Варяги

ЭПИЛОГ

Просторные новоставленые хоромы воеводы новеградского Михолапа смотрят изукрашенными оконцами на Волхов-Мутную. Два года минуло, как хитрознатцы-плотники, посадив наверх крыши затейливо рубленного коня, подступили к воеводе с извечным. «Конь наверх — брагу на стол, хозяин. С хоромами тебя!» Два года. Не впусте стоят хоромы, каждый день толчётся в них народ — к воеводе кому дело не найдётся? — а Михолап всё ещё чует запах свежерубленой сосны. Рукодельцы для своего воеводы постарались на славу.

Каждый вечер, прежде чем отойти ко сну после многотрудного дня, оглянет Михолап тоскливо спальный покой, тяжело вздохнёт. Вспомнит старую, с низким потолком, потемневшую от времени, неухоженную избу, что разорили бодричи-варяги, вспомнит жену-старуху. И изба неказистой была, и старуха частенько бурчала, недовольная, а дышалось вольготней. Нет избы, нет старухи. В ту весну, когда обложил он Олега под Ладогой, померла старуха. На чужих руках, и дочери рядом не оказалось. Молвили люди: легко убралась, не мучилась. А и то — немало выстрадала в последние годы, пока он по лесам да селищам мотался, землю на варягов поднимал.

В новых хоромах дочь Домослава всем заправляет. Внук Олекса по горницам колобком катается. Ладный парнишка растёт, бойкий, не по возрасту смышлёный. Отрада Михолаповой старости. Хоть и знает внук, что дед — преславный воевода, а, разыгравшись, командует им. Дед подчиняется и, если допустит оплошку какую, без оправданий выслушивает упрёки внука:

— Ну что ж ты, дед? А ещё воевода!

Воевода. Второй человек в граде после посаженного старейшины. Почёту, уважения — никогда раньше такого не знавал. Люди каждое слово со вниманием ловят и исполнять не ленятся. На земле словенской мир и покой учинились. Варяги и прочие с Олегом на юг убежали, о них и вестей нету. Сгинули. Насовсем ли? Краем уха прослышал Михолап, что Олег среди полян сел, а прежде чем сесть, какое-то непотребство в их земле учинил.

Чтобы вызнать дело досконально, отправил по весне воевода в земли полян проведчика. Не вернулся ещё тот, не приспело время. До полян путь неблизкий...

Наверное, и вовсе не отправлял бы проведчика, кабы не внук. Заиграется с ним Михолап и нежданно-негаданно на память другой малец падёт — князь Игорь, сын Милославы. Хитростью выманил в последний день пребывания своего на словенской земле воевода Олег сына Рюрика в свою дружину. И мать не заподозрила неладного, а он, Михолап, спохватился слишком поздно. Дружину в погоню слать — старейшины вздыбились. Пересылками требовательными, угрозливыми с Олегом обмениваться — впусте время тратить: не для того ушкуйник князя с собой увёз, чтобы назад с почётом возвернуть.

Без кровинки в лице металась по граду Милослава. Простоволосая, постаревшая, в сбившейся одежде. Неистовым огнём горели её глаза, с губ срывались торопливые проклятия.

И вот теперь, глядя на внука Олексу, корил Михолап себя: по его вине где-то сгинул с воеводой Олегом князь Игорь. И пропажу княгини Милославы тож брал на свою совесть: не выполнил обещанного, не помог. Милослава же, пометавшись по граду три дня и не найдя заступников, никому боле слова не молвила. Позже прознали: велела челядинам снарядить лёгкую ладью и отправилась по тому водному пути, что издревле в греки ведёт. С тех пор о ней ни слуху ни духу. Мыслимое ли дело одной, без доброй дружины, отправляться в путь, который через столько земель пролегает. По берегам рек зверья дикого несчитанно, а хуже всякого зверья лихие люди: зверь-то от человека бежит, лихие люди — на него. Сама сгинула и душу Михолапа увела за собой. Лишился покоя старый воевода. Во сне Гостомысл к нему приходил и укоризненно седой головой покачивал: «Что ж ты, гридень, за любовь и ласку мою к тебе содеял?»

Сидит воевода в хоромах своих, ворошит душу прошлым, поглядывает через слюдяное оконце на Волхов. Бьёт волна в берег, ярится, пенится. Тучи небо заволокли, то дождиком брызнут, то сиверком дохнут. Осень подступает, не успеешь оглянуться, дождик снегом обернётся...

А проведчика всё нет и нет. Коли не успеет по живой воде возвернуться, значит, ждать его будущим летом. Кто ж из разумных рискнёт в зимнюю стужу в одиночестве по рекам да волокам судьбу пытать?

Вернулся Костина-дружинник, когда в воздухе белые мухи закружились, а воевода Михолап уже и надежду потерял до будущего лета увидеть его. По облику истый торговый гость: кафтан наглухо застегнут, тёмного цвета порты в поршни заправлены, подстрижена и аккуратно расчёсана борода, взгляд не гордый, но и не услужливый, собой невысок, но крепок, от ветров и морозов лицо задубело. Михолап поперву и не признал его — привык видеть в воинском доспехе.

— Ты, Костина?! — удивился проведчику. — Садись, поведай, что повидал-проведал... Эй, кто там? Медовухи! — крикнул в приотворенную дверь.

— Повидал много чего, — неторопливо начал проведчик. — Сперва о главном скажу. Пока что князя Олега нам опасаться нечего. Занят он собиранием полян....

— Собиранием?

— Не удивляйся, воевода. Смутил меня князь Олег. Не довелось с ним баять, но многие о нём по-доброму судят, хотя и разное говорят. Не только свою дружину в чести держит, но и полян не примучивает, князем себя разумным кажет...

— А Игорь, Игорь где?

— При князе живёт, — улыбнулся Костина. — Видел я его и говорил даже с ним маленько. Твёрдый вьюнош растёт...

— То добро, — облегчённо вздохнул Михолап. — А княгини Милославы не встречал ли?

— Весь Киев обошёл, воевода, многих пытал. Никто не видел и не слышал о княгине...

Помолчали. Отвечая своим сокровенным мыслям, Михолап негромко, с грустью сказал:

— Наверное, и вправду так пожелали боги...

Не поняв воеводы, Костина всё же согласился:

— Без воли богов такое свершиться не могло. Поляне признали Олега князем без великого шума и брани, отворили ему грады свои. И в дружину идут, служат ему...

— Как же могло случиться такое? — в недоумении поднял бровь Михолап. — У нас лютовал, а там...

Костина огладил бороду, развёл руками, голос потерял уверенность.

— Многажды думал я о том, воевода. Не знаю, прав, нет ли, но мнится: то, что случилось у нас, для Олега великим уроком обернулось. Понял он: одной своей дружиной никого не подчинить. На то согласие самой земли надобно. Вот и начал искать дружбы полян. Поляне же согласились — им князь сильный надобен, соседи у них немирные. К тому же и Аскольд души полян к варягам повернул...

— Ушёл от Рюрика ярл, в некоторых землях пытался сесть, но люди тамошние встречали его боем. Поляне же приняли у себя — им тогда степняки походом грозили. Варяги тех степняков помогли прогнать. Так меж полянами и ярлом варяжским любовь пошла. Тут и Олег поспел. С князем Полянским Диром да ярлом Аскольдом не по чести поступил, хитростью их извёл и сам в место княжеское сел...

— Попомни, Костина, плохо кончит воевода Олег, — задумчиво откликнулся на рассказ проведчика Михолап. — И опять же, не его мне жалко, а князя нашего Игоря. Чему обвыкнет, видя с малых лет кровь и междоусобицу?

— Игорь после Олега князем полян станет, а он ведь и наш князь, словенский...

— Одному князю в двух землях быть неможно...

— Но две земли под одним князем могут быть, — возразил Костина.

— Меж словенами и полянами земли кривичей, полочан, родимичей, северян, вятичей, древлян, — начал загибать пальцы Михолап. — Это ж получается, чтобы Игорю князем быть словенским и Полянским, надобно и эти земли подчинить, так, что ли?

— К тому идёт, воевода. Мы с тобой, может, и не доживём до этого, но Игорь-то молодой...

— Это уже не земля будет, ежели все племена под одним князем собрать, — не слушая проведчика, отдался своим мыслям Михолап. — Это уже что-то другое будет. О таком и Гостомысл не мечтал...

— Внуки шагают дальше дедов...