В тугом узле

«Батя! Сегодня — моя последняя ночь в больнице перед выпиской. Выходные я проведу дома, а в понедельник выйду на работу.

Можешь себе представить, с каким волнением я жду этого понедельника. Мне страшно.

До сих пор мне казалось, что я ничего не испугаюсь. А теперь я боюсь, боюсь, что буду действовать так же, как ты.

Но я не хочу этого. Понимаешь, батя? Не хочу добиваться успехов твоими методами. Но, вполне вероятно, что я и сам не смогу действовать по-другому.

Может быть, я тоже обману ожидания дирекции?

Но не зря я мысленно спорил с тобой все эти ночи напролет до самого рассвета, кое-что мне все же удалось понять.

Знаешь, главное вовсе не в том, что именно из-за тебя мы плюхнулись мордой в грязь. Черт с ним, это тебе можно было бы и простить. Ведь наши судьбы сплелись накрепко, не так ли? Мы и плакали и смеялись вместе. Если падал ты, то и мы тут же оказывались на брюхе. Казалось бы, все ясно. Или все же нет?

А загвоздка вот в чем: отнюдь не все так просто. Дорогой учитель, ты гораздо раньше сбился с пути. И чтобы понять, когда ты допустил первую ошибку, которая положила начало провалу всех твоих блестящих, честолюбивых планов и замыслов, пришлось бы возвращаться в далекое прошлое. Выражаясь изящным современным языком, можно сказать, твоя концепция — ошибочна. Поначалу, когда ты вместе с нами пустился в великий поход за наградами и титулами, все было чисто и правдиво. Постепенно все стало меняться. Когда? Верно, тогда, когда успехи начали кружить нам голову. Так уж вышло. Это правда. И тогда ты стал спекулировать.

Ведь ломали себя на работе не ради честной славы и высоких идей, а только теша твое тщеславие. И учти, старый форвард, мы продолжим бой, начнем все сначала и будем сражаться умнее и честнее. Твои спекуляции не принесли ничего, кроме дутой славы одному тебе. Ты запутался, батя, и запутал нас. Добрую дюжину лет мы стояли на линии огня. Во имя чего? Только во имя славы, ореола вокруг наших голов. Это было единственной целью. Мы забыли о сути нашей работы, нашего дела. Оно выродилось, превратилось в пустой звук.

Нельзя, правда, утверждать, что мы ничего не добились. Нет, напротив, иной раз нам удавалось горы сдвинуть, выполняя твои замысловатые идеи и планы. Когда это было нужно, мы оказывались способными творить чудеса. Но тебе все казалось мало. И мы уже перестали различать путь, по которому неслись по твоему приказу. А оказалось, мы давным-давно сбились с прямой дороги.

Вероятно, ты этого не сознаешь. Именно потому я говорю тебе в лицо такие горькие слова. А теперь ты даже не заглядываешь на завод, в наш сборочный! Почиваешь на лаврах в своем уютном домике. И носа к нам не кажешь. Ты бездельничаешь, чувствуя себя оскорбленным в лучших чувствах и намерениях, разыгрываешь из себя этакого умирающего галла. (Есть такая скульптура. Может, ты когда видел ее на картине или слышал о ней.)

Зачем ты так недостойно ведешь себя, батя? Перед кем ты разыгрываешь незаслуженно изгнанного национального героя?

Перед своей дражайшей супругой? Она-то счастлива, что ты, наконец, попал под ее безраздельную власть.

Или перед бродячими собаками, — они во множестве водятся у вас в Уйпеште, — которые пялятся на тебя сквозь ограду сада испуганными, бессмысленными глазами?

Или, может, перед голубями, которых ты подкармливаешь зернышками из собственного кармана?

Или перед самим собой?

Брось это никчемное занятие, батя! Это жалкое существование, оно не для тебя! Будет ужасно, если в конце концов ты и сам привыкнешь и уверуешь в свою непогрешимость и будешь жить легендами, сочиненными тобою же. К черту эти легенды! Ты ведь никогда не был человеком высшего порядка, состоящим из одних достоинств, этаким витринным манекеном, какими обычно рисуют героев-передовиков. Ты был обычным человеком одним из нас, слепленным из той же глины и грязи, замечательным мастером своего дела. Просто тебе выпало иметь чуть больше силы и таланта, но, наверное, и чуть меньше счастья, чем большинству из нас.

Я-то ведь тебя знаю. Знаю твое доброе сердце и широкую душу, твои купеческие замашки, талант, замечательные организаторские способности. По сути дела, ты поступал так, как вынужден был поступать.

Я в общем-то отказался от мысли писать тебе. За чем? Все равно я не смогу влезть в твою шкуру. Ни в твою, ни Мадараша, ни в чью другую. Я должен быть таким, какой я есть, каким себя выкую.

Но сколько у меня должно быть лиц? Одно?

А у тебя их было множество, этих лиц. У тебя, батя, была добрая сотня лиц и сердец. Ты был очень сложным механизмом, как и любой из нас. Разве не так? Посмотри на Мишу Рагашича — ведь мы его не первый год знаем. Но и он непредсказуем. Он тоже многолик. То злобный, как зверь, то — философ, то — рубаха-парень, добрый приятель, а то — примитивный дикарь. И с другими не проще. Яни Шейем, Якоб Виола, Янош Таймел, Лазар Фако, Марци Сюч… Чем пристальнее я всматриваюсь в любого из них, тем больше лиц и обликов обнаруживаю В каждом.

Не скажешь ли, батя, где взять зеркало, в котором можно увидеть себя?»

В понедельник в раздевалке мне слова не дали сказать: все, кому не лень, тормошили меня, хлопали по плечу, видно, чтобы поскорее выколотить из меня больничный дух. В сборочном меня ждало поручение: разыскать старшего мастера Переньи. Там меня настиг телефонный звонок — вызывали в штаб соцсоревнования. Оттуда для сверхсрочного и архиважного разговора меня вытащил Рыжий Лис, который именно теперь решил поделиться своими соображениями и дать советы. Затем в течение получаса со мной проводил семинар дядюшка Лайош Беренаш. За ним следом изложил свои взгляды на жизнь наш заведующий культсектором, особенно подробно остановившись на надеждах, которые у него появились в связи с моим назначением. Так продолжалось до полудня.

Причем все это было довольно однообразно. Все разговоры сводились к одному: увидите, коллега Богар, никаких проблем у вас со мной (с нами) не будет. Нужно лишь делать то, что делалось прежде. Никаких нововведений, экспериментов. Год заканчивается, телега катится сама по себе, со временем бригадирство станет для вас таким же привычным делом, как для собаки — лай. Все знакомо, надо только продолжать начатое другими.

И хотя я не со всем был согласен, пока предпочитал помалкивать. И без того голова гудела от избытка информации. Мне хотелось лишь одного, чтобы поскорее кончилась эта пытка. Ведь мне приходилось только слушать, вякать я пока не имел права. Я мечтал оказаться дома — в родной бригаде…

Однако во время обеденного перерыва меня подхватил под руку Ишпански, и мы двинулись в сборочный.

Следом за нами плелся Мадараш, к котором присоединился и старший мастер Переньи. Ишпански прямо-таки сиял, он был уверен: вместо прежнего «безотказного человека» приходит другой «безотказный человек».

Узнав обо всем, бригада буквально обалдела. Первым очнулся Яни Шейем. Едва отвалил Мадараш и отвернулся Переньи, как он подскочил ко мне и стал колошматить по спине:

— Черт побери, Богар, значит, ты! Ты у нас новый бригадир! О, пардон, товарищ бригадир! Это потрясающе! Надеюсь, ты не станешь строить из себя босса?

Старый Фако поднял голову и уставился на меня, папаша Таймел — тоже. Один Рагашич старательно рассматривал собственные башмаки. Меня аж в жар бросило. Черт подери, мне было легко решить для себя, что отныне я не стану попусту болтать языком и не допущу, чтобы с моей помощью транслировались модные шлягеры начальства, не позволю себе стать и красоткой-примадонной, единственное желание которой — нравиться всем и каждому. Я буду обращаться к родной бригаде без всяких ужимок и уловок, что бы ни случилось, всегда буду изъясняться предельно четко и ясно: так, мол, коллеги, обстоят у нас дела, таковы факты…

Я присел на низенький верстачок рядом с Рагашичем. Угостил его сигаретой. Он искоса подозрительно взглянул на меня.

— Почему молчал, Богар?

— Вот сказал.

— Немного это сейчас стоит. Когда ты узнал?

— Еще в больнице.

— И что, мы с тех пор не встречались?

— Встречались.

— Это была государственная тайна?

— Вовсе нет. Но сначала я должен был сам хорошенько прожевать все это, прежде чем проглотить.

— Проглотил?

— Да.

— А может, уже и переварил?

— Пожалуй.

— А сейчас, значит, хочешь выдать мне то, что осталось?

— Грубый ты выбрал тон, Рагашич.

— Какого черта! Раньше он тебя устраивал.

— Понимаешь, старик, мне пришлось согласиться на это.

— Пришлось?

— Пришлось! Но я хотел бы все делать честно. И здесь мне нужна твоя помощь, дружище.

— Да ты сдурел, Богар! Хочешь быть моим начальником, сидя на моем же горбу?

— А ведь однажды мы договорились держаться, как волки, друг за друга.

— Это возможно только между равными. А сейчас между нами — отношения начальника и подчиненного.

— У волков тоже есть вожак.

— Тот, который завоевал себе это право и заставил остальных смириться с этим. А ты не добился должности, тебя назначили сверху, сделали нашим начальником. Ты — доверенное лицо других, Богар.

— Это пройдет. А впрочем, ладно! Вызов твой, Михай Рагашич, я принимаю. Помнишь, наверное, я не привык бегать от кого бы то ни было.

— Не волнуйся, шеф. Дворцовых переворотов я устраивать не собираюсь. Но и мальчиком на побегушках не стану, не думай! Я просто член бригады «Аврора», делающий свое дело и получающий положенную долю.

Черт возьми! Действительно Рагашич тоже мог стать бригадиром, может, даже лучшим, чем я. Он, правда, бывает страшен, если его разозлить. Может, поэтому его и не назначили?..

— Послушайте, друзья! — обратился я к ребятам немного погодя. — Я думаю, мы вполне обойдемся без торжественных речей и высокопарных заявлений.

— Правильно! Ни к чему они!

— Но я хотел бы задать один вопрос.

— Имеешь право, начальник! Валяй.

— Ну, дядюшка Лазар, не стоит величать меня начальником.

— Ха! Пора бы тебе начать привыкать к этому, коллега Богар.

— Так ответьте мне, друзья, хотите ли вы создать бригаду?

— Хотим ли мы? Так ведь вот она! — старый Фако недоуменно обвел собравшихся глазами. — Что же мы такое, если не бригада?

— Я имею в виду настоящую бригаду.

— Как прикажешь тебя понимать?

— Как слышал. Бригаду социалистического труда, и чтобы она была таковой не только на бумаге.

Яни Шейем ответил от имени остальных:

— Создавай ее, дружище, ты теперь босс, только делай так, родимый, чтобы больно не было.

— Я и говорю, дорогой Яни, что хочу добиться этого на деле, а не на словах. Надо отыскать суть, а не сотрясать воздух словами.

— Я — за. Суть есть суть! И чем толще конверт с сутью в день получки, тем сознательнее работяга.

— Яни, я имею в виду суть самой идеи!

— А идея — прекрасна, родненький ты наш. Кто же спорит. Но жизнь? Я не хочу разочаровывать тебя. Однако разница есть большая!

— Высокие материи, высокие… — ухмыльнулся папаша Таймел. — Но лучше тебе в нее не лезть. Дай сказать бригадиру, как он все это себе представляет.

— Не хочу врать, всего я не знаю. У меня пока есть лишь общие соображения.

Яни Шейем втянул голову в плечи:

— А я, ребятишки, готов лезть на стену, как только услышу, что кто-то собирается осчастливить нас свежими идеями.

Ребята разразились диким гоготом. Их смех отдался у меня в груди настоящей, острой болью. Яни же наслаждался своим успехом. Но, видимо смекнув, что смех — оружие обоюдоострое, внезапно вполне серьезно произнес:

— Ты говоришь, Пишта, что хочешь создать настоящую бригаду? Отлично. Просто прекрасно. Только начинать все нужно не здесь, а там. В конторе. В заводоуправлении. Ведь там нам предписывают, что мы должны делать.

— Это я прекрасно знаю. Только скажи, приятель кто нашу работу будет делать за нас?

— Понимаю, куда ты клонишь. Дескать, мы сами должны создавать бригаду. Но такой идеальной бригады на сплошной идейной платформе не бывает. Это романтика. Я сам романтик, но мы не можем себе позволить забыть о реальной жизни. Будет побольше денег, тогда, бригадир, можно приступать и к реформам.

— Боюсь, мы не понимаем друг друга.

— Отлично понимаем. Но ты все-таки выслушай, мой добрый совет по-дружески: не пытайся экспериментировать на нашей шкуре.

— Это не эксперимент. Я действительно хочу сколотить отличную бригаду.

— Ты? О, господи! Ты просто хочешь на нас практиковаться.

— Ребята, эти вопросы нужно решать не сейчас, не в один момент…

— Верно, шеф!

Я подозревал, что будет тяжело. Наверное, слишком рано было затевать этот разговор и выдвигать такие высокие требования. Разумный совет дал мне Лазар Фако:

— Пишта, здесь не разговоры нужны, а дела.

Но как ни верти, возродить бригаду, создать здоровый коллектив можно только сообща, объединив желания, усилия и здравый смысл.

На следующий день, пока я ходил в контору, бригада ждала моего возвращения. Никто не работал. Стоило кому-то взять в руки инструмент, как тут же раздавалось:

— Спокойно, парень. Вот придет бригадир и скажет, что нам делать.

Так прошла почти вся смена. Ребята ждали указаний. Мне следовало говорить им, какую гайку на какой болт навинчивать и так далее, в том же духе. Словом, не только я испытывал бригаду, она тоже испытывала меня.

После обеда мне объявили, что завтра, в половине одиннадцатого, меня ждет директор. Специально предупредили, чтобы я явился в костюме.

Поначалу я решил, меня вызывают для того, чтобы сказать: «Извините, товарищ Богар, мы ошиблись. Руководить бригадой вам не по плечу…» Правда, для этого человеку вовсе не обязательно облачаться в выходной костюм. Да и директор тут ни при чем, любой начальник мог сообщить мне об этом между делом, прямо в сборочном.

Честно говоря, я бы не огорчился, услышав подобную новость.

Из приемной директора меня отправили в конференц-зал. Там уже болтались человек пять таких же работяг, как я. У меня отлегло от сердца! Затем появилось начальство во главе с самим генеральным директором Мерзой. Увидев среди них дядюшку Лайоша Беренаша, знакомого мне больше других, я хотел было подойти к нему, чтобы узнать, для чего нас собрали, но старика окружили какие-то посторонние люди.

Очень скоро выяснилось, что собрали нас по приятному поводу. Начальство торжественно объявило, что получены ордера на квартиры, построенные с помощью и на средства нашего завода. Затем состоялось вручение ключей. Правда, к ним пока еще не хватало бумаг с печатями.

Только получив ключ, я поверил, что все это происходит наяву и со мной. Хотя в больнице Беренаш действительно давал мне заполнить какие-то анкеты. Но ведь я что-то подобное и прежде писал… Теперь, если бы устроить конкурс, я смело мог бы претендовать на звание самого счастливого слесаря-сборщика Венгрии.

Пособие для обретения собственного жизненного пространства мне предоставляло предприятие. Потом эту сумму будут вычитать из зарплаты. Остальные платежи включаются в квартплату. И все равно это дешевле, чем снимать жилье!

Прозвучали речи, выступили, по крайней мере, три оратора. Честно говоря, я их не слышал. Уже планировал наш переезд с двумя малышами в собственную квартиру.

После речей я все же протиснулся к дяде Лайошу и пожал ему руку.

— Не меня нужно благодарить, коллега Богар.

Но я уже выяснил, именно старик был основным инициатором и толкачом квартирного дела; ему же принадлежала идея придать процедуре вручения ключей некоторую помпу. Был устроен небольшой прием, на котором приветствия свежеиспеченным квартировладельцам зазвучали особенно громко.

«Жаль, никого из бригады нет рядом», — подумал я, но тут же невольно съежился, вспомнив, как трудно у меня складываются отношения с моими подчиненными. Нет, аплодисментов, пожалуй, от них не дождешься.

После приема мы прошли в одно из конторских помещений, там нам дали подписать договора и сообщили кучу нужной и ненужной информации. Бумаг было огромное количество, но в данном случае я ничего не имел против бюрократии.

К нам подсел заводской юрист, чтобы объяснить все, что окажется неясным среди этой груды документов.

— Скажите, пожалуйста, когда можно ехать домой? — спросил я у него. — Я имею в виду в новую квартиру?

— Можете вселяться без всяких проволочек хоть сейчас.

Я заколебался, спросить ли о том, что до известной степени отравляло мое настроение, немного, правда, но все же…

— Товарищ Андор, я хотел бы неофициально задать один вопрос.

— Пожалуйста.

— А если меня вдруг снимут с бригадирства, не придется ли мне возвращать квартиру, ведь она — заводская?

Чему же он смеется? Ведь именно из-за этого моя радость была неполной. Нет никаких гарантий, что в моем единоборстве с бригадой я не окажусь на лопатках.

— Ордер выписан на ваше имя, не так ли?

— Так.

— Когда бы вы хотели занять квартиру?

— Сейчас, если можно.

— У вас есть дети?

— Двое.

— Вы намерены увольняться с предприятия?

— Вовсе нет!

— Вот видите, товарищ Богар. Квартира — это не игрушечная одежка: сегодня одел, завтра снял. Переселяйтесь спокойно. Да и бригадиров у нас не меняют так просто, а главное, так быстро. Желаю успеха!

В сборочном, конечно, знали, что происходит наверху. Первым ко мне подскочил Янош Шейем:

— Поздравляю, Богарчик! Господин квартировладелец! А как с новосельем?

— Будет, не волнуйтесь.

— Ты просто чудо, шеф! Обожаю гульнуть на дармовщинку.

Оба старика тоже искренне обрадовались. Даже принесли табуретку, чтобы я сел и рассказал все по порядку. Какую квартиру получил, где. Не хотели верить, что я ее и в глаза не видел. И что мне все равно, где бы она ни была. Впрочем, я хорошо сознавал: все эти рукопожатия и поздравления адресованы не новому бригадиру, а прежнему коллеге, Богару, их товарищу. А если бы я и не понимал этого, то очень быстро дошел бы. Рагашич тоже протянул мне руку:

— Богар, так ты из-за этого согласился?

— Хочешь знать правду?

— Да.

— Из-за этого.

— Дурак был бы, если бы отказался. Но и теперь не жди, что я буду вилять перед тобой хвостом.

Как же глубоко сидят в нем зависть и тщеславие! И не только в одном Рагашиче.

На глазах у бригады я поспешно принялся за работу, стараясь изо всех сил, до дневной нормы было еще далековато. Но работая, я замечал, ребята перешептываются, явно сплетничают обо мне. Они сразу же умолкли, стоило мне оказаться поблизости. Неужели меня ждет участь Мадараша?

Так до конца смены я чувствовал попеременно то радость, то огорчение, то злость. Но радость все же перекрывала. И поэтому работа спорилась, не давая разыграться эмоциям. Я едва дождался конца смены. Ах, если бы я мог оставить на заводе свои заботы, огорчения, свое желание поладить с бригадой, доказать, что я всерьез хочу создать настоящий крепкий коллектив единомышленников. Закрыть бы это все в шкафчик, который стоит в раздевалке. Грустные мысли не покидали меня. Огромным усилием мне удавалось загонять их в дальний угол моего сознания, но они все равно мешали моему счастью.

Вернувшись домой, я схватил Орши в охапку и стал кружить, поставив на пол только тогда, когда она начала всерьез возмущаться.

— Побыстрее собирайтесь и пойдем смотреть чудо.

— И шагу не сделаю, пока не скажешь, в чем дело.

— Быстро отвечай, чего хочешь больше: ругаться или любить?

— Любить!

— Тогда ни о чем не спрашивай, потому что чудо исчезнет! Сейчас важно успеть, все зависит от этого.

— Ты заболел, Пишта?

— Заболел и не собираюсь выздоравливать, вот так!

Пока она одевала обоих шалунов, я быстро запихнул в чемодан несколько попавшихся под руку вещей и вызвал такси. А в сумку незаметно спрятал секретную металлическую копилку.

— Ну, семейство, вперед, быстрее! — и прихватил под мышку маленькую табуретку.

Здесь Орши всерьез изумилась:

— Зачем тебе табуретка?

— Мы отправляемся в пустоту, где даже не на чем будет присесть.

Я видел, что она начинает волноваться. На протяжении всего пути Орши внимательно всматривалась в мое лицо, пытаясь угадать, не сошел ли я и впрямь с ума. Пожалуй, я действительно слегка свихнулся… Второй этаж, третья квартира. Я втолкнул туда свое семейство. Затем протиснулся вперед, уселся на пол на самой середине квартиры и начал смеяться. Орши с детьми стояла в дверях, и я видел, она всерьез за меня боится.

— Что с тобой стряслось?

— Я стал квартировладельцем!!

Все наши вещи, находившиеся в комнатушке, которую мы снимали у старой Бачко, спокойно уместились в грузовом такси. Я как раз нес вниз книги, когда, наконец, появилась и она сама. До сих пор ее мучило любопытство, а сейчас уже появилось раздражение.

— Так нельзя! Если вы хотите съехать, нужно объявить об этом заранее, господин Богар!

Пока я таскал оставшиеся книги, она сновала за мной и все твердила текст договора.

Готово. Я оглядел наше сразу опустевшее, утратившее тепло насиженного места жилье. Потом закрыл дверь. Ключ сунул в карман. Мне пришла в голову идея немного наказать расквасившуюся старую деву:

— Госпожа Бачко! Квартплата уплачена, не так ли?

— И все равно нельзя съезжать без предварительного уведомления.

— Так это не переезд, мадам!

— Не говорите, господин Богар! Вы хотите смыться отсюда. Без лишних слов.

— Я же вам говорю. Это не переезд, а освобождение. Свобода, прекрасная свобода!

Ключ я ей не вернул. На заводе много людей, которым позарез нужно жилье. Надо порасспрашивать ребят, найти себе преемника. Тогда и сообщить старой развалине, что отныне она мне нужна, как рыбе зонтик.

В новой квартире было где развернуться. И еще как. Вещи наши висели во встроенном шкафу, а вся прочая недвижимость спокойно уместилась в единственном ящике в углу большой комнаты, посуда, немного продуктов на кухне и две детские кроватки в маленькой комнате. И больше ничего. Вся остальная квартира — как просторный луг. Как же хорошо было нам вертеться, играть в прятки и смеяться. Голые стены отражали наш смех и возгласы.

Мы поужинали, сидя на корточках, а потом никак досыта не могли намыться в ванной. Улеглись спать за полночь, прямо на полу.

Я заснул сном счастливого человека, но проснулся в тревоге. Поднялся, закурил и бросил взгляд на часы. Начало четвертого. Можно было еще спокойно поспать. Отсюда до работы добираться не более получаса. Благодаря новой квартире я выигрывал добрых полтора-два часа ежедневно.

Меня охватил боевой задор. Я быстро оделся, позавтракал на скорую руку и отправился на завод. За неделю мы должны были собрать сорок четыре холодильных шкафа. Пока было готово только двадцать четыре, но мы еще успевали: сегодня сделать восемь, завтра-тоже, и на субботу оставалось всего четыре.

Сработаем за сегодня все двадцать!

До шести я собрал каркасы всех двадцати шкафов.

Гвардия с кислыми физиономиями встретила мое указание:

— Выйдет нам это боком.

— Неужто сможем собрать?

— Нормировщик подпрыгнет до потолка от радости.

— Не надо за это браться, ведь не наш профиль.

— Откажись.

— Разве отказываются от работы, которая наполовину сделана.

— Нам эта гонка ни к чему. Человек — не машина.

— Слушайте, ребята. Речь ведь идет не обо мне. Решайте сами, мы в темпе сделаем эту партию, и я пойду к начальству. Может, выйдет кое-какая заваруха, но вы ни на что не должны обращать внимания и не вмешиваться. А потом сами увидите, что́ из этого получится.

Мужики пошептались между собой. Затем ко мне подвалил Яни Шейем и сказал, расплываясь в улыбке:

— Кажется, намечается цирк. Мы согласны.

Рагашич только махнул рукой.

— Новый бригадир хочет доказать, что он на многое способен.

— А по мне пусть будет спектакль. Вперед, ребята, покажем Богару, что мы можем.

И они взялись за дело. Кто нехотя, кто с удовольствием, кто раздраженно, кто нарочито медленно, кто быстрее. Но постепенно всех захватила работа, дух коллективного созидания. На это-то я и рассчитывал.

К обеду мы в основном все закончили. Оставалась окончательная доводка. С ней ребята управятся без меня. Я же прямиком направился к старшему мастеру. Спокойно попросил его достать технологические карты и объяснить, почему для «Авроры» составлен особый график.

Старший мастер смены только руками развел:

— Это распоряжение товарища Ишпански. И его надо выполнять, коллега Богар. Если хотите, пошли к начальству.

Прежде всего нас задержала секретарша, потом Рыжий Лис. Но я успел позвонить в цех, попросил к телефону Рагашича:

— Если можете, ребята, ждите, а если невтерпеж, расходитесь по домам!

— Что случилось, начальничек? С тобой не хотят разговаривать?

— Пусть это тебя не волнует.

И все-таки я, наконец, попал к начальству. Разложил на столе всю документацию, доложил, что задание нами выполнено, все готово. А потом официально попросил, чтобы «Аврору» снова перевели на выпуск тех установок, которые, в соответствии с заводской программой, предусмотрены для нашей бригады.

Рыжий Лис подтолкнул мои бумажки ко мне:

— Зря ты сюда с ними шел. На свете существует телефон.

— Но трубку можно не снимать или положить на стол. А от человека, товарищ Ишпански, отделаться труднее.

— И ты думаешь, я скажу тебе что-нибудь новенькое? Послушай меня внимательно. За производство отвечаю я. А поручать сложное и ответственное дело новому, неопытному бригадиру я не намерен.

— Но в своей профессии я не новичок. И бригада тоже.

— Я менять ничего не буду. Все уже решено.

— Вы сами давали указание о переводе бригады на эти холодильные шкафы. Только вы его и можете отменить.

— Я не собираюсь ничего отменять только потому, что мое указание, не нравится моему подчиненному.

— А если я сейчас возьму и опрокину на товарища Ишпански стол?

— Я вызову охранника, и вас выведут отсюда. А с должности бригадира снимут.

— Что ж, вызывайте!

Стол я, конечно, опрокидывать не стал, но через полчаса написал бумажку. Всего несколько строк, в которых сообщал, что на таких условиях я руководить бригадой не могу. И все. Число и подпись.

В два часа дня я уже сидел на заседании профсоюзного комитета. Беренаш, Ишпански, старший мастер Переньи и Денеш Ковач, ответственный за соцсоревнование, битый час занимались моим воспитанием. Мне устроили основательную головомойку.

Мне объяснили, что по трем дням нельзя ни о чем судить, что никто под мою дудку плясать не собирается, что к ним надо обращаться за помощью и советом, а не ломиться напролом. Что, дескать, среди начальства надо приобретать друзей, а не врагов, что с начальством надо не конфликтовать, а сотрудничать. И под конец заявили, что в меня верят.

— А я повторяю, все равно на таких условиях бригадиром не останусь. Как меня ни наказывайте.

— О каком наказании вы говорите? Вас сделали бригадиром. Это поощрение, — вмешался Беренаш.

— Не имеет значения. Я вернусь в бригаду простым рабочим. И все будут довольны. А пешкой быть не желаю.

— Существуют такие категории, как гордость, дорогой товарищ.

Я сидел словно на скамье подсудимых. А на меня обрушивались слова. Потоки слов. Я молча кивал. И наконец не выдержал и сдался. Я получил письменное предупреждение и множество теплых рукопожатий. Ишпански же объявил, что завтра мы начнем монтировать холодильные установки для мясокомбинатов.

Как раз в этот момент зазвонил телефон, меня разыскивал Рагашич.

— Ну, что, долго нам еще ждать тебя?

Пока я дошел до сборочного, все мои радости и огорчения улетучились. Осталась только усталость. Впрочем, зародилась и мысль, и с каждым шагом она крепла и крепла, что впредь я уже не сдамся…

— Ребята, в воскресенье всех жду на новоселье.

— Ты лучше расскажи, чем все закончилось?

— Нужно дальше вкалывать!

Да, никуда не денешься. Надо делать дело. Вот если бы еще узнать как.