В сетях шпионажа, или «Час крокодила»

Костер

Старый Хасуха́ умирал долго и трудно. Сначала его трясла и ломала простудная горячка, потом душила хриплым кашлем пневмония, а завершил все это отек легких. И когда старик понял, что скоро не сможет дышать, то рукой позвал младшего сына, пятнадцатилетнего Ширвани, стоявшего у его изголовья. Старшие сыновья давно ушли в абреки и погибли в стычках с красноармейцами и чекистами.

— Принеси Коран, — прошептал Хасуха.

Когда эта просьба была исполнена, он продолжал:

— Положи руки на книгу и повторяй за мной: «Я, Ширвани, сын Хасухи, клянусь убить русского до того, как похоронят отца…»

Мальчик срывающимся голосом повторил слова клятвы. Ему было непонятно, кого именно из русских следовало убить, и он спросил об этом родителя, но тень смерти уже легла на лицо Хасухи, и ангел Азраил встал у его смертного одра, чтобы принять душу усопшего.

Сакля быстро заполнилась родственниками. Ширвани вытер слезы, снял со стены отцовское ружье и незаметно выскользнул на улицу. Хасуху должны были похоронить до захода солнца, и поэтому клятву надлежало исполнить незамедлительно. Ширвани знал, что оба ствола ружья заряжены и каждая пуля в нем надпилена спереди крест-накрест. Такая пуля, попадая в живую плоть, распускается наподобие цветка и производит в мягких и костных тканях смертоносные разрушения.

Задача, поставленная Хасухой, не была сложной. Русских в райцентре Бентарой было много: добрая половина местного начальства, да и командированные из города нередко наведывались.

Мальчишка недолго выбирал цель. Подходящим для исполнения отцовского завета ему показался высокий крепкий молодой блондин в кожанке, который не спеша шел от автобусной остановки, пересекая центральную площадь Бентароя. Пропустив парня мимо себя, Ширвани с пяти метров выстрелил ему в голову. Голова гяура будто взорвалась, разлетевшись на куски. Обезглавленное тело сделало по инерции еще два шага и повалилось на землю. На глазах ошалевших прохожих Ширвани, не выпуская из рук ружья, перемахнул через изгородь, сложенную из плоских голышей, и исчез в садах и огородах местных жителей. Он бежал долго, а почувствовав себя в безопасности, перевел дух и зашагал в сторону синевших на юге гор. Дорога у него теперь была одна — в банду Муртазы Заурбекова, который приходился дальним родственником его матери…

За три дня до описываемых событий Бентаройский район конспиративно посетил старший оперуполномоченный отдела «ББ»[24] Нефтегорского областного управления НКГБ[25] Сергей Казаринов. Он встретился здесь с агентурой, внедренной в банды, а полученную информацию изложил в обстоятельной докладной записке, которую отнес начальнику отдела капитану Дятлову.

— Везучий ты! — сказал тот, оглядывая Сергея с головы до ног. — Снова живой и ни одной царапины.

— Значит, такова воля Аллаха, — ответил Сергей, смеясь. — Времена нынче не те. Даже их бог отвернулся от них.

Времена действительно были не те. На дворе стоял октябрь 1943 года. Немцев изгнали с Северного Кавказа. Красная армия, нанеся противнику сокрушительное поражение под Орлом и Курском, широким фронтом выходила к Днепру. В горском бандповстанческом движении происходил полный упадок духа, царили разброд и уныние. Тем не менее оперативная работа в горах представляла невероятную опасность. Встречи с агентурой проводились по ночам в пещерах, заброшенных кошарах, на потаенных лесных полянках. Они были смертельно рискованны для обеих сторон. Но если оперработник рисковал только жизнью, то агент в случае провала ставил под удар всю свою семью, а то и весь свой род.

Центральное место в докладной записке Казаринова занимала информация о перемещении из Арданского ущелья на равнину банды Заурбекова — самой крупной и боеспособной из всех банд, орудовавших в Нефтегорской области. Муртаза Заурбеков разбил свой лагерь на полевом стане животноводческой бригады колхоза имени Чапаева, всего в десятке километров от Бентароя. Он намеревался грабануть несколько колхозных ферм и продуктовых складов и, пополнив таким образом запасы продовольствия, вернуться в ущелье.

— Мы должны ликвидировать базу Заурбекова в первую очередь хотя бы потому, что она лидирует по количеству отрезанных ушей, отрубленных голов и рук, вспоротых животов и звезд, вырезанных на спинах пленных красноармейцев, по числу изнасилованных русских учительниц, врачих и медсестер, а также по объему материального ущерба, нанесенного народному хозяйству, — говорил Дятлов шефу Нефтегорского управления НКГБ полковнику Ерохину. — Я предлагаю сделать это завтра, незаметно окружив банду небольшими мобильными группами, составленными из обстрелянных бойцов батальона внутренних войск и наших офицеров. В качестве основной ударной силы использовать эскадрон Удальцова. Для усыпления бдительности Заурбекова и с учетом настроений в его банде вступить с ним в переговоры о возможной почетной капитуляции. Ведение переговоров поручить моему заместителю старшему лейтенанту Никанорову.

Никаноров был опытным переговорщиком, и если бы дурацкая пуля туземного дикаря Ширвани не оборвала его жизнь до того, как он приступил к выполнению задания, то, возможно, дальнейшие события развивались бы совсем по другому сценарию.

Когда в управлении узнали о гибели Никанорова, почти все офицеры отдела «ББ» уже были задействованы в планируемой операции. Оставался Сергей Казаринов. Его берегли для работы с особо ценными источниками, и к участию в боевых операциях он, как правило, не привлекался, что не давало никаких оснований для неуважительного отношения к нему со стороны коллег-чекистов. На то был свой резон. Смуглый, черноволосый, сухощавый, Казаринов походил на молодого горца. Он вырос в горском ауле, где отец заведовал больницей, и в совершенстве владел языком местного населения, знал его обычаи и прочие элементы ментальности. При себе Сергей имел документ прикрытия на имя лесничего Кадырова, и его появление в самых глухих уголках области ни у кого не вызывало подозрений. Дятлов решил послать Казаринова для ведения отвлекающих переговоров с Заурбековым не по дурости, а потому, что в отделе более не осталось достаточно опытных свободных сотрудников.

— Ничего с тобой не случится, — успокаивал он скорее себя, чем Сергея. — Муртаза знает, что его отец сидит у нас в подвале, и случись что с тобой, он может в единый миг остаться сироткой.

— Что я могу обещать им? — спросил Сергей.

— Ты можешь обещать им скорый и праведный советский суд с вышкой в конце приговора. У них у всех руки по локоть в крови. Поэтому ничего не обещай. Меньше говори, больше слушай. Внимательно записывай все их условия. Съезди в Бентарой якобы для того, чтобы посоветоваться по телефону с нефтегорским начальством. В общем, тяни время, бей по аутам. Твоя задача — продержаться сутки. И больше солидности, важности, спеси. Ты значительная персона, посол. А что пацан еще по виду, это, конечно, плохо. Хоть бы усы отпустил!

— Вы мне, товарищ капитан, какой-нибудь мандат дайте, коли я посол.

— А что? Неплохая мысль. Мандат для ведения переговоров мы тебе выпишем. И отправляйся сегодня же. До наступления темноты ты должен быть у Муртазы.

Когда Казаринов вышел, Дятлов подумал: «А хорошо, что у него ни жены, ни детей. На страшное дело идет парень. Ну что ж. Будем верить в его звезду».

В лагерь Заурбекова Сергей въехал на лошадке каурой масти, выделенной ему Бентаройским райотделом НКГБ. Оружия при нем не было, а была палка с прикрепленной к ней белой тряпицей. Вечерело. Бандитский бивак жил полнокровной жизнью. В нескольких огромных котлах варились, судя по запаху, баранье мясо и кукурузные початки. Вокруг костров сидел звероподобный, увешанный оружием разбойный люд. Каждый из воинов Аллаха занимался своим делом: кто ужинал, кто прочищал винтовку, кто чинил обувь, кто выжигал огнем костра вшей, забравшихся в складки одежды.

Посреди лагеря, под раскидистым тутовым деревом, стоял вагончик на колесах, в каких обычно живут механизаторы во время посевной и уборочной. Наверное, это и есть резиденция Муртазы, подумал Сергей. Правее, в просторной кошаре, разместилось, очевидно, ближайшее окружение главаря, его нукеры. Прочая шалупонь нашла пристанище в стогах сена под открытым небом. Полевой стан животноводческой бригады колхоза имени Чапаева широким клином, протянувшимся в сторону гор, вдавался в непролазный кавказский лес. Только с севера к нему вплотную подступало еще не убранное кукурузное поле. На самом краю его стоял сожженный бандитами трактор. Рядом в луже солярки валялась опрокинутая железная бочка.

Сергей подъехал к одному из костров.

— Ты кто такой? — спросили его.

— Чрезвычайный и полномочный посол из Нефтегорска. Направлен для ведения переговоров с Муртазой, — ответил Сергей на их языке.

Бандиты заржали.

— Разве посол такой бывает? Ты бы бороду приклеил да папаху надел или чалму. А свита твоя где?

Но тут прозвучал вопрос, который заставил всех утихнуть:

— Если ты из Нефтегорска, то скажи, как там насчет амнистии для нас. Слышно что-нибудь?

— Решение об амнистии принимает Москва, — пояснил Сергей. — Однако в зависимости от вашего поведения мы можем направить в Москву предложения об амнистировании участников бандповстанческого движения.

— Кто это «мы»?

— Мы — это советская власть.

— А ну-ка слезай со своей кобылы и иди сюда! — повелительным тоном приказали Сергею сзади.

Он оглянулся. В дверном проеме вагончика стоял рыжий детина лет сорока, в высокой папахе, надвинутой на лоб. Густая черная борода с редкой проседью прикрывала почти всю его широченную грудь. Это и был Муртаза Заурбеков, в прошлом главный агроном колхоза имени Чапаева, а ныне головорез и погромщик, известный всему Северному Кавказу. Сергей без суеты спешился, передал поводья и белый флаг одному из бандитов и не спеша пошел к вагончику.

— С чем пожаловал?

Сергей протянул Заурбекову мандат.

— Ах вот оно что! НКГБ! Надо же! Ну, заходи, гостем будешь… Эй, люди! Подайте-ка нам сюда что-нибудь поужинать!

Муртаза усадил Сергея за стол, а сам сел напротив.

— Тебе сколько лет?

— Двадцать три.

— Я бы больше двадцати не дал. Что, у вас не нашлось человека посолиднее для такого серьезного дела?

— Какое у тебя было звание в Красной армии, Муртаза?

— Ну, лейтенант запаса.

— Вот и я лейтенант.

— Ты шути да меру знай. Я командир повстанческой бригады имени имама Шамиля. Комбриг, как минимум.

В бригаде Заурбекова даже в лучшие времена было не более трехсот сабель. Теперь же оставалось человек семьдесят.

— Комбригов давно отменили.

— Значит, я полковник, а то и генерал. Знаешь что, давай мы будем говорить с тобой по-русски. Мои нукеры почти все из горных аулов. Вашего языка они не знают.

— По-русски так по-русски.

Принесли ужин: вареную баранину, вареные кусочки теста, похожие на галушки, да крепкую чесночную приправу — все в отдельных мисках.

— Может выпьешь?

— На работе не пью.

— Ну а мне Аллах не велит.

Мясо и галушки брали руками, обмакивали в соус и отправляли в рот. Лакомясь национальной стряпней, Сергей подумал, что продукты, награбленные в колхозе, ничуть не хуже, а может быть, даже и вкуснее яств, купленных в лучшем гастрономе. Одновременно он украдкой разглядывал Муртазу, главным образам его лицо, хорошо знакомое по фотографиям, имевшимся в оперативном деле. Это было, собственно, и не лицо, а совершенно круглая прохиндейская рожа, и если бы не волевые складки у рта да волчьи огоньки в глазах, то обладатель этой рожи вполне сошел бы за доброго торговца лавашами с бентаройского рынка. Типичный кавказский лидер, думал Сергей, впрочем, если его побрить, и выстирать с мылом, да нахлобучить сверху шляпу вместо папахи, он вполне мог бы возглавить любой цивилизованный народ.

Когда они совершили омовение рук и остались одни, Муртаза сказал:

— Ну, говори, с чем пришел.

— Мое начальство полагает, что нам пора заканчивать войну в горах.

— Правильно мыслит твое начальство, да как это сделать? Войну легко начать, а кончить — ой-ой-ой!

— Не мы начали эту войну.

— А что там мой отец? — как бы между прочим поинтересовался Муртаза, меняя неприятное для него направление разговора.

— Если бы твой отец умел писать, я привез бы от него письмо.

Муртаза вдруг расхохотался.

— А вот я возьму тебя в заложники и обменяю на отца.

Сергей тоже рассмеялся. Он знал, что Муртаза в данной ситуации этого не сделает, и предложил свой вариант:

— У тебя есть более достойный товар для обмена. Я имею в виду немецкого инструктора.

— Да я это дерьмо вам за так отдам. Вояка он никудышный, а жрет много. Говорит, что его готовили для войны умов. Партизанить не хочет. Ты посмотри в оконце — он сидит как раз напротив, кукурузный кочан гложет.

Сергей последовал совету Муртазы и увидел у котла с вареными кукурузными початками тощего оборванца, обросшего рыжей бородой и ничем не отличающегося от прочих бандитов. Неужели это и есть Штайниц? Рядом стоял агент Сергея Хасан, внедренный в банду еще в начале 42-го, и о чем-то оживленно дискутировал с офицером абвера, часто прибегая к языку жестов.

— Так что предлагает нам уважаемый НКГБ? Положить оружие на землю и построиться вдоль забора для расстрела?

— Ну, зачем так круто? Ты мог бы оказать нам помощь в ликвидации мелких банд. Тогда к тебе было бы совсем другое отношение.

— Воевать против своих? Мои мюриды не пойдут на это.

— Тогда давай свои предложения!

Муртаза задумался.

— Легко сказать — давай предложения! Вот если бы вы пропустили нас через один из перевалов в Грузию, мы растворились бы там, среди мирных горцев, пастухами стали бы, земледельцами…

Идея бандита была явно неприемлемой для НКГБ, но Сергей, наморщив лоб, тщательно записал эту и другие мирные инициативы Муртазы в свой блокнот.

Говорили долго. В конце концов, Сергей объявил, что утром должен съездить в Бентарой, чтобы по телефону связаться с начальством для консультаций.

— Ну вот, — недовольно проворчал Муртаза, — а мы утром хотели сняться и уйти в свое ущелье.

— Подождите до моего возвращения, — попросил Сергей. — Я к полудню вернусь.

— Ладно уж, подождем, — буркнул Муртаза.

Спать легли заполночь. У обоих выходов из вагончика замаячили часовые с немецкими «шмайсерами». Муртаза сразу захрапел, а Сергею не спалось. Сквозь дыру в крыше он видел кусок кавказского неба с самыми крупными на свете звездами, и мысли об иных мирах без войн, ненависти, коварства и горя заполнили его сознание. Он улыбнулся и стал думать о Вере…

Они познакомились перед войной. Сергей тогда учился на третьем курсе пединститута, а Вера работала в райкоме комсомола. Свои стихи Сергей читал только ей. Вера стихи хвалила, а он сердился:

— Это просто зарифмованная проза! Рифмоплетство. Поэзия есть вид искусства, а специфика искусства — образность. «Оружия любимейшего род, готовая рвануться в гике, застыла кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики». Вот где искусство! А мне, видно, поэтом не стать.

Но однажды он все-таки стал поэтом. В июне Вера взяла отпуск. Она хотела навестить старую больную бабку, которая жила в Раздорах на Дону. Сергей проводил ее до Ростова. Там она села на старинный пароходик и под «Прощанье славянки» уплыла в сиреневые дали, помахав ему платочком с верхней палубы. Пароходик невероятно дымил, и вскоре, кроме дыма, ничего не осталось над водой. В поезде на пути в Нефтегорск Сергей легко сочинил прекрасные, как ему показалось, стихи:

Вере стихотворение понравилось, однако она заявила, что нужна еще одна строфа. Сергей с ней не соглашался. Они чуть было не поссорились, но вспомнили, что нынче не время для ссор по пустяковым поводам. Началась война. Их призвали в органы в один день: его — в оперативный отдел, ее — в секретариат. Любовь их приняла затяжной характер. Им она казалась вечной. В боях с бандами за два года полегло два полных состава управления, и, хотя Сергей считался везучим, они договорились пожениться в первый день мира, не ранее. Строгая девушка Вера стала необыкновенно ласковой и нежной женщиной. Тайком она молилась за Сергея, а он, случайно узнав об этом, поверил, что ее молитвы оберегают его от всех бед и напастей…

Сергей заснул перед рассветом, а через пару часов встал и поехал в Бентарой. Из райотдела НКГБ он связался по телефону с Дятловым и сразу понял, что тот куда-то спешит и потому почти не слушает его. Сергей обиделся, но, когда начальник проявил заботу о нем, обида прошла.

— Ты больше туда не езди, — велел Дятлов. — Возвращайся в город.

— Но если я к полудню не вернусь к ним, они могут сняться и уйти.

— Ладно, поезжай, но помни: в 12.45 духу твоего там не должно быть.

Сергей понял, что в 13.00 начнется операция по ликвидации банды, и поспешил в лагерь Заурбекова.

Муртаза был среди своих мюридов. Отозвав главаря в сторонку, Сергей сказал, что его мирные инициативы будут рассмотрены в трехдневный срок, а через три дня с ним хотел бы встретиться сам начальник отдела «ББ» капитан Дятлов.

— Слыхал про Дятлова? — поинтересовался Сергей.

— Кто ж не слыхал про Дятлова!

— А как мы с тобой свяжемся?

Муртаза осклабился.

— Нет ничего проще. Бентаройский мулла — ваш стукач и наш по совместительству. Вот он и будет связующим звеном.

Сергей взглянул на часы. Было половина первого.

— Ну, я поехал.

— Э, нет! Погоди немного. Тут с тобой хотел побеседовать мой начальник контрразведки. Мовлади, иди-ка сюда! И Аюба прихвати с собой.

Подошел Мовлади, узколицый молодой человек с жиденькой бородкой. За ним плелся Хасан. У Сергея похолодело сердце. Неужто их с Хасаном засек кто-нибудь во время последней встречи?

— Меня вот что интересует, — начал Мовлади. — Что вы оба делали в Галашкинском лесу в среду на рассвете? Вас видели там примерно в одном месте и в один час.

Если бы Мовлади был опытным сыскарем, он сказал бы: вас видели вместе. Вот и выкручивайтесь тогда! Но из его слов Сергей понял, что их вместе не видели, и мальчишеское лицо его осветилось неподдельной радостью. Каждый оперработник и каждый агент имеет легенду посещения места встречи, поэтому Сергей уверенно предложил:

— Давайте послушаем Аюба!

Хасан не спеша запустил руки в карманы штанов и достал оттуда по пригоршне круглых коричневых лесных орешков.

— Фундук! Я там фундук рвал. Мое любимое лакомство, между прочим.

— Что тебе в нашем лесу фундука не хватает?

— Ха! Каждый знает, что самый крупный и вкусный фундук растет в Галашкинском лесу.

— Шайтан с тобой! Ну а ты? — обратился Мовлади к Сергею.

— У меня девушка живет в Галашках.

— Ее имя?

— Если я назову ее имя, вы же первые ее зарежете за то, что она мусульманка, путается с неверным. Должен сказать, что это очень красивая и достойная девушка.

— Оба вы лжете! — взъярился начальник контрразведки, но Муртаза поставил его на место, сказав, что непойманный вор вором не считается, и позволил Сергею ехать.

Сергей пошел к своей кобылке и еще раз взглянул на часы. На беседу с Мовлади ушло всего пятнадцать минут, но это были те самые минуты, которые стоили ему жизни.

В лесу неожиданно возник шум, какой производит крупный зверь. Сквозь шелест подлеска и треск сучьев на полевой стан прорвался всадник, который крикнул с ходу:

— Муртаза, дорога на ущелье перекрыта войсками!

Заурбеков и бровью не повел.

— Эй, чекист, погоди уезжать! — остановил он Сергея. — Объясни: что все это значит?

— Откуда мне знать? У нас свои задачи, у армии — свои.

— Нет, брат, так не пойдет. Сейчас я пошлю разведчиков проверить лесные тропы. Если окажется, что и там войска, ты умрешь.

— Я посол.

— Ты не посол. Ты говно на лопате. Я с тобой говорил как с человеком, а ты целые сутки засирал мне мозги, чтобы погубить меня и моих людей!

Сергей знал, что в лесу уже полно солдат и что играть в дипломатию не имеет смысла, а потому сказал главарю банды все, что думает о нем и его людях:

— Ты зверь, Муртаза, и люди твои — звери. Все вы по горло в крови и человеческого обращения не заслуживаете. Сегодня вас убьют, и это самая справедливая участь для тебя и твоих приспешников.

— Но ты погибнешь раньше нас, русская собака, и смерть твоя будет во сто крат страшнее нашей.

Муртаза обернулся к бандитам и крикнул, указывая на Сергея:

— На костер его!

Гора сухого хвороста в мгновение ока вознеслась под тутовым деревом. Сергея втащили наверх и прикрутили к стволу электрическим проводом. Убийца Никанорова Ширвани намотал белый флаг Сергея на палку, окунул импровизированный факел в солярку и запалил его.

— Без моего приказа не поджигай! — приказал Муртаза и пошел к своему коню, который был давно оседлан и ждал его.

Конь слегка просел под грузным бандитским комбригом, но затем легко и бодро понес его по лагерю. В седле Муртаза чувствовал себя уверенней, чем на земле. Да и командовать было сподручней.

Похожий на обезьяну мальчишка Ширвани, держа в одной руке отцовское ружье, а в другой факел, кривляясь, корча ужасные рожи и издавая визгливые вопли, скакал у ног Сергея, исполняя древний языческий боевой танец, который его далекие предки отплясывали вокруг приговоренных к смерти еще до принятия ислама. Вдруг он остановился и спросил:

— Слушай, гяур, а это правда, что земля круглая?

— Земля круглая, — убежденно ответил Сергей.

— Вот и наша русская училка врала про круглую землю. Мы сожгли ее дом вместе с ней.

Самоутверждение дикаря осуществляется через зверство, и чем слабее и меньше племя, тем страшнее зверство, подумал Сергей. Он поднял голову и увидел за кукурузным полем быструю горную речку Ардан и зыбкую солнечную дорожку на ее воде. Так вот же она, та самая последняя строфа, о которой говорила Вера! Как он раньше не догадался! В ней вечность жизни и любви:

Мимо прошел Хасан, ведя в поводу тяжело груженную лошадь. Он не смел поднять глаза, чтобы хотя бы взглядом проститься с Сергеем.

— Бентаройский мулла предатель, — громко, так, чтобы слышал агент, сказал Сергей.

Хасан кивнул, давая понять, что информация принята.

В лесу с обеих сторон затрещали выстрелы. Это разведчики Муртазы наткнулись на чекистские дозоры.

— По коням! — крикнул Муртаза. — Уходим через кукурузу к реке и по руслу — в ущелье. Все лишнее бросить! — И, уже обращаясь к Ширвани, добавил:

— Поджигай!

В этот миг метрах в четырех от Муртазы с трескучим грохотом взорвалась тяжелая мина. Взрывом его обожгло, ослепило, оглушило, сбросило с коня, но не ранило. Ему понадобилось минут десять, чтобы оклематься. Ширвани получил несколько мелких осколков в спину и шею. Он выронил ружье и факел и на пару секунд потерял сознание. Очнувшись, пополз к факелу, оставляя за собой кровавые следы, дотянулся-таки до заветной палки и сунул ее под кучу хвороста. Быстрый огонь молниеносно превратил безобидные сухие ветки во всепоглощающий высокий и жаркий костер. Но Сергей ничего этого уже не знал, не видел, не чувствовал. Ему повезло даже в момент казни: осколок все той же мины чиркнул по его сонной артерии, и он безжизненно обвис на своих путах, окунувшись с головой в дым и пламя. А между тем другие мины продолжали рваться в бандитском стойбище, сея смерть, хаос и панику, усугубляемую работой снайперов, которые укрывались в лесу.

Взрыв первой мины был сигналом к атаке эскадрону Удальцова. И не успело эхо этого взрыва прокатиться по горам, как Удальцов, спрятавший свой эскадрон под крутым обрывом на берегу Ардана, обернувшись к своим бойцам, сказал вполголоса: «Время, ребята!» По узкой дороге они гуськом выбрались из-под кручи — сто всадников и две пулеметные тачанки — и очутились на косогоре в километре от кукурузного поля, за которым уже шел бой. Эскадрон быстро развернулся для атаки — конники в центре, пулеметы на флангах.

— Пулеметчики! Не дайте им поднять глаз от земли! — крикнул Удальцов. — Пошли, ребята!

Они со свистом выдернули клинки из ножен и в лихом намете распластали коней над полынным косогором.

Комэск Удальцов был огромен, могуч и отважен. Он брил наголо голову, а на боку вместо тэтэшника носил давно снятый с вооружения маузер. И от тачанок никак не хотел отказываться. Словом, «косил» под Котовского. Над ним посмеивались, но за храбрость, удаль, мужество и по-детски наивную веру в высшую справедливость и всеобщее счастье уважали, даже любили.

Пулеметчики, выдвинувшись вперед, плотным огнем прижали бандитов к земле. Когда эскадрон ворвался в бандитский бивак, Удальцов с удивлением увидел посреди лагеря только двух человек, которые не предпринимали ни малейших попыток укрыться от атакующего противника. Первый, низкорослый и тщедушный, вооруженный охотничьим ружьем, пошатываясь, бродил вокруг тлеющего кострища, над которым висел на стволе дерева обгоревший скелет. На всадников бандит не реагировал. Удальцов легко снес ему голову, пожалев, что вложил в удар столько силы: шея оказалась слишком тонкой. Второй, рослый, бородатый, с виду безоружный, попытался сопротивляться. Схватив валявшуюся на земле винтовку, он быстро прицелился и выстрелил. Комэск увернулся от пули, и тогда бандит, широко расставив ноги и подавшись вперед, изготовился принять коня на штык. Сверкнула шашка, и винтовка с лязгом отлетела в сторону, а вороной жеребец Удальцова грудью опрокинул бандита на землю. Комэск принялся гарцевать на поверженном враге. Тяжелый конь копытами крушил ему ребра, вдавливал в землю внутренности. Бандит выл и орал, пока одна из стальных подков не опустилась на его разбойничье сердце. Тут он трепыхнулся в последний раз, захрипел и застыл, раскинув в стороны конечности. Муртаза Заурбеков, мечтавший стать имамом всего Кавказа, закончил свой жизненный путь.

Тем временем скоротечный бой завершился полным разгромом банды. Санитары перевязывали раненых, чекисты обыскивали мертвых, собирая и сортируя документы, при этом офицерская книжка обер-лейтенанта Штайница, обнаруженная в кармане одного из убитых, никого из сотрудников НКГБ не удивила. Оперативный фотограф снимал трупы, бойцы стаскивали на середину поляны трофейное оружие и укладывали его рядами: винтовки отдельно, автоматы отдельно, ножи, кинжалы и шашки отдельно, гранаты тоже отдельно. Из Бентароя приехали две полуторки: забрать своих убитых и раненых. На одну из машин погрузили останки Сергея. Появились местные старики с телегами. Они просили отдать им тела родственников для захоронения. Им пообещали выдать трупы после их идентификации.

К Удальцову, прихрамывая, подошел раненный в бедро навылет Дятлов и попросил водки. Комэск протянул ему свою флягу. Дятлов сделал несколько глотков и вернул алюминиевую посудину. Одна штанина его галифе была разрезана во время перевязки, после чего начальник отдела «ББ» частично утратил боевой вид. Он осознавал это и испытывал некоторое смущение и раздражение.

— Кого это они сожгли? — поинтересовался Удальцов.

— Серегу Казаринова сожгли.

— Серегу?! У, шакалье! У, зверье! В Барабинскую степь их! Всех!!! И чтоб ни одной горы вокруг!

— Товарищ Сталин знает, куда их определить.

Душа Удальцова жаждала мести. И тут взгляд его упал на кошару.

— А там кто?

— Там пленные.

— Сколько их?

— Одиннадцать человек.

— Спалить всех к е… матери! Давай вали сено под стены и поджигай!

Конники, потерявшие в боях с бандитами не один десяток товарищей, с величайшим рвением бросились исполнять приказ своего командира.

— Не смей! — крикнул Дятлов. — Это же ведь пленные! Я тебе запрещаю!

— Кто ты такой, чтобы мне запрещать? Начальник? Или, может, старший по званию?

— Тебя посадят, идиот!

— Пускай! Зато Сереге в раю будет весело! Хромай отсюда и занимайся своим делом!

— Ты хоть перепиши их, — попросил Дятлов. — Они все в розыске.

— Переписать — перепишу, ладно уж.

Дятлов отошел к чекистам, радуясь в глубине души тому, что зверей сожгут и что приказ поджечь кошару отдал не он.

Только один пленный владел русским языком, и только он один понял, о чем говорили Удальцов с Дятловым. Это был Хасан. Он прильнул глазами к щели в стене и увидел Удальцова, а рядом местных жителей, которые приехали за своими убитыми. Дятлова поблизости не было. Если открыться Удальцову, старики все услышат и тогда ни ему, ни его родителям, ни жене, ни четырем детишкам все равно не жить. Хасан решил молчать, а когда пленных переписывали, шепотом попросил солдата передать капитану Дятлову, что бентаройский мулла — предатель. Солдат ошалело взглянул на него и пообещал исполнить эту последнюю просьбу приговоренного к смерти.

Когда кошара запылала и люди в ней стали кричать и биться телами о дверь, чтобы вырваться наружу, бойцы, громко обсуждавшие отдельные эпизоды только что отгремевшего боя, разом умолкли и лица их потемнели…

Приехал старшина с полевой кухней. Запахло борщом и макаронами по-флотски, однако вонь горелой человечины, витавшая над поляной, забивала эти вкусные запахи, и кусок никому не лез в горло.

Прибыл полковник Ерохин на ленд-лизовском[26] джипе. Выслушал рапорт Дятлова, жестом подозвал Удальцова и, когда тот подъехал, тихо сказал ему:

— Клади оружие.

Начальник областного управления НКГБ обладал необъятной властью, и никому, даже Удальцову, не пришло бы в голову ослушаться его. Комэск расстегнул ремень, стянул с себя кожаную сбрую вместе с маузером и шашкой и бросил все это на заднее сиденье автомобиля.

— Слезай с коня. Негоже распоясанному командиру сидеть в седле. Сдай эскадрон заместителю и иди ко мне в машину.

Читая список сожженных пленников, Ерохин наткнулся на фамилию Хасана. Он ахнул, застонал даже: «Господи! Что же я скажу его отцу?!» Отец агента был другом Кирова в период Гражданской войны. Он воспитал сына в духе беззаветной преданности советской власти и России. Ерохин с жестокой неприязнью взглянул на отважного полудурка Удальцова, которого все считали любимчиком полковника. Бывший комэск безмятежно дымил папироской, поглаживая густую черную гриву своего жеребца. Ерохин подумал, что многие сотни лет прошли с тех пор, как землю посетили Иисус, Магомед и Будда, но люди за это время не стали лучше. Значит, какая польза от учений великих пророков? И если великие не смогли превратить зверя в человека, то куда уж ему, Ерохину, достичь положительных результатов на этом безнадежном поприще.

— Поехали! — приказал он.

Эскадрон эскортом проводил до Бентароя арестованного командира.

— У меня к вам две просьбы, Анатолий Степанович, — заговорил вдруг молчавший доселе Удальцов.

— Валяй! Что смогу — сделаю.

— Не выгоняйте с работы Верку Измайлову.

— За что ж ее выгонять?

— Беременная она. Ребенок будет у нее от Сереги. Серега был кореш мне.

— О Вере и ее ребенке позаботимся.

— Вторая просьба касается лично меня: не сваливайте меня в ГУЛАГ, а сдайте в штрафбат. Я кровью смою…

— Постараюсь что-нибудь сделать.

У въезда в райцентр эскадрон отстал от машины. И тут новый комэск решил поднять боевой дух вверенного ему подразделения.

— Запевай! — скомандовал он и, приосанившись, оглядел строй своих конников.

Запевала послушно начал: «Шел отряд по берегу…» Но песня не пошла. Запевала попробовал: «Там, вдали за рекой…» И эта песня не пошла тоже. Комэск все понял и дал отбой:

— Отставить песню!

Вечерело. Кровавое солнце окуналось в кровавую зарю…

И еще будет много кровавых зорь над этими горами, лесами и степями. И внуки погибших сегодня падут через полвека в смертельной битве на этой самой благословенной кавказской земле. Сгорит в танке внук Сергея Казаринова. Разлетятся в клочья на минном поле, пытаясь вырваться из осажденного русскими Нефтегорска, оба правнука Муртазы Заурбекова. И тысячи матерей, заломив руки, завоют по своим сыновьям, и голодные собаки будут жрать трупы своих убитых хозяев, и безногие дети на костылях будут играть в прятки среди развалин.

Как долго будет продолжаться это? Кто знает. Быть может, до той поры, когда человек перестанет притворяться человеком, но станет им.