Вега — звезда утренняя

ВЕГА — ЗВЕЗДА УТРЕННЯЯ

За стеной пронзительно зазвенел и тут же захлебнулся будильник. Должно быть, его спрятали под подушку. Но Даша уже поднялась с постели.

Радостно глядя на солнечный луч, пересекавший комнату, набросила сарафан и сунула ноги в туфли. Затем, чувствуя в теле бодрую, озорноватую силу, она на цыпочках пробежала мимо спящей матери в коридор.

Спрятавшись за приоткрытой дверью, Даша наблюдала за комнатой, в которой обитал их жилец — Алексей Костриков. Вот он вышел, прислушался к теплой домашней тишине, стоявшей вокруг, и укоризненно покачал головой. Потом тихонько постучался к ним:

— Послушайте, Дарья Сергеевна, пора… все царство небесное проспите.

Никто ему не ответил, и он осторожно заглянул в комнату. Тотчас же лицо его вытянулось, а взгляд стал растерянным.

Даша обрадованно засмеялась и, закрыв рот ладошками, выбежала на крыльцо.

Плескаясь под рукомойником и вздрагивая от колкой, холодной воды, она думала: хорошо, что Костриков поселился именно у них.

Теперь в строгих, неприютных комнатах, где вдвоем жили Даша и мать, стало шумно и по-настоящему запахло жильем. А самое главное — ей радостно было слышать громкий голос Кострикова.

Даша и Костриков были сослуживцами, оба работали в опытном лесничестве. Дубовый массив лесничества начинался прямо в черте города, и если посмотреть с крыльца, то можно увидеть на горе первые ряды зеленых столетних великанов. Они были хмуры и кряжисты, словно былинные богатыри. А в узких голубоватых просветах между ними краснела черепичная крыша здания лесничества.

За спиной послышались твердые мужские шаги. Даша торопливо слизнула с губ блестящие, как алмазинки, капли воды и обернулась:

— Ну, так кто же из нас соня, Алексей Тимофеевич?

Костриков ничего не ответил, только посмотрел на Дашу долгим ласковым взглядом.

Даша вспыхнула и торопливо сказала:

— Алексей Тимофеевич, умывайтесь и живо за стол.

Раньше Даша удивлялась, когда про какого-нибудь человека, желая нарисовать его портрет, коротко говорили: у него настоящее русское лицо. Что это означало?

А вот теперь она знала: такой человек должен быть голубоглазым, широкоскулым и добрым. Таким, как Костриков.

Сама Даша была полной его противоположностью — худенькой, темноволосой и большеглазой. Эти внимательные глаза чудесным светом освещали все ее смуглое лицо, делая его в одно и то же время и задумчивым и чуть лукавым.

Последние дни небо было серым, до свинцового оттенка, и от этого очень неприятным. Но сегодня наконец-то июнь взял свое. В небе прорезались голубые окна, и сразу потеплело. Солнечные зайчики от многочисленных луж запрыгали на стенах домов. Радостные скворцы пели на деревьях, одетых в зеленые облака листвы.

Костриков и Даша решили идти в лесничество пешком. Даша давно мечтала об этом. Ей так хотелось показать Кострикову свой городок! Она то и дело брала Кострикова за руку и тянула с дороги в сторону: показывала ему белую школу с пушистыми елями у окон, где она когда-то училась; потом больницу, где работал ее покойный отец, врач; просторный и тенистый парк. Костриков послушно шел за Дашей, и по его глазам было видно, что все это ему очень нравилось.

Но когда они вышли на окраинную улицу, за которой весело зеленел луг, лицо его неожиданно изменилось, и он хлопнул себя по лбу.

— Что с вами, Алексей Тимофеевич? — спросила удивленная Даша.

— Беда, Дарья Сергеевна! Заговорили вы меня совсем, — сказал Костриков растерянно, — и, кажется, из-за вас я обманул людей. Эх, досада!

— Каких людей?

— Из Чигорака должны были за мной люди заехать… но я, как видите, их не подождал…

Даша озабоченно посмотрела на растерянного Кострикова и вздохнула. Она почувствовала себя виноватой. Потом подумала, щуря глаза, и сказала:

— А вы не расстраивайтесь. Не застанут дома, приедут в лесничество.

— В том-то и дело, что я не хотел этого…

Даша мельком взглянула на Кострикова и увидела, как его мягкое и милое лицо стало упрямым и некрасивым. И тут же вспомнила, что у Кострикова в последнее время участились стычки с Василием Евдокимовичем Подрытовым, исполняющим обязанности директора опытного лесничества.

Подрытов был высок, худ, «чертовски работоспособен», как говорили про него сотрудники, и имел одну странность — любил к слову и не к слову ввернуть анекдот и выпаливал их один за другим и при этом смеялся первым.

Не дальше как позавчера Подрытов, который последнее время часто провожал Дашу домой, рассказывал, что у него уже не хватает терпения разговаривать с Костриковым.

«Не понимаю, — говорил Подрытов, высоко поднимая плечи, — зачем человек с практическими склонностями идет в науку?»

Даша, которая совсем недавно, прямо из института, возвратилась в родной город, чтобы работать здесь лаборанткой в лесничестве, плохо разбиралась во взаимоотношениях сотрудников. Ее только очень удивляло, как это такие умные, хорошие люди, как Костриков и Подрытов, не могут найти общего языка. Из-за чего вечные разговоры «на высоких тонах», откуда эта внутренняя неприязнь?

Вот и сейчас, стоило, видимо, Кострикову вспомнить о Подрытове, как он уже изменился, замкнулся в себе.

— А вам, Алексей Тимофеевич, очень не идет быть серьезным. Посмотрели бы на себя…

— Да уж что смотреть! — вздохнул Костриков.

— Знаете, вам не следует так часто отрываться от основных опытов, — сказала Даша серьезно. — Вот Василий Евдокимович говорит…

— Ну, что говорит Василий Евдокимович, я прекрасно знаю, — сказал Костриков резко и сердито. — Мне и сегодня предстоит милая беседа с ним, так что хоть сейчас-то обойдемся без него.

Они шли уже по лугу, к мосту через речку. Пахло разогретой землей и тиной. Налитые дождем выбоины и ямки стали лужами и ослепительно сверкали под солнцем. А над рекой, которая струилась тихо, сонно и чуть рябила на желтых песках перекатов, сплошной зеленой стеной стояли пушистые осинки.

На том берегу они поднимались в гору, переходили в густой подлесок, и в нем звучно, отрывисто, словно пробуя голоса, перещелкивались соловьи.

— Дарья Сергеевна, уж не обиделись ли вы? — спросил Костриков, видимо, встревоженный молчанием Даши. Он щурил голубые глаза и пытливо всматривался ей в лицо.

— Что вы, просто не хочу их спугивать, — махнула Даша рукой в сторону леса. — Соловьиный ансамбль!..

Она хитрила. Ей хотелось поспорить с Костриковым. Она думала, что Подрытов, пожалуй, был прав, когда требовал, чтобы сотрудники ни в коем случае не отвлекались от основных исследований.

Но Даша повторяла бы мысли Подрытова, а этого она как раз и боялась. С каким насмешливо-скучающим лицом будет слушать ее Костриков! «В конце концов, я арбитром между ними не поставлена!» — решительно тряхнула головой Даша.

— Эге-ге-гей! Алексей Тимофеевич! — гулко разнеслось над лугом.

Они остановились и посмотрели друг на друга.

— Кажется, вас, — сказала Даша.

Костриков кивнул и обернулся. Лицо его тотчас же просияло. Тогда обернулась и заинтересованная Даша.

Она увидела: по лугу, не разбирая дороги, неслась бричка. В ней стоял парень и отчаянно махал снятой с головы фуражкой.

— А ведь это Турков из Чигорака, — сказал Костриков, оживляясь. — Ну, конечно, он… Знаете, Дарья Сергеевна, у меня к вам есть просьба…

Даша улыбнулась понимающе и чуть грустновато. Она уже знала, в чем будет состоять эта просьба. Костриков должен был провести сегодня день у нее в лаборатории. Но он уедет сейчас в Чигорак, а Даша должна сказать Подрытову, что работали они, как и было приказано, вместе.

— Хорошо, Алексей Тимофеевич… вы не беспокойтесь…

— Спасибо! Понимаете, Дарья Сергеевна, нынче мне особенно важно быть в Чигораке… А уж с завтрашнего дня и всю неделю — только на опытах. Вместе. Честное слово!

— Езжайте, Алексей Тимофеевич.

Он сжал ее руку ласково, но крепко. И Даша потом всю дорогу чувствовала это пожатие, останавливалась и тихонько дула на пальцы.

Лесной массив был разрезан глубоким оврагом. Овраг весь зарос кряжистым дубом и чернокленом. Когда-то, как рассказывали старожилы, здесь скрывались банды Антонова, спасаясь от конницы Котовского. Об этом до сих пор напоминали то неожиданно обнаженный весенними потоками обрез, то позеленевшие медные гильзы.

Даша спускалась в овраг, задевая широкие листья папоротника. Тогда просыпались комары, что ютились в кустах, и надсадно пищали.

Вверху, на макушках дубов, горели лучи солнца. Они процеживались сквозь густую листву и падали на землю зеленоватыми пятнами.

Даша подошла к фанерному домику и, сняв замок, очутилась в темной комнате. Она нащупала и зажгла керосиновую лампу. Красноватый свет наполнил помещение, и стала видна глубокая темная яма, начинавшаяся прямо от ножек стола.

Даша медленно спустилась с лампой вниз. И сразу осветилось прорезанное в глубине ямы необычное окно. В железную раму было вставлено толстое, отсвечивающее огонек лампы небьющееся стекло. За ним различались многочисленные, извивающиеся корни деревьев. Они то, как выпущенные из лука стрелы, пронзали землю, то ползли неторопливо вдоль стекла, то дружно сплетались меж собой.

Даша особенно любила заходить сюда после дождя, когда потоки воды озорно гудели в оврагах и пахло распаренной, свежеобмытой землей. Словно врач, Даша внимательно отмечала в лабораторном журнале малейшие изменения в корнях дуба.

Потом она выбегала наверх, в лес, полный свежести и птичьего гомона.

Узкими тропинками Даша шла к дождемерам. Вот и знакомая полянка. На траве, простроченной голубым узором незабудок, лежал ласковый солнечный свет. По краям полянки белыми столбиками блестели большие стеклянные термометры.

— О-о-о! — весело кричала Даша, и лес отвечал ей звонким, перекатывающимся эхом.

Полянка была ее радостью.

Здесь стояли два больших желтых пня, оставшихся от недавно срезанных дубов. Они пахли горьковато и вкусно. Даша жадно вбирала в себя этот запах, завороженно прислушивалась к звукам, которыми жил лес. Вот где-то вверху цокает белка, тихо прошуршал в траве ежик. А там, за березкой, бьется чье-то сердце. Это неторопливо отсчитывают секунды спрятанные в дождемерах часы.

Записав и обработав показания приборов, Даша собиралась домой. В лесу было сумрачно и тихо. А когда она выходила на опушку, то услышала, как на лугу громко и чуть грустно поют девчата. Виднелись недалекие крыши и заводские трубы городка, на которых краснели лучи погасающего солнца.

Даша смотрела, и ей было необыкновенно хорошо. Хоть она и устала от хлопот, но день прошел удачно, и впереди таких дней еще много-много.

И было удивительно думать, что этих прекрасных дней не замечают многие люди. Например, Подрытов, который все жалуется, что его кандидатскую диссертацию уже полгода маринуют в институте и, видимо, ему необходимо выезжать туда и начинать «пробивать» ее по «инстанциям». И вздыхает: «Как много требуется усидчивости в нашем деле! Присматривайтесь, Дарья Сергеевна».

Или Костриков, который часто ездит в Чигорак, в местный колхоз, где помогает уничтожать появившихся в лесу вредных насекомых и подсаживает молодняк.

Приезжает он оттуда усталый, пыльный. Но стоит ему ополоснуть лицо, как он уже спешит к приборам.

Даша жалела его. И говорила, что так недолго и заболеть, на что Костриков, беспечно улыбаясь, отмахивался: разве такого одолеет болезнь? И приглашал: не теряйте времени, Дарья Сергеевна, спешите ездить со мной. И непонятно было — серьезно он это говорит или шутит.

Наверху заскрипела дверь. Даша захлопнула журнал и прислушалась, соображая в то же время, как сказать, где находится Костриков, если войдет Подрытов.

— Дарья Сергеевна, вы здесь?

Ну, конечно, это был Подрытов. Он, нагнувшись, заглядывал сверху. На его остроскулом, изможденном лице прыгали желтые отсветы лампы.

— Пока да, Василий Евдокимович, но собираюсь к дождемерам.

Подрытов, сильно стуча подкованными ботинками, спустился вниз и сел рядом с Дашей. Закуривая, он огляделся.

— А где же Алексей Тимофеевич?

Как ни готовилась Даша к этому вопросу, а все же смешалась. Склонившись над журналом, чтобы скрыть свои глаза, она ответила:

— Вышел наверх, к сеянцам… Скоро придет.

— Ну, и прекрасно! У меня к нему есть небольшой вопросик. Подожду. — Подрытов удобней устроился на ступеньке. — Вы слышали, Дарья Сергеевна, последний анекдот про спутника? Коротенький, но острый. Значит так: долетел спутник до Луны и сигналит оттуда: «Приземлился благополучно, высылайте спутницу». Здорово?

Он захохотал, с его папиросы упал пепел и засыпал свежие записи в журнале. Даша смахнула пепел на пол и отодвинула журнал.

Часы на ее руке тикали торопливо и тревожно, словно напоминали о том, что уже второй час, а Кострикова все нет. «О чем он только думает! — ужаснулась Даша и покосилась на Подрытова. — И его откуда-то принесло на мою голову… Первый раз в жизни соврала».

Подрытов докурил папиросу, поискал глазами, куда бы бросить окурок, и, не найдя, скомкал его, завернул в клочок бумажки и опустил в карман.

— Пожалуй, не дождешься вашего шефа, — сказал он со вздохом. — Проводите?

Когда они поднялись наверх, в лесу парило. На шершавой поросшей зеленоватым мхом коре дуба, возле которого они остановились, светлыми жаркими пятнами лежал солнечный свет. Торопливо, охваченные непонятной тревогой, сновали вверх и вниз муравьи.

— Опять к дождю…

Подрытов пощурился на муравьев и вдруг, словно что-то вспомнив, повернулся к Даше.

— Дарья Сергеевна, сегодня у нас, понимаете ли, производственное совещание. Так что вам надлежит быть. Да и выступить ввиду сложившихся обстоятельств было бы неплохо…

— О чем? Я ведь еще…

— Ну о чем… Хотя бы о своих одиноких бдениях в лаборатории.

Даша испытующе посмотрела на Подрытова и нахмурилась.

— Я редко бываю одна… Больше с Алексеем Тимофеевичем.

— Как сегодня?..

Даша промолчала, и Подрытов заторопился.

— Впрочем, как хотите… Я это, видите ли, в ваших интересах… Костриков вряд ли будет вас защищать, когда развернутся дебаты и прения… Я его манеру знаю. До свидания.

Уже отойдя, он добавил:

— Кстати, я сегодня с утра в ваших владениях и полностью в курсе событий… Такие-то дела!

«Ну и подсматривайте дальше, если вам нравится!» — хотела крикнуть Даша, но в последний момент сдержалась.

Совещание оказалось долгим. Оно закончилось, когда в свои права вступила темная лесная ночь. Даша торопливо шла вдоль опушки и слушала, что говорил ей Подрытов.

— …И в конце концов я считаю, что мое стремление получить кандидатскую степень — это вполне естественное желание человека, связанного с наукой, официально оформить свою принадлежность к ней… Разве это не так, Дарья Сергеевна?

Голос Подрытова звучал то близко, то отдалялся. Даша едва угадывала его фигуру, настолько темна была ночь.

Ей не хотелось сейчас ни спорить, ни углубляться в начатый Подрытовым разговор, и она только машинально поддакивала:

— Конечно, конечно.

Вот они взошли на мост, и в воздухе гулко зазвучали частые легкие шаги Даши и шаркающий топот Подрытова. Где-то глубоко-глубоко, под пролетами моста, плескалась и тускло, словно расплавленное олово, светилась вода.

Даша смотрела на нее и думала о том, как странно перемешалось и спуталось все сегодняшним вечером. Вот хотя бы и то, что она идет домой не с Костриковым, а с Подрытовым — как это неожиданно для нее самой! И в то же время очень обидно.

— …Да и в этом естественном процессе, который происходит в жизни, когда люди науки, умудренные опытом, достаточно поработавшие в низах, уезжают из этих мест в города, чтобы там отдавать свои знания молодежи, — зачем усматривать в этом процессе плохое, как это делает Костриков. Как вы смотрите, Дарья Сергеевна?

— Пожалуй, так… Да, да…

Ах, как ей было обидно! Стоило закрыть глаза, и вспоминалось совещание и напряженный голос Кострикова, который говорил о неправильной, однобокой постановке дел в опытном лесничестве: Подрытова даже не знают в соседних колхозах, его заместителя тоже, а они могут и обязаны помогать местным лесоводам, но пока только копаются в бумагах.

А потом — ехидный голос Подрытова о ней, Даше. Может быть, и ее считает Костриков «бумагомаракой»?

Даша притихла и даже ноги поджала под стулом, когда услышала ответ Кострикова:

— Я считаю: большую часть времени ей надо проводить не здесь, у дождемеров, а там, где обнаружен короед. Польза будет значительней. Вы знаете, как необходимы сейчас лаборатории в местных лесах!

Вот тебе и благодарность за то, что она делала для этого человека! Даша окаменела и больше не слушала ни других выступлений, ни сочувствующего шепота Подрытова.

Как только все закончилось, она, чтобы не встретиться с Костриковым, первой выбежала на улицу и пошла быстро, быстро, то и дело спотыкаясь о корни деревьев. Как и когда ее догнал Подрытов, она не заметила.

— …Я думаю, Дарья Сергеевна, что и вам стоило бы подумать о дальнейшем. Мне кажется, нам надо солидаризироваться.

Даша очнулась от своих мыслей и удивленно посмотрела на собеседника. Лица его не было видно, но чувствовалось, что он нагнулся, затаил дыхание, ожидая ее ответа.

— Вы знаете, Василий Евдокимович, у меня сейчас такое состояние… — начала и не договорила она. И Подрытов торопливо спохватился:

— Ах, да, да… Хотите, Дарья Сергеевна, новый анекдот? Значит так: поехал мужик на базар…

Они уже вошли в город. Темнота тут была непрочная: ее пробивали лучи света из окон, а через ровные промежутки желтыми ореолами светились уличные фонари, окруженные колыхающимся роем мохнатых ночных бабочек.

«У одного на языке анекдоты, у другого — шуточки, — сердито думала Даша. — Словно со мной нельзя говорить прямо. Ну, скажите, что от меня требуется!»

И тут же подумала, что каждый из них скажет разное. А на чьей стороне правда?

Как теперь вести себя с Костриковым? Ей было радостно и в то же время больно вспоминать его голубые глаза, усмешливый рот и упрямый подбородок и хотелось сделать так, чтобы и он почувствовал ее боль.

— Ну, вот и добрались понемножку, — сказал Подрытов.

Они стояли на центральной улице. Ночь здесь была не такая темная, как в лесу, а голубоватая от множества огней. Мягко шуршали проезжающие мимо машины, над кинотеатром горела ровным неоновым светом реклама. Из городского сада доносились нежные и чуть грустные звуки старинного вальса.

А совсем рядом, в стеклянной будке, словно в аквариуме, зевала продавщица газированной воды.

— Большое спасибо, Василий Евдокимович, — сказала Даша, предупреждая следующее движение Подрытова, который сделал было шаг к ее дому. Он молча пожал руку и отошел.

Даша на секунду задержалась перед аркой: дом, в котором она жила, был во дворе. Арка была каменная, высокая, полная гулкой темноты. Резные железные ворота полураскрыты.

Даша быстро проскользнула под громыхнувшей цепью, пробежала арку, вышла во двор и, чего-то тайно ожидая, глянула на свое крылечко. И сразу удивительно ярко — и радостно, и тревожно — бросился ей в глаза темный силуэт человека у перил. Костриков!

Она ступала по ступенькам медленно, не поднимая глаз.

— Даша!..

Она вздрогнула. Первый раз за все время он назвал ее именно так, как она давно этого хотела.

— Даша, послушай… Я хочу, чтобы ты поняла мои слова, поняла…

И тогда она еще шире раскрыла большие глаза и глянула ему прямо в лицо. Вот когда она сделает, чтобы он почувствовал, как ей больно. Но вдруг ощутила, что в душе у нее только огромная, тяжелая усталость. И она сказала:

— Вы знаете, Алексей Тимофеевич, если вам есть что говорить, то мне-то нечего… А без этого какой же разговор!

Утром Даша сделала два открытия. Первое — это то, что сегодня, оказывается, воскресенье, и второе — что исчез Костриков, оставив записку. Ее принесла мать, держа осторожно в вытянутой руке.

— Видимо, тебе…

При этом она посмотрела на дочь очень внимательно, и Даша поняла, что записка домашним цензором уже прочитана.

Она торопливо развернула тетрадочный листок. Строчки бежали вкривь и вкось, не признавая линеек, и Даша невольно улыбнулась, сразу представив себе Кострикова.

В записке было написано:

А ниже едва заметная, словно только для себя, приписка:

Даша возмутилась: это ее он смеет обвинять в равнодушии? Посмотрел бы он на нее вчера, после своего выступления! Она просто не научилась еще быть зубастой. Но тут же спохватилась: может быть, он имел в виду другое равнодушие? И улыбнулась нежно и лукаво: ну, а об этом уж позвольте пока знать мне одной.

Умывалась она шумно и весело, стараясь показать всем своим видом, что ничего особенного не произошло. Мать поняла ее и не задавала никаких вопросов.

Потом Даша собралась на базар, решительно заявив, что сегодня ее день, командовать кухней будет она, Даша. Мать не возражала, только сказала тихо:

— Мне кажется, что уж сегодня-то можно было бы одеться по-человечески…

Это она намекала на костюм Даши: спортивные длинные шаровары, кофточку и куртку. Даша критически окинула себя быстрым взглядом в зеркале, повернулась, скороговоркой заключила: «А что? Ничуть не плохо» — и выбежала с сумкой в руках.

На улице властвовало розовое погожее утро. Сверкали прозрачные окна, голубые лужи, зеленая листва деревьев. Город просыпался в ослепительном солнечном свете.

Даша шла быстро, и воробьи шумно вырывались у нее из-под ног.

Это было лето — настоящее, долгожданное.

И все-таки чего-то в нем не хватало.

Это Даша ощутила сразу, сделав по знакомой улице несколько шагов.

«Наверное, остатки вчерашнего, — подумала Даша. — Очень неприятный осадок от совещания».

Она представила себе, что бы сделала сейчас, если бы вчерашнее повторилось снова. Конечно, она бы не молчала. «Знаете что, товарищи, — сказала бы она Подрытову и Кострикову, — каждый из вас говорит о своем, наболевшем, и каждый хочет направить меня по своему пути, а я хочу сама разобраться во всем. Имею я такое право?»

Неплохо? Конечно! И правильно! Она удовлетворенно засмеялась и тут же задумчиво почесала кончик носа. «Да, а все-таки чего-то в мире не хватает. Вот здесь — вокруг меня…»

— Ну, это у вас, дорогая, очередные причуды, — сказала Даша вслух и тут же испуганно оглянулась: не слышал ли кто?

Чтобы избавиться от этого надоедливого чувства, Даша решила зайти в магазин. Оказывается, здесь была выставка готового платья. В женском отделе было шумно и оживленно, в мужском же — малолюдно.

— Дарья Сергеевна, вот встреча!

К ней подходил свежевыбритый, сияющий белыми манжетами и воротником Подрытов. Новый костюм сидел на нем ловко и красиво, и весь он казался помолодевшим лет на десять.

Даша посмотрела на него с удовольствием.

— Вы что же, как и другие, на распутье? — весело кивнул Подрытов на стайки шумных женщин, перелетающих от манекена к манекену. — Хотите совета старого холостяка? Я не лишен вкуса, даю слово. Одну минуту.

Дашу заинтересовало, что же выберет для нее Подрытов, и она с любопытством следила за ним. Вот он остановился возле витрины и с заговорщическим видом поманил ее.

Она подошла.

Да, вкус у Подрытова был. Платье, выбранное им, было из темной, тускло и величественно переливающейся тафты, с пышной шуршащей юбкой и красиво откинутым на плечи элегантным воротником.

У Даши заблестели глаза, и Подрытов это сразу заметил:

— Берем?

Даша на миг представила себя в этом платье: холодно-солидную, серьезную и важную. Повернулась, увидела в зеркале свое отражение: большеглазую, тонкую в талии девчонку в спортивных брюках.

И решительно отказалась:

— Нет. Я без денег.

— Я найду.

— Но… Оно мне не очень нравится. Пойдемте. И скажите-ка, что это вы сегодня такой сияющий?

Подрытов покорно пошел вслед за Дашей к выходу.

На улице выяснилось, что у Подрытова сегодня радостный день: ему позвонил знакомый из института и сообщил, что дело с диссертацией сдвинулось с мертвой точки.

— А ведь для меня это теперь, Дарья Сергеевна, вопрос всей жизни, — сказал Подрытов взволнованно.

Даша поздравила Подрытова, и тот засиял еще больше. Благодарный, он не отходил от Даши ни на шаг и с удовольствием помогал ей делать покупки. Так они шли по городу, и Подрытов все время говорил и говорил о своей диссертации.

Даше не мешали его слова. Они пролетали мимо, не задевая сознания, потому что она, как и утром, когда выходила из дома, чувствовала себя какой-то одинокой, ей чего-то не хватало.

И только когда они проходили мимо школы и Даша увидела знакомые с детства голубые сосны, она поняла, что произошло, — вещи вокруг нее потеряли одухотворенность.

Вот хотя бы эти сосенки: какие они были зеленые, радостные, понятные, когда она смотрела на них вместе с Костриковым!

Или этот парк. Даже весь город!

Был он весь какой-то просторный, ясный, светлый, как в детстве. А вот сейчас — сжался, потускнел, словно исчезла душа.

Пытаясь защититься от чувства одиночества, Даша с иронией подумала: «Вот интересно — душа в образе Кострикова!» Но ирония не действовала…

— А все-таки вы зря не взяли платье, Дарья Сергеевна, — нарушил молчание Подрытов. — Почему?

Она пожала плечами: почему? «Такое платье я еще буду носить, а вот девчонкой в спортивных брюках я уже через несколько лет по городу не пройду, — упрямо подумала Даша. — И потом, я-то уж знаю, в чем именно я больше всего нравлюсь Кострикову».

Но ничего этого она Подрытову не сказала, а тихо бросила:

— Так.

— Жаль. Хорошие вещи, Дарья Сергеевна, надо всегда спешить брать, — сказал Подрытов мечтательно. — Верьте мне — они никогда не подведут. Надо уметь жить.

«Конечно, надо уметь. Но как?» — хотела спросить Даша и не спросила. Она только задумчиво прищурилась, наморщив лоб, а Подрытов, заметив, что слушают его невнимательно и рассеянно, уже не говорил, а только молча тащил полную корзину. Он обиделся.

Вот и знакомый дом, арка с массивной решеткой ворот. Даша очнулась от своих мыслей и, глянув на Подрытова, спохватилась:

— Ой, какая я бессовестная! Давайте сюда корзину…

— Да ничего, ничего… Уж теперь можно донести и до конца.

— Нет-нет… Спасибо, Василий Евдокимович…

Подрытов отдал корзину и побрел обратно.

А Даша неторопливо вошла под арку и чуточку постояла здесь. Ей нравилась арка, нравилось стоять в прохладной полутьме и почему-то вспомнилось, как еще в школьные годы ее провожали с вечеров десятиклассники и в глазах некоторых она замечала попытку поцеловать ее именно здесь, под аркой.

Но никто из них так и не решился на это: такая она была строгая.

«А вот Алеша должен обязательно меня здесь поцеловать!» — почему-то вдруг подумалось Даше, и она почувствовала, что покраснела.

Оказалось, что Костриков взял длительную командировку в отдаленные села района, и теперь ждать его предстояло долго.

Но Даша не сердилась на него: она теперь хорошо знала и то, что он возвратится, и то, что ей делать в его отсутствие. В первый же свободный вечер она села на машину и поехала в Чигорак договариваться об организации лаборатории в колхозе.

Село оказалось большим и богатым. Было много новых хат, на их сосновых срубах выступала смола. Над крышами торчали рогатки телевизионных антенн. Шофер хотел остановиться у правления, но Даша попросила довезти ее до выгона, туда, где заманчиво синел лес.

Когда машина уехала, Даша не спеша зашагала мягкой, поросшей подорожником проселочной дорогой.

Прямо от пашни начинался лес: с правой стороны дороги, на черноземе, — старый, лиственный; слева, на песках, — молодой, сосновый.

Даша засмотрелась, как заходящее солнце просвечивало верхушки сосен.

У придорожного столбика сидел белобородый дед и с интересом смотрел на Дашу.

— Дедушка, вы здешний? — спросила она у него.

— Тутошний, милая. А что, аль дорогу потеряла?

— Да нет. Просто хочу знать, как называется ваш лес.

— Лес-то? А вот тот, что справа, покряжистей, — тот Савеловский, а что слева — тот по-разному зовут, либо Большими Посадками, либо Костриковским.

У Даши забилось сердце.

— А почему так?

— Стало быть, интересуешься? — Дед заметно обрадовался тому, что нашелся человек, с которым можно поговорить, и уселся поудобней. — Ну, слушай, девонька. Тут такая история. Засадили наши мужики зыбучие пески сосной. А тут откуда ни возьмись — короед. Что делать? Губит лес, хоть плачь. И никакие тебе химикаты не помогают — мы все перепробовали. Стало быть, пиши пропало. Да нашелся умный человек, научный, прямо скажу! Костриков Алексей Тимофеевич. Знаешь, может? Ну, надоумил, как короеда уничтожить. Да и молодяка много посадил. Теперь лес-то словно заново родился. Эвон гляди-ка, какой… Ну, соответственно и именуют его мужики теперь как положено… Привыкли — Костриковский да Костриковский.

— Спасибо, дедушка… Я пойду… Спасибо.

Даша заторопилась к лесу, словно на свидание с дорогим человеком. Сначала сосенки были по пояс, и земля между ними густо цвела лиловыми колокольчиками, затем сосны стали по грудь, затем сомкнулись над головой. Сочный смолистый воздух наполнил легкие.

Она замедлила шаги, запрокинула голову и смотрела, как ветер покачивал тонкие верхушки сосен.

Потом глубоко, радостно вздохнула.

И тут же вспомнила Подрытова… И некупленное платье… И опять Подрытова…

В чаще раздалось потрескивание сучьев, шуршание, и вдруг ее окликнули.

— Даша!

Даша, и не обернувшись, поняла: он, Костриков, стоял у одной из сосенок — пыльный, с непокрытой головой, небритый. Не было видно упрямой ямочки на подбородке. Но зато глаза были те самые, которые она любила, — голубые, как родное небо над головой.

— Здравствуй, Алеша…

Он обнял ее осторожно, легко и в то же время крепко. И прижимаясь к знакомой пыльной гимнастерке, глядя ему в глаза, Даша сказала:

— А я вот сейчас шла по лесу и думала о тебе…

С председателем колхоза — пожилым, полным, по фамилии Грицай (Алексей же его называл попросту — Степанычем) — они договорились быстро. Степаныч обещал найти помещение для лаборатории и тут же выделил в помощь Даше двух девчат — румяных, остроглазых и бойких.

— Делайте, Дарья Сергеевна, из них настоящих лесоводов… Профессия по нынешнему времени нам очень необходимая.

Только поздно ночью Даша и Алексей добрались домой. В необъятном небе было тесно от звезд, но ярче всех горела одна. Она так и переливалась голубым светом, то вспыхивая ярко-ярко, то чуть тускнея. «Какая чудесная», — подумала Даша.

Приближался рассвет, все сильней дул ветерок, и край горизонта делался бледным.

Они подошли к арке, и тут Алексей неожиданно замялся.

— Ты что?..

— Да вот, вспомнил свою записку и…

Даша тихонько улыбнулась.

— Успокойся, мама ее не читала.

Алексей облегченно вздохнул, а Даша подумала: «Хорошо идти к маме именно с таким человеком».

Они вошли в полутьму арки. Было прохладно, и под сводами гулко звучали их одинокие шаги. Даша шепнула:

— Алеша, поцелуй меня, — и закрыла глаза.

А когда открыла, то в зрачки ей снова настойчиво глянула та же звезда. Самая большая на рассветном небе. Она совсем низко опустилась к земле — сияющая, трепетно живая. И снова сердце у Даши наполнилось радостью при виде этой звезды.

— Алеша, кто это?

Кто! Он понял ее и улыбнулся ласково и чуть лукаво.

— Вега. Утренняя звезда.

И крепко сжал ее локоть.