В глубине стекла

Глава 19

С ровным, убаюкивающим гулом, чуть покачиваясь, автобус шёл по шоссе среди каменистой безжизненной пустыни. Собственно не один автобус, а длинный, теряющийся за поворотом шоссе караван нёсся сквозь равнодушную Аравийскую пустыню. Тысячи лет по здешним тропам двигались караваны верблюдов, гружённых тяжёлой поклажей, в сопровождении вооружённых копьями и саблями гарцующих всадников. Теперь это были автобусы с туристами, окружённые автоматчиками на джипах. Пустыни было всё равно, она будто дремала, дыша испепеляющим зноем и смертью, а люди, страшась её, неслись всё скорее и скорее туда, на запад, к дарующему воду, а, значит, и жизнь, Нилу.

Ольга сидела у окна, с завистью поглядывая на сладко посапывающую Викулю. Они ехали в Луксор, Древнюю столицу Египта. Автобус отправлялся от отеля в пять часов утра, так что поспать ночью почти не удалось. Потом долго собиралась колонна, ждали охрану. Ольгу несколько удивили столь серьёзные меры безопасности. «Видимо, не всё так здорово в этом курортном раю», — думала она. Экскурсовод на ломаном русском поболтал немного об Аравийской пустыне, которую они пересекали, и посоветовал отдохнуть. Но Ольге не спалось. Вчера днём, поревев в номере, она успокоилась и, взяв толстый том Агаты Кристи, прихваченный ею на всякий случай из дома, ушла в самый дальний уголок пляжа, где и провалялась до вечера, погрузившись в запутанные и не всегда понятные проблемы английского общества. «Зажрались», — сделала она для себя вывод, закрывая книгу, когда уже начало смеркаться. Придя в номер, она обнаружила там спящую Вику, которая, проснувшись, моментально начала кричать по поводу ключа от их номера. Они немного поскандалили, потом помирились и пошли ужинать. За ужином Вика поведала о своих приключениях, об Олеге, и они, в очередной раз, придя к выводу, что «все мужики — козлы», решили найти Олега и поблагодарить его. Побродив по отелю и барам, Олега они не нашли, обнаружили, правда, Саню с Вовчиком, но те клеили новых девиц и их не заметили. Вика предложила узнать номер Олега, но Ольга категорически отказалась, они снова немного поругались, снова помирились и отправились спать, так как вставать нужно было в четыре часа утра. Но выспавшаяся днём Викуля уснуть не могла, пристала с разговорами и только к часу ночи вконец озверевшая Ольга решительно выключила бра, сказав, что ещё одно слово и Вика — труп. Поспать удалось часа три. И вот теперь Вика сладко посапывала, а у Ольги сна не было ни в одном глазу.

«Ладно, — думала она, — потом высплюсь. Разве я сюда спать приехала? Сколько мне эта поездка стоила труда и нервов! А ведь я всего во второй раз отдыхать куда-то поехала. В первый раз три года назад в пансионат, на зимние каникулы. А с тех пор не до поездок было».

Тогда, вернувшись из пансионата, она испытывала странную раздвоенность чувств, как будто поездка в чём-то превзошла её ожидания, а в чём-то не оправдала. За эти десять дней она испытала совершенно новое для неё чувство: она ощутила себя не отдельной самодостаточной личностью, но частью чего-то большего, главенствующей и подчинённой одновременно. Она вдруг мысленно перестала отделять себя от Олега, сменив привычные «я» и «мне» на новые «мы» и «нам». Взрывы страсти, бросавшие их в объятия друг друга, сменились ровным жарким огнём желания. Она вдруг ясно ощутила себя главной в их тандеме, и ей даже стало казаться, что Олег говорит и ведёт себя словно подросток, требующий материнской опеки, и именно её обязанность по-взрослому, ласково и твёрдо направлять его в нужное русло. Легко добиваясь послушания Олега в бытовых мелочах, она вдруг решила, что так же легко сможет руководить им во всех его поступках.

Но когда поездка подошла к концу, она вдруг отчётливо поняла, что ничего, собственно, не изменилось, что единение было иллюзорным, что, вернувшись домой, она снова окажется сама по себе, тет-а-тет со своими проблемами. Она попыталась объясниться с Олегом, но тот легко и твёрдо ушёл от разговора на эту тему.

Третья четверть началась тяжело. Январь выдался пасмурным. Куцые, словно ответы двоечника, дни проходили быстро, незаметно, не оставляя в памяти ничего, за что можно зацепиться. Утром за окном было темно, по дороге в школу — темно, весь первый урок за окном чернела ночь, на втором уроке рассветало, но как-то неуверенно, будто день всё ещё сомневался, начинаться ему или не стоит. Какое-то время было светло, но солнце так и не прорывалось через перины облаков и свет в классе горел весь день. Часам к четырём мрак наваливался снова, и по дороге домой Ольга частенько сомневалась, был ли день вообще.

Дела навалились сразу все, стаей, как хулиганы в тёмном переулке. Снова начала чудить мать, она захотела опять распоряжаться своей пенсией, но Ольга, наученная горьким опытом, решительно воспротивилась и, твёрдо выдержав пару скандалов, сохранила за собою абсолютное право решать финансовые вопросы. Мать, обидевшись, почти перестала разговаривать, только день и ночь смотрела телевизор, впрочем, Ольгу это устраивало. Нужно было отдавать долги. Сделать это из зарплаты было проблематично, и она решила, по совету Анны Абрамовны, организовать дополнительные занятия. Но ничего не вышло. Когда она объявила день и время занятий, не пришел никто. Она сидела одна в классе и всё ждала, когда в дверь заглянула Татьяна Ивановна, словесник.

— Что, Оля, всё сидишь? Смотри, так вся молодость пройдёт, оглянуться не успеешь.

Отношения Ольги и Татьяны дружбою назвать было нельзя, но, оказавшись среди учителей в группе «молодёжь», куда школьные аборигены уверенно заносили всех до сорока лет, они испытывали некую взаимную симпатию и наедине даже переходили на «ты». Правда, первое время после празднования Дня учителя они относились друг к другу настороженно, с лёгким недоверием, но потом сблизились. Связывало их ещё и то, что Татьяна вела русский и литературу в Ольгином 6 «В».

— Да вот, назначила дополнительные, а никто не пришёл.

— Четверть только началась, какие тут дополнительные. Вот нахватают двоек, тогда и пойдут.

— Я хотела заранее, пока не нахватали, мне Анна Абрамовна посоветовала. К тебе ведь ходят.

— А, ты про эти дополнительные. Тогда ты не с того начала. У меня группы уже сложившиеся, они знают, что пропускать себе дороже выйдет. Быстро родителям позвоню, да и на уроке спуску не дам. Я же с ними на этих занятиях разбираю то, что потом спрашивать буду. Вот они и ходят. А ты сказала, кто из них должен обязательно прийти?

— Нет, как-то неудобно, это же за деньги. Я сказала, чтобы приходили, кто может, кому нужно.

— Ну ты даёшь! Так к тебе никто не придет. Ты в каких объявила, в шестых?

— Нет, в девятых. Им нужнее, у них экзамены.

— Девятым вообще ничего не нужно. Учиться за хорошие отметки им давно не интересно, а то, что им знания в жизни понадобятся, они ещё не поняли. Это в одиннадцатом доходит, и то не до всех. Так что не надейся, что они будут учиться за совесть. Остаётся заставить их учиться за страх. Правда, испугать их уже сложно, они за девять лет нас давно раскусили и знают, что ничего-то мы им не сделаем: ни на второй год не оставим, ни двойку за четверть не вкатим, ни из школы не выгоним. И нас они побаиваются только потому, что мы родителям настучать можем. Это, если родители нормальные, а если нет… Тебе надо было сначала с родителями переговорить, объяснить им, что по математике может двойка выйти, что знания слабенькие, что требуется индивидуальная подготовка, дополнительные занятия. А потом просто подождать, пока они попросят тебя со своим оболтусом позаниматься.

— Но с такими нужно с каждым индивидуально заниматься.

— Нет, почему, наберёшь три-четыре человека и сажай их вместе. Индивидуально — это дороговато. Понимаешь, меньше чем за пять долларов в час заниматься смысла нет, а лучше и больше, но столько платить далеко не все родители согласятся. Они сейчас, конечно, боятся, что их ребёнка в десятый класс не возьмут, мы их этим пугаем всё время, но им проще напрямую с Тамарой договориться, чем с каждым учителем в отдельности. Дешевле выйдет, да и надёжнее. Но если занятия будут стоить недорого, то почему бы и нет? Будешь с них в группе рублей по пятьдесят за занятие брать, большинство согласится. Но начинать не с детей нужно, а с родителей.

— Неудобно как-то навязываться, я вроде бы и так должна их учить.

— А ты что, не учишь, что ли? Ты на уроках выкладываешься? Выкладываешься! Да за ту зарплату, что тебе платят, ты вдесятеро отдаёшь!

— Может, я просто не умею?

— Чего-то не умеешь, конечно, только не в этом дело. В последнее время вообще ерунда какая-то началась. «Учителя должны найти подход к каждому, каждого заинтересовать, мотивировать на учёбу…», бред какой-то. Мы всё должны, а они ничего не должны. Их самостоятельной работе учить нужно, приучать к этому с детства, а мы безделье культивируем. Перегружены они! Домашние задания им большие не задай! Да им пахать нужно! Тогда и эффект будет! А они уроки, в лучшем случае, отсидят и считают, что больше от них ничего не требуется. Да ещё удивляются, что отметки плохие! В общем, я считаю так: я на уроках всё, что нужно им, даю, а если они к самостоятельной работе не привыкли, это не мои проблемы. Пусть родители гувернантку ищут, чтобы с ними домашние задания выполняла, или сами попробуют. В крайнем случае, могу и я немного повозиться, но это за отдельную плату. За успеваемость с меня три шкуры дерут, тройки поставить всё равно придётся, а так хоть какая польза и им, и мне. Скажешь нет?!

— Вообще-то, конечно…

— Вот именно. Ты сейчас зря не сиди, всё равно никого не будет, а вот на следующей неделе, когда будут родительские собрания в девятых классах, не поленись, останься и перед родителями выступи. И посерьёзнее так, постарайся страху нагнать, а потом просто подожди немного в учительской, они сами подойдут.

— Спасибо, Таня, я так и сделаю.

— Вот-вот, так и сделай. Слушай, я к тебе вот зачем зашла. У тебя в классе среди родителей зубного врача нет?

— Не помню, а что?

— Зуб у меня, вот что. Пломба выскочила. Знаешь, сколько сейчас стоит пломбу поставить?

— Но ведь в поликлинике бесплатно?!

— В поликлинике рассверлят дыру и залепят такой дрянью, которая через неделю выскочит. Да и находишься в поликлинику: пока запишешься к стоматологу, пока он примет. Чтобы бесплатно хорошо сделали, всё равно платить нужно. У меня раньше была родительница, но они переехали, хорошая была, и меня лечила, и сынулю. А теперь не знаю, что делать.

— Я так не помню, сейчас посмотрю.

Ольга полистала ежедневник.

— Смотри-ка, есть!

— Это чья родительница? Ну-ка, дай взглянуть. Ага! Ну это вообще не проблема. Дай-ка я телефон запишу. Вот и чудненько. Спасибо тебе, я пошла, да и ты собирайся.

И Татьяна скрылась за дверью.

Ольга, посидев минуту, решила, что действительно пора домой, но сначала нужно зайти за Олегом. У него полным ходом шла репетиция. В феврале назначили декаду английского языка. Такие предметные декады шли почти весь учебный год. Учителя проводили с детьми различные мероприятия: викторины, КВН — кто во что горазд. Декаду английского языка организовывала Анна Абрамовна, причём с большим размахом. Был задуман концерт с декламацией стихов, исполнением песен и даже сценки из английских пьес. Олег репетировал в актовом зале сценку из «Пигмалиона» Бернарда Шоу. Неутомимая Элизабет Дулитл яростно размахивала руками, невообразимо коверкая английские слова, профессор Хиггинс язвил, полковник Пикеринг важно надувал щёки. Олег, как заправский режиссёр, руководил действом. Ольга тихонько встала в сторонке и не столько наблюдала за репетицией, тем более что английский она знала слабо, сколько смотрела на Олега, его коренастую фигуру, растрёпанные тёмно-русые волосы, движения сильных рук. Она отчётливо, с истомой в груди, почувствовала их сладкую властную тяжесть на своих плечах и, кажется, даже уловила знакомый запах его тела. Ей до слёз захотелось оказаться снова вдвоём с ним в их маленьком уютном номере. Нет, в квартире Олега тоже было неплохо, но в ней она чувствовала себя гостьей, временно допущенной в мир чужих вещей, пока настоящая хозяйка отсутствует, а вот комната в пансионате была их, и только их.

Сценка закончилась, и ребята собрались вокруг учителя. Прямо напротив Олега стояла девушка, игравшая Элизу.

«Это же Малышева, Таня, кажется, — подумала Ольга, — Олег мне о ней говорил».

— Ну как, Олег Дмитриевич! Ну как?

— Хорошо, Танечка, хорошо, — Олег автоматическим жестом ласково погладил девушку по плечу. — Правда, хорошо!

— Нет, вам правда понравилось?! — Глаза девушки возбуждённо сверкали, грудь поднималась от частого дыхания. Она смотрела Олегу в глаза и, казалось, медленными шажками приближалась к нему, готовая по первому знаку броситься на шею.

«Господи, да она же влюблена в него!» — подумала Ольга, почувствовав лёгкий укол ревности.

— Хорошо, но… — Олег как бы останавливающим жестом выставил перед собою ладонь, — но есть и недочёты, — и он начал разбирать в деталях только что сыгранную сценку. Пока он говорил, Таня смотрела на него неотрывно, чуть шевеля губами, словно повторяя про себя его слова и согласно кивая головой.

— Вот так, — подвёл итог Олег. — А теперь давайте в последний раз, с учётом замечаний. И реплики говорите не друг другу, а в зал, громче, а то вас никто не услышит.

Пока дети поднимались на сцену, Ольга подошла к Олегу.

— А, это ты, — Олег, казалось, вовсе не обрадовался её появлению. — Погоди, сейчас ещё разок сценку прогоним… Так! Все по местам! Приготовились! Начали! Пошла Элиза!

Вышедшая на сцену Малышева увидала стоящую рядом с Олегом Ольгу, покраснела, сбилась и невнятно замямлила текст.

— Стоп! Стоп! Что с тобою, Танюша? Чётче! Эмоциональней! Пойми, Элиза уже влюблена в Хиггинса, только не отдаёт себе в этом отчёта. Ей бы хотелось, чтобы он увидел в ней красивую, желанную девушку, а он относится к ней, как к бестолковой ученице, да ещё деспотически считает чуть ли не своей собственностью, чем-то вроде ночных туфель, её это бесит. Давайте сначала!

Малышева кивнула и ушла за кулису. Спустя минуту она снова появилась на сцене, сверкнула глазами и с неподдельной яростью в голосе начала произносить текст.

— Нет, какая молодец, как она здорово играет, — шепнул Олег.

— Да, — произнесла Ольга вслух, а про себя подумала: «Она не играет».

Когда репетиция закончилась, они с Олегом вместе вышли из школы и на несколько секунд замерли на крыльце. Днём шёл снег. Он прикрыл белыми, невесомыми на вид хлопьями ледяные тропинки, опушил столбы, провода, деревья, загадочно мерцал в свете фонарей.

— Ой, как здорово! — Ольга медленно втянула в себя свежий, приправленный лёгким морозцем воздух, словно это был аромат благовоний. — Снегом пахнет! Ты знаешь, я с детства говорила, что у снега есть запах, а мне почему-то не верили, говорили, что я фантазирую. Но ведь у него есть запах? Правда?

— А? Да, наверное. Ты домой? Может, ко мне?

— Олег, ты же понимаешь. Мне всё равно домой бежать придётся. Я же завтра не высплюсь, буду как варёная курица. И дел много. Давай подождём до пятницы.

— Давай до пятницы.

— А может, по парку немного погуляем, как тогда, осенью? А то я на улице совсем не бываю. Всё бегом, бегом.

— Пошли, — отозвался Олег без особого энтузиазма и поднял капюшон куртки.

Некоторое время они шли молча, поскрипывая лежащим под ногами молодым снежком. Частые мелкие шажки Ольги и широкие редкие Олега сливались в одну мелодию, словно отсчитывали ритм вальса. «Раз» — широко шагал Олег, «Два, три» — подхватывала Ольга. «Раз, два, три. Раз, два, три»… Ольга улыбнулась, уловив знакомую мелодию, и даже замурлыкала про себя: «Ночь коротка, спят облака…» Ей хотелось прижаться к Олегу, хотелось повспоминать тот вечер, тот День учителя, но она ощущала, что мыслями он далеко.

— Знаешь, Оля, у нас удивительно талантливые дети, я сейчас это хорошо понимаю, и мы очень мало с ними работаем.

— Почему мало? — Ольга удивлённо и немного обиженно взглянула на Олега. Ей вовсе не хотелось говорить о надоевшей работе, хотелось совсем других слов, и было обидно, что даже сейчас, когда они одни на пустынных аллеях парка, он думает и говорит не о ней, не об их отношениях, а о школе. «Господи! — подумала она. — Что же это за работа такая, ни днём ни ночью не отпускает. Весь день на работе о детях, ночью школа снится, и даже сейчас…» Времени уже вон сколько, а мы только-только из школы вышли!

— Я не об этом. Уроки дополнительные, это всё хорошо, но не это главное. Вернее, главное не только это. В детях столько талантов заложено, что их только развивать да развивать. Они к нам тянутся, а мы им всё про учёбу, про двойки… Я сейчас, когда с ними репетировать начал, просто поразился, как их это увлекает, захватывает, готовы до ночи со мной сидеть. А схватывают как легко! Хотя материал сложный, совсем не школьного уровня. А Малышева — просто чудо!

— Она в тебя влюблена.

— Брось, она ещё ребёнок.

— Ребёнок? Ей уже лет шестнадцать.

— А мне двадцать шесть!

— Самое то.

— Прекрати, Оль, ты что, ревнуешь?

— Немного.

Олег остановился, повернул к себе Ольгу, притянул за плечи и благодарно поцеловал в пахнущие свежим морозцем губы.

— Глупая, мне, кроме тебя, никто не нужен.

— Да-а-а, верь вам, — делая обиженный вид, ворчливо протянула Ольга, радуясь в душе его словам.

Они прошли ещё немного молча, прижавшись друг к другу, как вдруг Олег заговорил снова, словно продолжая спор с незримым собеседником.

— Нет, правда, они к нам тянутся, а мы их отталкиваем. С родителями обо всём не поговоришь. Им старший товарищ нужен, который и совет умный дать может, и мораль читать не станет. А у нас… Сплошные пожилые тётки, замученные жизнью и своими личными проблемами. Ну проведут классный час, ну за двойки поругают, ну раз в год сводят куда-нибудь, в музей, например. Не все, конечно, но — большинство. Какие из них старшие товарищи? Так, тёти да бабушки, которых слушают вполуха: «Бухти, мол, всё равно не отвяжешься». Им пример нужен, с которого они себя лепить будут, а у нас… Парням, тем вообще тоска. Дома мать, в школе бабы, вот они и берут за образец героев из сериалов. Нормальных людей и не видят. Да и тётки наши пример подают — закачаешься. Знаешь, что придумали? Обязательные платные дополнительные! Я тут стал репетицию назначать, а мне говорят: «Нет, в это время мы не можем, у нас дополнительные по русскому». Вы что же, спрашиваю, всем классом ходите? Почти всем, отвечают, тридцать рублей за занятие, раз в неделю. А все-то почему? Что, весь класс безграмотный? Попробуй к ней не приди, говорят, она тебя на уроках так потом достанет, что сто раз пожалеешь! Я понимаю, репетиторство всегда было. И я этим занимаюсь. Но это дополнительно, вне школы, дома, с чужим учеником. И работа тут не с группой, а один на один, и темп занятий другой, и нагрузка, и ответственность на тебе за результат. Либо ты его к экзаменам готовишь, либо из двоек вытягиваешь, в общем, результат должен быть. И оплата, соответственно. Но вот так?! Добровольно-принудительно, весь класс… И деньги какие-то нищенские. Тридцатки эти с детей собирать, будто на паперти стоять… Хотя тридцать человек, по тридцать рублей, да ещё каждую неделю, вполне приличная сумма набегает. Только ведь не за работу.

— А кто у них ведёт?

— Татьяна Ивановна.

— Ну, Олег, ей ведь тяжело одной с ребёнком, а зарплата, сам знаешь какая.

— Знаю, у самого такая же.

— Тебе проще, тебе (она запнулась, хотела сказать, что ему помогают родители, но отчего-то не решилась), а ты — мужчина.

— При чём тут это! Надо подработать, так подрабатывай честно. А так, детей трясти… Должно же у человека быть достоинство! Должен же он себя уважать, в конце концов, тем более учитель! Если учитель сам себя не уважает, дети его тоже уважать не будут. Слушаться, бояться, может, и будут, а вот уважать — нет! И потом, как можно со своими же учениками за деньги заниматься?! Как потом, на уроках, с ними работать? Как отметки ставить? Высокую поставишь, скажут — купили, низкую — мало заплатили. В общем, от этого всего какой-то продажностью попахивает. И знаешь, я не удивляюсь, что Татьяна с мужем не ужилась. Женщин за достоинство ценят, а не за готовность продаться, да и неразборчивость в средствах её привлекательнее не делает.

Обычно Ольга спокойно слушала рассуждения Олега, чуть усмехаясь про себя над их самоуверенной праведностью, словно взрослый, умудрённый опытом человек, снисходительно слушающий рассуждения подростка о смысле жизни, не соглашаясь, но и не споря, понимая, что только личный опыт сможет убедить его в обратном. Но от последних слов Олега ей стало больно. Уж слишком безапелляционно они звучали. «Тоже мне, святоша нашёлся, — неожиданно зло подумала она. — Что ты в жизни-то понимаешь, тебя бы на наше место». Она уже объединяла себя с Татьяной и даже отстранилась от Олега. Раздражало и то, что она чувствовала правоту его несправедливых слов, и от этого делалось ещё обиднее.

— Знаешь, ты, может, в чём-то и прав, но и не прав. Мы что, мало работаем? У меня с сентября времени свободного совсем не остаётся. Утром вскочила и бегом на работу. Весь день уроки, дети, потом тетрадки, и так часов до пяти. Пообедать некогда, в туалет забежать и то времени не хватает. Домой приду, к урокам на завтра готовиться нужно. Обед приготовить, прибраться, постирать, погладить… Мне и ночью школа снится. До позднего вечера дети звонят, родители. Я на работе, считай, круглые сутки. С тобой встретимся, и то о школе. Я понимаю — работа такая, я понимаю, педагог — не профессия, а образ жизни, но почему тогда мне за мою работу копейки платят?! Может, эта работа никому не нужна? Нет, вроде нужна. «Вам доверяют самое дорогое на свете — детей», — передразнила она кого-то. Что же нас тогда ценят, как, — она запнулась, — дворнику и то больше платят. У меня мать хотя бы пенсию получает, а Татьяне каково?

— Всё равно, — Олег упрямо мотнул головой, — нельзя так. Она же в глазах детей шкурничество в норму жизни возводит, а потом мы удивляемся, отчего вокруг поголовное взяточничество. Мне тут один одиннадцатиклассник выдал. Он у меня нулевой, но я ему тройки рисую. Спрашиваю его как-то: «Ну и куда ты с такими знаниями?» «В милицию пойду работать, деньги зарабатывать», — отвечает. «Там же зарплата маленькая!» «Да бросьте вы, Олег Дмитриевич! Кто же там на зарплату живёт! У них у всех вон тачки какие крутые! Не на зарплату же купили!» А что он ещё скажет, если из него самого даже в школе деньги тянут. Нет, учитель, как бы ему тяжело ни было, опускаться права не имеет. Не можешь работать — уходи! Низкая зарплата, конечно, безобразие, но это не оправдание.

— Уходи? А куда уходи, если это твоя профессия? И потом, все учителя разбегутся, кто в школе останется?

— Ну, работу найти можно, было бы желание. А что все учителя разбегутся… Может, тогда бы и зарплаты нормальными сделали, когда бы увидели, что учителей нет.

— Что же ты не бежишь?

— Ну так сложилось, что мне пока зарплаты хватает… А вообще-то мне просто хочется, чтобы в моей стране была хорошая школа с хорошими учителями. Всего-навсего.

Ольга чувствовала какую-то неправильность в его рассуждениях, но аргументов против найти не могла, поэтому шла рядом чуть отстранённо и обиженно молчала.

— Ладно, — Олег вздохнул и снова взял её под руку, несмотря на слабое сопротивление, — ну её, эту Татьяну, что мы всё о школе да о школе. Слушай, забыл тебе сказать, мои в конце февраля возвращаются.

— Кто? — не сразу поняла Ольга. — Куда?

— Родители. Домой.

Ольга молчала. Да, конечно, она понимала, что родители Олега должны были вернуться. Но так скоро!

— Совсем?

— Да. Говорят, надоело до чёртиков. Домой хочется.

«Домой? — думала Ольга. — А как же я?» За эти месяцы она так привыкла проводить два дня в неделю у Олега, что считала эту квартиру почти своей, лишь косилась иногда на закрытую дверь родительской комнаты, будто ощущая в ней некую скрытую угрозу своему счастью. Будто говорила ей эта дверь: «Вот погоди, настанет час, и я откроюсь!» Ольга старалась об этой двери не думать, она любила бегать по квартире одетой только в рубашку Олега, закатав рукава, сверкая обнажёнными ногами и чуть прикрытой грудью, со смехом отбиваться от его приставаний, чтобы в какой-то момент уступить, сдаться и слиться с ним в общем ритме стонов и вскриков. Любила затевать небольшие уборки, ласково ругаясь за разведенный беспорядок, варить ему суп на всю наделю. В рабочие дни она всё время ждала пятницы, когда они, наконец, останутся только вдвоём и окунутся в иллюзию семейного счастья. Ей нравилось чувствовать себя женой, хозяйкой, призванной любить и заботиться, когда эти любовь и забота дают тебе ощущение бесконечного счастья, пусть даже на один день.

Но теперь… Теперь дверь откроется и в квартире появится женщина, мать Олега, настоящая хозяйка.

— А как же я? — вырвалось у неё непроизвольно.

— А что ты? Познакомишься. Мы же взрослые люди. У меня родители продвинутые, они поймут.

— Что поймут?

— То, что мы имеем право на личную жизнь.

Ольга вдруг ярко представила, как они с Олегом, закрывшись в его комнате, быстро, стараясь не шуметь, живут этой личной жизнью. Как потом она, собираясь уходить, прощается, улавливая в глазах чужой женщины презрительное пренебрежение.

— Нет!

— Что — нет?

— Я не смогу при них к тебе приходить.

— Но почему?

— Не смогу.

— Оля, это глупости. Они у меня хорошие. Я тебя познакомлю…

— И в качестве кого ты меня представишь?

— В качестве моей любимой Ольги.

— Любимой?

— Любимой! Любимой! — неожиданно резко заговорил Олег. — И не нужно вытягивать из меня какие-то слова. Ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю!

Они снова замолчали, теперь уже Олег отстранился от Ольги и шёл как бы сам по себе.

— Что за чёрт! — он взмахнул рукою. — Мы с тобой сегодня только и делаем, что ругаемся. Оля, ты подожди немного, я ещё сам ничего понять не могу. Работа… родители… ты… Подожди.

— Ладно, — Ольга неожиданно легко согласилась. — Пошли домой.

— Я тебя провожу.

— Не нужно, мне же рядом. Вот только из парка выйдем.

Ольга шла домой и чувствовала, как по замёрзшим щекам медленно сползают тёплыми улитками капельки слезинок. Она их быстро смахивала рукой, но они выползали снова и снова, одна за другой, одна за другой.

Автобус продолжало плавно покачивать на волнах дороги. Ольга открыла глаза и, отодвинув шторку, взглянула в окно. Пустыня кончилась. Они въезжали в искрящуюся изумрудной зеленью долину Нила.