Величайшие в мире ошибки

Японцы атаковали Перл-Харбор и застали защитников вопиюще плохо подготовленными.

Седьмая кавалерийская бригада США атаковала лагерь Сидящего Быка в Литл-Бигхорне и застала защитников на удивление хорошо подготовленными.

История войн изобилует ошибками — ошибками, оплаченными ценой множества напрасно загубленных жизней.

Взлет и падение генерала Кастера Тщеславие привело его к гибели на злополучном последнем рубеже

Генерал Джордж-Армстронг Кастер был известен среди индейцев как Пахуска, или Длинноволосый, — благодаря своим ниспадающим на плечи соломенного цвета локонам, предмету его особой гордости. Другое его прозвище было — Крепкие Ягодицы, благодаря долгим погоням, которые он выдерживал, сидя в седле. Но главным образом он пользовался известностью среди индейцев североамериканских равнин как жестокий убийца, вырезавший целые племена.

Командир знаменитой 7-й кавалерийской бригады Кастер приобрел свою кровавую репутацию, когда в 1868 году генерал Филипп Шеридан, «ярый медведь» прифронтовых крепостей, поручил ему усмирить равнинных индейцев, которые отказались поселиться в приготовленных для них резервациях. Почему надо было для такой важной задачи выбрать именно Кастера — остается только догадываться. Ведь его воинская карьера была отнюдь не гладкой.

Кастер родился 5 декабря 1839 года в Нью-Рамли, штат Огайо; окончил военную академию в Вест-Пойнте и на волне гражданской войны, где он отличился при преследовании главнокомандующего войсками конфедератов генерала Роберта Ли, был возведен в ранг бригадного генерала в возрасте всего лишь 23 лет.

Успех вскружил ему голову. Кастер сделался честолюбивым, неукротимым искателем славы. Он отрастил до плеч свои светлые волосы и украсил стены своей комнаты собственными изображениями. Но в 1865 году гражданская война закончилась и самолюбию бригадного генерала Кастера был нанесен болезненный укол — ему вернули прежний ранг капитана. Кастер сделался посмешищем в глазах подчиненных, однако всего лишь за год сумел пробиться в чин подполковника.

Тогда-то его едва не погубила собственная самоуверенность. Не оповестив старших офицеров, Кастер решил взять отгул и оставил лагерь, чтобы навестить свою жену Либби. Его привлекли к военному трибуналу, который отстранил его от службы на год без выплаты содержания. Кастер использовал свободное время для того, чтобы в самых героических тонах описать на бумаге свои приключения. При этом у него накопилось немало неоплаченных счетов, часть из которых, следуя потом за ним при его перемещениях из форта в форт, так, похоже, его и не настигла.

В 1868 году его восстановили в должности; ему сразу же поручили работу, требовавшую большого такта, дипломатического таланта и дара сострадания. Новоиспеченный генерал Джордж-Армстронг Кастер не обладал ни одним из этих достоинств, и тем не менее он был послан разрешить раз и навсегда проблемы, связанные с равнинными индейцами.

В течение десятилетий жадные до территорий белые люди постепенно оттесняли индейцев, главным образом племен шайен и сиу, все дальше на запад. В 60-х годах 19-го века этот процесс ускорился благодаря тому, что кочевые отряды индейских охотников на буйволов стали причинять властям неудобства, хотя их свобода передвижения была гарантирована соответствующими договорами о землепользовании. Теперь властям понадобились земли, на которых водились буйволы. Было решено, что тех индейцев, которые не осели до сих пор в резервациях, чтобы существовать на жалкие правительственные подачки, надо наконец заставить ходить по струнке.

Кастера сочли человеком, способным донести до индейцев эту глубокую мысль.

Осенью 1868 года миролюбивый старый вождь южных шайенов по имени Черный Котел стал со своим племенем на зимнюю стоянку на берегу реки Уашита, примерно в 150 километрах от ближайшего военного передового поста, форта Кобб. Он попросил, чтобы двумстам семьям из его ветви племени шайенов разрешили перезимовать под защитой форта, но ему отказали. Генерал Уильям Хейзен, командир форта, велел Черному Котлу и сопровождавшей его делегации вернуться на реку Уашита, где им было позволено оставаться, пока не сойдет снег.

И даже это разрешение оказалось пустым обещанием. Уже в декабре 1868 года Кастеру поручили примерно покарать народ Черного Котла в назидание другим. В предрассветном тумане Пахуска-Длинноволосый приказал своим людям окружить стоянку Черного Котла. Когда солдаты появились из мглы, Черный Котел уже сидел в седле, готовый в одиночку выехать на переговоры с ними. Он не знал, что задачей Кастера было, проследовав к реке Уашита, месту стоянки враждебных племен, уничтожить их поселения и всех их пони, расстрелять или повесить всех воинов и взять в плен всех женщин и детей.

Едва успел Черный Котел выехать из лагеря, как кавалерия пошла в атаку. Согласно индейской легенде, он поднял руку в миролюбивом жесте, чтобы остановить надвигающихся солдат, и тут же был застрелен наповал. Началась настоящая резня под руководством Кастера. Несмотря на приказ уничтожить только воинов, казнили всех без разбора. Из более ста расстрелянных шайенов только десять процентов были воины. Остальные — старики, женщины и дети. Чтобы уцелевшие не могли скрыться, перебили несколько сот пони. В плен взяли 50 женщин и детей.

По мере того как Кастер в последующие за тем месяцы совершал все новые безжалостные набеги на прочие местные племена, страх и ненависть к нему разрастались.

Вот что такое был этот Кастер, человек, назначенный Вашингтоном для того, чтобы сделать Запад безопасным для цивилизованных христиан, человек, который путем убийства и обмана заставлял сдаваться одного за другим вождей индейских племен — пока не встретил достойного противника в лице Сидящего Быка.

Тотанка Йотанка, или Сидящий Бык, был вождем хункпапа, самой воинственной и независимой ветви племени сиу. Сиу — это Северная Дакота, и именно в этом штате и в граничащей с ним Монтане суждено было Кастеру убедиться в том, что он отнюдь не неуязвим.

В 1868 году Черные Горы штата Северная Дакота были навечно предоставлены жившим там индейцам. Во многих племенах эти холмы, Паха Сапа, считались священными горами, центром мира духов. Договор 1868 года устраивал белого человека, потому что эти холмы были ему не нужны. Но уже шесть лет спустя он его больше не устраивал, потому что Кастер, возглавлявший туда экспедицию, докладывал: «Это — золотое дно». Про договор немедленно забыли, и Кастер пробил в Черные Горы тропу, чтобы открыть их богатства. Индейцы назвали ее Разбойничьей тропой.

Вашингтон выслал комиссию для переговоров с сиу, арапаго и шайенами, заявлявшими свои права на Черные Горы. Племена не соглашались продать священную землю или поменять ее на другие территории. Сидящий Бык ответил членам комиссии: «Мы не продадим ни пяди нашей земли, ни даже щепотки пыли с нее. Черные Горы — наши. Мы не хотим здесь белых людей. Если белый человек попытается отнять у нас горы, мы будем сражаться».

Потерпев неудачу в попытках заполучить драгоценные холмы справедливыми методами, белый человек прибег к грязным. Военный департамент издал ультиматум, что с февраля 1876 года индейцы, которые находятся вне официально отведенных для них резерваций, будут рассматриваться как вражеские группировки и против них будет применена военная сила. Сидящий Бык получил этот ультиматум всего за три недели до истечения его срока; он выразил протест, мотивируя тем, что его племя не может и думать о переносе лагеря в разгар зимы. Седьмого февраля генерал Шеридан, тот самый, кто когда-то сказал, что хороший индеец — это мертвый индеец, получил приказ наступать. И для нанесения решающего удара по наиболее могущественному противнику, Сидящему Быку, он избрал своим верным палачом Кастера.

За первые несколько месяцев 1876 года подвижные отряды конницы оттеснили миролюбивые индейские племена из бассейна рек Пайдер и Тонг близ границы Монтаны с Вайомингом. Уцелевшие группы сражающихся индейцев во главе с Сидящим Быком собрались в гордый, хотя и оборванный, без запасов теплой одежды, отряд в Долине немытой травы, Литл-Бигхорн-Валли. Их вигвамы были сожжены, лошади перебиты.

По мере выявления подлинных намерений армии, все больше индейцев вне лагеря Сидящего Быка оказывались в изоляции и ощущали угрозу своей жизни. Члены племен, прежде предпочитавших оставаться в стороне, теперь присоединялись к Сидящему Быку. Даже те из них, кто давно уже подчинился необходимости жить в резервациях, тысячами бежали из них и стекались в долину Литтл-Бигхорн.

Вот что рассказывал разведчик из числа белых людей Льюис Дьюитт: «Сидящий Бык обладал огромной властью над сиу. Он знал, как управлять ими. Он много раз повторял им, что не рожден быть индейцем резервации. Великий Дух даровал ему свободу передвигаться, куда ой захочет, охотиться на буйволов и быть вождем своего племени».

К июню 1876 года в долине собрались, кроме собственного племени Сидящего Быка, хункпапов, также ветвь оглалов во главе с его союзником Диким Конем, черноногие сиу, арапаго, безбровые, брули, миннеконжи и шайены; целый лес вигвамов и палаток тянулся вдоль западного берега реки Литл-Бигхорн на четыре с половиной километра. Из более чем 10 000 собравшихся индейцев три-четыре тысячи были воинами.

Все понимали, что приближается большое сражение. Для сиу это был последний шанс удержать земли своих предков и своих богов. И они устроили танец солнца.

Это был самый великий праздник в истории сиу. Молодые травы были пышными и мягкими, буйволов было во множестве — и индейцы набивали себе животы, плясали и куражились. У Сидящего Быка, чье тело и так пестрело шрамами от предыдущих танцев солнца, на этот раз отрезали по 50 кусочков плоти с каждой руки. После этого он плясал целый день, не останавливаясь, вокруг священного столба, не отрывая глаз от солнца. Стемнело, а он все танцевал; танцевал всю ночь и с наступлением нового дня. Через 18 часов он потерял сознание. Придя в себя, он сообщил своему племени, что ему было чудесное видение. Он видел белых солдат, падавших, как кузнечики, в его лагере, и слышал голос: «Я даю тебе этих, потому что у них нет ушей».

Сомнений в победе не оставалось!

Кастер тоже имел видение — видение своей собственной славы. В то время как сиу исполняли танец солнца, он двигался к долине Литл-Бигхорн из форта Авраама Линкольна, далеко к востоку, в Северной Дакоте. Каждый вечер он посылал самовосхвалительные депеши в нью-йоркскую газету. Кроме того, он поверял свои потаенные мысли дневнику — с тем, разумеется, чтобы впоследствии опубликовать их для потомства.

Кастер писал: «Все долгие годы моего прошлого я вынашивал честолюбивые замыслы. Не богатым хотел я быть, не ученым — но великим. Я желал, чтобы имя мое связывали с такими деяниями и с такими мужами, чтобы оно стало символом чести не для одного только настоящего, но и для будущих поколений».

Таков был человек, прибывший в ночь на 24 июня 1876 года на противоположный от лагеря Сидящего Быка берег реки Литл-Бигхорн. С Кастером было всего 611 солдат, 12 эскадронов кавалерии США — лишь небольшая часть наступавших войск. Но, оставаясь верным своему стилю, он обогнал все прочие отряды и ушел далеко вперед, готовый к бою.

Далеко к югу сражался генерал Джордж Крук во главе 1000 солдат и 250 индейцев, племен ворон и шошони, враждебных сиу, из форта Феттерман. Их задержали — едва ли не нанесли поражение — оглалы во главе с Диким Конем, устроившие им засаду и дерзкую вылазку из своего лагеря с целью задержать белого человека в долине реки Роузбад. По сути дела, войско под бездарным командованием генерала Крука было бы полностью уничтожено, если бы не мужество его индейских союзников. А так его колонна была полностью разметана и оказалась неспособна соединиться с другими войсками, спускавшимися в долину.

Ничего этого Кастер не знал. Но он знал, что находится далеко впереди двух других командиров, мечтавших о славе победителей враждебных индейцев. Это были генерал-майор Джон Гиббон, продвигавшийся к востоку из форта Эллис, и генерал Альфред Терри, шедший на запад из форта Авраама Линкольна с целью соединиться с Гиббоном на реке Йеллоустоун. Теперь эти двое шли к долине Литл-Бигхорн с полуторатысячным войском.

Терри был начальником Кастера, и двум этим генералам следовало бы ехать вместе. Но Терри, имевший мало опыта в индейских войнах, уступил настояниям Кастера и позволил ему выдвинуться вперед и провести рекогносцировку стоянки сиу. Опасаясь, что кто-нибудь достигнет лагеря раньше его, Кастер отверг предложенные Терри дополнительные войска и пушки. Он воскликнул: «Одной лишь 7-й кавалерийской бригадой я смог бы выпороть всех индейцев на континенте», — и помчался вперед.

Самоуверенность ни разу не оставила Кастера. Он безжалостно погонял свои 12 эскадронов — за два дня они прошли почти 100 километров — и, даже узнав об истинной численности противостоявшего ему противника, не потерял присутствия духа. Первым признаком того, какой военной силой обладали сиу, были обнаруженные солдатами Кастера следы, оставленные индейцами, когда несколькими днями раньше они перемещали свою стоянку. Эти следы, пробитые копытами пони и прорытые столбами вигвамов, тянулись полосой более чем полуторакилометровой ширины.

Затем поступили сведения от кастеровских лазутчиков-индейцев. Они умоляли командира подождать пару дней до прибытия Терри и Гиббона. Но Пахуска, этот надменный стяжатель славы, не мог ждать — и это тщеславие его и погубило.

Кастер намеревался разбить свои 12 эскадронов на три батальона и ими атаковать индейский лагерь одновременно с трех сторон. Итак, на рассвете 25 июня он вверил три эскадрона капитану Фредерику Бентину, три — майору Маркусу Рено, пять взял себе и один оставил с обозом.

Лазутчики Сидящего Быка внимательно следили за медленным продвижением Кастера с его основной ударной силой в 225 человек, которые шли вдоль речной долины, заслоненные от самой реки высоким длинным обрывом. Кастер высматривал удобный брод, чтобы внезапно напасть на лагерь, — но индейцы знали, что ничего подобного он не найдет.

На другом конце лагеря бдительность индейцев была не так высока. Основное внимание было направлено на главный отряд Кастера, и скромный батальон майора Рено в составе 140 конников пересек реку и в назначенный час, довольно-таки неожиданно для индейцев, атаковал их лагерь с тыла. Ведя свою конницу в атаку, Рено с полным основанием ожидал, что в это же время с другого направления лагерь будет атаковать Кастер. Он не мог знать, что батальон Кастера все еще пробирался вдоль речной долины где-то в шести километрах оттуда.

Рено налетел на стоянки оглалов, хункпапов и черноногих сиу, расположенные на южной границе огромного лагеря. Под свист пуль из вигвамов повысыпали женщины и дети и бросились наутек. Молодой хункпапа по имени Желчь, сирота, усыновленный Сидящим Быком, его старший помощник, видел, как его жена и дети были скошены наповал, пока он не успел еще собрать своих воинов для контратаки.

Желчь повел своих воинов в обход флангов Рено, и когда атака на мгновение приостановилась, напал с тыла. Без поддержки с флангов, подавляемые численным преимуществом противника, к тому же обессиленные долгим маршем, солдаты Рено отступили в сравнительно безопасный близлежащий лес, чтобы там дождаться атаки Кастера, которая отвлекла бы на себя основной порыв индейцев.

Но Кастер не атаковал. Не атаковал и третий отряд под командованием капитана Бентина, все еще находившийся в нескольких километрах от цели. Всего лишь за 30 минут боя отступление майора Рено обернулось полным поражением. Индейцы могли теперь сосредоточиться на ненавистном Пахуске…

Сидящий Бык стоял у входа в свой вигвам и, рассылая вестовых на пони, управлял сражением. Желчь, Дикий Конь и вождь шайенов Две Луны скакали вдоль и поперек лагеря, растянувшегося на 4,5 километра, собирая воинов к предстоящей битве.

Дикий Конь кричал: «Хока-эй! Время сразиться! Время умереть! Вперед, крепкие сердца, храбрые сердца! Назад, слабые сердца и трусы!»

Колонна Кастера все еще скрывалась от Сидящего Быка за холмами. Генерал двигался осторожно, но самоуверенно, выискивая наиболее удобный пологий спуск с обрыва, где можно было бы перейти реку и напасть на индейский лагерь. Но он не знал, что Желчь со своими людьми уже перешел реку. Они проскочили через овраг и напали на кавалерийскую колонну с тыла. Кастер был застигнут врасплох. Он приказал своим солдатам скакать к ближайшему холму и там занять оборонительные позиции. Но преодолев подъем только наполовину, генерал увидел нечто такое, что впервые заставило его усомниться в собственной неуязвимости.

Там, на вершине холма, который ныне называется именем Кастера, появился Дикий Конь с тысячей всадников. Несколько секунд они с брезгливостью смотрели на беспорядочную толпу обессиленной кавалерии и затем с воплями, завываниями и криками бросились в атаку вниз по склону холма.

За несколько секунд конница Кастера оказалась в окружении. Солдаты спешивались и защищались врукопашную на голой земле, где почти негде было укрыться. Они храбро сражались, стараясь удерживать своих лошадей. Но кольцо орущих сиу все смыкалось, и им было уже не до лошадей. Гордые всадники были сведены до жалкой кучки. На краю битвы раненые вздымали руки и молили, чтобы их взяли в плен. Но пленных в тот день не брали. Раненых пристреливали или закалывали.

Кастер пал в числе последних. Его строй таял, индейцы смыкали круг — и вот только теперь они увидели, что у него больше нет длинных, до плеч, волос. Он их остриг, оттого-то они и не распознали его сразу.

Генерал стоял в центре горстки остававшихся в живых солдат. Сидящий Бык рассказывал: «На своем последнем рубеже Длинноволосый стоял, как кукурузный сноп с осыпавшимися вокруг него початками». Наконец волна индейских воинов захлестнула Кастера.

Не один индеец впоследствии гордо похвалялся тем, что именно он убил ненавистного Пахуску. В Вашингтоне же последний рубеж Кастера был объявлен варварской резней. Против индейцев бросили свежие силы, и они были скоро рассеяны.

Дикий Конь бежал в резервацию, где и сдался властям. В 1877 году при попытке к бегству из форта Робинсон он был пойман и заколот штыками. Последними его словами были: «Отпустите меня, друзья мои. Вы уже достаточно меня наказали».

Сидящий Бык бежал с 3000 воинов в Канаду, «страну великой крестной матери», королевы Виктории. В 1881 году он вернулся в США и сдался властям. Два года индеец провел в тюрьме, и затем ему разрешили воссоединиться со своим племенем в резервации Стэндинг-Рок, штат Северная Дакота. Какое-то время он участвовал в качестве звезды в знаменитом шоу «Дикий Запад», устраиваемом Биллом Коди, но потом снова вернулся в свое племя и был обвинен армейским начальством в подстрекательстве к беспорядкам. Когда 15 декабря 1890 года в резервацию прибыла полиция, чтобы препроводить его в тюрьму, он оказал сопротивление при аресте и был убит выстрелом в спину.

Побежденному же Кастеру было оказано гораздо больше чести, чем подвергнувшимся преследованиям победителям. Его тело подобрали и похоронили с геройскими почестями в Вест-Пойнте. Единственный выживший в кровавой бойне — конь, по иронии судьбы носивший имя Команчи, — был даже удостоен чести стать живым талисманом 7-й кавалерийской бригады. Его выводили на все парады под седлом, но без всадника.

Кастер оставил потомству полную самовосхвалений книгу «Моя жизнь на Равнинах», фальшивую легенду о героизме автора — понадобилось целое столетие, чтобы ее развеять. Соками его памяти питается также одно небольшое предприятие в Литл-Бигхорне. Оно продает в бутылках прах, в который был повержен Кастер.

Падение Сингапура Как японцы нахрапом взяли оплот Британской империи

В воскресенье 15 февраля 1942 года на Сингапур выпал черный дождь. Он пролился через облако дыма, вздымавшееся из горящих нефтяных резервуаров, которые британцы приказали сжечь, чтобы они не достались наступавшим японцам. Британцам нефть была больше не нужна. Британцы сдавались.

^{Генерал Персиваль (крайний слева) перед сдачей Сингапура генералу Ямашите}

Капитуляция этой неприступной естественной крепости, острова Сингапур, ознаменовала собою конец долгого японского вторжения. Особенно долгим оно было для британцев. Ведь передавая японцам Сингапур, союзные войска, которых те превзошли и в хитрости, и в умении вести бой, и в маневре, передавали им также и имперский контроль над Азией. Более того, это было предзнаменование конца Британской империи — развеивался миф о том, что Британия в состоянии защитить свои далеко разбросанные колонии от притязаний любых агрессоров.

И все это вовсе не обязательно должно было случиться. Когда японские оккупационные войска высадились и начали свой долгий поход по полуострову Малакка, стоявшие на их пути войска Британии, Австралии и Индии значительно превосходили их по численности. Японцы под командованием генерала Томойюки Ямашиты не имели ни воздушного, ни морского прикрытия, а их вооружение сильно уступало союзническому. Эти недостатки они с лихвой компенсировали целеустремленностью, изобретательностью и жестокостью.

^{Пожарные тушат пламя после налета японских бомбардировщиков}

Японцы преодолевали сопротивление, просто обходя его. Стоило союзникам выставить новую линию обороны, как японцы уходили в море на краденых судах и высаживались дальше вдоль береговой полосы. Королевский военно-морской флот не появлялся. Корабли, обещанные для обороны Малакки и Сингапура, главной военно-морской базы Британии на Дальнем Востоке, так и не прибыли. Не прибыло также и обещанное подкрепление с воздуха. Остановить японцев было нечем.

Большую часть пути на юг, к Сингапуру, японцы проделали на велосипедах по тропинкам в якобы непроходимых джунглях, пользуясь при этом простыми школьными картами. В начале февраля 1942 года они прибыли вместе с захваченными ими самолетами, пушками и грузовиками в Джохор, расположенный у основания полуострова Малакка. От Сингапура, крепости, которую они намеревались захватить, их отделял только узкий Джохорский пролив.

Сингапур представляет собой остров длиной около 30 и шириной около 15 километров, соединяющийся с материком 1000-метровой дамбой шириной в 23 метра, по которой проходят автомобильная и железная дороги. На южной, обращенной к морю части острова стоит город Сингапур, населенный малайцами и китайцами. На северной, обращенной к материку стороне располагалась Королевская военно-морская база, считавшаяся одним из важнейших в мире военных объектов.

^{Японцы берут в плен британских солдат}

На протяжении века Сингапур был символом британского владычества на Дальнем Востоке. Его называли Восточным Гибралтаром и оплотом Британской империи. Он оказался ни тем ни другим. Благодаря необъяснимой военной слепоте, которой бывали поражены столь многие из британских военачальников, Сингапур был укреплен против атак с моря, но совершенно не защищен против высадки со стороны Джохорского пролива.

Сингапур мирно почивал — слишком мирно и слишком долго, чтобы суметь хоть как-то противостоять армии варваров, убийц, насильников и мародеров, готовящейся заполонить его. Не ранее чем за два дня до Рождества 1941 года генерал-лейтенант Персиваль, глава британского командования Малакки, приказал обследовать северное побережье острова на предмет строительства оборонительных сооружений. За две недели, последовавшие после его приказа, не было сделано ничего.

Уинстон Черчилль не был в полной мере оповещен о смехотворном состоянии безопасности Сингапура вплоть до 16 января, когда он получил соответствующую телеграмму от генерала Уэйвелла, недавно назначенного верховным командующим региона. Черчилль немедленно выслал своим начальникам штабов и главам администраций длинную срочную директиву:

«Должен признаться, что меня поразила телеграмма Уэйвелла… Иметь организованную оборону со стороны моря и ни укреплений, ни иных оборонительных сооружений с тыла — совершенно непростительно. Предупреждаю — это будет один из крупнейших скандалов, когда-либо выходивших на свет.

Немедленно разработать план, чтобы сделать все возможное, пока продолжается сражение при Джохоре. В план должны входить: попытка использовать в северном направлении крепостные орудия с уменьшенным зарядом; минирование и установка заграждений в местах вероятной высадки; установка проволочных заграждений и мин-ловушек в мангровых топях и других местах; размещение полевых батарей на обоих входах в пролив; формирование ударного ядра из трех или четырех подвижных резервных колонн, вокруг которых смогут базироваться выводимые из Джохора войска; мобилизация всего мужского гражданского населения на строительство оборонительных сооружений с использованием строжайших мер принуждения.

Необходимо не только поддерживать всеми возможными средствами обороноспособность острова Сингапур, но и сражаться за каждую пядь острова, пока не окажется уничтоженным последнее подразделение, последний оборонительный рубеж. Наконец, город Сингапур должен быть превращен в крепость и должен защищаться до последнего. Недопустима сама мысль о сдаче города».

Его наставления пришли к защитникам Сингапура слишком поздно. Строительство оборонительных укреплений началось с запозданием. Гражданское население находилось в таком разброде, что начать удалось только очень небольшую часть строительных работ. Рабочие разбегались. Даже в британских и австралийских войсках появились дезертиры, убегавшие на другие острова. В городе Сингапуре находилась мощная пятая колонна японских бизнесменов. Арена для военной катастрофы была подготовлена.

Уэйвелл считал, что даже если Джохор будет потерян, Сингапур сможет продержаться несколько месяцев. К тому времени придет американское подкрепление, в том числе авианосцы. Сдержав таким образом японское наступление, можно будет выиграть время для весеннего контрнаступления из голландской Ост-Индии.

У Ямашиты, однако, были для его 25-й японской армии другие планы. Он хотел захватить Ост-Индию и вступить в Австралию. Главными его целями были Сидней и Брисбен, и он не видел особых препятствий к их захвату. Но сначала — Сингапур. При этом Ямашита понимал, что Сингапур надо брать быстро, а не то его слишком растянутые тылы не смогут обеспечить наступление. У его солдат было всего по сто патронов.

31 января последние британские и австралийские солдаты перешли по длинной дамбе из Джохора на остров. Отступление проходило под звуки музыки последних двух из оставшихся в живых шотландских волынщиков.

Когда прошли последние отступающие войска, мостовую секцию дамбы взорвали. Но во время отлива японцы выяснили, что конструкция моста погрузилась под воду всего лишь на метр с небольшим. Если бы они захотели, они могли бы перейти по ней вброд.

Ямашита устроил свой передовой командный пункт в башне дворца Джохорского султана. Оттуда он наблюдал, как японский военно-воздушный флот, вдесятеро превосходящий численностью Королевский, сбивает британцев и австралийцев, безнадежно пытающихся выстроить свою слабую оборону. По башне Ямашиты не стреляли — ее сочли слишком уж легкодоступной целью, чтобы противник стал ее использовать. В то время как японский генерал своими глазами наблюдал сражение, Уэйвелл находился далеко, в своей штаб-квартире на Яве, к тому же в условиях плохой связи. Таким образом, все тактические задачи обороны Сингапура оказались в руках генерала Артура-Эдварда Персиваля.

Персиваль решил рассредоточить свои войска вдоль северной береговой полосы, чтобы предотвратить высадку японцев на остров. Идею Черчилля о создании ударных группировок для отражения уже высадившегося противника Персиваль не считал наилучшим решением. Он понимал, что боевой дух его войск невысок, а моральное состояние гражданского населения еще ниже. Солдаты видели, как свои же взрывают оборудование столь долго обороняемой ими военно-морской базы, чтобы оно не досталось японцам; это отнюдь не прибавляло им настроения:

В распоряжении Персиваля на Сингапуре находилось 85-тысячное, войско, включая 15 000 нестроевых. На противоположной стороне пролива им противостояло от 30 до 50 тысяч отборных японских солдат. По части стрелкового и артиллерийского вооружения обе стороны были примерно на равных. Во всем же остальном японцы преобладали. Они господствовали в воздухе. Их боевой дух был высок: их воодушевляли собственные победы, их вдохновляла великая миссия освобождения Сингапура от колониального владычества белых. За эту миссию они готовы были сражаться прямо-таки фанатически.

20 января Уэйвелл прибыл на Сингапур, чтобы обсудить с Персивалем оборонительные планы. Уэйвелл считал, что противник высадится на северо-западе острова. Персиваль был не согласен. Он был уверен, что атака будет проведена с северо-востока, и именно туда он решил выставить свои самые свежие силы. Оборона северо-западной береговой полосы поручалась потрепанным в боях австралийцам. 8 февраля, после нескольких дней ожесточенных бомбардировок и артиллерийского обстрела, выяснилось, что прав был Уэйвелл.

В 10:30 вечера японцы высадились в северо-западном секторе, удерживаемом Австралийской бригадой. К этому времени вдоль всей береговой полосы было установлено прожекторное освещение, но его отключили вплоть до особого приказа, чтобы не выдать расположение войск. Но при артиллерийском обстреле телефонные провода были перебиты, и этот особый приказ так и не поступил. Невидимый противник ступил на берег и захватил крепкий плацдарм. К трем часам ночи он продвинулся вглубь суши на 6 километров. Австралийцы отступили на заранее подготовленные позиции, но в темноте и неразберихе многие из них заблудились. Задуманную контратаку пришлось отменить.

Когда обо всем этом доложили Персивалю, он не мог скрыть своего потрясения. Но худшее было еще впереди. Приходили донесения о продолжающихся высадках. Из-за плохой связи многие подразделения, опасаясь попасть в окружение, отступали со своих хорошо укрепленных позиций, даже не отбив ни одной атаки. Фронт разваливался на глазах. Наконец, к югу от дамбы были замечены движущиеся по главной дороге в направлении города Сингапура вражеские танки.

Несколько часов — и сражение казалось окончательно проигранным. Но японцы приостановили наступление, чтобы организовать снабжение и пополнение войск через пролив. К вечеру 9 февраля до 25 000 японцев, используя ялики, плоты, надувные шлюпки — а кое-кто и вплавь, — переправились через пролив Джохор. Это была замечательная боевая операция — и не менее замечательным было беспорядочное состояние обороняющихся войск. Изможденные боями австралийцы 22-й и соседней с нею 27-й бригад сражались мужественно, но были плохо организованы. Плечом к плечу с ними стояли подразделения гражданской обороны, составленные из китайцев; люто ненавидя японцев, они отказывались отступать, даже когда регулярные подразделения получали такой приказ.

Был один эпизод в сражении, когда австралийцам удалось остановить дальнейшее продвижение японцев — они опорожнили в мангровые топи нефтяные резервуары и подожгли нефть. Множество врагов сгорело живьем, что помогло отсрочить захват острова. Японцы жестоко отомстили. Они обезглавили 200 раненых.

Затем последовали две роковые ошибки, которые и решили судьбу Сингапура. Как раз в то время когда японская Императорская гвардейская дивизия испрашивала разрешение оставить свои передовые позиции у дамбы в силу интенсивного сопротивления со стороны одного из батальонов австралийской 27-й бригады, австралийцы отступили. Этому решению так и не нашлось объяснения. Но результатом его явилась 4-километровая брешь, в которую без всякого сопротивления влились вражеские войска. В то же время Персиваль набрасывал план запасного варианта сражения, предусматривавший отступление на резервные позиции по периметру города Сингапура. Он только еще перебирал варианты, но не намеревался приводить план в исполнение. Но произошло недоразумение, послание было неправильно понято, и 22-я австралийская бригада, несшая на себе основную тяжесть удара, отступила на резервные позиции. 12-я индийская бригада, оказавшись в изоляции, тоже отступила.

В тот день с Сингапура вылетел последний истребитель Королевского военно-воздушного флота. Если бы ВВФ остался на острове, все его самолеты были бы уничтожены, потому что пикирующие бомбардировщики японцев перепахали все аэродромы. Не встречая сопротивления, японская авиация обрушила всю свою разрушительную силу на город, чье население из-за потока беженцев удвоилось и достигло одного миллиона. Огонь пожирал тесно расположенные здания; улицы в буквальном смысле слова были затоплены кровью. Атаками бомбардировщиков было практически отрезано водоснабжение. Сточные канавы наполнялись мертвыми телами. Неотвратимо надвигались эпидемии.

10 февраля с Явы прилетел в последний раз Уэйвелл; он приказал немедленно контратаковать. Персиваль противился приказу. Уэйвелл настоял на своем, контратака началась — и бесславно захлебнулась. Было уже слишком поздно.

Черчилль телеграфировал Уэйвеллу: «Вы, надеюсь, отдаете себе отчет в том, как мы рассматриваем ситуацию в Сингапуре. Согласно донесениям, у Персиваля имелось 100 000 войска; мы сомневаемся, чтобы у японцев было столько на всем полуострове Малакка. В таких обстоятельствах обороняющиеся войска, имея существенное численное преимущество, должны дать решительное сражение и уничтожить противника. На этом этапе следует забыть о сохранности войск. На карте стоит честь Британской империи и Британской армии. Речь идет о репутации нашей страны и всей белой расы».

Сто тысяч солдат — это, конечно, сильно преувеличено; но гнев британского военного лидера достиг своего адресата. Персиваль заявил своим офицерам: «В некоторых подразделениях войска не проявили высокого воинского духа, какой ожидается от мужей Британской империи. Если мы понесем поражение от армии хитроумных гангстеров, во много раз уступающей нам в численности, это будет несмываемым позором».

Свое веское слово вставил и Уэйвелл: «Несомненно, что численность наших войск в Сингапуре много превышает численность перешедших пролив японских войск. Мы должны их уничтожить. На карту поставлена вся наша воинская репутация и честь Британской империи. Позором будет сдать нашу прославленную крепость Сингапур уступающему нам в силе врагу».

Но все эти увещевания остались всуе. Многие из воинов, столь мужественно прошедшие с боями по всей длине полуострова Малакка, вдруг потеряли волю к борьбе. Участились позорные сцены, когда слоняющиеся по улицам дезертиры грабили магазины. Они дрались даже с женщинами за место на последних покидающих сингапурскую гавань суденышках.

Губернатор Сингапура сэр Шентон Томас велел уничтожить все запасы алкоголя в городе, чтобы предотвратить пьяные оргии победоносных японских солдат с насилиями и убийствами. Персиваль приказал эвакуировать корпус военных медсестер, чтобы их не постигла обычная горькая судьба попадающих в плен к японцам белых женщин. (Когда японцы захватили госпиталь на подступах к Сингапуру, они перебили штыками всех больных и раненых и весь персонал.)

13 февраля Персиваль созвал совещание с участием генерал-лейтенанта сэра Люиса Хита из 3-го Индийского корпуса и генерал-майора Гордона Беннетта из 8-й Австралийской дивизии. Оба не сомневались, что контратака не удастся. Оба предлагали капитуляцию.

Персиваль держался сколько мог, надеясь на чудо — что если у японцев начнут иссякать запасы, им придется ослабить разрушающую город осаду и это позволит выиграть время, пока не прибудет подкрепление с моря. Но 15 февраля, в китайский Новый год, надежда покинула его. Японский самолет сбросил близ его штаб-квартиры пакет, перевязанный красно-белой лентой, которая хвостом вилась за ним в воздухе. Внутри находилось послание от Ямашиты. Оно начиналось так: «Преисполненные рыцарского духа, мы предлагаем вам сдаться…»

Персиваль знал, что в городе оставалось запасов продовольствия на неделю, воды — на один день. Он знал, что, если продолжить борьбу, погибнут десятки тысяч осажденных из числа мирного населения. И он с должной серьезностью воспринял завуалированную угрозу, содержавшуюся в ноте Ямашиты: «Если вы продолжите сопротивляться, нам трудно будет сохранять терпение, говоря гуманным языком».

Под покровом черного дыма и завесой черного дождя Персиваль выехал из города, чтобы встретиться со своим заядлым японским противником за столом переговоров на автомобильном заводе Форда. Там высокорослый 55-летний британский генерал безоговорочно сдал оплот Британской империи.

Ямашита отвесил формальный поклон и втайне испустил вздох облегчения. Впоследствии он записал в своем дневнике: «Моя атака Сингапура была чистым блефом. У меня было 30 000 человек, у противника — втрое больше. Я знал, что если бы меня заставили драться за Сингапур чуть дольше, я был бы разбит. Поэтому необходима была немедленная капитуляция. Я ужасно боялся, что британцы узнают о нашей малочисленности и недостатке снабжения и втянут меня в уличные бои, что было бы катастрофой. Но этого не случилось. Мой блеф сработал».

Адские холмы Восемь месяцев кровопролития не выявили победителя

^{Сэр Уильям Бердвуд}

Это был самый дерзкий стратегический план Первой мировой войны: одним движением сломать ужасную позиционную войну в окопах Франции путем открытия нового фронта на востоке. План принадлежал Уинстону Черчиллю. Первый лорд адмиралтейства (военно-морской министр), каковой пост он тогда занимал, считал, что если атаковать союзника Германии, Турцию, то удастся вспороть пузо кайзеровской Европе. Он предлагал совершить прорыв через пролив Дарданеллы, отрезать турок от их германских союзников и соединить Британию с союзной ей Россией через Черное море.

Это был блестящий план, успех которого основывался на внезапном нападении на Турцию и с суши, и с моря. Для его реализации требовались крупные военно-морские силы для прорыва через Дарданеллы плюс десантные войска для захвата высот на обеих его сторонах.

Однако, при всем великолепии замысла, осуществление его обернулось катастрофой. Дело в том, что туркам стали известны намерения британцев.

3 ноября 1914 года корабли Королевского военно-морского флота вышли к проливу Дарданеллы и подвергли десятиминутному обстрелу турецкие укрепления. Эти десять минут нанесли противнику не много вреда, зато раскрыли все карты. Под руководством германских военных специалистов турки начали минировать пролив и укреплять оборонительные позиции в труднодоступной гористой местности полуострова Галлиполи. У них было на это достаточно времени — союзники не беспокоили их в последующие три месяца.

19 февраля 1915 года гораздо более многочисленная группировка британских и французских судов снова подвергла обстрелу турецкие укрепления. Турки тут же вывели свою береговую артиллерию из зоны огня, выждали, пока обстрел прекратится, и снова вернули ее на прежние позиции. Операция принесла союзникам мало пользы, зато стоила британцам и французам трех затонувших и трех выведенных из строя линкоров, подорвавшихся на минах. Начальник военно-морского штаба адмирал Фишер докладывал: «Дела на Дарданеллах идут плохо. Нас сдерживает недостаток живой силы».

В Лондоне многие из состава военного кабинета засомневались, стоит ли продолжать попытки взять Дарданеллы. Многие, но не Черчилль. Он не колебался, и его энтузиазм в отношении этого плана привлек к себе симпатии большинства военных руководителей.

И вот на рассвете 25 апреля 1915 года — пять месяцев спустя после предупредительного обстрела — крупнейший из когда-либо бывших в мире морской десант направился к берегам Галлиполи.

В первом штурме участвовали 1500 австралийцев и новозеландцев. С трех линкоров они пересели в шлюпки и в 4 часа утра принялись грести к чернеющему берегу. В предрассветном сумраке они приблизились к бухте Ари Бурну — но вместо широкой, плавно спускающейся к морю прибрежной полосы, какую, согласно уверениям, они ожидали увидеть, их встретили отвесные утесы и голые холмы. С вершин этих холмов полыхнуло, и град пуль внезапно обрушился на шлюпки. Десантники попрыгали в море и поплыли к берегу, с трудом удерживаясь на плаву под грузом своей амуниции. Многие так и не доплыли, прочие же пристегнули штыки и теперь стояли в ожидании приближавшейся к ним лавины турок, которые сбегали, скользя и кувыркаясь, по склону холма. Битва разгорелась в нескольких метрах от кромки воды в бухте, которая осталась в истории под названием бухты Анзак (Австрало-новозеландский армейский корпус).

Австралийцы и новозеландцы были сплошь добровольцы, откликнувшиеся на призыв защитить Британскую империю, самыми отдаленными подданными которой они являлись. У них не было опыта, и никто не ожидал, что они смогут выдержать продолжительный бой. Но их героизм, упорство и дерзость в бухте Анзак вошли в легенду. Они оттеснили турок от береговой полосы обратно в холмы и преследовали их своими сверкающими штыками. Спланированная грандиозная битва обернулась серией кровавых схваток. И все равно, когда утро было уже в разгаре, войска Анзак продвинулись вглубь суши до полутора километров.

Вот тогда-то мужественные воины Анзак оказались жертвой некомпетентности своего начальства. Главнокомандующим всей галлипольской экспедицией был сэр Иан Гамильтон, стареющий неудачливый генерал, решивший руководить операцией, сидя в комфорте линкора «Королева Елизавета» в трех милях от берега, в полном отрыве от двух командиров корпусов и от высадившихся на берег людей. Впрочем, и сами командиры корпусов тоже не находились на берегу. Им было приказано руководить своими войсками с борта кораблей, стоявших вблизи берегов; и, поскольку связь скоро прервалась, они тоже имели очень слабое представление о происходящем.

Командиром корпуса Анзак был сэр Уильям Бердвуд, способный и изобретательный генерал, которому бессмысленный приказ связывал руки. Другим корпусным генералом был сэр Хантер Уэстон, командовавший 29-й дивизией англо-французских войск, на которую Гамильтон возлагал свои главные надежды. Люди Уэстона высадились в пяти пунктах мыса Геллес, оконечности полуострова Галлиполи. Они также осуществляли обманный маневр, стараясь отвлечь турецкие силы от основного фронта, удаленного на несколько миль.

В бухте Геллес передовой отряд из 2000 британских десантников приблизился к берегу на выглядевшем вполне невинно угольщике «Ривер Клайд», который причалил у Сэдд-эль-Бара. Атака началась более часа спустя после высадки корпуса Анзак. При свете дня британцы вышли на берег прямо под град пуль уже ждавших их, хорошо окопавшихся турок. Сотни людей гибли, пробираясь, как муравьи, по сходням старого угольщика. Тех же, кто выбрался на берег и метался в поисках хоть какого-нибудь укрытия от безостановочного турецкого огня, пристреливали по одному.

Прошло четыре часа, и из добравшихся до берега британцев в живых осталось только 200 человек. Пилот самолета-наблюдателя, летавшего в то утро над берегом, описывал море как ужасающее зрелище — совершенно красное от крови. Битва при Сэдд-эль-Баре была проиграна, даже не успев начаться.

На протяжении нескольких километров в бухте Геллес осуществлялись в это время еще четыре высадки, оказавшиеся более успешными. В трех случаях британские войска высадились, не встречая особого сопротивления, заняли командные высоты и принялись ждать новых приказаний. Но приказания так и не поступили.

В четвертом случае, в пункте Игрек, сопротивления и вовсе не было никакого. Две тысячи десантников высадились на берег, вскарабкались вверх по утесам и слонялись там среди колючих кустарников. Они сидели на вершинах холмов и слушали, как всего лишь в часе пути от них уничтожают их боевых товарищей. По численности войска пункта Игрек превосходили все вместе взятые силы турок в бухте Геллес и могли в тот же день окружить и уничтожить врага. Но когда офицеры испросили разрешения идти вперед, им было отказано.

Весь этот кровавый день 2000 человек, высадившихся в пункте Игрек, сидели и ждали приказа, пока ближе к вечеру не пришло турецкое подкрепление и не атаковало их. Британцы, ожидавшие с минуты на минуту приказа двигаться вперед, не потрудились даже окопаться. И когда началась атака, половина десантников откатилась обратно к берегу, где попала под обстрел. Поскольку указаний от начальства все не поступало, они погрузились в шлюпки и покинули пункт Игрек.

Вторая половина всю ночь продвигалась вглубь суши. На рассвете следующего дня они обнаружили, что остались одни безо всякой поддержки. Но они продолжали сражаться и дрались так упорно, что турки не выдержали и бежали.

И все же хороший шанс на победу был упущен. Союзники в бухте Геллес превосходили обороняющихся турок в соотношении шесть к одному, но, поскольку не нашлось ни одного старшего офицера, который скоординировал бы одновременную атаку, развить успех союзникам не удалось. Турки отошли, но отошли и британцы. В результате сложилась безвыигрышная ситуация.

Единственной частью всей операции, которую можно назвать успешной, был отвлекающий удар французов на противоположной стороне Дарданелл, в Кум Кале. Вместе с полком африканских колониальных войск они в рукопашной схватке захватили одно из важнейших турецких укреплений, охранявших вход в пролив. Турки бежали. Но уже добившись победы, французы получили приказ отступать и плыть к бухте Геллес. Ведь операция при Кум Кале была, в конце концов, лишь отвлекающим ударом.

К середине дня 26 апреля на полуостров Галлиполи было высажено не менее 30 000 человек — и никому начальство не дало возможности одержать уже почти находившуюся в их руках победу.

Войскам Анзак прислали 15 000 человек подкрепления. Но и противник не терял времени даром; главные турецкие войска к тому времени были сосредоточены на холмах вокруг. К концу дня войска Анзак оказались запертыми на крошечном береговом пространстве безо всякого укрытия. В полночь Бердвуду удалось передать донесение на линкор Гамильтона с просьбой разрешить эвакуацию войск.

Он доносил: «Дивизионные генералы и бригадиры докладывают мне с немалым опасением, что их люди совершенно дезорганизованы шрапнельным огнем, которому они подвергаются на протяжении всего дня после изнурительных и мужественных трудов, которые они проделали с утра. Многие разбрелись с огневых позиций, и собрать их в этой пересеченной местности очень трудно. Даже Новозеландская бригада, только недавно введенная в бой, понесла большие потери и в известной степени деморализована. Если с утра войска вновь подвергнутся артобстрелу, провал более чем вероятен; у меня нет свежих сил, чтобы пополнить потери на огневых позициях. Я отдаю себе отчет в серьезности того, о чем я говорю, но если нам предстоит эвакуироваться, то делать это нужно немедленно».

Пока Гамильтон читал донесение Бердвуда на борту своего линкора, тысячи жизней еще можно было спасти. Но пока он рассуждал о том, как на него ответить, пришло второе донесение, ознаменовавшее собой новый поворот событий.

Это новое донесение было от капитана второго ранга Ху-Дакра Стокера, командира австралийской подводной лодки АЕ-2. Он вошел в пролив Дарданеллы, и, экономя заряд батарей, оставался на поверхности; внезапно его встретил огонь с турецких укреплений. Он решил погрузиться и пройти под минными заграждениями. Дважды за время прохождения по проливу ему приходилось рисковать своим судном и всплывать на поверхность, чтобы определиться с местонахождением, и каждый раз вокруг лодки начинали рваться снаряды. Наконец Стокер вышел на главные морские силы турок, укрывавшиеся за минным полем; он выпустил торпеду по одному из крейсеров и пошел на экстренное погружение, едва избежав таранного удара со стороны этого крейсера. Его торпеда попала в цель. Стокер пролежал на грунте 16 часов, читая вслух молитвы своему экипажу — это было воскресенье. Дождавшись, пока турки прекратят охоту за подлодкой, он вернулся к входу в пролив и доложил по радио о своем успехе на флагман «Королева Елизавета».

Находившийся в нерешительности Гамильтон получил донесение и ухватился за эту единственную за весь день внушающую надежду весть. В ответ на просьбу Бердвуда об эвакуации он решил ответить следующее:

«Ваше донесение воистину очень серьезно. Но делать нечего, кроме как окопаться и держаться. Чтобы эвакуировать вас, понадобится не менее двух дней. В то же время австралийская субмарина прошла через Дарданеллы и торпедировала канонерку. Хантер Уилсон, несмотря на большие потери, завтра пойдет в наступление, что отвлечет силы от вас. Обратитесь лично к своим людям, призовите их напрячь все усилия, чтобы держаться. Вы прошли через самое трудное. Теперь вам осталось окапываться, окапываться и окапываться, и только в этом спасение».

И они окапывались, окапывались и окапывались. Стометровая прибрежная полоса, 2000 убитых и раненых, впереди и вверху — холмы, покрытые таким же числом турок, — и войска Анзак роют себе ямы, и то же делают турки. Грандиозный галлиполийский замысел за несколько часов превратился в ту же самую отвратительную позиционную окопную войну, которая понапрасну загубила миллионы жизней на полях Франции.

Солдатам бухт Анзак и Геллес предстояло просидеть в этих окопах и траншеях девять месяцев, а потерям союзников дойти до четверти миллиона, пока начальство не притушило свою гордыню настолько, чтобы признать поражение и отступить.

29 апреля весть о том, что наступление на Галлиполи оказалось не столь успешным, как ожидалось, достигла Лондона. Весть пришла не от Гамильтона — он, с тех пор как его наступление провалилось, уклонялся от прямых донесений. Сообщение о надвигающейся катастрофе поступило от Королевского военно-морского флота.

Срочно требовались свежие силы — и они были в наличии. В Египте, в районе исходного сосредоточения, стояли без дела войска в ожидании приказа плыть к Галлиполи. Но Гамильтон их не вызвал — либо не знал об их существовании, либо из-за своей гордыни. Этого никто не знает. В конце концов подкрепление было послано прямым приказом из Лондона. Но и турки собрали на узком участке фронта свои лучшие полки.

За две недели после высадки в бухте Геллес Уэстон потерял 6500 человек и не достиг ничего. Люди умирали, не получая должной медицинской помощи; запас боеприпасов был катастрофически мал. Штыковые атаки и мелкие вылазки через траншеи — вот такая велась война.

Положение в бухте Анзак было не лучше, если не хуже. Солдатам выдавали не больше двух патронов в день, разве что в условиях непрерывных атак. Вдоль неровной фронтовой полосы расстояние между вражескими траншеями местами не превышало 10 метров. Люди жили в норах, как крысы, под постоянным огнем турецких батарей; раненые умирали на своих носилках.

18 мая в бухте Анзак произошел самый кровавый за всю кампанию бой. Турки ввели свежие силы и теперь втрое превосходили по численности 12 000 еще боеспособных австралийцев и новозеландцев. В 5 часов пополудни начался невиданный доселе артиллерийский обстрел. Он продолжался весь вечер и ночь; осажденные Анзаки ежились в своих норах. В 3 часа ночи Бердвуд приказал своим войскам изготовиться к предстоящей атаке. Не успели они занять свои огневые позиции, как огонь стих. На фронтовой полосе наступила тишина. Раздался звук трубы — и лавина турок навалилась на Анзак. Волна за волною накатывались они на нейтральную полосу, но каждый раз их выкашивали, не давая пересечь узкое пространство. Тех немногих, что прорывались и достигали траншей, закалывали штыками. Атаки продолжались всю ночь и до середины дня. Не успевала одна волна турок пасть под дружным огнем союзников, как новая уже вздымалась над брустверами и устремлялась навстречу своей гибели.

Турецкое командование дало отбой только тогда, когда пало 10 000 их солдат, причем половина из них — не далее нескольких метров до траншей Анзак.

Потянулись часы и дни; обе стороны засели в своих траншеях; наступило относительное спокойствие. Но день и ночь стояли над нейтральной полосой крики и стоны оставшихся там раненых. Тела начинали разлагаться; опасность болезней нарастала с каждым днем. Анзаки настаивали, чтобы Гамильтон договорился о прекращении огня и захоронении погибших. Гамильтон отказался, заявив, что такая просьба должна исходить от турок.

Тогда добровольцы, выходцы с другой стороны Земного шара, взяли инициативу в свои руки и 20 мая выбросили над фронтовой линией флаг Красного Креста. Турки немедленно открыли по нему огонь; древко разлетелось в щепки. И тогда случилось нечто экстраординарное.

Высунуть голову над траншеей передовой полосы означало погибнуть. И несмотря на это, один турецкий солдат выскочил из окопа и побежал по ничейной земле навстречу австралийцам. Добежав, он остановился над траншеей, на ломаном французском извинился за стрельбу и побежал обратно. Через несколько минут над вражескими траншеями появился флаг Красного Полумесяца. Генерал Уолкер, командир 1-й австралийской дивизии, поднялся и медленно пошел к турецкой огневой полосе. Никто не выстрелил. Пять турецких офицеров вышли ему навстречу, и они стояли на нейтральной полосе, обмениваясь любезностями и угощая друг друга сигаретами. Минут через десять они разошлись, договорившись встретиться вечером, чтобы обсудить перемирие.

Двадцать четвертого мая произошло временное прекращение военных действий, чтобы каждая сторона могла похоронить своих мертвых. Враги стояли плечом к плечу, роя братские могилы под руководством австралийских офицеров. Офицер из штаба Гамильтона, Комптон Маккензи, автор книги «Галлиполийские мемуары» (Изд. «Касселл», Лондон), сошедший в тот день на берег, так описывал эту картину: «Тут и там турки рыли и рыли могилы для своих соотечественников, чьи сваленные в груды тела уже разлагались на жарком майском солнце. Эта картина затмила в моей памяти все остальное, что я видел в Анзаке. Из своего возвращения я не помню ничего. Знаю только, что две недели после того не мог выветриться из моих ноздрей запах смерти. Самая ароматная трава отдавала мертвечиной».

Перемирие заканчивалось в 4:30 пополудни 24 мая, и за полчаса до этого срока турецкие и союзные войска обменивались сигаретами, фруктами и мелкими подарками. Пожав друг другу руки и широко улыбаясь, они разошлись по своим траншеям. Вскоре после 4:30 турецкий снайпер открыл огонь, Анзаки ответили залпом. Война продолжалась.

Последующие семь месяцев не принесли особой передышки. 6 августа Гамильтон повел новое наступление в заливе Сульва, к северу от позиций Анзак. Враг был обхвачен с флангов и в беспорядке бежал. К концу дня численное превосходство над турками составляло пятнадцать к одному. Но, как и прежде, приказ о развитии наступления так и не поступил. Турки перегруппировались и заблокировали плацдарм. И снова — ничья.

Шел своей чередой 1915 год, а жизнь солдат в бухте Геллес становилась сущим адом. Свирепствовала дизентерия, каждую неделю эвакуировали 100 больных. Она поразила три четверти войск Анзак. Более половины, кроме того, страдали чесоткой и покрылись язвами из-за долгого пребывания в грязных траншеях. Пища была подпорчена. Пресной воды в бухте Анзак не было — ее приходилось доставлять из Египта, за 750 миль. Все лето над лагерем роились тучи мошкары, разнося болезни. А зима принесла новый кошмар — 15 000 солдат обморозились.

В октябре Гамильтон был отозван (это катастрофа для армии), и на его место заступил генерал сэр Чарлз Монро. Он доносил в Военный кабинет в Лондоне: «Сосредоточенные на полуострове войска, за исключением австралийских и новозеландских корпусов, не приспособлены к длительным боевым действиям в силу неопытности офицеров, недостаточной подготовки солдат и истощенного состояния многих частей. Я, таким образом, придерживаюсь того мнения, что новая попытка прорвать турецкий фронт не вселяет никакой надежды на успех. С чисто военной точки зрения, я рекомендую эвакуировать полуостров».

До середины ноября политики обсуждали этот вопрос, пока наконец не согласились отменить грандиозный план. Черчилль подал в отставку. Участие Монро в этой кампании он описал так: «Пришел, увидел, капитулировал».

Залив Сульва и бухта Анзак были оставлены в декабре 1915 года, бухта Геллес — в начале следующего года. Одна из самых дорогостоящих оплошностей в истории подошла к концу. Полмиллиона союзных войск восемь месяцев сражались с полумиллионом турок. Результат: 252 000 убитых и раненых у союзников, 251 000 — у турок. Даже в смертях и увечьях — ничья.

Фиаско в Перл-Харборе Предупреждения, которые могли предотвратить катастрофу, были оставлены без внимания

Седьмое декабря 1941 года — дата, которая всегда будет отзываться горечью в сердцах американцев. Президент Франклин Д. Рузвельт назвал это днем, который будет жить в бесславии — днем, когда неведомо откуда взявшиеся японцы смели с лица земли гордость Американского тихоокеанского флота в Перл-Харборе.

Самолеты, а их было почти 400, взлетевшие с могучих авианосцев, учинили невообразимые разрушения, панику и смерть на совершенно неподготовленном к нападению острове Оаху в Гавайском архипелаге. А ведь об этом нашествии поступали предупреждения, и если бы к ним прислушались, это по меньшей мере вдвое сократило бы ущерб и человеческие жертвы.

^{«Аризона» после японской атаки}

Японский стратегический план, направленный на сокрушение американского влияния в Тихом океане, начал приводиться в исполнение в середине ноября 1941 года. Американские агенты докладывали из Японии, что крупнейшие корабли императорского военно-морского флота покидают порты своей стоянки и исчезают неизвестно куда. Собирались же корабли в заливе Танкан, вдоль островной гряды, уходящей в ледяную воду северной Японии.

Оттуда 26 ноября вышла могучая сила: шесть авианосцев, два линкора, три крейсера, девять эсминцев, восемь танкеров и три подводные лодки. Впереди них еще раньше вышел передовой отряд из 25 подлодок, пять из которых несли на себе сверхмалые подлодки.

Перед основным отрядом лежал путь через весь Тихий океан, и для успеха его миссии было жизненно важно, чтобы никто даже не знал о его существовании. Для этих целей соблюдалась тишина в эфире, за борт не выбрасывали никакого мусора, использовалось только низкодымное топливо, не зажигалось никаких огней. Предосторожности были доведены до такой степени, что корабли, остававшиеся в родных портах, усилили интенсивность радиопереговоров до уровня непрерывной болтовни, чтобы убедить американских радиоперехватчиков, будто весь флот по-прежнему находится в регионе.

Первого декабря из Токио было передано загадочное сообщение. Очень просто: «Восходите на гору Ниитака». Один только командующий ударной флотилией вице-адмирал Чуичи Нагумо знал: это значило, что Императорский двор решил вступить в войну и что нападению на Перл-Харбор дается добро. И при всем этом, у командующего были свои инструкции, согласно которым, флотилия, будучи засечена в любой день, включая 6 декабря, должна повернуть обратно как потерявшая элемент внезапности. Если она будет обнаружена 7 декабря, решение о том, предпринимать или не предпринимать нападение в 8:00 воскресенья 7 декабря, будет лежать на командующем ударной флотилией.

Не считая странного исчезновения такого большого числа судов японского военно-морского флота из родных портов, первое предупреждение, которое могло бы помочь американцам предотвратить страшную катастрофу в Перл-Харборе, поступило 5 декабря. Местное отделение ФБР на Гавайях подслушало телефонный разговор между Токио и японским зубным врачом, жившим в Гавайской столице Гонолулу. Разговор шел о самолетах, оборонительных сооружениях и числе судов в Перл-Харборе. Большая часть времени, впрочем, была посвящена цветам. «Ибискусы и пуансеттии сейчас все в цвету», — так закончился разговор. Эту фразу сочли шифровкой, но не придали ей большого веса. Ведь о японском нападении на Перл-Харбор никто и не помышлял. Вашингтон предупреждал, что ожидается объявление войны Японией, но нападение, как считали, должно произойти на Дальнем Востоке — может быть, на Борнео или Филиппинах.

Вашингтон был готов к возможному объявлению войны. Американцы расшифровали секретный код, который использовался в переговорах между Токио и японским посольством в Вашингтоне, и прочли длинную декларацию, которую японские посланники должны были в надлежащее время вручить правительству США. Заключительная часть документа, фактически объявлявшая войну США, заканчивала собою это послание, которое должно было втянуть Америку во Вторую мировую войну. Своеобразное японское чувство чести было бы удовлетворено, если бы декларация была предъявлена как раз перед тем, как ударная группа достигнет Гавайев. Но она не была вовремя получена из Токио.

Итак, утром 7 декабря американцы на Гавайских островах вовсе не подозревали, что могут оказаться целью японского нападения. Кое-кто высказывал опасения о возможности саботажа со стороны многочисленного японского населения архипелага в случае объявления войны. Но фронтовая полоса в Перл-Харборе? Никогда в жизни!

Глубокой ночью 7 декабря американские военные отправились спать после шумных субботних вечеринок и танцев в Гонолулу; а в это время 25 субмарин японского передового отряда окружали Перл-Харбор. Их задачей было торпедировать корабли, пытающиеся уйти от атаки с воздуха, которая вот-вот должна была начаться. С пяти из них одновременно с авиационной атакой должны были стартовать двухместные сверхмалые подводные лодки, несущие двойные торпеды против линкоров.

Тогда поступило еще одно предупреждение, которое должно было насторожить американцев. В 3:30 с минного тральщика «Кондор» был замечен перископ подводной лодки, двигавшейся по направлению ко входу в залив Перл-Харбор. С «Кондора» послали сигнал на патрулировавший поблизости эсминец «Уард». В течение часа экипаж находился в состоянии боевой готовности, но подлодку больше не видели.

Незадолго до 5 утра «Кондор» снялся с дежурства. Противолодочная сеть, охранявшая вход в гавань, была поднята, чтобы пропустить судно внутрь. Обратно ее устанавливать не стали, потому что в ближайшие часы ожидали входа и выхода других кораблей. Перл-Харбор лежал незащищенный, свободный для входа мини-подлодок, которые как раз в это время продвигались по направлению к 96 линкорам, мирно стоявшим в заливе. Сеть оставили поднятой, потому что ни «Кондор», ни «Уард» не доложили на берег о том, что в регионе была замечена подлодка.

В 6 часов утра в 250 милях к северу от Оаху, на большой волне, шесть японских авианосцев развернулись носом против ветра, и туча самолетов, нагруженных бомбами и торпедами, с ревом взмыла в предрассветный воздух под приветственные крики экипажей. Планировалось запустить 350 самолетов в две волны — в 6 часов и затем в 7. Остальные 80 самолетов были заняты в разведке, в обороне судов и в резерве.

Перл-Харбор спал. Но в 6:45 прогремел первый выстрел начинавшегося боя. Эсминец «Уард», находившийся все еще на боевом дежурстве, заметил мини-подлодку на входе в гавань и открыл по ней огонь. Затем он устремился к лодке, как бы стараясь протаранить ее и, проходя над нею, пустил глубинную бомбу — и взорвал ее. Четверть часа спустя была замечена вторая. Снова были сброшены глубинные бомбы, и вторую подлодку тоже сочли уничтоженной. Это было вскоре после семи утра, когда вторая волна японских самолетов взлетала с авианосцев к северу от острова. Но в самом Пирл-Харборе были озабочены лишь тем, что столь ранние утренние упражнения в море отнюдь не излечивали боль в похмельных головах после вчерашнего загула.

«Уард» передал на берег два кодированных сообщения о встречах с подлодками. Но процесс дешифровки затянулся, и первое донесение лишь в 7:15 достигло единственного находившегося на дежурстве в штаб-квартире Военно-морского флота США в Перл-Харборе человека. Им был ветеран-резервист, капитан второго ранга Гарольд Камински. Последующие двадцать минут он занимался тем, что пытался разбудить хоть кого-нибудь из высшего военно-морского начальства на их квартирах. На борту же линкоров, стоявших в Пирл-Харборе, главной заботой в это время было поднятие утренних флагов.

Еще одно предупреждение прошло даром около 7 часов. Армейские радарные станции засекли блики от двух самолетов, приближающихся с севера. Это были, скорее всего, разведывательные самолеты, летевшие впереди торпедных бомбардировщиков. Сообщения были посланы в информационный центр острова. К сожалению, в 7:00 все закрылось на завтрак, и это предупреждение о надвигающейся через час катастрофе было тоже оставлено без внимания.

В 7:05 радарная станция в Опане, на северной оконечности острова Оаху, запеленговала уже вполне недвусмысленный сигнал о том, что вот-вот начнется крупное нападение. На экране высветились десятки самолетов. Людям в Опане тоже полагалось сменяться в 7 часов, но они остались на посту, чтобы проследить эту огромную формацию, которая уже находилась всего в 100 милях и быстро приближалась. В недоумении они посылали сообщение за сообщением в информационный центр. Но тот был фактически закрыт на завтрак, и на дежурстве находились лишь телефонист да один офицер, нетерпеливо дожидавшийся смены, чтобы тоже съесть свой сандвич и выпить чашечку кофе. Людям в Опане надоело посылать донесения, которые, по всем признакам, никому не были нужны, так что они собрались и тоже пошли завтракать.

Первая волна японских самолетов в это время находилась над береговой полосой.

На линкоре «Невада», лежавшем в заливе, оркестр заиграл «Усеянный звездами стяг», гимн, всегда исполнявшийся на воскресной церемонии поднятия флага. В этот самый миг с неба ринулся вниз самолет с красным кругом на концах каждого крыла, сбросил торпеду и на бреющем полете скользнул над палубой «Невады». Стрелок на хвосте самолета открыл огонь по оркестрантам, но попал лишь в американский флаг, разорвав его в клочья. Оркестр окончил играть гимн, и только после этого бросился в укрытие. Атака на Перл-Харбор началась. Было 7:55 утра.

В 8 часов радиосообщение полетело в Вашингтон, Атлантическому и Тихоокеанскому флотам и всем находившимся в море кораблям США: «Воздушный рейд на Перл-Харбор… Это не учение».

Два последовавших за тем часа пикирующие, штурмовые и торпедные бомбардировщики перепахивали Перл-Харбор и окружающие воздушные базы. Было уничтожено почти 200 американских самолетов, большей частью на земле. В самом разгаре атаки с обычного ежедневного полетного задания вернулись американские бомбардировщики Б-17. Вдруг они оказываются в гуще боя, в них стреляют, и им приходится совершать вынужденную посадку, кто где может.

Японцы потеряли 30 самолетов, все пять сверхмалых подлодок и одну большую. Их потери в живой силе не превысили 100 человек. И все благодаря тому, что они сумели сохранить элемент внезапности. Потери же американцев, не сумевших воспринять предупредительные сигналы, по сравнению с японскими — огромны.

В самой бухте Перл-Харбор черный дым от горящей нефти застилал картину побоища. Пять торпед попали в линкор «Оклахома». Он перевернулся вверх дном. Линкор «Аризона» от прямого попадания бомбы эффектно взорвался и затонул, похоронив с собой 1100 человек. Еще три линкора получили серьезные повреждения, но были впоследствии спасены. «Вест Виргиния» получила шесть торпедных попаданий и затонула. «Калифорния» была поражена двумя торпедами. Объятая пламенем «Невада» с торпедой в боку и двумя бомбовыми попаданиями сделала было рывок к выходу в залив, но села на мель. Линкоры «Теннесси», «Мэриленд» и «Пенсильвания» тоже получили повреждения.

Корабль-мишень «Юта» был перевернут в результате торпедной атаки. Та же участь постигла крейсер «Елена». Минный заградитель «Оглала» был потоплен той же торпедой. Эсминец «Шоу» взорвался на стапелях. Эсминцы «Кассин» и «Даунс» на стапелях же были полностью уничтожены. Крейсер «Рейли» получил пробоину, но остался на плаву. Крейсер «Гонолулу» был выведен из строя.

А в восьми милях от бухты город, в чью честь был назван крейсер «Гонолулу», потерпел лишь незначительные разрушения. В нем взорвалась одна японская бомба — и около 40 снарядов Военно-морского флота США, выпущенных с кораблей в бухте по атакующим самолетам.

В тот день погибло 68 мирных жителей и 2335 американских военнослужащих — причем почти половина из них — на борту «Аризоны».

В 3 часа с небольшим пополудни командующий американскими сухопутными и воздушными войсками на Гавайях генерал-лейтенант Уолтер Шорт получил телеграмму из Вашингтона. В ней сообщалось, что японцы намеревались вручить официальную декларацию об объявлении войны в 7:30 утра этого же дня по гонолулускому времени. «Мы не знаем в точности, что означает то, что вручение назначено именно на это время, но на всякий случай будьте начеку», — сообщала далее телеграмма. Ее могли бы доставить генералу Шорту и пораньше, если бы не необходимость дешифровки, не воздушный налет и не воскресенье. Получена же она была в 7:33 того утра.

Гибель Летучей бригады Трагический налет «благородных шестисот» в Долину смерти

«C’est magnifique, mais се n’est pas la guerre» («Это великолепно, но это не война»). Так высказался французский генерал Боске, глядя на то, как знаменитая Летучая бригада британской армии ринулась навстречу своей гибели в Крыму в 1854 году. Эта фраза так и вошла в историю как самый справедливый приговор этой эффектной тактической ошибке, которая потрясла, но и вдохновила всю страну.

Налет Летучей бригады легкой кавалерии явился результатом вражды, ревности, недоверия и, в первую очередь, гордыни трех человек, соперничающих друг с другом.

Лорд Реглан, служивший в армии с 15 лет, был командующим бригадой. Это был известный военный деятель; 39 лет тому назад он воевал при Ватерлоо, и тогда Реглан со сжатыми зубами смотрел, как хирург ампутирует его правую руку.

В его подчинении состоял лорд Лукан, который, будучи молодым человеком, не лордом еще, а просто Джорджем Бингэмом, заполучил в свое командование 17-й уланский полк и проявил себя таким ярым поборником формы и дисциплины, что его людей прозвали бингамовскими денди. Он был неутомим и храбр, но без искры; офицеры ненавидели его за мелочность, солдаты — за щедро раздаваемые телесные наказания.

Но более других ненавидел Лукана его родственник, лорд Кардиган, командовавший 11-м полком гусар. Они почти не разговаривали. Кардиган мало утруждал себя военной службой, тоже был большой энтузиаст порки и оттолкнул от себя всех своих офицеров тем, что жил на своей яхте в Балаклаве. Но он был более яркой и колоритной фигурой, чем Лукан, и пользовался популярностью среди нижних чинов.

Злополучный налет Летучей бригады произошел вскоре после атаки, предпринятой соперничающей с нею Тяжелой бригадой. Всадники Тяжелой бригады нанесли поражение превосходящим силам русской кавалерии при Балаклаве. Генералы, стоявшие во главе Летучей бригады, наблюдали Тяжелую бригаду в деле, но им не разрешили ввязаться в бой и довершить разгром. Они чувствовали себя обиженными за то, что не разделили славу победы.

После боя с Тяжелой бригадой русские войска перегруппировались и сосредоточились у входа в узкую долину, ограниченную с двух сторон горами, на западном конце — Херсонесским плато и на восточном — Черной речкой. Русская кавалерия стояла на восточной оконечности долины за плотным заграждением пушек. Русская артиллерия занимала командные высоты по обоим краям долины: с севера — на Федюкинских горах, с юга — на Плотинных высотах.

С части рубежей на Плотинных высотах русских уже выбили, и теперь британская пехота совместно с союзными ей французами готовилась изгонять их еще и с других. Реглан, чей штаб располагался на Херсонесском плато, мог обозревать долину по всей ее длине и хорошо видел, как формируются боевые порядки.

Реглан решил, что использует пехоту, чтобы отогнать противника с его рубежей на возвышенности, в то время как кавалерия ворвется в долину и атакует русских по мере того, как будут один за другим преодолеваться очаги сопротивления. Это был логичный план: артиллеристы будут сброшены с возвышенности в долину, и там их безнаказанно подхватит Летучая бригада.

Но на самом деле все вышло совсем по-другому.

На южной стороне от долины на Плотинные высоты наступала 1-я пехотная дивизия. На другой стороне, только гораздо медленнее, атаковала 4-я дивизия. Между ними двинулась вперед 600-сабельная Летучая бригада, так и рвавшаяся в дело после того, как они видели успех Тяжелой бригады.

Так начинается знаменитое стихотворение Альфреда Теннисона, который описал эту атаку и тем увековечил бравых кавалеристов, участвовавших в ней.

Летучая бригада далеко обогнала пехоту; историки до сих пор спорят, не следовало ли приказать ей остановиться и дождаться, пока подойдут 1-я и 4-я дивизии. Как бы то ни было, в результате ряда недоразумений дело приняло очень эффектный, но совершенно безумный оборот.

Серия просто хронических оплошностей началась с того, что Реглан увидел со своего командного пункта на Херсонесском плато, что русские уже начали оставлять часть своих позиций на Плотинных высотах и оттаскивать свои пушки в долину под укрытие основной группировки. Вмешивать британскую пехоту не было никакой надобности — русская артиллерия уже и без того сделалась неподвижной мишенью для кавалерии.

И Реглан издал свой первый приказ Летучей бригаде: «Наступать и использовать любую возможность для захвата высот. Вас поддержит пехота».

Вестовой доставил приказ Лукану, и тот счел его по-реглановски расплывчатым — каковым он и был. Лукан истолковал его так, что ему следует дожидаться пехоты. И он переместил Летучую бригаду ко входу в долину и принялся ждать.

Реглан надрывался от гнева и нетерпения, видя бездействующую кавалерию на дне долины. В подзорную трубу он наблюдал беспрепятственные перемещения русских на дальнем ее конце. Реглан вызвал своего начальника штаба генерала Эйри и попросил его послать Лукану дальнейшие приказания.

Эйри записал эти приказания на клочке бумаги в присутствии командующего. Приказ гласил: «Срочно переместиться к фронту, чтобы помешать противнику отвести свои орудия». Эйри вручил этот жизненно важный клочок бумаги своему адъютанту капитану Нолану; когда тот уже разворачивал свою лошадь, чтобы лично доставить приказ Лукану, Реглан крикнул ему вслед: «Скажите, чтобы он немедленно атаковал!»

Нолан направил свою лошадь вниз в долину по обрывистому склону, чтобы доставить жизненно важное сообщение Лукану, офицеру, которого он презирал за напыщенность, никак не подтвержденную опытностью. Наконец покрытая потной пеной и пылью лошадь, скользя и спотыкаясь, спустилась в долину, и Нолан, подъехав к Лукану, вручил ему уже довольно потрепанную бумажку.

Лукан бесстрастно прочел записку и отложил ее в сторону. Он отпустил небрежное замечание в том смысле, что приказ этот безрассуден, и откинулся в седле, обдумывая ситуацию, как если бы в его распоряжении была целая вечность.

Для Нолана, амбициозного индивидуалиста, но закаленного в боях офицера, это было слишком.

— Милорд, — вскричал Нолан, — кавалерии приказано атаковать немедленно!

Лукан возмутился. В гневе обернулся он к младшему по званию офицеру и резко ответил:

— Атаковать? Кого? Какие орудия?

Нолан вышел из себя. Он указал на долину и закричал:

— Вон там, милорд, ваш противник! Там его орудия!

Но указывал Нолан не на растерявшихся русских, с трудом вытягивающих свои пушки с изолированных позиций на высотах. Он указывал в ту сторону длинной долины, где были сосредоточены главные русские силы.

Лукан пожал плечами, отпуская посыльного, и повернул свою лошадь прочь от него. Он поскакал к своему свояку и приказал ему немедленно атаковать русскую артиллерию. Кардиган вступил с ним в спор, но разговор получился грубый, краткий и безрезультатный.

— Позвольте заметить вам, сэр, — сказал Кардиган, — что у противника имеется батарея прямо по нашему фронту, а также несколько батарей и множество стрелков по флангам.

— Мне это известно, — отвечал Лукан, — но Реглан настаивает. Мы должны подчиняться приказу. Итак, вперед.

Лукан поехал в штаб бригады, а Кардиган — собирать своих офицеров.

Кардиган вывел Летучую бригаду на край долины. Справа он расположил 13-й полк легких драгун. Слева стоял полк Лукана, 17-й уланский, которым, пока Лукан находился при Тяжелой бригаде, временно командовал капитан Моррис. Полк Кардигана, 11-й гусарский, составлял второй эшелон кавалерии. В арьергарде находились 8-й гусарский и 4-й полк легких драгун под командованием лорда Джорджа Паджета.

Кардиган впереди скомандовал трубить марш, и трубач послал вперед 607 всадников шагом, переходящим в рысь.

Впереди бригады на гнедом скакуне ехал Кардиган. Нолан, человек, доставивший Лукану роковой приказ, находился неподалеку. Он испросил разрешения ехать с 17-м уланским, но когда понял, в каком направлении движется бригада, оставил свое место в строю и поскакал вперед, чтобы предупредить Кардигана об ошибке. Но едва он достиг головы колонны, как рядом с ним взорвался русский снаряд. Осколки пробили ему грудь, и он вместе с лошадью рухнул на землю.

Трубачу, ехавшему рядом с Кардиганом, приказали трубить галоп. Едва он успел протрубить, как был тоже убит.

Русские пушки с флангов стреляли по всадникам не переставая, и передовые отряды улан гибли, как мухи. А до цели атаки, главных русских сил, все еще было более полутора километров…

Некому уже было трубить сигналы атаки. Но люди и без того стремились как можно скорее прорваться сквозь град пуль и снарядов и добраться до конца долины. Атака началась сама собой, без команды.

— Спокойнее, уланы 17-го, — закричал Кардиган, видя, что его бойцы готовы уже обогнать своего командира. Всадники и кони падали один за другим, но строй тут же смыкался, и сплошная лавина кавалерии неслась вперед по пыльному дну долины. Лошади, потерявшие всадников, продолжали скакать в строю, пока самих их не убивало.

Бригада теперь находилась под убийственным перекрестным огнем; град снарядов и пуль сыпался с трех сторон. Видели, как одному человеку начисто снесло голову, а тело его продолжало скакать в седле с пикой наперевес. Временами пушечный выстрел поражал до четырех строевых коней враз. Одна лошадь своими скачущими копытами оторвала собственные вывалившиеся внутренности.

Вдруг пыль и дым сгустились, и скачущий впереди Кардиган исчез в них. Летучая бригада налетела на русские пушки. Пики и сабли пошли гулять по телам русских артиллеристов.

Бригада прорвалась сквозь строй артиллерии и врезалась в стоявший за нею наготове плотный строй кавалеристов. Все смешалось в кучу. Кардиган вел рукопашную схватку с дюжиной казаков. Но многие британцы проскочили сквозь строй кавалерии противника и должны были по дюйму пробивать себе дорогу назад. Многие попали в плен.

Потрепанные остатки Летучей бригады, пробираясь по долине обратно на свои позиции, опять были встречены ужасающим смертным градом с трех сторон. Но теперь, в дополнение к прочим несчастьям, их преследовали еще казаки и русские гусары.

Рядовой Джон Уитмен, чей отец учил Кардигана верховой езде, был одним из оставшихся в живых улан 17-го полка. Он оставил для учебников истории наглядную картинку этого бессмысленного боя.

По пути навстречу противнику Уитмен был ранен в правое колено и икру, но отказался покинуть строй; в схватке с русскими казак проткнул пикой его правое бедро. Уитмен убил казака, не дав ему довершить дело. Его лошадь была изрешечена пулями, но Уитмен ухитрился заставить ее вынести его через позиции противника и далее на 400 метров вглубь долины, в безопасное место, где она и пала.

Пока Уитмен лежал на земле, преследовавший его казак поразил его пикой не менее восьми раз в шею, в спину и правую руку. Но Уитмен выжил и провел остаток войны в плену.

Кардиган вернулся на свои позиции под приветственные крики кавалеристов. Всю вину за этот ужасный эпизод возлагали на его ненавистного родственника.

Лукан начал было выводить Тяжелую бригаду на помощь попавшей в беду Летучей бригаде, но, видя бессмысленность этой затеи, отступил с войсками. Он был ранен в ногу.

Кардигана провозгласили героем. Он сказал: «Это был идиотский маневр, но я в нем не виноват».

Тот, кому предстояло оставить вечный памятник Летучей бригаде, был лорд Теннисон.

Но для большей части Летучей бригады это стало и эпитафией. Из «благородных шестисот» в тот день Долину смерти покинули живыми только триста двадцать девять.