В мире коммунистов и животных

Эпизод четвертый: Машка

Товарищу Всеволоду Петровскому (1986–2015) посвящается.

Когда начались события на Украине, мы, конечно, в стороне не оставались. Я и про своих товарищей, и про семью. Деньги собирали, гуманитарную и негуманитарную помощь, отправляли на микроавтобусе в Донецк и Луганск — есть у нас очень славный парень, Игорь, который туда несколько раз уже ездил.

Из семьи моей только Кот был решительно против, заняв позицию «чума на оба ваших дома». Репрессалий против него мы решили не вводить, потому что если за все безобразия его репрессировать, то это какой-то 37-й год получится, а XX съезд Партии не велел.

И вот из одной такой поездки на восток Украины Игорь привез Машку.

Машка — молодая овчарка, служила в бригаде «Призрак», как и все собаки на войне, больше занималась минерно-саперным делом, но пару раз вытаскивала и тяжело раненых из-под обстрела. А однажды и сама попала под обстрел украинских карателей и была серьезно ранена. У ребят рука не поднялась ее пристрелить, а Игорь, которому как раз случилось быть там, и предложил отвезти собаку в Россию, на лечение.

Гнал Игорь как бешеный, и, приехав, сразу рванул к нам.

Ленка моя врач по людям, это, конечно, немного другое, чем лечить хвостов и прочих, уже неговорящих, животных, но зато у нее есть подготовка для войны и даже звание, что всегда 23 февраля вызывает некоторые дурацкие шутки в нашем доме, потому как и по военному билету и по характеру я рядовой солдат, правда, Красной Армии, она же Советская. В общем, Игорь правильно рассудил, что и человеческий врач может помочь получившей осколочные ранения собаке.

Вот так Машка у нас и появилась.

Сначала было ей худо совсем, даже Ленка думала, что не протянуть ей долго, а Агафон сидел совсем потерянный возле нее и на глазах нашего пса были слезы.

Но Ленкино умение, донецкое здоровье шахтерской собаки и заграничные лекарства сделали свое дело и Машка медленно, но верно пошла на поправку.

Под столом на кухне ей соорудили лежанку, ну и наш пес перебрался туда. Когда Машка окрепла, Ленка стала покупать на рынке им сахарные кости, которые обе собаки грызли по очереди, ведя какие-то свои длинные разговоры.

Иногда мы все собирались на кухне и Машка нам рассказывала про жизнь на Донбассе до войны и во время ее, про всякие случаи на фронте. Как и все восточноукраинцы, по-русски она говорила прекрасно, только «хэкала» немного: «хав-хав». Рассказы были невеселые.

В самом начале как-то и Кот присоединился к нам, послушал минут пять, а потом нагло встрял и начала разглагольствовать на свою любимую тему: «власовцы версус бандеровцы», «Деникин против Петлюры» и прочий гнилой так называемый нейтрализм. Заткнуться вовремя Кот не всегда умеет, так что Машка слушала-слушала терпеливо, а потом так рявкнула, что Кот пулей вылетел из кухни и пару дней туда откровенно боялся заглядывать.

Еще через пару недель я уже с собаками гулял, и они бегали весело за палкой, иногда устраивая шутливые драки из-за нее. Иногда вдвоем убегали на собрания местной ячейки «Рот-Фронта» или мероприятия, устраиваемые «Движением коммунистических собак» (запрещенная в Российской Федерации организация, только вот не знающая, к сожалению или к счастью, о своем запрещении).

Ну вот, а однажды вечером Машка пришла ко мне и сказала:

— Надо мне возвращаться на Донбасс. Я ведь уже здоровая совсем.

— Машка, — сказал я. — Оставайся у нас. Собака ты аккуратная, беспокойства от тебя мало, живи сколько хочешь, хоть вообще насовсем. Хлебнула ты и так будь здоров, а Донбасс ведь продадут, только так продадут, Москва, увы, это всегда умела и умеет: своих продавать.

— Нет, — сказала Машка. — Это моя родина. Дом мой там. Там все свои. У вас хорошо, но мое место там. Ну а если ваши продадут — уйду в лес, буду партизанить. Спокойной жизни для жовто-блактиных на Донбассе больше уже не будет никогда.

— Ладно, — очень грустно сказал я, потому что привязался к ней крайне. — Скоро Игорь опять едет туда, мы уже почти на целую машину вещей набрали, отвезет тебя.

А следующим вечером ко мне, когда я уже спать собирался, притопал и мой Агафон.

Положил голову на кровать.

— Хозяин, — сказал он. — Я с Машкой поеду. Есть такое слово — надо.

Долго мы с ним говорили тем вечером. Сказал я ему, что и сам бы поехал, потому что иногда мужчина должен взять в руки оружие. Но что немолоды мы с ним уже, что наш призывной возраст, во всех смыслах этого слова, прошел. В общем, отговорил я его, хотя и был Агафон очень невесел. Но он пёс послушный.

Когда Игорь на своем микроавтобусе заехал к нам во двор, рядом с местом водителя сидел молодой пес.

— Из наших, — сказал Агафон с гордостью. — Шарик. Комсомолец. Настоящий.

Шарик явно волновался, но был очень рад оказанной ему чести. А Машка залезла назад, на мешки, пакеты и коробки с вещами.

Отец мой тоже привез кое-что. Во-первых, стопку репринтов книжечек 1943 года, изданных Наркоматом обороны СССР: «Пособие для собак по саперному делу» и «Батальонный кот-разведчик». Во-вторых, несколько специальных устройств, которые ему дали специальные люди с его бывшей специальной работы. Хоть отец и пенсионер, но бывших специальных людей не бывает, как известно.

Было очень грустно расставаться с Машкой. Агафон потом весь вечер лежал в чулане, где у него запасное место, и оттуда доносилось иногда поскуливание.

Прошло два месяца. С прогулки — или со своих протиправительственных дел, вернулся мой сын с псом, и Агафон, с грязными лапами, это как обычно, кубарем влетел в гостиную.

И сообщил радостно, что по их каналам связи ему передали новость: стал мой пес счастливым отцом, потому как Машка родила пять щенков, трех мальчиков и двух девочек. У собак есть какие-то свои каналы связи, которые надежнее, чем Интернет — никакое АНБ или ФСБ не подключится.

Я, конечно, был ужасно рад за своего пса, тем более что он, как я уже говорил, не очень молод.

В личную жизнь хвостов мы вообще не влезаем. По весне Кот начинает часто смываться из дома — из окна по водосточной трубе на крышу, где у него, как я понимаю, какое-то логовище. Можно только представить, какие оргии там происходят, но он зверь взрослый, и не мне ему указывать. Хотя в нашем районе что-то подозрительно много похожих на него котят и молодых котов-кошек.

А Агафон так вообще очень строгих правил, строго чтит «Моральный кодекс строителя коммунизма», пусть даже последний и был принят ревизионистом Хрущевым.

Конечно, получив новость о том, что стал счастливым отцом, наш пес засобирался на Украину. И отговаривать его я уже не мог. Нужно было только собрать очередной гуманитарно-негуманитарный микроавтобус. Который мы и собрали почти.

И тут сначала по собачьим коммуникационным каналам, а потом и через Интернет, пришла новость.

Машина с одним из командиров ополчения попала в засаду, командир и водитель были тяжело ранены. А вот Машка погибла. Она поехала с ними за компанию в город, чтобы привезти на блок-пост, где жила со своими щенками, собачьего корма. В нее попала целая очередь — она прыгнула на стрелка, закрыв собой людей.

Кто устроил засаду, как это обычно в последнее время там, осталось неизвестным. В соцсетях писали разное, в том числе нехорошее.

Тогда-то я впервые услышал, как наш Агафон воет. Воет горько, даже не по-собачьи, а по-волчьи…

Щенков Машкиных местные ребята-ополченцы разобрали. Кроме одного. Его Игорь привез к нам.

Агафон, наверное, каждые пять минут его вылизывал от ушей до хвоста. С настырностью, свойственной обычно не ему, а другому нашему хвосту, выпрашивал у Ленки что-нибудь вкусное для Щена. Щеном мы называли этот маленький комочек шерсти, от которого наш пёс не отходил ни на секунду. Ленку, впрочем, упрашивать и не приходилось.

Вот Кот не выдержал этих, как он выразился, сопливо-сталинистских нежностей, и заявил, что перебирается временно жить на крышу. Чтобы не видеть этого безобразия. Откуда только приходил поесть или запостить чего-нибудь в Фэйсбук или Инстаграмм.

Когда Щен подрос, его забрал на нашу дачу отец. Он, опять же используя свои старые специальные связи, устроил молодого пса на закрытую площадку, где собак учили для нужд разных силовых ведомств, которых ныне в России очень много.

Курс обучения там длинный, целый год, после чего Щен, как он сам сказал, уедет обратно. Вырос он красивым и сильным, правда, не по возрасту серьезным.

Тем временем Агафон, когда пришел очередной раз везти помощь, поехал туда сам, на нашем микроавтобусе. При этом не только навестить могилу Машки. Ей, кстати, устроили торжественные похороны, ребята из коммунистической роты даже салют отдали.

Мальчиков и девочек своих навестить Агафон очень хотел.

Перед самым его отъездом ко мне подошел Кот — с очень важным видом.

— Ты не сходишь со мной на крышу, у меня там дело небольшое, — загадочно сказал он.

— Я бы сходил, — ответил я, — Да только вот по водосточным трубам лазать не умею.

— Там лестница есть на последнем этаже вообще-то, — поглядев на меня, как на идиота, сказал Кот. Впрочем, он почти всегда так на всех смотрит. Как на идиотов.

Мне было крайне интересно посмотреть на его логово. Впрочем, никаких признаков разгульной жизни — типа пустых пузырьков из-под валерьянки — я там не обнаружил. Небольшой чердак, на стене портрет Троцкого в буденовке, на другой стене флаг Partido Obrero de Unificación Marxista (POUM) и аэрозольной краской лозунг: «Тяжело подчиняться начальникам, но еще глупее их выбирать!»

В углу стоял мешок. Довольно большой.

— Вот, — притворно-застеничиво сказал Кот. — Мы тут собрали. Для донецких.

В мешке были разные кошачьи вкусности, лекарства и бинты-пластыри. Колбаски разные.

— Как же это ты все не слопал? — пошутил я, на что Кот так сердито фыркнул, что я поспешил извиниться за свою глупую шутку.

Таким образом на восток Украины в следующий раз отправился и мешок гуманитарки, собранной котами-леваками. Конечно, в последний момент они туда не могли не сунуть несколько брошюр «Коты за Четвертый Интернационал». Я бы, правда, сильно удивился, если бы они это не сделали.

Так вот и Агафон поехал туда.

И остался там на несколько месяцев в итоге. Когда вернулся — похудевший, весь черный, то особо много не рассказывал, что он там на фронте делал. Но красную звезду с профилем Ленина на ошейник получил. Так что что-то полезное от него видать было. Красные звезды на ошейник там псы не за хороший экстерьер получают.

Даже Кот его неделю целую по возвращению не задирал и с ним не спорил. Нет, потом-то, конечно, опять шерсть полетела. Но это потом.

Флешбэк четвертый: Планета Земля

— Нет, — сказал Королев. — Только не это.

Главный конструктор сидел за письменным столом, на котором, кроме бумаг и чертежей, стоял макет первого спутника, подаренный ему рабочими и инженерами на день рождения.

Собака сидела рядом с ним, справа.

— Сергей Павлович, а у вас есть другой вариант? — спросила она.

Королев подумал немного.

— Ну, обезьяну можно запустить. Американцы ведь запускают их в стратосферу. Шимпанзе…Собаку передернуло.

— Потому они и американцы, Сергей Павлович. Империалисты. Правильно их Никита Сергеевич похоронить обещал. Запускать обезьян — все равно, что посылать на смерть маленьких детей. У обезьян интеллект трехлетнего ребенка.

— А ты предлагаешь отправить в полет без возврата разумное существо вроде тебя или кошки?

Собака издала странный звук, который у людей означал бы хмыканье.

— Скажете тоже — кошки. Мяукающий начнет орать о возвращении к темным временам культа личности, о нарушениях социалистической законности, а в самый последний момент просто нагло телепортируется.

Королев усмехнулся.

— Ну, хомячка какого-нибудь пошлем…

Собака тряхнула головой.

— Сергей Павлович, ну несерьезно все это. Вам там нужна именно собака. Только так вы сможете убедиться, что можно послать человека, что он не сойдет с ума в условиях космоса, как некоторые ученые полагают.

— Нет, — снова твердо сказал Королев. — Я потом с этим жить не смогу. Что послал разумное существо на смерть.

Собака поднялась на все четыре лапы. Обошла стол, подойдя к главному конструктору с другой стороны. Возможно, для того, чтобы ее слова показались более убедительными.

— Природа разума собак совершенно иная, отличная от разума людей. У нас коллективный разум вообще, и мы симбиотические существа. Это очень важно. Кроме коллективного сознания, у нас еще существует коллективная память. И мы знаем, что много тысяч лет назад между вашим видом, людьми, и собаками был заключен союз. Именно он позволил вашему виду победить в соревновании с несколькими иными гоминидами, существовавшими тогда на планете. Мы, собаки, стали вашим эволюционным преимуществом. Мы помогали вам в охоте, охраняли ваши стоянки от нападений хищников, первыми бросались защищать ваших детенышей. Отдавать жизнь за людей — это наш коллективный выбор, который был сделан нами совершенно сознательно. Поэтому во время войны собаки с минами кидались под немецкие танки — мы тогда тоже умирали за вас.

Королев посмотрел в глаза собаке.

— А эсэсовские овчарки? — спросил он.

— Это наша трагедия, — сказала собака. — Доверием тоже можно злоупотребить. Не вам мне это рассказывать.

Королев промолчал.

— Теперь у нас, собак, опять есть возможность пройти впереди человека, чтобы, быть может, опять спасти ваши жизни. Вы же скоро начнете готовить молодых людей, чтобы они вышли в космос, и для нас, для меня — это не просто долг, но и огромная честь — проверить, что это возможно вообще. Для всех собак на Земле. Не лишайте нас этого, Сергей Павлович.

Королев продолжал молчать.

Собака прибегла к решающему, как ей явно казалось, аргументу.

— Мы ведь даже не умираем в вашем понимании этого слова. Мы просто уходим в нашу коллективную память, если пытаться объяснить это на языке людей.

— Идеализм какой-то, — сказал Королев.

— Не все то, что непонятно людям, это идеализм.

Королев поднялся из-за стола. Подошел к окну. На горизонте стояла, почти готовая к запуску, ракета. Он долго смотрел на нее.

— Не знаю, — сказал ее конструктор. — Надо еще подумать.

Телеметрия отказала. Полет оказался не совсем удачным, ученые рассчитывали, что Лайка продержится в космосе около недели, но все-таки в расчеты закралась ошибка и на четвертом витке вокруг Земли температура стала быстро подниматься.

Становилось жарко и времени почти не осталось. Собаке не было страшно. Она смотрела в иллюминатор на планету и думала о том, что ей, простой беспородной собаке, повезло стать первым разумным существом, эту красивую планету покинувшую.

Через несколько минут наблюдатели на Земле зафиксировали в небе искорку. «Спутник-2» сгорел в атмосфере.

В это мгновение все собаки на планете — овчарка пограничника на советско-турецкой границе, мопс в руках голливудской дивы, бездомный пес на окраине Тегусигальпы, австралийская пастушья собака, ездовой пес эскимоса — все посмотрели на небо и замерли на несколько секунд.

После темноты и боли к Лайке пришло чувство блаженства. Она стояла на каком-то бесконечном травянистом поле под черным небом. К ней подбежал незнакомый щенок и радостно залаял. Лайка облизала его, а потом они побежали со щенком наперегонки. Лайка иногда специально отставала, и тогда щенок чуть сердито оглядывался, как бы говоря: «Ну, и чего ты отстаешь?»