Вечная ночь

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Бьянка!

Папа и Лукас воскликнули это одновременно; каждый пытался предупредить меня, и мне показалось, что меня разрывает надвое. Все остальные перекрикивали друг друга, меня охватила паника, и я уже не могла отличить один голос от другого.

— Оставьте ее!

— Отойди от нее!

— Отойди назад, или умрешь!

— Если вы только попытаетесь тронуть ее...

— Бьянка! Бьянка!

Это мама. Я сосредоточилась на ней и только на ней. Она стояла в дверном проеме, вытянув вперед руку. Солнце сзади освещало ее волосы цвета карамели так, что казалось, будто у нее над головой ореол.

— Иди ко мне, милая. — Она так раскрыла ладонь, что напряглась каждая жилочка. Так сильно, что ей наверняка было больно. — Просто иди сюда.

— Она никуда не пойдет! — Кейт шагнула вперед и встала, подбоченившись, между нами. Один палец она положила на рукоятку торчавшего из-за пояса ножа. — С вашим враньем этой девочке покончено.

Собственно, я бы сказала, что и с вами покончено. Точка.

— У тебя есть десять секунд, — прорычал папа.

— Десять секунд до чего? До того, как вы ворветесь внутрь, чтобы разделаться с нами? — Кейт развела руки жестом, охватившим сразу всю комнату, включая выцветшие очертания креста на стене. — В доме Божьем вы слабеете и знаете это так же хорошо, как и я. Так что вперед. Врывайтесь. Облегчите нам задачу.

Стоявшие вокруг меня члены Черного Креста были вооружены, все до единого. Эдуардо взвешивал на руке огромный нож, Дана держала топор так, словно умела с ним обращаться, и даже у маленького мистера Ватанабэ был в руках осиновый кол. Как могут люди, только что казавшиеся мне такими дружелюбными, с такой готовностью стремиться убить тех, кого я люблю? В дверях, за спиной родителей, я видела профиль Балтазара. Он смирился с тем, что я его отвергла, стал моим другом и теперь рискует жизнью, чтобы защитить меня. Он заслуживает лучшей доли. И Лукас тоже. Все это так очевидно мне, но непонятно всем остальным.

— Мы не собираемся входить. — Папа улыбнулся странной кривой усмешкой — сломанный нос немного изменил его лицо. — Это вам придется выйти.

— Осторожно! — Лукас положил ладонь мне на руку, но обращался он точно не ко мне.

Что он такое увидел?

Внезапно Балтазар вскинул на плечо арбалет, двигаясь очень быстро, но тем не менее дав маме время щелкнуть серебряной зажигалкой рядом со стрелой. И тут же горящая стрела просвистела через всю комнату, мерцая огнем и жаром, и ударилась в стену, запылавшую мгновенно.

Огонь. То единственное, что может нас убить, одна из тех вещей, которых боимся мы все.

Балтазар продолжал стрелять, выпуская внутрь церкви стрелу за стрелой, вовсе не целясь в членов Черного Креста — те уклонялись и отшатывались, — не целясь вообще никуда, просто поджигая все вокруг. Мама стояла рядом с ним, щелкая зажигалкой и даже не морщась. Одна стрела попала в светильник у нас над головой, острые осколки стекла полетели в разные стороны, а пылающий наконечник вонзился в потолок. Старая прогнившая древесина молитвенного дома мгновенно занялась огнем. Темный дым уже заволакивал помещение.

— Бегите! — закричала Кейт, повернувшись к широкой парадной двери, которую уже открывал мистер Ватанабэ.

Но когда дверь распахнулась, мы увидели, что там поджидали остальные: миссис Бетани, профессор Айвербон, мистер Йи и еще несколько преподавателей стояли темным, грозным полукругом. Никто из них не размахивал оружием: оно им не требовалось, угроза была достаточно ясной и без него.

— Держитесь! — Дана отшвырнула свой топор и схватила что-то похожее на водяной пистолет. — Сейчас мы устроим этим ублюдкам душ!

— Святая вода? — послышался голос миссис Бетани, перекрывший треск огня. Я видела ее не очень хорошо, потому что глаза слезились от едкого дыма, но отлично представляла себе язвительную усмешку на ее лице. — Бесполезно. Можете искупать нас в каждой чаше каждой церкви христианского мира — толку не будет.

— Большинство священников не умеют освящать воду, — согласился Эдуардо. Меня смущало то, что он как будто наслаждался всем происходящим. — Большинство проповедников любой веры перестали быть истинными слугами Господними. Но такие еще существуют, и вы сейчас это узнаете.

Дана нажала на спусковой крючок, и в сторону преподавателей брызнула вода. Мистер Йи и профессор Айвербон громко вскрикнули и упали, словно в них плеснули кислотой.

— Вот так! — выкрикнула Кейт.

Но сколько Дана ни стреляла снова, она ни в кого не попала. Воздух так нагрелся, что вода просто испарялась на лету.

Балки над головой зловеще затрещали. Я слышала, как кричит от боли профессор Айвербон, как сильно кашляет мистер Ватанабэ, наглотавшийся дыма. Половицы у меня под ногами накалились. Я уже не думала, какая сторона погибнет; скорее всего, погибнут обе.

— Я иду! — закричала я. — Я выхожу!

— Бьянка, нет! — Огонь расцветил лицо Лукаса красным и золотым. — Ты не можешь!

— Если я не выйду, вы погибнете. Все до одного. Я этого не допущу!

Наши взгляды встретились. Прежде я и представить не могла, что мне придется сказать Лукасу «прощай»; мне казалось, что для нас с ним никакого «прощай» не существует, его просто не может быть. Он был не просто частью моей жизни — он был частью меня. Оставить его — все равно что отсечь собственную руку, распилить сухожилия и кость; кроваво, ужасно и невыносимо.

Но ради Лукаса я готова была сделать все что угодно, а это значило, что я могла сделать даже это.

— Нет, — прошептал он. Я почти не слышала его голос за треском огня. Члены Черного Креста отступали в центр комнаты, выстраиваясь в круг. — Должен быть другой выход.

Я покачала головой:

— Его нет. И ты знаешь это так же хорошо, как и я. Лукас, мне жаль. Мне так жаль...

Он шагнул ко мне, и я чуть не кинулась ему в объятия. Но если бы я это сделала, то не смогла бы его отпустить. Ради нас обоих я должна быть сильной.

— Я люблю тебя, — сказала я, повернулась и побежала к родителям.

Папины пальцы сомкнулись на моей руке, и они с мамой вытащили меня из дома. Дверь за нами захлопнулась.

— Бьянка! — Мама крепко обняла меня, и я поняла, что она плачет. Тело ее сотрясалось от рыданий. — Дитя мое, о мое дитя, мы думали, что уже никогда больше тебя не увидим!

— Простите. — Я тоже обняла ее, другой рукой сжав папину ладонь. Над маминым плечом я видела его лицо, все в ссадинах, с почерневшими глазами. В его взгляде не было ни боли, ни гнева, которых я ожидала, а только облегчение. — Я так люблю вас обоих!

— Солнышко, ты цела? — спросил папа.

— Честное слово, все хорошо. Только отпустите их. Пожалуйста! Ради меня. Отпустите их.

Родители одновременно кивнули, и если даже Балтазар был с ними не согласен, он не сказал об этом вслух. Мы все вместе пошли к парадному входу дома собраний. Густой дым, поднимавшийся над крышей, устремился вверх темным извивающимся столбом. Женщина, сидевшая за рулем в машине на соседней улице, уже кричала что-то в трубку мобильного телефона. Скоро здесь будут пожарные машины.

Мы шагнули за угол, держась плотной группой (Балтазар шел чуть позади), и навстречу нам кинулась миссис Бетани, взметнув длинную черную юбку.

— Что вы делаете? — закричала она. — Охраняйте заднюю дверь! Не выпускайте их!

— Нет! — заплакала я. — Вы не можете этого сделать! Вы не можете просто убить их!

— Именно так поступили бы с нами они, — проскрипела миссис Бетани, изогнув темные губы в неестественной улыбке.

Мама сделала глубокий вдох:

— Нет. Пусть уходят.

Папа покосился на нее, но возражать не стал, только крепче сжал мою руку.

— Вы меня услышали! — Подойдя к нам ближе, миссис Бетани впилась в меня взглядом черных глаз, как делает ястреб перед тем, как устремиться к своей жертве. — Вы что, оспариваете мою власть? Я директор «Вечной ночи»!

Ответил ей Балтазар, небрежно вскинув на плечо свой арбалет так, что он оказался нацеленным прямо на миссис Бетани. Собственно, Балтазар не угрожал ей, но было совершенно очевидно, что он не намерен отступать. Миссис Бетани потрясенно выпрямилась, и Балтазар лениво протянул:

— Здесь никакой школы нет.

Миссис Бетани нахмурилась, но ничего не сказала и не сдвинулась с места, хотя мы как раз услышали шум на подъездной дорожке к задней двери, что могло означать только одно — члены Черного Креста выбираются из дома. Я крепко зажмурилась и отчаянно пожелала услышать сирены пожарных машин — чтобы не слышать шагов Лукаса, навсегда убегающего от меня.

— Ваши родители сказали, что вас увезли насильно.

Миссис Бетани стояла за столом в своем кабинете, том самом, оборудованном в каретном сарае «Вечной ночи». Я сидела перед ней на неудобном деревянном стуле. Моя одежда была измята и испачкана сажей. Я промерзла до костей, устала и очень хотела поесть и выпить крови. Последние оранжевые лучи дневного света просачивались в окно. Не прошло еще и двадцати четырех часов с того момента, как мои мир разлетелся на кусочки и наружу выплыла правда о Лукасе. Мне казалось, что прошла тысяча лет.

— Это так, — глухо произнесла я. — Лукас потребовал, чтобы я поехала с ним.

Она дергала золотой медальон, висевший у нее на шее, вперед и назад, вперед и назад, и я слышала слабое металлическое звяканье цепочки. В отличие от меня, миссис Бетани была совершенно собранна и хладнокровна, и вычурные кружева у нее на воротничке топорщились от крахмала. Но пахло от нее не лавандой, а дымом.

— Забавно, что вы не смогли себя защитить. Все-таки вы вампир.

Вампир ли я? Больше я не была уверена даже в этом, поэтому сказала только:

— Он член Черного Креста. И обладает нашими способностями. Он сумел победить моего отца и Балтазара, вместе взятых. Разве у меня были хоть какие-то шансы?

— Однако вы научились отвечать на сложные вопросы своими вопросами. — Миссис Бетани тяжело вздохнула, и впервые в жизни я увидела в ее глазах искорки мрачного веселья. — Насколько я вижу, вы больше не увядающая фиалка. Во всяком случае, вы хоть чему-то научились за этот год.

Я вспомнила, что говорил мне Лукас вчера вечером: миссис Бетани изменила многовековой порядок в «Вечной ночи», пригласив сюда учеников-людей. Он так и не сумел выяснить зачем, а я не смогла догадаться. Глядя на нее, я понимала только одно — она старше, сильнее и куда хитрее, чем я могу себе представить. И все-таки я ее больше не боялась, потому что знала — даже у миссис Бетани есть уязвимые места. Раз она допустила в «Вечную ночь» людей, значит, ей что-то нужно, причем очень сильно. Так что и у нее есть свои слабости, и поэтому она ничем не отличается от остальных. Понимая это, я могла противостоять ей.

Не спрашивая разрешения уйти, я встала со стула:

— Спокойной ночи, миссис Бетани.

Ее темные глаза опасно вспыхнули, но она отпустила меня, щелкнув пальцами.

— Спокойной ночи.

Этим вечером родители суетились вокруг меня так, как не делали с моего младенчества: нашли мне уютные носочки, взбили подушки и подогрели в микроволновке стакан крови до температуры тела. Я не стала их спрашивать, в самом ли деле они думают, что Лукас увез меня насильно: не настолько уж они глупы. Я знала, что они так меня до конца и не поняли, потому что симпатия, которую они, возможно, испытывали к Лукасу, полностью испарилась из-за их ненависти к Черному Кресту. Но даже если они не соглашались с моим выбором, все равно простили меня, а этого было больше чем достаточно, чтобы напомнить мне, как сильно они меня любят. Они даже уселись рядом со мной по обе стороны кровати, поставив в соседней комнате пластинку Розмари Клуни, и стали рассказывать старые истории о том, как когда-то выглядели пшеничные поля в Англии, — милые, приятные истории без всяких страшилок и смертей, только красота. И рассказывали долго, до тех пор, пока усталость не взяла верх над страданиями и я — наконец-то — уснула.

Той ночью мне опять снилась гроза, наводящая ужас живая изгородь из кустов ежевики, стремительно разраставшаяся вокруг «Вечной ночи», и таинственные цветы, расцветавшие черным у меня под руками. Даже во сне я знала, что видела все это раньше. Еще до встречи с Лукасом меня предупреждали, что эти цветы не для меня, но я все равно тянулась к ним, несмотря на грозу и колючки.

— Ты опять грезишь наяву. — Слова Ракель вернули меня в реальность. Мы с ней пришли на опушку леса рядом со школьной территорией, под деревья, на которых распустились нежные светло-зеленые листочки. Я стояла неподвижно, положив руку на одну из веток, и не знала, сколько времени я уже так стою. Ракель оказалась достаточно хорошим другом, чтобы не вторгаться в мое личное пространство, и достаточно умным, чтобы понять, когда нужно снова вернуть меня на землю.

— Извини. — Мы с ней пошли дальше, неторопливо и лениво, не зная, куда приведут нас ноги. — Я вообще ни о чем не думала.

— Ты думала о Лукасе. — Да уж, Ракель так легко не проведешь. — Прошло почти шесть недель, Бьянка. Ты должна забыть о нем, и тебе это известно.

Ракель знала только то, что и остальные ученики вроде нее: Лукас нарушил сразу несколько школьных правил и сбежал, по дороге набросившись на моего отца. Вероятно, это идеально вписывалось в ее картину мира, в котором каждая тайна служила всего лишь маскировкой жестокости. Она не меньше дюжины раз предупреждала меня о Лукасе, почему бы ей не поверить, что он вдруг сорвался? И все-таки она ни разу не сказала мне ничего вроде «А я тебе говорила». Ракель была очень доброй.

Вик воспринял все это тяжело. Лукас действительно был его лучшим другом в «Вечной ночи», и теперь в жизни Вика возникла пустота, которую нечем было заполнить. Я заверяла его (как могла, не раскрывая секретов, которые только поставили бы его под угрозу), что Лукас очень хороший парень и что у него были основания для побега. Вик мне как будто поверил, но все равно больше почти не улыбался. Мне очень не хватало его улыбок.

Остальные вампиры, как ученики, так и преподаватели, знали почти всю правду — что Лукас был членом Черного Креста, причем благодаря мне теперь частично обладал силой и способностями вампиров. Если раньше Кортни и ее дружки просто презирали меня, то теперь презрение переросло в ненависть, чистую и неприкрытую.

К моему удивлению, Кортни со своей компанией оказалась в меньшинстве. Родители меня, разумеется, простили, а Балтазар обвинял во всем Лукаса и обращался со мной особенно мягко, чтобы загладить предполагаемую жестокость Лукаса. Утешение и поддержка исходили и от остальных — например, от профессора Айвербона, который прочитал несколько незапланированных лекций о вероломстве Черного Креста, жестикулируя при этом забинтованными руками, или от Патрис, утверждавшей, что девушка не несет ответственности за свою первую любовь. Подозреваю, что для них сражение с Черным Крестом означало, что теперь я надежнее держусь их стороны. Стала еще более безупречным вампиром, чем была раньше.

Но только я одна знала всю правду о Лукасе — кто он на самом деле такой и какие чувства мы испытывали друг к другу. Эта правда — все, что мне от него осталось, и я не собиралась ни с кем ею делиться.

— Пошли обратно. — Ракель ткнула меня локтем в бок — таким способом она проявляла свою симпатию. Коричневый кожаный браслет снова болтался на ее запястье: я сказала ей, что она его потеряла, а я нашла. — Скоро будет почта.

— Ждешь посылку из дома? — Родители Ракель часто ее унижали, но зато здорово умели печь всякие вкусные вещи. — Если там опять будет это овсяное печенье...

Ракель пожала плечами:

— Значит, тебе лучше находиться рядом, когда я буду ее открывать, а то я их слопаю до того, как ты об этом узнаешь.

— Пора потренироваться в умении владеть собой, тебе не кажется? — Я почувствовала, что на моем лице появилась такая редкая сейчас улыбка.

В первый раз за все это время я смогла пройти мимо беседки, не пылая надеждой, что в ней меня ждет Лукас.

— В наши дни полезнее самопознание, а не самообладание, — заявила Ракель. — А я знаю себя достаточно хорошо, поэтому не сомневаюсь, как поступлю, если рядом будет лежать печенье.

Мы вошли в большой зал как раз тогда, когда свертки в коричневой бумаге и конверты федеральной почты только начали раздавать адресатам. Как я и предполагала, Ракель получила большую коробку, и мы с ней собрались подняться по лестнице в ее комнату, чтобы умять все печенье сразу. Но едва я встала на первую ступеньку, кто-то потянул меня за локоть.

— Бьянка? — Вик откинул со лба рыжеватую челку и неуверенно улыбнулся. — Слушай, можешь поговорить со мной?

— Конечно, а что такое?

Он переминался с ноги на ногу.

— Э-э-э... типа... наедине, а?

Я понадеялась, что Вик не собирается пригласить меня на свидание, пытаясь воспользоваться моей теперешней уязвимостью.

— Ну хорошо. — Пожав плечами, я обернулась к Ракель и предупредила: — Смотри, чтоб к моему приходу печенье еще осталось!

— Ничего не обещаю. — Она побежала вверх по лестнице, а я твердо решила побыстрее завершить разговор.

Вик повел меня в дальний конец большого зала, к единственному окну без витражного стекла — тому самому, разбитому Лукасом, а когда-то давным-давно другим членом Черного Креста. Вместо того чтобы, как обычно, расслабленно сутулиться, Вик был напряжен и вел себя немного странно. Я имею в виду — более странно, чем всегда.

— Эй, с тобой все в порядке?

— Со мной-то? Все класс. — Он оглянулся по сторонам, решил, что мы точно одни, и ухмыльнулся: — А тебе сейчас будет еще лучше, спасибо кое-чему, что я нашел в своей посылке.

— Что ты хочешь сказать...

Вик сунул что-то в карман моего блейзера.

«Письмо, — поняла я. — Лукас догадался, что мою почту будут проверять и перепроверять, но не почту Вика. Если он хотел со мной связаться, то это единственный способ».

Я прижала руку к карману; тот оттопырился из-за толстого конверта. Вик быстро закивал.

— Ну, в общем, все. Рад, что все получилось. До встречи!

Он умчался прочь, а я глубоко вздохнула. Сердце в груди отчаянно колотилось, но я внешне спокойно поднялась вверх по лестнице в квартиру родителей. Их не было дома. Вероятно, мама с папой внизу разбирали бумаги, готовясь к экзаменам. Я вошла в свою спальню, плотно закрыла дверь и, немного поколебавшись, опустила штору, чтобы даже горгулья не заглядывала в окно. А потом дрожащими пальцами распечатала конверт.

В нем лежала маленькая белая коробочка. Я открыла ее, и в мою ладонь скользнуло что-то темное и прохладное. Моя брошь! Черные цветы опять поблескивали на моей ладони, такие же безупречные и красивые, как всегда.

Он обещал. Лукас обещал, что вернет ее мне, и сделал это. Он сдержал слово.

Несколько мгновений я не могла думать ни о чем, кроме броши. Мне хотелось сейчас же приколоть ее к рубашке, так же как я делала это раньше, но теперь это было невозможно. Слишком многие знали, что это его подарок, и если хоть кто-нибудь догадается, что мы с Лукасом по-прежнему поддерживаем связь, миссис Бетани и все ее преданные сторонники воспользуются этим, чтобы выследить его. Нет, ради Лукаса я должна спрятать брошь в надежное место и никому не показывать.

Может быть, у меня больше никогда ничего от него не будет, но останется эта брошь, чтобы напоминать мне о правде, которую никто, кроме нас, не поймет. Мы с Лукасом по-настоящему любили друг друга и будем любить всегда.

Я аккуратно завернула брошь в один из своих зимних шарфов и спрятала ее поглубже в ящик комода. Потом собралась выбросить конверт, чтобы скрыть улики, но сообразила, что внутри лежит еще что-то... Открытка. Из тех дорогих, что продаются в музеях, на толстой глянцевой бумаге, а на ней — репродукция: «Поцелуй» Климта. Я посмотрела на точно такую же репродукцию, висевшую над моей кроватью, — ту самую, которую Лукас видел, когда мы с ним сидели здесь, смеялись, болтали и целовались в те короткие месяцы, что провели вместе.

Я с благоговением раскрыла открытку и прочитала:

«Бьянка, придется быть кратким. Ты должна уничтожить эту открытку, как только прочитаешь, потому что, если миссис Бетани ее обнаружит, тебе будет угрожать опасность. А я тебя знаю — если я напишу слишком много, ты станешь хранить ее вечно, невзирая на опасность».

Я улыбнулась. Лукас меня действительно понимал.

«Со мной все хорошо, с мамой и друзьями — тоже, благодаря тебе. В тот день ты оказалась сильнее, чем я. Мне бы не хватило мужества сказать тебе „прощай".

Я и теперь не прощаюсь с тобой.

Мы снова будем вместе, Бьянка. Не знаю, где, когда и как, но ни секунды не сомневаюсь в этом. По-другому просто не может быть.

Я хочу, чтобы ты в это верила. Потому что я в тебя верю».

— Я в это верю, Лукас, — прошептала я. Мы обязательно разыщем друг друга, и все, что от меня требуется, — дождаться этого дня.

Однажды мы с Лукасом найдем способ быть вместе.

Я сложила открытку и прижала ее к груди. Через несколько минут я ее сожгу, но не сейчас. Еще не сейчас.