Ялта. Январь 1918 года.

Проклиная тот день, когда Андрющенко уговорил его остаться в Ялте, что есть мочи, Ловчин бежал по зимнему крымскому лесу. За шиворот бушлата сыпались хвойные иголки, дыхание его было прерывистым, а на ногах набились кровавые мозоли. Плевать! Андрей хотел жить и не обращал на это внимания. Главное - спуститься с хребта к морю и снова оказаться в Ялте, под прикрытием и защитой пулеметов и орудий корабельной артиллерии. Где-то позади, километрах в двух, в низине, слышались пулеметные очереди, одиночные выстрелы винтовок и взрывы гранат - это добивали его матросов. И на бегу Ловчин постоянно думал о том, что стоит вернуться и принять неравный бой с контриками. Но другая половина его души, подленькая и мерзкая, кричала, что Андрей не сможет помочь братишкам, и с одним пистолетом на поле боя толку от него немного. И если так сложилось, что ему удалось вырваться из ловушки, он обязан спастись и отомстить офицерам за гибель своих товарищей…

Начиналась эта история четыре дня назад, когда Севастопольский РВК, захвативший власть в большинстве населенных пунктов Крыма, объявил о единовременной контрибуции, которая налагалась на богачей Симферополя, Ялты, Евпатории и Феодосии. Деньги в революционную кассу местные «живоглоты-капиталисты» должны были внести в течение сорока восьми часов. И город Ялта, как наиболее богатый, был обязан выплатить двадцать миллионов рублей. Все правильно, так и должно быть - одобрили решение ревкома братишки, ибо верно сказал товарищ Ленин: «Чтобы уничтожить власть капитала, пролетариат не может обойтись без контрибуции. Это правильная мера переходного времени».

Андрей Ловчин, прибившиеся к нему лихие матросы с самых разных кораблей и верный своему вожаку Илья Петренко, к этому времени чувствовали себя в Ялте как дома. Они по именам и фамилиям знали всех местных богатеев, хорошо изучили город, часто навещали лучшие кабаки и несколько раз отдельно от братвы навещали так понравившихся им дамочек-близняшек на окраине города. Живи и радуйся. Все радости жизни для тебя и ты хозяин города. Поэтому, когда «Гаджибей» покинул Ялту и направился в Одессу, на помощь морякам Черноморского флота, не признавшим власть Центральной Рады, они остались с Андрющенко, которому помогали во всех его делах. Сбор контрибуции их тоже коснулся. Однако не все пошло гладко. Один из ялтинских богачей, судовладелец Антон Моисеевич Костиков, в назначенный срок деньги не сдал. А когда моряки вломились в его дом, выяснилось, что незадолго до их появления, взяв несколько чемоданов с драгоценностями, вместе с несколькими вооруженными ялтинскими красногвардейцами, он скрылся из города. Андрющенко по этому поводу рвал и метал, круто разобрался с начальниками патрулей и командирами красногвардейцев, а когда успокоился, обратился за помощью к Ловчину.

- Выручай, братуха, - временный комендант Ялты сходу взял быка за рога. - Надо догнать этого сраного буржуя Костикова. Своих матросов послать не могу, все в городе заняты или на Одессу ушли. А у тебя морячки вольные и могут идти куда угодно.

Почесав покалеченную руку, Ловчин, которому не хотелось гнаться за каким-то там судовладельцем, подумал и сказал:

- Вот и зачем нам этот Костиков? Деньги с других буржуев соберешь, до двадцати миллионов немного нужно.

- Это дело принципа. Сегодня один буржуй красногвардейцев подкупил и из города свалил, а завтра другие начнут думать, что такое возможно. Поэтому надо достать этого гада и предателей, чтобы другим неповадно было. - Андрющенко помялся и добавил: - Все, что у Костикова возьмете, ваше.

- Довод серьезный, - оскалился Ловчин, а затем принял роковое для себя и его братишек решение: - Согласен. Только проводник хороший нужен.

- Есть такой человек, паренек один, из наших. Еще до революции подпольщикам помогал, все тропинки вокруг Ялты как свои пять пальцев знает и следопыт хороший. Так что дело плевое. Костиков, наверняка, к перевалу двинулся, а хороших тропинок там немного. Тем более место, где буржуй в лес вошел, уже нашли.

- Ладно.

Матросы ударили по рукам. И через полтора часа, собрав почти своих людей и, взяв проводника, чернявого семнадцатилетнего юношу из местных жителей, который представился, как Анастас Георгидис, Ловчин начал погоню.

Георгидис встал на след беглецов сразу. Севастопольские матросы двигались ходко, с полудня до темноты успели преодолеть около пятнадцати километров и заночевали в лесу. На следующий день преследование продолжилось, моряки перевалили хребет, и надеялись быстро догнать Костикова. Но сделать этого не получилось. След буржуя и предателей петлял, приходилось идти по нему, и отряд снова вышел на хребет.

Братишки вновь остановились на ночевку. Вокруг было тихо. Они поужинали, погрелись у костров и послушали байки друг друга. Выставили караул и, закутавшись в толстые брезентовые полотнища, заснули. А под утро расщелину, в которой отдыхали революционные моряки, окружили недобитые золотопогонники. И на не ожидавших нападения черноморцев сверху посыпались ручные гранаты, а тех, кто пытался выбраться из ловушки по тропам, встречали пулеметные очереди и меткие пули винтовок.

Андрею повезло. Вечером он съел кусок несвежей подкопченной рыбы, и проснулся до рассвета. У него скрутило живот. Поэтому он покинул место ночлега и отошел метров на пятьдесят в сторону. И когда его братишек начали убивать, гонимый животным страхом, который он сам любил нагонять на «драконов», контриков и членов их семей, Ловчин ползком, словно змея, извиваясь между покрытых мхом древних камней, покинул поле боя и бросился бежать…

Тем временем выстрелы позади моряка стихли, и он застонал от обиды, горечи поражения и стыда. В этот момент Ловчин был противен сам себе и на мгновение, остановившись возле крупного старого граба, моряк ударил кулаком по стволу, и снова побежал. Однако увлеченный своими внутренними переживаниями, он не смотрел под ноги и оскользнулся на мокрой траве, не удержал равновесия, упал на спину. Ноги не чуяли под собой опоры и, цепляясь здоровой рукой за невысокий кустарник, Андрей полетел под откос. Ему казалось, что он падал целую вечность, но, конечно же, это было не так. Он упал с высоты пять метров и оказался в широком горном ручье.

На миг, зажмурив глаза, моряк ушел под воду. Но глубина была небольшая, метра полтора, и он тут же встал на ноги. Холодная вода быстро привела его в чувство, матрос стал соображать более рационально и эмоции утихли. После чего, осмотревшись, он увидел, что слева и справа из ручья зубьями вверх скалятся несколько острых валунов.

- Мне сегодня везет, - представив, что мог упасть на камни, прошептал сквозь зубы Ловчин и выкарабкался на берег.

Задерживаться на одном месте нельзя. Наверняка, его след скоро обнаружат, если золотопогонники уже этого не сделали, ведь он не лесовик и когда покидал место уничтожения своей ватаги, не думал, что следует уйти незаметно, не до того ему тогда было. Однако сразу продолжить свой бег к морю, он не мог, требовалось выжать одежду.

Андрей разделся догола, согнал с форменки, брюк и бушлата влагу, а затем осмотрел свой намокший безотказный «наган». После чего десять минут моряк посидел на корточках и, с отвращением, натянул на себя сырые вещи и ботинки. Пора идти и Ловчин, посетовав, что потерял бескозырку, встряхнулся и, вымазываясь в земле, выкарабкался с берега ручья в лес и оказался в глубоком длинном овраге.

Снова осмотревшись и не заметив рядом ничего подозрительного, Ловчин устремился на юг, туда, где было его спасение. И в это время впереди он услышал шум. Кто-то громко разговаривал, почти кричал. Грязная ладонь Андрея крепко сжала рукоять пистолета, и он задумался. Что делать? Назад нельзя, второй раз перебраться через ручей будет трудно и на противоположном берегу слишком крутой откос. Из оврага не подняться, опять же крутые склоны. На месте оставаться опасно, здесь он мишень. Значит, вперед? Да, иного выхода нет.

Решение было принято и матрос, осторожно ступая по редкой пожухлой траве, направился на выход из оврага. Он прошел метров сто пятьдесят, может быть, чуть больше. На выходе из низины затаился и раздвинул колкие разлапистые ветки кавказского можжевельника. Перед ним небольшая полянка и черноморец увидел как метрах в десяти от него, под большим буком, двое крепких мужчин в гражданских полупальто с винтовками в руках, азартно хекая, ногами и прикладами колошматят моряка. Братишка, которого контрики забивали насмерть, оказался Ильей Петренко, и позже, анализируя сложившуюся ситуацию, Ловчин сам себе признался, что кого другого, он, скорее всего, бросил бы на произвол судьбы. Но Илья был «своим», верным другом, который для Андрея значил столько же, сколько все остальные братишки вместе взятые. Поэтому над вопросом, помочь Петренко или нет, он не задумывался.

Сделав глубокий вдох, Ловчин перехватил за ствол пистолет, из которого сейчас, чтобы не привлечь внимания других врагов, стрелять нельзя, и проломился через можжевельник. Он бросился на людей в штатском, которые были беспечны, и не ожидали его появления, а затем рукояткой пистолета ударил ближнего противника в височную кость.

Хруст! Первый противник, покачиваясь, упал, и Андрей кинулся на второго. Однако его подвели мокрые отяжелевшие брюки, которые зацепились за еле заметно выглядывающий из серой земли корень. Заминка. И этим без промедления воспользовался контрик, который оказался ловкачом, и прикладом «мосинки», быстро и точно, снизу вверх, приложился в грудь матроса.

Андрей задохнулся, а тут новый удар, уже в голову. И хотя белогвардеец смазал, соприкосновение с прикладом произошло вскользь, Ловчин поплыл и опустился на колени.

- Ну, сука! - выдохнул контрик. - Хана тебе!

Приклад медленно поднялся над матросом. Вся жизнь пронеслась у сигнальщика с «Гаджибея» перед глазами, и он уже попрощался с белым светом. Однако враг забыл про Петренко, а тот, парень двужильный, оклемался, встал за его спиной, и кортиком, который раньше принадлежал капитану второго ранга Пышнову, ударил врага в бок.

Мужчина в полупальто захрипел и выронил винтовку из рук. Трехлинейка плашмя упала на спину Ловчина и, соскользнув с нее, черной палкой легла на корневище, за которое зацепились некогда роскошные клеши моряка. Илья в это время не останавливался. Он наносил один удар за другим. И даже когда белогвардеец, в предсмертной агонии суча ногами, рухнул поверх своего оружия, то и тогда, он пускал оскаленным ртом кровавые пузыри, матерился и продолжал кровянить офицерский кортик на всю длину клинка.

- Спокойно, братишка, - остановил его пришедший в себя Ловчин. - Хватит! Сдох, гад!

Мутным взором Петренко окинул взглядом своего командира и, с тоской в голосе, спросил:

- Что же ты нас бросил, Андрюха? Как же так? Ведь мы шли за тобой и верили тебе.

- Так получилось, Илья, - Ловчин поднялся. - Сам себя за гибель братвы виню. Зато тебя выручил.

- Да, это так, - согласился молодой матрос. - Но парней не вернешь.

- Прекрати! - прикрикнул на матроса Андрей и протянул ему руку. - Вставай! Пора валить отсюда, пока беляки не подтянулись.

Илья, с помощью Ловчина, встал, рукавом бушлата отер с лица кровь и спросил командира:

- Куда идти?

- Туда, - Андрей взмахнул рукой в сторону, где, по его мнению, находилось море, и сам задал Илье вопрос: - А ты, кстати, как спасся?

- Хрен его знает. Как стрельба началась, и гранаты стали рваться, шмалял в ответ и тебя звал. Где ты, непонятно, а братишки погибают. Ну, я и побежал со всех ног. Парни за мной. Всех повалили, а я без единой царапины ушел. Только недалеко. Тут эти двое нарисовались, сбили меня с ног, и давай молотить. Дальше ты появился.

- Ясно.

Черноморцы собрали оружие убитых беляков и, со всей возможной скоростью, перемежая бег и шаг, устремились к спасительному для морскому берегу. Они шли час, другой и третий, пересекали лощины и ручьи, оскальзывались на осыпях, и если останавливались, не дольше чем на пять минут. Ловчин и Петренко чуяли за собой погоню, понимали, что враги постараются их не упустить, и это придавало им сил. Они торопились и часам к четырем дня, по хорошей тропинке, на которую напоролись совершенно случайно, вышли к Гурзуфу.

На окраине этого приморского городка, на дороге вдоль моря, матросы увидели небольшой белый домик, над которым развевался такой родной для них красный флаг. Здесь находился пост балаклавских греков и спасение. Однако чтобы оказаться в безопасности, надо пройти триста-четыреста метров открытого пространства. Для молодых крепких мужчин, хоть и истомленных горными чащобами, это немного.

- Поднажмем, братка! - воскликнул уставший Андрей. - Последний рывок!

- Ага, - сплюнув на валун у тропы кровавый сгусток, просипел Илья.

- Побежали!

Собрав последние силы, моряки рванули с горы вниз. Под ногами осыпались мелкие камушки, а в ушах свистел ветер. Каждый шаг приближал их к заветному посту, на котором их уже заметили, и часовой, разглядевший бушлаты, сообразил, что матросы просто так бегать не станут, поэтому поднимал тревогу.

Все ближе красный флаг. Но из леса за Ловчиным и Петренко наблюдал жилистый сухопарый мужчина с явной офицерской выправкой в пропахшей дымом костров кавалерийской шинели и винтовкой в руках.

- Врете, падлы, не уйдете, - прошептал лесовик, после чего резко вскинул к плечу винтовку и нажал на спусковой крючок.

Сухой щелчок выстрела в лесу почти не слышен. Но результат его был виден. Илья Петренко, который следовал за Ловчиным, раскинув руки, жалобно вскрикнул и упал, а Андрей, услышав шум за спиной, резко остановился и вторая пуля из леса, предназначенная ему, просвистела над головой.

Матрос припал к земле, но больше выстрелов не было. На счастье Ловчина у стрелка перекосило затвор, и он, покинув огневую позицию, ушел вверх по горе, туда, где находились приотставшие во время погони офицеры из разгромленных в Ялте рот. Андрей этого не знал и, плюнув на то, что его могут подстрелить, схватил товарища, взвалил его на спину и поволок к грекам, которые заняли оборону в окопчиках вдоль дороги.

- Ты только не умирай, Илья, - шатаясь под тяжестью тела Петренко, шептал Андрей. - Ты должен жить. Крепись, братушка. Сейчас отправим тебя в лазарет, там пулю вытянут, рану заштопают, и будешь ты как новенький.

Потерявший сознание Петренко не слышал его, но Ловчину это было неважно, так как этими словами он поддерживал себя. И превозмогая усталость мышц и дрожь коленей, Андрей дотянул товарища до поста балаклавцев. Здесь он передал все еще живого Илью, у которого пулей было пробито легкое, грекам, и только тогда, обессиленный и опустошенный, скатился вдоль стены здания поста наземь.

Загрузка...