Вариант Юг

Новочеркасск. Январь 1918 года.

После того как мы с Мишкой записались в отряд к Чернецову, в гостеприимный дом Зуева решили больше не возвращаться. Благо, лошади наши были у здания Офицерского Собрания, оружие при нас, а вещей много не надо. Поэтому мы попрощались с Яковом, который уезжал домой, передали приветы родным и вместе с партизанами отправились в казарму Новочеркасского юнкерского училища, где временно они были расквартированы.

В тот памятный вечер девятого января, из восьми сотен присутствующих на сборе офицеров в отряд храброго и лихого есаула записалось полторы сотни. Сказать нечего, на порыве люди подписи ставили и, забегая вперед, скажу, что на следующий вечер, перед отбытием к месту ведения боевых действий, в расположение подразделения явилось только тридцать бойцов. Остальные растворились среди гражданского населения. Такие вот дела. Такой вот патриотизм. Такая вот офицерская честь. Парадокс, однако. В двух городах, Ростове и Новочеркасске, находится от восьми до двенадцати тысяч офицеров, а воюют сплошь и рядом мальчишки, вроде моего младшего брата Мишки. Да, что он. Позже случалось, что и двенадцатилетних ребятишек в строю некоторых партизанских отрядов наблюдал. Кто бы раньше что-то подобное рассказал, не поверил бы, а теперь время такое, что и небывалое бывает.

Поздним морозным вечером, обиходив своих лошадей и поставив их в конюшню, мы с младшим братом находились в общежитии отряда. Длинный и полутемный коридор с обшарпанными стенами и облупившейся шпаклевкой. С одной стороны ряды коек, а с другой свободное пространство. Взрослых людей почти нет, вокруг только молодняк. Везде раскиданы книги, винтовки, подсумки, одежда и сапоги, а проход загромождают ящики с патронами.

Шум и гам. Кто-то постоянно передвигается и о чем-то разговаривает. Смеются молодые голоса, а под керосиновыми лампами в углу несколько человек производят чистку винтовок.

«Вот это я вступил в партизаны, - мелькнула у меня тогда мысль. - И как все эти дети будут воевать? Помоги нам Боже!».

Впрочем, как показала жизнь и дальнейшие события, этим мальчишкам не хватало военной выучки и опыта, а в остальном они показали себя очень хорошо. В бою молодые партизаны не трусили, в трудную минуту не унывали и всегда были готовы идти за своим командиром в любое огневое пекло. А больше всего меня удивляло, что вся партизанская молодежь, юнкера, семинаристы, гимназисты и кадеты, как правило, толком и не понимали, ради чего рискует жизнями и за что воюют. Они плевать хотели политику, но чувствовали, что так правильно, что именно так должны поступить. Мальчишки делили мир просто и ясно. Это белое, и оно хорошее. А это красное, и оно плохое. Они видели слабость старших товарищей, братьев и отцов, которые не могли встать против той чумы, что волнами накатывала на нас. И они вставали вместо них, шли в первые ряды и умирали на вражеских штыках. Однако умирали эти мальчишки не зря, так как именно их жизни выкупили драгоценное для Белой Гвардии и казачества время. Другое дело, как этим временем воспользуются генералы, и будут ли их поступки соответствовать делам юных партизан. Вот в чем вопрос. Но это все будет потом. А пока подъесаул Черноморец и его чрезмерно горячий брат прибыли к месту дислокации партизанского отряда.

Дневальный по казарме, щуплого телосложения гимназист в куцей потрепанной форме, оставшейся от прежней жизни, указал нам две кровати в центре помещения и выдал по паре чистого постельного белья. Мы с Мишкой занимаем места. После чего он отправляется бродить по казарме и знакомиться с будущими сослуживцами, а я, закинув руки за голову, решил поспать. Было, задремал, да куда там, ведь не выспишься, когда вокруг столько молодежи.

Прислушался, рядом идет разговор и, конечно же, речь об очередном славном деле Чернецовского отряда. Один из бывалых партизан, старший офицер сотни поручик Василий Курочкин, круглолицый и невысокий, со склонностью к полноте, рассказывал о декабрьском налете на узловую станцию Дебальцево. А собравшиеся вокруг него подростки, человек семь-восемь, раскрыв рты, внимательнейшим образом его слушали.

- Мы тогда в авангарде шли, - говорил поручик, - и было нас меньше сотни. Почти весь отряд необстрелянные юнцы, а против нас больше трех тысяч штыков красного командира Петрова, которые с Украины на Дон наступали. Позади нас две сотни казаков 10-го Донского полка, сотня 58-го полка, около ста пятидесяти партизан из 1-й Донской дружины, артиллерийский взвод и пулеметная команда 17-го Донского полка. Вроде как сила, а идти вперед казаки не хотели. Говорили, что на Дону с большевиками повоюем. А вот на Украину не пойдем. Поэтому вся тяжесть дела по остановке отряда Петрова на нас легла. Перво-наперво отряд занял станцию Колпаково, и красных там не оказалось - все в Дебальцево кучковались. К этой станции была выдвинута конная разведка, а мы всем отрядом купили билеты на проходящий поезд, честь по чести, как в старые добрые времена, и направились навстречу врагу.

- Неужели так и поехали? - прерывая речь поручика, спросил кто-то из парней.

- Да, так и поехали. В самых обычных пассажирских вагонах и по билетам, - ответил Курочкин и продолжил: - На каждой станции высаживались, брали под караул аппаратный узел связи, снова садились в поезд и продолжали движение. Доехали до Дебальцевского семафора, разоружили часового и въехали на станцию. Представьте, ночь, на перроне останавливается поезд и из него командир выходит. На станции красногвардейцев как селедок в бочке, а он один. К нему навстречу выскакивает самый храбрый из солдат. Весь согнулся, на голове шапка барашковая рваная, а за спиной винтарь с примкнутым штыком стволом вниз висит. То еще зрелище.

Курочкин прервался и все тот же молодой голос поторопил его:

- И что дальше было, господин поручик?

- Дальше? Хм! Этот солдатик представился членом военно-революционного комитета и потребовал сдаться. Есаул на него посмотрел как на окопную вошь и спросил, солдат ли тот. Тот отвечает, что да, солдат. Тогда командир как гаркнет: «Руки по швам! Смирно, сволочь, когда с офицером разговариваешь!» Куда что делось, местный член ревкомитета вытянулся в струну, и был готов исполнить любой приказ. Мы думали, что теперь Чернецов отдаст приказ захватить станцию. Но он разглядел, что в здании вокзала готовятся к бою и потому только потребовал отправить наш состав дальше на Макеевку. После чего командир вернулся к нам, а поезд через пять минут тронулся дальше. Славно тогда красных напугали. До такой степени, что из отрядов Петрова две трети бойцов по домам разбежалось. Вроде бы и стреляли немного, а результаты получили хорошие. А все почему?

- Почему? – одновременно спросило несколько человек.

- Потому, что храбрость города берет. А лихость и внезапность наши основные козыри в этой войне. Мы - партизаны, и методы наши партизанские.

Сказав это, Курочкин отправился к бойцам, которые чистили оружие. Рядом с моей кроватью воцарилась относительная тишина, и я заснул. Таким был первый вечер в отряде Чернецова, а следующий день начался с того, что по казарме поплыл аромат еды. И как только я открыл глаза, рядом появился Мишка. В его руках был большой котелок с дымящейся кашей, две ложки и три ломтя серого хлеба. Спрашивать ничего не стал, вижу, что брат просто светится от счастья и службой пока доволен. Дай-то Бог, чтобы не разочаровался младший в своем выборе и пути, с которого свернуть, значит потерять честь и уважение к самому себе.

Котелок опустился на табуретку между койками. Мы перекусили, Мишка принес чай, и в этот момент в помещении появился Чернецов.

- Здорово ночевали! - громко произнес есаул.

- Слава Богу! - дружно, привычно и уверенно, на казацкий манер, ответил личный состав отряда.

- Господ офицеров, вчера записавшихся в отряд и оставшихся с нами, прошу пройти в мой кабинет, - сказал Чернецов и покинул казарму.

Оставив недопитый чай, вместе с пятью офицерами, двумя пехотинцами и тремя казаками, я проследовал за есаулом. Через минуту мы в кабинете командира отряда, бывшей бытовой комнате. Чернецов сидит за столом, а справа его ближайшие помощники, поручик Василий Курочкин и хорунжий Григорий Сидоренко. В углу возле небольшой печки возится седоусый дед с погонами старшего урядника. Мы шестеро стоим перед столом, вроде как на смотринах. Отрядные ветераны осматривают нас, а мы ждем, что же будет дальше.

- Итак, господа, - первым, как и ожидалось, разговор начал Чернецов, - давайте поговорим строго по делу. Вы вступили в отряд под моим командованием, и сейчас я спрошу вас в первый и последний раз. Вы готовы идти со мной до конца и выполнять все мои приказы?

- Да, - отвечаем мы вместе.

- Раз так, давайте знакомиться поближе. Времени у нас немного, а потому попрошу докладывать о себе кратко. Про меня вы все знаете, а я про вас, увы, пока ничего. Давайте начнем с вас, - есаул посмотрел на крепкого цыганистого хорунжего, который, как и я, был одет в кавказскую черкеску.

Тот, к кому он обратился, коротко кивнул, и сказал:

- Хорунжий Терского гвардейского дивизиона Афанасий Демушкин. Возвращался из госпиталя домой и застрял здесь. Готов крошить красных, где только прикажете, господин есаул.

Чернецов удовлетворенно моргнул веками и посмотрел на следующего казака. Этот так же с ответом не замедлил:

- Сотник Кириллов, 44-й Донской полк, бежал из Каменской, где сейчас большевики гуляют. Хочу вернуться домой и поквитаться с ними за то, что они творят.

Третьим представился я:

- Подъесаул Черноморец, 1-й Кавказский полк. В Новочеркасске по воле случая, но против красных драться готов.

Четвертым был рослый и чрезвычайно мускулистый человек в рваной казачьей гимнастерке без погон. Он шагнул немного вперед и пробасил:

- Хорунжий 6-й Донской гвардейской батареи Сафонов. Бежал из станицы Урюпинской. К бою готов.

- Это у вас в батарее некто Подтелков служил, который сейчас в Каменской казаков баламутит?

- Да, мы с ним вместе служили. Знал бы, что он такой сволочью окажется, сам бы его придушил.

Следующим представился молоденький и щуплый пехотинец, который напоминал выпавшего из гнезда птенчика:

- Прапорщик Завьялов, 30-й Херсонский пехотный полк, из иногородних станицы Хомутовской. В первом же бою на Рижском направлении был ранен и попал сюда. Что творилось на фронте, знаю не понаслышке, и насмотрелся всякого, а теперь хаос и кровь повсюду. Готов воевать против всего этого анархического сброда, который на Дон идет, не жалея ни себя, ни врагов.

Последним из нас шестерых был полный пятидесятилетний мужчина в потертом английском френче и круглом пенсне, которое постоянно сползало ему на нос:

- Полковник Золовин, последняя должность заместитель интенданта 2-го армейского корпуса, ушел в отставку по состоянию здоровья в начале 17-го года. Могу и готов служить почти на любой должности, а надо, так и рядовым стрелком в строй встану.

- Господин полковник, может быть, вам в Добровольческую армию перейти? Там вам найдут более достойное применение и более подходящую должность, чем у нас.

- Нет, решение принято. Вчера я поверил вашим словам, а сегодня отступать уже поздно.

- Ну, как знаете, - не стал спорить есаул и, раскинув на столе подробную карту Донского Войска со штемпелем Новочеркасского юнкерского училища в уголке, попросил нас подойти поближе. Мы собрались вокруг стола, и он сказал: - Господа офицеры, атаман Каледин поставил перед нами трудновыполнимую задачу, но я уверен, что мы справимся. Завтра отряд выдвигается на Александровск-Грушевский, Сулин и Горную. Там стоят казаки 2-го, 8-го и 43-го Донских полков. Бой вряд ли случится, казаки этих полков воевать не хотят, а сопротивление будет оказано дальше, в районе Черевково и Зверево. Главная проблема, это то, что у нас может не хватить сил. Под моим началом всего сто пятьдесят бойцов, а надежды на наше храброе офицерство не много. Сейчас есть четыре взвода, - есаул усмехнулся, - 1-й из вольноопределяющихся, 2-й из казаков и студентов, 3-й кадетский и 4-й непромокаемый, сборный из всех слоев добровольческого движения. На этом все, и в моем отряде более никого, по крайней мере, пока. А у противника уже сегодня больше двух тысяч штыков и сабель при пулеметах и орудиях гвардейской артиллерии.

- А добровольцы? - спросил полковник Золовин.

- Если привлечь добровольцев, бойня неизбежна. Против офицеров казаки встанут всей массой. Тогда даже малейшего шанса на успех не будет. Все что мы можем у них получить, юнкерскую батарею Миончинского или юнкеров Михайлово-Константиновской батареи. Возможно, что в наступлении примет участие одна из рот Офицерского батальона, но пока это только предварительная договоренность.

- А от нас что требуется, и почему вы нам все это рассказываете? - вопрос задал Сафонов.

- Все просто, господа офицеры. Сейчас вы пойдете в город, и будете делать то, что уже вторые сутки подряд делают все остальные офицеры моего отряда, то есть агитировать людей на вступление в партизанскую сотню Чернецова. Не знаю, получится у вас что-то или нет. Но если каждый из вас приведет хотя бы по паре бойцов, это будет просто замечательно. Я объяснил вам всю серьезность предстоящего нам дела, а вы думайте, как сделать так, чтобы наши шансы на победу, хоть на самую малость, но увеличились. Ходите по питейным заведениям, стучите в дома, навещайте знакомых и переманивайте бойцов из других отрядов. Люди не просто нужны, а необходимы. Выполняйте!

Вот так задача. Впервые передо мной подобная ставится. Что делать? Пойти по городу погулять, а потом сказать, что у меня ничего не вышло? Нет, приказ есть и необходимо постараться его исполнить. Задача, хоть и необычная, но простая и ясная - найти бойцов, а чтобы ее выполнить, надо двигаться.

Я вернулся в казарму и пока одевался, услышал знаменитую песню Чернецовского отряда, переделанную на мотив «Журавля». Собравшиеся в углу вчерашние семинаристы, стоя над разобранным ручным пулеметом системы «Кольта», пели куплет за куплетом, а такие же, как и они, подростки из новобранцев, подпевали. Текст был несколько нескладен, но интересен, а сама песня исполнялась так душевно, что просто заслушаешься.

- Наш полковник Чернецов, удалец из удальцов! - мелодично и слаженно выводили три сильных голоса.

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой... - подхватывал десяток новобранцев.

- От Ростова до Козлова, гремит слава Чернецова!

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой...

- А кто первые бойцы - Чернецовцы-молодцы!

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой...

- Чернецовский пулемет, Красну гвардию метет.

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой...

- Вечно с пьяной головой - это Лазарев лихой.

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой...

- Выпил бочку и не пьян, Чернецовский партизан!

- Журавель, мой журавель, журавушка молодой...

Хорошая песня, бодрая, я послушал, хмыкнул и направился на конюшню. Здесь заседлал своего жеребчика, выехал на улицу и направился к штабу Добровольческой армии. Вчера я узнал, что здесь формирует свой отряд кубанский сотник Греков, которого за раннюю седину прозвали Белым Дьяволом. Впрочем, не только за седину, но и за его жестокость к врагам, любым, что германцам, что красным, без разницы. Как говорится, сами мы не местные, а коль так, то первыми у кого надо искать помощи это земляки.

Где находился отряд, который создавался на основе кубанских казаков, возвращающихся домой с Великой Войны, я нашел не сразу, а только минут через двадцать, после того как подъехал к зданию бывшего лазарета. Адрес один - все верно. Вот только пристроек вокруг слишком много и в каждой какое-то подразделение ютится. Однако, кто ищет, тот всегда найдет и вскоре партизанский отряд Грекова был обнаружен.

Я ожидал, что здесь будет не менее полусотни бравых и прошедших войну казаков во главе с отважным и лихим сотником, но вновь меня постигло глубокое разочарование. Да, сотник присутствовал, и он, действительно, был как раз таким, каким его описывала молва. Седой и битый жизнью степной волчара, безжалостный воин, который сродни горским абрекам, и живет по своим собственным понятиям о чести и достоинстве. В общем, родственная душа, которая поймет меня с полуслова. В остальном же, полное расстройство, поскольку казаков было всего четверо. А весь остальной наличный состав представлял из себя шестьдесят семинаристов и пять сестер милосердия, несколько дней назад взятых из городской гимназии.

С Грековым мы общий язык нашли быстро, года у нас одни, оба с Кубани, имеем много общих знакомых, и взгляды на жизнь совпадают. Поэтому, обнюхавшись, мы сидели за столом один напротив другого и вели неспешный откровенный разговор.

- Костя, - говорил сотник, - ты предлагаешь присоединиться к отряду Чернецова, но я хочу быть сам по себе.

- Иногда надо поступиться толикой свободы, а Чернецов молодца и сам все прекрасно поймет. Ему нужна помощь, так давай, помоги ему, и это тебе зачтется. Ведь это возможно?

- В этой жизни все возможно. Однако формально я подчиняюсь штабу Добровольческой армии. И если мой отряд выйдет из-под контроля корниловцев, назад дороги не будет. Я не Чернецов, который со всеми общий язык найдет, и если добровольцы на меня зло затаят, это осложнит не только мою жизнь, но и на отряде скажется.

- Да и черт с ними, с добровольцами этими. У них своя война, а у нас своя. Пока мы с ними одно дело делаем. Но потом на этих землях должен остаться кто-то один. Сам знаешь, что двум львам в одной клетке не усидеть.

- Это понятно, но...

- Что «но»!? Ты им при любом раскладе не родной. Пока нужен, ты с ними. А позже, когда они в силу войдут, попомни мое слово, прижмут вольницу, а тебя со всех сторон крайним сделают. Надо на свою сторону становиться. На казацкую. И сделать это лучше всего прямо сейчас.

- Тут ты прав, Черноморец. На меня уже сейчас косятся, говорят, что я с красными чересчур жесток. Представляешь, недавно встретил меня один штабной полковник и говорит, что я зверь и своими делами порочу высокое офицерское звание. Так мало того, в мародерстве меня упрекал, а я не для себя трофеи прижимаю, а для своих бойцов.

- Вот и я про то же самое толкую.

- Нужны гарантии, что Чернецов не будет пытаться мой отряд под себя поднять.

- Моего слова достаточно?

Сотник подумал, смерил меня взглядом и решился:

- Достаточно.

- Я даю слово, что ты останешься независимым командиром.

- Тогда договорились. Сегодня вечером подъеду к вашим казармам, и все лично с Чернецовым обговорю. Если он твои слова подтвердит, то завтра мой отряд выступит вместе с вашим.

Так я выполнил первый приказ есаула Чернецова и привел в отряд дополнительных шесть десятков штыков, пять сабель и один пулемет. Теперь оставалось донести до есаула условия Грекова и обеспечить выполнение моего слова. Кажется, что это чепуха. Однако есть жесткий лидер, Греков. И есть харизматичный, то есть Чернецов. У каждого свой отряд, и помимо основной общей цели - борьбы с большевиками, каждый имеет дополнительные задачи, желает приподняться, прославиться и сделаться сильней. А значит, вполне возможно, что один командир будет смотреть на другого, словно он соперник. Здоровое соперничество это хорошо, главное - чтобы оно во вражду не переросло. Да и не самое это важное на данный момент. Пока надо сражение выиграть, большевиков отбить и Дон отстоять. И только потом уже над проблемами внутренних взаимоотношений командиров размышлять.