В свободном падении

3

Я лежал в своей постели и наблюдал, как полумёртвая муха ползёт по направлению ко мне. Я знал, что она не сумеет доползти. Было пол-одиннадцатого утра. Некоторое время я лежал просто так и зевал, зачем-то прикрывая рукой свою обильную зевоту. Наконец, приподнялся, надел трусы, потом носки, потом джинсы, подошёл к окну и закрыл форточку. Всю ночь был снег с дождём и холодный ветер, так что всё, что находилось вблизи форточки, было холодное, и грязное, и мокрое, как погода на улице. С отвращением занавесив всё это шторой, направился в туалет. Было приятно писать на своей собственной жилой площади, в собственный, ржавый, явно нуждающийся в замене унитаз. Только вот как произвести эту замену? Я писал и мечтал. Как хорошо бы было, мечтал я, если бы замена унитаза происходила так же, как и замена игрока в футболе. Я представил себе, как выдохшийся, «наевшийся» человеческих экскрементов старый унитаз еле добредает до бровки. Он стаскивает с себя взмокшую футболку, швыряет её под ноги и обречённо бредёт в раздевалку. Вместо него на поле выбегает чистый, энергичный молодой унитаз, готовый к подвигам.

Далее я заглянул в ванную. В ванной отчего-то густо воняло клеем. Я умылся, зубы чистить не стал. Побрился тупым лезвием, без пены. Лезвия хрустели по лицу, застревая в проволоке жёсткой щетины. Было больно, очень больно: снова покраснение кожи, раздражение и зуд. И вот так почти каждое утро, подумал я с тоской: раздражение и зуд снаружи, упадок духа и паралич воли изнутри.

Но сегодня для дурного настроения был явный повод: нужно было ехать, встречаться с этим нассистом Сергеевым. Мне не нравилась его безыскусная фамилия, не нравилось, что он Анин «старый друг». Достойных людей среди Аниных друзей водиться не могло, тем более среди друзей «старых». Но всё же я обещал. А обещал — значит надо. Надо.

В холодильнике было пусто, но почему-то пахло разложением. От огромного блюда с креветками осталось только тёмное липкое пятно на сковороде. Вино было полностью уничтожено. Я заварил чай, поджёг сигарету. Вышел на балкон, перегнулся через перила, плюнул, пытаясь попасть в стоящий у подъезда мусорный бак, но плевок куда-то улетел, растворился, возможно, попал в чьё-то окно. Возможно, в окно хорошего человека. Возможно, прямо ему в лицо, когда он открыл форточку, чтобы порадоваться новому дню. На всякий случай, я мысленно извинился, наполнил лёгкие дымом, выпустил его тонкой струёй.

Я заметил ещё одну полумёртвую муху, она ползла по подоконнику. Мне не хотелось её убивать, но уж больно она была мерзкая. «Прости муха», — сказал я и опустил пепельницу на насекомое. Раздался едва различимый хруст.

Вадим ждал меня на скамейке в центре зала, раздражённо тыкая пальцами в свой айфон. Он был одет в расстёгнутое на все пуговицы пальто, из-за которого проглядывал голубой воротник рубашки. Деловой человек Вадим, готовящийся к важной бизнес-встрече. Даже длинные волосы уложены не без помощи геля. Бизнес-партнёр Андрей Васильевич Черкашин опаздывает, демонстрируя свою ненадёжность. Вот деловой человек Вадим и нервничает, терзает свой телефон. Я незаметно подкрался к бизнес-партнеру и ущипнул его за бок.

— Привет, голубок! — объявил я, присаживаясь рядом.

— Это ещё что такое? — Вадик уставился на меня с недовольно-довольной миной.

— Что?

— То самое, — Вадик встал со скамьи, напряжённо озираясь. — Откуда это твоё «голубок?» Насмотрелся французских фильмов?

— Да нет. Просто захотелось тебя так назвать. Ты похож на тощего голубя.

— Спасибо. Мне это не нравится.

— А мне не нравится твой наряд, — сообщил ему я. — Это наряд профессионального жополиза.

— Наряд должен быть адекватен обстоятельствам, — не обижаясь, спокойно возразил Вадим. — Мы идём в ресторан, а не идём выбрасывать мусор. Это хороший тон. Ничего больше.

Я пожал плечами. Последнее время поведение Вадика вызывало у меня серьёзное беспокойство. Я не мог никак повлиять на него, в то время как Йоко-Аня влияла на Вадика двадцать часов в сутки — и влияние это было демоническое. Медленно, но верно под недремлющим оком жены Вадик превращался из разбитного панк-рокера в нормального буржуа-обывателя, всегда «адекватного обстоятельствам». Йоко зловеще смеялась и потирала руки, наблюдая за этим превращением, мне же оставалось лишь безучастно наблюдать, как друг умирает на моих глазах.

Когда мы познакомились Вадиком, он адекватен обстоятельствам не был. Мы оба тогда только поступили на исторический факультет и были заняты, главным образом, осознанием себя в роли студентов Российского государственного университета. На осознание этого уходило очень много сил и времени, и на прочие вещи, такие как посещение лекций и семинаров, нас уже не хватало. В основном, вместо того, чтобы посещать занятия, я посещал мрачные дворы и переулки старой Москвы. Мне нравилось бесцельно пересекать бульварное кольцо, подолгу завороженно изучая попадающиеся мне на пути неожиданные предметы: ветхие заколоченные церкви, готические соборы, вопиюще уродливые деревца, торчащее из заасфальтированной земли, атмосферные советские чебуречные. Уже тогда я приобрёл свой привычный облик, пронесённый сквозь года почти неизменным: болезненная бледность и худоба, прилипчивые нечёсаные лохмы, узкие джинсы, разорванные на коленях вдрызг, в ухе — гвоздеобразная серебряная серьга. Я шатался так между старинных домов и скверов, ловя на себе озабоченные взгляды спешащих мимо с портфельчиками обычных москвичей. Вероятно, в их глазах я сливался в единое неопрятное пятно с неумытыми арбатскими панками, теми, что беспорядочно валялись на земле с гитарами и пели дурными голосами дурные русские рок-песни, орали, дрались, пили пиво, сплёвывая себе под ноги длинной смоляной слюной. Такое сравнение мне не было приятно, так как я считал себя более «качественным» панком — я ненавидел русский рок, и пиво, и «Нашествие», и фанатов группы «Король и шут». Я обходил такие компании стороной, предпочитая передвигаться по городу в одиночестве. В моих наушниках раздавались не эти сермяжные вопли, а милые сердцу вопли западного образца — вопли «Clash», «Television» и «Talking Heads». Меня снова стали посещать мысли о создании своей группы. Не проходило и дня без мечтаний о будущей карьере мировой рок-звезды. Перед зеркалом я скакал с гитарой и давал сам себе развёрнутые и провокационные интервью. Биография, придуманная мной самому себе, была очень трагична — безусловно, я должен был умереть молодым. Оставалась открытой только причина смерти: я никак не мог определиться, что лучше — прыжок из окна или передозировка. Однако дальше фантазий я не продвинулся. Сама мысль сочинять песни навевала на меня тоску, к тому же никак не желала создаваться моя группа. Единственный потенциальный участник — Кира, напрочь утратила способность думать о чём-либо ещё, кроме поступления в медицинский институт (а куда ей ещё было идти со своей тягой к натурализму) и связанных с этим поступлением манипуляций.

Иногда, блуждая по городу в своих грустных размышлениях, я внезапно натыкался на здание своего университета, и тогда шёл на пары. На первом курсе пары были почти всегда, так что когда бы я ни появился, можно было идти и учиться. Своих одногруппников я почти не знал, только обменивался с ними улыбками в курилках и коридорах. Одногруппники сплошь были женского пола. Даже те двое парней, что разбавляли девичью группу числом три десятка человек, если честно, сами смахивали на девиц, запущенных и некрасивых. Этими двумя, разумеется, были я и Вадик. Вадим, как я уже упоминал, олицетворял собой тип строгой учительницы-еврейки, я же был этакой воронообразной европеоидного типа каргой наподобие Патти Смит.

Щуплый и невысокий Вадим всё время сидел на последней парте и блаженно молчал, перманентно укуренный. Именно там, в необъятной и светлой аудитории, во время лекции по античной философии, состоялось наше знакомство и, почти сразу же, первая совместная пьянка. У Вадима в сумке оказался припрятан неплохой портвейн, который мы, совершая сложные акробатические движения, выпивали под партой.

Прежде всего в Вадике меня восхищала его способность притягивать женщин. С этим необъяснимым свойством некрасивых тщедушных евреев я уже успел столкнуться ранее, посмотрев в выпускном классе фильм Вуди Аллена «Манхэттен». Та лёгкость, с которой лирический герой фильма совращал юных длинноногих прелестниц, казалась мне вопиющим издевательством над природой и здравым смыслом. Я думал, что престарелый комик изживает в себе некие комплексы, а в реальной жизни ему, даже с учётом богатства и мировой известности, никогда не светила женщина и в половину такая же шикарная, как героиня Мэриэль Хэмингуэй (Вуди бросает её в финале). Однако нечто подобное происходило и на моих глазах. Умные гуманитарные девочки в очках ходили за надменным Вадимом стайками, в то время как мне доставались лишь крохи с Вадимова стола. Казалось, в нём не было ничего привлекательного: родители Вадика не были богачами — обычная учительско-профессорская разночинная семья. Перспектива выйти замуж за «профессорского сынка» уже лет тридцать как не казалась молодым барышням желанной. Вадик сочинял стихи, но все поэты, которых я встречал, были либо одиноки, либо окружены такими же, как они, грустными и безликими поэтессами, вечно, и зимой и летом, укутанными в безразмерные бабушкины шали. Вадим даже не был настырен и говорлив, что иногда позволяет мужчине заполучить женщину классом выше — если Вадим говорил, то говорил невнятно и мало. Он не был особенно умён, его способности оценивались преподавателями как весьма средние. Он даже никогда не шутил и не смеялся над чужими шутками.

В Вадике было какое-то скрытое, неподвластное меркантильному взору очарование. В нём был шарм, или класс, или магнетизм, что-то необъяснимое, но за тем, что он делал: надевал пальто, писал конспект, стоял в очереди — хотелось наблюдать. Он смотрел, курил, одевался — талантливо. Если он пил водку, то пил её роскошно, как гусар: наливал в кружку и хлебал, как воду, не морщась. Он держал сигарету, как бог, как бог затягивался и выпускал дым: невидимой тонкой струёй, которая обволакивала его с головы до ног, будто ограждая от всех смертоносным смогом. Казалось, к нему не пристаёт грязь, он не посещает туалет и не ковыряет в носу. Когда он злился, то говорил не «блядь», а «merde» (позднее мы все переняли у него эту волшебную привычку). Девушки благоволили Вадиму, давали списывать домашние задания, стряхивали пух, остававшийся на его растянутых свитерах от зимней куртки, делились тонкими и приторно сладенькими сигаретками. Проблема состояла в том, что Вадим хотя и притягивал всех девиц, но совершенно не понимал, как этим ворохом баб распорядиться. Он ждал, видимо, когда кто-то из этого вороха поймёт это за него. Along came Аня…

Но мы отвлеклись. Ко всем прочим своим достоинствам, Вадим ещё и играл на гитаре, и делал это, между прочим, весьма виртуозно. Я этого ещё не знал, и просто вместе со всеми бессознательно тянулся к нему.

Всё решил один из последних декабрьских дней, случившийся в разгар первой, остросюжетной для меня сессии. Я был бодр и радостен в тот день, потому как ещё не знал, что за этим безмятежным днём совсем уже скоро, за следующим поворотом, меня ожидает бесконечная вереница дней мучительных и страшных, состоящих из пересдач, унизительных сидений перед деканатом, бессонных ночей и неврозов.

Мы встретились с Вадиком ясным морозным утром, возле станции метро «Университет». Со всех сторон задувал колкий ветер, вцепляясь в лицо, занося в уши, рот и дыры на продрогших коленях сухой снег. Мы пересекли чистый дворик и зашли в подъезд стоящего слегка на отшибе мощного сталинского дома. На улице было холодно, но свежо, в подъезде же было тепло, но гнило: пахло свалявшейся шерстью и бомжом. На скрипучем лифте мы поднялись на последний этаж. Лифт ехал нехотя, очень долго. Пока мы поднимались, я пытался расспросить Вадима о том, куда и с какой целью мы движемся, но Вадим избегал лишних подробностей. Всё, что выяснил я — мы направлялись к девушке по имени Ариэль, которую отрекомендовал Вадиму некто Фил.

Звонка рядом с дверью не было, и Вадим постучал ключом по металлической панели у двери. Получилось противно и громко. В глубине квартиры послышалось натужное шевеление. Мы прислушались к шагам: шарканье, тяжёлая поступь. Ариэль?.. Злобно хрустнул дверной замок: перед нами стоял крепкий парень в белой, заляпанной жиром, майке и спортивных штанах с надписью «Portugal».

— Чё? — спросил он, почесав в промежности.

— Мы пришли к Ариэль, — сказал я уверенно и на всякий случай зажмурил глаза.

— А, — понимающе кивнул он. — Тогда проходите.

Мы зашли в просторный коридор, освещённый единственной лампочкой. Лампочка болталась на коротком проводе, доверху набитая испепелёнными трупами мотыльков. Вешалкой служили вкрученные в стену болты. Мы прошли на кухню, сели за стол. Хозяин молча разлил из бутылки коньяк в три хрустальные рюмки.

— Так где же Ариэль? — прошептал Вадик, давясь и краснея от низкопробного спирта.

— Что? — раздражённо переспросил хозяин, усаживаясь напротив него и разливая ещё по одной. После паузы он добавил. — Ты вообще кто такой?

— Я — Вадим. Это — Андрей.

— А я — Слава, — сообщил он. — Слава из Магадана.

Мы поочерёдно пожали его жилистую руку.

— Пейте давайте! — велел Слава, указуя на алкоголь. Я посмотрел на угрожающие своды его волосатых плеч и послушно влил в себя мутноватую жидкость.

— Послушай… послушайте! Слава, мы пришли к девушке.

— Нет, вы пришли к Славику.

— Эээ…в общем, да. Но я думал…

— Телефон есть? — быстро спросил Слава.

— Не понял…

— Телефон дай. Мобилу.

— Зачем? — Вадим окончательно потерялся. Не зная, что делать, он встал, сделал два неуверенных шага и получил кулаком в живот. Согнувшись пополам, тяжело осел обратно на табурет. Я хотел было заступиться за Вадика, но почему-то продолжал сидеть. Слава двинулся на меня.

— Эй, никаких драк у меня в квартире! — сзади меня прозвучал женский голос. Я повернулся. В проёме стояла девушка в коротком розовом халате. Она поглаживала мокрые, распущенные волосы, скрестив голые ноги, блестевшие от капелек воды. У неё был крупный, восточный нос и чёрные глаза, но при этом ядовито-белые ломкие волосы. Все доступные взору части тела Ариэль были покрыты цветными татуировкам с изображением драконов, змей и иероглифов, стальные шарики пирсинга осыпали лицо, как прыщи.

Слава равнодушно вернулся к столу, наполнив до краёв рюмку.

— Вы, наверное, друзья Филиппа. Проходите, — девушка поманила нас за собой обратно в коридор. Я шёл сзади, наблюдая, как двигается под лёгким халатиком её субтильное тело. Вадим шёл третьим, сдавленно кашляя.

— Простите его, это Слава из Магадана, — сказала Ариэль, проходя сквозь шелестящую бамбуковую занавеску.

— Мы так и поняли, — пробурчал, настороженно озираясь, Вад.

В комнате было тесновато. На полу и кровати наблюдался творческий беспорядок: перепутанные между собой, валялись одеяла и простыни, подушки, плюшевые слоны и медведи — понять, где начинался пол, и заканчивалась низенькая девчачья кровать, не представлялось возможным. В комнате не было ни столов, ни стульев, два пустых бокала и две объёмистые тарелки с остатками еды и бычками также лежали на полу, среди плюшевой живности. Шкаф во всю стену пестрел фигурками древнегреческих и индуистских идолов, ароматическими свечами, чашками, книгами, расписными шкатулками и прочими штуками.

— Эклектика, — произнёс вслух Вадим, всё также прижимая к помятому животу руку.

На стенах висели постеры давно умерших хиппи: Джоплин, Хендрикс и «Grateful Dead». Я задрал голову и увидел на потолке огромного голого по пояс Джима Моррисона, распростёршего руки над нами. Беззвучно работал ТВ, демонстрировавший нам двух мужчин в фартуках, которые, судя по выражению лиц, беспрерывно и неостроумно шутили.

— Хотите покурить? — Ариэль прошлась по комнате, качая бёдрами, подошла к серванту, и, наклонившись вперёд, от чего её халатик задрался совсем высоко, достала непрозрачный пакет. Я молчал, разглядывая маленькие босые ножки девушки, Вадик молчал тоже, брезгливо оглядываясь на не перестающие шелестеть занавески. Ариэль пожала плечами и, выудив готовый джойнт, уселась среди плюшевых слона и бегемота. Щёлкнула зажигалка, взметнулся тоненький огонёк, осветивший её лицо, осунувшееся и безразличное.

— На кухне можете взять вино, текилу, ну, или если хотите, водку, — сказала она, презрительно наморщив носик при слове «водка». Её рука тем временем заползла под одеяло и через пару секунд вылезла из-под него, сжимая пульт от музыкального центра. Заиграла неторопливая гитарная музыка.

— Фил придёт через час или типа того. Располагайтесь, — сказала она, без труда заглушая звук инструментов.

Мы не хотели возвращаться на кухню, поэтому мы сели рядом с Ариэль на полу и попросили сделать джойнты и нам. Моррисон снисходительно наблюдал со своего потолка за нами. Мы смотрели телевизор и слушали негромкую музыку из хриплых колонок. Шутившие друг с другом мужчины в фартуках куда-то исчезли и под загробные завывания Тома Уэйтса на экране появились уставшие и немолодые люди с неестественно розовыми щеками и распухшими, как от пчелиных укусов, губами. В декорациях дикой природы они скакали через препятствия, возились в грязи, забирались по крутой лестнице, откуда постоянно сваливались в грязную воду, забирались снова, снова падали, крупным планом показывали их конвульсирующие, еле живые тела, а потом камера переключалась на ухоженного и загорелого ведущего в гавайской рубашке, он беззвучно комментировал каждое их действие в микрофон.

Мы полулежали и курили, и так прошло пятнадцать минут или, может быть, часов пять. Всё это время мы сидели на полу, рядом с Ариэль, и втягивали в себя трудный дым. Вадим как-то окончательно расслабился и, кажется, даже ненадолго уснул. Я деликатно прижимался к плечу Ариэль, и невесело размышлял: я курю с двенадцати лет, говорил себе я, возможно, даже вслух, с пятнадцати лет пью, теперь ещё и принимаю лёгкие наркотики, хотя ещё не пересёк порога совершеннолетних восемнадцати лет, то есть активно и беспрепятственно делаю всё то, что запрещено делать мне по закону, однако вещи естественные и формально разрешённые хоть с рождения, такие как секс, мне всё ещё недоступны.

Потом в коридоре возникло какое-то шевеление: шуршали пакеты, скрипели плотные от снега ботинки, хлопали человеческие тела от приветственных взаимных ударов по спинам, шевеление перемещалось всё ближе к нашим бамбуковым занавескам и, наконец, просочилось и через них. На пороге возникло дикое полуживотное-получеловек, косматое, тяжёлое, нелепо сложенное: большеголовое и длиннорукое, с маленькими, очень кривыми и, как позже выяснилось, очень волосатыми ногами. В сравнении с ним, магаданский Слава, пропавший на кухне, казался музыкантом из филармонического оркестра. Оказалось, что это и был знакомый Вадима с искусствоведческого факультета, Филипп.

От одно вида Филиппа я вышел из оцепенения, мой организм пробудился и зафункционировал, я почувствовал разом, что мне необходимо выпить, поесть, посетить туалет. Я начал с последнего по списку. Я растолкал локтем полусонную Ариэль. Её татуированная рука взметнулась, показав направление. «Красная дверь» — разомкнулись проколотые губы, и я заметил на мгновение влажный проколотый язык.

Когда я вернулся обратно, атмосфера заметно переменилась: время то ли ускорилось, то ли, наоборот, застыло напрочь, пространство сузилось втрое — в комнате обосновались и Славик, и Фил. Славик розовел и улыбался гнилым растянутым ртом. Он дружелюбно прижимал к себе Вадика, Вадик при этом совсем не возражал, больше того, сам панибратски хлопал его по здоровенному плечу. Играла громкая и жёсткая музыка, а по экрану скакали и открывали синхронно рты затянутые в кожу музыканты. Филипп и Ариэль, сцепившись руками и прижавшись чреслами, танцевали среди сплошного переплетения подушек, игрушек, одеял и тел. Не желая разрушать установившуюся гармонию, я отправился на кухню в поисках еды. Распахнув внутренности холодильника, я не обнаружил ничего, кроме расставленного по боками откупоренного алкоголя. Зато морозильник был доверху набит разнообразным ледяным мясом. За медитацией над этим окаменевшим ассорти меня и застал Славик. Сперва я почувствовал, как что-то глыбообразное, громко дышащее нависло надо мной, потом я услышал расслабленную, плохо направляемую пьяным языком речь:

— Ты куда пропал, Андрюх? — произнёс он, нежно обнимая ручищами почти порожнюю бутылку водки. — Сейчас там Вадик будет под гитару петь, пошли.

— Я вообще-то поесть хотел, — сказал я как-то совсем жалобно, как малолетний попрошайка.

— Да там еды сколько угодно, Фил притащил, пошли, пошли, — Славик утянул меня за собой своими ручищами так быстро, что я даже не успел прикрыть дверцу холодильника, и она так и осталась сиротливо раскачиваться ивой на ветру. Когда мы вернулись в комнату, я увидел, что Фил всё ещё выплясывал в центре комнаты, но уже без партнёрши Ариэль. Движения его стали неуправляемы и размашисты: он скакал по комнате, как ужаленная осой обезьяна, тряс лохматой головой, осыпавшейся перхотью и мелким сором. Я сделал несколько шагов по комнате, стараясь не задеть орангутанга, и сел на прежнее место, рядом с Ариэль. Она, тем временем, переменила халат на ослепительные лосины и растянутую, явно не свою футболку, и потихоньку пила вино.

Когда музыка на несколько мгновений прекратилась, Филипп, тяжело дыша, осел где-то поблизости. Скользнув по мне слегка ошалелым взглядом, он потянулся в сторону небрежно брошенной на полу лёгкой куртки. Этим резким движением он обнажил вылезшие из-под майки обильные телеса. Из кармана он достал перетянутый резинками свёрток. Громко развернул его и, достав белоснежную таблетку, сразу сунул себе в рот.

— Таблеточку не желаете, мсье? — обратился он ко мне без улыбки.

От этого неожиданного «мсье», произнесённого лохматым чудовищем, я моментально пришёл в себя. Моё состояние внезапной и абсолютной ясности на фоне творящегося вокруг всеобщего безумия так напугало меня, что я тотчас запустил руку в пакет и проглотил таблетку тоже. Покатав её на языке, я ощутил слабый горьковатый привкус. Ручища Славика, как экскаватор, вылезла у меня из-за плеча и, схватив пакетик, убралась обратно. Я заметил, что куда-то пропал Вадим.

— Вадику плохо, — как будто услышав мои мысли, сообщил Слава. — Сейчас вернётся и споёт нам под гитару.

Вадику действительно было плохо. Он вошёл обескровленный и печальный.

Слава почти насильно впихнул его в пуфик, всучил гитару и сел перед ним, подперев голову.

— Я вообще-то петь не умею, только играть… — сказал Вадик слабо и застенчиво.

— Петь буду я, — неожиданно и отдельно от меня, произнесли мои язык и губы. Ариэль посмотрела на меня с интересом, и я, воспряв духом, подтвердил уже сам за себя, — да, да, это я могу, запросто. И добавил уже совсем не к месту: «я обучался в хоре».

— Что мне играть? — спросил Вадим, неуверенно подтягивая колки.

— Так, знаете это, короче… — Славик оживился, задвигал под собой беспокойным задом. Я сморщился, как перед ударом, ожидая, что Славик потребует от нас, в лучшем случае, «Границы ключ», а скорее всего, какой-нибудь «Гоп-стоп», но Славик неожиданно прохрипел. — «Well, show me the way to the next whisky bar…»

— Конечно, знаем, — сказали мы, обрадованные, хором.

Я пел негромко, но прочувствованно, как бард, зачарованно следя за длинными ровными, перебирающими струны пальцами Вадима. Я заметил схожее чувство и в глазах Ариэль, а Славик, так и вовсе, готов был прослезиться от умиления, громко и радостно подвывая нам в припеве. Филипп, кажется, к интимности момента остался равнодушен или же таблетки вставили его гораздо сильнее других. Он нетерпеливо раскачивался, сидя на корточках, с пультом в руках, всё время порываясь включить на всю громкость свой громкий американский рок.

Дальнейшие воспоминания сохранились лишь фрагментарно. Помню, всё время грохотала в колонках музыка. Я видел, как Ариэль, широко разведя руки, кружила по комнате, как балерина, двигаясь в своём собственном ритме, брала какие-то вещи с полок, рассматривала, как будто видела в первый раз, и клала на место, продолжая движение. Филипп неутомимо крутился вокруг неё, разбрасывая повсюду свои мелкий сор и перхоть.

Придя в сознание в следующий раз, я увидел Славу, стоящего на коленях перед смущённым Вадиком. «Я знаю, что я вёл себя как свинья. И я знаю, ты меня ненавидишь! — кричал Славик, с застывшими слёзными капельками в углах глаз, — И это убивает меня».

Магаданский Слава и правда имел глубоко печальный, почти трагический вид.

— Есть только один способ всё изменить, — мрачно констатировал он. — Ты должен ударить меня в ответ… он схватил вдруг Вадикову руку своей рукой-ковшем и порывисто прижал к своей груди. — Вадим, я прошу, ударь меня!

Вадик мотал головой.

— Вадик, я люблю тебя — кричал Слава. — Я хочу быть твоим другом, ты великий человек! Я больше не могу выносить этого. Если ты не ударишь меня, я ударю себя сам, а ты же видишь, какие большие у меня кулаки. Хочешь, я отрублю руку, которая причинила тебе боль!? А хочешь, я вырву себе глаз!? Хочешь, я вырву себе глаз и подарю тебе!?

— А что я с ним делать-то буду? — угрюмо спросил Вадим.

— Не знаю. Можешь засушить и повестить на шею, как трофей.

— Засушить? Глаз? — вмешался Филипп. — Тогда уж лучше зуб, зуб выглядит как трофей.

— Зуб так зуб, — пробормотал Слава, залезая могучей рукой в рот.

— Боже мой, да ударь ты его, наконец, — вмешалась раздражённая мужским идиотизмом Ариэль. Вздохнув и собравшись с силами Вадим приблизился к Славе и с размаху ударил его в скулу. Удар вышел неудачным — в кулаке что-то громко хрустнуло, Вадик вскричал и схватился за руку. Слава и Ариэль испуганно бросились к нему, подхватили зачем-то на руки, хотя Вадик твёрдо стоял на ногах, и потащили его на кушетку. Филипп продолжал размахивать конечностями, или, формально говоря, «танцевать».

В следующем проблеске сознания я обнаружил себя сидящим возле Славы и с интересом слушающего его. Славик повествовал о духовных практиках, о своём увлечении тибетской медициной. В частности, Славик рассказал о ежедневной тренировке дыхания благодаря которой его лёгкие так расширились, что выдавили пищевой тракт и срослись воедино, образовав одно огромное лёгкое, которое позволяло ему задерживать дыхание на два с половиной часа. Демонстрируя возможности своего могучего лёгкого, Слава глубоко дышал…

Оказалось, что у Ариэль сегодня был день рождения, и Вадик шустро одевался в коридоре, собираясь идти за цветами. Его рука была перевязана намокшей марлей. Забегая чуть вперёд, замечу, что Вадим в тот вечер к квартире Ариэль больше не появился и нашёлся лишь только утром. Из его рассказа следовало, что он, выйдя из дома, вместо того, чтобы направиться в цветочный магазин, который всё равно к тому времени уже был закрыт, разделся донага и залез в мусорный бак и, прикрыв за собой крышку, отдался в объятия Морфея. Верилось в версию Вадика с трудом, потому как той ночью температура достигла никак не меньше 20 градусов мороза.

Взволнованный судьбой Вадика, на его поиски направился Слава (обнаруженный через пару часов Ариэль самозабвенно храпящим в ванной).

Дальше произошло примерно следующее. Перестав танцевать, Филипп осушил остатки вина в бутылке и сообщил, что ему пора домой. Быстро надев в коридоре короткую куртку и тяжёлые сапоги, он вернулся в комнату. Оставляя на ковре шлейф мокрой грязи, он уверенно открыл балконную дверь.

— Ты куда? — удивилась Ариэль, трудно соображающая.

— Я же говорю — домой. — Фил взмахнул рукой нетерпеливо, показывая куда-то в снежную ночь. — Вон у меня дом, прямо напротив. Как у вас тут окно открывается?

— Но… есть же лифт, — прошептала вконец растерявшаяся Ариэль.

— Долго, — отмахнулся Филипп.

С этими словами он распахнул-таки окно, впустив в нагретый телами и спиртом уют колючий бодрящий воздух, и, объявив: «можете не провожать», перемахнул через край. Я долго и тупо смотрел, как занавески слабо колышутся на ветру. Фил исчез. А потом я поднялся, расстегнул штаны и подошёл к Ариэль. «Ну, вот мы и остались вдвоём» — сообщил я ей со спущенными штанами. Ариэль толкнула меня двумя пальчиками в грудь на кровать, и я, падая, уснул, уже не помня, как долетел до подушки.

— Мы идём в очень дорогое кафе. Веди себя пристойно, — наставлял меня Вадик, — не заказывай выпивку, не пялься на официанток, никаких политических тем…

Мы вышли из павильона метро и завернули за угол. Охлаждённая резким ветром в ухе ныла серьга.

— Когда это я пялился на официанток? Я держусь с ними очень скромно.

— Ты просто не умеешь смотреть на женщин деликатно. Таращишься как неандерталец, только что слюна не свисает. Если уж смотришь на жопу или в декольте — так хотя бы не наклоняйся навстречу.

— Что поделать, я близорук.

— Все от тебя в шоке, — покачал головой Вадим. — Аня говорит, что ей неудобно находиться с тобой рядом.

— А мне думаешь, удобно, когда она сидит рядом со мной в своём леопардовом платье, как будто шлюха из 80-х?

— Опять ты со своим леопардовым цветом…

— Что поделать, если все подряд носят леопардовые шмотки, воображая, что это дико сексуально.

— Ладно, ладно… вон видишь, он уже здесь.

Сами того не заметив, мы оказались внутри японского ресторана, где была назначена встреча. Вокруг сидели люди в тёмных костюмах и, отставив ноутбуки, неспешно расправлялись со своими бизнес-ланчами. Покрытые ровным слоем автозагара, тянули молочные коктейли девушки. Я в своих продырявленных конверсах и растянутой водолазке тут же почувствовал себя чем-то вроде гадкого сгустка тины, случайной волной вброшенного на ухоженный пляж.

Сергеев ждал нас за самым длинным столом, сосредоточенно поедая из миски рис с кусками говядины. Как я и предполагал, вид Сергеев имел самый отталкивающий: курчавые, уложенные густым слоем геля волосы, остроносые туфли, начищенные до блеска, тёмно-синий тканевый пиджак, рубашка, расстёгнутая достаточно, чтобы можно было увидеть его безволосую грудь и крупный золотой крест на ней. Вытянутое лицо со вздёрнутым носом: мокрое, лоснящееся. Своё блюдо он доставлял в рот при помощи палочек.

Сергеев увидел нас, когда мы уже нависали над ним, нерешительные и безмолвные. Он оставил миску и со вздохом приподнял зад от подушки, чтобы одарить нас своим рукопожатием. Рукопожатие у этого идиота было крепкое, как тиски, — видимо, он относился к той категории «мужиков», которые предавали этой старомодной процедуре особенное значение. «Пожимать руку нужно так, чтобы у того, кому пожимаешь, тряслись поджилки», — неожиданно вспомнилось мне изречение одного из маминых бойфрендов времён моего позднего детства.

С грохотом раздвинув тяжёлые стулья, мы присели напротив. Я почувствовал скользнувший по мне, от мятой водолазки и до рваных конверсов, презрительный взгляд. Неужели он думал, что и я облачусь в наряд жополиза — дешёвый костюм с уродским широким галстуком?

— Значит, вы Вадим и Андрей? Рад познакомиться, — предводитель нассистов приник пухлыми губами к трубочке коктейля. Я заметил, как она стремительно потемнела, переправляя ему в рот яблочный фрэш. Официант поднёс и заботливо раскрыл перед нами створки меню. «Ничего не бери, там очень дорого!» — заранее предупредил меня Вадик. Но сам, не выдержав давления — официант, не отрываясь, сверлил его выжидающим взглядом — заказал стакан минеральной воды. Я только лишь отмахнулся.

— Закажите себе стейк, — вынув трубку из рта, посоветовал Сергеев. — Здесь подают очень хорошие стейки с кровью.

— Спасибо, мы не голодны, — Вадик отобрал и моё меню и, вернув их официанту, обратился к Сергееву. — Прежде всего, я хотел бы выразить благодарность, за ту возможность…

— Кстати, вот вам интересный факт о мясе, — Сергеев поёрзал задом, пытаясь вновь обрести утраченное вставанием комфортное положение. — Вы знаете, к примеру, какой способ хранения мяса изобрели воины-гунны?

— Нет, — растерянно мотнул головой Вадим.

— Воины-гунны во время длительной верховой езды помещали его под седло. От тряски мясо отбивалось и теряло жидкость, к тому же просаливалось от лошадиного пота. В результате через некоторое время воины получали готовое к употреблению мясо. Вот так, — довольный собой, Сергеев вновь присосался к коктейлю.

— Познавательно… — оглядевшись, Вадим нервно почесал бровь.

— Впрочем, мы отвлеклись. Вернёмся к нашему мероприятию. Ваша девушка, Анна…

— Моя жена, Анна — краснея, уточнил Вадим.

— О, жена, — Сергеев удивлённо чмокнул губами, отставляя опустевшую тару. — Так вот, ваша жена Анна сказала про вас много добрых слов. Она очень хочет, чтобы вы выступили на нашем форуме.

— На форуме? — переспросил я. — Мне говорили про концерт… про фестиваль молодёжный.

— Концерт — это составная часть мероприятия, — объяснил Сергеев, снова взявшись за палочки. — Сначала будет выступление лидеров молодёжных движений. Потом объявление итогов конкурса на лучший плакат партии. Торжественная церемония. И только после этого — концерт молодых групп.

— Партии, значит?..

Я со всей силы ударил Вадика кулаком в бедро. Звук получился хлёстким, и Вадим заглушил его деликатным покашливанием.

— Конечно, огромное количество групп изъявило желание выступить на нашем форуме. Приходиться отказывать многим хорошим ребятам. Но Анна… — тут Сергеев странно прищурился, облизав свои лоснящиеся пухлые губы. На мгновение выступили его зубы — крохотные и белоснежные, с завязшей молочной пенкой на них. — Анна… она поручилась за вас. Она очень толковая девушка, очень умная, очень… понимающая. Её мнение имеет большое значение для меня.

«По-моему, он совокупляется с ней» — я хотел поделиться своим предположением с Вадиком, но потом передумал.

— Мы очень ценим это, — сказал Вадим, откашлявшись. — Для нас большая честь…

— Так вот, — Сергеев на секунду замолчал, сунув в рот порцию риса, и продолжил, жуя. — Я хочу, чтобы вы понимали. Форум — не только уникальная возможность заявить о себе как о музыкантах, так сказать, в официальном пространстве, но и большая ответственность. Ожидается прибытие депутатов Государственной Думы, крупных федеральных чиновников. Я полагаю, вы взрослые люди, и понимаете, что…

Я перестал вслушиваться, всё наблюдая, как движутся его губы, туда-сюда. Маслянистые губы шлёпали, обнажая теперь влажный, вулканический язык, усыпанный рисинкам. А потом я отвлёкся на администратора — молодого черноволосого парня, который торчал у входа в дурацком псевдо-самурайском одеянии. Он стоял очень прямо, едва заметно покачиваясь: зрачки были расширены, мышцы лица напряжены, как будто он сдерживал что-то внутри своего лица. Парень был сильно обдолбан, но держался стойко. Не забывал улыбаться гостям, провожая их до столиков.

— Кстати, Андрей, а кем вы работаете? — услышал я вопрос издалека, как будто из соседнего помещения. Сергеев смотрел на меня без особого интереса, уныло. Я заметил, что он продолжал есть рис палочками, хотя рис в миске уже почти иссяк.

— Я работаю бэтменом, — подумав, отозвался я.

— Бэтменом? — насторожённо переспросил Сергеев.

Я почувствовал, как теперь уже Вадик больно стукнул меня кулаком в бедро.

— Да, бэтменом, — равнодушно подтвердил я. — В переводе с английского это значит человек-летучая мышь.

— Хм… а где, разрешите узнать, бэтменов нанимают на работу? — спросил Сергеев, окончательно высунув голову из миски.

— Много где. Я вот работаю в зоопарке.

— Бэтменом… в зоопарке? Что-то я не улавливаю…

Вадик обречённо вздохнул.

— Это меня ещё повысили, — сообщил я не без самодовольства.

— Кем же вы работали до этого? Робином? — по лицу Сергеева пролегла трещина неискренней улыбки.

— Нет, чистил клетки за кабанами и лошадьми Пржевальского.

— Серьёзно?

— Да.

— Это тяжёлая работа.

— Кто-то должен её делать. Почему не я? Раньше убирал говно, теперь стою и пожимаю руки детишкам.

Мы помолчали. Казалось, я даже слышал, как тяжёлые мысли ворочаются в голове предводителя нассистской молодёжи. Он на некоторое время завис с палками в тишине, размышляя, стоит ли вновь возвращаться к своей трапезе или продолжать довольно странно складывающуюся беседу.

— Ха-ха, ладно, ладно, это Андрей так просто шутит, — пролепетал вдруг пунцовый, расчесавший уже чуть не до крови свою бровь Вадим. Его горячее, мокрое от пота лицо оказалось очень близко ко мне. От него, как от печи, веяло жаром.

— На самом деле, Андрей работает в офисе, — мямлил он. — Обычная, старая добрая офисная работа.

— А… шутки. Чувство юмора… это я понимаю, — Сергеев отёр жирной салфеткой жирные губы и, кряхтя, приподнялся. — Мне нужно отойти.

Заказав ещё один витаминный коктейль, он отправился в туалет. Мы остались вдвоём с раскалённым Вадиком.

Мимо неоднократно продефилировал недовольный официант, бросая на нас неодобрительные свои взгляды, и Вадик, снова не выдержав давления, заказал себе ещё и тарелку кесадильи.

— Ты что творишь, сука, какой ещё в жопу бэтмен! — дождавшись, пока официант отдалится от нас на почтительное расстояние, взвился Вадик.

— А что такого? Я же работал им почти месяц. И ещё спайдерменом пару недель. Уже забыл?

Вадим произвёл несколько глубоких, трагических вздохов. Отпил минеральной воды.

— Ну скажи, чего ты добиваешься? Зачем ты устраиваешь этот спектакль? Неужели не ясно, что он и так невысокого о нас мнения и без того?

— Мне насрать на него и на его мнения, — заметил я без патетики, вполне равнодушно.

— Но тебе ведь насрать на всё. Я же вижу, у тебя нет никаких устремлений, никаких жизненных целей, ты ведёшь себя, как трудный подросток. Не пора ли взрослеть?..

— И ты туда же, Вадим. Если взрослеть значит превращаться вот в такое беспринципное насекомое, как ты, мой друг, то я на это не подписывался. Я лучше буду чистить унитазы, чем ублажать со сцены этих жирных скотов.

— Вот только не надо строить из себя оскорблённую добродетель! Всё, что тобой движет — это апатия и лень, которые ты пытаешься замаскировать под принципы. Про принципы свои рассказывай школьницам, я же слишком хорошо изучил тебя. На самом деле, у тебя ведь нет ни амбиций, ни честолюбия… ни хуя у тебя нет, кроме твоего снобизма. Делайте всё, что хотите, только не впутывайте в это меня — таков твой девиз. Только, Аня правильно говорит, ты тянешь и других за собой. Если карьера говночиста привлекает тебя больше, чем карьера рок-музыканта, нужно было сказать мне об этом раньше. Я бы не отдал тебе столько времени и сил…

— Да-да, «я отдала тебе лучшие годы…» ещё скажи. Я хотел бы чего-нибудь перекусить. Я не завтракал…

— Говорю же, здесь всё очень дорого!.. Послушай. Я не собираюсь больше умолять тебя. Я обещал Ане, что если до лета ничего не изменится, я уйду из группы. И я так и поступлю, ты же знаешь. Андрюша, мне двадцать четыре года. Пора, наконец, хоть что-то из себя представлять.

— Я не держу тебя. Таких самовлюблённых недогитаристов, как ты, пол-Москвы. Да ещё и без назойливой бабы.

— Да никого ты не найдёшь! — Вадик возвысил голос. Несколько человек оглянулись на нас, в том числе и обдолбанный администратор. Возможно, нас приняли за переругивающуюся гомосексуальную пару.

— Никого ты не найдёшь! — повторил Вадик уже тише, смутившись. — Никто не пойдёт в твою группу. Ну чего мы добились за столько лет? Записали один самодельный альбом! Да любой школьник способен на это.

— Опять ты за своё? — вздохнув, обратился я даже не к Вадику, а к незримо присутствующей с нами Йоко-Ане. — Чтобы записать хороший альбом, требуется время.

— А мы записали хороший альбом? Но я что-то не видел на него рецензии в журналах «Афиша» и «Rolling Stone». В лидерах закачек он тоже не значится. Или, может, на радио крутили нас? А помнишь, сколько мы бегали за программными директорами, как слали им наши песни по почте, бросали в окно машины и совали под дверь? И хоть бы одна грёбаная прокрутка, в три часа ночи, в будний день…

— Слушай. Этот парень явный урод. Ты видел, как он ест рис? Палочками! Он доедает его палочками! Рис! Даже самый сумасшедший японец не будет этого делать! А эти витаминные коктейли? Приличный человек когда-нибудь закажет себе витаминный коктейль?

— Ладно, просто помолчи немного, хорошо? Мы дослушаем его и уйдём отсюда. Всё равно из-за твоих шуточек мы потеряли все шансы…

Вадику принесли дымящуюся кесадилью, и монотонные нотации оборвались. Через некоторое время из туалета вернулся и Сергеев, заметно посвежевший. Свои кудряшки он зачесал назад, обнажив идеально чистый лоснящийся лоб. Под плотно прилегающей к телу рубашкой угадывались рыхлые и нежные, но мускулы.

— Итак, о чём это мы? — Сперва Сергеев придирчиво изучил свой коктейль — не отпили ли, не плюнули ли в него эти грязные панки. Решив, видимо, что нет, не отпили и не плюнули, он обратился к Вадику. — Ах да, Дмитрий, а чем занимаетесь вы?..

Мимо окон проехало несколько машин скорой помощи — ни одна из них увы, не неслась с включённой мигалкой, чтобы помочь мне. Проехало несколько сотен машин обычных, чёрных и серых цветов. Прошло несколько симпатичных и ещё много десятков малосимпатичных девиц. Люди в узких джинсах и прямоугольных модных очках. Пара дворовых псов. Сергеев всё вещал, не забывая заглатывать очередные куски еды.

— Ну что, — вновь отирая губы, сообщил он, — я, пожалуй, закажу себе тортик. Может, кто-нибудь хочет тортик? Здесь подают очень вкусные тортики…

От этого троекратного повторения слова «тортик» мне сделалось дурно, как будто я уже съел их не один килограмм.

— Ладно, — не выдержал я. — Извините, но я очень спешу. Мне срочно нужно на работу. Я получил смс… — и в доказательство я зачем-то помахал перед его носом своим телефоном.

— На работу?

— Ага, без меня там антилопу гну уже совсем говном завалило… Всего хорошего.

Вадик крепко держал меня за руку, но я, отдавив ему ногу своей ногой, вырвал свою руку из его клещей и спешно поднялся. Напоследок я услышал, как Сергеев вдобавок к тортику заказал себе ещё пино-коладу, подумав, видимо, что он недостаточно отвратителен. Заказ принимал обдолбанный администратор. Он аккуратно записывал что-то в блокнот (возможно, рисовал цветы), покачивался и блаженно улыбался.

Я же выскочил на улицу и поймал такси. По пути домой я навестил продуктовый магазин, достигнув же дома — разделся, прыгнул в диван и пил, пил, до изнеможения, пока маслянистые губы Сергеева, поглощающего витаминные коктейли и тортики, окончательно не расщепились в алкогольном чаду. Весь следующий день я также безостановочно пил.