В трущобах Самары

III. Присяга.

Неподалеку от притона Худицкого на той же Преображенской улице несколько лет существовала «секретка». Дом был также старый, полуразвалившийся с забитыми досками окнами, так что по внешнему виду казался необитаемым. Днем из него также никто не показывался, зато но ночам до самого утра совершались за ветхими стенами самые отчаянные оргии. Собирались воры, убийцы, бежавшие с каторги, фальшивомонетчики и прочая подобная братия. Тут делилась и пропивалась добыча, происходили крупные денежные игры, за которыми вырабатывались лучшие шуллера-художники. Отсюда же нередко в темные ночи выносилась и кидалась в Волгу таинственная поклажа, которая всплывала иногда в форме разложившегося трупа... Делами вертепа заведывала известная в воровском мире — «Змея».

В описанную в предыдущей главе ночь и в этом доме было тихо также, как в притоне Худицкого. Огни не зажигались и царила гробовая тишина.

Около двух часов ночи в калитку со стороны Волги послышался легкий стук, на который внутри двора откликнулся петух. Калитка бесшумно открылась и в нее проворно нырнул высокий мужчина в татарском платье и папахе. Чуть слышно щелкнул затвор и все смолкло.

При входе таинственного посетителя все быстро вскочили и бросились к нему с приветствиями. Некоторые обнимались и лобызались, другие радостно припрыгивали и кричали: «да здраствует наш славный атаман! Да здраствует Истомин»!

«Змея» в богатом бархатном наряде со сверкающими бриллиантами на груди и пальцах рук наполнила из бочки водкой огромный серебряный кубок и, приподнося его вновь пришедшему гостю, низко поклонилась со словами:

— «Привет от сестры дорогому брату»!

— Ур-ра! — Грянули дружным хором присутствующие.

— Стоп, не галди! — Грозно крикнул Истомин и, обращаясь к хозяйке, добавил пониженным голосом:

— Дорогая сестра забыла обычай: не гость пьет первым, а уважаемый хозяин, дабы ведомо было пришельцу, что угощают его не ядом, а славным вином.

— Ур-р-а! Да здраствует атаманъ! — снова гаркнула хором вся братия.

«Змея» высоко подняла бокал и со словами: «за здоровье дорого брата и славного атамана», опрокинула кубок и выпила залпом его содержимое.

Снова раздались неистовые крики: «да здраствует атаман»!

Кубок перешел в руки Истомина, зачем по очереди ко всем остальным. Все пили и кричали приветствия.

Истомин и «Змея» расположились на разостланном около бочонка дорогом персидском ковре, все остальные кругом на соломе. Бочонок опоражнивался с неимоверной быстротой. От зажаренного барана и пары огромных окороков остались одни лишь кости.

— Кати другой! — командовала ухарски «Змея».

Приказания выполнялись, как в волшебной сказке.

При появлении второго бочонка Истомин выдернул из за пояса блестящий остро-отточенный кинжал и повелительно крикнул:

— Вставай, команда, принимай присягу!

Все за исключением «Змеи» быстро вскочили с мест и молча выстроились кругом.

— Повторяйте за мной! — командовал атаман.

— «Клянусь животом матери, головой отца, прахом дедов и прадедов, что буду верен священному братскому союзу и никого не пощажу ради блага его и благополучия. Клянусь собственной головой, что не выдам брата своего, хотя бы перед стоящей впереди виселицей. Аминь».

Повторив все сказанное, присутствующие торжественно подходили один за другим к «Змее», принимали от нее большой железный ковш с водкой, безостановочно осушали его и закусывали куском черного хлеба с солью, схватывая таковой ртом с лезвия кинжала, находящегося в руках Истомина.

По окончании церемонии атаман сразмаха всадил кинжал свой в лежащего около него пуделя и торжественно произнес:

— Так будет поступлено со всяким, нарушившим данную клятву.

Затем снова началась бурная попойка и только с рассветом подземелье опустело.

Обо всем происходившем свидетельствовал лишь бездыханный труп пуделя с пробитым сердцем.