Вавилонская башня

Караул, куда меня занесло?

Наконец бешеное движение замедлилось. Женя Корнецкая отважилась слегка приоткрыть глаза (до той минуты плотно зажмуренные от ужаса) и увидела свет в конце туннеля. Правду сказать, темно в туннеле и так не было. Он тёк, мерцал и переливался всеми цветами радуги, но этот свет – мягкий, зеленоватый – явно означал нечто иное. И действительно, тошнотворное ощущение полёта в недрах мчащегося смерча начало сменяться плавным парением. Её как будто выталкивало на периферию воронки; кажется, вихрь намеревался «обронить» живую игрушку… Вот тут Жене испугаться бы заново, да как следует, но, видно, есть предел ощущению ужаса, который может испытывать человек. В какой-то момент бояться попросту устаёшь, всё сменяется равнодушием. Так что Женя просто зажмурилась, крепко стиснула зубы, «сгруппировалась», как когда-то учили на физкультуре, и…

…И в итоге не уловила момента расставания с радужной воронкой. Лица коснулось дуновение лёгкого ветерка – весьма мало общего с предзимней ленинградской, то бишь петербургской, погодкой, – и почти сразу Женя бултыхнулась в воду. Тоже имевшую весьма мало общего с лужами и болотцами, имеющими место в окрестностях аэропорта «Пулково», где неведомая напасть накрыла снижавшийся самолёт. Женя свалилась в тёплую, крепко солёную, абсолютно курортную морскую воду. Глаза немедленно раскрылись, она тотчас вынырнула и принялась отплёвываться, глотая йодистый воздух с такой жадностью, словно выскочила Бог знает с какой глубины. Кое-как отдышавшись, она стала оглядываться.

Ярко светило ласковое южное солнышко, стоявшее, как ей показалось, точно в зените. «Вот это да… нас что, террористы в Турцию завернули? И когда только успели?..» Всё действительно произошло в считаные секунды. Радужная вспышка за иллюминатором… ощущение бездумной в своей мощи океанской волны, подхватившей, чтобы сокрушить… разлетающиеся обломки… сумасшедшие, полные ужаса глаза стюардессы… и потом почти сразу вот это. Какие, к бесу, террористы?.. Тем не менее сколько-нибудь приличные объяснения не торопились приходить на ум. Объективная же реальность оставалась прежней. Мокрой. Бездонной. И, насколько можно было судить, – вполне бескрайней.

Посмотрев вниз, в прозрачную глубину под ногами, плавно переходившую в бирюзовую тьму, Женя сразу забыла о террористах и стала думать о том, водятся ли здесь акулы.

Между тем одежда намокла и стала ощутимо мешать. Женя решительно расстегнула молнию и избавилась от куртки-«косухи» (между прочим, доставшейся ей недёшево и не без труда, но что поделаешь), потом, извиваясь и уходя с головой в воду, стянула классно сидевшие, увы, сапожки, а за ними и джинсы вместе с колготками…

Итогом её усилий оказалось почти полное неглиже. Клетчатая рубашонка и красные трусики, представлявшие собой в районе попы одну узенькую полоску. Плыть сразу стало легче. «Знать бы ещё куда…»

Но не барахтаться же на одном месте, уподобляясь пресловутому цветочку, попавшему в прорубь. Женя поплыла в полном смысле слова куда глаза глядели, старательно гоня мысль о том, что, вполне возможно, удаляется от берега. На всякий случай она стала вспоминать, куда днём должен дуть бриз – вроде с моря на сушу? – и взяла курс по ветру. («А кто тебе сказал, что это именно бриз, может, это шальной ветерок точно посередине Атлантического океана?..»)

Скоро руки с ногами начали уставать, заломило шею, и, чтобы хоть как-то отдохнуть, Женя перевернулась на спину. Спокойно полежать, правда, не получилось. Ветерок катил какие-никакие, но волны, и они плескали прямо в лицо. Пришлось вернуться в исходное положение.

Между тем солнышко светило вовсю, оно весьма ощутимо жгло голову и плечи и совсем не казалось ласковым. «Дура, могло быть существенно хуже. Вот вынесло бы тебя куда-нибудь в район Антарктиды…» Утешение оказалось слабым. Женя заплакала. Она почувствовала себя бесконечно одинокой и несчастной, перед глазами поплыли красные круги, и затошнило так, что внутренности, казалось, вот сейчас вывернутся наружу. Женя поняла, что это солнечный удар, и потеряла сознание.

Она не услышала криков с проплывавшего мимо корабля, похожего на большую парусную лодку. Не увидела, как в согласии с этими криками вёсла замерли в уключинах, встав перпендикулярно к бортам, надставленным ивовыми плетёнками, и в воду полетела узкая верёвочная лестница…

Женя пришла в себя уже на палубе. Она лежала лицом вверх на подстилке из тростника, и какой-то мужчина – здоровенный бородатый мужик, кстати говоря, – сноровисто хлопал её ладонями по щекам. Женя с умилением посмотрела на него снизу вверх, даже не удивляясь, что мужик был одет в какую-то короткую ночную рубашку, и подавно не зная, что это был короткий хитон и что именовался он эксомидой. Женя была спасена, её вытащили из воды. Ну и кому какое дело, если все они тут одеты как клоуны?

– Клонарий, довольно, ты испортишь ей зубы.

Женя скосила глаза. Неподалёку в кресле сидел ещё один ряженый. И у него на широком кожаном поясе висел бронзовый меч.

Похоже, он был тут вроде начальника… Экзекуция немедленно прервалась, и Женя с запоздалым удивлением осознала, что говорили мужики не по-русски. Тем не менее она почему-то всё понимала, хотя в своё время толком не выучила даже английского. Пока она неизвестно зачем составляла в уме хрестоматийное «Ду ю спик…», начальник в кресле задумчиво проговорил:

– Заметь, друг мой Клонарий, какова порнодионка. Клянусь святою матерью Деметрой, она по крови – лакедемонянка, глянь, эта белоснежная кожа, рыжие волосы… Ну-ка, разоблачи её.

«Мама дорогая, это что, киносъёмки?..»

Она была до того ошарашена происходившим, что даже не воспротивилась, когда сильные пальцы проворно стянули с неё сначала рубашку, а потом и трусы.

– Обрати свой взор сюда, Вепрь-Агис, – сказал одетый в эпоксиду. – У неё на левой кисти обруч рабыни!

И Клонарий указал на металлический браслет от часов на Жениной руке.

Сидящий в кресле тем временем окинул взглядом знатока раскинувшееся на палубе белокожее тело, не поленившись, поднялся на ноги и, оценив состояние зубов, ощупью проверил упругость женской груди и ягодиц.

– Кто ты, файномерис-голобёдрая?

На Женю в упор уставились чёрные блестящие глаза, и у неё мелькнула мысль, что это всё же не киносъёмки, а нечто, имеющее прямое отношение к радужному вихрю и падению самолёта. Тем не менее на то, чтобы хорошенько обо всём поразмыслить, требовались силы, а их у Жени в данный момент не было. Начисто.

– Помогите… дайте пить, – прошептала она и вновь беспомощно обмякла.

– У рабыни не может быть таких длинных волос, – проговорил опоясанный мечом. И, вытащив клинок, единым духом обкорнал огненно-золотистый водопад, уже начавший подсыхать и распушаться на тёплых палубных досках…

Мерно скрипели вёсла, натужно ходившие в уключинах, было слышно, как они рассекали зеленовато-прозрачные волны, а если ритм нарушался, то раздавался громкий окрик одноглазого седобородого кормчего, и длинный бич из вымоченной в навозе шкуры тавра опускался на плечи виновного гребца, остальные наваливались дружней, и корабль знаменитых критских пиратов быстро скользил по глади Эгейского моря.

– Ну, вот так значительно лучше. – Вепрь-Агис выбросил густые рыжие пряди за борт в жертву владыке морей Посейдону и, рассмеявшись, сказал: – Настало время, Клонарий, проверить, насколько к ней милостива Афродита! Ну-ка, помоги мне.

Вдвоем они перетащили Женю в каморку под палубой и опустили на ложе. Клонарий разбавил в кратере густое чёрное вино водой и, отмерив туда немного жидкости из небольшого глиняного флакончика, промолвил:

– Это средство из финикийского храма Астарты. Оно способно разбудить Эроса даже в утопленнице.

И он поднес чашу к запёкшимся Жениным губам. Та, едва открывая глаза, жадно к ней припала. Подождав, пока девушка выпьет всё до капли, Вепрь-Агис налил себе в ладонь благоухающего миртового масла и принялся втирать его в покрытое крупинками соли женское тело. Скоро оно затрепетало, по белоснежной коже живота пробежала дрожь, потом раздался негромкий, протяжный стон. Не мука вызвала его – это была страсть! Да какая! Она грозила убить, если не будет немедленно удовлетворена! Что-то неудержимо властное, сковав волю, наполнило каждую клеточку Жениного тела чудовищной жаждой, она ощутила, как из непостижимых бездн подсознания вздымается, заставляя отступить разум, сверкающая волна плотских желаний. И, не в силах противостоять этой волне, она потянулась рукой к серебряной застёжке, которой был заколот на плече хитон чернобородого. Раскатисто хохотнув, Вепрь-Агис сказал:

– Ты прав, Клонарий, средство это действует лучше, чем кнут и верёвка…

Опытные пальцы прошлись по чувствительным местам её организма. Ответом был страстный женский крик, и время для Жени Корнецкой остановилось…

Когда действие афродизиака завершилось и девушка в окончательном изнеможении растянулась на подстилке, Вепрь-Агис ушёл обратно на палубу, а Клонарий бросил Жене кусок грубой ткани – одеяло? одежду? – и, не говоря ни слова, отвёл в трюм, где уже томилось с десяток пленниц. Скоро Женя услышала, как смолкли скрипучие вёсла, а корабль замедлил ход и остановился, чуть заметно покачиваясь. Чуть позже за бортом раздался плеск чужих весел и послышались громкие крики: «Элелеу, элелеу». Загрохотали деревянные мостки, перекидываемые с палубы на палубу, кто-то гулко прошёлся по прогибавшимся доскам… В трюм хлынул свет, снова появился Клонарий и приказал:

– Ну-ка, выходите живей.

Прикрывая глаза от ярких лучей нового утра, пленницы, все как на подбор молодые и статные, выстроились вдоль плетёных ивовых возвышений над бортами. Стоя среди них, Женя ничему уже не удивлялась, как-то отстранённо наблюдая за происходившим. Интересное дело: вчерашние эротические переживания не то чтобы примирили её со здешней реальностью, просто охота устраивать истерику под общим девизом «дайте телефон, я в милицию позвоню» испарилась начисто и более не возникала. Поживём – увидим! Что-то всё более уверенно подсказывало ей, что это не киносъёмки и не ролевая игра… Она лишь с лёгким замиранием сердца наблюдала, как сидевший на корме в кресле Вепрь-Агис оживленно беседовал с невысоким лысым бородачом, одетым в замызганный серый хитон. Очень скоро они договорились и двинулись по направлению к невольницам, а их хозяин махнул рукой и изрёк уже привычное:

– А ну, Клонарий, обнажи их.

Лохмотья тут же полетели на палубу. Лысый перекупщик тщательно осмотрел живой товар, оскалил полный гнилых зубов рот (да, тут потребовалась бы доза снадобья втрое больше вчерашней…) и важно произнёс:

– Клянусь трезубцем Посейдона, лучшей цены за этот сброд не даст никто. Плачу две мины за каждую.

Пираты принялись торговаться, но больше для виду. Через минуту по знаку лысого на палубе появились два здоровенных молодца, одетые в такие же засаленные хитоны, как и их предводитель. Отрывисто, просто предупреждая, щёлкнули бичи, раздались прощальные крики «хайре», и вскоре Женя Корнецкая уже плыла в тесном и вонючем трюме по глади Эгейского моря, мимо островов Киклады – к праматери городов, к лучезарным Афинам.

Темнота, дурные запахи и неизвестность, не говоря уже о неволе… Женя вымоталась до такой степени, что окружающее перестало её волновать. Она устроилась в уголке между рёбрами корабля и почти мгновенно уснула. Но нет бы провалиться в дарующую отдых черноту!.. Ей тут же начала сниться ненаучная фантастика наподобие той, в которую она угодила наяву. Для начала она увидела небоскрёбы. Небоскрёбы находятся в Америке, это Женя совершенно точно знала даже во сне. Как и то, что в Америке – и вообще за границей – она ни разу в жизни своей не бывала. Между тем такой сон вряд ли приснился бы после международного обозрения по телевизору. Яркость и достоверность картинки тянула на хорошую заграничную поездку, причём очень недавнюю. Во сне Женя даже заходила в какое-то здание, правда, не высотное, а довольно-таки плоское… Проникала в глубокие подземные этажи и попадала в обширный, интимно освещённый кабинет. Только за столом в инвалидном кресле сидел не седой головорез с метровыми плечами (которому, как она откуда-то знала, полагалось здесь находиться), а… древний старик. Её дедуля Ганс Людвиг. Какой, к бесу, Ганс Людвиг, когда Фрол Тимофеевич?.. – но вот сидел же, да притом что-то строго и торжественно говорил ей, даже не говорил, а вещал, воздевая прозрачный от ветхости палец. Произнесённые им слова тотчас обретали плоть в остроугольном готическом шрифте и выстраивались вдоль сумрачных стен, и Женя отчётливо понимала: они объясняли случившееся. Стоит прочитать их, и она всё поймёт. Более того, она, сроду не учившая немецкого, вполне способна была их понять. Сейчас она чуть-чуть поднатужится и…

Ещё чуть-чуть…