Вчерашний шпион

Глава 12

В тюрьме «Уормвуд Скрабс» я оказался отнюдь не в первый раз. В 1939 году, как раз перед началом войны, все заключенные были переведены отсюда в другие места, а в здании разместили Управление военной разведки.

Несмотря на то, что с тех пор стены помещений неоднократно перекрашивались, была заменена вся водопроводная и канализационная системы, угрюмый вид тюрьмы от этого практически не изменился. В воздухе по-прежнему висел застоявшийся запах мочи, а даже самый тихий звук, резонируя от бетонных перекрытий и железных решеток, разлетался здесь в разные стороны мощным эхом. По ночам я не раз вскакивал с койки лишь от того, что кто-то там на первом этаже здания прокашливался… И вместе с тем тут было жутко тихо; как если бы все здесь содержащиеся заключенные глубоко вдохнули, чтобы в едином порыве завыть во все горло, но так и замерли в ожидании чего-то.

— Э-э… нет никаких оснований, препятствующих тому, чтобы вы могли пользоваться туалетными принадлежностями… приличным мылом, лосьоном для бритья там… Пижамой и домашним халатом в том числе, — рассудительно, но немного занудно произнес он и обвел взглядом стены моей камеры с таким видом, как будто оказался здесь впервые.

— Прошу заметить, что вы защищаете в суде меня, а не какого-то сутенера из Ист-Энда! — спокойно ответил я. — Поэтому займитесь лучше своим делом, а насчет дезодорантов я позабочусь сам.

— Несомненно, несомненно, — поспешил поддержать мою мысль мой собеседник Майкл Монкрифф — так сам себя называл мой адвокат, хотя среди своей криминальной клиентуры он был больше известен под кличкой «Живоглот». Такие, как он, обычно выбираются наверх из самых беспросветных трущоб, где обитает беднота. Он был высок, широкоплеч и мускулист. На его оспенном лице виднелись следы от затянувшихся шрамов. Выражение его лица в сочетании с солидной седоватой шевелюрой само собой убеждало каждого в том, что перед ним довольно известный во всей стране адвокат. Впрочем, он и сам был такого мнения о самом себе.

Майкл Монкрифф с озабоченным видом запустил руку в кармашек жилета своего дорогого костюма и достал оттуда золотые часы на цепочке. Взгляд на стрелки был достаточно долгим, чтобы дать мне понять, что мои действия раздосадовали его, но в то же время и достаточно коротким, чтобы не раздосадовать меня самого. Ведь в противном случае он мог бы остаться без второй части гонорара, который я ему пообещал.

Он слегка улыбнулся, хотя было видно, что это удалось ему сделать не без труда.

— Я хотел переговорить с вами по поводу тех предварительных записей, которые я сделал к этому времени. В предыдущий мой визит вы сообщили мне целый ряд довольно интересных фактов по сути предъявленного обвинения, — произнес он.

Широко зевая, я кивнул ему головой в знак понимания того, о чем идет речь.

— Может статься так, что благодаря усилиям наших друзей ваше дело даже не дойдет до судебного разбирательства! — продолжил Майкл Монкрифф, недвусмысленно делая ударение на слове «наших».

— В самом деле?

— Э-э… Вполне возможно… но пока нет никаких твердых гарантий… Впрочем, впереди у нас еще очень и очень много работы… Теперь же мне необходимо повидаться кое с кем в гостинице «Линкольнс Инн». И это… м-м… требует некоторых расходов…

Он выдержал паузу, дождался моего кивка, стоящего мне очередных пятисот фунтов, и продолжил:

— Я полагаю, что вы не думаете, что…

— Нет, нет, — упредил я его вопрос, — не останавливайтесь перед расходами. Ведь вашим друзьям приходится хорошенько обрабатывать этих лицемеров от закона! Разве не так?

— Во-первых, не друзьям, а коллегам. А во-вторых, не обрабатывать, а работать, — многозначительно уточнил Майкл Монкрифф.

— Ну да, я собственно это и имел в виду… Только вы с ними сегодня еще немного поработаете, а завтра утром опять прибудете сюда ко мне и подробно расскажете, на чем вы сошлись. Идет? — Я встал из-за стола и подошел к прикроватной тумбочке, чтобы взять оттуда сигареты.

— Не знаю… Вполне возможно, что эта встреча займет у меня дня два-три. Дело все в том, что эти люди сверху…

— А я что, снизу, выходит?! — раздраженно ответил я, взяв его золотую зажигалку. Затем я прикурил и небрежно бросил ее на стол перед ним.

Не глядя в мою сторону, Майкл Монкрифф достал из бокового кармана красивый носовой платок и громко высморкался. Продолжая им утираться, он наконец с обидой в голосе сказал:

— Сидя здесь, вы сами себя растравливаете! По-вашему выходит, что я целыми днями ничем другим, кроме просиживания штанов, и не занимаюсь. Наверное, думаете, что сначала вытрясу из вас денежки, а потом умою руки?..

— Это ваше юридическое образование сделало вас таким легкоранимым или это прирожденные артистические способности?

— Я тружусь не покладая рук и помогаю тем, кто оказался в затруднительном положении… Никто из моих подопечных никогда не окажется за решеткой, если у него есть голова на плечах. Впрочем, вас это не касается… — Майкл Монкрифф придвинулся к столу поближе и стал выкладывать на него какие-то документы. — Итак, мне потребуется несколько дней, чтобы провести необходимую встречу. Вам же следует сохранять полное спокойствие и… и всецело доверять мне.

Стоя позади него, я наклонился вперед и заговорщически прошептал ему на ухо:

— А вам-то самому не приходилось вот так смиренно сидеть в этой вонючей норе и с верой в душе ждать чего-то там такого, пока один толстобрюхий козел будет преспокойно дожевывать хлеб… хлеб, который он урвал за еще не сделанное дело?

— Мне знакомо это состояние… — хотел возразить Монкрифф, но я не дал ему договорить.

— И заметьте, дорогой мой друг, что мне не стоит особого труда свернуть этому козлу рога… Тем более что терять мне нечего! Вам понятно, о чем я говорю? Мне абсолютно нечего терять, кроме его дружеского расположения!

— Ладно, оставим эту тему, — хмуро ответил Майкл Монкрифф. Было видно, что сказанные мною слова не оставили его равнодушным: когда он убирал свои листки обратно в портфель, пальцы его отчетливо дрожали. — Я обязательно попытаюсь встретиться с ними еще сегодня днем. Однако это вряд ли представляется возможным…

— Я верю в вас, Майкл, и знаю, что вы не станете разочаровывать меня, — произнес я, глядя ему в глаза.

— Я постараюсь не разочаровать, — с натянутой улыбкой пробормотал мой адвокат.

«Безмозглая скотина!» — выругался я про себя. Целых три юриста высочайшей квалификации из Королевской прокуратуры два дня напролет ломали себе головы над тем, как и какие ошибки запрятать в материалы по обвинению! И теперь, когда любому дураку с элементарным юридическим справочником потребовалось бы не более десяти минут, чтобы вытянуть меня отсюда, этому «бедному еврею» с двумя другими консультантами и десяти дней оказалось мало для того, чтобы вникнуть в суть документов!

— Э-э… мне, знаете ли, не нравится, как с вами здесь обращаются, — с серьезным видом вымолвил Майкл Монкрифф после некоторой паузы.

— Не понял? — переспросил я, озадаченный этим неожиданным переходом.

— Ну, я имею в виду то, что у вас нет доступа к различным кружкам по интересам, занятию спортом, просмотру телевидения, к самообразованию… Ко всему прочему вам отказано в посетителях. Это непорядок! Я уже заявил решительный протест по этому поводу.

— Они говорят, что я слишком непредсказуем в своих действиях.

— Не обращайте внимания, они всегда так говорят. А кстати, вы получаете положенную вам сорокапятиминутную прогулку? Вы имеете на нее полное право.

— Да нет… Я как-то припугнул одного надзирателя, ну и эту прогулку мне отменили, — безразличным тоном ответил я.

Майкл Монкрифф взглянул на меня и осуждающе покачал головой.

— Вы ведете себя так, как если бы вам здесь очень нравилось!

В ответ я лишь широко улыбнулся.

После того как он наконец ушел, я попытался успокоиться и взялся за чтение книги «Третий рейх изнутри». Но дело не шло. Я листал страницу за страницей, но никак не мог сосредоточиться на прочитанном. В конце концов я отбросил ее в сторону. Как находящемуся под следствием мне был предоставлен режим содержания, который существенно отличался от общего. Словом, жизнь была более или менее сносная. Хотя больше всего меня раздражал глазок на двери камеры. Не один раз на день мне приходилось слышать приближающиеся шаркающие шаги надзирателя и отвратительный скрежет небольшой задвижки на этом глазке. Секунду-другую его взгляд внимательно прощупывал меня, не занимаюсь ли я чем-нибудь запрещенным, а затем все эти звуки убывали в обратном порядке. Эта же процедура повторялась и тогда, когда ко мне приходили посетители, — скрежетала задвижка, звенела связка ключей, с жалобным писком распахивалась тяжелая дверь…

Едва я успокоился, как дверь камеры вновь взвизгнула и отворилась.

— Арестованный, встать! К вам посетитель! — прозвучала до одури надоевшая команда надзирателя.

Я молча поднялся со своего места. В открытую дверь вошел Шлегель с небольшим портфелем в руке. Не дождавшись команды, я вновь уселся на свое место. Войдя в камеру, Шлегель остановился около порога и оставался там, пока не убедился в том, что надзиратель уже отошел от двери.

— Что, по-прежнему лезем на стенку? Брось! Говорят, трудновато только первые десять лет… — игриво начал полковник.

Меня подмывало послать его к черту, но я сдержался и промолчал. Шлегель же по-хозяйски прошел мимо меня к стенному шкафчику, сгреб в сторону все мои туалетные принадлежности и бросил в дальний угол несколько пачек сигарет.

— Чтоб глаза им не мозолили, — не то мне, не то себе пояснил он. Прикрыв дверцу шкафчика, Шлегель не спеша покопался в карманах и достал свой портсигар из слоновой кости.

— Я не курю, — упредил я его предложение. Он понимающе кивнул головой и вновь убрал портсигар в карман.

— Нам стало известно, что Шемпион объявился в Лондоне, — весело улыбаясь, сообщил Шлегель. — Ну а у тебя что новенького?

— Ничего! — угрюмо буркнул я.

— Кстати, ты получил нашу передачу с чаем, маслом… и прочими делами? Доулиш сказал, что с этим и впредь не будет проблем. Единственно, мы считаем, что чрезмерная изысканность набора продуктов может вызвать кое у кого ненужные подозрения…

— Послушайте! Вы можете оставить меня в покое или нет? — оборвал я его на полуслове. — Что, не терпится просто немного поболтать?

Шлегель остановился напротив меня с ошарашенным видом. Еще больше вывел его из равновесия внезапный резкий удар проходящего мимо охранника связкой ключей о металлические перила. Он вздрогнул и нервно заморгал глазами.

— Идите сюда! — негромко подозвал я его. Шлегель подошел и послушно сел напротив меня, наклонившись немного вперед, чтобы лучше меня слышать. — Если еще хоть раз вы сами или ваши помощники сунетесь ко мне со своими дурацкими вопросами, указаниями, передачами… или же станете хлопотать за меня… да что там, бровью поведете только при упоминании моего имени — то я буду впредь расценивать это как намеренно враждебные мне действия! Я не только разнесу на кусочки весь ваш проклятый план, но и жестоко отомщу каждому из вас. Это вам понятно?

— Подожди…

— Нечего мне ждать! А теперь, полковник, быстренько запаковывайтесь в свой макинтош и проваливайте отсюда! И поживее, а то мне придется вытолкнуть вас через этот вот глазок. И еще… Ни под каким видом больше ко мне не приходите, пока я сам не выйду на контакт. Никакой самодеятельности! Иначе я очень… очень нервным бываю… Зарубите себе это на носу!

Шлегель молча поднялся и направился к двери. Он уже занес руку, чтобы постучать в нее и вызвать надзирателя, но остановился и спросил:

— Ты что-нибудь слышал, что сегодня произошло?

— Нет, а что такое?

— Двенадцать заключенных возвращались с завтрака из столовой и по пути решили навести шорох в административном блоке. Устроили там небольшую сидячую забастовку… Разогнали всех клерков, посрывали замки со стоек с досье на заключенных, выкинули печатную машинку в окно… В общем немного порезвились.

— Ну и?

— Ну через пару часов вся эта буча успокоилась. Им пригрозили, что отключат телевидение, запретят курить и еще что-то в этом роде. Они это, наверное, из-за ограниченных возможностей для самовыражения! Но ты, собственно, не беспокойся, нами хорошенько перекрыты все выходы и входы.

Его «новость» не произвела на меня никакого впечатления. Это разочаровало полковника еще больше. Шлегель недоуменно пожал плечами и постучал в дверь камеры. Через минуту она открылась, и он вышел, едва заметно кивнув головой мне на прощанье.

Лишь тогда, когда дверь захлопнулась, до меня дошло значение этого «незначительного» события. Зачем устраивать сидячую забастовку там, где хранятся досье, кроме как для того, чтобы порыться в них?! Очевидно, что кому-то очень хотелось заглянуть именно в мои документы…

После моего освобождения из-под стражи я никуда не двинулся, а остался болтаться в Лондоне.

Первые несколько ночей я провел на вокзале «Ватерлоо». Сначала я расположился в зале ожидания, но очень скоро передо мной вырос полицейский и потребовал показать билеты на поезд. Пришлось ретироваться и подыскать себе местечко на улице. Местные завсегдатаи использовали для этого обычные скамейки, заворачиваясь при этом от холода и сквозняка в старые газеты. Правда, надо было быть очень непритязательным или очень уставшим, чтобы хоть немного отдохнуть в таком положении.

На третий день моих скитаний я уже успел усвоить для себя кое-какие новые истины. Один старик по прозвищу «Епископ», который пришел сюда пешком из Манчестера, научил меня, как правильно подбирать поезда и вагоны, в которых потеплее. Сам же он предпочитал ночевать в самых грязных, так как в этом случае скорее наткнешься на уборщицу, чем на полицейского. Оказалось, что лучше всего заговаривать зубы стражам порядка разными россказнями о том, что ты якобы рассорился со своей женой и она выперла тебя из дома. По первому времени это срабатывало безотказно. Но позже, по мере того как моя рубашка становилась все грязнее и грязнее, а лицо зарастало неопрятной щетиной, история о горьких похождениях заблудшего мужа стала давать все чаще осечки.

Неутомимый на выдумки «Епископ» помог мне разместиться на ночь и в эту пятницу. В нашей компании оказалось сразу трое человек. Мы выбрались на платформу, на которой стоял готовый к отправлению поезд на Гилдфорд, и перебрались через него на соседний путь. Там стоял другой состав, который готовился к отправлению лишь на утро. «Епископ» открыл своим специальным ключом дверь купе для охраны состава, и мы все втиснулись в него. Старик примостился на узенькой скамеечке так, чтобы видеть в боковое зеркальце весь состав, а я с Фюллером вытянулся в струнку на противоположной. При этом моего напарника надежно подпирал сзади какой-то здоровенный тюк. Этот Фюллер был лет тридцати, с хмурой, угловатой физиономией. На нем было замызганное кожаное пальто и красно-белая шерстяная шапочка. Этот выпускник Суссекского университета по специальности «социология» прирабатывал носильщиком на этом вокзале и не упускал случая прикарманить фотоаппарат или транзистор у зазевавшихся пассажиров. «Благоприобретенные» вещи тут же шли на продажу на Гат-стрит-маркет, всего в ста метрах от здания вокзала, в то время как ротозеи безуспешно пытались разыскать одного «очень начитанного носильщика» и растерянно силились вспомнить, оформили ли они страховку на пропавшие вещи или нет.

— Это все из-за моего хребта… — пояснил «Епископ», — стоит хоть немного поспать на полу и мне уже не разогнуться…

— Только не надо таких интимных подробностей! — недовольно буркнул Фюллер. — О твоем подорванном здоровье мы уже вдоволь наслышаны!

— Хм… Когда-нибудь, парень, и ты окажешься таким вот одиноким, старым и больным, — с обидой в голосе произнес старик.

— Да ладно! Тебе просто нужно немного позаниматься гимнастикой. Встряхнуть кости, что ли… Между прочим, мне понадобится твоя помощь. Говорят, что завтрашний поезд, прибывающий к отплытию теплохода, обещает быть прибыльным для нас.

— Помочь-то можно… Только стоит ли искать шишек себе на голову? — как бы размышляя сам с собой, произнес «Епископ». Затем он поудобнее устроился на своей скамеечке и принялся что-то искать в своей шляпе. Эта старая фетровая шляпа служила ему вместо сумки; он хранил здесь деньги, окурки, нитки, спички и прочие необходимые вещи. В конце концов ему удалось найти то, что он искал — коробок спичек. После этого руки старика не спеша пробежались по всем карманам пальто и извлекли оттуда небольшую жестяную коробочку. От долгого употребления она полностью облезла и теперь сияла, как солидный серебряный портсигар. «Епископ» достал из нее машинку для изготовления сигарет и философски воскликнул:

— Кому нужна эта твоя гимнастика? Для тех, кто хочет дотянуть до ста лет, что ли? Тогда скажи мне, кому это быстрее удастся, железнодорожникам в промасленных робах или же тем коровам с пуделями, которых эти ребята возят?

— Доверяю тебе самому разбираться в своих собственных сентенциях, — безразлично бросил Фюллер, но по всему было видно, что вопрос старика застал его врасплох.

«Епископ» довольно улыбнулся. Мне он чем-то очень напоминал Санта-Клауса, только изрядно потертого… Его борода пожелтела от никотина, а зубы скорее походили на старый покосившийся забор. Удивительно, но от него не несло тем характерным застоявшимся запахом, столь свойственным всем бродягам. И это было его несомненным достоинством…

— Кто будет? — спросил старик, скручивая из белой бумаги аккуратные трубочки и наполняя их хрустящим табаком.

— Спасибо, — кивнул я «Епископу» за протянутую сигарету. Едва мы успели сделать по одной затяжке, как до наших ушей долетело мерное похрапывание — Фюллер уже спал непробудным сном.

Понимающе кивнув в его сторону, «Епископ» показал мне свою сигарету и с гордостью сказал:

— Это моя первая за весь сегодняшний день!

— А это — моя первая почти за целую неделю! — слегка улыбаясь, ответил я.

— М-да-а… Бросать с этим делом надо, сын мой! Бывало, моя мать говаривала: «Курить — деньги в дым переводить!» И она была совершенно права… — глубокомысленно произнес старик и глубоко затянулся. При этом огонек сигареты ярко вспыхнул, выхватив из сумрака его артритные суставы и подернутые слезой глаза.

— Отличная мысль! А твоя мамаша свой хлеб, случаем, не на фондовой бирже зарабатывала? — спросил я «Епископа», пытаясь переменить тему нашего разговора.

— Ты, сын мой, в тюрьме сидел, не так ли? — вопросом на вопрос ответил старик.

— Да… А до этого работал на нефтепромысле в Северном море. Впрочем, я ведь тебе уже об этом рассказывал.

— Да-да, рассказывал. Только вот что я тебе скажу, понапрасну ты влип в это дерьмо, парень! — «Епископ» осторожно затушил свою сигарету и убрал оставшийся окурок во внутренний карман пальто. — Теперь тебе не нужно допускать никаких нарушений закона, никаких!

— Слушаюсь, ваше преосвященство!

— Нужно освобождаться от этого дерьма…

— Ага! Только моли бога, чтобы оно от меня не прилипло к тебе! — огрызнулся я. Его наставительный тон уже начинал действовать мне на нервы.

— Хм-м… Я ведь гожусь тебе в отцы, — попытался он было меня приструнить, но я оборвал его на полуслове, выпалив:

— Беда только, что не в очень почтенные! — Я демонстративно перевернулся на другой бок и закрыл глаза.

Наступила тишина. Но ненадолго. Через некоторое время до моего слуха опять донеслось его глухое бормотанье:

— Гляди-ка, «фараоны» снова взялись нас выкуривать! Как и неделю назад… — Я приподнял голову и посмотрел в его сторону. Старик наполовину высунулся из окна и что-то там высматривал.

Эти его слова прозвучали для нас как боевая тревога, и мы бросились врассыпную еще до того, как полиция добралась до ближайших к нам вагонов. Я вприпрыжку проскочил мимо небольшой группы полусонных станционных рабочих, стоявших на перроне, и припустился наутек вдоль отводного железнодорожного пути.

— Сюда! Сюда давай! — вдруг послышалась приглушенная команда.

В этой спешке я никак не мог уловить, кто меня зовет, «Епископ» или Фюллер. Я машинально остановился и бросил взгляд в ту сторону, откуда неслись эти слова. Тот, кого я увидел, был вовсе не один из привокзальных завсегдатаев, а человек из нашего департамента по имени Пирс. Еще больше ошарашило меня то, что за его спиной я заметил другое знакомое лицо. Это был Шлегель! Они оба забились в телефонную будку и призывно махали мне оттуда руками. Я рванул в их сторону и, подлетев к раскрытой двери, что было сил смазал Шлегелю в челюсть. Полковник пошатнулся и грохнулся затылком в телефонный аппарат. От неожиданности лицо Пирса вытянулось, и, прежде чем он успел сделать хоть какое-либо движение, я врезал ему под дых. Охнув, он переломился пополам. Моя позиция была очень удобная, и я не упустил случая добавить ему с левой. Влипнув в угол телефонной будки, они не могли противостоять моим ударам, в то время как для моих кулаков пространства было вполне достаточно. Я размахнулся покруче в очередной раз и врезал Шлегелю по носу.

— Все! Все! Все! — завопил он, прикрывая разбитое лицо руками. В этом его жесте звучала и мольба о пощаде, и страстное желание укрыться от очередной оплеухи.

Пирс почти сполз на пол и барахтался там, не в силах подняться на ноги.

— Что, забыли о том, что я говорил тогда, в тюрьме? — рявкнул я и снова сделал крутой замах. Закрываясь одной рукой, Шлегель прямо-таки втиснулся в узкое пространство между стенкой будки и телефонным аппаратом. Но на этот раз ему повезло, — мой кулак так и завис в воздухе.

Шлегель оживленно заморгал глазами, поглядывая то на меня, то на мой кулак. Да, я изменился… Я изменился не только внешне, но и внутренне. Воистину бытие определяет сознание! Пинки полицейских, которыми тебя поднимают среди ночи, мелкая шпана, которая готова снять с тебя последнее пальто или прирезать за грош… Можно ли выжить в этом мире без насилия?! Жизнь такова, что либо она у твоих ног, либо наоборот — ты у ее! И тот вид, с которым Шлегель сейчас смотрел на меня, сам за себя говорил, насколько глубоко я проникся этой идеей.

— Ты получил наш паспорт… ну и все остальное? — с трудом переводя дыхание, проговорил Шлегель. — Тебе же нужно выбираться во Францию…

— Нет! Вы определенно без мозгов! Ну разве не понятно, что Шемпион был среди нас и не хуже другого знает обо всех наших штуках! Ему будет достаточно одного взгляда на ваш швейцарский паспорт, чтобы понять, что это самая настоящая липа. Я не задумываясь бросил его в печь вместе с другой вашей макулатурой. Между прочим, предлагаемый способ финансирования операции был разработан им самим еще в 1941 году!

Шлегель хотел было выпрямиться, но ударом в грудь я вновь загнал его на прежнее место. Съехать на пол ему не позволяло лишь то обстоятельство, что там по-прежнему барахтался Пирс, а полковник крепко упирался в него коленями.

— Шемпион должен сам попытаться выйти на меня. В противном случае он ни за что не клюнет! Этого не произойдет тем более, если вы, идиоты, будете торопить события. — Неожиданный приступ усталости вдруг сковал все мое тело. Я был готов растянуться и заснуть прямо здесь, на мостовой. Крепко зажмурившись, я с усилием обеими руками потер лицо и встряхнул свои мозги так, что в ушах зазвенело. Это слегка взбодрило меня, и я продолжил: — Если он не клюнет, то это будет конец для меня… Так что, девочки, простите за излишнюю эмоциональность. Мне еще танцевать и танцевать… и не хотелось, чтобы кто-то держал меня за юбку…

— О’кей! Ты, конечно, прав, — пробубнил Шлегель, прижимая рассеченную губу носовым платком.

— Да, всем вам очень и очень нужно в это верить… потому что в следующий раз я уже не стану щелкать по носу… Тебе, Шлегель, не терпится передать мне верительные грамоты нашего департамента для Шемпиона? Что ж, прекрасно! Только учти, что в следующий раз я просто убью тебя! Я убью каждого, кого ты мне подошлешь… Это на тот случай, чтобы у Шемпиона даже не зародилось сомнения…

— Слушай, ты не имеешь права говорить со мной в таком тоне! — с обидой и злостью проворчал Шлегель. Кровь из разбитого носа, видимо, заливала его глотку, и от этого он постоянно подкашливал. Я достал, я чувствовал, что наконец достал его! Наклонившись вперед, я левой рукой потрепал его за щеку на манер того, как это делают с расшалившимися малышами. Шлегель воспринял это вполне дружелюбно; его глаза настороженно следили за моим правым кулаком, готовым в любую секунду снова влепить его в стенку.

— Деньги давай! Живо! — скомандовал я, не давая ему расслабиться.

Шлегель поспешно залез в боковой карман и протянул мне три смятые пятифунтовые банкноты. Выхватив их, я резко отпрянул назад, нарушив тем самым и без того неустойчивую конструкцию из их тел. Не обращая внимания на характерный грохот и восклицания в телефонной будке, я почти бегом бросился в сторону Йорк-роуд.

На ночном небе сияла полная луна.

— Привет, сын мой, — захлебываясь от усталости, пробормотал «Епископ», когда я его нагнал уже в самом низу автомобильного пандуса, ведущего к зданию вокзала. По спине его колотила сумка с нехитрыми пожитками. — Я видел, ты опять кого-то тряханул.

— О! — махнул я ему смятым комком из банкнот. — Теперь у нас будет по койке в ночлежке и по порции омлета с сосисками!

— Не стоило тебе этого делать, — угрюмо ответил старик, глядя не на деньги, а на следы крови на обшлаге моего рукава.

— Но ведь мы вместе и нам…

— Ладно! Давай к поезду на Портсмут, это на восьмой платформе, — деловито предложил старик.

Я улыбнулся.

— Поближе к голове состава и в вагоне для некурящих? Идет!

На следующий день я собирался в очередной раз устраиваться на работу. Она числилась у меня в списке под номером восемнадцать. Речь шла о небольшом частном банке, который располагался недалеко от Феттер Лейн. Было известно, что он занимается самыми разными финансовыми «операциями», начиная от незаконных сделок и кончая откровенным мошенничеством. Все возможные варианты по трудоустройству я подбирал с особой тщательностью. Ведь разве может человек моей квалификации, которого столь несправедливо выперли на улицу, браться за работу для зеленых новичков?!

Там, куда мне уже приходилось обращаться, могли без особого труда удвоить ту величину зарплаты, на которой я настаивал, но дело обычно заканчивалось бокалом сухого шерри, нудным разговором о нынешнем экономическом спаде и… неизменным отказом. Впрочем, так оно и должно было быть, поскольку примерно за неделю до моего появления в каждую из имеющихся в моем списке компаний прибывал офицер спецслужбы с соответствующего содержания указанием. Иными словами, все шло как и должно было идти.

— Молись богу, сын мой, чтобы у тебя завтра все прошло как надо, — посоветовал мне «Епископ» еще вечером в пятницу. Тогда мы сидели в местном кабачке и потягивали пиво из одной кружки. Смысл этих слов я истолковал для себя не иначе как, что до конца недели мне вряд ли улыбнется подходящий случай устроиться на работу.

— Молись не молись, что толку-то! — безразлично отозвался я и, откинувшись на спинку стула, уставился в телевизор, висевший над стойкой бара. Показывали какую-то комедию, но звук был настолько приглушен, что с моего места ничего не было слышно.

— Завтра мы отправляемся на побережье, — нехотя произнес Фюллер, делая очередной глоток из кружки.

— А чего? — с таким же безразличным видом спросил я его.

— Да вот «Епископ» завязался на эту Национальную ассоциацию содействия…

— Я же просил тебя не говорить об этом! — недовольно оборвал его старик. С нахмуренным видом он пошарил у себя в шляпе и достал оттуда небольшой окурок.

— Чего ты, старый, разбубнился!.. А то можно подумать, что он сам об этом ничего не знает! — Фюллер развернулся ко мне и продолжил: — Есть у нас один знакомый клерк из выплатного пункта. Он тебя вносит в список, выдает тебе пособие по безработице, а чуть позже ты ему возвращаешь половину. И все дела! Только он не может делать этого чаще чем один раз в месяц: контролеры накрыть могут. Здорово придумано, как считаешь? — Затем Фюллер достал из кармана спичечный коробок и дал одну спичку старику, чтобы тот раскурил свой окурок.

— Мы называем себя солдатами Армии призраков, — пояснил «Епископ». Он довольно улыбнулся и отхлебнул приличную порцию пива, как если бы это был тост за предстоящее дело.

— Наверное, мы могли бы и его туда приписать. Дед, ты как думаешь? — предложил Фюллер, обращаясь к «Епископу».

— Попробовать-то можно, — без особого энтузиазма ответил старик.

— А как же вы доберетесь до побережья? Ведь билеты немалых денег стоят, — удивленно спросил я.

— Мы взяли билеты у одного знакомого из билетной кассы. Точно так же и ты бы мог… А деньги вернешь ему потом, — упорно настаивал на своей идее Фюллер.

— Но ведь это совсем не так просто… — хотел я возразить.

— Не хочешь — не надо! Тебя никто не тянет, — буркнул старик. — Ты ведь собирался устраиваться на работу или нет?

— Да нет… Я, собственно, не против, — поспешил я ответить.

Наступила томительная минута молчания. Чтобы как-то разрядить обстановку, я предложил:

— Может, возьмем еще пива?

— Я бы не отказался! — живо подхватил Фюллер.

— Ладно, давай, сын мой, — произнес «Епископ», и в этом я услышал его окончательное согласие на мое участие в их предприятии.

Было хмурое субботнее утро. Пассажирский поезд на Саутгемптон был едва ли заполнен наполовину. Мы все опаздывали, и Фюллеру пришлось провести нас напрямую через какие-то темные закоулки. Протиснувшись между вереницей багажных тележек и фургоном, в которых возят продукты для кафе, мы наконец выбрались на перрон и уже на ходу вскочили в отходящий состав. Поезд еще только начинал выруливать по подъездным путям от здания вокзала, а я уже был уверен, что моя встреча с Шемпионом должна вот-вот произойти. Такие штучки были в его вкусе.

— Давай туда, вперед! — «Епископ» кивком головы показал на дверь, ведущую в следующий вагон. Я двинулся первым. В проходе стояли двое пассажиров в темных плащах и увлеченно рассматривали сквозь стекло задний дворик Ламбета.[2] На меня они не обратили никакого внимания. Я добрался до свободного купе, в котором находился всего один человек, и тяжело опустился на сиденье. Я едва успел отдышаться, как «Файнэншл таймс», скрывающая моего попутчика, упала, и я увидел перед собой улыбающегося Шемпиона.

— Что, удивлен? — победно спросил он.

— Не так чтобы очень…

— Ну конечно, конечно, не очень! И все же я очень рад возможности поговорить с тобой. Тем более что есть о чем, — напористо продолжил он, не спуская с меня глаз.

Я не спеша достал из кармана сигарету «Епископа», вставил ее в рот и стал обшаривать карманы брюк в поисках спичек.

— Пришлось побывать в небольшой переделке?

Я молча кивнул.

Шемпион, не говоря ни слова, решительно протянул руку и выдернул мою сигарету изо рта.

— Что за блажь! — с брезгливым видом буркнул он. Раздавив сигарету в кулаке, он ожесточенно бросил ее остатки на пол купе. Затем Шемпион вытащил носовой платок и стал тщательно протирать руки. — Спать на вокзале! Нет ничего более идиотского! Просто не перестаю удивляться тебе… Похоже, ты просто не можешь, чтобы не растратиться там, не пострелять сям, не выкинуть еще что-нибудь в другом месте! Спать на вокзале с каким-то отребьем — ну не верх ли это дурости?! — едва сдерживаясь, выпалил Шемпион. На какое-то время он замолчал, уставившись в окно, за которым пробегали фабричные трубы и здания Вейбриджа и группки людей, прогуливающихся по улицам.

— За последнее время ты, Стив, что-то заметно поистратил свою хваленую сдержанность, — спокойно ответил я, в то время пока он продолжал молча смотреть в окно. — У меня, конечно, есть в заначке фунт-другой-третий, но… для встречи тебя с фанфарами и почетным караулом не набралось бы… — Шемпион бросил на меня короткий и злой взгляд. Я же улыбнулся ему и добавил: — Извини! Тем более что я тебя не приглашал к себе.

Шемпион молча достал из кармана пачку сигарет и подбросил ее мне. Повертев ее в руках, я достал одну сигарету и закурил. Минуту или две мы ехали молча.

— У меня к тебе есть одно дело, — неожиданно прямо начал он.

Я выдержал небольшую паузу, а затем ответил:

— У меня, Стив, есть предчувствие, что это дело плохо кончится. Причем плохо для нас обоих.

— Это потому, что в этом случае департамент будет постоянно дышать мне в затылок? Ну и пусть! Оставь эту заботу для меня, старик. — Его глаза цепко следили за каждым мускулом на моем лице.

— Ну, если ты так говоришь…

— Ты наверняка заметил, что эти идиоты из департамента нисколько не меняют своих привычек и методов.

Шемпион задумчиво закивал головой, как бы мысленно соглашаясь со своими собственными словами. По нему было видно, что он полностью уверен в своей невиновности, что это именно департамент сфабриковал дельце об убийстве им Мэлоди Пейдж. Существует тип людей, которые без особого труда могут убедить самих себя в своей исключительной правоте и твердо держатся тех оснований и доказательств, которые подобраны ими же самими. К этому типу, несомненно, относился и Стив Шемпион.

— А помнишь ту самую ночь, когда ты прибыл к нам впервые? Я, Пина, совсем еще молоденькая Кети… и бутылка шампанского на столе, — произнес Шемпион, как-то неожиданно сменив тему разговора.

— Ну да, помню… — уклончиво ответил я, чувствуя здесь какой-то подвох.

— Еще тогда я сказал тебе, что мне не нужно никаких доказательств твоей лояльности, твоей преданности… Мне точно так же не надо этого от тебя и сейчас.

Я улыбнулся.

— Не подумай только, что я шучу! Но одного твоего жеста какому-нибудь встречному-поперечному, одного ошибочного телефонного звонка будет вполне достаточно, чтобы навсегда выбыть из этого дела… Надеюсь, что ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ну а бланки-то мне будет дозволено заполнять?

— Бланки? Ты о чем?

— Ну как, разве мы не собираемся рассылать продовольственные посылки для малоимущих пенсионеров?

— Нет, Чарли, — со сталью в голосе ответил Шемпион, — до сих пор этим никто еще не занимался. Но в скором времени именно за это дело я и возьмусь. Тем более что я уже давным-давно в пенсионном возрасте. Шутка ли, бывший майор, бывший старший офицер разведслужбы! Мне было холодно и голодно, друг мой. По крайней мере мне было очень плохо несколько лет тому назад… Я сполна выполнил свой злодейский долг перед богом, королем и страной. Теперь же я намерен творить зло и подлость для своего собственного удовольствия и собственной выгоды.

— А я-то тут при чем?

— Мне нужен помощник, просто надежный помощник. И ты — самая подходящая для этого кандидатура. У меня ты будешь как сыр в масле кататься. Кроме этого, заметь, что твое участие в этом деле не затронет ни твоей совести, ни здоровья!

— Звучит! Но как-то не очень убедительно.

— У меня достаточно арабов, которые работают на меня. Порой им приходится справляться с довольно сложной работой… Они неплохо вкалывают, и мне приходится выкладывать немалые деньги на всех них, начиная от ботаника и кончая дворецким. Но время от времени появляется такая работа, с которой они уже не в силах справиться.

— И что же это за работа?

— Я подыскал неплохую школу для Билли. Мне, скажем, не с руки посылать какого-нибудь араба для того, чтобы переговорить с ее директором… Помимо этого, мне иногда нужен человек, который бы мог отвезти кое-куда портфель, набитый доверху деньгами, по ходу дела решить возможные проблемы и… быстренько забыть обо всем этом. Я говорю на арабском языке не хуже любого араба, но я едва ли могу думать, как они… Словом, Чарли, мне нужен человек, с которым я мог бы быть откровенным, с которым я мог бы расслабиться.

— Слушай! Похоже больше на то, что тебе нужна жена, а не помощник, — съязвил я.

Шемпион поморщился и, сделав категорический жест рукой в дорогой перчатке, сказал:

— Все что угодно, но только не это! Мне нужен человек из нашего круга… а тебе, Чарли, нужна хорошая работа. Ну так и займись ею… для меня!

— Идет! Я согласен.

— В латыни есть выражение: «Окажи услугу другу, чтобы подружиться с ним еще ближе», если я не ошибаюсь.

— Да, именно так, но там есть еще и продолжение: «Окажи услугу врагу, чтобы сделать его другом». Эти слова ты как-то написал в своем донесении в Лондон и наказал пилоту, который его отвозил, чтобы наш шеф получил его лично в руки. А потом, на следующий день, из радиосводки мы узнали о том, что тебе за это влепили строгача… Помнишь, как это было?

В ответ на это Шемпион лишь замотал головой, всем своим видом показывая, что ничего не помнит и не хочет вспоминать. Для него, видимо, было не так просто поверить, что я тогда был настолько впечатлительным, что не забыл этого эпизода и по сей день. Ведь для него я был тогда всего лишь исполнительным подчиненным, эдаким «расходным материалом». Похоже, что таким я и остался в его сознании. Я же изучал своего боевого командира с той слепой верой, с той неуемной жаждой, с которой дети изучают своих родителей.

— Короче, ты берешься за это дело или нет?

— Берусь! Если оно потянет на миллион. Когда я могу начинать?

— Прямо сейчас, — спокойно ответил Шемпион. Затем он кивком головы показал на парусиновый чемодан, стоящий около его ног. — Это как раз для тебя. Смени костюм, рубашку, белье… В боковом карманчике найдешь электрическую бритву.

— И все это я должен буду сделать под твоим недремлющим оком?

— Поторапливайся! — скомандовал Шемпион, не обращая внимания на мой сарказм. В этот момент до наших ушей долетел надрывный гудок локомотива, и состав на полной скорости влетел в непроглядную темень туннеля. Прошла минута или две, пока мы снова не оказались под серым нависшим небом.

— В Саутгемптоне я, конечно же, получу фальшивый паспорт, накладную бороду и лодку. Я правильно рассуждаю?

— Вполне возможно, — думая о чем-то своем, проговорил Шемпион. Потом, взглянув на меня, добавил: — Единственное, чего у тебя, Чарли, не будет, так это прощальных поцелуев, талонов на дополнительное питание, заранее известных пунктов назначения, а самое главное — пути назад.

— И газеты тоже, наверное, покупать нельзя? — ехидно поинтересовался я, пытаясь тем самым напомнить ему тот случай, когда однажды ночью на железнодорожном вокзале в Ницце, еще в 1941 году, Пине под видом распродажи газет с рук удалось пройти через полицейские кордоны и предупредить нас об опасности.

— Да, да. И тем более никаких газет! — в некотором раздражении буркнул Шемпион.

Я примерил предложенную мне одежду. Все оказалось как нельзя впору. Мне подумалось, что если Шлегель, несмотря на все мои категорические протесты, все же сидит сейчас у меня на хвосте, то найти ему меня на перроне Саутгемптона будет совсем не так просто. Похоже на то, что мне придется провалиться сквозь землю на манер того, как это делают черти и демоны в кукольных спектаклях. Что ж, именно так я себе это и представлял… На переодевание у меня ушло не более пяти минут.

Затем я устроился поудобнее в своем мягком кресле и принялся наводить порядок на лице, сбривая колючую щетину. За окном, испещренным капельками дождя, едва виднелся бушующий океан зеленых пастбищ. Чуть позже мимо нас проплыл, как старенький, пыхтящий дымовой трубой пароход, Винчестер. Да-а! В Саутгемптоне для меня обратного пути уже точно не будет…

— Будешь? — спросил Шемпион, в очередной раз предлагая пачку сигарет.

Я кивнул головой и взял одну. Он дал мне прикурить от своей зажигалки и закурил сам.

— Этот, ну бородатый, что был с тобой… Он, кстати, один из моих людей, — сказал Шемпион после некоторого молчания.

— Я догадался об этом.

— Догадался? — с крайним удивлением переспросил Шемпион. — Как это, интересно знать?

— От настоящего бродяги так никогда не пахнет.

— Говорил же я ему! Нет, он, как видно, каждый день мылся… Идиот! — воскликнул Шемпион, скрипнув зубами.

— Не расстраивайся! И на старуху бывает проруха.

Шемпион состроил натянутую улыбку и одобрительно похлопал меня по плечу.