В интересах всех фронтов

Тяжелая ошибка

Быстро пролетело бабье лето. Дни стояли еще теплые, во по ночам уже давало о себе знать похолодание. Даже на небольших высотах стали наблюдаться случаи обледенения самолетов. Установленные на них антиобледенители действовали эффективно, но в течение непродолжительного времени. Естественно, все это нужно было учитывать в полетах.

Кроме того, осенью даже при совершенно безоблачной погоде довольно часты туманы, возникающие вследствие резкого выхолаживания воздуха. В полете это не страшно, но при посадке вряд ли можно представить себе что-нибудь опаснее густого тумана.

Нам предстоял очередной вылет, и при подготовке к нему метеоролог сообщил, что по всему маршруту безоблачная погода, но в заключение сказал:

— И тем не менее возможен туман. В котором часу — сказать трудно. Может быть, успеете вернуться.

— Вот это прогноз! — проворчал Арсен. Облачаясь в летное обмундирование, я обдумывал, как бы выиграть время. Взлет рассчитан так, чтобы пролететь пинию фронта с наступлением темноты. Здесь время но сэкономить: когда на земле уже наступает темнота, в воздухе, на высоте полета, еще светло, и самолеты хорошо просматриваются, особенно на фоне зари. Остается одно — как можно точнее выполнить маршрут, чтобы не иметь отклонений и на цель выйти с ходу, а на обратном маршруте прибавить обороты моторам…

— Так, что ли, командир?

— Что так? — спросил Додонов.

— Ты разве не слышал, о чем я говорил?

— По-моему, ты молчал.

— Да, верно. Я сейчас сам с собой обсуждал вопрос, как на всякий случай сэкономить время, и мне казалось, что я разговариваю с тобой. Придется повторить.

— Так и сделаем, — согласился со мной командир, когда я выложил ему свои соображения. — Черт его знает, может быть, он и прав.

— Кто прав?

— Да метеоролог.

Одевшись, мы вышли из землянки. Так как наш самолет должен был взлетать первым, Арсен и Прокофьич уже прогревали моторы. Все было в порядке.

Я предупредил летчиков, что пора выруливать на старт: до взлета оставалось восемь минут.

— Рули, Арсен, — сказал Додонов, — а я пока парашют надену.

Через несколько минут мы уже шли с набором высоты.

С того момента, когда в наушниках прозвучала команда: «Внимание! На взлет!» — мы сразу забыли про туман, потому ли, что было безоблачно, или же оттого, что каждый из нас думал теперь только о выполнении боевого задания.

Условия полета были отличными, и я с ходу точно вышел на цель. Повесив гирлянду светящих бомб для идущих сзади нас самолетов, пошли на второй заход, чтобы сбросить фугасные бомбы. Железнодорожный узел по линии. полета занимал глубину около двухсот метров, и тем не менее только четыре бомбы разорвались между путями, а остальные пошли с перелетом. Одна из них угодила в какое-то малозначащее пристанционное здание, а три бомбы разорвались среди построек.

Сожалел я больше не о том, что не очень-то удачно отбомбился, а о том, что ни на узле, ни среди станционных зданий не возникло пожара, который послужил, бы точкой прицеливания для моих товарищей.

Вырвавшись из зоны зенитного огня и прожекторов, взяли курс домой. Как и всегда, я сделал соответствующие записи в бортовом журнале и, подышав немного чистым кислородом, чтобы быстрее восстановить дыхание (над целью до высоты 6000 метров я работал без кислородной маски), присел отдохнуть.

Заговорил Арсен.

— Командир! Прибавим обороты моторам! Может быть, и вправду туманом аэродром закроет. Садиться на запасном не хочется, дома лучше.

— Давай прибавим, но немного.

Александр всегда жалел моторы, как хороший крестьянин свою лошадь.

Я предложил не снижаться, поскольку ветер был попутно-боковым, и на этой высоте его скорость была на 30–35 километров больше, чем на средних высотах.

Все шло нормально. До конечного пункта маршрута, который находился в 80 километрах к северу от аэродрома, оставалось уже совсем немного. Но вот впереди слева появились на земле какие-то белые пятна, по цвету напоминающие слоистые облака. Посоветовался с летчиками. Пришли к одному выводу: в низинах интенсивно образуется туман. В летнее время туман, который часто возникает к утру в глубоких лощинах и долинах рек, с восходом солнца быстро рассеивается, но осенью, да еще ночью, дело совсем другое.

Через пять-шесть минут полета небольшие пятна стали сливаться в одно.

Мы уже находились над точкой разворота на аэродром, которая была еще не закрыта туманом, но к северу от нее землю уже затянуло серой пеленой. Теперь нетрудно было определить, что туман распространялся с северо-запада.

Немедленно даю радиограмму:

«Нахожусь КПМ (конечный пункт маршрута). Туман. Движение его на юго-восток». Эта радиограмма была передана циркулярно всем самолетам.

Кто же быстрее — самолет или туман?.. Ясно, что самолет, но дело в том, какое расстояние преодолеть самолету, а какое туману.

Мы обогнали туман, он остался позади. Но как последним бомбардировщикам? Все другие аэродромы по направлению их полета уже закрыло.

Штурман Михаил Булла, идущий сзади вас, открытым текстом радировал: «Торопитесь! Туман».

И все торопились. Наиболее опытные штурманы срезали маршрут, разворачивались, не заходя на заданные пункты, нарушали установленный режим полетов, пересекая запретные для полетов зоны.

Мы благополучно произвели посадку, зарулили на стоянку в глубине аэродрома и стали следить за посадкой остальных самолетов. Никогда еще они не садились так плотно, один за другим, как сегодня. В то время как один самолет еще бежал по бетонированной полосе, следующий летчик уже выравнивал на посадке свою машину.

Но вот полоса тумана появилась уже на северо-западной окраине аэродрома, на мгновение остановилась, будто для того, чтобы, собрав силы, одним скачком закрыть весь аэродром. Самолеты же все садились и садились. Теперь они, коснувшись еще открытой части полосы, пробег заканчивали в тумане.

Всегда ослепительно-яркий луч посадочных прожекторов стал каким-то желтовато-красным: туман съедал свет.

Скорее… Скорее!..

Как будто уже сели все. Аэродром закрыло полностью. Но прожекторы не выключают. Видимо, кого-то все-таки нет. Вдруг слышим все усиливающийся звук моторов. Улавливаем — моторы работают на максимальных оборотах.

— Кто бы это? — спросил Арсен.

— Кто бы ни был, сесть ему будет трудновато. Если не сказать больше…

Самолет проплыл над нами и ушел от аэродрома, чтобы зайти на посадку с обратным курсом.

Опять слышно его приближение. С каждой секундой он все ближе и ближе. Включены фары, хотя они теперь ничего не освещали, а давали лишь тусклые полосы желтого цвета в пелене тумана. По звуку моторов можно было определить, что летчик убрал газ и самолет начал планирование. Самолет уже над посадочными прожекторами на высоте 5–6 метров. Кажется, все правильно, можно садиться, но моторы вдруг заревели, и самолет с набором высоты ушел на второй круг.

Снова заход на посадку, планирование… Самолета не видно в тумане. Моторы как будто выключены. Кажется, сел. Но в это время раздался сильнейший треск и скрежет металла. Стальная машина коснулась земли, пробежала несколько сот метров и на скорости около восьмидесяти километров в час наскочила на стоявший на его пути самолет…

Через несколько минут мы узнали, что сел один из лучших летчиков полка — Владимир Пономаренко. Он производил посадку по пятну посадочных прожекторов, но сел под небольшим углом к полосе и наскочил на другой самолет. Оба самолета разбиты. Четверо тяжело ранены, Владимир и еще несколько членов экипажа ранены легко.

В нашей комнате в этот вечер было тихо. Каждый про себя думал о случившемся. Виноват ли Владимир? Если виноват, то в чем… На душе было тяжело.

Ночь Владимир провел в санитарной части. Несмотря на физическую и нервную усталость, он не сомкнул глаз, курил и думал об одном — как все это произошло. Подробности ему не были известны. Он знал только, что оба самолета разбиты, что есть тяжелораненые, но сколько пострадавших, кто конкретно — не знал.

Теперь он пытался восстановить в памяти обстоятельства, при которых производилась посадка. Только все детали вытеснялись конечным результатом. А вспомнить все необходимо было именно сейчас, так как утром предстояли объяснения…

Когда медицинская сестра обратилась к Владимиру с вопросом, не нужно ли ему чего-нибудь, ответил не сразу. Сидя на койке, долго смотрел на нее непонимающими глазами. Потом, медленно покачав головой, произнес:

— Мне ничего не нужно и ничего не потребуется, — и, помолчав, немного, добавил: — Ложитесь-ка, сестра, спать.

Владимир поднялся, прошелся несколько раз по комнате, почувствовав сильную боль в висках, лег в кровать. Пролежав минуты две-три, снова поднялся и в первый раз обратился к сестре:

— Скажите, сестра, убитые есть?

Сестра ответила, что ей ничего не известно. Владимир опять лег, но заснуть так и не смог.

— С утра каждый из над делал попытки повидаться с Владимиром, поговорить с ним, успокоить. Но сделать это никому не удалось: весь день Владимир был занят письменными и устными объяснениями. Теперь он полностью восстановил обстоятельства катастрофы.

Случилось это так. Когда бомбардировщик Владимира Пономаренко заходил на посадку, со всех самолетов, находившихся на стоянках аэродрома, пускали ракеты, чтобы облегчить Владимиру ориентировку. Эти ракеты разрывались уже над туманом и тем самым как бы окаймляли границы аэродрома. Однако такая неорганизованная помощь, как будет ясно из дальнейшего, таила в себе большую опасность. В то время когда самолет Пономаренко планировал, находясь уже на высоте пяти-шести метров, справа по курсу в воздух поднялась серия красных ракет. Ясно было одно — справа препятствие. Так подумал бы любой летчик, такой вывод сделал и Владимир. Поэтому он инстинктивно нажал левой ногой на педаль, изменив направление посадки на десять — двенадцать градусов. Владимир понимал, что это обстоятельство ни в коей мере не может служить оправданием. Раз управление самолетом находилось в его руках, значит, виноват он, командир корабля, а уж степень его вины пусть определяют другие.

На вопрос, как он был обязан поступить, согласно существующим наставлениям и инструкциям, при закрытии аэродрома туманом, Владимир ответил:

— Я обязан был посадить самолет, возможности для этого были.

— А если были, почему не посадили?

«Есть причина, — подумал Владимир, — но зачем о ней говорить?» Он не сказал ни слова о том, какую роль сыграли неграмотно выпущенные в воздух красные ракеты.

— Чего требует наставление от экипажа?

— Ждать указаний с земли и по израсходовании горючего покинуть самолет с парашютами.

— Почему вы этого не сделали?

— Горючего было мало для того, чтобы ждать, а посадить было можно.

— Почему у вас оставалось мало горючего?

— При подходе к КПМ бортовой техник доложил о том, что горючее расходуется выше нормы. Выяснить причину ему не удалось, он предположил, что где-то повреждена бензомагистраль. Об остатке горючего я приказал передать на землю.

— Радист выполнил ваш приказ?

— Не знаю, доклада не получал. После того как я ушел на второй круг, бортовой техник доложил, что горючего остается мало, сколько именно — не сказал, а я не спросил.

— А почему вы ушли на второй круг?

— Заход на посадку делал, когда еще часть ВПП была видна, а на второй круг ушел потому, что увидел, как по посадочной полосе навстречу движется стартовая техника.

Позже выяснилось, что руководитель полетами решил изменить направление захода на посадку.

Владимир не стал подчеркивать того, что если бы руководитель полетов не принял такого решения, все окончилось бы благополучно. Заход на посадку был отличный, а из-за того, что пришлось идти на второй круг, время было упущено: аэродром закрыло туманом.

— Вы получили с земли приказание не садиться, а ждать распоряжений?

— Да, получил. — И опять не сказал о том, что это приказание он получил уже тогда, когда невозможно было уходить на последующий круг.

Разговор был коротким. Да и о чем можно спрашивать человека, который со всем соглашается, ничего не отрицает и всю вину берет на себя?.. Владимиру объявили предварительное решение: «От полетов отстранить».

Мы уже собирались отправиться за получением очередного боевого задания, когда в комнату вошел Владимир. Он задержался на несколько секунд у порога, как бы раздумывая над чем-то, потом подошел к своей кровати.

— Что, друзья, собираетесь лететь? — спросил и, тяжело опустившись на постель, добавил: — Вы меня извините, что я вас так называю, ведь имею же я еще сегодня на это право? — Сказав это, он попытался улыбнуться.

Арсен начал было что-то говорить ему, но Владимир остановил его на первом же слове.

— Постой, Арсен. Мне сейчас очень тяжело. Вы мои боевые товарищи, с вами я делил все: и радости и неудачи. Вам я обязан многим. А теперь меня будут судить… Я не собираюсь умалять свою вину и оправдываться. Но я хочу, чтобы первыми моими судьями были вы. Я готов к любому наказанию, но прежде всего о случившемся я должен знать ваше мнение.

Первым заговорил Василий Обухов.

— Володя, я, наверное, дольше всех знаю тебя. Вот что я должен тебе сказать. Мы обязаны выполнять все, что написано в инструкциях. Но ведь любому ясно, что ни в одной инструкции невозможно предусмотреть все случаи, которые могут возникнуть в полете, особенно в боевом. Если бы это было не так, тогда и инструкции никогда бы не изменялись. За эти сутки, Володя, мы много говорили о тебе. Вы могли бы оставить самолет и выброситься на парашютах — и формально ты оказался бы прав. Но мы верим, что ты был твердо убежден в возможности благополучной посадки и принял решение спасти самолет. Однако произошла авария. Значит, по справедливости, ты должен понести наказание.

— Да, — сказал Владимир, — я понимаю, что должен быть наказан. Здесь реальный факт, а не мои предположения. Следовательно, анализировать обстоятельства не имеет смысла… Давайте закурим.

Взяв у Арсена папиросу, Владимир заметил, обращаясь к летчикам:

— Собирайтесь, вам скоро идти, — и, повернувшись ко мне, сказал: Помнишь, Сергей, ты как-то говорил, что в детстве удивлялся, когда приезжие из больших городов восхищались красотами вашей природы, тогда как ты ничего особенного в ней не видел. И только потом, уехав навсегда в город, стал понимать и ценить красоту родных мест. Говорю я это к тому, что сейчас вот мне еще более дорога стала наша профессия… Разве смогу я существовать без полетов, без вас, без всего, с чем так сроднился?!

Он хотел еще что-то сказать, но вошел дежурный и доложил, что летный состав вызывают на изучение задания.

Перед вылетами экипажей на боевое задание Владимир Пономаренко вышел к середине летного поля. Он внимательно следил за разбегом каждого самолета, провожая их взглядом до самого отрыва от земли…

Когда шум моторов умолк, Владимир постоял еще немного, потом круто повернулся и, вобрав голову в плечи, медленно удалился.

На суде Пономаренко не сделал ни малейшей попытки оправдаться. Он ничего не сказал о плохой работе стартовой команды, руководитель которой растерялся и не смог обеспечить организованную посадку всем экипажам. Профессия летчика приучила его никогда не ссылаться на всякого рода второстепенные причины.

— Я не сделал того, что требовалось от меня как от летчика. В том моя вина. Поэтому я и должен нести наказание. Больше сказать мне нечего…

Пошлют ли Владимира в штрафной батальон или, приняв во внимание его заслуги, предоставят, теперь рядовому Пономаренко, искупить свою вину боевой работой в нашей части, — это волновало всех. Большинство летчиков высказывалосъ за то, чтобы оставить Владимира в части, и командование обратилось с соответствующим ходатайством в высшие инстанции.