В конце сезона туманов

I

Дубы в городском парке бросали лохматые тени на бурый гравий дорожек. В сточных канавках валялись прошлогодние желуди, на траве и гравии там и сям желтели сморщившиеся от солнца листья, будто обрывки мертвой кожи, — лето кончалось. Между деревьями, среди гладких, как бильярдный стол, лужаек попадались возделанные участки, к низеньким колышкам были прибиты таблички с английскими и латинскими названиями растений. Иногда с дуба камнем срывалась белка и пряталась в густых зарослях. Посредине парка был искусственный пруд с кувшинками и золотисто-красными рыбками, мечущимися в прозрачной воде. На берегу португальский мореход, первым из европейцев добравшийся до этой части света, взирал с гранитного постамента поверх дубов на гавань. Его похожее на рясу одеяние и высеченные в камне волосы были загажены голубями. Свет так падал на лицо, что казалось, будто в глазах сквозит насмешка. От памятника вились тропинки к музею и летнему ресторану «только для белых». На горизонте ступенями роскошных авеню карабкался ввысь город, взбегая к зеленым подножиям голубоватых гор.

Бити Адамс знала в парке каждую дорожку, каждую скамью, каждую кадку с орхидеями и другими диковинными цветами. Знала она, где солнце греет жарче, перемещаясь по бурому гравию, серому бетону, зеленой траве и деревьям. Да и как ей не знать всего этого, когда вот уже два года в теплые месяцы она гуляет здесь с ребенком по утрам и после обеда.

Сегодня, как обычно, она толкала коляску, нежась в утренних лучах. Рослая, дородная, уже не первой молодости, в застиранном белом халате и косынке, она старательно объезжала крапчатую тень, ловя ласковое тепло широким смуглым миловидным лицом. У нее никогда не было своих детей, всю жизнь она растила чужое потомство. В коляске с голубым верхом посапывал златокудрый розовый крепыш. Впереди дорожку перебежала белка и юркнула в кустарник, спугнув с гравия стайку голубей. Голуби уселись на ветви дуба, а часть полетела через парк к зданию картинной галереи, выстроенному в духе неоклассицизма.

Парк постепенно наполнялся людьми: курьеры торопились кратчайшим путем к центру, мерно поскрипывал гравий под ногами гуляющих, белые пенсионеры дремали на зеленых скамьях, сторож подбирал на острие палки клочки оберточной бумаги.

Бити Адамс катила мирно спящего ребенка по залитым светом аллеям, ища свободную скамейку «для цветных». Наконец попалась подходящая скамья. Ее излюбленные местечки были заняты, но и тут неплохо. На дальнем краю дремал какой-то мужчина. Бити уселась на другой конец, надежно затормозила коляску и откинулась на спинку, устраиваясь поудобнее на припеке. «Посижу-ка здесь полчасика, — решила она, — а там потихоньку двину к дому». Ее «дом» — это комнатенка во флигеле для слуг на заднем дворе большого бело-розового особняка рядом с парком. Комната как комната: односпальная кровать с вышитым покрывалом; старая мебель, выброшенная хозяйкой, когда купили новый гарнитур; фотография матери Бити в дешевой рамке; сельский вид на другой картинке; бутылочки с лосьонами на комоде; словом, всякая всячина, без которой и жизнь не жизнь.

Ребенок захныкал, стал тереть спросонья глазки кулачками.

— Ну, ну, ну, — Бити снова убаюкала его, подоткнула сбившееся одеяльце.

Подняв глаза, она заметила, что мужчина на другом конце скамьи наблюдает за ней.

— Малыш вас разбудил?

— Ничего. Сам не заметил, как заснул.

— На солнце разомлели, — сказала она.

— Должно быть, — он зевнул в кулак. — Простите. Всю ночь на ногах.

Он взглянул на часы. Коричневый бумажный пакет и скатанная в трубочку газета лежали у него на коленях. Сонные карие глаза похожи на мокрые медяки, верхняя губа длиннее нижней. Под левым глазом белел небольшой шрам. Изящный, прямо-таки девичий подбородок зарос за ночь. Ему могло быть и двадцать пять и сорок — определить невозможно. Дешевый, но вполне приличный коричневый костюм, бежевая сорочка с мягким воротничком, каштановый галстук. На рыжих башмаках бурый налет пыли.

— Спасибо маленькому, а то бы все на свете проспал. — В карих глазах была усталость, но под выпяченной губой ослепительно сверкнули в улыбке зубы.

Бити застенчиво улыбнулась в ответ и отвела глаза. Не в ее правилах заговаривать с незнакомцами. «Смотри не доверяй городским», — наставляла ее мать, когда Бити уезжала из деревни. Этот наказ запал в душу. Боязливость, как и сельский выговор, не исчезла с годами, несмотря на то, что пришлось с лихвой хлебнуть городской жизни. «Может, поэтому, — думала она теперь с легкой горечью, — до сих пор и не замужем».

— Каждый день здесь бываете?

Сначала ей показалось, будто он собирается назначить ей свидание, но вскоре поняла, что заговорил он из вежливости — не похож на приставалу.

— Если погода подходящая.

— Наверно, больше возитесь с ребенком, чем мать.

— Мне эта работа по душе. Его мать днем уходит, а отец вечно в разъездах — работает в торговой фирме.

— Так-то вот. Вы нянчите их детей, стираете пеленки, даете соску. А вырастут, забудут обо всем и станут смотреть на вас с презрением.

— Да, верно.

— Вы родом из деревни?

— Уже семнадцать лет, как в городе.

— А я здесь родился. — Он обвел взглядом голубей, крыши домов на горизонте, спящего на солнце старика, хрипло дышащего влажным, розовым, беззубым ртом.

— Все семнадцать лет в служанках.

— По их мнению, черные созданы лишь для того, чтобы стирать пеленки.

— Такова жизнь, не правда ли? — с сомнением сказала она, потому что сама в это не верила.

— Жизнь? А почему, собственно, мы должны так жить? Ведь мы такие же, как они, — не хуже и не лучше. — Говорил он резко, но покрасневшие от недосыпания глаза по-прежнему улыбались ей. Длинным смуглым пальцем он водил по жесткой щетине на скулах.

— Да, пожалуй. Но что поделаешь?

— Можно кое-что сделать, — сонливости его как не бывало. — Конечно, не за день и не за год. Но даже если мы не дождемся, чего хотим, все-таки нельзя сидеть сложа руки. Это дело нашей гордости, человеческого достоинства. Понимаете?

— Все равно надежды никакой. Одни неприятности…

Он зевнул и передернул плечами.

— Неприятности всегда были и будут! — Ему к ним не привыкать, видно, человек битый. А она дорожила своим нынешним покоем, и обставленная рухлядью комната на заднем дворе, где висит фотография матери, была ее крепостью. Хозяйка иногда накричит на Бити, если у ребенка потница или на комоде пыль, — вот и все ее неприятности.

Бухнула пушка на пригородном холме, из-за крыш долетел бой часов на ратуше. Полдень. Отогнув рукав пиджака, человек снова посмотрел на часы и протяжно зевнул.

— Извините, — улыбнулся он, — загулял я вчера. Ну, мне пора.

— Раньше надо ложиться, — шутливо посоветовала она, представив себе веселую попойку, беспечно танцующих женщин.

Улыбаясь, он встал со скамьи. Костюм был помят на спине и неважно сидел на нем: видно, что куплен в кредит в магазине готового платья. Он был довольно высокого роста, лицо не лишено приятности. Оно не постареет, таким и останется до самой смерти, будто деревянная маска искусной работы. У хозяев Бити в гостиной висела такая маска, хозяин говорил, что она стоит кучу денег.

— Ну, всего хорошего, — сказал человек. — Жаль, времени нет, а то еще бы поболтали. Малышку берегите.

— Прощайте! — Она нагнулась над коляской, чтобы поправить одеяльце на спящем ребенке, а когда подняла голову, человек уже скрылся за деревьями. Он забыл на скамье газету, но было поздно его окликать — не услышит. Там, где он свернул, какой-то пожилой господин кормил орехами белку. Статуя Родса простерла длань на север, в сторону сегрегированных уборных: «Вот лежит ваша земля».

Бити потянулась за газетой и развернула ее, решив, что посидит еще четверть часика, а потом поедет готовить ребенку еду.

Газета потрепалась, словно ее туго скатывали и нервно мяли в руках. На изгибах типографская краска размазалась. «Длинные смуглые пальцы», — ненароком подумала Бити, разглядывая первую страницу. Начинается суд над женщиной, которая будто бы убила мужа. «Убийство в Бейнсбурге. Сегодня она предстанет перед судом», — кричали заголовки. Бити Адамс припомнила захолустную станцию, бидоны с молоком, загон для овец; цветной мужчина в железнодорожной фуражке мел платформу, а поезд медленно тащился мимо, увозя ее в город, и было это давным-давно. Неужели тот самый городишко? На фотографии — деревянный дом с железной кровлей, запряженный лошадьми фургон, забор из гофрированной жести. На крыльце у запертой двери стоит полицейский с самодовольной рожей и держит руку на кобуре. В размазанную газетную колонку врезана другая фотография: женщина в шляпе, похожей на черный нимб, миссис Катерина Зюйденхаут. И как это люди могут докатиться до такой мерзости, чтобы убивать друг друга! Вот он, тот страшный мир, что лежит за стенами ее комнатенки. Бити замахнулась газетой на голубя, усевшегося на верх коляски, он вспорхнул, сделал круг над дорожкой и полетел в сторону музея.

Подходя к музею, Бейкс невольно вспомнил свидание, которое у него здесь было четыре года назад. Тогда тоже стояло лето, и он, как теперь, не выспался. Странное совпадение. Прошлое ожило на миг, будто цветной диапозитив вспыхнул на экране памяти…

В вестибюле было прохладно, несмотря на лето. В музеях почему-то всегда так: холодно, как в леднике. Вереница притихших детей во главе с учителем шагала на цыпочках под гулкими сводами. Какой-то малыш зашелестел пакетом с бутербродами, и учитель зашикал на него. Ступая по скрипучим половицам тускло освещенного вестибюля, Бейкс почувствовал на себе короткий, но пристальный взгляд служителя, оброненный поверх газеты. Бейкс скосил глаза в сторону стеклянной конторки, но увидел только синюю форменную фуражку и крупно набранный заголовок «СТАЧКА» в газете. Бейкс не очень-то похож на человека, интересующегося чучелами хищников, зародышем обезьяны в стеклянной банке или раздавленной блохой под увеличительным стеклом. Как бы служитель чего не заподозрил. Он пошел дальше в полумраке, мимо средневекового оружия, мечей, топоров, старинных пищалей и кирас и по широкой надраенной лестнице поднялся на верхний этаж.

Здесь было светло. Солнечный свет лился через огромные окна, и стеклянные глаза леопардов, львов, бабуинов искрились, как неисправные радиолампы. Бейкс был совсем один, странник в затерянном, безжизненном мире. За стеклянной клеткой с обезьянами, висевшими на бутафорских ветвях, пряталось чучело слона. Белые таблички с названиями животных усиливали ощущение гротеска. Бейкс едва не сбился с пути, заплутавшись среди саркофагов и гипсовых фараонов, но в конце концов отыскал антропологический отдел. Здесь за стеклом охотились с луком и короткими стрелами аборигены — красноватые лилипуты с короткими, цвета перца волосами и бисерными глазками. «Вот первые борцы за свободу», — с теплым чувством подумал Бейкс. Он молча шагал мимо неподвижных охряных фигурок, скорчившихся над очагами и страусиными яйцами, в которых хранилась вода. Наконец в пыльном прямоугольнике света он увидал Айзека.

Тот сидел один на краю гладкой деревянной скамьи, сложив ладони на коленях, будто робкий новичок в церкви в ожидании проповеди. Заслышав шаги, Айзек вздрогнул, вцепился в подлокотник и поднял глаза.

— Это всего лишь я, дружище, — заулыбался Бейкс. — Как дела?

— Ты меня напугал, — улыбнулся Айзек в ответ, — я подумал…

— Успокойся, — Бейкс опустился на скамью, — нас пока не ищут.

— Откуда ты знаешь? — Айзек обшаривал глазами большую комнату, стеклянные клетки, натертые полы, будто опасался засады.

— Я обзвонил всех, — Бейкс зевнул. — Нигде ни облав, ни обысков. А у тебя что нового?

У Айзека были короткие курчавые волосы, светлая кожа, торчащие розовые уши, рыжеватый пушок на щеках, глаза слегка навыкате, придававшие лицу выражение непрестанного изумления. Он всегда немного нервничал, короткие пальцы вечно теребили брюки на коленях. На нем был длинный пыльник цвета хаки.

— Пока все нормально, — сказал он. — Та тройка, что я подобрал в своем районе, от работы не отказывается. Не знаю, что будет, когда фараоны засуетятся. Поль, например…

— Не надо имен, не устраивай переклички, — перебил его Бейкс, — и забудем на время о фараонах.

— Кое-кто из наших до смерти перепугается, — сказал Айзек и снова огляделся. — Мы одни здесь?

— Конечно, друг. Кто ходит в музей в это время дня?

— Как Фрэнсис?

— Все хорошо. Знаешь, мы ждем ребенка.

— Господи, жена в положении, а ему хоть бы что!

— Не выспался я, — Бейкс зевнул. — Заседание комитета, черт его дери. Почему это мне «хоть бы что»! Жена ждет первенца. Через несколько недель должна начаться забастовка. Фараоны вот-вот закопошатся. Думаешь, я не беспокоюсь? Еще как! Но что толку говорить об этом? Словами делу не поможешь, — Бейкс подмигнул Айзеку. — Так или не так? «Не печальтесь — улыбайтесь, улыбайтесь!»

— Небось не рад, что все так совпало, — сказал Айзек, уставясь на краснокожую фигурку, отыскивающую след на песке в стеклянной клетке.

— Не надо вешать нос. Займемся делом. — Бейкс поставил сумку на скамью, вытянул ноги и снова зевнул. — Курить здесь можно?

— Нет уж, лучше не надо.

— Ладно. Итак, у тебя в группе трое. Отлично. Первым делом надо им дать какую-то работенку. Сегодня вечером я получу листовки, и их доставят тебе. Придет машина, но это не моя забота. Завтра их необходимо распространить. Часть на предприятиях, часть по домам. На заводах есть надежные люди?

— Один из трех парней работает на швейной фабрике, — ответил Айзек, — двое других бывают там и сям.

Бейкс не понял, что означало «там и сям», но ответил:

— О'кей. Первый парень пусть пронесет листовки на фабрику, разложит на станках, оставит в столовой. Только осторожно, чтобы его не сцапали с поличным. Обидно сразу его лишиться. Как с собраниями?

— Вчера устроили целый митинг, обсуждали, с чего начать.

— И хватит. Пожалуйста, никакой шумихи. Только маленькие собрания там и сям. — Бейкс улыбнулся — невольно повторил фразу Айзека. — На фабрике стало трудно. Могут вызвать полицию. Следует сосредоточиться на домах. Поручи своим. Лучше всего это делать ночью.

— Понятно.

— Постарайся найти людей в своем районе, у которых можно встречаться.

— Поищем там…

— …и сям, — снова ухмыльнулся Бейкс. — Может, у одного из трех?

— Я поговорю с ними.

— Ну вот и все для начала. То же самое делается в других местах. Со временем пойдем дальше.

— Дай-то бог, — вздохнул Айзек. — Думаешь, выйдет у нас?

— Я не цыганка, чтобы гадать. Все зависит от темпов, от интереса, который мы сумеем пробудить в людях. Главное — не расслабляться.

Айзек уставился на фигурки в витринах, глаза навыкате глядели серьезно. На миг с его лица исчезло изумленное выражение.

— Слишком долго им все сходило с рук. Надеюсь, нам хоть удастся их хорошенько припугнуть. Это и народ ободрит. — Он перевел взгляд на Бейкса. — Не волнуйся, Бьюк, мы не подведем.

— Я знаю, Айк, — мягко отозвался Бейкс.

— Полиция первым делом займется вожаками — она вас знает.

— Мы так не дадимся — они у нас побегают.

На подоконник сел голубь, нарушив царившую в комнате тишину. Фигурки первобытных людей сохраняли невозмутимость.

— Запомни, — продолжал Бейкс, — чтобы все шло как по маслу. И смотри не завались. Они тебя не знают и твоих парней тоже. Листовки получишь в срок.

— Теперь уже ты нервничаешь, — улыбнулся Айзек.

— Я вечно нервничаю, — подтвердил Бейкс, — известный псих.

— Это все? — спросил Айзек. — Мне пора на работу. Надо пораньше отправить почту.

— Хорошо. Вечером увидимся. Но рано меня не жди.

— Хм. Послушай, если дверь будет заперта, пусть оставят сверток на заднем крыльце.

— А не пропадет?

— Нет, не беспокойся. — Айзек поднялся. — Ну, я пошел.

— Давай-давай. Иди первым.

— Увидимся, Бьюк.

Бейкс смотрел ему вслед, подошвы поскрипывали на натертом полу, длинный пыльник, будто сломанное крыло, болтался сзади. Он скрылся среди охотников, замерших с допотопными луками наготове. Когда Айзек исчез из виду, Бейкс поднялся со скамьи и зашагал в том же направлении. В египетском зале пожилая пара, склонившаяся над коллекцией скарабеев, на миг выпрямилась, когда он проходил мимо, а потом снова зашепталась о чем-то над вырезанными из дерева жуками. До него донеслось слово «удача». Бейкс знал, что оно не предназначалось ему, и все-таки, спускаясь по лестнице, страдая от рези в усталых глазах, не мог сдержать улыбки…

И вот теперь, поравнявшись с музеем, он вспомнил все это.

За оградой ботанического сада начиналась тихая тенистая улица. На углу возвышался дорогой многоквартирный дом — сплошное стекло и мозаика, чуть дальше, у подъезда гостиницы из такси высаживались пассажиры.

— Заплати, Этель. Надеюсь, мы вовремя, — говорила попутчице женщина с накрашенным лицом, в широкополой шляпе размером с тележное колесо. К ним уже семенил портье с протянутыми руками, будто собираясь подхватить на лету.

Бейкс миновал гостиницу, поднялся по крутой улочке и вышел к рядам дешевых, запущенных лавчонок. На политой мостовой у входа в молочную были выставлены бидоны; девушка мела тротуар перед запыленной витриной с неопрятным плакатом: «Гардины со скидкой, 29 центов за ярд». Он шел не спеша, но настороженно, мимо витрин, под провисшими балконами, с пижамой и зубной щеткой в бумажной сумке и думал: «На каждом шагу может быть засада, а с виду все спокойно». Жизнь шла своим чередом. Было время обеда, рабочие на кромке тротуара играли в шашки; две фабричные девчонки в синих халатах и косынках разглядывали платья в витрине; в сторону центра протащился полупустой троллейбус. Впереди показались два полисмена в мундирах цвета хаки, с револьверами, но Бейкс не испугался. Секретная полиция формы не носит.

Он свернул в переулок, прокаленный жарким солнцем. Жилые дома неровными рядами взбирались по крутому склону к подножию Сигнальной горы. Середина мостовой была уставлена, как напоказ, автомобилями местных торговцев. На высокой веранде, под сохнущим бельем дремал старик в феске. Бейкс взошел по цементным ступеням на крыльцо одного из домов и с облегчением обнаружил, что входная дверь не заперта.

В прихожей на вешалке еще с зимы болтался синий дождевик, подобно пропыленному, полинявшему, забытому флагу. Но соломенная шляпа с разноцветной лентой и брошенный посреди яркого линолеума чемодан говорили о поре летних отпусков.

Бейкс уже собирался постучать, когда из спальни в прихожую вышел Артур Беннет с детской лопаткой, ведерком для песка и синтетическим ковриком в руках.

— Куда прикажете это деть?

При виде Бейкса он явно оторопел, но тут же справился с собой, придав лицу выражение натянутого радушия.

— Бьюк, негодник, — заорал он, — вот и ты! Где же ты пропадал?

— Привет, старый плут, — криво улыбнулся Бейкс.

— Кто там? Молочник?.. — донесся женский голос.

— Это Бьюк, — отозвался Беннет, покрываясь нервным румянцем, — Бейкс. Ты ведь знакома с ним. Заходи, дружище, — кивнул он Бейксу, — не споткнись о чемодан.

Он провел Бейкса в комнату, уставленную стульями; в центре красовался полированный обеденный стол с большой бронзовой вазой в форме кастрюли, при виде которой в голову лезли шутки о людоедах и миссионерах. Низкая кушетка и тяжелые кресла с круглыми лакированными подлокотниками теснились вдоль стены. Крахмальные кружевные салфетки, горка, забитая «пробными» бутылочками из-под всевозможных напитков. И еще много бронзы: пепельницы, каминные щипцы (хотя камина не было), два подсвечника, которым бы место на алтаре.

— Мы только вернулись, дружище, — сказал Беннет, — чертовски здорово провели время на побережье.

«На пляже для цветных», — едва не вырвалось у Бейкса. Но вместо этого он сказал:

— Я приходил в субботу утром, как условились. Дом был заперт.

Беннет зарделся и смущенно пролепетал:

— Прости, старина. Нелли вдруг решила ехать в пятницу вечером. У женщин вечно семь пятниц…

Он опустил игрушки и коврик на пол у книжного шкафа, в котором не было ничего, кроме новенького комплекта энциклопедии, скорчил рожу, тыча большим пальцем в сторону другой комнаты, и добавил шепотом:

— Она была против. Извини.

Тут же раздался женский голос, будто она подслушивала:

— К черту, я не желаю неприятностей.

— Извини, старина, — повторил Беннет. — Ты нашел, где переночевать?

— О да, я обошелся, — ответил Бейкс и подумал: «Лицемерный ублюдок».

Вошла женщина, сухо поздоровалась с Бейксом и накинулась на Беннета:

— Надо закончить с вещами, пока малыш не проснулся. У меня потом не будет времени.

Она была маленькой, хрупкой, похожей на садовую змейку.

Беннет снова покраснел и подмигнул Бейксу. Он был коротышкой, моложе Бейкса, но уже лысый; коричневый череп под последними реденькими волосами сверкал не хуже полированной мебели и бронзы. У него были неспокойные, бегающие глазки, тщетно пытавшиеся сохранить радушную мину, но маска все время сползала, как плохо приклеенные усы в школьном спектакле. Говоря, он размахивал костлявыми руками.

— Почему бы тебе не присесть?

Бейкс взглянул на беднягу с некоторой жалостью.

— Нет, не беспокойся. Вот если можно почистить зубы и побриться…

— Конечно, конечно. Какой разговор! — Беннет был рад хоть маленькой услугой загладить большую вину. — Сюда, сюда!

Он замахал руками, указывая в сторону кухни.

— Мы только недавно вернулись. Пришлось отвозить старуху. Проходи, Бьюк.

В ванной хмурый Бейкс быстро побрился, почистил зубы хозяйской пастой, сполоснул лицо, утерся их полотенцем и снова завернул бритвенные принадлежности и зубную щетку в пижаму. Вернувшись в комнату, он произнес с легкой издевкой:

— Этот район скоро объявят «белым». Вас выставят в «бунду».

— Я слышал, — лицо у Беннета вытянулось. — Чего еще от них ждать!

— Сейчас не время для политики, Арти, — вмешалась женщина. — У тебя хватает дел. — Она вышла на кухню.

Бейкс, не обращая на нее внимания, продолжал:

— Один бедняга в Си Пойнте повесился, когда пришли его выселять. Он там прожил бог знает сколько.

— Знаю, — хмуро буркнул Беннет.

Бейкс хлестал его словами, наказывая загнанного лысого человечка, — поделом ему!

— А ты, ты, мерзавец, не хочешь пальцем пошевелить. Друг просится переночевать, пока ты нежишься на пляже. Ты пообещал, а сам улизнул из дома.

— Нелли боялась неприятностей, — вяло защищался Беннет.

— Каких неприятностей? Полиция тебя не знает. Я бы прожил два дня, а к твоему возвращению меня бы здесь уже не было.

— Тебя могли увидеть.

— Как видели только что! — злорадно сказал Бейкс.

На Беннета жалко было смотреть. Он хлопнул рукой по плеши:

— О боже!

— Ты кончишь болтовню? — раздался крик жены из соседней комнаты.

— Успокойся, — сказал Бейкс, — я пошутил, никто меня не видел.

Бейкс направился в прихожую, хозяин с озабоченным лицом поплелся за ним. Костлявые руки мелькали в воздухе, как неисправный семафор.

— Прости, дружище!

— Прости? За что, черт возьми?

Беннет снова пошел румянцем, сунул руку в карман брюк.

— Вот десять шиллингов. Мой взнос.

Он нервно мусолил бумажку, оглядываясь через плечо. В глазах была мольба.

— Сам понимаешь, Бьюк. Нелли напугана. Она не плохая. Просто напугана. Говорят, у полиции всюду уши. Лучшему другу доверять нельзя. Держи — это мой взнос.

Бейкс поглядел на деньги, пожал плечами. Он уже раскаивался в том, что дразнил этого человечка.

— Оставь себе. Не надо откупаться от нас.

Беннет проводил его до входной двери.

— Как там ребята на севере?

— Разбили целое подразделение, — ответил Бейкс.

— Вот это да! — осклабился Беннет, но у двери снова занервничал. — Так ты уверен, Бьюк, что тебя никто не видел?

Бейкс взглянул на него и грустно покачал головой. Он сошел по ступеням на разогретый жарким солнцем тротуар, оставив перепуганного хозяина в обществе бронзовых безделушек и полированной мебели.