В мае сорок пятого

6

— Телок безмозглый, — взволнованно проговорил Петька, когда Семин подвел к нему изрядно помятого, с запекшейся на волосах кровью и скрученными руками немца. — Я тебе, обормоту, крикнул: «Автомат возьми!» — а ты, как глухой,

— Не расслышал. Петь.

— «Не расслышал, не расслышал». Я думал, что твоя душа уже в раю.

— Обошлось, — По-прежнему «стреляла» нога и ныло лицо.

— Как он тебя разукрасил, — посочувствовал Петька. — Вся рожа в синяках — даже смотреть страшно. Водицей смочи — полегчает.

Болото чавкнуло, когда Семин наступил на обманчиво твердую кочку; травяной покрое стал оседать. Андрей едва успел схватиться за куст.

— Не утопни, черт! — забеспокоился Петька. — Сам выберешься или помочь?

— Сам.

Когда Андрей выбрался, Петька посоветовал:

— На тверди стой и умывайся.

Пахнущая тиной вода была тепловатой. Лицо пылало, и каждый раз, дотрагиваясь до него, Андрей испытывал боль. Вытираясь на ходу подолом гимнастерки, поспешил к Петьке.

— Как же ты совладал с ним? — спросил тот, кивнув на немца.

Семин рассказал.

— Оплошал фриц, — Петька усмехнулся. — Видать, на силу свою понадеялся. Страху-то, небось, натерпелся!

— Кто?

— Ты.

— Ничего подобного, — запротестовал Андрей.

— Ври.

— Честное слово! Это уже потом, когда он связанный лежал, не по себе стало. Глядел на него и не верил, что справился с ним.

— Развяжем фрица или пускай так идет? — спросил Петька.

— Пускай так.

— Правильно, — согласился Петька и предложил покурить.

Разглядывая пепел, задумчиво произнес:

— Давно собираюсь спросить: у тебя есть симпатия?

— Девушка, что ли?

— Ну!

Семин вспомнил своих одноклассниц. Некоторые из них нравились ему — иногда день, иногда неделю, реже месяц. Потом чувство исчезало, словно его и не было. Вспомнил озорную девчонку, с которой работал до ухода в армию в ремонтно-механической мастерской. Они часто переглядывались, три раза сходили в кино, а через месяц выяснилось: у нее есть парень — солдат, она сама сказала об этом Андрею. Он огорчился, но ненадолго. Через несколько дней успокоился, встречаясь с девчонкой взглядом, улыбался ей, однако в кино не приглашал. В госпитале на него произвела сильное впечатление молоденькая медсестра с чуть раскосыми глазами. Семин пытался приударить за ней, но товарищ по палате сказал, что она замужем, познакомилась с будущим мужем тут, в госпитале, а теперь он на Втором Украинском фронте. Андрей еще никого не любил по-настоящему, хотя ему часто казалось — влюбился до гробовой доски.

Он честно рассказал Петьке обо всем этом.

— А мне нравится одна, — признался тот. — Уже три года нравится. С нашей деревни она. Вместе на ферме работали: я — скотником, а она — учетчицей. К ней многие парни, постарше меня, клинья подбивали, а она соблюдала себя. До войны была — глядеть не на что. А потом такой королевной стала, что не подступишься. Маманя удивлялась: на отрубях да капусте живем, а Маруська-то вон какая!

— Встречался с ней? — полюбопытствовал Андрей.

— Гулял, что ли?

— Можно и так сказать.

— Нет. — Петька вздохнул. — Робел. Бывало, как увижу, язык к глотке присохнет и ноги подкашиваются.

— Значит, она ни о чем не догадывается?

— Наверное. Но, — Петька приободрился, — неделю назад письмо было от младшей сестренки: Маруся-де поклон шлет, интересуется, как ты. Я намек сделал. Сестренка у меня сообразительная, сама догадается, что сказать Марусе. — Петька помолчал. — Домой вернусь — сватов к ней пошлю!

— Сразу?

— Сразу.

— А вдруг она не согласится?

Петька помрачнел:

— Тогда лучше не жить!

Семин рассмеялся. Пленные с недоумением уставились на него. Петька засопел.

— Я тебе, как другу, душу вывернул, а ты: ха-ха-ха.

— Не сердись, Петь.

— Пра-слово, не жить мне без нее!

Андрей подумал: «Маруся, наверное, присушила его по-настоящему», — и пожалел, что у него нет девушки, о которой бы он тосковал, к которой бы тянулся сердцем.

— Вот так-то, — пробормотал Петька.

— Будет порядок, как в танковых войсках! — утешил его Семин.

Солнце уже заходило. Оно висело над болотом — там, где виднелись маленькие островки, поросшие чахлыми осинками. Казалось, еще мгновение, и от соприкосновения с солнцем болото зашипит. Из глубины леса надвигался синеватый воздух. Стало прохладно.

— Весной всегда так, — сказал Петька. — Днем теплынь, а к вечеру мурашки высеиваются, — Он посмотрел но немцев и добавил: — Успеть бы до ночи доставить их.

— Успеем, — обнадежил Андрей.

Лицо у него было опухшим — он чувствовал это, — но уже не болело, а вот нога ныла по-прежнему. И особенно сильно, когда он ступал на нее. Поэтому Семин припадал на здоровую ногу, шел вперевалочку.

— Все стонет? — спросил Петька.

Андрей кивнул.

— Уже близко, — И показал на мелькнувшую среди деревьев дорогу.

Петька обрадовался, крикнул пленным;

— Чего, как телки, плететесь? А ну, шире шаг!

Дорога шла вдоль болота. Она то прижималась к нему, то отступала на несколько десятков метров в пес. Середина была изрыта копытами, в глубоких, словно маленькие траншеи, колеях темнела еще не просохшая грязь. Там, где дорога уходила в лес, деревья сплетались над ней, образуя что-то очень похожее на туннель.

Из-под земли выпирали корни со шрамами от колес.

У болота дорога была бугристой — небольшие сплюснутые кочки.

Так они прошли с километр. Потом дорога неожиданно вильнула и, вырвавшись из леса, побежала по вспаханному полю к видневшемуся у реки местечку с каменным костелом в центре, уютными домиками.

Издали все домики казались одинаковыми, но, подойдя поближе, Семин и Петька обнаружили, что среди них много ветхих, крытых потемневшей от времени и непогоды соломой. Над крышами клубились дымки. Петька потянул носом, авторитетно заявил:

— Парным молоком пахнет! Должно, только что дойка прошла.

Андрею мучительно захотелось молока. Последний раз он пил молоко в госпитале. Оно было кипяченым, и Андрей, сделав глоток, отодвинул стакан: кипяченое молоко он с детства терпеть не мог.

— Хорошо бы сейчас парного молочка с черным хлебом, — помечтал Семин.

— Сообразим! — откликнулся Петька, и Андрей подумал, что его друг в лепешку расшибется, но раздобудет молоко.

Неподалеку от местечка дорога, по которой шли ребята, влилась, словно ручей в реку, в другую дорогу, более широкую.

Немцы по-прежнему едва переставляли ноги, и Петька наконец не выдержал — двинул одного из них прикладом:

— Шевелись!

Местечко имело всего две улицы — они пересекали одна другую под прямым углом. Костел находился на стыке этих улиц. С одной стороны к нему примыкал сад, в котором только что отцвели яблони: на деревьях еще висели лепестки, похожие на снежинки, запутавшиеся в ветвях. Земля в саду была белой, издали казалась припорошенной снегом. Часть дороги, перед фасадом костела, была вымощена, и не каким-нибудь булыжником, а обтесанными, хорошо пригнанными один к другому камнями. Поверхность этих камней, видимо, была когда-то гладкой, а теперь ее покрывали трещинки и выбоины.

За костелом было кладбище — виднелись кресты и надгробья.

И хотя костел находился в центре местечка, он не был окружен домами — они располагались в стороне. Между домами и костелом оставалась «нейтральная полоса» — лужайка, покрытая молоденькой травкой. Она была такой красивой, что проходящие мимо солдаты даже не ступали на нее.

Было шумновато. Где-то гнусавил патефон. Жиденький тенорок Вадима Козина рассказывал про Машу у самовара. Тренькала балалайка, взвизгивала гармонь, хрипловатые, простуженные голоса невнятно выкрикивали частушки — каждая припевка сопровождалась хохотом и одобрительными возгласами. Придерживая руками подсумки, пробегали посыльные. Один из них — молоденький солдатик с пушком над губой — остановился и храбро спросил Петьку:

— Кого пымали?

— Не видишь разве? — огрызнулся тот.

— А-а... — с понимающим видом отозвался солдатик и затрусил по дороге, поднимая нагретую солнцем пыль.

Опускался туман. Семин подумал, что очень скоро пыль остынет, станет чуть влажноватой и не будет вспархивать, как сейчас.

Около кирпичного, в пять окон, дома курили офицеры. С противным скрипом распахнулась дверь, с высокого крыльца скатился черноволосый щеголь лейтенант. Подбежал к Семину и Петьке, спросил отрывисто, сомкнув на переносице густые, будто нарисованные углем брови:

— Откуда?

Петька доложил.

— Подождите! — Щеголь лейтенант повернулся и резко зашагал к дому.

— Видать, адъютант, — сказал Петька.

— Факт! От него даже одеколоном пахнет.

— Ну-у?

— Как от женщины.

Щеголь лейтенант Андрею не понравился: был он таким же молодым, как Семин и Петька, может, на год старше, а важности на себя напускал — на десятерых хватит.

— Я таких... — Петька осекся: снова скрипнула дверь.

Кивнув на ходу расступившимся офицерам, к ребятам направился в сопровождении щеголя лейтенанта молодцеватый полковник. Семин никогда не видел командира дивизии, только слышал про него, и теперь решил: «Он!»

Полковник был полный, но не грузный, пожиже Овсянина, а ростом на целую голову выше. Андрей и Петька вытянулись, щелкнули каблуками. Посмотрев на пленных, полковник спросил;

— Почему один связан?

— Убечь хотел! — Петька рассказал, как было дело.

Полковник перевел взгляд на Семина:

— Это он тебе фонари наставил?

— Так точно!

— Ему, вижу, тоже досталось.

— Так точно!

— Как же тебе удалось справиться с ним?

— Справился!

— Добро! — Полковник кивнул. — Документы пленных при вас?

Петька вручил ему документы. Полковник стал перелистывать их. Заинтересовался каким-то удостоверением. Поднял глаза на связанного фрица, о чем-то спросил его по-немецки. Тот что-то процедил.

— Молодцы, ребята! — воскликнул полковник. — Эсэсовца поймали.

Передав документы щеголю лейтенанту, комдив приказал Петьке развязать пленного. Подозвал капитана, стоявшего среди офицеров у крыльца. Отойдя с ним в сторону, что-то сказал. Тот вызвал автоматчиков и ушел вместе с пленными.

В окнах зажигались огни керосиновых ламп. По-прежнему тренькала балалайка. Поклонник Вадима Козина гонял все ту же пластинку. Туман был — как разбавленное водой молоко.

— Значит, ты первого немца уложил? — обратился к Семину полковник.

— Так точно!

— И эсэсовцу уйти не дал, хотя без оружия был?

— Так точно!

— Чего ж ты без винтовки-то побежал?

— Сгоряча.

Комдив усмехнулся, подумал.

— За смелость и находчивость представляю вас, ребята, к правительственным наградам! Тебе. — полковник взглянул на Петьку, — Отвагу, а тебе, — он подмигнул Семину, — Славу...