В тишине

Глава седьмая

Эдриенн Скотт рассматривала дождь по другу сторону от армированного окна, искажающего ее отражение. Ее левый глаз лениво сполз под нос, превращая ее тщательно накрашенное лицо в провисший круг, а правый — разглядывал сам себя и мешок под глазом, который дорогие кремы уже не могли замаскировать. Она выглядела жесткой и уродливой. Стильный узел, который влетел в копеечку, был тугим, стершим всю мягкость с ее худого лица. Замечательно для зала суда, но, возможно, не так замечательно для обычной жизни. А может быть, это было ее истинное лицо.

Плохая мать.

Капли за окном стали крупнее, тихо колотясь в укрепленное стекло, а рот ее альтер эго слегка задрожал, прежде чем смешаться с подбородком. Может быть, такой ее видит Райан: уродливый монстр, которого следует избегать. В каком-то роде ей хотелось, чтобы так оно и было. По крайней мере, видь он ее хотя бы как монстра, это бы означало, что она присутствует в его жизни и не так раздражающе, как все остальные, с кем ему поневоле приходится иметь дело. Но Эдриенн не обманывалась этой мыслью. В маленькой, мертвой части ее сердца она знала, что ничего не значит для Райана. Вообще ничего. Она была такой же неуловимой, как прозрачное отражение на окне, бессмысленно старающееся задержаться там подольше.

Позади нее Райан аккуратно перешел с «Прогулки по воздуху» на «Где же ты любовь?» из мюзикла «Оливер»! Даже несмотря на Чери, пытающуюся влить ему в рот жидкость, каждая нота одна за другой звонко и текуче вырывалась из его рта. Каждый раз, когда ее мальчик пел, чарующая эмоциональная среда, созданная его голосом, делало для каждого почти невозможным поверить, что он может быть так отгорожен от людей. Никто не мог так петь без огромного запаса эмоций, заползающих к ним под кожу.

В прежние времена — по сути пару лет назад, хотя Эдриенн казалось, что целая жизнь прошла — некоторые его песни заставляли ее плакать ночи напролет. Даже после его переезда на постоянную основу в центр Хаванна она приезжала домой, к месту крушения своего брака, сворачивалась калачиком на кровати и ждала рыданий, чтобы выпустить влагой в подушку сохранившиеся в памяти прекрасные звуки своей боли. Его голос удручал ее сильнее, чем лишенное выражения лицо, и долгое время она убеждала себя, что пение было проявлением его захваченных в ловушку чувств. Он любит ее и нуждается в ней, просто не знает, как выразить это. Ее не волновали слова врача. Она была его матерью. Она знала. Она хотела больше тестов. Больше исследований. Они все ошибались.

Только когда Майкл привел ее к нему в комнату — Райан даже не обратил внимания на злых, ругающихся родителей — и заставил ее послушать его, по-настоящему послушать, а потом дал послушать свои диски, правда прорвалась наружу. Она наконец-то увидела. Ну, или услышала. Не важно. Ее сердце разбилось в тот день, все ее надежды и мечты когда-нибудь достучаться до своего светлого ангела затонули в музыке. Майкл и доктора были правы все это время. Все прекрасные переходы голоса Райана, были улучшенной копией оригинальных певцов. Словно ее маленький, талантливый, потерянный ребенок был механическим компьютером. Он поглощал звуки и возвращал их. В идеальном звучании. Он совершенствовал песню, но без своих личных эмоций, какими бы они ни были.

Майкл был прав, но она не могла простить его за это. Тот день был последним, когда она разговаривала с ним. Возможно, далеким был не только Райан. А тот факт, что она являлась одним из лучших адвокатов в Кардиффе позволил разводу произойти быстро и без заморочек. Их брак был расторгнут по максимуму безболезненно.

— Ужасная погодка, правда? — мягкий голос Чери нарушил задумчивость Эдриенн, и она обернулась. Сиделка старалась всунуть бутылочку с соком прямо в рот Райана. — Я надеялась у нас будет «бабье лето».

Чери подняла радостное круглое лицо, несмотря на то, что сок изо рта ребенка полился на подбородок.

— Ну, знаете, такая погодка, о которой все предупреждают, но она так и не наступает.

Эдриенн одарила ее усталой улыбкой.

— Да, я понимаю.

Райан присел на кровать и замер, его голубые глаза уставились в пустоту, которую видел лишь он, губы все еще издавали звуки даже с всунутой в уголок рта бутылочкой.

Эдриенн не знала, каким образом голос Райана не пропал и исказился к этому часу. Однако Райан был единственным ребенком в отделении, который спал двенадцать часов каждую ночь, регулярно как часы. Возможно, его телу были необходимы именно двенадцать часов сна и двенадцать часов бодрствования. Эдриенн часто думала, что эти двенадцать часов, когда Райан был совершенно потерян в темноте собственного разума, должно быть, были самыми любимыми для него. Если он был способен любить что-то. Механизмы работы разума и сердца маленького Райана Скотта были сущей энигмой.

— Не выйдешь в отпуск в этом году? — спросила Эдриенн, притворяясь, что не видит, как сок течет по рэгбистской футболке сына. Она никогда не приходила во время кормления. У нее просто были не настолько стальные нервы — еще одно доказательство ее бесполезности для такого мальчика, как Райан.

— Нет, — Чери перехватила струю до того, как та упала на ковер. — Моя мама ждет операции на бедро, так что буду присматривать за ней, когда смогу. Не хочу оставлять ее, — она одарила Эдриенн широкой, открытой, лучезарной улыбкой. — Я могу мечтать об отдыхе на зимнем солнце, но полагаю, что придется подождать до следующего года, когда смогу урвать себе недельки две в Магалуфе[7], как и все остальные.

Все еще прислонившаяся к окну Эдриенн позволила своему лицу стать на минуту мягче. Они болтали так, словно это было абсолютно в порядке вещей, что маленький мальчик фонирует пением их разговору, игнорируя игрушки, которые изо дня в день не сдвигаются с места, потому что он в них не нуждается.

— Ты всегда заботишься о матери? — выдохнула Эдриенн. — Не понимаю, как ты это делаешь, Чери.

— Не так-то трудно. Я делаю покупки и все такое, — сиделка подняла глаза, и Эдриенн ненавидела этот взгляд полный заботы и сострадания. Ее естественный защитный барьер возрос и принял боевую позицию, заставляя выпрямить спину и нахмурить лицо, будто она была на сложном перекрестном допросе.

Чери смотрела на нее несколько минут и Эдриенн пришла мысль, что она научилась прорываться сквозь барьер куда дальше, чем того хотела Эдриенн.

— Вам тяжелее, — Чери замолкла и грустно посмотрела Райана. — Он настолько замкнут в себе, ничто не трогает его, как бы мы ни старались.

— Я просто хочу, чтобы он, черт возьми, заткнулся, — слова выскочили раньше, чем она смогла остановить их, Эдриенн была поражена едкой горечью собственных слов.

Чери слегка кивнула.

— Я понимаю. Это так прекрасно. — Она вытерла сок и присела на пятки. — Но это автоматика. Сомневаюсь, что он слышит это, как говорит доктор Чипра. Доктор говорит, он поет, чтобы сохранить свою тишину, чтобы держать звуки из мира подальше от себя. — Чери провела рукой по светлым волосам мальчика с нежной любовью, которая заставила Эдриенн завидовать. — Бедная крошка.

Эдриенн смотрела на них и мечтала найти в сердце что-нибудь еще, кроме всепоглощающей тоски.