Вам письмо от Ворчуна

Глава пятая

Нола

— Ты улыбаешься, — говорит бабушка Луиза, когда заходит на кухню.

— Что? Нет, не улыбаюсь, — отвечаю я и не понимаю, почему отрицаю это. На самом деле это ложь, я точно знаю, почему отрицаю, потому что не хочу рассказывать ей о причине моей улыбки. Бабушка будет задавать слишком много вопросов, но, между нами говоря, я не могу выбросить из мыслей образ Калеба, залитого краской.

Как краска брызнула ему в нос.

Как он поскользнулся и подлетел вверх.

И то, как он сжимал зубы, а лицо было покрыто белыми брызгами.

К счастью, я уверена, что от этого пострадала лишь его гордость, иначе так много не улыбалась бы.

— Я все видела, ты улыбалась, — бабушка ласково щиплет меня за щеку.

— Я не улыбаюсь. Помни: я рождественская брюзга, — подмигиваю ей и иду в гостиную, где скоро буду красить стены. Надеюсь, Арден сейчас принесет краску.

— В последнее время ты нечасто ворчала. Вчера вечером ты посмотрела со мной «Встреть меня в Сент-Луисе».

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашиваю я.

— Это же рождественский фильм.

— Это не рождественский фильм. Там есть Рождественская сцена, моя любимая часть фильма, но это не касается дела.

— Но ты его все равно посмотрела. Я начинаю подозревать, что эти письма, которые ты так стыдливо скрываешь, причина «не улыбки» на твоем лице.

Как-то вечером, когда бабушка заходила ко мне в гости, она застала меня за написанием письма и спросила, что я делаю. Логично, что она связала мою радость с письмами. Бабушка Луиза хоть и старая, но до сих пор очень сообразительная.

— Я не собираюсь отвечать на это предположение, — говорю, пока в дверь кто-то стучит. — О, прекрасно, вот и Арден с краской.

— А, это сигнал мне пойти подремать наверху в твоей кровати, — бабушка улыбается, зная, что в этот миг я позволю ей сделать все что угодно. — Боюсь, если останусь здесь, ты заставишь меня работать.

Очень точно.

Она поднимается в мою комнату, а я направляюсь в прихожую и открываю входную дверь.

— Привет, Ар… — и голос затихает, когда передо мной встает Калеб, уже не забрызганный краской, а только с душа, с ведром краски в руках. — О, ты не Арден.

— Нет, я не он. Приятно, что ты увидела разницу.

Беззаботная шутка? Он кажется странным с учетом двух последних разговоров после моего возвращения.

— Я думала, он привезет краску.

— У него были другие дела, потому приехал я.

— А, ну что ж, спасибо за краску. Сколько я должна?

— Не беспокойся об этом, — говорит он и кивает, указывая внутрь дома. — Позволь занести краску.

Он говорит не беспокоиться?

И предлагает занести краску в мой дом?

Что случилось с человеком, который все фыркал, ворчал, кричал, когда не мог найти свою открывалку?

— Не надо, я справлюсь, — говорю я и чувствую себя довольно неуверенно.

— Нет, я сам, — и проходит мимо меня прямо в гостиную.

Гм, что происходит?

Я закрываю дверь, возвращаюсь и вижу Калеба, который стоит на одном колене на полу, опираясь на другую ногу, и открывает банку с краской, а затем погружает в нее палочку, чтобы хорошо перемешать.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Помогаю тебе.

Да, теперь я вижу, что происходит что-то странное.

— Разве тебе не нужно быть в магазине стройматериалов?

— Джимми вышел на смену, когда я сказал, что у меня произошел несчастный случай с краской. Он присмотрит за магазином.

— Прекрасно, но мне действительно не нужна помощь.

— Я не спрашивал, нужна она тебе или нет, — Калеб поднимает с пола кисточку и валик. — Ты хочешь окрашивать стены или обводить края?

— И то, и другое, потому что я могу сделать это сама.

— Ладно, тогда я займусь краями, — отвечает он, совершенно не принимая во внимание мой ответ.

Я растерянно смотрю, как Калеб наливает краску в большую кюветку, а затем еще немного в маленький сосуд для себя. Он берет кисточку и идет к стене, начинает наносить краску, обводя край косяка.

— Калеб, серьезно, что ты делаешь?

— Твои братья вернутся на Рождество? — спрашивает он.

— Нет, Бэннер и Райот остаются в Чикаго на… погоди, почему я вообще на это отвечаю? — уперев руки в бока, я постукиваю ногой по полу. — Калеб, почему ты здесь?

— Разве это не очевидно? — спрашивает он, продолжая красить. — Стараюсь напомнить тебе, что я хороший парень, что люди порой ошибаются, и, хотя я знаю, что нашу страницу мы пролистали, однако не хочу, чтобы ты чувствовала себя некомфортно, живя здесь, — он оборачивается и смотрит мне в глаза. — Я не знаю причины, почему ты вернулась сюда, Нола, но знаю, что ты заслуживаешь счастья, и отказываюсь быть человеком, мешающим тебе быть счастливой. Понимаю, достаточно неловко опять оказаться вместе в одном городе, поэтому хочу сделать это пребывание менее неловким.

Гм, ну, это действительно кажется очень взрослым поступком.

То ли из-за радостной праздничной атмосферы вокруг, то ли из-за искреннего взгляда его глаз, но лед в моем сердце понемногу тает.

— А… что ж… спасибо.

— Пожалуйста, — усмехается Калеб. — А теперь бери валик. Я сам не буду красить.

— Ладно, подожди секунду, — говорю я и перевожу дыхание после приступа смеха. — Не может быть.

Калеб кивает и проводит кистью по плинтусу.

— Мне хотелось, чтобы этого никогда не случалось, но это правда. Когда в прошлом году я помогал устанавливать декорации для летней театральной программы, мои штаны зацепились за гвоздь. Я не заметил этого и вконец разорвал их, но так и остался стоять и светить нижним бельем.

Я наклоняюсь и взрываюсь искренним смехом.

— Боже мой, прямо при детях?

— К сожалению. Разгневанные родители прислали мне кучу писем. Очевидно, в этом году меня уже не просили помочь, и, если честно, летняя программа была не такой классной, как обычно, а все потому, что мои изделия из дерева не использовали во благо.

— Из страха, что ты покажешь всем свое дерево.

Он поднимает одну бровь, которая, конечно, еще больше меня смешит.

— Они увидели только белье и даже его не смогли рассмотреть, потому что мои слишком белые ноги, видимо, ослепили их.

— Скорее всего, — хихикаю я.

— Ладно, я своей историей поделился, а теперь ты расскажи мне, что самое унизительное случилось с тобой, пока ты была в Нью-Йорке.

— Дай подумать, с чего же начать? — спрашиваю я и набираю больше краски на валик. — Как-то я приняла пожилого господина за того, с кем должна была пойти на свидание вслепую, и проговорила с ним пол часа. А позже получила сообщение от своего настоящего потенциального кавалера, который писал, что он расстроен, потому что я его бросила. Старик чмокнул меня в губы и улыбнулся, когда я быстро удирала от него.

— О нет.

Я пожала плечами.

— Оказалось, что у них одинаковые имена. Меня подставил коллега, потому что не показал никаких фотографий. Еще был случай, когда мне поручили помочь маме моего парня на кухне в День благодарения. Семья была одержима бабушкиным чизкейком, и это был последний бабушкин День благодарения. Она имела достаточно энергии, чтобы в последний раз приготовить его. Меня попросили вытащить его из духовки, но я не знала, что он в форме для выпечки, поэтому попыталась вытащить его из нее, чтобы переложить на тарелку, сжала — и весь святой чизкейк разлетелся по духовому шкафу.

Калеб медленно кивает, широко открыв глаза.

— Не-е-е-т.

— Да, — киваю я. — В тот вечер парень порвал со мной. Я его не винила. Мне тоже не хотелось еще раз оказаться рядом с его семьей.

— Ого, похоже, это хуже, чем оказаться без штанов перед детьми.

— Только немного.

— Стоп, миссис Джинджерфилд дала тебе, и только тебе, рецепт своего знаменитого чатни?

Калеб кивает. Мы сидим посреди гостиной и отдыхаем от работы.

— Почему?

— Я сделал ей качели на крыльце. Она хотела заплатить мне, но я сказал, что не нуждаюсь в ее деньгах, а просто хочу убедиться, что ей будет комфортно наблюдать за окружающим миром с качелей. И она подарила мне коробку. Внутри коробки была еще одна коробка, — я смеюсь. — А в этой коробке был конверт.

— Только не говори, что она дала его в таком виде!

— Вот именно, — отвечает он. — А в конверте была ламинированная открытка, бережно завернутая в салфетку. И на той открытке был рецепт ее чатни.

— Не могу в это поверить. Она ни с кем не делилась этим рецептом. Что ты с ним сделал?

— Ну, я завернул его обратно в салфетку, положил в конверт…

— А потом обратно в коробку, и тогда в другую коробку, — продолжаю я.

— Именно так, тогда взял ту коробку и положил ее в еще большую коробку.

— Ты шутишь, — говорю я и с трудом пытаюсь сдержать смех.

— А тогда положил ее в депозитный ящик в банке, за который плачу десять долларов ежемесячно.

— Серьезно?

Он кивает.

— Однажды, когда придет время, я пойду в свой ящик, вытащу коробку, тогда другую, а потом последнюю, потом достану конверт, разверну салфетку, возьму открытку с рецептом и подарю ее той, которая станет моей женой. А когда она спросит, что это такое, я нежно похлопаю ее по плечу и скажу: «Пожалуйста, приготовь это для меня, потому что я понятия не имею, что такое чатни».

Мой смех звучит в пустых комнатах.

— Ты такой смешной.

— Дэвин и Дарнелл женаты? — я шокирована.

— Ага, — отвечает он. — И пятеро детей.

— Пятеро? — я вытаращила глаза. — Помню, Дэвин как огня избегала присмотра за детьми, потому что ненавидела их, а теперь у нее пятеро? С Дарнеллом? Ее заклятым врагом? — я качаю головой. — Сомневаюсь, что могу в это поверить.

— Остальным тоже было трудно понять, потому что перед тем, как они назвались парой, все видели, как оба бросались мукой друг в друга на рынке.

— О, помню, бабушка Луиза рассказывала мне об этом. Она сказала, что там было большое белое облако, которое все не хотело оседать. Мартин неделями ходил убирать этот рынок.

— Думаю, если сейчас зайти туда, то все еще увидишь немного муки в воздухе.

Я мазок за мазком крашу стену, мне нравится, как эта комната становится светлее.

— И теперь у них пятеро детей, невероятно. Ты был на свадьбе?

— Все были на свадьбе, ее невозможно было пропустить. Похоже, они хотели что-то доказать всем, кто не верил в их брак, поэтому провели церемонию прямо на лестнице мэрии, а позже через громкоговорители объявили об этом городу.

— Это, мне кажется, отвратительно.

— Нет, но отвратительным было то, что Дэвин и Дарнелл ехали в белой карете, запряженной лошадьми, и кричали так, что было слышно чуть ли не под все крыши, что они замужем, а за каретой тянулись пустые банки из-под пива. К счастью, они переехали ближе к Поттсмуту, так что мы здесь нечасто видим эту странную пару.

— Но мука до сих пор там, — я улыбаюсь Калебу, а он улыбается в ответ.

— Ага, мука запомнится навсегда.

— Можно тебя спросить? — говорю, когда заканчиваю красить последнюю стену.

— Конечно, — отвечает Калеб, стоя на лестнице надо мной и обводя край потолка.

— Зачем ты ездил в Бостон?

Он умолкает и смотрит на меня сверху.

— Итак, веселые истории закончились — сразу переходим к серьезным вещам?

Я пожимаю плечами.

— Можно и так сказать. Мне всегда было интересно, и думаю так: если мы снова будем жить в одном городе, то стоит быть откровенными друг с другом.

— Звучит разумно, — он спускается чуть ниже и садится на ступеньку. — Ну, после того как я разбил твое сердце и обращался с тобой, как с дерьмом…

— Рада, что ты так это воспринимаешь.

— Я всегда так это воспринимал, Нола, — говорит он, и его взгляд полон искренности. — Я знаю, как много боли причинил тебе, и жалею об этом больше всего в мире, — он смотрит вниз, на свои руки. — Но я был недостаточно взрослым для тебя. Это не оправдание, а факт. Ты имела свои мечты, а у меня… ну, у меня был магазин моего отца. Когда ты ушла, я подумал, что если докажу себе, что могу быть другим, лучше для тебя, тогда ты сможешь мне простить. Поэтому я поехал в Бостон, где год ходил на курсы деревообработки, и через год понял, что не создан для большого города. Я не был создан для взрослых отношений, если уж на то пошло. Мне не хватало зрелости. Но если после пребывания в Бостоне я и знал что-то наверняка, так это то, что мне суждено остаться в Брайт-Гарборе, и именно в этот момент я решил тебя отпустить. Я понимал, что мы направляемся в противоположных направлениях, и если попытаюсь следовать за тобой, то буду несчастным. А это несправедливо к тебе.

— Ох, — тихо произношу я, и меня озаряет. Я никогда не сознавала, что он так чувствует себя. — Ты мог бы сказать мне об этом раньше, Калеб.

— И рисковать, что ты останешься, когда было очевидно, что ты должна уехать и исследовать мир? — он покачал головой. — Я бы так не поступил. Ты заслуживала большего.

— Я заслуживала тебя, — говорю я, не успев остановиться.

Его глаза вспыхивают, и пока мы смотрим друг на друга, время будто замедляется вокруг нас, давая нам это единственное мгновение, чтобы поразмышлять о наших сожалениях, о том, что мы должны сказать, но не имели на то смелости или силы тогда, много лет назад, когда это было очень важно.

Я прокашливаюсь и делаю шаг назад.

— Ну, думаю, это осталось в прошлом.

— Ага, — говорит он. — Тогда почему ты вернулась сюда, Нола?

Прекрасный вопрос, и еще день назад я могла ответить на него по-другому. Но теперь, благодаря таинственным письмам и теплым воспоминаниям, мой ответ изменился:

— Сначала я хотела убежать от Криса, моего бывшего, но теперь, когда я здесь, с бабушкой Луизой, гуляю по городу, даже разговариваю с Арденом, то чувствую, что я там, где хочу быть. Дома.

Он встает с лестницы.

— Значит, ты задержишься здесь?

Я киваю и облизываю губы, напряжение между нами растет.

— Да. Я задержусь здесь. Размышляю о том, чтобы поселиться здесь. Хотя Нью-Йорк и был моей мечтой, я быстро поняла, что, по-видимому, не создана для жизни в большом городе. Я скучаю по этому городку, по людям в нем, по общине. Мне не хватало в Нью-Йорке такой искренней дружбы, как здесь. У меня ничего не осталось там, но многое осталось здесь.

— Знаешь, хорошо, что у нас был этот день.

— Да, хорошо, — отвечаю я, Калеб придвигается ближе.

В одно мгновение я вспомнила, какой была наша совместная жизнь, прежде чем я решила уехать в Нью-Йорк. Я была счастлива, жила в безопасности и комфорте. Конечно, переезд в Нью-Йорк стал жизненным опытом, но теперь в Брайт-Гарборе я чувствую себя так хорошо, будто все частицы пазла моей жизни сложились… Кроме одной.

Одной-единственной частицы, которая, похоже, делится пополам.

Хотя Калеб сейчас так близко, что я почти чувствую тепло его кожи, я не могу не думать о тех письмах и человеке, который их написал. Если бы это… если бы это был тот же мужчина.

Нежно касаясь рукой моего подбородка, Калеб поворачивает голову так, что мы встречаемся взглядами. Мой пульс ускоряется, его знакомый запах окутывает меня, как одеяло, тепло разливается по телу.

— Если бы все было иначе, если бы ты покинула меня при других обстоятельствах, я бы пригласил тебя на свидание, как только ты вернулась в город.

— Ты пригласил бы? — спрашиваю я, мое сердце так стучит, что я еле слышу голос Калеба.

— Пригласил бы, — а затем, проведя большим пальцем по моей щеке, он отстраняется и направляется к входной двери. — Спасибо за сегодняшний день, Нола. Я прекрасно провел время.

Он открывает дверь и наклоняется.

— Тебе письмо, — протягивает мне зеленый конверт.

Ого, идеальное время напомнить о выборе, который мне, возможно, придется сделать.

— О, спасибо, — говорю, подхожу к нему и беру письмо.

Калеб смотрит на мои губы, а затем переводит взгляд на мои глаза.

— Ты совсем не изменилась, Нола. Такая же красивая и веселая, как всегда, — он улыбается мне. — Увидимся в городе.

— Ага, увидимся, — я закрываю за ним дверь и прижимаю письмо к груди. Разворачиваюсь и сразу сталкиваюсь лицом к лицу с бабушкой Луизой.

— Ты до сих пор в него влюблена?

Я испуганно отшатываюсь от двери и вскрикиваю тоненьким голосом.

— Боже мой, бабушка. Ты меня испугала.

— Ну, если бы ты не таращилась на него, то могла бы услышать мои шаги и постукивание трости об пол.

— Я не пялилась, — отвечаю я, хотя и знаю, что краснею. Удивительно, как много всего может изменить один день. Еще утром я Калеба и видеть не хотела, не говоря уже о том, чтобы быть рядом с ним, но теперь… теперь мне хочется, чтобы он остался. Я хотела разговаривать с ним дольше. Я хотела… черт, я не знаю, чего хочу.

— Ладно, — бабушка Луиза хлопает меня по плечу. — Просто помни: иногда люди возвращаются в твою жизнь не просто так, — она подмигивает и направляется в кухню. — Я разогрею пирог на ужин. Будешь?

— Может, позже, — отзываюсь я, раскрываю конверт и вытаскиваю письмо.

Дорогая Хо-Хо-Но, больше всего я желаю встретиться с тобой.

Как насчет завтрашнего вечера, в восемь, в беседке на Мэйн-стрит?

Да, хоть это и сочельник, но я готов рискнуть поддаться его праздничному духу, если ты будешь там.

Писать ответ не обязательно. Я буду ждать тебя.

С искренностью, твой «уже не такой» Ворчун.