укажу, жди после каникул приезда методиста. Вам хочется, чтобы у вас на уроках методист сидел? Вот и мне не хочется, вас жалко. И нервы потреплет основательно и огрехи какие-нибудь обязательно отыщет. Поэтому очень важно и для вас лично, и для школы, чтобы эти дети к началу второй четверти двойки свои исправили и перестали быть неуспевающими. Вы меня понимаете?

— Да, Анна Абрамовна, я вас понимаю. Но вы с родителями поговорите?

— Обязательно. Я скажу, чтобы дети приходили в понедельник к десяти. Подходит?

— Да, конечно.

Ольга вернулась к себе в кабинет, находясь в некоторой задумчивости. Зарплата за сентябрь, которую она получила сразу после Дня учителя, её, мягко говоря, не вдохновила. Несмотря на то что уроков в неделю у неё было много, около тридцати, по пять-шесть в день, сумма в ведомости на зарплату получилась смешная. А так как пенсия у мамы была ещё смешнее, денег, по сути, им хватало только-только квартиру оплатить, да на еду. Еду мама закупала на мелкооптовых рынках, выискивая, что подешевле. Но в последнее время у неё стали и в этом появляться странности. Она, например, могла купить что-нибудь дорогое и абсолютно ненужное, заявляя потом: «Ну, Оля, мне захотелось!» Благодаря такой её последней покупке Ольга уже три дня ходила без копейки, благо, до работы можно было дойти пешком.

Те сто долларов, которые ей подарили на День учителя, позволили купить кое-что из вещей, но они давно кончились. Ольга думала, что зарплата будет сегодня, в пятницу, но завхоз сказала, что поедет за деньгами в понедельник.

— Этой старой корове сегодня просто лень за деньгами тащиться, — зло буркнула Марина Михайловна в ответ на Ольгин вопрос о деньгах. Кабинет географии был рядом, и Ольга иногда заглядывала туда поболтать. Хотя сама Марина Михайловна симпатии ей не внушала, порою хотелось спрятаться от надоевших детей и поговорить с кем-нибудь взрослым.

— Привезёт она их, видите ли, поздно, многие уже домой уйдут, раздать все не сможет, а оставшиеся хранить негде. Врёт всё! Другие завхозы очередь с восьми утра занимают, а сейчас раздают уже. Ей, конечно, деньги не нужны, нахапала! А тут каждую копейку считаешь, каждый день учтён… — на маленьком личике проступили злость и усталость. — От такой жизни впору удавиться!

Удавиться Ольге пока не хотелось, но мысль о деньгах продолжала назойливо вертеться в голове. Теперь, после разговора с Анной Абрамовной, на Ольгиных финансовых горизонтах обозначился явный просвет, и настроение её улучшилось.

«За каникулы я подработаю, — несколько возбуждённо думала она, — а там Анечка что-то говорила про дополнительные занятия. Это же, если каждый месяц по столько подрабатывать…»

В этот момент в класс зашел Вовка.

— Ольга Ивановна, спасай! — увидав, что в классе никого нет, Володька по-шутовски преклонил колено перед Ольгой и, словно в мольбе, протянул к ней руки.

— Ну что вы, сударь, встаньте, — Ольга моментально подхватила игру, — Вы не ошибаетесь? В силах ли хрупкая женщина спасти могучего, отважного мужчину?!

— В твоих руках счастье, судьба, а может, и сама жизнь трёх очень симпатичных людей! — Володька всё же поднялся с колен (а вдруг кто войдёт?), но продолжал молитвенно простирать к ней руки.

— Сразу трёх?

— Сразу трёх!

— И?

— Скажи «да», и ты будешь для меня всегда образцом мудрости и милосердия!

— Что — да?

— Просто «да», и никаких больше вопросов!

— Не могу же я согласиться, не зная, на что. Мало ли что ты от меня потребуешь?! С вами, мужчинами, ухо востро держать нужно!

— Оля! — В Володькином голосе появились устало-осуждающие нотки то ли отца, то ли старшего брата, общающегося с глупой девчонкой. — Неужели ты могла заподозрить меня в чём-то неприличном, меня, который встретил тебя здесь, который тебя холил и лелеял…

— Ой-ой-ой! Какие мы хорошие!

— Ну, Оленька! — В его взгляде было столько мольбы и собачей преданности, что устоять было невозможно.

— Ладно, доверяюсь вашей чести, сударь!

— Что — ладно?

— Да! Да! Не морочь мне голову, говори, что нужно, раз пообещала, то сделаю.

— Отлично, завтра встречаемся в половину второго. Одежда — парадная, идём на день рождения.

— К кому?

— Завтра и узнаешь.

— Володь, прекрати, я же сказала «да», значит, пойду всё равно, но я должна знать к кому.

— Оля, завтра Олегу исполняется двадцать пять, мы идём к нему, — Володька посмотрел на Ольгу с некоторой неуверенностью: согласиться-то она согласилась, но женщина есть женщина, заявит сейчас, что никуда не пойдёт, и поди, попробуй её уломать снова.

Ольга с полминуты молчала.

— А почему он сам не приглашает?

— Слушай, Оль, я не знаю, что там у вас и как, но если Олежка тебя чем обидел, то это не по злому умыслу, а по бестолковости своей. Могу только сказать, что он хочет видеть тебя и только тебя. И помни — ты обещала!

— Хорошо, — ответила Ольга после небольшой паузы.