Вехи жизни. Зеев Жаботинский

БОРЬБА ЗА ИВРИТ

1910-1913 годы прошли под знаменем упорной и бескомпромиссной борьбы за иврит и за внедрение его в диаспору. Здесь он тоже был пионером, новатором. Причем его не понимали не только ассимилянты, но даже сионисты. Кто мог даже предположить в те далекие годы, что настанет день, когда иврит станет разговорным языком – языком жизни, науки и быта? Ведь даже писатели, создавшие на иврите свои произведения, включая Бялика, не разговаривали на этом языке в повседневной жизни. Рассказывают, что когда основатель иврита Элиэзер Бен Иегуда пришел к сионистскому деятелю Лилиеблюму и стал говорить с ним на иврите, то тот ответил: «Перестань дурить, разговаривай, как человек»

Но Жаботинский понял, что заложить основу для строительства сионизма можно только при условии, что иврит снова станет языком быта и языком культуры. Иврит – это связь с прошлым и мост в будущее, объединяющее начало в истории еврейского народа. Будучи бойцом по натуре, Жаботинский знал, что добиться приоритета иврита можно только при помощи крайнего фанатизма. Ирландский народ, например, не обладающий этим фанатичным упрямством, не сумел вернуть к жизни свой древний язык, поэтому до сих пор большинство ирландцев говорит на языке их вчерашних врагов – английском.

Как всегда, Жаботинский не только требовал, но и подавал пример. С того дня, как родился его сын (в декабре 1910 года), он разговаривал с ним только на иврите, а на юбилейном торжестве в честь Менделя Мохер Сфарима, когда большинство поздравлявших писателя говорило на идиш, он произнес свою речь на иврите. Жаботинского всегда огорчало, что официальным языком сионистских конгрессов был немецкий. Он усматривал в этом позор и требовал от делегатов, чтобы они изучали иврит. Сам он готов был выступать только на иврите, но другим это было слишком трудно. В речи на 12-м конгрессе (1921) он сказал: «Я дал себе зарок не произнести на этом конгрессе ни одного слова на каком-либо другом языке, кроме иврита. Только одна причина заставляет меня говорить по-немецки. Если бы я пришел сюда защищаться, я бы делал это на иврите, не обращая внимания, сколько делегатов понимают меня и сколько не понимают. Но я собираюсь нападать и нападать именно на тех господ, которые иврита не понимают. А нападать на человека на не понятном ему языке недостойно» .

Сначала кампания за распространение иврита в России велась под лозунгом «две пятых», то есть две пятых предметов из программы еврейской школы должны были преподаваться только на иврите. Потом Жаботинский потребовал создать образцовые детские сады и школы, в которых преподавание велось бы только на иврите. Он хотел подготовить резервный отряд людей, говорящих на иврите, носителей мечты о Сионе в европейской диаспоре, которые стали бы ядром сионистского движения. «В 50 городах и местечках я выступал с одной и той же речью, посвященной языку еврейской культуры, – пишет он, – я выучил ее наизусть, слово в слово, и, хотя я весьма скептически отношусь к себе как к оратору, эта речь единственная, которой я буду гордиться всю жизнь. В каждом городе и местечке сионисты горячо аплодировали мне, но потом подходили и голосом серьезного человека, обращающегося к шалуну, говорили: фантазия…»

Но не такой человек был Жаботинский, чтобы отступить. Он делал все возможное, чтобы идея его укоренилась в умах сионистов. В 1913 году на съезде сионистов России, проходившем в Вене, он предложил принять решение о том, что иврит должен стать единственным языком преподавания во всех национальных школах страны. Его радикализм вызвал негативную реакцию многих делегатов, но съезд не мог пройти мимо такого рода предложения. Поэтому делегаты несколько смягчили формулировку, выдав предложение Жаботинского за желанный идеал для мессианских времен.

Однако Жаботинский продолжал бороться, иногда в полном одиночестве, и через десять лет он наконец дождался начала реализации своей мечты. При участии общества «Тарбут» в Восточной Европе была создана сеть еврейских школ, где тысячи молодых евреев диаспоры обогащались еврейской культурой из первоисточников, проникались духом героизма еврейского народа, становились верными исполнителями мечты многих поколений.

В те же годы Жаботинский помогал становлению еврейской культуры в России. В 1911 году он основал издательство «Тургман» (Переводчик), которое выпускало на иврите лучшие произведения мировой литературы. Среди книг, изданных им, были «Спартак» Джованиоли (в переводе и обработке самого Жаботинского), «Дон Кихот» (в переводе Бялика) и «Тысяча и одна ночь» (переводе Давида Елина). Жаботинский планировал также выпускать учебники, но планам этим не суждено было осуществиться. Через несколько лет он издал вместе с доктором Ш. Перельманом атлас на иврите. Это было равносильно подвигу. В дни кризисов и стесненных обстоятельств Жаботинский всегда искал спасение в литературе. Он говорил, что в нем борются два начала: то, что ищет разрядку в царстве духа, литературном творчестве, поэзии, и то, что толкает его к борьбе, общественной деятельности. Он не знал, какому отдать предпочтение. «По своей природе я домосед, – писал он, – но люди всегда втягивали меня в политику». Не раз ему хотелось бросить все и полностью уйти в мир литературы. Но разве он смог бы жить в «башне из слоновой кости», разве смог бы справиться со страстью служить людям? Побег в литературу был для него всегда желанным. Само желание бегства уже почти равно бегству, которое никогда не происходит…

Жаботинский был человеком высокой души и тонкого вкуса, поэтому он не только искал сторонников в борьбе за иврит, но предъявлял высокие требования к его пропагандистам, борясь за красоту языка и мелодичность его звучания. Он много раз воспевал «самый чудесный из языков… язык десяти заповедей и пророчеств Исайи, язык назидания и язык Песни Песней… язык забытый и незабываемый, похороненный и вечно живой». Он много делал для улучшения произношения, учил артистов еврейского театра в Берлине правильно говорить и даже написал оригинальную и интересную брошюру «Еврейское произношение». Он стремился к тому, чтобы обновленный иврит приобрел европейскую окраску, точнее средиземноморскую, и избавился бы от истинной или кажущейся тяги к Востоку. Чтобы приблизить иврит к тем, кто никогда не учился в религиозной школе, а также к неевреям, интересующимся этим языком, он выступал за латинизацию ивритской письменности по образцу реформ Ататюрка – «отца новой Турции». Самому Жаботинскому легче было пользоваться латинским алфавитом, чем древнееврейским квадратным шрифтом.

Язык творчества Жаботинского как письменного, так и устного, отличается исключительной ясностью. В предисловии к «Переводам» он писал: «Тот, кто перевел стихи, собранные в этой тетради, не поэт. Но он считает, что язык нашей современной поэзии – иврит в сефардском наречии. И хотя его рифмы оставляют желать лучшего, его мнение победит», В этом пассаже – характерная для Жаботинского скромность, так как на самом деле в каждой его строчке чувствуется поэт с тонким музыкальным вкусом. Еще больше свидетельствуют об этом переводы Жаботинского, которые стали классикой в литературе на иврите: «Ворон» Эдгара По, «Ад» Данте, отрывки из «Фауста» Гете, стихи Омара Хаяма, Ростана и другие.

У Жаботинского были феноменальные способности к языкам. Он говорил, что может научиться любому языку за три месяца. При этом он имел в виду глубокое овладение языком, основанное на знании его законов, понимании духа народа, говорящего на нем. Десять языков он знал в совершенстве, то есть мог не только писать и говорить на них, но и произносить речи и творить. Еще языков двадцать знал менее совершенно. Знание языка подкреплялось у него глубоким знанием мировой литературы как древней, так и новой. Его друг юности Шломо Гепштейн рассказыает, что И. Штейнберг, автор русско-ивритского словаря, пришел в восторг от Жаботинского. Восьмидесятилетный метр сказал: «Молодой человек, оставьте своих сионистов и прочую чепуху и отдавайтесь языкам. Я вам гарантирую, что вы станете первым языковедом Европы».

Когда XI конгресс в Вене (1913) принял предложение доктора Вейцмана создать еврейский университет в Иерусалиме, Жаботинский возглавил организационный отдел и приложил много сил для сбора денег и определения структуры университета. Он даже ездил в Бельгию и Италию, чтобы изучить положение в университетах, имеющих ограниченный бюджет. Идея создания университета вызвала серьезный спор в сионистском руководстве относительно его предназначения. Жаботинский хотел создать учебное заведение, как во всем мире. В нем получат возможность изучать науки еврейские юноши, осаждавшие в то время чужие институты и натыкавшиеся на ограничения из-за процентной нормы. Иначе думал доктор Вейцман, считавший, что университет должен стать исследовательским учреждением, «духовным центром», научной академией, которая будет выпестовать будущих нобелевских лауреатов.

В июле 1918 года Жаботинский еще в военной форме принял участие в церемонии закладки фундамента университета на горе Скопус в Иерусалиме, а в 1928 году восторжествовала его точка зрения: университет, как и всякое учреждение такого типа, стал высшим учебным заведением и открыл свои двери перед выпускниками средних школ. Но это было после. А пока шел спор о существе университета, который прервала разразившаяся в 1914 г. первая мировая война.