Вам письмо от Ворчуна

Глава вторая

Калеб

В дверь магазина строительных материалов звонят, и я бросаю взгляд ко входу: ко мне направляется Арден, одетый в почтовую форму.

— Привет, Арден, — приветствую я и продолжаю сортировать болты. Несколько раньше в магазин зашли дети и решили, что будет весело поиздеваться над «Ворчуном». Они не знали, что я снял их на видео и сообщил их родителям, поэтому вместо веселого Рождества и подарков их будет ждать полный угля чулок.

И знаете, что? Я нисколько не расстроился.

— Слышал, ты схватил ребят с Салем-стрит.

О, новость уже разлетелась.

— Они разбросали мои болты, так что да, пришлось наказать озорников, — я достаю болт с плоской головкой среди округлых и кладу его в соответствующий контейнер.

— Как дерзко, — саркастически говорит Арден и бросает неподписанный золотой конверт на стол возле кассового аппарата.

Я перевожу взгляд на конверт, а потом снова на Ардена.

— Что это?

— Это, друг мой, письмо.

— Да, я догадался, но кто его написал?

Он дует на костяшки своих замерзших пальцев, трет их о плечо.

— А, всего лишь незнакомец, который случайно прочитал твое скомканное письмо.

— Какое еще скомканное… — мой голос стихает, я оборачиваюсь и заглядываю в мусорник. Пустой мусорник. — Куда, черт возьми, делось то письмо, которое я написал?

— Ну, знаешь, я подумал, что будет весело доставить его человеку, который, как мне известно, испытывает те же чувства, что и ты. Грустить лучше за компанию, и все такое.

— Боже, Арден, это же было личное письмо, — я хватаюсь за голову и разочарованно вздыхаю. — Его не должны были прочитать посторонние.

— Может, и так, но этому человеку оно показалось довольно интересным, — Арден постукивает по конверту. — Поблагодаришь меня позже.

Так же быстро, как зашел, он направляется в конец магазина, в рождественскую секцию.

Как… Как у тебя хватило наглости прочитать мой мусор?

И где именно в этом маленьком городке есть человек, который презирает Рождество так же, как я? Что ж, я вам подскажу: нигде.

Но я заинтригован.

Очень на меня не похоже.

Спишем это на то, что сегодня я пять раз слышал песню Перри Комо «Дома на праздники» по городским громкоговорителям на пути от своего дома до магазина строительных материалов. Как и в Порт-Сноу, в Брайт-Харборе рождественская музыка звучит на повторе. Даже сейчас, если я прислушаюсь, то услышу, как она играет на улице.

Да, «Бабушку переехал олень» — ужасно безумная песня, но как же оптимистично ее поют!

Как бы там ни было, но мой взгляд возвращается к письму. Поскольку мне надоело перебирать болтики, я беру его в руки и рассматриваю золотой конверт. Довольно празднично. Трудно представить, что человек, который так же презирает Рождество, как я, выбирает золотистый конверт или бумагу.

Давайте посмотрим, кто это может быть.

Я вскрываю конверт, вытаскиваю золотистую бумагу и начинаю читать.

Дорогой Ворчун, возможно, это тебя немного шокирует, ведь мы живем в городе, где Рождество никогда не спит, но я хочу признаться в том, что разделяю твое отношение к этому празднику.

Сейчас я скажу почему.

Гоголь-моголь. Не уверена, почему мы потребляем именно этот десерт, но то, что его навязывают нам, как воду, понять невозможно.

Дарение подарков. Разве это не просто хождение по кругу с деньгами? Особенно сейчас, во взрослом возрасте. Ты даришь подарочную карточку, получаешь подарочную карточку в ответ. Это же бессмысленно! Почему бы нам просто не оставить деньги себе и так покончить с этим?

Детский смех. Возможно, после этих слов я покажусь тебе чудовищем, но звук детского смеха на фоне рождественской музыки действительно вызывает у меня желание вытащить «снегометалку-2000», прототип, который есть только в моей голове, и забрасывать детей снежками, один за другим.

Омела. Единственные, кто любит ее вешать — это надоедливые тетушки, для которых самая важная вещь в мире — заставить двух людей неуклюже танцевать под давлением необходимости лизаться на людях.

И последнее, но не менее важное: вечеринки, на которые, как все надеются, ты придешь не один. А если ты этого не сделаешь, то возникнет страшный вопрос, почему ты один. Это не твое дело, Роберт, или Пэм, или… Джерри.

Черт, надо было снять камень с сердца. Спасибо, что выслушал.

С искренностью, Хо-Хо-Но

Откладываю письмо и поднимаю голову, чувствуя легкое подергивание в уголке губ.

Я… я улыбаюсь?

Нет, этого не может быть. Я не улыбаюсь, тем более в праздничный период, когда бессмысленные гирлянды носят вместо шарфов. И, ко всему, не во время, когда Нола может подстерегать меня за каждым углом.

Но это письмо пробивает мою холодную мертвую душу и побуждает сделать последнее, о чем я мог подумать, когда Арден вручил его мне… ответить.

Я достаю блокнот из-под кассы, вытаскиваю ручку, которую заложил за ухо. Когда чернила касаются бумаги, паркет позади меня прогибается под тяжелой походкой Ардена, который держит в руках надувного оленя и так широко улыбается, что, кажется, я вижу каждый зуб в его рту.

Я тыкаю ручкой на Ардена.

— Ни слова.

Он поднимает свободную руку.

— Ни звука. Подожду здесь, пока ты закончишь, чтобы я мог доставить адресату твое письмо.

— Меня бесит, что это приносит тебе столько радости.

— Радость? Да я в восторге от этого!

— Не сомневаюсь, — отвечаю я и сосредотачиваюсь на своем ответе.

— Доброе утро, Калеб, — говорит из-за прилавка пекарни Дениз. — Как дела?

— Хорошо, — отвечаю я, вглядываясь в суматоху кофейни «Никерс». Полная рождественских свитеров, которые невозможно сосчитать, веселых джинглов и запаха пряного яблочного сидра, кофейня заполнена в единственный день в неделю, когда у меня выходной в магазине строительных материалов.

А как иначе.

— Наверху есть свободные места? — спрашиваю я, надеясь, что там тише.

— Да, должны быть. Тебе как всегда?

— Конечно.

— Сейчас принесу.

— Спасибо, — я машу Дениз и с газетой в руке поднимаюсь по скрипучей крутой лестнице на второй этаж.

Из-за белых сводчатых потолков помещение кажется просторнее, чем есть на самом деле, а за столиками на двоих, расставленными повсюду, может уместиться больше людей небольшими группами. Я замечаю столик, но на стуле рядом с ним лежит сумка.

Типичное явление.

Люди думают, что могут претендовать на столик, если положат возле него личную вещь. Если бы не страх стать городским ворчуном, а мне надо вести бизнес, я бы сбросил сумку на пол и заявил, что столик мой, просто так, ради развлечения.

Но надо сохранить хорошую репутацию, поэтому сдерживаюсь от того, чтобы познакомить кожаную сумку со своим ботинком, и сажусь за столик рядом. Устраиваюсь поудобнее, разворачиваю газету и закрываюсь ею от людей в кафе.

Вот бы у меня были ушные затычки, которые бы заглушили еще и монотонную болтовню Бинга Кросби, он как раз рассказывает, о каком Рождестве мечтает.

— Я же говорила, что не брала из ящика никаких справочников, — слышу женский голос, его обладательница садится за соседний столик. Отлично, моя соседка пришла. Как раз вовремя, чтобы меня подразнить. — Зачем мне это? Ты действительно думаешь, что я такая мелочная?

Звучит довольно мелочно.

— Ну вот, я не такая, — отвечает голос чуть громче, и почему-то он кажется мне… знакомым. — Крис, хватит. Если бы я хотела поиздеваться над тобой, то бросила бы твои галстуки в унитаз перед уходом и не сказала бы тебе об этом, — женщина замолкает, и я клянусь… Клянусь, я знаю этот голос. — Ну, думаю, ты никогда не узнаешь, сделала ли я это, — я крепче сжимаю газету, потому что чувствую, что хочу выглянуть из-за нее. — Не знаю, поищи в интернете и перестань мне докучать. Не забывай, это ты меня бросил. Ты разорвал наши отношения, а не я.

И тут меня озарило.

Этот голос.

Это… вот дерьмо.

— Пока, Крис, — и я слышу, как женщина кладет телефон на стол, этот звук эхом отдается в нашем общем пространстве. — Простите. — Она обращается ко мне? Надеюсь, нет. — Не знаю, слышали ли вы что-то из-за своей газеты. Ненавижу людей, которые забывают о социальном этикете в маленьких помещениях. Я просто раздражалась после шестого телефонного звонка подряд, поэтому ответила, и, о боже, почему я говорю с человеком, который прячется за газетой? Очевидно, что вам не нужна компания. Так что я замолкаю.

Мои ладони потеют, нервы на пределе, и я просто с ума схожу, потому что рядом со мной сидит не кто иная, как Нола Бисли. Девушка, которая ушла… после того, как я разбил ей сердце. Та самая девушка, которая сказала, что никогда не заговорит со мной снова, даже через миллион лет.

И вот она здесь, разговаривает со мной.

Ну, разговаривает с моей газетой.

Итак, вопрос: что мне делать?

Или скорее: как мне убраться отсюда до того, как она поймет, кто я такой?

Прежде чем я увижу, какая она сейчас, потому что это меня уничтожит, нужно придумать план. Снова увидеть эти голубые глаза, эти губы бантиком, которые всегда кажутся идеально розовыми. Нет, я не могу. У меня и так плохое настроение. Встреча с ней только ухудшит его и напомнит мне о самой большой ошибке, которую я когда-либо совершил: сказал Ноле Бисли, что не хочу переезжать вместе в Нью-Йорк, а потом порвал с ней.

По крайней мере, у меня до сих пор есть мой надежный плащ-невидимка газета. Так что, возможно, если выскользну из-за стола под правильным углом, прикрываясь газетой, я смогу незаметно выйти из этой ситуации и продолжить свой…

— Держи, Калеб. Два яйца, бейгл с маслом, три полоски бекона с хрустящей корочкой и черный кофе. Скажи, если захочешь еще чего-нибудь, — и шаги официантки удаляются по скрипучей лестнице.

Мои пальцы сжимают газету, а сердце колотится, меня разоблачили.

Я должен был это предвидеть. Как будто газета действительно защитила бы от встречи лицом к лицу с моей бывшей девушкой. Это было бы слишком просто.

Нет, теперь я влип.

Не уверен, мне отложить газету, с улыбкой поздороваться с Нолой и приступить к еде, или скомкать газету, швырнуть ее в лицо девушке, чтобы отвлечь внимание, и быстро исчезнуть.

К сожалению, ни один из вариантов не кажется правильным. И кафе не лучшее место, чтобы исчезнуть. Такое впечатление, что все на этом верхнем этаже решили замереть и ради исключения замолчать. Я не слышу ничего, кроме стука собственного сердца.

Ни бурундуков, которые поют, когда хотят получить хула-хуп.

Ни тихого звона колокольчиков на ужасных свитерах.

Даже едва слышного шороха свежесрубленной елки, которую тащат по дороге, чтобы потом поставить в гостиной и украсить самодельными декорациями.

Нет, слышно только меня, пар моего кофе и отчетливый вздох, звучащий из-за соседнего стола.

Похоже, игра окончилась.

Я медленно опускаю газету, но не поворачиваю голову, беру вилку и соваю яичницу на тарелке. Возможно, если я не буду смотреть на Нолу, она меня не увидит.

— Калеб, — говорит Нола, ее голос сдавлен, немного смущен. Можно хоть минуту отдохнуть? — Я… Я не знала, что это ты.

— Откуда тебе знать? Ты не можешь видеть сквозь бумагу, разве что у тебя с годами развилась такая способность, — отвечаю я. Мой тон резок, но он направлен не на нее, а на мир, в котором я оказался в такой ситуации.

Нола отвечает не сразу, но я чувствую, как ее взгляд впивается в меня с такой силой, что я наконец поднимаю голову и чувствую, что выдыхаю с легких весь воздух.

Черт, она так красива. Красивее, чем я помню. Ее каштановые волосы теперь короткие, едва касаются плеч и уложены в милые озорные кудри. Глаза больше не обрамлены темной подводкой, а лишь подчеркнуты тушью. Ее лицо истончилось, так же, как и плечи, но эти губы… они те же, и ее проницательные глаза так пронзают мою душу взглядом, одно моргание за другим.

Мы сидим и просто смотрим друг на друга. Наверное, Нола замечает мои морщины, появившиеся с возрастом, или щетину, которая теперь у меня есть, потому что мне лень бриться каждое утро, или то, что щетины на моем подбородке слегка коснулась седина.

Я старшая версия парня, которого она когда-то любила. Парня, который разбил ее сердце и дал ей уйти.

Между нами зависает неудобное молчание, и тогда я наконец произношу:

— Что?

Потому что я, честно говоря, не знаю, что еще можно сказать.

Мне неловко.

Я не знаю, как с этим справиться.

И я уже начал этот разговор неправильно, ведя себя более враждебно, чем следует.

— Что? — отвечает она. — Ты хотел сказать именно это? Что?

Нет, на самом деле я хочу сказать, как ты красива.

Как мне не хватало взгляда твоих глаз.

Или твоего смеха.

— Не знаю, Нола, — я тяжело выдыхаю и хватаюсь за затылок. — Я не очень разбираюсь в том, что стоит говорить бывшей девушке, с которой не виделся много лет.

— Я тоже, но по крайней мере мне хватило воспитанности не вести себя как враг.

— В самом деле? Теперь ты ведешь себя довольно враждебно.

Чувак, какого черта ты делаешь? Прекрати играть с огнем.

Однако я в этом не виноват. Я не в своей стихии. Так что обратился к самозащите.

— Только потому, что ты первый начал, — дымится она.

Я глубоко вздыхаю.

— Я не собираюсь ссориться с тобой в кафе, где больше дюжины пар ушей только нас и слушает… Потому что потом людям будет что рассказать о том, что они услышали, когда пили кофе сегодня утром. Поэтому просто спокойно позавтракаем и не будем обращать внимания друг на друга.

Это уже лучше. Предложение перемирия. Довольно продуктивно.

— Пожалуй, это легко для тебя, ты имел много практики, — говорит она.

Ладно, наверное, пока никакого перемирия. И да, я заслужил замечание Нолы. Я игнорировал ее звонки множество раз после того, как мы разошлись, но только потому, что не хотел, чтобы она сюда возвращалась. Я не хотел, чтобы Нола отказывалась от своей мечты — учиться в этом городе.

Молчу, потому что мне нечего сказать, поэтому кладу яичницу на бейгл и только откусываю, как Нола наклоняется вперед, и я опять вижу ее лицо.

— И для протокола, — говорит она и хлопает ладонью по столу, — не знаю, что ты услышал во время телефонного разговора, но я не брала глуповатое пособие Криса, моего бывшего парня.

Пережевываю несколько раз кусок и, поскольку я, пожалуй, мировой рекордсмен по количеству глупых замечаний за короткое время, говорю:

— Но ты выбросила его галстуки в унитаз?

Видите пар, идущий у нее из ушей? Да, это сделал я.

Нола отклоняется на дюйм, ее глаза пылают яростью.

— Это останется между мной и его галстуками. Лучше не лезь в это.

— Я с самого начала этого не хотел.

Возможно, правильнее было бы ответить: «Я верю тебе. Ты не кажешься настолько мстительной, чтобы бросать галстуки в унитаз». Но я, золотой медалист в соревнованиях по идиотизму, так зачем останавливаться?

— О, как знакомо, — говорит она, когда ей приносят еду. Французский тост с фруктами. Классика Нолы: существуют вещи, которые никогда не меняются. — Ты с самого начала не хотел быть со мной.

Я не удивлен, что она бросает упреки о прошлом мне в лицо. Я плохо пережил наш разрыв, походил на молодого пеликана, который пытается облететь бурю и ужасно с этим справляется.

Хотя я чувствовал себя в этой ситуации так, словно мелкая рыбина, которая бьется на суше, меня внезапно озарило. Нола действительно расстроилась, и в этом виновата. Я должен отступить.

Отступить немедленно!

Отвожу взгляд от ее покрасневшего разъяренного лица, склоняю голову и сосредотачиваюсь на завтраке. Кусочек за кусочком.

Кусай… жуй… проглатывай.

Просто сосредоточься на этом процессе. Ешь. Ешь. Ешь. А тогда убирайся отсюда. Можно завернуть бекон в салфетку и взять с собой.

И все же, несмотря на блестящий момент моего прозрения, что-то до сих пор сверлит мой мозг.

Ты с самого начала не хотел быть со мной.

Это неправда. Полнейшая ерунда. Я ничего не хотел сильнее, чем провести оставшуюся часть жизни с этой женщиной. Но она мечтала уехать в Нью-Йорк, быть писательницей, и после окончания университета работать дизайнером интерьеров, и я был не тем мужчиной, в котором она тогда нуждалась для осуществления своих мечтаний.

Когда Нола говорит, что я не хотел быть с ней, она ошибается.

Как же она ошибается…

И я не могу просто сидеть и позволять ей в это верить.

— Если уж мы говорим об этом, то для протокола, — говорю я, на этот раз наклоняясь к ее столику, — я хотел быть с тобой.

— Ха! — фыркает Нола. — Сказал мужчина, который думал, что будет проще разбить мне сердце, чем вести себя как взрослый человек и все обсудить.

— Я пытался, — огрызаюсь я в ответ. Супер, вот и самоконтроль. — Но ты замкнулась в себе.

— Замкнулась, потому что ты сказал, что умрешь в этом городе. Ты никуда не хотел переезжать.

— Я так сказал, потому что очень боялся думать о том, что смогу жить где-нибудь, кроме Брайт-Гарбора.

— Так вот почему ты жил в Бостоне целый год? — спрашивает она.

*Вдыхаю глубже*

Каков поворот сюжета! Откуда, черт возьми, она об этом знает?

Бостон был… ну, это была моя жалкая попытка сделать что-то большее, чем просто перенять в наследство магазин строительных материалов моего отца. Я пытался проявить себя, стать настоящим столяром и научиться у лучших. И, конечно, я научился, но, когда дошло до дела, хоть я и пытался соответствовать мечтам Нолы стать мужчиной, в котором она нуждалась, все же хорошо понимал, что непригоден к жизни в большом городе. Мне суждено остаться здесь, в Брайт-Гарборе, помогать местным и заботиться о родителях, когда они состарятся.

— Откуда ты знаешь о Бостоне?

Она встает из-за стола и поднимает свою тарелку.

— В этом городе люди сплетничают даже с девушками, которые переехали в Нью-Йорк, или ты уже забыл об этом?

— Как я мог забыть о здешних сплетнях? Именно так я узнал, что ты уехала не попрощавшись.

— С какой стати я должна была прощаться после того, как ты разбил мне сердце?

— Потому что ты меня любила, — говорю я.

— Да, но это была ошибка, и мы оба это знаем, — она громко засовывает стул и, не говоря больше ни слова, направляется к лестнице.

Отличная работа, Батлер. Сделал свою первую встречу с Нолой после расставания незабываемой.

Ты болван.