В катакомбах Одессы

«25 февраля 1943 года. Воскресенье, 2 часа ночи.

…Прошло полтора года и девять дней, как Одесса оккупирована врагами. Полтора года мы не видели света, и теперь я остался в катакомбах один. Грубо нарушая конспирацию, я должен написать все, как было. Почему я иду на это? Нашу одесскую группу в румынской разведке все равно знают. К тому же, кроме меня, может быть, никого не осталось в живых. И я обязан описать все, как было, чтобы потом не ломали голову, что случилось с нами в Дальницких шахтах, какая судьба постигла наш отряд…

В августе 1941 года, когда уже шла война, я познакомился с Гласовым. Приехал он из Москвы с группой в шесть человек. Старший лейтенант знает румынский, французский язык. Был за границей, опытный, бывалый разведчик. Это сказал старший лейтенант Кузьмин, мой начальник.

Гласов спросил меня, кто я, что умею делать. Я ответил, что по профессии электрик. Старший лейтенант еще спросил меня, хочу ли я остаться в подполье для работы, если Одессу придется отдать врагу. Ответил, что прежде всего я коммунист…

Вскоре было совещание, которое проводил старший лейтенант Кузьмин. Решили заготовить продовольствия на полгода, оборудовать все как полагается. Гласов больше молчал и слушал. Его группа должна работать под прикрытием нашего отряда, потом уйдет в глубокий тыл — в разведку дальнего действия.

Выбирали, осматривали катакомбы. Приезжал знающий специалист. Остановились на Дальницких шахтах. Вход с зеркальной фабрики. В сентябре переселились на фабрику, слились с московской группой.

Мы все превратились в каменщиков и чернорабочих. Часть катакомб отгородили стеной. Сюда ведут несколько входов; на зеркальной фабрике прямо из цеха, с Карамышевской улицы, а также из колодца на улице Фрунзе, против дома № 88. Наши катакомбы располагаются на глубине 20—25 метров от поверхности.

В деревянном люке колодца на улице Фрунзе мы просверлили дыру для связи с верхней группой.

14 октября узнали, что войска покидают Одессу и нам тоже пора уходить. До самого вечера маскировали следы. Вместе с саперами готовили фабрику к взрыву. Саперы и не думали, что мы здесь остаемся, а мы заранее спустили шторм-трап в секретный лаз, чтобы уйти в катакомбы.

К вечеру все было готово. Саперы ушли. В девятнадцать часов, когда немного стемнело, мы зажгли бикфордов шпур в разных концах фабрики, разбросали бутылки с горючей жидкостью. Раздались взрывы и сразу — море огня. Мне еще никогда не приходилось видеть такого пожара…

В начале февраля 1942 года произошло еще одно событие, о котором надо рассказать подробнее.

У колодца на улице Фрунзе мы продолжали держать пост наблюдения, боялись, как бы жандармы не прорвались к нам через этот вход. Точно помню, что это было вечером 8 февраля. Я дежурил у колодца в полной темноте. Только сквозь деревянный щит пробивался мутный свет. Даже не свет, просто над головой маячило светловатое пятнышко. Потом и оно исчезло, значит, наверху стемнело, день кончился.

Мне еще оставалось дежурить часа три. Наверху я услышал шаги: кто-то подошел к колодцу и остановился. Потом на деревянном щите дважды топнул ногой… Еще раз…

Это был сигнал вызова на связь. Но ведь говорили, что наверху никого не осталось! Кто это мог быть? Пока я раздумывал, сигнал повторился. Тогда я тоже ответил — тремя ударами в колотушку, как было условлено раньше. В тот же момент к моим ногам что-то упало, а наверху снова послышался скрип удалявшихся шагов.

Я посветил фонариком и подобрал сверток, в носовом платке была завернута железка — для тяжести — и записка. Я прочитал её:

«Немедленно передать Гласову или Кузьмину!

Сегодня ночью от часа до трех спущусь в катакомбы в районе бывшего командного пункта. Необходима встреча с Самсоном. Обеспечьте явку его людей. Через час после того, как получите это распоряжение, подтвердите согласие нашему связному. Встреча с ним на том же месте. Кир».

Из этой записки я ничего не понял. Кто такое Кир и Самсон? Сразу позвонил на базу, вызвал Батю. Полевой телефон у нас стоял метрах в двадцати от поста, чтобы на поверхности не услышали голосов. Кузьмин прочел записку, видно, тоже не все понял и, помолчав, велел ничего до его возвращения не предпринимать.

Пришел он минут через двадцать вместе с Гласовым. Прочитали записку. Я светил им фонариком, свет падал на их лица. Гласов повеселел, Кузьмин спросил его:

— Кира знаешь лично?

— Знаю.

— Кто такой?

— Придет — сам скажет, если решил расконспирироваться.

В темноте Кузьмин повернулся ко мне:

— Ладно. Передай голосом, что понятно. Будем ждать в назначенное время.

На встречу с Киром ушли почти всем отрядом. По дороге обезвредили мины, разобрали завал, проломили ход в стене, которую построили после стычки с румынами в районе командного пункта. Двоих Батя послал вперед разведать катакомбы, еще двое остались сзади, чтобы в случае чего прикрывать наш отход.

Стояли мы долго, прислушиваясь к самому малому шороху. Было так тихо, что резало уши. Только иногда с шорохом осыпался ракушечник или с потолка падали «коржики» — отслоившиеся каменные пластинки. Стояли недалеко от стальной герметической двери, которую румынские полицаи так и оставили раскрытой после того, как наткнулись на нас. Наконец послышались приглушенные голоса, это наш передовой пост встретил пришедших. Вскоре они появились сами — шли и подсвечивали фонариками дорогу.

Их было двое. Один высокий, в пальто и валенках, на голове кубанка, другой — ростом пониже — усатый старик в длинном пиджаке, в сапогах и треухе. Этот шел с палочкой.

— Уберите свет, — сказал высокий.

Свет погас, но Батя успел разглядеть его и воскликнул:

— Бадаев! Ты ли это?..

— Я самый… Идем поговорим. Времени у нас в обрез. Самсон здесь?

— Здесь, — ответил Гласов.

Они втроем вошли в нишу, говорили тихо, но многие слова долетали и до нас. Бадаев спросил:

— Что здесь случилось?

— Потеряли связь. Провалилась верхняя группа.

— А Самсон почему не ушел на задание?

— По тем же причинам. Румыны закрыли все выходы.

— Воспользуйтесь нашим. Тебе, Николай, придется идти сразу. Центр ждет…

— Готов хоть сейчас, — ответил Гласов.

Голоса стихли, и я ничего не мог больше расслышать. Старик, который пришел с Бадаевым, предложил нам закурить, протянул кисет, полный махорки. Он сказал нам:

— Вот что, молодцы, пока начальство совещается, послушайте, как из вашего дальницкого тупика вылезти можно.

Старик рассказал, что на углу Дзержинской и Фрунзе есть заброшенный туннель, через который раньше был вход в катакомбы. Его замуровали лет двадцать назад. Теперь его раскрыли, и, если румыны не заметят, через него можно выходить в город. Старик сказал, что пришлось попотеть, пока прокопали вход. Работали вчетвером до полночи, из-за того и опоздали. Теперь нужно торопиться, чтобы до света управиться.

— Товарищ Бадаев, пора нам, как бы не припоздать, — сказал он громко.

— Да, да, — ответил Бадаев. — Сейчас идем, Иван Афанасьевич. Еще минуту…

Разговор они заканчивали при нас.

— Решай, кого взять, и идем, — сказал Бадаев Гласову. — Остальных заберем через несколько дней.

— Пойдет Кольцов, в катакомбах за меня останется Ржаной, — подумав, ответил Гласов.

— Ну, кто кого здесь заменит, я сам решу, — возразил Батя.

— Нет, так не пойдет… — Бадаев отвел Кузьмина в сторону и что-то стал ему говорить. Потом они вернулись обратно.

— Я должен был расконспирировать себя — этого достаточно? — спросил Бадаев.

— Да, но мне нужны подтверждения. Ты приходишь, берешь людей…

— Хорошо, в следующий раз получишь шифровку, распоряжение Центра… А теперь нам действительно пора идти. К сожалению, больше двух людей забрать не могу, рискованно, В следующий раз буду сам либо придет Иван Афанасьевич. Пусть кто-то пойдет с нами, запомнит выход.

Сопровождать Бадаева Батя снарядил меня и Ржаного — из москвичей. Шли долго по главной штольне, поднялись на второй ярус и остановились. Иван Афанасьевич сказал нам:

— Запомните маркшейдерский знак, — он назвал его, но теперь я уже забыл какой. — От знака ровно сорок два шага в глубину шахты! Вот здесь.

Бадаев, видно, начинал торопиться. Он попрощался с нами и первым хотел лезть в тесную нору, рядом с которой лежала груда свежего ракушечника. Но Иван Афанасьевич опередил Бадаева.

— Нет уж, давайте я первый пойду. Мне это сподручнее…

Последним уходил Гласов. Он сказал Ржаному:

— Если не дождусь тебя здесь, встреча, как условлено, в…

Вот так и ушли двое из нашего отряда. Еще трое москвичей должны были уйти вскоре, но положение изменилось. Ни Бадаев, ни Иван Афанасьевич больше в катакомбы не спустились. Что случилось наверху, я не знаю. Мы хотели подняться через новый лаз и выйти в город, сделать нам этого не удалось. Выход оказался вновь замурованным. Над нами кто-то разговаривал по-румынски. Скорее всего жандармы обнаружили ход и поставили свою охрану. Мы снова оказались отрезаны от всего мира…»

«Мы, нижеподписавшиеся… настоящий акт в том… сего числа… в сопровождении… Валентина Тарасова… Изъял из Дальницких катакомб сверток с документами… На обратном пути Валентин Тарасов наступил на мину и подорвался. Доставленный в госпиталь, он умер от потери крови…»