В СТРАНЕ ВУЛКАНОВ. Путевые заметки на Яве 1893 года

Глава VI

Пятница 29 января, Батавия. — В шесть часов утра сегодня мы вошли в группу «Тысячи островов», состоящих из множества мелких островков, большею частию очень плоских, но всех покрытых частым, низким кустарником, среди которого возвышаются кокосовые пальмы и варингины (фиговое дерево), и окаймленных узким берегом снежно-беловатого кораллового песку.

Ночью выпал дождь, и небо было хмурое, так что только около восьми часов из-под низко нависших туч показались высокие горы Явы, а немного спустя — и низменный берег с пальмовыми рощами. Беспрестанно встречавшиеся суда явственно указывали на близость большой гавани, и, действительно, мы вскоре увидали маяк, миновав который De Carpentier часов в десять утра ошвартовался у набережной Танджунг-Приока.

Батавия, бывшая когда-то морским портом, с течением времени благодаря постепенному повышению берега удалялась все дальше от моря, от которого она теперь находится верстах в двух. До последнего десятилетия только самые мелкие суда и баржи могли проникнуть в Батавию посредством канала, соединявшего этот город с морем; все же остальные суда принуждены были останавливаться на открытом рейде, который, хотя и защищен от ветров многочисленными островами, но тем не менее представляет много неудобств для нагрузки и выгрузки.

По словам Реклю[124], «наносный реками Ливунг[125] и Ангке ил способствовал еще более засорению и обмелению взморья; береговая линия удалялась из года в год все быстрее, так что с 1817 по 1874 год она отходила средним числом ежегодно на 16 саженей. Ввиду этих обстоятельств было крайне необходимо создать новую гавань, защищенную каменными дамбами; колониальное правительство, решившись сделать нужную для этого затрату, остановило свой выбор на местечке в семи верстах от Батавии, называемом Танджунг-Приок. Сооруженные здесь два громадных мола, один в 827 сажень длины, а другой в 920, образуют теперь обширный порт, вместимость которого равняется 220 десятинам и где могут свободно стать на якорь самые большие суда. Обширные доки и мастерские завершают удобства порта, который соединен с Батавией железной дорогой, каналом и шоссе».

Посланный из Hotel des Nederlanden встретил нас на пристани и предупредил, что до Батавии нужно еще проехать минут двадцать по железной дороге. Последняя проходила сквозь рощи пальм по низменной болотистой местности, пересеченной каналами; здесь все было любопытно и интересно: туземные жилища на сваях, лодки по каналам, идущие на бичевах, оригинальные костюмы жителей и способ запряжки плутов буйволами.

Приехав в Батавию, мы со станции поехали в экипаже, запряженном парой крошечных лошадок, которыми управлял кучер-малаец, одетый в саронг[126] и кабайи[127], одежду местных жителей, и имевший на голове поверх тюрбана черный кожаный цилиндр с кокардой, что придавало ему в высшей степени комичный вид. По множеству каналов Батавия очень походит на голландские города, хотя этому сходству мешает большая оживленность улиц и толпы туземцев, между которыми замечалось особенно много китайцев. Вследствие сильных дождей, которыми сопровождается в нынешнем году наступивший недавно холодный сезон, в некоторых местах по нашему пути дома и улицы были совершенно затоплены водою.

Подобно всем гостиницам на Яве, построенным почти по одному плану, Hotel des Nederlanden, в которой мы остановились, состоял из обширного двора, обсаженного деревьями и окруженного с четырех сторон зданиями; в переднем находилась гостиная с дверьми, выходящими на широкий крытый балкон, вымощенный мраморными плитами и с расставленными по нему столами, креслами и стульями. Вечером балкон ярко освещался и был любимым местом пребывания живущих в гостинице в до- и послеобеденное время. Примыкая сзади к гостиной, открытая со всех сторон столовая выступала во двор и украшалась различными растениями, наполнявшими боковые арки. В этом же главном здании помещались лучшие спальни и, между прочим, наши, отличавшиеся от прочих большей вышиной и комфортом. Остальные три стороны двора окружены были верандой, служившей гостиной для спален, пристроенных сзади и выходивших на нее дверьми. Перегороженная местами ширмами и уставленная мебелью, веранда затенялась спереди от солнца большими спускавшимися соломенными жалузиями, заслонявшими также сидящих от взоров прохожих.

Удобство подобного распределения состоит в возможности для всех останавливающихся в гостинице проводить время на открытом воздухе вместо того, чтобы запираться в удушливых комнатах; неудобство же составляет публичность здешней жизни, так как нельзя выйти во двор, не подвергаясь любопытным взорам многочисленных зрителей.

После завтрака мы отправились к агенту «Кинг и К°» Райсу, чтобы осведомиться о способах передвижения внутри страны и об удобоисполнимости затеваемого нами путешествия. Райс ничего не сумел нам сказать и направил в справочную контору Шультце, также не снабдившую нас никакими точными сведениями. Батавские же магазины так бедны, что мы нигде не могли найти каких бы то ни было книг про Яву. Всюду, где мы побывали, все говорили только по-голландски и весьма немногие — на ломаном французском языке. С. же, мечтавший, что, зная немецкий язык, ему легко будет изъясняться здесь, решительно ничего не понимал из сказанного ему. Нестерпимая жара заставила нас поспешить домой и укрыться в комнатах, где было, хотя немного, прохладнее.

Батавия, сравнительно с числом ее жителей, занимает громадное протяжение: от одного конца города до другого по прямой линии более восемнадцати верст; жителей же всего 108 тысяч, из которых 8821 европеец, 26 934 китайца, а остальные — туземцы. Впрочем это пространство включает в себя несколько городов, соединенных друг с другом каналами, дорогами и аллеями. Основанный в 1619 году, город первоначально находился у самого моря, на правом берегу Чиливунга, в устье которого на искусственном острове возвышалась цитадель.

Благодаря ее торговому значению Батавия понемногу обстроилась, но дождь пепла, выкинутый вулканом Салак, завалил каналы, остановив свободный до того сток воды, вследствие чего образовались в более низких кварталах зловредные миазмы; кроме того, морской берег стал ежегодно удаляться все дальше к северу. Таким образом Батавия одновременно лишилась выгод приморского положения и по своему климату, бывшему всегда нездоровым, а после извержения став им еще более, сделалась положительно пагубным местом жительства. Ввиду невыгодности таковых условий, европейские жители покинули древнюю столицу острова, предоставив ее сторожам складов и многочисленному китайскому населению, а сами перекочевали на возвышенные земли, находящиеся в нескольких верстах на юг от покинутого города; причем они из санитарной предосторожности насадили всюду широкие аллеи и обширные сады. Другие меры, принятые ими, и по сих пор исполняющиеся для уменьшения болезненности, состоят в безупречной чистоте улиц, домов и дворов; полицейские постановления по этому предмету обязательны для всех и полиция строго следит за их соблюдением. Все стены, дома и даже туземные хижины должны белиться два раза в год; улицы поливаются три раза в день; накопление нечистот на дворах и в зданиях наказывается как преступление, а каналы и дренажные трубы от времени до времени особенно тщательно прочищаются.

Голландцы и на Яву перенесли свою страсть к каналам: во всех главных улицах Батавии проложены посреди каналы, по бокам которых тянутся аллеи, затеняющие дороги. По сторонам последних помещаются окруженные садами дома, обыкновенно одноэтажные, с черепичными крышами и содержимые с тою удивительною опрятностью, которая присуща только голландцам. Сады с клумбами ярких цветов и изумрудно-зелеными газонами отделены от улиц лишь тщательно обстриженными живыми изгородями по большей части из цветущих хибискусов или низкой решеткой, а не огорожены, как в Индии, высокими каменными стенами.

Нынешняя Батавия делится на четыре части, каждой из которых присвоено особое название. Первая, собственно говоря настоящая Батавия, самая древняя, посвящена исключительно торговле; особенности ее составляют узкие улицы и высокие дома с широко выступающими крышами и балконами, напоминающими старинные города Голландии. Здесь сосредоточиваются банки, конторы, агентства и проч.; днем улицы переполнены экипажами, телегами, пешеходами и всеми признаками деятельной деловой жизни; вечером же они пустые: европейцы уезжают в свои виллы в Moltevreden, Weltevreden или Meester Cornelis, туземцы — в свои кампонги[128]. По установленному здесь обычаю публичные здания и частные конторы открыты от десяти часов утра до пяти вечера, чтобы дать возможность служащим в них предаваться моциону на открытом воздухе в прохладное время дня, т. е. рано утром и вечером.

Вокруг торговых кварталов раскинулся китайский кампонг, имеющий своеобразный, не лишенный привлекательности, характер: крыши домов украшены резными карнизами, между которыми фигурируют преимущественно драконы, а фасады — оригинальной мозаикой, похожей на майолику. Кампонг с раннего утра до поздней ночи оживляется пестрой толпой туземцев; тут деятельность трудолюбивых, работящих китайцев не прерывается ни в течение полуденного зноя, ни утренней и вечерней прохлады.

Пригород Моленвлит соединяет два вышеназванных предместья с третьею центральною и самою красивою частью Батавии, носящей название Велтевреден, где находятся публичные здания, гостиницы, лучшие магазины и дома европейцев. Велтевреден одновременно и город, и парк, в котором собрано большинство тропических растений, замечательных яркостью зелени, красотой цветов, величавостью роста или причудливостью растительности, как-то: равеналы, пальмы, варингины, кротоны и пр. пр. Дома с широкими портиками ослепительной белизны, ионическими колоннами и мраморными полами выглядывают из своей оправы зеленых деревьев; сады и дворы пестреют от густолиственных кустарников и разноколерных цветов, а обширные скверы, покрытые ярко-зелеными газонами, и широкие аллеи, обсаженные великолепными деревьями, дышат прохладой, столь необходимой в этой жаркой стране. Дороги, посыпанные красным песком, служат контрастом всему этому обилию зелени, а двигающиеся по ним туземцы своими легкими бумажными или шелковыми одеяниями нежных цветов и грациозных форм придают еще более красоты окружающей обстановке.

В Велтевредене много прекрасных зданий, большинство которых группируется вокруг двух больших площадей — Кенингсплайн и Ватерлооплайн[129]. Первый окружен четырьмя великолепными аллеями тамариндовых деревьев (Poinciana regia), образующими грациозную арку мелколиственной зелени, разнообразящуюся тут и там величавыми варингинами, этими характерными гигантами яванской флоры. Ватерлооплайн с двух сторон обстроен домами офицеров, а с третьей находится «Конкордиа», т. е. военный клуб и бывший дворец генерал-губернатора Дандельса, в котором помещаются теперь различные правительственные департаменты. Напротив дворца поставлена статуя Яна Питерсзоона Куна, основателя Нидерландской Ост-Индской империи (1619–1629 гг.). Посреди же Ватерлооплайна возвышается футов на сорок в вышину, монументальная колонна с бельгийским львом на вершине. На базисе этой колонны находится любопытная надпись по латыни следующего содержания: «Вечной памяти того знаменитого дня июня 20 1815 года, когда благодаря стойкости и искусству бельгийцев и их знаменитого генерала Вильгельма Фридриха Георгия Людовика принца Люксембургского после страшной битвы на полях Ватерлоо, батальоны французов были разбиты и рассеяны во все стороны и водворен всеобщий мир». Как видно из надписи, истина слегка извращена, так как Ватерлооская победа приписывается исключительно бельгийцам. Четвертая часть Батавии простирается к югу и называется Мистер Корнелис[130].

После чая мы поехали в Кенингсплайн, служащий модным местом вечерней прогулки. Вся Батавия здесь гуляла, не обременяясь излишними шляпами и перчатками, и даже многие мужчины ходили с непокрытыми головами. Обычай выходить после заката солнца без головного убора сначала поражает своей новизной, но, если вникнуть в причину его, то следует признать, что он весьма целесообразен, и действительно к чему согревать голову, защищая ее от солнца, которого уже нет? Другой обычай на Яве — отдавать визиты по вечерам, а не днем, также очень разумен. В тех случаях, когда в каком-либо доме принимают, портик или балкон ярко освещается, тем означая, что гости могут войти; если же света нет, то никто и не думает заходить, зная, что или хозяев нет дома, или что они желают остаться одни.

Из Кенингсплайна мы заехали в зоологический сад, весьма запущенный и бедный по количеству экземпляров: единственное исключение составляли обезьяны, которых было довольно много; из них одна, очень злая, все старалась выхватить у меня из рук зонтик. Когда же ей это не удалось, она, рассердившись, стала брызгать на меня из своей чашки водой.

Возвращаясь домой, мы любовались картинностью города: балконы и портики были освещены разноцветными фонарями и на них виднелись группы нарядно одетых дам и мужчин. Всюду сквозь листву деревьев блестели огни и во многих местах слышались звуки военной музыки; по улицам толпились туземцы и гуляли европейцы, все стремясь воспользоваться свежестью здешних чудных ночей.

Днем С. был у нашего консула, голландца по имени Бауд, принявшего его довольно недоверчиво и сухо, как будто подозревая, что С. выдает себя за кого-то другого; он, между прочим, очень удивленно сказал, что ничего не знал о нашем приезде. Когда же во время разговора С. случайно упомянул об имевшемся у него письме к генерал-губернатору, Бауд тотчас стал гораздо любезнее. Генерал-губернатор, как оказывается, живет в Бейтензорге, в нескольких часах отсюда по железной дороге. Хотя центр управления Нидерландской Индии находится в Батавии, но климат ее настолько нездоров, что все европейцы стараются приезжать сюда только на день, а вечером уезжают обратно в Бейтензорг, где их семейства постоянно пребывают.

Суббота 30 января, Бейтензорг. — Сегодня я испытала на себе все неудобства верандной жизни: ванные комнаты помещались в самом конце двора, и мне пришлось идти туда в утреннем костюме мимо веранд, где уже сидели многие жители гостиницы, пьющие утренний чай в самых легких одеяниях. Ванные комнаты на Яве, подобно пароходным, не имеют ванн: на каменном полу поставлена решетчатая доска, а рядом с ней огромный бак с водою, с небольшим лишь отверстием, вероятно из предосторожности, чтобы кто-нибудь по ошибке не выкупался бы в нем. Способ купанья обливаньем холодной водой отчасти освежает больше, чем окунание, но зато он медлен и скучен. Идя обратно после ванны, я застала уже всех мужчин на своих верандах с голыми ногами, перекинутыми через длинные ручки кресел. Как одна английская путешественница справедливо замечает: «Эта публичность домашней жизни является последствием климатических условий. Удобные позы и костюмы neglige[131] понятны у себя дома, но не в публичной гостинице, а, между тем, понемногу привыкаешь к ним и находишь их вполне естественными в столь жарком климате».

Большинство голландок на Яве носит малайский костюм, т. е. саронг и баджу, первый состоит из куска материи аршина в два с половиною длины, сшитого вместе в ширину полотнища, на нем изображены цветы, животные, фантастические фигуры, иногда целые деревни с домами и сценами из обыденной жизни. У бедных классов саронги бывают полотняные, у более зажиточных же — из тонких легких материй. Саронг надевается через голову в виде юбки и стягивается к переду, где из лишней материи образуют широкую складку; для удержания его на месте он в талии перетягивается шелковым поясом яркого цвета или жгутом с кистью. Сверху надевается баджу, широкая ночная кофточка из полотна или батиста, иногда украшенного кружевами. На босые ноги накидываются туфли, вышитые золотом или серебром. Мужчины носят просторную баджу и широкие пиджамы и в этом костюме ходят до полудня, показываясь всюду в нем без малейшего стеснения и лишь изредка надевая сверху шерстяную куртку. Дамы весь день не снимают саронг, и, хотя не принято вообще показываться гостям или вне дома в нем, но это правило редко соблюдается, и он заменяется европейским платьем только в течение нескольких часов вечером.

Для непривычного глаза подобная манера одеваться кажется не только странной, но даже и неприличной, а между тем голландцы поступают в гигиеническом отношении весьма разумно, согласуя свое одеяние с климатическими условиями, в которых им приходится жить; тем более, что такие кажущиеся мелочи, как форма одежды, имеют очень значительное влияние на здоровье, и наше европейское платье вовсе неподходяще к тропическим жарам. Дети, даже 13–14-летние, одеты еще более просто, чем взрослые, так как на них накинута лишь длинная ночная рубашка и, кажется, больше ничего; ноги, конечно, босые.

Туземцы, мужчины и женщины, носят также саронг, поверх которого первые надевают баджу, а вторые — кабайю или накидку, прикрепленную в талии булавкой и покрывающую почти весь саронг. Через левое плечо грациозно перекинут длинный шарф, называющийся слендангом и употребляющийся женщинами для ношения детей, а мужчинами во время работ в виде пояса. Женщины ходят с непокрытой головой, а мужчины обвивают вокруг нее квадратный кусок полотна, в виде тюрбана, а сверху надевают широкую грибообразную шляпу, сплетенную из соломы и затем выкрашенную и лакированную. Шляпы эти, различных величин, цветов и качеств, одни более простые, другие же украшенные золотыми узорами или золоченые, составляют отличительную черту малайского костюма и производят весьма комичное впечатление, в особенности при больших туземных сборищах.

В своем образе жизни голландцы также применились к местному климату: вставая рано, в пять или шесть часов утра, они до двенадцати гуляют, занимаются делами, посещают магазины; после завтрака, в двенадцать часов дня, все отдыхают, магазины запираются и в домах наступает сонное царство: никого не видно, ничего не слышно. Около четырех часов дня город просыпается, магазины вновь открываются, и жители, выкупавшись вторично, к пяти часам готовы, одетые в европейское платье, для вечерней прогулки, визитов и приемов.

Это разумное применение голландцев к обстановке, в которой они принуждены проводить иногда многие годы, составляет резкий контраст с привычками, при подобных же обстоятельствах, англичан, которые всюду, несмотря на различие климата, строго придерживаются своих национальных обычаев. В Индии, как и в Англии, они в самую жаркую пору дня облекаются в сюртук и цилиндр и отправляются с визитами; кому нужно бывать в магазинах, приходится посещать их также во время денного зноя, так как они открыты только от десяти часов утра до пяти вечера.

Сегодня, во время утреннего чая, к нам зашел Бауд, бывший особенно предупредительным, вероятно вследствие показанного ему С. письма от министра колонии в Гааге генерал-губернатору Нидерландской Индии; письмо, любезно выхлопотанное нам А.Е. Влангали. Бауд хорошо говорил по-французски и, между прочим, рассказал нам следующие подробности о страшном извержении вулкана Кракатау в 1883 году. Он тогда находился в Батавии, где внезапно, в два часа дня, наступила ночная мгла, продолжавшаяся до пяти вечера; по какой-то причине газ не мог быть тотчас зажжен, так что город довольно продолжительное время был погружен в полную темноту. Удручающее впечатление этой темноты среди дня усиливалось землетрясением и гулом, похожим на сильную пушечную стрельбу.

Реклю так описывает это извержение, не имеющее себе подобного в истории земного шара: «Не так давно еще вершина Кракатау в 2830 футов вышины служила руководительным пунктом для моряков, проходящих через Сундский[132] пролив. Последнее извержение этого вулкана, известное по преданиям, но давно забытое туземцами, было в 1680 г. В мае месяце 1883 года вулкан вдруг проснулся, на одном из его западных скатов земля разверзлась и оттуда показалось пламя, послышались взрывы и удары, сопровождавшиеся дождем пепла и дыма. Первое время это извержение никого не пугало, так как оно ничем не отличалось от вулканических проявлений, так часто наблюдаемых в различных местностях Инсулинды[133]; жители Батавии отправлялись в виде приятной экскурсии на необитаемый остров Кракатау, чтобы полюбоваться вблизи интересным зрелищем и даже подходили к самому краю кратера. Но после трех месяцев подземного гула вдруг последовал ужасный взрыв и в несколько часов вся география Зондского пролива преобразилась. В Батавии, отстоявшей на 115 верст от места происшествия, шум был так силен, что его приписывали извержению какого-нибудь близко находящегося вулкана и в волнении ожидали, что откроется под ними земля. Залпы вроде артиллерийских были слышны во всех морях Сунды и южного Китая, в Бенгальском заливе и в половине Индийского океана, и всюду слышавшие в недоумении спрашивали друг друга: не происходило ли где поблизости громадного морского сражения? Сотрясение всколыхало воздушное пространство на огромное протяжение, по расчетам, — на четырнадцатую часть земного шара; есть предположение даже, что подземные удары, слышанные на антиподах Кракатау, на американском острове Кайман-Брэ[134], происходили от того же очага извержения. Пепел, выкинутый конусообразно на 23 версты вверх и 35 верст в ширину, спустился густым слоем вокруг острова, раскинувшегося на части; на расстоянии 13½ верст слой пепла достиг 22½ вершков; в 135 верстах, в средней части Суматры, его выпало до полутора вершка, а на 1,080 верст, в Индийском океане, вся поверхность покрылась мелким пепельным порошком.

Количество веществ, выкинутых в виде пепла и камней, исчислено в 18 миллиардов кубических метров; морем доносило пепел до берегов Мадагаскара.

Если же допустить, что необычайный сумрачный свет, наблюдавшийся в течение осенних месяцев 1883 года в Европе, был последствием извержения Кракатау, то это доказывает, что вся атмосфера до крайних пределов воздушного пространства на всей окружности нашей планеты была наполнена тонкой вулканической пылью. По свидетельству наблюдателей, море на всей земной периферии испытало сотрясение от этого извержения, и огромная масса воды, вытесненная низверженным в море островом, громадной волной обошла весь земной шар, дойдя в тринадцать часов до мыса Доброй Надежды.

Когда же воздух очистился и стало возможно проникнуть в Зондский пролив, то глазам представилась ужасная картина разрушения. Города Аньер и Тваринги на яванском побережье, Бенуванг и Телухббетунг[135] на Суматре исчезли совсем; многочисленные деревни, рассыпанные по берегам обоих островов, пропали бесследно; множество лесов кокосовых пальм были выровнены с землей. Морская волна в 14–17 саженей вышины ударилась о берег, унося с собою все препятствия и образуя новые бухты и заливы; более сорока тысяч человек погибло в течение нескольких часов или от морской волны, или от потоков дождя и грязи, выпавших с неба.

Единственным оставшимся в живых человеком на всем протяжении пролива был сторож маяка, построенного на изолированной скале в 19 саженях от места извержения; волна дошла до фонаря маяка, но в темноте он этого даже не заметил. От острова Кракатау сохранился только южный вулкан; вся же остальная часть, т. е. две трети острова, занимавшая пространство приблизительно в 18 квадратных верст, была снесена и на ее месте образовалась морская бездна, в которой лот на глубине 985 футов не достиг дна. Но если в некоторых местах море покрыло земли, то взамен их сформировались новые поверхности из пепла и камней; остров Верлатен увеличился почти вдвое; в других местах, с глубины моря появились горы в 229 и более футов вышины. Некоторые острова, как, например, Себери, покрытый до того лесами и деревнями, изменил свой внешний вид и состоял теперь из беловатых каменных конусов. Вокруг этих островов море было покрыто плавучею массою пемзы, мешавшей свободному движению судов. С течением времени пролив очистился от этих плавающих масс, но подводный кратер Кракатау не изменился. Недавние наблюдения, произведенные в этом месте, показали, что этот кратер существовал еще раньше извержения и что западная часть Кракатау образовалась недавно».

Сегодня я заходила в разные магазины и удивлялась тому, как всем в Батавии известно о нашем приезде. В одном месте у меня спросили, в какую гостиницу послать купленные вещи и сказали, что я, верно, княгиня Щербатова. На мой удивленный вопрос, каким образом меня знают, приказчик отвечал: «Помилуйте, мы уже слышали, что вы приехали!» По всему заметно, что Яву посещают весьма немногие туристы, и действительно число путешественников, побывавших внутри страны, очень невелико. У одной французской портнихи мне выразили удовольствие видеть русских и добавили, что если мне только угодно, то сама хозяйка магазина приедет во всякое время за приказаниями в Бейтензорг. «Вы понимаете», — сказала портниха, — «что ввиду тех отношений, какие существуют между русской и французской нацией, я никогда не решусь исполнить вашего заказа кое-как». Кнаулс советовал нам путешествовать по Яве инкогнито, так как будто бы наш титул будет производить слишком сильное впечатление. До сих пор последнее заметно только по дороговизне всего как в магазинах, так и в гостинице, в которой нам подали такой неимоверно дорогой счет, что мы при отъезде объявили хозяину о нашем намерении более не останавливаться у него.

В 4½ часа дня мы выехали в Бейтензорг, отстоящий от Батавии на сорок девять верст, расстояние, которое совершается по железной дороге в час с четвертью. Все железнодорожные служащие были или китайцы или яванцы, одетые в синее суконное европейское платье, перетянутое в талии туземным поясным куском полотна; головной же убор их состоял из тюрбана с надетой сверху жокейской заостренной шляпой. Миновав предместья Велтевреден и Мистер-Корнелис, где в лесу пальм и других деревьев прятались виллы европейцев и дома туземцев, поезд пошел рисовыми полями, устроенными террасами и покрытыми водой.

Посадка риса подразделяется на раннюю и позднюю, но способ обработки всегда одинаковый: земля сначала вспахивается буйволами, затем боронится, причем бороньбе способствует вода, которой наводняются поля, прикрывая их на два или на три вершка глубины; вода удерживается на необходимой высоте невысокими грядками, разделяющими поле на мелкие клетки, не более 50–100 квадратных футов[136] каждая. В этот период обработки поля представляются в виде жидкой массы грязи. Рис сеется густо в эту грязь на небольших участках; когда же растеньица достигают 2–3 вершков вышины, их рассаживают на более крупные участки, которые оставляют затопленными почти до полного созревания риса. Земли, на которых устроено орошение, называются савах и с них собирают два урожая в год; неорошаемые же земли дают только один урожай и называются тегал. Савахи так искусно устроены террасами одни над другими, что без всяких водоподъемных машин или бассейнов для запасов воды получается постоянно с высоких гор нужное количество орошения. По созревании риса его руками срезают под самым колосом, солома же оставляется для удобрения почвы. После уборки риса затопленные террасы нередко употребляются для разведения рыбы, которая потом продается туземцами.

Любопытная особенность рисовой культуры состоит в том, что каждый отдельный фазис ее виден рядом один с другим, так что случается даже иногда, что посев и жатва смежных полей производятся одновременно.

По нашему пути в полях шла деятельная работа: тут пахали, там сеяли, дальше сажали; в иных местах рис еще не всходил, а в других поля блестели яркой изумрудной зеленью почти уже созревших растений. Между полями были разбросаны группы пальм, деревьев и бамбука; за ними простирался джунгл, перерезанный реками и потоками, а, наконец, показались и горы, но менее высокие, чем какими они представлялись нам в нашем воображении. Вся местность была замечательно красива и поражала нас свежестью и разнообразием своей растительности, а также и явными признаками благосостояния страны.

Когда мы высадились на станции Бейтензорг, дождь лил, как льет он только в тропиках, вследствие чего мы немногое успели заметить по пути в гостиницу, и я разглядела лишь великолепную аллею, по которой мы проезжали, имевшую с одной стороны дома европейцев, а с другой — ботанический сад. Мы остановились в «Отель Бель Вю[137]», вполне оправдавшем свое название. Наши комнаты угловые выходили дверьми с одной стороны на веранду двора, а с другой — на широкий крытый балкон, служивший нам гостиной и отделенный от соседних помещений высокими ширмами. Чудный вид открывался с этого балкона, висевшего над высокой пропастью. Далеко внизу быстрым потоком несся тьи Дани[138], окаймленный густым лесом пальм, сквозь кроны которых проглядывали черепичные крыши туземных домов. Прямо, напротив, возвышался вулкан Салак (7,260 футов), а левее его — еще более высокая горная масса, оканчивающаяся двумя конусами — Панггеранг и Геде (9,702 фута). Пространство, отделяющее нас от этих вершин, то гористое, то низменное, было покрыто непроницаемым джунглем.

Воскресенье 31 января, Бейтензорг. — Утром, при первых лучах восходящего солнца, вид с нашего балкона быль еще восхитительнее, чем накануне. Весь окутанный зеленью деревьев, отчетливо выделялся красивый Салак и его четыре оконечности, между которыми плавали небольшие белые облака; налево сквозь утренний туман неясно обрисовывался Геде с его вечно дымящейся вершиной; справа же горизонт замыкался амфитеатром невысоких возвышенностей. Сегодня тоже можно было разглядеть яснее простирающееся между этими горами целое море роскошной растительности, среди которой всего более обращали на себя внимание стройные кокосовые пальмы. Берега и русло реки оживлялись толпой детей, женщин и мужчин, купающихся, стирающих белье и ловящих рыбу. Вулкан Салак безмолвствует с 1692 года, когда его потоки лавы дошли до Батавии, зато Геде (т. е. Великий) и по сих пор находится в действии, часто выбрасывая пепел и серу.

Расположенный на высоте 872 футов, на лесистом хребте, разделяющем Чиливунг от Чидани, Бейтензорг, что значит Sans Souci[139], с 1747 года служит постоянной резиденцией генерал-губернатора Нидерландской Индии. Дворец его построен посреди обширного парка, смежного с знаменитым во всем мире ботаническим садом и в котором содержатся большие стада оленей. Как я упомянула раньше, здесь же живут консулы, большинство европейских служащих и коммерсантов. Хотя вышина его над уровнем моря так незначительна, Бейтензорг, однако, обладает весьма здоровым климатом; днем жара никогда не бывает чрезмерной, а ночи всегда прохладные. Кроме того, хотя выпадающие дожди гораздо обильнее, чем в Батавии, но благодаря более возвышенному местоположению нет той чрезмерной сырости почвы, которая составляет самую вредную сторону климата столицы Явы.

Город населен четырьмя тысячами жителей и имеет отличный клуб, музей, скаковой круг и многие хорошие гостиницы. С соседними городами он соединен шоссе; железная дорога, начинающаяся в Батавии и проходящая через Бейтензорг, доходит уже теперь до Тасикмалаи, местечка на восток от Бейтензорга, откуда в скором времени она будет проложена до Чилачапа — конечного пункта другой линии, идущей с противоположного конца острова. Таким образом, непрерывный рельсовый путь вскоре соединит все важнейшие города Явы между собою, кроме превосходно содержимых шоссе, которые уж теперь густою сетью покрывают ее. Дороги эти, обсаженные деревьями, возникли благодаря стараниям генерал-губернатора маршала Дандельса (1808–1811 гг.), так много сделавшего для улучшения путей сообщения на Яве.

С., гуляя утром пешком за городом, увидел нашего консула, работающего в своем саду, очутившись таким случайным образом около его виллы, С. счел своим долгом сделать ему визит, хотя час был очень ранний. Бауд, бывший босиком и в пиджаме, познакомил С. со своей женой, которая по местному обычаю, была одета в саронг и баджу, по словам С., ни муж, ни жена нисколько не стеснялись своими костюмами, хотя оба были мало знакомы с ним.

Мы переслали через Бауда наше рекомендательное письмо генерал-губернатору, изъявив при этом желание познакомиться с ним; в ответ нас сегодня известили, что генерал-губернатор и его жена М. et M-me Pynacker Hordyk примут нас завтра, в одиннадцать с половиною часов утра, и одновременно получили приглашение на обед во дворец (резиденцию генерал-губернатора) на тот же день.

После чая мы поехали кататься по окрестностям Бейтензорга. Тотчас за ботаническим садом, огороженным высокой железной решеткой, начинался туземный пасар (базар), где по обыкновению толпы малайцев, китайцев и других туземцев шумно занимались своими делами. Эта улица была очень живописна с ее длинным рядом маленьких лавок, переполненных всевозможными предметами, между которыми выдающееся место занимали ярко-цветные плоды, как-то: пунцовые джамбу, желтые бананы, помело, ананасы, дыни и пр., вперемежку с подвешенными стручками самого блестящего красного и зеленого перца и бамбуковыми клетками с красивыми птицами. Маленькие, почти голые, дети медного цвета кожи, сновали всюду; продавцы свежескошенной травы, большие пучки которой свешивались с обоих концов бамбукового коромысла, почти скрывая несущих, медленно пробирались со своей тяжелой ношей; китайцы с длинными косичками, засунутыми в карман, и яванцы с грибообразными шляпами, выкрашенными во все цвета радуги, покупали, продавали и торговались, все время оживленно болтая.

Пасар оканчивался у моста через Чиливунг, от которого шла широкая тенистая аллея, окаймленная живыми изгородями из переплетавшихся вьющихся ползучих и цепких растений. Из-за них выглядывали окруженные садами дома европейцев и красивые, корзинообразные жилища туземцев. Последние на Яве всегда одной конструкции и состоят из деревянной рамки, к угловым столбам которой прикреплены в виде стен опрятные циновки, сплетенные из листьев раттана[140], вьющегося растения или из бамбука. Циновки украшены вплетенными в них красными, черными и белыми узорами. Бамбуковые полы приподняты от земли низкими сваями или каменными столбами, так что под ними остается свободное пространство, предосторожность, принимаемая во избежание сырости. Крыши бамбуковые или из длинной травы, реже — из листьев нипа, разновидности пальмы, и только у более зажиточных туземцев — черепичные. У всех домов спереди тянется веранда, и они окружены садом или двором, обсаженным живой изгородью из хибискусов.

Читателям по описанию должно казаться, что в подобных хижинах мало материалов для красоты, а тем не менее они со своей неизменной группой банановых деревьев, грациозные, типичные листья коих высоко подымаются над крышами, с их садиками, где цветут ярко-колерные цветы, составляют одну из наиболее прекрасных характеристик тропического пейзажа.

Замечательную особенность как домов, так и деревень на Яве составляет удивительная чистота, опрятность и порядок. Англичанин Моне в своей интересной книге про Яву[141] говорит: «Всякий деревянный и каменный столб белится два раза в год; стены постоянно чинятся и чистятся, а крыши поправляются. Пространства вокруг домов очищены от навоза и мусора и подметены, а изгороди тщательно подстрижены. Дороги и тропинки на Яве всюду проходят на протяжении многих верст между изгородями и домиками в вышеописанном блистательном порядке, удивляющем проезжих.

Эти привычки чистоты и опрятности были вовсе неизвестны туземцам на Яве до тех пор, пока голландцы, считая их необходимыми мерами цивилизации и санитарии, не стали настаивать на их соблюдении и наказывать довольно строго всякую в этом отношении небрежность».

Через горные потоки и многие деревни мы объехали с запада весь Бейтензорг по гористой, волнистой местности, где изобиловали пальмы, громадные бамбуки, древесные папоротники и тысячи других деревьев и растений, входящих в состав здешней флоры. Прелестные виды следовали друг за другом с такой быстротой и с таким разнообразием, что не успевали далее отпечатлеваться в памяти, и у меня сохранилось лишь общее впечатление многих красот природы, промелькнувших перед глазами во время этой прогулки. На обратном пути кучер провез нас через дворцовый парк, въезд в который по аллее столетних варингинов (Ficus sycomoms); на газонах паслись стада оленей, как говорят, числом около трехсот, настолько ручных, что они безбоязненно подпускали к себе и давались даже ласкать. Везде, где мы проезжали сегодня, дороги были необычайно оживлены: тонги[142], запряженные волами или лошадьми, перемежались с верховыми и пешеходами, но совсем не было видно европейских экипажей и вообще туземный элемент всюду преобладал.

Вечер мы провели у себя на балконе, по потолку и стенам которого бегали маленькие ящерицы, издававшие какие-то особенные звуки. Погода здесь, в особенности после Батавии, верх совершенства: днем жарко, но не слишком, так что термометр показывает 22–23° R., по утрам же и вечерам только тепло, т. е. 16–18° R.

Понедельник 1 февраля, Бейтензорг. — Утром дождь лил до того сильно, что я не решилась идти гулять с С. Хотя эти беспрестанные дожди довольно неприятны, но они имеют и свою выгодную сторону, так как освежают воздух и придают здешней зелени тот богатый, яркий колорит, свойственный только растительности жарких, влажных климатов, как, например, Цейлону и островам Малайского архипелага.

В одиннадцать часов мы отправились во дворец, построенный в классическом стиле, которого придерживаются голландцы во всех своих публичных зданиях, т. е. с фронтонами, пилястрами и галереями. Широкая лестница вела к большому портику с колоннами, находившемуся в средней, более высокой части строения, по обеим сторонам которой тянулись обширные флигеля. С портика открывался великолепный вид на озеро и парк, где гуляли олени, и на вулкан Салак, видневшийся в конце нарочно для этого устроенной просеки и казавшийся, в сравнении с светло-зеленой листвой окружающих пальм и бамбуков, темно-лазуревой отвесной вершиной. Посреди просеки красовалась колонна, воздвигнутая лет пятьдесят тому назад неизвестно по какой причине.

По приезде во дворец нас встретил адъютант генерал-губернатора и ввел в небольшую гостиную, куда через несколько минут вошли г-н и г-жа Пинакер Хордик. Разговор завязался по-французски, которым первый владел довольно плохо, а жена его — недурно. Сообщив о наших планах относительно путешествия по Яве, С. просил генерал-губернатора дать ему циркулярное письмо ко всем резидентам, а также облегчить сношения с туземными регентами. Заговорив про землетрясения, повторяющиеся довольно часто на всем острове, хотя редко с разрушительной силой, г-н П. Хордик рассказал, что лишь пятьдесят лет тому назад весь верхний этаж здешнего дворца был разрушен подобным явлением. В то время генерал-губернатором был дед теперешнего нашего консула Бауда, который с женой посреди ночи едва только успели выскочить из дому, в чем были, как часть здания обрушилась. После этого происшествия дворец быль перестроен в один этаж. Недавно также от землетрясения в восточных провинциях Явы погибло более двух тысяч человек.

Посидев около получаса, мы вернулись домой и до чая более не выезжали, так как дождь шел почти беспрерывно; под вечер мы прокатились немного в коляске.

В семь с половиною часов мы были снова во дворце, где в нашу честь давался парадный обед; генерал-губернатор с женой по примеру высокопоставленных должностных лиц в Индии явились в гостиную только когда все гости были уже в полном сборе. Обед продолжался довольно долго, и разговор, коснувшийся преимущественно Явы, снабдил нас многими интересными сведениями. По поводу змей, о многочисленности и ядовитости которых европейцы, впервые посещавшие тропические страны, имеют самые неверные понятия, мой сосед справа рассказал мне о том, как его жена, недели две тому назад, гуляя вечером в тонких башмаках в ботаническом саду, была укушена в ногу одним из этих гадов. Благодаря тому, что яд немедленно высосали из раны, которую потом прижгли, больная теперь поправляется, хотя змея была из самых ядовитых. Д-р Трей (Трейб), директор ботанического сада, по этому поводу сказал, что за все пятнадцать лет, которые он здесь провел, это единственный пример на его памяти укушения европейца и что даже между многочисленными туземцами, работающими у него в саду, за это время было не более двух или трех случаев и те не оказались смертельными.

Разговаривая потом с бароном Суертсом де Ландас-Уиборгом, генеральным секретарем Нидерландской Индии, меня удивило что-то сказанное им о том, что С. был предводителем дворянства Рузского уезда; на мой вопрос, каким образом он мог быть знаком с такой подробностью, он, смеясь, отвечал, что в нашем рекомендательном письме был внесен своего рода формулярный список С. Потом оказалось, что осторожный министр колонии в Гааге сначала снесся с нашим министерством иностранных дел и только по получении удовлетворительно го ответа насчет личности С. прислал А.Е. Влангали просимое им для нас рекомендательное письмо. Свояченица барона замужем за сыном нашего бывшего министра иностранных дел Гирса.

После обеда пили кофе, стоя на балконе, после чего все вскорости разъехались.

Вторник 2 февраля, Бейтензорг. — С. во время своей утренней прогулки дошел до большой чайной плантации, находящейся где-то очень далеко к югу от Бейтензорга; я же ходила по базарам и снимала фотографии. Туземцы здесь гораздо менее любопытны по отношению к европейцам, чем в Индии, и неизменно вежливы и услужливы. Известная натуралистка англичанка мисс Норт так отзывается о них и о Яве: «Порядок во всем на Яве необычайный и, несмотря на властное управление голландцев, у туземных жителей необыкновенно счастливый, независимый вид, какого не видно в Индии. Ява с одного конца до другого представляет собою беспрерывный плодоносный сад с грандиозными вулканами, возвышающимися посреди его, превосходя красотой, богатством и роскошью своей растительности и пейзажей Бразилию, Ямайку и Саравак, соединенных вместе. Скаты гор покрыты густыми лесами и можно подняться до самых их вершин и объехать весь остров по отличным почтовым дорогам. Всюду находятся удобные почтовые дома, где ночлег и пища оплачиваются по установленному тарифу. Кроме того, путешествие на Яве вполне безопасно».

С базара я зашла в ботанический сад и осматривала отделы Pandanus, Zamia, Agave и Dracaena. В числе первых находится очень любопытный экземпляр с Никобарских островов, имеющий длинные воздушные корни, по-видимому, совсем бесполезные, так как они не способствовают питанию дерева. Другой представитель семейства пальм Lodoicea sechellamm отличался размерами листьев и плодов, своей величиной превосходящих какое бы то ни было растение на земном шаре: так, например листья достигают десяти футов в поперечнике, а плоды, которых, я, впрочем, не видала, — двух футов. По общей же красоте особенно выделялась Areca crinita с верхней частью ствола, окрашенною в оранжево-красный цвет. В отделе драцен[143] было столько разнообразия, что, пересматривая свои заметки о них, я затрудняюсь даже, кому дать предпочтение; более выдающимися все-таки мне показались Cordyline jacquiniiplanch., Dracaena gloriosa, D. hendersonii, D. excelsa. Ho несомненно, что первое место между пальмами принадлежит уже раньше описанному мною Cyrtostachys renda, названному одним натуралистом во время его путешествия по архипелагу «славой богатейшего пальметума в мире», и действительно ярко кроваво-красные стволы и стебли этой пальмы производят поражающий эффект. Все кварталы панданусов, пальм и драцен расположены по газонам, волнообразно спускающимся к берегам Чиливунга.

После ботанического сада я побывала у одного фотографа, с которым мы занялись проявлением моих негативов; покончив с ним, я вернулась в гостиницу, так как было уж довольно жарко. У нас вообще во время пребывания в тропиках день распределен следующим образом: встав рано, часов в шесть, мы, напившись чаю, отправляемся гулять; самые жаркие часы дня, т. е. от одиннадцати до четырех, мы проводим дома, предаваясь чтению или писанию, после чего до сумерек катаемся в экипаже.

Сегодняшняя наша прогулка была по направлению к Батутулису, станции на железной дороге из Бейтензорга в Гамбонг; прескверные наши лошаденки еле подвигались, но мы этого почти не замечали, поглощенные вечно сменяющимися красивыми пейзажами по сторонам. В одном месте два широких горных потока сливались вместе и с шумом неслись через камни и обломки скал меж чащей гигантских бамбуков, дынных деревьев, пальм и древесных папоротников, сплетенных вместе вьющимися растениями. Горы, овраги, окутанные зеленью, перемежались с рисовыми полями, за которыми простирался джунгл, окаймляющий отдельные конусы вулканов. Туземные дома выглядывали всюду из-под листвы окружающих их банановых, кофейных и хлебных деревьев, кокосовых и саговых пальм, бывших тогда в полном цвету, и большие пучки коралло-розовых цветов которых выступали прямо из центра кроны.

Как мы условились вчера, в шесть часов вечера к нам пришел д-р Трейб, весьма умный, всесторонне образованный ученый, говорящий свободно по-французски и оказавшийся очень приятным, интересным собеседником. Понятно, что разговор мы повели о здешнем ботаническом саде, о флоре Явы и ее культурах. Ботанический сад был основан в 1819 году, причем одним из первых его директоров был знаменитый натуралист Д.Е. Тейсманн, сделавший весьма много для сада и, между прочим, введший ту отличную систему распределения растений по видам, которой придерживаются и до сих пор. С 1868 года сад был признан публичным учреждением, и правительством назначена для его содержания известная сумма денег.

Голландские правительственные сады на Яве, известные научному миру под названием Hortus Bogoriensis[144], а официальное наименование которых Nederlands Plantentium te Buitenzorg, состоят из трех различных отделений: ботанического, практического и горного. Первый находится в Бейтензорге, второй — недалеко отсюда, а третий — в Чибодасе, около санаториума Синданглая на скатах Геде.

Задача ботанического сада состоит не только в приобретении всевозможных представителей флоры всего мира и в особенности растений, могущих развить колониальную промышленность, но также и в изучении их патологии и физиологии. С целью же увеличения производства постоянно делают опыты над усовершенствованием продуктивности сахара, кофе, чая, хинного дерева, табаку, индиго и других полезных экономических растений. Так, например: сахарный тростник и рис могут улучшаться подбором семян, причем первый не сеется, а сажается. Из разновидностей чая ассамский более других подходит под условия здешнего климата и почвы. Д-р Трейб того мнения, что качество и вкус чая более в зависимости от способа его выделки, чем от почвы и климата, и что поэтому преимущество всегда останется за чаем Китая, где существует ручная обработка в противоположность машинной, принятой на Яве, в Индии и Цейлоне.

Хинное дерево природно Перу, правительство которого долго ревниво оберегало свои права на исключительное владение и пользование им. Полученные оттуда в пятидесятых годах семена были столь плохого качества, что оказались вовсе бесполезными. Только в 1866 году одному англичанину, г-ну Леджеру, удалось приобресть в Боливии семена этого ценного дерева, которые и были куплены английским и голландским правительствами. На Яве лучшие результаты получаются от прививки гибрида или Chinchona ledgeriana, испытанного качества, на стебле С. succirubra; последнее — достигает зрелости быстрее, но дает незначительный процент хины, гибрид же содержит от 10 % до 16 % сернокислой хины. Таким образом, посредством прививки получается быстрый рост с хорошей продуктивностью, так как привитое растение столь же плодоносно, как и черенок.

Для читателей, не знакомых со способом добывания хины, привожу краткое описание этого производства: хина содержится в коре дерева, сбор ее производится в наиболее для этого удобное для плантатора время года, безразлично когда. Первый сбор получается с нового насаждения только с ветвей, в следующие затем года кора снимается со стволов. Шесть лет после посадки один ряд деревьев вырубается, причем получается кора не только со стволов и ветвей, но и с корней. В этих случаях она отделяется посредством деревянных молотков, которыми бьют по дереву. Высушенная затем на больших подносах кора кладется в длинные деревянные корыта и толчется мелко тяжелыми деревянными пестами, затем она упаковывается и перевозится на ближайшую железнодорожную станцию.

На предложение д-ра Трейба показать нам ботанический сад мы пригласили его выпить с нами чай завтра утром в семь часов, после чего мы приступим под его руководством к осмотру сада, находящегося напротив гостиницы.

В восьмом часу мы поехали обедать к нашему консулу, живущему довольно далеко за городом. Бауд был замечательно с нами любезен и снабдил многими полезными советами относительно нашего будущего путешествия по Яве. Дед его, бывший, кажется, купеческого звания, по случаю генерал-губернаторства получил дворянство и баронский титул, перешедший к старшему брату консула. Обед прошел незаметно в приятных разговорах и так как мы были единственными приглашенными, то могли говорить гораздо свободнее о разных предметах, чем на официальном обеде. Бауд, между прочим, не стесняясь, высказывал свое мнение о теперешнем генерал-губернаторе, которого он, кажется, не особенно долюбливает, хотя отдает ему при этом должную справедливость как отличному человеку и деловитому администратору.

Едучи обратно в открытой коляске, мы наслаждались свежим воздухом, наполненным ароматом многих цветов; по пути мы миновали несколько гарду, или сторожевых будок. В этих гарду дежурят по двенадцати часов, днем и ночью, по очереди, домохозяева каждой деревни, без вознаграждения, так как сторожевая служба зачисляется в натуральную повинность, которой подвержен всякий крестьянин по расчету каждого седьмого дня. Гарду расставлены всюду по дорогам, тропинкам и перекресткам на таком расстоянии друг от друга, чтобы данный в одном из них сигнал легко слышался бы в соседнем; таким образом, населенные части всего острова находятся в непосредственном между собою сношении по разным направлениям. Сторожки имеют вид обыкновенных часовых будок, но с окнами с четырех сторон; внутри их висит длинная деревянная колода, выдолбленная в средине, которая при ударе в нее деревянным молотком издает странный, унылый звук, без труда различаемый от всяких других и переносящийся, в особенности по ночам, на значительное расстояние.

Сторожа, начиная с ближайшего к полицейской станции, отбивают часы днем и ночью; этим способом время передается от одного к другому, пока оно не встречается с часом, идущим по гарду от следующей станции. Посредством этих будок, известие о каких бы то ни было необычайных событиях: пожарах, кражах, преступлениях, малайцах амок[145], немедленно сообщается по всей окрестности. О всяком событии извещается особым сигналом, повторяемым остальными сторожами и хорошо известным населению. Ускоряя или замедляя темп ударов, каждый гарду указывает направление, по которому идет опасность, вследствие чего окрестные жители имеют возможность приготовиться или к самозащите, или к оказанию помощи в поимке преступника. Последний же, заслыша сигнал, знает, что его проступок открыт и что все настороже.

Каждый туземец, проходящий по дорогам после восьми часов вечера, обязан предъявить свой вид во всех гарду, лежащих на его пути. Сторожа записывают его имя, час прохождения и направление, по которому он идет; если же он покажется им подозрительным, то они имеют право задержать его до утра. Поэтому полиция, узнав о совершенном где-либо преступлении, осведомляется сначала в соседних гарду о ночных прохожих, и так как каждый житель хорошо известен, то полученные сведения дают указания относительно личности преступника.