В заповедной глуши

"Песняры".

Мальчишки проснулись одновременно.

В окна ломилось солнце, но в самой комнате царила обычная, "незаметная" температура. Было тихо, только что-то отчётливо в этой тишине пощёлкивало, и мальчишки, уставившиеся спросонья друг на друга, так же синхронно уставились на ходики, висящие на стене.

— Это что, часы? — спросил Валька. Витька привстал на локтях и помотал головой:

— Нет, этот. Син-хро-фа-зо-трон, — выговорил он сложное слово.

— Ё-моё!!! — Валька привскочил. — Час! Час дня! Я до стольких не спал никогда!!!

— Нашёл почему болеть… — проворчал Витька, но вынужден был встать, потому что Валька полез через него. — Зато выспались.

Мальчишки нерешительно высунули носы в смежную комнату. Там никого не было. Не оказалось никого и в кабинете, и вообще в округе — даже собаки не было. Зато на "агрегате" обнаружилась лаконичная записка:

Юноши.

Я ушёл по делам. Вернусь ближе к вечеру. Но учтите — столько спать я вам лаю в первый и последний раз!

М.С.Е.

P.S. Посмотрите на дверь снаружи.

— Постскриптум, — задумчиво перевёл Витька. — Знаю я эти буковки… А что там на двери снаружи?

— Пошли посмотрим, — предложил Валька…

РАСПОРЯДОК ДНЯ

7.00 — подъём

7.00-7.30 — туалет и уборка в комнате

7.30-8.00 — разминка

8.00-8.20 — завтрак

8.20–10.00 — работы по хозяйству

10.00–11.00 — военная и общефизическая подготовка

11.00–14.00 — занятия по школьной программе

14.00–14.30 — обед

14.30–17.00 — военная и общефизическая подготовка

17.00–17.10 — чай

17.10–20.00 — личное время

20.00–20.20 — ужин

20.20–22.30 — личное время

22.30–23.00 — вечерний туалет

23.00 — отбой

НЕ ТРЯСИТЕСЬ, СУББОТА И ВОСКРЕСЕНЬЕ — ПОЛНОСТЬЮ ВЫХОДНЫЕ!

— Да ну нафик, это что?! — возмутился Витька. Валька пожал плечами:

— А что, нормально…

— Я вольная свободная птица, а не… — Витька не выдержал, рассмеялся, но всё равно повторил: — Концлагерь какой-то… штрафбат…

— Да обычный график… Ты как хочешь, а я пойду умываться, — Валька кивнул на летний рукомойник, висящий на заборе.

За рукомойником был колодец, небольшие садик и огород, на котором явно недавно сажали картошку — она только-только взошла. После умывания Валька, исследовав всё это, вернулся на крыльцо, где Витька пил холодный компот из кружки и заедал остатком пряника.

— Там ещё есть, — кивнул он за спину.

Валька обеспечил себя едой и присел на перила, качая ногой. Мальчишки лениво поглядывали вокруг, чувствуя сейчас одинаково: им хорошо. Молчание нарушил Валька:

— А здорово здесь.

— Надо в деревню добраться как-нибудь, если с этим режимом время останется, — предложил Витька, обгрызая залитый глазурью край пряника. — Посмотреть, как там люди живут.

— Но вообще-то здесь бедновато живут, — заметил Валька. Витька усмехнулся:

— Бедновато — это когда жрать нечего и детей в школу не соберёшь. А я тут такого не замечал пока.

— Да, со школой ещё… — Валька допил компот. Витька насторожился:

— А что со школой?

— Ну, учиться-то надо…

— Там вон целых три часа занятий записаны.

— А кто учить будет? Да и что такое три часа, не смеши…

— Ты что, как это… — Витька наморщил лоб. — Как их называют… Ботан?

— При чём тут ботан? — разозлился Валька. — Не тормози. Знания человеку нужны, чтобы были знания. Любые. Лишних не бывает никогда.

— Полно лишних знаний, — возразил Витька. Валька слегка растерялся: он чувствовал правильность своей позиции, но доказать её никак не мог. — Зачем мне, например, знать, как правильно пишется "велосипед"? Я вот умею на нём ездить. И даже чинить. Хотя свой у меня был только… — Витька отвернулся и начал вытрясать в рот ягоды. — Ладно, проехали. Мы тут друг другу ничего не докажем… Пошли лучше покажешь мне те удары.

— Сначала в доме уберём. — твёрдо сказал Валька, — и ужин заранее приготовим.

— А ты умеешь? — насмешливо спросил Витька. — Ну то-то. А вот я умею. Помогли тебе твои косинусы с параллаксами?

— Иди ты, — неостроумно огрызнулся Валька…

…Михал Святославич явился не просто "ближе к вечеру", а уже практически в темноте, когда мальчишки опять сидели на крыльце и молчали — им почему-то разом представилось, что с лесником случилось что-то ужасное. Издалека раздался приближающийся немузыкальный рёв: "Тиха вода бжеги рвэ!..", в калитку вбежал Белок и грохнулся возле ног Вальки, а через минуту появился и сам Ельжевский. Он был один, и мальчишки по молчаливой договорённости решили ничего не спрашивать о Лешем.

— Меня ждёте? — осведомился лесник. От него пахло потом, лесом и ещё чем-то вкусным. — Надо же, давно меня никто не ждал… Приятно. Ну, пошли в дом.

В доме Михал Святославич зашевелил носом и поинтересовался:

— А это что? Что-то знакомое-е…

— Ну это… — Витька вдруг страшно смутился. — Это такая штука. Я в продуктах порылся, у вас всё было… мы приготовили… Это Егор любил… это польское, а вы же это. Поляк.

— Дева МарияОстробрамска… — Ельжевский поставил в угол ружьё. — Это… это что… бигос?!?!?![18]

— Ну, — пожал плечами Витька.

— Это блюдо, — Михал Святославич упёр руки в бока, — могут готовить только мужчины. Женщинам и мальчишкам оно не под силу. Сейчас проверим, кто вы…

… — Но и без всех приправ литовский бигос вкусен, — процитировал Михал Святославич, отваливаясь от опустошённой второй тарелки, — в нём много овощей и выбор их искусен…[19] Это, ребята, Мицкевич написал. Замммечательный поэт, друг Пушкина… А бигос я уже года три не ел. Я вообще-то умею его готовить, да всё руки не доходят. Да и что для одного возиться — смех…

— Я думал, Витька всё на свете испортит, — со смехом сказал Валька (и он очистил две тарелки), — а он так: "Неси сюда! Режь здесь! Клади в это! Огонь убавь! Масла добавь!"

— Да ну, — Витька засмеялся тоже. — У Егора диск был. "Сто рецептов славянской кухни". Он как выпивши приходил, почему-то очень любил его смотреть. А он пьяный не буянил… почти никогда, — Витька немного нахмурился, но тут же продолжал весело: — Он на диван рухнет и смотрит. Прикалывало его это как-то, успокаивало… Я сперва злился, а потом тоже глядеть стал. Ну и как-то раз его нет и нет. а мне что-то стукнуло — дай-ка… И я борщ приготовил. Замучился не знаю как. Только закончил — он приходит. Носом так задёргал, — Витька показал, как, — и говорит: "А кто у нас был?" Он всё время боялся, что какая-нибудь из девок его оседлает, даже домой их не пускал, не из-за меня, а вообще никогда. Я говорю: "Никто." А он мне: "Как никто, когда по всей квартире борщом с ног валит?!" Он, оказывается, борща терпеть не мог. И я эту кастрюлю неделю один ел. А потом наловчился…Он всё мясное обожал, только сам даже шашлыки готовить не умел, они у него всё время горели.

— Так, — Михал Святославич хлопнул ладонями по коленям, увидев, что Витька похмурел окончательно, — посуду сегодня моет…

— Я, — вызвался Валька. — По дням будем мыть?

— Распорядок дня видели? — уточнил ленсик. Мальчишки закивали. — Вот и отлично. Жить по нему начинаем с завтрашнего дня. Меня частенько не бывает, так что его выполнение — дело вашей совести. Ну и с собой я вас брать буду, конечно. Это Пуща, раз в ней живёте — должны её знать… Валентин, подожди с посудой. Пошли сначала с делами разберёмся.

Следом за лесником мальчишки прошли в его комнату.

— Так, — Михал Святославич деловито огляделся. — Что вам ещё нужно для счастливой жизни? А, да, — он решительными шагами пересёк комнату, открыл дверцы большого несгораемого шкафа рядом с сейфом — и оттуда мягко и сумрачно сверкнул металл. — Вот ещё что.

— Оружие? — спросил Валька ошалело, не веря в своё счастье.

— Пользоваться умеешь? — Михал Святославич прищурился. — Сейчас с этим напряжённо у вашего брата…

Мальчишки синхронно кивнули, уже не отрывая глаз от сокровищ в шкафу. Лесник достал оттуда два широких, явно самодельных, грубоватых пояса, в которые были вделаны подсумки для патронов и запасных магазинов, крепления для фляг и топориков, потом — две финки в кожаных ножнах. Передал снаряжение мальчишкам. На пряжках поясов была чеканка — бесконечно повторяющаяся, сросшаяся лопастями свастика.

— Одолень-трава, — сказал Михал Святославич. — Так её рисовали наши предки… общие предки… на своих вышивках и узорах. Одолень-трава — одолей врага… А вот это тоже вам. Ну-ка — покажите, как умеете обращаться.

Мальчишки невольно приподнялись. Лесник держал в вытянутых руках (без заметного усилия) две самозарядки — калашниковских десятизарядных "сайги" с плавными ортопедическими прикладами.

— Это… нам? — неверяще спросил Витька, сводя брови. Михал Святославич пожал плечами:

— Тут лес. Всякое бывает и разное случается. Ну-ну, давайте, давайте…

Мальчишки переглянулись. Валька решительно шагнул к столу и поднял глаза на Ельжевского:

— Засекайте время.

Раньше Витька не думал, что тропинки могут так увлекать.

Он и вышел-то с кордона просто чтобы осмотреться. Пять дней они тут — и он толком никуда не высовывался — ну а суббота "законный выходной". Валька засел с книжкой, Михал Святославич — с какими-то отчётами, и Витька, плюнув на компанию, рванул один куда глаза глядят. Увидел ныряющую в какие-то колючие кусты узкую тропку — и просто от нечего делать пошёл по ней, ощущая великолепную беззаботность. Может быть, впервые за долгое-долгое время.

Он так и шагал, глядя по сторонам и почти ни о чём не думая. Шагал через лес, где над тропинкой наклонялись яркие от солнца или почти чёрные в тени тяжёлые ветви, а у корней деревьев журчали роднички. Шагал через лужки, где тропинку почти скрывала высокая сочная трава, а солнце сверху палило с беспощадной силой, рождая дремотные, уже совсем летние запахи. Шагал по горбатым чёрным мосткам, под которыми текла медленная непроглядная вода, дышавшая прохладой. И шагалось ему легко, как будто дорога вела домой… или из дома, в который можно вернуться в любую минуту.

Странно, неспешно всплывали в голове мысли. Я раньше не замечал, что всё это красиво. Я бы просто посмеялся, скажи мне кто-нибудь об этом, решил бы, что с жиру человек бесится. Не замечал я тогда всей этой красоты…

И вдруг он вспомнил парк — парк рядом с домом, где жил когда-то. Как они там гуляли с отцом (с мамой ему было уже стыдно, дураку), пинали мячик, иногда ели мороженое… И отчётливо вспомнилось: зима. Дуб, на который он лазил летом (а отец говорил: "Да осторожней ты, Витек, ведь грохнешься, мать нас с тобой тогда…") стоит весь в снегу, снег на ветках пушистыми сугробами, и в вечернем свете дуб кажется затканным серебром, как на картинке в книжке… И он, восьмилетний, вдруг останавливается на бег у по тропинке, замирает. Стоит, приоткрыв рот, потом сходит в снег и пробирается, проваливаясь, к самому дубу. Задирает голову — и видит над собой серебряные своды, то искрящиеся мягко, то сияющие нестерпимым блеском. И — жутковато, но в то же время так красиво, что дух захватывает. Он оборачивается и шепчет отцу, стоящему на тропинке: "Па-па-а… смотри, как…" — он не договаривает — "как", у восьмилетнего мальчика нет таких слов в запасе. Только снова поднимает голову и смотрит, смотрит, смотрит… И отец не торопится его уводить.

Он так мечтал увидеть этот дуб следующей зимой — опять. И всё лето с ним здоровался шёпотом, когда проходил мимо, приостанавливался, если пробегал…Но следующей зимой он уже научился ненавидеть снег — за то, что тот холодный и беспощадный. И уже не замечал никакой красоты…Ни тогда, ни летом, ни весной, ни осенью.

А сейчас вдруг увидел опять, что вокруг — красиво. И спокойно.

Мальчишка присел на поваленный ствол, возле которого был сложен хворост. Он уже знал, что такие кучки собирают специально, чтобы потом легче вывозить из леса, но сейчас Витьке просто хотелось поесть. Он развернул на дереве бутерброд, отвинтил колпачок с фляжки с холодным компотом, расстегнул до середины куртку и ещё раз огляделся.

Красиво. Может быть, потому, подумал Витька, жуя, что тут нет людей. Большинство людей — сволочи. Не специально, но всё равно сволочи. Думают, как бы побольше под себя подгрести и подальше запихнуть свой мусор. Разный. Как Леший говорил.

Хотя… и хороших людей вообще-то много, признал Витька. Но такие, как Егор, как Леший, как Михал Святославич или Валька — они редкость. Большинство хороших трусливые и беспомощные, даже себя защитить не могут, что уж о других говорить. Если бы все они были, как тот же Михал Святославич, то, наверное, никакого зла не осталось бы. Разговор-то с ним был бы коротким…

Он подумал ещё и про Вальку и, жуя, покачал головой. Валька ему очень нравился. Очень-очень, Витька был рад, что у него такой друг. Даже глядеть на Вальку было приятно, хотя Витька опасливо стыдился этого, боялся — а что если он заразился всё-таки ТЕМ САМЫМ, о чём и вспоминать не хотелось? Ведь раньше он никогда так не думал ни о ком из мальчишек. Или просто раньше не было у него таких друзей? Как-то там ребята в Петербурге, убрались бы они оттуда, что ли, обратно за Урал…

…Около полудня Витька вышел к реке — не речушке, которых он пересёк с полдесятка, а настоящей реке. Конечно, она ни в какое сравнение не шла с сибирскими реками, виденными Витькой, с Волгой, с Невой — но всё-таки была это река. На том берегу лес продолжался, но видны были огороды, а за ними — крыши домов; наверное, это и была Гирловка. На глазок — километрах в двух. Ближе — мост, по которому ехала легковушка. А почти рядом с Витькой — на этом берегу — узкой ярко-жёлтой полосой выгибался пляж.

Только теперь Витька понял, что приустал. И сильно. Захотелось выкупаться и полежать на песке. Мальчишка продрался через кустарник и выбрался на пляж, на который немедленно побросало одежду и сложил снаряжение.

Песок оказался тёплым, хотя и не горячим, а вода — прохладной, но не слишком, в меру. Витька аж застонал от наслаждения, когда вошёл в неё, оттолкнулся ногами и поплыл. Течения тут почти не было, но пару раз по ногам Витьки скользили упругие, обжигавшие холодом струи, казавшиеся живыми, и мальчишка понял, что речка глубокая и с сюрпризами. Нырять — а он думал нырнуть — расхотелось, и Витька, поплавав ещё немного, повернул к пляжу.

Опа. Туда как раз вытаскивал лодку какой-то пацан. Лодка была большая, плоскодонка. Пацан — худенький, и невысокий. Поэтому единоборство предстояло жестокое. Но каково же было удивление Витьки, когда этот парень ловким рывком выдернул лодку на песок чуть ли не наполовину!

Витька был уже на полпути к берегу и видел, что пацан одет в выцветшую ковбойку, явно завязанную на животе узлом и подвёрнутые джинсы, белые, но не от природы, а от солнца и стирок. Довольно длинные волосы мотались при движениях. На реку — как и в сторону Витькиного барахла — он не смотрел, копался в лодке."Небось я его место занял, — добродушно подумал Витька, вставая на мелководье в рост. — Ладно, сейчас перетрём…"

— Оденься, я не смотрю, — сказал пацан, не поворачиваясь, и Витька почувствовал, как разом ослабели ноги, а всё тело бросило в жар.

Девчонка!!!

— Одевайся же, — по-прежнему стоя спиной, сказала девчонка. Витька, не сводя глаз с её спины, в два прыжка добрался до одежды и моментально натянул трусы. — Всё? Я поворачиваюсь.

В её речи проскальзывал акцент — лёгкий и даже приятный, как у Михала Святославича. И перепутать её с пацаном можно было только не присматриваясь, по тому, как она управлялась с лодкой и была одета. Витька подумал об этом как раз когда она повернулась.

У девчонки были светлые, светлее, чем у самого Витьки, волосы, серые серьёзные глаза с золотыми искорками и какое-то лисье лицо. Не неприятное от этого, а именно просто лисье. Скорей даже красивое, хотя и необычное. На вид ей было лет 13–14, шею под воротником ковбойки облегал красный галстук, как у старинных пионеров. На широком клёпаном поясе, продетом в потёртые петли джинсов, висел складной нож в чехле.

Витька почему-то почувствовал себя ужасно глупо. Из-за своего смущения (сколько раз его видели голым и девчонки-ровесницы, и взрослые женщины…), из-за того, что спутался (она об этом и не знала), из-за того, что на песке лежит карабин (а это вообще тут ни при чём…)

— Тут нельзя купаться, — серьёзно сказала девчонка, рассматривая Витьку искристыми глазами. — Вон там, — она махнула рукой, и Витька мотнулся в ту сторону, — два водоворота. И течения тут холодные. Прямо за ноги хватают. Я гляжу — кто-то купается, хотела уже плыть, да ты сам к берегу повернул. Тут многие, кто не знает, тонуть начинают, кое-кто и совсем тонет.

Она поясняла это обстоятельно-серьёзно, без насмешки или превосходства, не сводя глаз с лица Витьки. Это была привычка Вальки — он тоже в разговоре всё время смотрел в глаза. Иногда это бесило: Валька как бы говорил собеседнику, что ему нечего скрывать и он хочет в ответ такой же откровенности.

Но, глядя в глаза девчонки, Витька не собирался злиться. Он поймал себя на мысли, что хочется улыбнуться. Глупо, конечно. Но хотелось.

— Ты откуда? — с непринуждённым дружелюбием спросила она, ставя ногу на борт лодки. — В гостях, что ли, я тебя не видела раньше?

— Я с кордона, — сказал Витька прежде, чем успел сообразить, стоит ли это говорить, или нет. — Это. Племянник.

— Михала Святославича? — не удивилась девчонка. — А. Далеко забрался.

— Да вот, — Витька тоже поставил ногу на тёплую влажную доску. — Шёл и шёл. Я раньше такого леса и не видел никогда.

— Ты из России? — кивнула девчонка. — Говоришь не по-нашему.

— Да, из Перми, — назвал Витька город, который знал неплохо по своим беспризорным странствиям.

— Ого, — девчонка поиграла бровями. — Это в Сибири ведь? Далеко…В гости, что ли?

— Да нет, жить, наверное… — Витька осекся, но девчонка и не стала спрашивать ни о чём таком. Витька потолкал лодку ногой и спросил: — А тебя как зовут?

— Алька, хотя вообще-то я Алина, — девчонка улыбнулась. — Мама злится, когда меня так называют: "И так на мальчишку похожа, никакой женственности, комиссарша какая-то!" А мне правда с мальчишками интересней.

— А кто такая комиссарша? — поинтересовался Витька. Алька хлопнула глазами:

— Не знаешь, кто такие комиссары?!

— Ннннуу… — Витька припомнил что-то такое. — Это у "СВОИ" х начальники так называются.

— А кто такие "СВОИ"? — не поняла теперь девчонка. Витька махнул рукой:

— А, я и сам толком не знаю. Так. Видел пару раз митинги, всё такое… Отстой.

— А? — удивлённо подняля брови Алька.

— Ерунда, я говорю, — пояснил Витька. — А где же тут у вас купаются?

— А хочешь, садись, я покажу, — предложила девчонка, указав подбородком в сторону лодки. — Ты грести умеешь?

— Нет, — признался Витька.

— Ну я и научу заодно. Вали свои шмутки в лодку.

Валька закрыл киплинговский "Свет погас" и, отложив книжку, потянулся. Этот роман он раньше не читал. И сейчас в судьбе ослепшего художника Дика Хелдара ему вдруг почудилось что-то, схожее с собственной судьбой. Хотя — что там могло быть схожего…

Мальчишка вышел в гостиную. Михал Святославич стоял в дверях своего кабинета и потирал переносицу. Увидев Вальку, сообщил:

— Всё, больше не могу головой работать… Пошли кровать делать.

— Пойдёмте, — охотно согласился Валька. И тут же спросил: — Михал Святославич… Мне хотелось бы рисовать. Где можно достать для этого необходимое?

— В школе в местной, — тут же ответил лесник. — Могу я привезти, а хочешь — сам сходи, как выберешь время. Там хорошая изостудия.

— Хорошая? — недоверчиво спросил Валька. При словах "местаня школа" ему представились мрачные классы и засохшие акварельные краски в пластмассовых коробочках. — Ну спасибо… как-нибудь схожу.

Мастерская Михала Святославича находилась в небольшой пристройке, отапливаемой настоящей печью — сейчас, конечно, нерабочей по только наступившему тёплому времени. Стены были увешаны инстурментами в идеальном порядке, стояли горн и небольшая наковальня, лежали запасы самых разных материалов.

— Умеешь плотничать-столярничать? — осведомился Михал Святославич. Валька кивнул:

— Немного.

— Сейчас и проверим. В принципе, можно сколотить обычный топчан. Четыре подставки, две планки, две широких и достаточно толстых доски. А можно поставить перед собой другую задачу…

— А как называется река? — спросил Витька.

Он пытался грести так, как показала Алька — равномерно, опуская в воду одинаково оба весла. Но ничего не получалось: вёсла или уходили вглубь и выворачивались из рук, или ещё хуже — одно тонуло глубже, другое повисало в воздухе, после чего лодка делала лёгкий изящный разворот. Витька давно плюнул бы на всё и бросил это дело. Но не при девчонке же. Тем более — сидящей на корме лодки.

— Нарочь, — отозвалась Алька. — И река Нарочь, и озеро впереди — Нарочь. Да ты не беспокойся, всё у тебя получится. Мы тут с рождения живём, поэтому вроде бы специально и не учимся, а научиться-то легко…

— А село у вас большое? — Витька указал подбородком на берег. Алька кивнула:

— Почти тысяча человек… Колхоз, молочный цех, мясокомбинат, кирпичный завод… В школе полтораста учеников.

— А ты что — пионерка? — спросил Витька, кажется, приноравливаясь к гребле.

— Комиссаров не знаешь, а пионеров знаешь? — удивилась Алька. — Да, председатель совета дружины… Вот тут мы купаемся.

Ну, это она могла бы и не объяснять… На широком пляже, показавшемся за плавным речным поворотом, было довольно пустынно, но всё же ясно, что это именно пляж, а не что-то другое.

— Суббота, а нет никого, — Витька вывернул шею, глядя через плечо. — Или у вас суббота рабочий день?

— Так в колхозе выходных не бывает, — засмеялась Алька. — Все там. Это тут так — дачники, из Нарочей, из Мяделя, из Вилейки… Наши вечером поднапрут.

— А в школе что — занятия?

— Нет, у нас пятидневка… Тоже все на работах.

— А что, хорошо платят? — продолжал задавать вопросы Витька. Алька пожала удивлённо плечами:

— А наличными не платят. У нас все акционеры государственной компании. Дивиденды с акций получаем. И ещё колхоз нам — ну, школьникам, в смысле — летом путёвку обеспечит — на всех желающих на Чёрное море, в Крым… Где-нибудь в июле. Ну и там для школы — форма, то-сё, питание, отопление — тоже бесплатно, от колхоза… Деньги твой дядя платит. Не сам, конечно, а от своего начальства — за расчистку леса, например…

— Много?

— Не жалуемся, как поработаешь… Всё, хватит, стоп!

— Так ты, значит, через месяц уедешь? — спросил Витька, сам удивившись недовольству в своём голосе. Алька помотала головой:

— Не, я не поеду в этом году. Мы договорились в одном секторе поиск закончить.

— Какой поиск? — удивился Витька.

— Летом 44-го тут были бои, — пояснила Алька. — Про операцию "Багратион" слышал? Тут, вокруг озера, много наших лежит, из 5-й армии. Мы уже много лет ищем.

— Зачем? — не понял Витька. И увидел, что и Алька его не поняла:

— А как же? — изумилась она. — Вот у меня в семье. На войну ушли восемь человек, сперва все в партизаны, немцы нас очень быстро захватили. И там трое погибли. А потом — в армию. И ещё трое не вернулись… Но про них хоть всё известно про всех — как, когда… А много ведь без вести, как же не искать, ведь это же наши…В прошлом году мы семнадцать наших нашли. И восемь немцев.

— А немцев зачем? — Витька даже забыл, что надо вылезать из лодки, пытаясь уследить за ходом мысли этой девчонки. Алька пожала плечами:

— Ну… Они всё-таки тоже люди. Когда родня приезжает, многие плачут, благодарят, даже деньги предлагают! Мы не берём, конечно, а так что ж, нам тоже в них стрелять? Пусть…Мы даже латышей несколько раз откапывали и сообщали, а они в сто раз хуже немцев были… Правда, в прошлом году ни одного…Ой, а чего мы сидим? — спохватилась она. — Пошли на пляж, раз уж так.

— А ыт что тут вообще делаешь, раз все на работах? — решил уточнить Витька. Алька показала на небольшую вышку на берегу:

— А вот же. Я тоже работаю, сегодня как раз моя очередь. Вот таких, как ты, предупреждать, а иной раз — вытаскивать… В выходной после полудня тут приезжих будет тьма, лезут, на предупреждения не глядят…

— И ты всех грести учишь? — улыбнулся Витька.

— Нет, только тебя, — ответила девчонка и предложила: — Хочешь на вышку?

— Хочу, — согласился Витька.

Войдя, Витька свалился на новую кровать и задрал ноги на спинку. Валька, ожидавший хоть какой-то реакции, удивлённо уставился на него. На губах Витьки бродила довольная улыбка, он жмурился и сейчас был похож на пригревшегося на солнышке котёнка.

В первую минуту Валька обиделся. В конце концов, кровать он мастерил именно для Витьки и даже вывел резные столбики для боковин, хотя и пришлось повозиться. И Михал

Святославич остался доволен. А тут нате! Но уже через эту минуту Вальку охватило сильнейшее любопытство.

— С новой кроватью тебя, Виктор, — громко и вежливо сказал он. Витька, как будто только что заметив Вальку, удивлённо повернул голову, сел, попрыгал и снова улыбнулся, теперь — немного смущённо:

— Ой… Да, я… Спасибо, я сейчас! — он вскочил и выбежал в соседнюю комнату. Послышался неразборчивый разговор, Витька вошёл обратно и молча подал Вальке руку. Тряхнул и сказал:

— Я просто не думал… Спасибо огромное. Только я её под окно переставлю, ладно?

— Ну и давай перетащим, — с готовностью поднялся Валька. — А ты чего такой довольный? — счёл он уместным задать интересовавший его вопрос.

— Места, — Витька смотрел в кровать. — Места очень красивые.

Над входом в здание школы висел флаг — ало-зелёный с полоской бело-алого орнамента.

Полотнище было в достаточной мере выцветшим и совершенно не двигалось. Да и сама школа — длинное полутораэтажное здание на пригорке прямо возле въездной дороги — выглядела просто-напросто вымершей. Валька сразу догадался, что это именно школа, не пришлось никого искать на вымершей жаркой улице и спрашивать.

Валька прошёлся вокруг, покричал. Постоял возле укрытого плёнкой памятника — наверное, погибшим ученикам и учителям, в Валькиной гимназии тоже был такой. Конечно, занятия кончились, но всё-таки 3 июня — это время экзаменов и прочего… Вот разве что он уже припоздал, пока шагал через лес? Устав шататься вокруг, мальчишка легко взбежал на крыльцо и потянул на себя дверь. Спросил в большой светлый холл, заляпанный и пахнущий извёсткой:

— Кто-нибудь есть тут?

Странно, но школа была открыта настежь. Слегка недоумевая, Валька прошёл по скрипучему коридору, где на дощатом полу со следами зачистки под покраску лежали солнечные квадраты и крутилась в золотистых лучах пыль. Заглянул в пару классов — таких же пустых и явно приготовленных к ремонту.

Никого.

Он снова прошёлся, заглядывая в пустынные классы. Школа поражала его несоответствием с тем, что он знал под этим словом. Где компьютерный класс? Где новенькие столы? Где интерактивные доски, где всё то, что имелось в его гимназии и чего он фактически не замечал? Как они тут учатся-то?

В коридорах во многих местах стояли парты, лежали аккуратно составленные стопки плакатов, рулоны карт, доски и вообще всякое-разное. Кое-какие классы и кабинеты были закрыты. Валька начал жалеть, что потратил столько часов от выходного дня на пеший марш — где тут найдёшь краски? Да ещё и Витька начал темнить со страшной силой, сперва согласился идти вместе, а потом выяснилось, что сбежал до света… И так, между прочим, уже вторую неделю!

Размышляя обо всём этом, Валька не сразу сообразил, что читает — и уже не первый раз — плакат, снятый и поставленный у стены, но лицевой стороной. Это были стихи, а возле них — ещё одна часть плаката — мальчишка в полувоенном, поднимая одной рукой красный флаг, другую приставил ко рту, что-то крича. Внизу плаката шла надпись, тоже похожая на крик:

Стихи были хорошие. Но что самое главное — лицо. Лицо мальчишки, изображённого на плакате. Вальке вдруг показалось, что он… да, что он где-то видел этого парня. Хотя, конечно, так и не могло быть.

Он постоял, прочитал стихи ещё раз, мельком подумав: странно, тут же Белоруссия, а они — про русские леса. Опять посмотрел на мальчишку. Ясно, что он — современный, из какой-нибудь военной игры, наверное. Ну а что рядом такие стихи — это для связи времён…

С этой мыслью Валька, уже не думая найти Витьку, спустился к какой-то полуподвальной двери.

За ней оказался гулкий и пустынный, как и вся школа, спортзал. Впрочем, кажется, по необходимости он служил и актовым залом — об этом говорили ряды складных стульев вдоль одной стены и… большой концертный рояль, стоявший в углу напротив двери.

Удивлённо приподняв бровь, Валька подошёл ближе. И удивился ещё сильнее — на по царапан — ном чёрном лаке крышки остатками позолоты переливалась надпись знаменитой старой фирмы:

— ERAR-

— Смешно, — пробормотал Валька. — "Эрар". Как у нас.

Он провёл пальцами по крышке. На ней густым слоем лежала пыль. Решительным движением откинул её и, садясь на простой школьный стул, открыл клавиши. Тронул несколько.

Конечно, рояль был расстроен. На какой-то миг Валька, как это ни смешно, ощутил родство с этим инструментом: они оба были рождены не для такой жизни, они оба были не там, где должны были быть… Оба были брошены.

Валька тряхнул волосами. Решительно положил пальцы на клавиши. Попробовал их ещё раз — уже примериваясь, стараясь добиться нужного звука. И — заиграл…

…Как всегда в такие моменты, он забыл об окружающем. Музыка унесла его прочь из зала… и он очнулся только когда упали в тишину последние стеклянные ноты — а очнувшись, ощутил чьё-то присутствие. И встал, оглядываясь.

Возле двери стояла немолодая, просто одетая женщина — лет сорока, в платье-сарафане и потёртых туфлях, с платком на плечах. Светлые с проседью волосы женщины были забраны в узел, похоже было, что она только что работала. Но сейчас она смотрела прямо на Вальку, смущённо стоящего у рояля, широко раскрытыми поблёскивающими глазами.

— Д… добрый… утро, — с нехарактерной для себя растерянностью косноязычно сказал Валька.

— Ты знаешь, что играл, мальчик? — вместо ответа тихо спросила женщина.

— Конечно, — пожал плечами Валька. — Сюита Эдварда Грига[20] "Пер Гюнт". "В пещере горного короля"… Ой. Извините. Я Валька… в смысле — Валентин Ельжевский.

— Племянник Михала Святославича? — мягко улыбнулась женщина. — Я о тебе слышала… Подожди, — она лёгкой походкой подошла к роялю, не садясь, наиграла мелодию. — А это что?

— Лист[21], 11-й этюд для фортепьяно, — улыбнулся Валька. Женщина ему понравилась.

— А это? — она присела и снова полились звуки.

— Четвёртое скерцо Шопена[22], — Валька принял игру с удовольствием.

— А вот? — женщина склонила голову на плечо, наигрывая мелодию.

— Feldeinsamkeit, — сказал по-немецки Валька. И перевёл: — "Одиночество в поле" Брамса[23].

— А это? — женщина, глядя на него удивлённо, бросила пальцы на клавиши.

— "Остров мёртвых" Рахманинова[24], — ответил Валька тут же.

— Ну а вот? — женщина явно увлеклась тоже.

— Соната N50, Гайдн[25]. Allegroconbrio…Только ваш инструмент расстроен. Ему не место в школе.

— Он остался после войны, — в глазах женщины на миг промелькнуло что-то, похожее на неприязнь. — Немцы привезли откуда-то из Польши, да так и бросили… А я — Ядвига Яковлевна Пальницкая, учитель музыки… и директор этой школы.

— Ой… — Валька машинально подтянулся. — Я не знал. Извините. Я ищу Витьку… — зачем-то соврал он, — это мой брат. Двоюродный. Он вроде бы сюда пошёл.

— Значит — придёт, — сказала женщина и оперлась локтем на крышку рояля, с интересом разглядывая мальчишку. — Довольно странно. Ты так хорошо знаешь классическую музыку, это нехарактерно для ребят твоего возраста…

— Ну… — Валька повёл плечом. — Просто мне она всегда нравилась, вот и всё.

— Ты вот знаешь Грига… — Ядвига Яковлевна кивнула, словно в ответ на какие-то свои мысли. А ты не знаешь другого Грига? Не Эдварда?

— По-моему, не было другого, — неуверенно ответил Валька.

— Был, — женщина вздохнула. — Нурдаль Григ, норвежский писатель и поэт. Во время войны он был лётчиком и погиб в бою над Германией… В одном из своих стихотворений Нурдаль Григ предупреждал людей будущего, что обязательно найдутся те, кто

женщина задумалась и продолжала, глядя в окно: — Но он добавлял:

Валька слушал, задумавшись. Не то чтобы его очень задели стихи неизвестного ему Грига (был, оказывается, ещё один, надо же…), но что-то такое в них всё-таки звучало. Что-то, требовавшее обдумывания. Серьёзного.

— Валентин, — вдруг сказала Ядвига Яковлевна. — Послушай. Ты собираешься тут просто отдохнуть и уехать?

— Н… нет, — Валька ощутил скользкий ледок и подобрался. — Нет, я буду жить у дяди. Мы будем.

— Мне неудобно просить, но… — женщина смерила мальчишку взглядом. — Может быть, ты сыграл бы на первое сентября в концерте? Очень тяжело самой вести мероприятие и самой же играть. Это ещё нескоро, я понимаю, но всё же…

— Конечно, — даже не думая, кивнул Валька. — И ещё… — он спохватился. — Я вообще-то… не только за Витькой. Михал Святослвич сказал, что у вас в школе есть изостудия. Я бы хотел купить у вас картон для работ и краски. Настоящие, если можно. В смысле, профессиональные. Акварель, гуашь… Пастельные карандаши, мне всё сгодится.

— Ты рисуешь? — поинтересовалась Ядвига Яковлевна. Валька наклонил голову. — Ну хорошо. Пойдём посмотрим, что можно для тебя подобрать…

…Гирловка в самом деле была большим селом, пополам рассечённым хорошей дорогой — впрочем, почти без движения. Да и на самих улицах было практически пусто. Откуда-то доносился шум машин, неким образом ассоциировавшийся у Вальки с сельхозработами.

В рюкзаке у него оказалось всё, необходимое для рисования. Здешняя изостудия была сплавом архинесовременнейшего помещения с отличным обеспечением. Деньги за всё это Ядвига Яковлевна взять отказалась, и сейчас Валька шагал по улице, размышляя, хорошо это или плохо, пока его взгляд не упал на украшавшую вход в непритязательное здание под соломенной крышей:

ЧЕМ БОГАТЫ!

Кафе, сообразил Валька. Замер. Постоял. И свернул в расшатанную дверь, подпёртую в открытом состоянии гранитным булыжником.

Внутри царили покой и тишина, прохлада и полумрак. Было безлюдно. На белёной печке сидела кошка. Пахло какими-то травами. Сбитые из досок столы сияли чистотой. А на стенах висели примечательные рисунки, выполненные в стиле плаката 30-х годов — Валька тут же обратил на них внимание и подошёл ближе, заинтересовавшись большим заголовком, венчавшим целую серию.

БЕЛОРУССКОЕ

НАЦИОНАЛЬНОЕ

БОЕВОЕ

ИСКУССТВО

"БИМБЕР-ДО-И-ПОСЛЕ"

Ниже — наподобие комикса — шли иллюстрации, обрамлённые народным орнаментом.

— вислоусый мужик с суровым лицом стоит в окружении множества "врагов" — их вражеская сущность является неким немецко-американско-еврейским сплавом внешних признаков.

— крупно — полные уверенностью в своей правоте глаза белоруса.

— крупно — рука с зажатым в ней полным графином.

— крупно — другая рука со стопкой "хрущевских" стаканов.

— неразборчивый вихрь движений, вовлёкший в себя всех персонажей.

— все стоят с наполненными всклянь стаканами.

— крупно — полные уверенностью в своей правоте глаза белоруса.

— крупно — широко открытый рот и льющаяся в него струя.

— стоящий в боевой стойке — с пустыми графином и стаканом — белорус, кругом лежат в жалких позах кучами и поодиночке враги с недопитыми стаканами в руках.

Были тут и другие интересные картинки. "Шеремет пересекает белорусско-литовскую границу" (толстенький дегенерат проползает под колючей проволокой, белорусские пограничники стоят неподалёку на КПП, пропускают людей и недоумённо смотрят на странного гражданина, а литовские пограничники изо всех сил стараются затолкать его обратно, на лицах у них — отчаянье.) "Батько и нечистая сила" (Лукашенко — в национальной рубахе, подпоясанной шнурком, шляпе-брыле, полосатых штанах и босой — широко расставив ноги, одной рукой поднимает за шиворот, а другой — удерживает за хвосты две кучи дёргающихся чертей, подозрительно губасто-носато-пейсатых). "Гирловская пионерия в Беловежье-91" (в роскошный зал вламываются мальчишки и девчонки в краснозвёздных футуристичных латах, с фантастическим оружием, скручивают трёх пьяных мужиков, сидевших за столом, заваленным бумагами — в одном из мужиков Валька узнал Ельцина.) "Солдат и бес Чубаська" (на фоне сияющего электрическими огнями ночного городского пейзажа лихой бакенбардистый старик в поношенном мундире времён Николая I порол розгой, зажав между колен, орущего рыжего бесёнка с хорошо узнаваемым лицом Чубайса) И ещё много разных.

— Чем богаты, молодой человек, — услышал Валька бодрый голос и, обернувшись, почти столкнулся носом с типично белорусским "клювом" крепкого мужика в национальной одежде, возникшим словно из-под земли. — Богатый выбор блюд народной кухни нашего отечества, Польши, России, Украины…

— Здравствуйте, — поклонился коротко Валька. — Хорошие картины…

— Рад слышать, — улыбнулся хозяин. — Если посмотреть — пожалуйста. А то, может, всё-таки поедим? — подмигнул он. — Рекомендую картофельные оладьи с мясом…

— Жарко, — признался Валька, ставя сумку на пол. — У вас мороженое есть? И вода…

— Один момент, — кивнул хозяин, исчезая за печкой (Валька сморгнул: ну и ну!) и появляясь действительно через момент — с деревянным подносом, на котором стояли ваза (не вазочка, а ваза) с мороженым, украшенным мандариновой долькой и высокий жбан. — Чем богаты. Пррррррошу! — он ловко обмахнул ближний стол полотенцем, ногой выдвинув табурет и незаметно сбрасывая жбан и вазу на стол. Валька сел и понял, что мороженое и холодный квас (а в жбане был именно он — холодный, шипучий и сладковатый) — это именно то, чего ему не хватало. — Без песни — хоть тресни! — предупредил хозяин откуда-то и включил нечто народное.

Интересно, подумал Валька, он всегда так — или просто потому что я тут один клиент?

Не успел он углубиться в мороженое, как с улицы раздались смех, многоголосье, и внутрь ввалились человек десять мальчишек и девчонок лет по 12–15. Все они были в некоей форме — лёгких куртках ковыльного цвета (Вальке они напомнили опять-таки Киплинга и форму англичан где-нибудь в Африке) с нашивками, красных галстуках, мешковатых штанах и пыльных кроссовках. Кое-у-кого на головах были тоже ковыльные береты, но у большинства головные уборы оказались заткнутыми под погончики. На тех, что оказались на головах, Валька различил эмблему — простенькую и лаконичную. Алый пятиугольный щит окантовывала широкая зелёная полоса. В центре щита над золотым девизом: "Будь готов!" сияла золотом такая же свастика, как на лобовом стекле джипа дяди Михала.

Вся эта компания рассосалась за столы, притихла на миг, потом начала грохать в такт кулаками по столам и скандировать:

— Жрать! Жрать! Жрать!

Валька так и не смог понять, было ли это тут обычным поведением клиентов — тем более, что скандирование перемежалось хохотом и призывами к тишине. Потому что в кафе вошли, о чём-то оживлённо беседуя, симпатичная девчонка и…

… и Витька.

— Ну и что ты темнил-то?

Мальчишки сидели на перилах моста там, где дорога соскакивала с него и шла в сторону Вилейки, а узкая тропинка, отпочковываясь от дороги, уводила в лес. Витька вздохнул. Посмотрел на воду Нарочи, медленно текущую внизу. Сплюнул. И признался, глядя на Вальку прямо и честно:

— Я боялся, что ты отбивать станешь. Она ведь кра… — он перевёл дыхание, — красивая. Или что ты ей сам понравишься больше меня… А я не хочу. Я хочу и с тобой дружить, и с Алькой… дружить.

Сейчас он был, пожалуй, смешон. Но Валька не спешил смеяться. Он вспомнил эту Альку — как она махала им рукой на околице. И честно спросил себя: а?.. И так же честно ответил: красивая и необычная. Они тут все необычные (за час знакомства Валька в этом убедился), но она — особенно. И всё-таки…

— Нет, Вить, ты не бойся, — медленно сказал он. — Я не стану отбивать. И не понравлюсь я ей. Она на тебя смотрит, а на меня, по-моему, как на твой придаток. Так что не колыхайся. Просто не темни больше, если можно. А то я думал-думал…

— Ладно, — Витька обхватил Вальку за шею и ткнулся лбом в его лоб. — Не буду темнить. Честно, — шепнул он.

— Пусти, — засмеялся Валька.

— Э, пацаны!

Мальчишки обернулись. Рядом с ними притормозила машина — серебристый "лексус". Молодой загорелый мужчина в широко расстегнутой рубашке высовывался из опущенного окна. Он смущённо улыбался:

— Я заблудился, — сказал он. — Еду-еду… Это на Вилейку дорога? — он указал вперёд.

— На Вилейку, — кивнул Витька. — Прямо и не сворачивая.

— Ага, спасибо, — мужчина на миг задержал взгляд на Вальке, махнул рукой и унёсся вперёд. Мальчишки лениво проводили машину взглядами.

— Ну что, пошли домой? — предложил Витька.

— Домой? — Валька оттолкнулся от перил. — Пошли… домой.

Уснуть у Витьки никак не получалось.

Вообще-то это было странно. Он никогда не страдал ничем, похожим на бессонницу хотя бы отдалённо — даже в худшие времена своей жизни. Валька дрых уже давно, а Витька всё вертелся на постели, сбивал в комок простыни, то укрывался, то раскрывался, привставал, поправлял образовавшийся комок, вздыхал и чертыхался потихоньку… Потом в окно заглянула луна, залила всю комнату серебряным светом — и Витька понял, что не уснёт.

Всё. Хоть режь.

Он повернулся на живот, устроил подбородок на руках и стал смотреть в окно.

В лунном свете тени казались особенно чёрными. Пугало на огороде виделось негром, за каким-то чёртом приехавшим в Белоруссию и раскинувшим руки от удивления просторами. Витька хмыкнул, пробормотал:

— Однажды десять негритят… — слов дальше он не помнил только ритм песенки. И ещё — что с теми негритятами со всеми что-то случилось. — Однажды десять негритят… — повторил Витька и тихонько засвистел мотивчик. — Однажды… — повторил Витька ещё раз. Подумал, что начинает хотеться есть. И как-то сам собой закончил: — Однажды десять пацанов шагали пообедать…

Что-то такое — непонятное — зашевелилось где-то внутри. Витька спустил ноги на пол, подошёл к окну. Присел боком, подпёр голову рукой.

— Однажды десять пацанов решили пообедать… — пробормотал он. — В столовку шли — обедать… Обедать — девять…

Лунный свет был ярким и ровным. Витька словно бы нехотя дотянулся до стопки бумаги на столе, подтянул к себе лист, взял ручку и принялся, устроив листок на подоконнике, писать, по временам глядя в окно и что-то бормоча.

Через полчаса он отодвинул листок. Сунул ручку в стакан. Прошептал неверяще:

— Ну и ну… — встал, прошёлся по комнате, что-то бормоча. И переместился на кровать к Вальке. Потряс того за плечо: — Валь. Ва-а-аль…

— Не надо, — Валька повернулся на живот, подрыгал ногой, высунув её из-под одеяла и стараясь попасть по Витьке. Витька хлопнул друга по мягкому месту:

— Валь, слушай!

— В глаз, — предупредил Валька, стараясь спрятаться под подушку.

— Ну Валь!..

— Ну что? — Валька сел. — Чего тебе? В туалет проводить?!

— Нет, — Витька почесал кончик носа. — Вот. Это. Послушай. Я только что вроде как стихи написал.

— Сти-хи-и-и?! — Валька сел прямее, уперся локтем в спинку. — Стихи, какие стихи?

— Ну вот как бы… — Витька откашлялся, посмотрел в стену и очень хрипло заговорил: -

Однажды десять пацанов в столовку шли — обедать, но школьный рухнул потолок — и их осталось девять…

Первые куплеты Валька слушал скорее с удивлением. Но уже с середины сел прямо, прикусил сгиб указательного пальца. А когда Витька закончил — глядя в поли уже совершенно не своим голосом — потребовал:

— Ну-ка, колись. Это правда ты написал?

— Ну… — Витька поставил ногу на ногу. — Фигня, конечно…Фигня? — он вскинул на Вальку ждущие глаза.

— Текст, — Валька протянул руку. Витька бегом метнулся к подоконнику, принёс листок, на котором с массой ошибок и исправлений были вкривь и вкось записаны куплеты. Валька пробежал их глазами туда-сюда, подумал, качая ногой, потом хрюкнул внутри себя и негромко запел, глядя в потолок:

— Валька щёлкнул пальцами, засмеялся и сказал: — Примерно так. Ты раньше стихов не писал?

— Нет, — помотал головой Витька. — Это что… это песня получилась?! Натурная?!

— То-то и оно-то, — Валька хлопнул листком по ладони. — И отличная песня, кстати! На колонию не потянет, но оччччень оп-по-зи-ци-он-но.

— Да иди ты, — засмеялся Витька. И только теперь сообразил, что Валька смотрит на него очень и очень серъёзно. — Ты что, правда думаешь, что я…

— Я ничего не думаю, — покачал головой Валька. — Я просто констатирую факт: это — неплохие стихи. Из них можно сделать неплохую песню. Предложи её своим пионерам.

— Они не мои, — отрезал Витька. И тут же поправился: — Ну и мои? Ты знаешь, там очень хорошие ребята.

— Я уже убедился, — Валька потянулся.

— Необычные только, — задумчиво сказал Витька, садясь удобнее. — Я сперва от их разговоров дурел, честно. Сельхоз, колхоз, надой, удой…

— Представляю…

— Не смейся, я серьёзно.

— Я и не смеюсь. Запишись в пионеры.

— Смеёшься всё-таки… Они своих-то не всех принимают. Я вот думаю — если бы там, у нас, можно было бы наших бесиков так организовать — вот это была бы сила!

— Давай пока всё-таки поспим, — предложил Валька. — Завтра понедельник, Михал Святославич нас по графику подкинет — ты не забыл?

— Хотел бы — не могу, — сообщил Витька, возвращаясь на свою кровать.

Размашисто трусивший впереди Белок остановился и сел. Михал Святославич пробормотал:

— Так. Одинец.

Держа карабины на отпущенных ремнях поперёк груди, мальчишки шагали по обе стороны и чуть позади своего воспитателя. Валька буквально наслаждался такими походами — они были ему привычны и напоминали лагерь де ла Роша. У Витьки опыт лесной жизни был минимальным, но и ему это отчётливо нравилось. Михал Святославич показывал своим подопечным лесные следы, знакомил с тем, как живёт Пуща и её обитатели, что нужно делать, чтобы не пришлось пускать в ход оружие без крайней необходимости, как обойтись без продуктов. И искренне радовался, когда мальчишки делали успехи. Правда, внешне это выражалось лишь в том, что он шевелил левой бровью и чуть суживал глаза — но мальчишки уже научились понимать этот знак.

— Кто такой Одинец? — не понял Витька. Валька объяснил, осматриваясь:

— Волк-одиночка.

— Да, только в данном случае это ещё и имя собственное, — сказал Михал Святославич, приближаясь к Белку. — Есть тут такой. Легендарная личность. Старики утверждают, что ему полвека, а то и больше.

— Волки столько не живут, — сказал Валька. Михал Святославич кивнул:

— Точно. Но вот поди ж ты…

— Что, от него много вреда? — деловито спросил Витька, в голове которого уже плотно улеглись рассказы Альки о животноводстве как основе благосостояния колхоза. Михал Святославич покачал головой, становясь на колено и оглаживая загривок Белка:

— Совсем никакого. Он скотину не трогает… Я его ради интереса раз пять выследить пытался. Чёрта с два.

— А почему Белок не реагирует? — ошарашено спросил Витька, уже имевший удовольствие наблюдать, как поднимает всю шерость и буквально хрипит пёс, натыкаясь на следы волков.

— А вот ещё одна загадка, — Михал Святославич рассматривал траву. — Ну точно, как по воздуху пролетел… Не реагирует. И всё тут. Может, это и не просто волк.

— Да ну, вы смеётесь, — обиженно сказал Витька. — Как тогда, с антенной.

Несколько дней назад Михал Святославич отправил обоих мальчишек на крышу — чистить антенну (тот самый замысловатый значок, сперва показавшийся мальчишкам резным деревянным коньком) "для лучшего прохождения сигнала компании NTV". Мальчишки три часа старались на солнцепёке, обливаясь потом, а лесник по временам озабоченно покрикивал снизу, что "ещё плоховато проходит, ну-ка!..", пока мальчишки, озверев и уже двадцать минут не получая инструкций, не спустились вниз и не обнаружили, что их наставник спит у себя в комнате.

Михал Святославич поднял спокойные глаза:

— Давайте-ка вон туда присядем, отдохнём и поедим, — он указал на сплетение древесных стволов за ближними деревьями.

Все трое устроились на удобных изгибах и какое-то время действительно с удовольствием перекусывали. Наконец Михал Святославич положил кусок хлеба на упавший трухлявый ствол и повёл вокруг рукой:

— Посмотрите, какое дикое разнообразие… — мальчишки оглянулись, жуя, и уважительно закивали. — Буквально чудовищное. Десятки тысяч птиц, растений, насекомых и животных. Вам не кажется странным, что при таком разнообразии жизни разумом наделён лишь один вид?

— А что тут странного? — удивился Витька. Но Валька возразил:

— Нет, это правда странно… Я читал книжку одну… фантастика, конечно… "Чёрная кровь". Так вот там написано, что на самом деле в далёком прошлом разумных видов было много. Просто люди оказались самыми организованными и воинственными, и остальных они просто того — вырезали потихоньку.

— Да ну, — Витька отмахнулся. — Фантастика она и есть фантастика.

— Фантастика-то фантастика, — тихо сказал Михал Святославич, — да вот только люди не могут выдумать того, чего не видели. Хрестоматийный пример: никто не додумался до кенгуру, пока не увидел их воочию. Так что разговоры о том, что леший, мол, есть смесь эха с замшелым пеньком плюс страх человека перед природой — это есть смесь научной лености с тормознутостью плюс инертное мышление.

— Только не говорите, что сами видели лешего, — предупредил Витька, — всё равно не поверю.

— Извините, но я тоже, — решительно сказал Валька. — Я всё-таки в лесах бывал нередко и ни разу ничего такого не наблюдал. Может, когда-то так и было — были разные существа, я не возражаю… — Витька недоверчиво фыркнул, Валька толкнул его ногой, — …но сейчас?

— Ты не читал "Олесю" Куприна? — спросил Михал Святославич. Валька покачал головой:

— Я у Куприна только "Кадетов" читал.

— А вот со мной был случай… — Михал Святославич устроился удобнее. — Мы тогда были в одной экзотической стране с миссией взаимопомощи и сотрудничества. Надо было нефтепровод взорвать, — мальчишки заржали. — А местные прогрессивные жители настолько своих социально отсталых врагов боялись, что на такое дело их посылать — всё равно что посылать первоклашку в трусах против десятиклассника тоже в трусах, но с топором.

— И называлась страна Намибия[27], — обращаясь к небу, сказал Валька. Михал Святославич неопределённо хмыкунл и продолжал:

— В общем, партия сказала — и спецназ ответил "есть!" Прилетели. Климат мерзейший. Жара. Пауки, — Михал Святославич показал в воздухе футбольный мяч. — Ну, куда мы ходили и что там делали — это рассказывать незачем, но только "навеки умолкли весёлые хлопцы, в живых я остался один." Бывало у советских людей и так, хотя очень и очень редко, клянусь вам. Везут меня в автомобиле в милой компании — я лежу на полу, укантованный, как посылка, а двое таких амбалов на меня ботинки поставили и соревнуются, кто мне в глаз плевокм попадёт. Амбалы, между прочим, чёрные. Заблудшие овечки. На душе скверно. Если у чёрных оставят — то перед смертью я пожалеть успею, что вообще на свет родился. А если к бур… к социально отсталым элементам отправят — то ещё хуже. Потому что про их плен никто ничего толком не знал. Ну так вот. Приезжаем. Гляжу — что-то нервничают мои амбалы. Плевать перестали, ботинки убрали и какие-то амулеты мусолят. Потом выгружать меня стали. Беленькое здание, садик вокруг. Встречает — знаете, как англичан в фильмах про разные там колонии изображают? Высокий, сухощавый, без возраста, от загара весь кирпичный, только что без пробкового шлема, их там белые не носили тогда — дурной тон, хоть и на наших карикатурах обязательно такие шлемы маячили. В фуражке. Без оружия, но и так видно — серьёзный человек. С чёрными моими — вежливо, всё время им "бёданкт, бёданкт" — это "спасибо" на тамошнем языке… Они меня перед ним поставили и как рванули оттуда на этом грузовичке — только пыль вихрем. Этот кадр меня развязал и говорит по-русски: "Не надо делать глупостей, тут вокруг всё равно посёлок и полно людей, которые вас немедленно убьют. Давайте лучше выпьем холодного пива и поговорим." Совершенно правильно говорит, сразу ясно, что язык чужой. Нас как учили: из плена надо бежать. Любой ценой. Ну я и думаю: "Ладно. Осмотрюсь, а там всё будет ясно. У них точно не останусь." Пива я тогда не пил, так и сказал. Он не настаивал. Сидим в комнатке, офис, как бы сейчас сказали — типисный офис. На окнах решётки, кстати, а за дверью материализовались двое, я краем глаза успел заметить — уже белые, с автоматами. Кондиционер работает. Этот пиво пьёт, потом называет себя. Командант — это по-нашему майор — ван дер кто-то там. Меня спрашивает, кто я. Я начинаю гнуть легенду — про братскую ГДР, про то, что инженер, строили в Анго… по соседству дамбу, про то, что заблудились, а на нас зверски напали непонятно кто и товарищей моих безвинно покрошили, ну а что мы с оружием были и тоже память по себе оставили — так ведь в Африку кого попало не пошлют… Немецкий я с пяти лет изучал. ГДР знал, как свои пять пальцев. Это сидит, кивает, и мирно говорит: "Ну а как вы смотрите на то, что я сейчас прикажу вас во дворе опустить в бак с соляной кислотой? Сперва по щиколотки, а там посмотрим по вашему поведению и готовности сотрудничать."Если бы он заорал или что там — я бы подумал, пугаться, или нет. А тут по нему ясно видно: прикажет, и не поморщится, и сам смотреть будет, чтобы, не дай бог, выше не окунули… Отвечаю: "Мне казалось, что у вас немцев любят." Он кивает и сообщает: "Ну да, очень, но только не паршивцев из красной зоны, если вообще исходить из утверждения, что вы немец. Я, — говорит, — знаете ли, очень таких методов не люблю. Потому что я сам гуманист, а в таких случаях ещё и кричат очень громко, а я потом сплю плохо. Но тут дело обстоит просто: вот три дня назад у нас те, для кого вы там дамбу строили, границу перешли и фермерскую семью — пять человек, из них дети трое — в собственном доме мачете изрубили на куски. Младшую девочку из колыбельки вынуть не удосужились, вместе с ней рубили. Так что я бессонницу переживу уж как-нибудь." Я про такие фокусы со стороны наших прогрессивных негров и раньше слышал — воевать они боялись, а вот если попадалось что-то такое, что можно исподтишка или беззащитных — они это обожали. Но негры неграми, а долг долгом… — Михал Святославич помолчал, глядя мимо напряжённо слушающих мальчишек, и с горечью добавил: — Я тогда в долг перед Родиной крепко верил… Сижу. Молчу. Думаю: поведут — сразу брошусь на охранников, вдруг получится автомат вырвать. Или пусть застрелят. Он тоже молчит, пиво пьёт. Глаз с меня не сводит, как будто под череп хочет залезть взглядом. Ну а потом вдруг говорит: "Послушайте, а вы не из Полесья?!" Знаете, парни, бывают моменты, когда любая подготовка не помогает. Кроме того, он сам это до такой степени изумлённо сказал, что я прямо обалдел. До этого он говорил по-русски, а я — вроде бы плохо понимаю, но понимаю — ему в ответ по-немецки. А тут взял и ляпнул: "Да…" Сам обмер. Но он даже и не подумал моим ответом воспользоваться. Сидит и смотри на меня, как на призрак. Потом вскочил и заметался. Говорит умоляюще: "Сейчас поедем ко мне домой. Я вас умоляю: не делайте попыток бежать. Я вас лично довезу до границы и отпущу. Сразу, как только побываем у меня. Это дело пяти минут." Я ничего сказать не успел — он уже что-то охране хрюкнул, они джип подают. Он шофёра выгнал, за руль сел сам, на них наорал. Один что-то там буркнул — он ему в ответ что-то такое изложил, отчего тот сметанного оттенка стал. Я сел. Думал, он меня хоть какими наручниками пристегнёт — ничего подобного. Едем посёлком, как в гости. У меня в голове одно: "Провокация многоходовая. Может, даже "крот" в ГРУ завёлся, иначе как бы он узнал, что я их Полесья?!." От этих мыслей я аж взмок. Нет, думаю. Теперь мне точно надо любой ценой живым остаться. Приезжаем к нему домой. Пусто. Проводит он меня в кабинет и с ходу начинает. Оказывется, его отец служил в СС. Сам он был чистокровный бур[28], а когда началась Вторая мировая — выехал в Германию, воевать за идею арийской расы… — не смотрите так, ребята, настоящая история той войны — штука сложная и не всегда логичная[29]. И занесли его черти к нам в Белоруссию, в 43-м году. До этого ему везло, а тут его везение кончилось — прихватили его партизаны. Держали в лесной избушке, где жила ветхая бабка, собирались расстрелять, да всё медлили. Он более-менее осмотрелся и бежать хотел. Вообще-то совершенно правильное решение, потому что партизаны его рано или поздно всё равно кокнули бы — зачем он им? Только вдруг эта самая бабка ему и говорит — русский он тогда уже с грехом пополам понимал… Говорит: "Я вижу, ты парень непростой. Расскажи-ка мне свою жизнь." Ну, то ли так уж предложила, то ли делать ему нечего было, но начал он ей рассказывать — кто, откуда, зачем… А потом спрашивает: "А что значит — непростой парень?" Я самый обычный… А она смеётся: "Ну раз самый обычный, то вот бери, иди, а пращуру своему спасибо скажи, как встретишься. Вот только верни потом, не забудь." И подаёт мне этот человек вот эту штучку…

Михал Святославич опустил руку под куртку и достал оттуда медальон на кожаном шнурке. Две восьмиконечные свастики — как бы наложенные одна на другую — словно катились в разных направлениях.

— У бура у этого, — продолжал он, — видно на почве национал-социализма с головой совсем нехорошо было. Решил он, что бабка — агент арийской нации, тем более, что штука эта, сами видите, на свастику похожа, хотя это называется "святовит". Положил её в карман и махнул прямиком наружу из избы. Видит — часовой на месте. Наверное, бабку он помянул нехорошим словом, только возвращаться-то уже поздно было, часовой прямо на него смотрит… и не видит. В общем, так отец этого моего спасителя и выбрался к своим. Почему спасителя? А потому, что бур этот меня и правда до границы довёз и отпустил. А по дороге ещё кое-что объяснил… Отец его до конца своих дней мучился, что не может медальон вернуть. И сыну перед смертью так сказал: "Ты встретишь человека оттуда. Отдай ему эту вещь, иначе мне не будет покоя." Вообще-то буры — фанатичные протестанты. Но христианской религии — две тысячи лет. И её претензии на какие-то "истины" — это претензии двухлетнего ребёнка, который пытается командовать сорокалетним человеком. Об исламе я вообще не говорю — это семимесячный карапуз, оручий, писающийся и злобный… Так вот. Далёкие предки этого бура были годи — языческие жрецы германцев. Бабуля-колдовка это почувствовала. И решила спасти того, кто был ей близок по духу… Я у себя всё честно рассказал. Ну, мне сообщили, что под воздействием и в следствии я слегка умом повредился, дали полгода отпуска и путёвку в Сочи. Я настаивать не стал. Только потом заметил одну вещь: стал я догадываться, о чём люди думают. Как поступят. Куда посмотрят. И вообще… — Михал Святославич поднялся на ноги, — идти пора. А то вернёмся в темноте, а там ещё дел…

Кем бы там ни был в прошлом Михал Святославич, но личное время своих юных подопечных он соблюдал "от и до". Валька уселся за компьютер — пошарить в Интернете по старой привычке, включил запись ансамбля "Песняры" — последнее время в нём проснулся интерес к народной белорусской музыке. Витька какое-то время перебирал снаряжение, потом позвонил в село Альке, но не застал её и в конце концов отправился в кабинет к леснику.

— Можно? — поинтересовался он, останавливаясь в дверях. Михал Святославич, сидевший над какими-то графиками, в которых мальчишки ещё только начали разбираться, кивнул и поднял голову:

— Конечно. Что там у тебя?

— Скажите, Михал Святославич… — Витька помедлил, даже поморщился. — Скажите… вам снятся те, кого вы убили?

Лесник ответил не сразу. Он довольно долго смотрел на мальчишку, который покусывал губу, не отводя своих глаз. Потом спросил негромко:

— А тебе снятся?

— Нет, — покачал головой Витька. — Но это же и есть неправильно. Они ведь были какие-никакие, а люди, так…

— "Люди", — брезгливо оборвал его Михал Святославич. — Мне иногда снятся убитые мной, да. И знаете, мальчишки — бывает, что мы говорим во сне, как старые приятели. Потому что далеко не все те, кого я убивал, были плохими людьми. Парадокс, но это так. Образно говоря — у них была душа. А какая там душа у тех, о ком ты рассказывал, Виктор? Какие они тебе — "люди"? Не марай этого слова, мальчик… Такие со смертью уходят насовсем. И никогда не смогут вернуться на землю ни в каком обличье, ни по какой вере. Поэтому они так боятся смерти… Вот что — иди-ка сюда, бери стул…

…Уже минут пять Валька тупо смотрел на экран с заставкой "Яндекса". Глаза мальчишки были неподвижны… но вот он сморгнул, поднял руки и быстро набрал в окне поисковика:

Валентин Каховский

Вы искали Валентин Каховский? — уточнил проводник. Валька щёлкнул мышью свою фамилию — и на экране мгновенно развернулся сайт какой-то всемирной поисковой организации.

Отшатнувшись, Валька приглушённо вскрикнул.

С большого цветного фото смотрел он сам.

Ниже его фотки шёл текст:

РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПРОПАВШИЙ РЕБЁНОК!

Валя Каховский, 14 лет.

Пропал по дороге из школы домой

в городе Воронеж 14 мая 2006 года.

Родителям ничего не известно о местопребывании сына.

Мальчик неуравновешен психически,

способен на странные поступки и фантазии,

уже не раз убегал из дома.

Предположительно,

и на этот раз имел место побег.

Помогите вернуть мальчика домой!

Его примут в любом из отделений милиции.

Контактный телефон для звонков: 89096357892

Валька узнал фото. Его носила в бумажнике мама. Он всегда сердился на неё и стеснялся этой привычки матери…

— Михал Святославич! — позвал Валька, не отворачиваясь от экрана. Послышались шаги; вошедший лесник вопросительно поднял брови, но тут же молча наклонился к экрану. Хмыкнул. — Михал Святославич, — голос Вальки дрогнул, но он справился с собой, — у вас в Белоруссии много пользователей Интернета?

— Немало, — равнодушно ответил лесник, — около десяти процентов. Но не беспокойся. Вероятность, что тебя тут опознают, а тем более — сдадут по этому портрету, — он кивнул на экран, — равна если не нулю, то стремится к нему.

— Они говорят от имени моих родителей, — с тихим бешенством сказал Валька. — Как будто те дома и ждут меня. Беспокоятся, что я убежал. Сссс… — он переглотнул и твёрдо выговорил: — Сволочи.

— Это не открытие, — спокойно подтвердил Михал Святославич. Но не смог сохранить спокойствия, когда мальчишка поднял на него страдающие глаза.

— Михал Святославич, — тихо сказал Валька, — что они делают с мамой и отцом?

— Думаю, что физически — ничего особо страшного, — ответил лесник. И вдруг резко наклонился к экрану…

Заставка смазалась. Закрутились странные цветные пятна, спирали, фонтаны. На их фоне поплыла ярко-зелёная строчка:

Валя Каховский, не отключайся. Тебя ждут родители. Сообщи, где ты. Мы поможем тебе добраться к ним.

— Не смотри! — коротко крикнул Ельжевский. И ударил локтем по экрану.

Компьютер взорвался с резким хлопком. В комнату влетел Витька. Ельжевский сбросил компьютер со стола и сказал:

— Быстро — вынести и сжечь. Всё оборудование. Через два дня привезу новое… — он вытер с лица крупный пот и улыбнулся мальчишкам, которые просто окаменели: Валька — в кресле, Витька — у двери. — Ерунда. Успели… Валентин, — Валька встал. — Вообще-то надо бы тебя наказать, но я тоже повёл себя, как болван…

— Простите, — тихо сказал Валька, краснея и опуская голову. — Я… мне отец говорил… но я… Простите. Я очень хочу… — он мотнул головой и не договорил.

Оказывается, начать очень трудно. Валька уже час сидел перед листом картона и то морщился, то закрывал глаза, то тихо ругался. За окнами собиралось темнеть. После случая с компьютером Вальку буквально арканом потянуло рисовать, он всё приготовил… и вдруг понял, что не знает, что рисовать. Витьку он выгнал, и тот, обидевшись, ушёл с Ельжевским стрелять по мишеням.

— Я просто разучился, — объявил Валька листу и зло мазнул по нему сверху вниз кистью, наугад сунутой в алую акварель. На картоне зажглась огненная полоса.

Валька замер…

…Когда в пол-одиннадцатого Ельжевский и Витька вошли в комнату мальчишек, Валька спал одетый, лежа животом на неразобранной кровати. Руки у него были перепачканы краской, брови во сне сведены и лицо имело суровое выражение. Витька нацелился отвесить другу пинка, но Михал Святославич остановил его:

— Подожди… Смотри.

— Ухххх! — вырвалось у Витьки.

Он впервые увидел, как рисует друг.

Три картона были расставлены на подоконниках и стуле. Мужчина и мальчик тихо подошли к первому.

На картине был горящий город. Большой город, мегаполис. Он горел не просто, а как-то так, что становилось ясно: никого живого там нет и быть не может. Горел сразу весь. Целиком. На переднем плане стоял, прижимая к груди порванного плюшевого мишку, мальчик лет 6–7, в грязной рваной пижаме, босиком. Перепачканное лицо пересекала глубокая царапина, но она почти не замечалась на фоне глаз мальчишки — в них отражалось бесконечное пламя.

Остался один

— подписал Валька картину.

…я хочу и могу быть ЖИВЫМ — называлась другая картина. Шёл какой-то праздник, в ярко освещённом зале с накрытыми столами играл оркестр, танцевали пары, ходили и разговаривал хорошо одетые люди…За большим окном, распластавшись по нему, прижавшись носом и ладонями, стоял мальчишка лет двенадцати, ясно видно — беспризорник. Он улыбался, глядя на чужое веселье без зависти, с искренним восторгом. Никто не смотрел в его сторону, только около входа холёный мужчина что-то говорил приоткрывшему дверь охраннику, показывая на мальчишку — да стоящие возле одного из столиков девчонка и мальчишка на пару лет постарше беспризорника смотрели на него через стекло с непонятным выражением на лицах. И почему-то становилось ясно: сейчас девчонка громко крикнет: "Не надо!" — ну, или что-то вроде этого, а мальчишка встанет на пути охранника…

По широкой дороге под голубым небом, между зеленеющих рощ, шёл оборванный парнишка в разодранной, грязной военной форме, с автоматом в разбитой в кровь руке. Его лицо было бы страшным — закопченное, залитое кровью, со спалёнными ресницами и бровями… если бы не изумлённые, неверящие и радостные, широко-широко распахнутые синие глаза. А впереди — там, куда он шёл — поднимались сияющие стены и башни, и сюда, к нему, мчались на крылатых конях две прекрасные девушки в блестящих латах и шлемах — они смеялись, вились с ветром золотые волосы, руки приветственно поднимались вверх…

Под небом голубым - подписал Валька этот лист.

— Как здорово, — просто и искренне сказал Витька.

— Да, — эхом откликнулся Михал Святославич. — Здорово… Ложись-ка спать, а я пока его аккуратно разбужу.

— Не надо, — сказал Витька. — Это у него от нервов, так бывает. Пусть спит.

— Ладно, — согласился лесник покладисто, — пусть.

То, что Витька не спит опять, Валька сообразил, проснувшись посреди ночи. Нипочему — просто открыл глаза и увидел потолок в лунных пятнах и шевелении теней. Вспомнил, как прилёг, любуясь на картины — и отрубился. И почти тут же Витька окликнул его:

— Ва-аль… Ты спишь?

"Ты хочешь ко мне приставать?" — завертелась на языке у Вальки шуточка, но он вовремя оборвал себя и ответил:

— Проснулся. А ты чего? — Витька не отозвался, и по этому молчанию Валька понял: — Ты что, про Алину думаешь, что ли? — ответом снова было молчание, окончательно укрепившее Вальку в его подозрении: — Влюбился? — коротко спросил он. — Совсем?

Витька вообще умер. Потом с его кровати раздалось:

— Я… А-га…

— Я тебе ничем помочь не могу, — серьёзно ответил Валька и повернулся на бок. Витька лежал на спине, опустив одну руку на пол. — У меня не было девчонки. Постоянной не было. Так… Я даже не знаю, как это — когда любишь. В смысле — девчонку.

— Ужасно, — отозвался Витька. — Всё горит, в башке концерт и спать невозможно. Она такая… Валь, она такая… она такая… такая… — Витька засмеялся в полутьме. — Я просто не знаю, почему она… Ну, за что мне она.

"Не знаешь?" — хотел спросить Валька. Но снова промолчал.

— Ну и люби, — немного грубовато сказал он. Потому что вдруг позавидовал Витьке. — Кто мешает? У тебя что, не было их, что ли?

Сказал — как будто сам же в дерьмо вляпался. Но Витька не обиделся. Он вздохнул:

— Да в том-то и дело, что были… Егор тогда шутил, что я никогда… а я ведь первый раз был… когда мне ещё только двенадцать…Она раза в три старше была…Только Валь. Разве это одно и то же?

— Прости, — прошептал Валька, чувствуя, как горит лицо. Но Витька и этого не заметил. Он продолжал:

— В том-то и всё дело, понимаешь? Если бы это просто трахаться, я бы так не…

Валька перевернулся на живот и с заминкой спросил:

— Ви-ить… Ты извини, я не в тему… А вот это. С женщинами… Это как?

— Да вообще-то приятно… — Витька усмехнулся, перекатил голову туда-сюда по подушке. — Просто приятно. Очень. Да ты сам потом поймёшь, чего рассказывать-то, всё равно не рассказать…Но трахаться и вот так — это разные вещи. Я рядом с ней вздохнуть лишний раз боюсь, ты понимаешь? Не знаю, куда руки-ноги девать, как дурак, честное слово! Сам на себя не похож… Но я знаю точно: когда я с ней — как будто не было ничего страшного и мерзкого в моей жизни. Понимаешь, Валь, я как будто совсем новый. Без капельки грязи.

— А она? — спросил Валька, приподнимаясь на локтях. — Она что?

— У девчонок разве поймёшь? — философски ответил Витька. — Не гонит… Вот, послушай, я про неё стихи сочинил… — и начал читать, не дожидаясь ответа Вальки. Впрочем, тот меньше всего был против… —

— Витька отчётливо передохнул и спросил: — Ну как?

— Она правда такая? — помолчав, вопросом ответил Валька.

— То-то и оно… — вздохнул Витька, сел и провёл ладонями по лицу, как правоверный мусульманин, проснувшийся к молитве. — Ладно… Я пойду погуляю. Может, успокоюсь.

— Погоди, — Валька тоже сел. — Я в одном старом журнале читал… Повесть такая была я даже названия не помню. Так вот там пионерский лагерь. И один мальчишка там отдыхал и влюбился в девчонку. Долго думал, что ей подарить — у неё как раз во время смены был день рождения. И никак не мог придумать. А потом по всему лагерю стали пропадать зеркала. Оказалось, он их крал, чтобы выложить на стене напротив окна девчоночьего корпуса поздравление с днём рождения. Так, чтобы солнце на них попало как раз во время подъёма утром. Раз — и надпись во всю стену горит…

Витька слушал внимательно. Потом спросил:

— Его посадили?

— Почему? — искренне изумился Валька. Витька тоже удивился:

— Ну, за столько краж.

— А… — с такой точки зрения Валька проблему не рассматривал. — Н…нет. Никто не узнал, кроме нескольких человек. А они ему даже помогли…

— А у него получилось? — снова спросил Витька. Валька покачал головой:

— Там не сказано… Просто так всё обрывается.

— Наверное, получилось. Раз он не побоялся так… — заключил Витька.

— Ладно, — Валька вздохнул. — Пошли вместе погуляем, я что-то тоже спать не хочу. Или…ты хочешь побыть один?

— Да нет, пошли, — согласился Витька.

Мальчишки вышли на крыльцо. Луна светила вовсю, дул тёплый ветерок, перешёптывались деревья. От этого шёпота становилось жутковато, и ребята нерешительно остановились на нижней ступеньке. Через двор неслышной деловитой тенью проскользнул Белок, зеленью блеснули его глаза — жутковатое очарование пропало.

Витька и Валька неспешно прошли к калитке. Росы на траве ещё не было, она казалась шелковистым тёплым ковром. Витька спросил, кладя руку на верхнюю перекладину:

— Как думаешь, днём он правду говорил?

— Наверное, да, — кивнул Валька. Витька повёл плечом, убил на руке комара:

— Но ведь так не бывает…

— Эх, Виктор, — вздохнул Валька, — откуда мы знаем, что бывает, что не бывает… Quivivraverra…[30]Rienafaire[31], опыт приходит со временем.

— Слушай, — понизил голос Витька, — а давай попробуем взять этот талисман.

— Взять?! — Валька нахмурился. Витька ткнул его в плечо:

— Да на время, не навсегда же. Посмотрим, как он действует. Если действует.

— В смысле — без разрешения?! — Валька замотал головой. — Да ни за что. И не уговаривай.

— Здрыснул? — ехидно поинтересовался Витька.

— Я на слабо ещё в первом классе перестал покупаться. Сам не возьму и тебе не дам.

— А если я один возьму? Потом, тайком… Вдруг со мной что случится, и ты виноват будешь…

— З-з-з-з-зараза… — беспомощно выругался Валька…

…Тяжело дыша, мальчишки сдвинули головы над вещицей, которую держал в руке Витька. Валька не миг показалось, что многолучевые колёса вращаются в разные стороны… но это был лишь обман зрения.

— Ну и что? — разочарованно спросил Витька. — Я так и не понял, о чём ты думаешь, например. И вообще…

— Погоди, может, надо его луной осветить? — неуверенно сказал Валька, потому что Михал Святославич про луну не упоминал ни словом — просто надо же было что-то сказать, предположить… Он коснулся пальцами талисмана, лежащего на ладони Витьки, повернул его, другой рукой поправляя саму Витькину ладонь…