В мире коммунистов и животных

Эпизод второй: Конец света с продолжением

Я сидел в кресле и смотрел телевизор.

Точнее, не телевизор, а скачанный из Интернета третий сезон американского телесериала «Прослушка». Смотрел и поражался, насколько же правы были советские пропагандисты, бичуя социальные язвы Америки.

В этот момент кто-то осторожно покашлял за моей спиной.

Я повернулся. За креслом стоял Серый. Это, если кто не знает, такие пришельцы. Примерно полтора метра роста, с большой треугольной головой, и огромными черными глазами. И совсем серого цвета. Таких часто показывают в кино. Или в сериалах тех же.

— Здравствуйте, — вежливо сказал я и поставил просмотр на паузу.

— Здравствуй, землянин, — отозвался Серый. — У меня важное послание для всего человечества, которое я должен передать через тебя.

Я понял, что ожидается какая-то неприятность и попробовал от этой высокой чести увильнуть.

— А не проще передать это послание через Путина, или через Обаму, или через генерального секретаря ООН, кто бы им не был сейчас?

— Нет, — сказал Серый. — Они оставят послание в тайне, а высокий коллективный разум Галактики считает, что люди имеют право узнать его перед тем, что произойдет.

Я тяжело вздохнул.

— Ну, говори свое послание.

Серый подобрался и торжественно произнес:

— Решением коллективного разума галактики планета Земля в течение 24 часов по местному времени будет очищена от представителей рода homo sapiens. О чем я и довожу до вашего сведения. Прошу эту информацию распространить как можно шире.

И прибавил:

— У меня всё.

— Так, — сказал я. — Здрасьте, приехали! А с какой это стати такие суровые меры?

— Потому что вы недостойны жить на этой прекрасной планете, как и вообще в нашей чудесной Галактике. Вы наш позор и проклятие, и терпение коллективного галактического разума закончилось.

— А ничего там, что слезинка ребенка, что, какой ни есть кривой, а мы все-таки тоже разум? Не, я не спорю, мы, конечно, еще те соседи, но как-то уж очень радикально. Нельзя так, товарищи, нехорошо.

— Согласно тяжести совершенного вами, — сказал Серый. — Вся ваша история — это непрерывная цепь преступлений. Начиная с уничтожения неандертальцев. Вплоть до сегодняшнего дня…

— С преступлениями не борются преступными методами, — схватился я за другой аргумент. — Где состязательный процесс, где адвокаты?

— Ни одна раса в Галактике не наложила вето на это решение, — сказал Серый. — Даже самая ничтожная.

— Вето? — переспросил я. — Самая ничтожная?

— Да, — сказал Серый.

— Ага, — сказал я и крикнул:

— Кот!

Никакой реакции.

— Кот, черт тебя дери!

Снова как в пустоту.

Кот — так зовут нашего кота, демагога-левака, который в данный момент где-то в комнате моего сына дуется за то, что я сижу на его кресле.

Само кресло это — источник перманентной войны Кота с нашим псом, Агафоном, добродушным этатистом сталинистского толка, который сейчас на даче моего отца, вместе с моим сыном и моей женой. Заканчивают дачный сезон.

Когда оба хвоста дома, вокруг этого кресла — за право лежать на нем, идет непрерывная война, иногда гибридная, иногда открытая, с дракой и летающей по комнате шерстью.

Я попробовал последнее средство.

— Колбаса, — сказал я негромко.

Через мгновение в дверях нарисовался Кот. Не обращая внимания на Серого, он подошел ко мне.

— Что насчет колбасы? — спросил он.

— Приходить надо, когда тебя зовут, — буркнул я.

— То есть опять обманул, — горько сказал Кот, вздохнул укоризненно и собрался уходить.

— Эй, подожди, — сказал я. — Тут вот товарищ из Галактики сообщает, что в течение суток человечество будет уничтожено.

Кот посмотрел на Серого.

— И очень даже правильно, — одобрительно сказал Кот. — Давно пора. Удивляюсь, как вообще это раньше не сделали. Лживые и жадные создания, которым жаль дать зависимому от них животному лишний кусок колбасы. Так что допрыгались. Троцкий не зря написал в «Бюллетене оппозиции»: «Если мы не совершим всемирной революции, человечество ждет бесславный конец».

— Не писал такого Троцкий, — сказал я.

— Если даже и не писал, — махнул хвостом Кот, — то все равно это правильно.

Он снова явно хотел уйти и поэтому я схватился за последнюю соломинку:

— Кто тебе будет давать еду, если нас всех того, элиминируют? И с кем ты будешь бодаться по утрам в кровати?

Надо сказать, что Кот, при всей вздорности характера, имеет некоторые положительные особенности. Куда входит и бодание меня в лицо головой. Это он любит делать утром, в теплой еще постели, когда день не принес обычных разочарований в людях вообще и во мне в частности.

Кот задумался. Сел. Посмотрел на Серого, на меня, снова на Серого.

— Я правильно понял, что любая разумная раса имеет право наложить вето на ваше решение? — уточнил я на всякий случай у пришельца.

— Абсолютно верно, — ответил тот.

Кот тоже все понял верно.

Он подошел ко мне.

— Первое: кресло мое. По крайней мере Агафон, этот позор хвостатого мира, не имеет права лежать на нем никогда. Второе: раз в день печеночный паштет. Третье: чтобы меня разбанили на сайте рабкор. ру. Четвертое: никогда и не при каких обстоятельствах вот эта гадость не применяется.

Он показал лапой на старую кроссовку, стоящую на столе у клавиатуры.

Когда эти два животных переполняют мою чашу терпения — глубокую чашу, видит Бог! — я кидаю в них кроссовкой. Интересно, что это приходится делать только тогда, когда моей жены нет дома. Ее они слушаются моментально и без применения террористических методов. Тут какая-то древняя тайна.

— Хорошо, — сказал я. — Договорились.

Кот развернулся, подошел к Серому. Поднял для вящей важности хвост.

— Как полномочный представитель самого разумного вида на планете Земля, а именно вида félis silvéstris cátus, накладываю вето на ваше решение. О чем и прошу донести до сведения всей нашей Галактики.

Коту явно понравилась его речь и он с гордостью посмотрел на меня.

Серый подумал, потом сказал:

— Мне надо связаться с руководством.

И закрыл свои большие черные глаза без зрачков.

Так продолжалось минуту. Мы терпеливо ждали.

Открыв глаза, Серый сказал:

— Вето вида félis silvéstris cátus принято. Виду homo sapiens дается испытательный срок. Длительность срока устанавливается на следующие сто тысяч лет.

Сказав это, Серый растворился в воздухе.

Можно было дальше смотреть «Прослушку» — о серьезных социальных проблемах, разъедающих империалистическую Америку.

Однако перед этим я сказал Коту:

— Ты ведь понимаешь, что печеночный паштет каждый день — это несерьезно, да? И я, кстати, очень не уверен насчет разбанить — даже если я попрошу об этом у самого Кагарлицкого. Потому что достал ты их всех там конкретно.

Кот аж подпрыгнул на всех своих четырех лапах.

— Я знал, я так и знал, — гневно промяукал он. — Низкие и жалкие существа! Как можно вам верить!

Уходя из комнаты, он повернулся и буркнул на прощание:

— В следующий раз даже не просите замолвить за вас словечко! Ни за что! Никакой жалости! Будем строить новую цивилизацию хоть с енотами. И она будет лучше, чем то позорище, что мы имеем сейчас с вами, то есть с так называемыми homo sapiens. Разумными, ха!

И скрылся в комнату моего сына. Наверное, постить с его смартфона свои фотографии в Инстаграм, сопровождая их возмущенными комментариями в адрес авторитарных левых.

Флешбэк второй: Берлин.

Дом, возле которого назначена была встреча, ночью был разрушен американской авиацией.

Из обломков еще валил дым, пожарные, фольксштурм и советские военнопленные под охраной полицейских разбирали завалы.

Штирлица охватило нехорошее предчувствие. Он вышел из машины, стал входить взад-вперед возле нее, иногда бросая взгляд развалины.

«Скоро наши придут, потерпите еще немного, родные!» — хотелось крикнуть пленным красноармейцам, покрытым кирпичной пылью, грязью и штукатуркой, явно очень недоедавшим людям в сносившейся до дыр форме, расчищавшим завалы.

И было очень тревожно за контакт.

— Мяу, — услышал Штрилиц и на него накатила волна счастья: жива!

Кошка выглядела как обычно — словно все, что вокруг нее происходит, не имеет к ней никакого отношения. Аккуратная, чистенькая, собранная.

— Здравствуйте, доктор! — сказала кошка.

— Здравствуй, Мими! — не смог удержаться от улыбки Штирлиц.

«Из личного дело работника RSHA.

Катцефюрер СС Мими. Характер нордический, твердый. В работе не допускает ошибок, дисциплинированна, отмечена поощрительными наградами руководства…»

— Я за тебя волновался, — сказал он, заводя мотор.

— У кошек девять жизней, — просто сказала Мими, сев рядом на свободное сидение.

Они медленно поехали по Берлину — который с каждым днем все больше превращался в развалины под английскими и американскими бомбами.

— Скоро там наши придут? — спросила Мими.

— Скоро, — сказал Штирлиц. — Так что ты уж постарайся уцелеть, хорошо? Тут будет жарко. Очень жарко.

Он любил этого своего агента — эта спокойная и сдержанная чистюля напоминала ему про Союз, дом, семью.

— Я тебя с женой должен познакомить еще, — сказал Штирлиц, улыбаясь. — Вы друг другу понравитесь.

— Хорошо, доктор. Буду считать, что это ваш приказ.

Мими называла его доктором — и из конспирации, и из уважения, хотя знала, и где он работает и каково его звание. Потому что она сама работала у Шелленберга, в службе проникновения в иностранные посольства.

— Есть важная информация, Центру будет интересно, — сказала Мими.

Штирлиц внимательно слушал.

— Шпеер вошел в контакт с американцами через сионистские организации Швейцарии. В обмен на гарантию того, что он не будет казнен в случае трибунала над немецким руководством, он будет стараться переместить как можно большее количество физиков-атомщиков, специалистов по ракетной технике и реактивным самолетом в западные районы рейха, которые будут оккупированы союзниками. Источник — мой контакт в посольстве Швейцарии, кот Маркус. Старый коммунист-подпольщик, работал еще в «Красной помощи».

Штирлиц кивнул в знак того, что информация принята.

— Проблемы связи с Центром решены? — спросила Мими.

— Да, — кивнул Штирлиц, не вдаваясь в подробности. Впрочем, их Мими и не ждала. Более того, через нее действовал еще один канал связи, на самый последний случай, передатчик компартии Германии в рабочем пригороде Берлина, до которого гестапо не добралось даже в прошлом году, когда рухнуло берлинское и гамбургское подполье, продержавшееся все эти страшные двенадцать лет.

«Из личного дела сотрудника 5 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР товарища Ася…

В органы иностранной разведки перешла из Коминтерна… Преданный делу освобождения рабочего класса и пролетарских котов товарищ, постоянно работает над повышением уровня своего знания учения Маркса-Ленина-Сталина, в работе инициативна и находчива…»

Когда они обсудили все накопившиеся вопросы, Штирлиц отвез контакт к разрушенному дому.

— Тебе есть где жить? — спросил он.

— Не пропаду, — сказал Мими. — Выпустите здесь, доктор. Не стоит вам лишний раз светиться.

Штрилиц открыл дверь, она соскочила на покрытый каменной и кирпичной крошкой асфальт.

— Сегодня День Парижской Коммуны, доктор, — сказала Мими на прощание и добавила по-французски. — Justice éternelle, fraternité éternelle!

— Вечная справедливость, вечное братство! — теми же словами, но по-русски, и поэтому очень тихо, ответил Штирлиц.

Мими довольно мурлыкнула и исчезла в соседнем здании, которое не так сильно пострадало от ночной бомбежки.

«Лично и секретно от премьера И.В.Сталина президенту Ф.Д. Рузвельту. 5 апреля 1945 года.

Что касается моих информаторов, то, уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, а также не менее ответственные и сознательные псы и коты, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди, собаки и коты многократно проверены нами на деле…»