Вавилонская башня

Вперёд в прошлое

Всякие там буржуазные сауны господин Хомяков не жаловал. Конечно, это совсем не означало, что в воздвигнутом неподалёку от его дома банном комплексе сухая парная отсутствовала, – вот, пожалуйста, трехъярусная, обшитая, как и полагается, не дающими смоляного запаха осиновыми досками, – но предназначалась она в основном для гостей.

Сам же Семён Петрович любил, натянув по самые брови шерстяную шапку, плеснуть кваску на каменку и во всю длину раскинуться в клубах ароматного пара на высоком липовом полке. Тут его тело сперва нежно румянилось, потом багровело, принимая удары упругих берёзовых веток, заготовленных для него аж под Новгородом.

Выдержать такое под силу не каждому. Вон чекистский гость давно уже из «русской» выскочил и в окружении красавиц отмокал на левой половине бассейна, где голубовато-прозрачную воду пузырила и превращала в шампанское специальная гидромассажная установка наподобие джакузи.

Наконец и Семён Петрович, цветом кожи напоминавший долго варившегося рака, поднимая тучу брызг, с головой сиганул в бодрящую прохладу. Вынырнул на поверхность и с уханьем направился к плавучему столу, вокруг которого купальщики и располагались. После парной Папа предпочитал умеренно-холодное пиво «Фалкон» трёхлетней выдержки. Наполнив расплавленным золотом высокий бокал, депутат равнодушно окинул взглядом доступные прелести красавиц и, повернувшись к гостю-федералу, произнёс:

– На берег пойдём?

Тот вместо ответа осушил свой стакан до дна, поплыл к широкой мраморной лестнице, поднимавшейся из недр бассейна на сушу, и, ощущая под босыми ногами пушистый ворс ковролина, не спеша двинулся к шезлонгу.

С завистью проводив взглядом его поджарую фигуру («Надо же, сколько жрёт, а ни грамма лишнего…»), Хомяков кивнул прелестницам:

– Девочки, наверх, отдыхаем.

Выбрался по мраморным ступеням следом за гостем и расположился во втором шезлонге.

– Хорошо здесь у вас. – У федерала перед мысленным взором явно вращались рыбные деликатесы намечавшегося обеда, но пока он смешивал в пивной кружке грейпфрутовый сок с малиновым. Вот он отхлебнул результат и придвинул к себе вазочку с солёными фисташками.

Семён Петрович с гостем сидели в бане уже давно, пора было подкрепить силы.

– Надеюсь, вы патриот? – Хомяков надел шикарный махровый халат с надписью, вышитой по-английски поперёк всей спины: «Сёма – чемпион», и улыбнулся. – Сегодня у нас день национальной кухни.

– Ну и замечательно. – «Да мне лишь бы хлебушек беленький был, а икорка пускай будет и чёрная…» Федерал двинулся вслед за Семёном Петровичем в отделанную морёным дубом комнату отдыха, где завершали последние приготовления два одетых в белое халдея.

Действительно, обед был выдержан в национальном колорите, а именно: для начала – закуски: балык, осетрина свежепросоленная, белорыбица провесная, палтус, деликатесные, далеко не магазинные шпроты, сёмга, икра зернистая и паюсная, масло сливочное, редька, сыр…

Ну и так далее, разная там уха стерляжья с налимьими печёнками, разварные окуни по-астрахански с кореньями и ещё многое, многое варёное, жареное и копчёное, от чего не только гастрономически озабоченный гость мог захлебнуться слюной.

Пили прозрачную как слеза «Смирновскую» и выдержанный коньячок «Наполеон», однако по чуть-чуть, потому как сам Хомяков в вопросах алкоголя был умерен – берёг здоровье, а Чекист не желал портить спиртным рыбную благодать.

Наконец, когда «гонорар» был освоен и халдеи приволокли исходивший жаром огромный двухведёрный самовар, Хомяков выжидательно посмотрел на гостя и коротко поинтересовался:

– Так сколько же денег?

Взгляд Чекиста сразу сделался жёстким, а начал он издалека:

– Вот я, Семён Петрович, без пяти минут генерал, а как живу? Машина – «Жигули», квартира – двухкомнатная типовая «гованна»,[46] куда ни кинь – всюду клин, денег вечно не хватает. Нет ничего унизительнее бедности.

Он сделал паузу. Хомяков слегка нахмурился, не понимая, куда клонит друг-федерал. А монолог продолжался:

– Вот вы, Семен Петрович, прошлый раз заказали мне индикатор временных ям, а они каждый на особом счету, дело нешуточное, тайна государственная… – Чекист скорбно и сурово сдвинул брови. – С американцами вот поделились, а чтобы своим… В общем, поскольку голову я подставляю постоянно, об одном прошу: в дело возьмите, чтобы было за что рисковать, а карту я отдам просто так, в счёт своей доли.

«Каков нахал! – Папа ощутил нешуточное желание шваркнуть гостя лобастой башкой о самовар. Не шваркнул – в основном из соображений завидной физической формы, в которой пребывал гость, даром что из парной выкатился раньше хозяина. Зато вспомнились слова зэковской песни: „Я всю долю свою засылаю в общак, мне не надо ни много, ни мало…“

– Между людьми умными консенсус всегда найдётся, – негромко произнёс Хомяков.

Без пяти минут генерал посмотрел ему пристально в лицо, но, так и не поймав взгляда, кинул в рот горсть изюма, запил чайком и, как бы продолжая прерванную беседу, сказал:

– Чёртова дымка ведёт себя совершенно непонятно, создаётся впечатление, будто она выжидает, к чему-то готовится. На всей территории страны отдельно располагавшиеся временные ямы плотно сконцентрировались на небольших территориях и пришли в равновесное состояние, образовав своеобразные аномальные зоны. У нас в Питере это практически весь район от Московского до Кубинской. Население оттуда эвакуировано, а снаружи периметр заблокирован шатровым ограждением из колючей проволоки, к которому подключена импульсная система «Кактус»… Ну да вы её хорошо знаете… в общем, чтобы всё лезущее из временных туннелей оставалось внутри. Однако самое интересное, Семён Петрович, другое… – Чекист поперхнулся миндалём и потянулся к самоварному кранику. – Ходит у нас в начальниках отдела полковник один, борзой, из бывших спецназовцев. Так вот, он откопал где-то бабу-экстрасенса, которая не просто видит хрональные туннели, но и как-то различает, откуда они простираются, то есть в какой эпохе берут начало. На моей карте это всё отражено в лучшем виде. Масштабно и в цвете.

«А древний Рим есть?» – чуть не спросил Хомяков, но в последний миг некоторым чудом сдержался. В самом-то деле: может, и есть, но что толку, если туда, к цезарям, всё равно не пролезешь?.. Тем не менее без пяти минут генерал заметил, как блеснули у него глаза. Федерал налил себе чаю, закусил мятной пастилкой и молвил загадочно:

– Но даже и это не самое важное, главное впереди.

– Прямо анекдот про сравнение космоса с женскими ножками, – улыбнулся Хомяков. – Чем выше, тем интереснее. Хватит цену набивать, мы ведь уже запрессовали обо всём.

И, надкусив пряник, он принялся дуть на блюдечко.

А федерал вдруг прищурился и сообщил ему таинственным шёпотом:

– Знаете, почему у людей во временном туннеле крыша съезжает? Потому что там возникают полевые структуры, называемые «пожирателями разума».

«Так на хрена же мне брать тебя в долю и карту твою изучать, если ты не…»

– Ну и каково же против них средство? – Семён Петрович сделал совершенно правильный вывод, что средство существовало, и вот тут-то у него завибрировало всё нутро, он даже чуть привстал с лиловой бархатной подушечки, что помещалась на резной дубовой скамье. Услышав про перстень с двумя камнями, который приволок какой-то волосатый амбал с Арктиды, Семён Петрович сделался страшно серьёзен.

– И как насчёт прибрать его в надёжные руки?

– Не подступиться. – Федерал безнадёжно замотал лобастой башкой. – Его сфотографировать-то удалось еле-еле. Сейчас покажу… И карту тоже.

Сходив в предбанник, он вернулся с большим коричневым конвертом и продемонстрировал Хомякову несколько снимков. Тот аж засопел, его щёки надулись, отражая сосредоточенную работу ума. Впрочем, больше ничем он своего крайнего возбуждения не показал.

– Ладно, делу время, а потехе – сам знаешь… – проговорил он достаточно равнодушно. И, поднявшись, отправился надевать исподнее.

Федерал намёк понял с полуслова и тоже принялся собираться.

Едва Чекист отбыл, Хомякова точно подбросила могучая пружина. Рискуя простыть, он как был, распаренный и в одном банном халате, бегом пробежал двадцать метров, отделявшие банный комплекс от дома, и с ходу, изумляя охрану, ринулся в подвальное помещение. Там размещались гараж и котельная с дизельной электростанцией на случай локальной аварии. Набрав электронный код, Семён Петрович отворил массивную стальную дверь, быстро миновал холодильную камеру с припасами и очутился в огромном тёмном чулане, вдоль стен которого тянулись стеллажи с полками, прямо-таки ломившимися от съестного.

Привёл его сюда, однако, вовсе не голод.

Щёлкнув неприметным выключателем, Хомяков прошёл в самый дальний угол и, кряхтя, принялся сдвигать с места столитровую дубовую бочку, в которой лежала заквашенная по-псковски (с клюковкой, с брусникой, с морковью…) хрустящая на зубах белокочанная. Под круглым дном ёмкости обнаружился закрытый стальной крышкой лаз. Крышку фиксировал замок, изготовленный по спецзаказу. Отперев его двумя ключами, Семён Петрович спустился по лесенке вниз… и наконец-то оказался в своём особом хранилище.

Чего здесь только не было. В скупом свете лоснились воронёные двери чудовищных сейфов, вмонтированных в толщу бетона, надёжная броня укрывала от любых посягательств несчётные центнеры драгметаллов в изделиях и в виде лома. Контейнеры с радиоактивными элементами покоились в отдельной камере, надёжно экранированной свинцом, а хрупкие предметы искусства сохранялись в автоматическом боксе с постоянной температурой и влажностью.

Какие золотые кладовые Эрмитажа, какой алмазно-бриллиантовый государственный фонд?.. Какой, если уж на то пошло, пресловутый дедов чемодан, замурованный под подоконником во время ленинградской блокады?.. Эх, дед, видел бы ты достижения внука, со стыда бы сгорел вместе со своим жалким сокровищем. Здесь оно просто затерялось бы, как библиотека Вольтера – в необъятной Публичке!

Правду сказать, дедов чемодан всплывал в памяти Семёна Петровича всякий раз, когда он спускался сюда. Глупость, конечно. «В нём, сам увидишь, одно тяжёлое, другое лёгкое. Как тяжёлым распорядиться, думаю, сообразишь. Если не полный дурак, сразу всё не толкай, сбагривай по частям. А что касаемо лёгкого – не пори горячку, раскинь мозгами. Тяжёлое – тьфу, вся ценность в лёгком, надо только суметь взять его с умом …»[47]

Что касается «тяжёлого», тут дело было, можно сказать, ясное. Наверняка золотые коронки пополам с царскими червонцами, добытые либо при обысках, либо непосредственно во время блокады. Что представляла собой «лёгкая» и якобы более ценная часть, Семёну Петровичу узнать так и не довелось. Уплыл чемоданчик-то, уплыл прямо из-под носа. Произведя по этому самому носу весьма обидный щелчок.

Оттого, наверное, без конца и лез в голову и временами как бы даже заслонял содержимое чудовищных сейфов… Ну прямо как «заветный» десятицентовик диснеевского дядюшки Скруджа: тот, купавшийся в золоте, тем не менее бережно хранил под стеклянным колпаком самую первую заработанную когда-то монетку, ибо без неё у него сразу всё начинало идти прахом. Семён Петрович посмеивался над собой, но с идеей фикс ничего поделать не мог.

Она с ним, впрочем, тоже.

Он был человеком здравым и понимал: накопив такое богатство, давно можно было валить в любую точку планеты. И безбедно жить там до Мафусаиловых лет. Беда была в том, что требовалось свинтить не просто из этой страны, которой всё равно скоро не будет на картах. Нужно было уходить ИЗ ЭТОГО ВРЕМЕНИ.

Семён Петрович быстро включил стоявший здесь же компьютер и, сделав несколько движений мышью, убедился, что вождь пролетариата был прав: главное – это, без сомнения, учёт и контроль…

Отперев указанный компьютером сейф, он с минуту копался в огромной куче переливавшихся всеми цветами радуги украшений. Руки почему-то дрожали. Отыскав наконец нужное, Семён Петрович сравнил свою находку с перстнем на фотографии… и едва в голос не заорал от восторга, поняв, что попал точно «в цвет».