Великий натуралист Чарлз Дарвин

Глава XII Миллионер фактов

Все работы Дарвина после «Происхождения видов» в том или другом направлении подтверждали положения этой книги. Недаром Дарвин считал ее основным трудом своей жизни.

Им была написана книга «Прирученные животные и возделываемые растения», в которой он привел бесчисленное количество фактов в подтверждение его мыслей об искусственном отборе и происхождении домашних животных.

«Оправдательные документы» — называл он эту книгу, изданную в 1868 году. Тысяча с лишком страниц убористого текста посвящена сводке фактов об искусственном отборе и происхождении пород наших домашних животных и растений.

«Здесь представлен „целый Монблан“ доказательств, — писал об этой книге М. А. Антонович, — извлеченных только из одной отрасли практического знания, изучения разнообразных пород наших домашних животных и растений». Впервые практика тысяч поколений людей по выведению пород скота и культуре растений рассматривалась глубоко научно.

Снова освещается вопрос о происхождении голубиных пород. Все известные породы голубей описаны здесь с большой подробностью. Собственноручно изготовленные скелеты голубей, опыты по скрещиванию голубей, — на одно это потребовалось не менее десяти лет. Нашло место описание домашних собак и кошек, свиней, крупного рогатого скота, культурных растений.

Вся эта возня с костями уток, голубей, — измерения и взвешивания их — отнимала много времени и не была интересным занятием для Дарвина, как он и писал об этом Гукеру в 1862 году.

Но что поделаешь, зато получался такой великолепный строй фактов! Он должен заставить всех убедиться в том, что теория не цепь мыльных пузырей, как называл ее Седжвик, а правда жизни.

Вооружившись фактами, как неприступной броней, Дарвин разбирает общие вопросы, вытекающие из обсуждения их: изменчивость и ее причины, главным образом влияние внешних условий, наследственность, искусственный отбор, упражнение и неупражнение органов и многие другие.

Взвешивая кость курицы, рассматривая носовые кости голубя, наблюдая за орхидеей или росянкой, ученый никогда не терял из виду естественного отбора, не переставал работать над его обоснованием.

Как всегда, он берет факт, притом наиболее загадочный, и рассматривает его, применяя свою теорию. Может ли этот факт или явление существовать, не принося пользы организму? Если он имеет место в природе, то это уже означает его право существовать. Право существования рождается из пользы факта.

Ученый начинает эксперимент, как всегда тщательный и многолетний.

Из папок с различными заметками извлекается всё, что когда-либо было записано по этому вопросу. Разыскиваются старые письма: в них также можно найти какую-либо интересную справку. Дарвин обладал изумительной памятью на прочитанное или слышанное им.

Свои многочисленные наблюдения и опыты он проводил при помощи самых простых средств. Для выяснения роли перекрестного опыления ему пришлось сделать около тысячи опытов.

Ящики, коробки, осколки стекла шли в дело. Даже химические весы, которыми он пользовался, были те, которые когда-то служили ему и брату Эразму во время занятий по химии в Шрусбери… Только в случае крайней необходимости заказывались специальные приборы и аппараты.

Дарвин не умел хорошо рисовать и очень сожалел об этом. Приготовление препаратов для него тоже было нелегким делом. Он учился этому даже и в старости, с величайшим терпением производя разрезы при препарирований корней и листьев. Под старость у него дрожала рука, когда он держал препарируемый предмет, и всё-таки он добивался хорошего среза.

…Но вот предположение проверено экспериментом в различных вариантах, и всё-таки исследование не окончено. Необходимо еще выяснить, каким образом возникло полезное приспособление во всем своем совершенстве…

Дарвин больше любил наблюдать и проводить опыты, чем писать книги. И он со вздохом замечал, как счастлив был бы натуралист, если бы он мог только наблюдать и никогда не писать.

Тем не менее ученый писал свои книги с большой заботой о читателе. Он говорил, что всегда старался представлять себе, как будут читать его книгу, и поэтому стремился сделать слог ясным и логичным, и часто ворчал на себя за неудачную стилистику…

Не раз он подшучивал над собой, говоря, что если среди ряда выражений есть одно неудачное, то он как раз его и выберет.

Иногда он чувствовал, что фраза, которую только что писал, становится безнадежно запутанной. Тогда он задавал себе вопрос: «Ну, что ты хочешь сказать?» — и добросовестно старался ответить на него. Путанная фраза прояснялась.

Обыкновенно сначала он делал эскиз, набросок будущего произведения, не обращая внимания на его слог. Потом вносил дополнения и исправления, и рукопись переписывалась. Снова перерабатывал ее и еще раз отдавал в переписку. Переписывал обычно даунский учитель. Чистовая рукопись опять подвергалась пересмотру и, наконец, отсылалась в типографию. Корректуры читались по нескольку раз. Дарвин очень любил, чтобы его рукописи просматривались друзьями и родными.

В описании местности, а особенно живых существ, он становился настоящим художником-лириком. Его характеристики животных и растений — не этикетки музейного экспоната, а живое слово о живом организме. Красота цветка, мелодичное пение птиц, особенности их голосов, пестрые крылья бабочки, величие скал и горные вершины — все, что когда-то пленяло юношу в кругосветном плавании, находило у Дарвина горячий отклик и в преклонные годы.

Френсис находил, что у отца восхищение целесообразностью строения цветка часто смешивалось с восторгом перед красотой его:

«Маленькую голубую лобелию он любил и как ботаник и как эстет. Мне очень нравилось слушать отца, когда он восхищался красотой цветка; в этом чувствовалась какая-то благодарность самому цветку и любовь к его нежному строению и окраске. Я помню, как часто он нежно касался любимого цветка; его восхищение было почти детским в своей чистосердечной простоте».

Вся семья — дети уже подросли — принимала участие в трудах отца. Френсис был его постоянным помощником, другие, по мере возможностей своего возраста, жили интересами отца. О естественном отборе они знали с малых лет.

В одном письме Дарвин рассказывает: «Горас сказал мне вчера: „Если бы все убивали гадюк, они стали бы меньше жалить“. Я ответил: „Конечно, потому что их стало бы меньше“. Тогда он возразил с раздражением: „Я думал не то: но более робкие гадюки, которые уползали бы при встрече вместо того, чтобы кусать, спасались бы, и в конце концов они перестали бы совсем кусаться“. — „Естественный отбор трусов!“» — шутит Дарвин над увлечением своего одиннадцатилетнего сына теорией естественного отбора.

Дарвин принадлежал к тем счастливым людям, интересы которых разделяются семьей. Жена правила корректуру «Происхождения видов», а дочь и сыновья — последующих произведений, рисунки не раз делали сыновья и невестки. «Много ли найдется ученых, — говорит М. А. Антонович, — семья которых, жена и дети, знали бы то, интересовались бы тем и содействовали бы тому, чем занят и что делает глава семьи». И нельзя не согласиться с его заключением: «Значит и в этом отношении Дарвин был счастливейшим человеком».

Главное, что отличало Дарвина, — это его исключительная честность. Каждый факт он описывал совершенно объективно, без малейшего желания склонить описание в сторону своей идеи. Никогда не позволял себе исказить чужое мнение, хотя бы оно было совершенно противоположным его собственному, и с величайшим вниманием относился к возражениям критиков.

«Те, которым выпало счастье быть коротко знакомыми с Дарвином, испытывали невольное благоговейное к нему почтение, — так действовала на них та особенная, всесильная, почти страстная честность, которою были проникнуты все его мысли и поступки точно лучами центрального огня» (Гексли).

«В этой личности с великим умом, — писал М. А. Антонович, — вполне гармонировали и другие личные качества: задушевная простота, незлобие и сердечность, искренность, правдивость, уважение к себе и еще большее уважение к другим, сердечная и преданная привязанность к друзьям, дружеская внимательность и предупредительность ко всем, удивительное беспристрастие, не колеблемое ни расчетами самолюбия, ни враждебными оскорблениями, отсутствие всяких следов зависти и соперничества, гордого заносчивого самомнения и желания выставлять себя, готовность признать и выставить заслугу другого, как бы она ни была скромна. Словом, и во всех отношениях он был столь же высок, как в умственном».

И теперь, в стопятидесятилетнюю годовщину со дня рождения Дарвина мы повторим вслед за М. А. Антоновичем: «…в его характере и во всей деятельности мы не замечаем ни черных точек, ни темных пятен, как это ни невероятно. Вследствие долговременной привычки видеть проявления человеческих слабостей даже у выдающихся личностей, нам кажется невероятною такая совершенная полнота и цельность известной личности, и мы готовы видеть тут следствие односторонних похвал почитателей или думать, что вероятно ускользнуло от оглашения что-нибудь такое, что могло бы помочь голосу обвинения. Но в данном случае этого нет, и мы видим перед собою действительно очень редкое явление».

Можно без преувеличения сказать, что все важнейшие проблемы биологии затронуты Дарвином в его произведениях. О наиболее интересных из них мы и расскажем далее.

А. Д. Некрасов^[36] очевидно прав, говоря, что на выбор тем для научной работы влиял ход борьбы за дарвинизм: «Дарвин зорко следил за тем, как принималось его учение, какую критику и нападки оно вызывало, и, подобно полководцу, бросающему главные силы на наиболее важные и наиболее угрожающие пункты, бросал свою „тяжелую артиллерию“ огромного количества фактов, собранных им терпеливо за четверть века, на тот пункт, где борьба должна была быть особенно жаркой».

В Англии любят разводить декоративные растения. Теплый и влажный климат позволяет паркам быть зелеными даже во время зимы. Красиво расположенные группы деревьев, низко подстриженный бархат газона, озёра и, главное, декоративные растения.

Английские садовники обладают необыкновенным искусством по уходу за растениями. У них на клумбах круглый год цветут цветы: одни опадают, а на смену им распускаются другие, третьи завязывают бутоны. Настоящий цветочный конвейер.

В Лондоне, Кембридже, Оксфорде, у себя в Дауне Дарвин не раз имел возможность беседовать с любителями-цветоводами, наблюдать за завязыванием плодов, отцветанием растений, сбором семян.

Красота садовых растений ему была понятной. Человек создал ее искусственным отбором.

А в природе?

Дикорастущие растения также цветут прекрасными яркими цветками, — и разве нет у них нежного аромата?

Всё с большим и большим интересом приглядывается Дарвин к цветкам разных растений.

Его внимание останавливают орхидеи. Их много встречается в природе и много разводят в садах и парках. В Англии это одна из наиболее распространенных цветочных культур, которую ценят за оригинальную красоту и удивительно нежный аромат.

Когда-то в лесах Бразилии Дарвин с восхищением и любопытством рассматривал орхидеи. Он встречал их в изобилии растущими на коре деревьев, зеленой от мхов, папоротников и лиан. Корни орхидей частью внедрялись в кору, а частью свободно свисали с ветвей деревьев. Из воздуха, всегда здесь влажного, они впитывали воду и извлекали пищу из пыли, наносимой ветром в расщелины коры.

Цветки одних орхидей казались яркими бабочками, которые вот-вот вспорхнут и исчезнут среди зелени. У других цветки напоминали огромного паука; иные можно было принять за жуков. Но всё это были цветки, только удивительно оригинальной формы, разных размеров и окраски. Одни были очень темные с яркими полосками и пятнами, другие светложелтые или светлорозовые. Каких только рисунков не увидел Дарвин на лепестках орхидей: яркие дорожки, ведущие в глубь венчика, полоски, чередовавшиеся с крапинками и точечками!

«Кто вывел эти прихотливые узоры на лепестках орхидей? В чем их значение?» — думал молодой натуралист.

С тех пор Дарвин не только наслаждался красотой и ароматом цветка, но и задавал себе вопрос, впервые вставший перед ним в сумраке тропического леса: что такое цветок? Зачем у них яркие, пестрые венчики причудливых форм, нектарник, аромат?

Значение тычинок и пестиков понятно. Это главные органы цветка, непосредственно участвующие в образовании плода.

Цветок же в целом непонятен: в нем много как будто лишнего, если не признать, что он создан для услаждения человеческих взоров.

Дарвин не упускает случая, чтобы побеседовать об этом с друзьями и попросить их понаблюдать за растениями. В письме к американскому ученому Аза Грею Дарвин пишет: «…когда Вы будете прогуливаться под Вашими белыми акациями, взгляните, выдвинуты ли тычинки и пестики вперед и садятся ли на них пчелы».

И вот с 1839 года Дарвин начинает наблюдение над растениями, чтобы выяснить назначение всех частей цветка.

Орхидеи… Их выбирает Дарвин для тщательного изучения. Он разводит их у себя в теплице, завязывает знакомства с многими знатоками орхидей. Ему присылают эти растения.

В 1862 году Дарвин опубликовал свою работу об орхидеях. В ней он подробно разбирает необычайно своеобразное строение цветка у многих видов орхидей.

В цветке орхидей, в отличие от большинства растений, только одна тычинка, сросшаяся с пестиками. Пыльца представляет собой мельчайший зернистый порошок, большей частью слипающийся в комочки на тонких ножках — поллиниях.

Рыльце — одно. Под верхней, очень липкой частью его имеется ямка. Венчик состоит из трех лепестков, из которых один — губа — значительно больше других. Чашечка — из трех яркоокрашенных чашелистиков.

Все эти части цветка орхидей сильно варьируют по форме, размерам и окраске.

У орхидеи — венерина башмачка, встречающегося по лесам, кустарникам и оврагам, — ярко-желтая губа напоминает туфлю, два других лепестка пурпурно-бурого цвета.

Научное название этого растения — «башмачок Киприды» (Венеры).

Особенно оригинальна у разных орхидей форма губы — «пристани для насекомых».

Губа выдается вперед и всегда ярко окрашена. У некоторых видов она очень эластична.

У венерина башмачка Дарвин наблюдал, как прикосновение пчелы к губе заставило ее подняться кверху, замыкая цветок и оставляя только один проход, которым и выскользнуло животное, при этом оно испачкалось в пыльце. Пчела полетела к другому цветку.

У некоторых орхидей прикосновение к цветку насекомого вызывает настоящий «обстрел» поллиниями. Они «…вылетают из него как стрела, только без острия, снабженная тупым и крайне острым кончиком, — говорит Дарвин. — Насекомое, потревоженное таким резким ударом или наевшееся досыта, рано или поздно улетает к женскому растению…» и оставляет на липком рыльце захваченную при «обстреле» пыльцу.

Иногда рыльце вытянуто в виде двух изогнутых щупалец над губой. Поллинии, принесенные насекомыми, при прикосновении к щупальцам взрываются на глазах, обсыпая рыльце пыльцой.

Дарвин не раз был свидетелем, как приходят в действие все части цветка и как согласованно оно происходит.

С точки зрения естественного отбора все эти факты могли быть объяснены. Самые замысловатые формы орхидей, согласованное действие частей цветка, и притом всех частей его, представляют удивительнейшие приспособления для оплодотворения при помощи насекомых, переносящих пыльцу с одного цветка на другой.

Много раз Дарвин покрывал стеклянным колпаком соцветия орхидей, изолируя их от насекомых. Рядом он ставил неприкрытые растения. С них насекомые постепенно уносили поллинии. Под колпаком поллинии оставались целыми.

У орхидей имеются нектарники, но без нектара. Это заметил еще немецкий натуралист Шпренгель, открывший, что насекомые переносят пыльцу с цветка на цветок. Шпренгель думал, что насекомые подвергаются «систематическому обману» со стороны растений.

Дарвин, вооруженный теорией естественного отбора, не мог поверить, чтобы из поколения в поколение происходил такой обман.

Он отрезал нектарники у шести цветков одной орхидеи. Только у трех из них насекомые унесли поллинии. Зато они были почти полностью унесены у цветков с целыми нектарниками.

Какую же пользу извлекают насекомые из нектарников, лишенных нектара?

И вот начинается серия самых тщательных наблюдений над орхидеями и продолжается двадцать три дня.

Дарвин осматривает цветки после солнечного зноя и после дождя. Он идет в теплицу в полночь, чтобы осмотреть цветок, — нет нектара в нектарниках! Рано утром, когда весь Даун еще спит, он опять ищет нектар в цветке орхидей — и не находит.

Дарвин раздражал нектарники щетинкой, подвергал их действию раздражающих паров; брал для этого цветки, с которых пчелы только что унесли поллинии. Нектарники были сухи. Даже под микроскопом не оказалось ни одной капли.

Но всё-таки Дарвин нашел нектар… между двумя перепонками, из которых состоят стенки нектарника. Вот куда он был запрятан!

Пчелы, бабочки, шмели пробираются внутрь нектарника, прокалывают стенку его и получают награду. Из-за этого насекомые задерживаются на цветке. Задерживаются и успешнее переносят пыльцу!

У пяти видов орхидей Дарвин нашел нектар внутри нектарников. У них липкое вещество на рыльце совершенно открыто и не твердеет на воздухе. Поллинии быстро и прочно прилипают к нему. Легко понять, что задержка насекомого на цветке и пробуравливание нектарника здесь излишни. Только один вид, оказалось, производит семена без помощи насекомых. В цветках его пыльца падает сама собой на рыльце. Но и у этого растения имеются нектарники и небольшие липкие кружочки на пыльниках. Все части цветка устроены так, что насекомые могут посетить его и унести пыльцу.

Почему именно у орхидей обнаруживается обилие совершенных приспособлений для перекрестного опыления?

Дарвин отвечает и на этот вопрос, применяя теорию естественного отбора.

Орхидеи, особенно экзотические виды, образуют громадное количество семян. Дарвин насчитал до двухсот тысяч семян в коробочках одного растения английской орхидеи. Тропические же орхидеи дают до семидесяти четырех миллионов семян с одного растения. Правнуки одного такого растения могли бы «покрыть однообразным зеленым ковром, — по расчетам Дарвина, — всю поверхность суши на земном шаре».

Сколько же пыльцы нужно для производства такого количества семян? Она должна расходоваться экономно, иначе растение истощало бы свои силы прежде всего на образование пыльцы. Между тем они так нужны для семян! И в процессе естественного отбора выработались удивительно тонкие приспособления, обеспечивающие успешное перенесение пыльцы с цветка на цветок без особых потерь при помощи насекомых.

На орхидеях Дарвин прекрасно подтвердил закон, открытый ученым Найтом, о полезном действии перекрестного оплодотворения и вредном действии самооплодотворения в течение ряда поколений…

Одно время все другие научные интересы Дарвина были вытеснены орхидеями, как он сам об этом говорил. Девять месяцев в 1861–1862 годах Дарвин целиком потратил на них.

«Орхидеи были чудесным развлечением, — пишет Дарвин Гукеру, — хотя сейчас они мне надоели до тошноты». А в письме всё-таки посылает оттиск гравюры на дереве, изображающей одну из орхидей, которой не было у Гукера, и с упоением продолжает о «надоевшей» орхидее: «разве не замечательно расположение labellum (губы) у вершины столбика? Сюда опускаются насекомые, и, когда они касаются известной чувствительной точки, их прекрасно обстреливают пыльцевые зерна».

Работой об орхидеях Дарвин начал серию книг и статей, посвященных одному из очень интересных вопросов биологии: взаимным отношениям цветка и насекомого.

Орхидеи отличаются разнообразными формами и окраской цветков. С точки зрения естественного отбора особенности их строения стали понятными. Все они — приспособления к оплодотворению при помощи насекомых. Растение и насекомое в результате длительного естественного отбора оказались приспособленными друг к другу.

Многие ученые уже до Дарвина показали, что цветки большинства растений опыляются перекрестно. А те, которые опыляются своей собственной пыльцой, время от времени подвергаются перекрестному опылению.

Тридцать семь лет Дарвин собирал различные сведения о приспособленности цветков к перекрестному опылению при помощи ветра и насекомых.

Но в чем же состоит действие перекрестного опыления и самоопыления?

Часто задумывался Дарвин: какие растения получаются после перекрестного опыления и самоопыления?

Вероятно, есть между ними какая-то разница, и, возможно, очень значительная. Тонко выработанные приспособления к перекрестному опылению у бесчисленного количества растений не могли бы служить только для отдаленной и незначительной пользы или для избежания малого вреда. Так думал Дарвин.

При одном опыте, касавшемся вопросов наследования, Дарвин вырастил на двух грядах растения льнянки: на одной — из семян, полученных от искусственного самоопыления, на другой — полученных путем перекрестного опыления.

Растения, полученные от перекрестного опыления, выросли более крупными.

На следующий год такая же картина получилась с гвоздикой. Она, как и льнянка, при отсутствии насекомых не завязывает семян, но при искусственном самоопылении дает их.

Дарвин поставил опыт с вьюнком: некоторые цветки искусственно опылялись своей собственной пыльцой, другие — чужой пыльцой. Полученные семена сеялись на двух противоположных сторонах одних и тех же горшков и получали одинаковый уход. Выросшие из тех и других семян растения измерялись и сравнивались. Во всех случаях растения из семян, полученных в результате перекрестного опыления, значительно превосходили те, что выросли из семян, полученных путем самоопыления.

Тогда Дарвин решает начать длинный ряд опытов и ведет их в продолжение одиннадцати лет с той обдуманностью и тщательностью, которые характеризуют все его эксперименты.

«Я принял все меры предосторожности: взял семена с одного и того же растения, — пишет Дарвин Аза Грею, — дал им прорасти у себя на камине, посадил сеянцы в один цветочный горшок и при таком одинаковом способе проращивания увидел, что молодые сеянцы из семени перекрестно опыленного цветка ровно вдвое крупнее, чем ростки из семени самоопыленного, причем оба семени проросли в один день».

Растения помещались под сетку, натянутую на каркас. Несколько цветков на растениях опылялось собственной пыльцой и столько же — пыльцой с другой особи. Растениям давался совершенно одинаковый уход, почва, освещение и всё другое.

Семена собирались только вполне созревшие и одинаково хранились. Посев производился так: семена от перекрестного опыления и от самоопыления помещались на влажный песок на противоположных сторонах большого стеклянного стакана. Он накрывался стеклянной пластинкой; порции семян внутри его разделялись перегородкой, и стакан ставился на выступ камина в теплой комнате.

Начиналось прорастание семян. Если на одной стороне уже появлялись проростки, а на другой их не было, Дарвин удалял всходы. Когда на обеих сторонах одновременно появлялось по проростку, тогда Дарвин вынимал их и сажал по обе стороны перегородки в специально подготовленных горшках с почвой. Таким образом, в горшки высаживались сеянцы одного возраста и в одинаковом количестве на противоположных сторонах.

Если какой-либо сеянец заболевал, он удалялся не один, а вместе с соответствующим ему сеянцем, на противоположной стороне горшка. На обеих сторонах часть сеянцев погибала, а лучшие вырастали. И всегда оказывалось, что перекрестно опыленные растения превосходили самоопыленные.

Сначала Дарвин думал ограничить свои опыты жизнью одного поколения растений. Но потом он решил посмотреть, что произойдет, если продолжать самоопыление на протяжении ряда поколений. Потомство получалось всё более хилым.

Резеда и калифорнийский мак при самоопылении были вовсе бесплодными. Как только цветки их опылялись пыльцой другой особи, они давали много семян.

Один вьюнок в течение нескольких поколений опылялся перекрестно пыльцой других особей той же грядки и давал большое количество семян. Дарвин опылил вьюнок пыльцой вьюнка того же вида, но выращенного в другом саду. Растения из семян, полученных в этом случае, были почти на двадцать два процента мощнее и выше, а по урожаю семян вдвое плодовитее обычных растений вьюнка.

Только в одном поколении подверглись самоопылению цветки иван-да-марьи, наперстянки и цикламена, обычно перекрестно опыляемые, и потомство сильно пострадало. Наоборот, даже единичное перекрестное опыление любого обычно самоопыляемого растения повышает силу и плодовитость его. Дарвин показывает это на сортах обыкновенного гороха. Очень важно, чтобы перекрестно опыляющиеся растения принадлежали к разным разновидностям или росли хотя бы в несколько различных условиях. По этой причине перекрестное опыление между двумя цветками одного и того же растения приносит мало пользы.

Жизнь растения на солнце, в тени, в сухом и влажном месте — в разных условиях — оказывает влияние на всё растение, в том числе и на его половые клетки, — устанавливает Дарвин.

Известны факты отсутствия плодоношения и при перекрестном опылении в садах, засаженных одним сортом яблонь или груш.

Поэтому в садах подбирают известный сортовой ассортимент, чтобы обеспечить нормальное плодоношение.

Половые клетки растений одного сорта, долго воспитывавшихся в одних условиях, как показал Дарвин, почти не отличаются друг от друга. И это становится причиной бесплодия.

Влияние измененных условий на половые клетки растений кажется Дарвину очень важным вопросом. Он пишет об этом молодому садоводу Джону Скотту. Это был очень бедный человек, рано оставшийся сиротой и вынужденный пойти в услужение в качестве рабочего-садовода. Дарвин говорил, что он не встречал людей таких способных к наблюдениям, как Скотт. По совету и просьбе Дарвина он проделал наблюдения над размножением и скрещиванием растений. Все они подтверждали выводы Дарвина.

Изучение перекрестного опыления заставило ученого внимательно приглядеться к взаимоотношениям цветка и насекомого.

Они гораздо тоньше и многообразнее, чем кажутся на первый взгляд.

Между цветком и насекомым-опылителем существует тесная связь. Это было показано еще в «Происхождении видов».

Из года в год Дарвин систематически наблюдал за насекомыми-опылителями, следил за полетом их, посещением цветка, измерял время и расстояние полетов.

«Шмели и медоносные пчелы являются хорошими ботаниками», — говорит Дарвин.

Такое заключение он сделал, наблюдая, как пчелы безошибочно перелетают с темно-фиолетовых анютиных глазок на ярко-желтые — с одной разновидности на другую того же вида. Многие шмели и мухи также держатся цветков одного и того же вида.

Всегда ли?

Дарвин вскрывает цветки многих растений. В цветках львиного зева, наперстянки, льнянки он нашел много пыльцы энотеры, росшей в том же саду. Следовательно, из правила есть и исключения.

Как насекомые узнают цветки одного и того же вида?

В хороший день, когда пчелы непрестанно садились на синие цветки лобелии в саду, он срезал с некоторых из них все лепестки, а с других только нижние полосатые. И больше пчелы не высасывали нектар из этих цветков. Дарвин срезал по два верхних маленьких лепестка, — пчелы садились на цветки лобелии и пили нектар.

Окраска венчика не является единственным распознавательным признаком для пчел. Нектар, аромат — такие же знаки.

Дарвин наблюдал, сколько цветков посещали пчелы и шмели в минуту. Он видел, как шмель в одну минуту посетил двадцать четыре цветка льнянки. В течение четверти часа цветок на верхушке энотеры был посещен восемь раз разными шмелями.

Дарвин часто находил цветки многих растений прогрызенными насекомыми. Он видел целые поля красного клевера в таком состоянии. Часто прогрызают цветки шмели, а потом этими отверстиями пользуются и пчелы.

В 1857 году в течение нескольких недель Дарвин наблюдал за многоцветковой фасолью. Он ежедневно видел, что пчелы и шмели высасывали нектар через зев цветка. Но однажды он заметил, что несколько шмелей прорезывают отверстия в одном цветке вслед за другим. И на следующий день все пчелы без исключения подлетали прямо к чашечке и пили нектар через отверстия, проделанные шмелями. В Южной Америке так поступают некоторые виды колибри, иволги.

Дарвин открыл, что насекомые прогрызают цветки лишь при скученном росте растений. В саду Дарвина каждое растение обыкновенной фасоли на грядах имело много продырявленных цветков. Но три растения, случайно появившиеся в разных частях сада, не имели ни одного такого цветка.

Вот почему это происходит. Цветки растений, растущих большими массивами, хорошо заметны. Пчелы усердно посещают их и находят многие нектарники уже пустыми. Прогрызая цветок снизу, пчелы быстрее обнаруживают, имеется ли нектар, и, если имеется, добывают его скорее, чем проникая через зев. Продырявленные цветки остаются неопыленными.

Семена дадут только способные к самоопылению растения. Потомство будет слабым. Число особей сократится.

Пчелы будут сокращаться численно за отсутствием достаточного количества нектара. Вместо массивов растений этого вида появятся редкие экземпляры. Тогда пчелы станут добывать нектар нормальным путем. «В этом случае будет образовываться больше семян, и сеянцы, являясь продуктом перекрестного опыления, будут отличаться мощностью, — говорит Дарвин, — так что вид будет стремиться численно возрастать, чтобы затем снова подвергнуться задержке в своем численном возрастании, как только растение опять будет расти сплошными массами».

Незадолго до смерти, 6 февраля 1882 года, Дарвин пишет предисловие к немецкой книге «Оплодотворение цветков» Германа Мюллера, набрасывая в нем программу дальнейших исследований в этой области.

Это как бы его завещание будущим ученым.

Надо изучать биологию растений с мелкими цветками, которых не посещают дневные насекомые. Возможно, они опыляются ночными насекомыми? Надо изучать разнообразие пестиков и тычинок у некоторых видов. И особенно важно — продолжать изучение различий самоопыляющихся и перекрестно опыляющихся растений.

Дарвин был совершенно прав. Самоопыление не только снижает урожай, но через ряд лет приводит сорт к полному вырождению.

С каждым годом растения становятся всё более и более низкорослыми, чахлыми; урожаи падают. Через тридцать-сорок лет сорта самоопылителей приходится заменять новыми. Много ценных сортов пшеницы утрачено из-за вырождения вследствие длительного самоопыления.

Для улучшения растений-самоопылителей теперь применяют искусственное внутрисортовое скрещивание. Пыльца одного растения переносится на плодник другого растения того же сорта. Семян получается значительно больше.

Изучение биологии цветения подсказало приемы дополнительного опыления и для растений перекрестно опыляющихся. По утрам, после спада росы над полем ржи протягивают длинную веревку. При помощи ее, медленно передвигаясь, колхозники сбивают пыльцу. Она полнее высыпается из пыльников тычинок и больше попадает на рыльца пестиков.

Таким же образом доопыляют ценнейшую кормовую и продовольственную культуру — кукурузу. В жаркую засушливую погоду пыльца гибнет через несколько часов. Человек облегчает пыльце дорогу к женскому соцветию — початку. Он сбивает пыльцу с метелок веревкой. Иногда пыльцу собирают в «кульки» из бумаги и потом стряхивают над початком. Искусственное доопыление увеличивает урожай кукурузы до десяти центнеров с гектара.

Применяют также искусственное доопыление огурцов.

Это практическое направление было указано Дарвином, так как он первый многими опытами выяснил, что перекрестное опыление значительно повышает урожай.

Труд Дарвина вызвал тысячи научных исследований по биологии цветения, показав огромное значение этой проблемы для науки и для практики сельского хозяйства.

«Ярко встает в памяти образ отца, подсчитывающего с помощью лупы семена, — вспоминает Френсис Дарвин, — с веселостью, необычной при столь механической работе, как подсчет. Я думаю, что каждое семечко представлялось ему маленьким кобольдом^[37], пытавшимся подшутить над ним, прыгнув не в ту кучку или даже совсем удрав».

При помощи подсчета семян Дарвин разъяснял биологический смысл строения растений.

Для него было ясным, что перекрестное опыление всего лучше обеспечивается у растений с однополыми цветками, содержащими одни тычинки или одни пестики.

Но встречается множество растений с двуполыми цветками. Как же обеспечивается перекрестное опыление у них? На этот вопрос Дарвин также дал ответ.

Как-то летом, вскоре после возвращения из путешествия, он заметил, что в одних обоеполых цветках желтого льна — длинные столбики и короткие тычинки, в других — длинные тычинки и короткие столбики. Дарвин решил, что это случай изменчивости, не имеющий значения.

Прошло несколько лет, и в 1841 году Дарвин прочитал книгу Шпренгеля «Раскрытая тайна природы в строении и оплодотворении цветов».

Дарвин был поражен, прочитав у Шпренгеля, что существуют растения с обоеполыми цветками двух типов, наподобие того, что нашел он у желтого льна.

Не менее поражен был Дарвин открытием Шпренгеля того, что в обоеполых цветках разновременно созревают тычинки и пестики. Почему? Шпренгель отвечал: «…по-видимому, Природа не хочет, чтобы какой-либо цветок опылялся своею собственной пыльцой».

«Природа не хочет?..» — творец «Происхождения видов» не мог с этим согласиться. Но сами факты, открытые Шпренгелем, очень заинтересовали его. Нужен был эксперимент для проверки их.

Семнадцать лет Дарвин собирает материал из окружающей природы, выписывает его из Бразилии, Северной Америки, с острова Цейлон, получает из Кью, разыскивает сведения в журналах и другой литературе.

Дарвин ставит опыты, наблюдает, получает семена, подсчитывает их: «Мне кажется, ничто во всей моей научной деятельности не доставляло мне такого удовлетворения, как разъяснение смысла строения этих растений».

Он начинает работу с изучения примул. В то время эти растения широко входили в английскую садовую культуру, а в природе много встречалось диких видов.

Из книг Дарвин узнал, что цветки примулы имеют разницу в длине тычинок, а исследуя цветки примулы, Дарвин нашел и другие различия.

В этом легко убедиться каждому. Примулу можно найти весной на лугах; она зацветает очень рано золотисто-желтыми цветками, собранными зонтиком на длинном цветоносе. Листья примулы продолговатые, сморщенные, волнистые по краям, бархатистые. Осторожно иглой или булавкой надо разорвать сросшийся венчик цветков с нескольких примул, рассмотреть тычинки и пестик. В цветках одних примул пестик значительно короче тычинок, рыльце гладкое, пыльца крупная, зев венчика короткий. В цветках других примул пестик возвышается над тычинками, рыльце шероховатое, пыльца мелкая, трубочка венчика длинная.

До Дарвина ботаники считали эти различия просто случаем изменчивости.

Дарвин срывает примулы в различных местах обитания. Он измеряет при помощи микрометра длину пестиков и тычинок и всюду находит отчетливую разницу между ними.

Ни в садах, ни в природе Дарвин не нашел цветков двух типов на одном растении. Однажды он собрал пятьсот двадцать два зонтика с растений в различных местах, срывая с каждого растения по одному зонтику. Оказалось, что двести восемьдесят одна примула имела короткий пестик, а двести сорок одна — длинный. Отсюда Дарвин заключил: «Две формы существуют в диком состоянии почти в равных количествах».

Все эти предварительные исследования заставляли предположить, что, по всей вероятности, различия между цветками примулы — явление, связанное со всей жизнью вида.

Дарвин применяет испытанные им средства: наблюдения за посещением примул насекомыми и подсчеты семян.

Он наблюдал, как крупные насекомые садились на цветки с длинными тычинками. Вымазавшись пыльцой, они летели к примулам, цветки которых имели длинные пестики. Пыльца же коротких тычинок переносилась насекомыми на короткий пестик другого экземпляра.

Эксперимент раскрыл тайну примул.

Дарвин опыляет примулы разных видов в другом порядке, чем это происходит при помощи насекомых.

Он опыляет рыльце длинного пестика пыльцой коротких тычинок другого растения с длинным пестиком. Незаконное опыление, — называет его Дарвин. В то же время он производит и законное опыление растений того же вида.

Бесчисленные незаконные и законные опыления… Результаты тщательно подсчитываются. Кучки семян ссыпаются в пакетики, нумеруются. Дарвин боялся потерять хотя бы одно семечко или положить его не в ту кучку.

Об этих часах «веселого» подсчета и вспоминал Френсис Дарвин.

Отсчитывать по семечку сотни, тысячи, десятки тысяч семян, записывать длинные ряды цифр, сводить их в таблицы, измерять сотни тычинок и пестиков, — многие сказали бы: скучное занятие!

Для Дарвина же эти работы были и своеобразным отдыхом от писания книг, и путем, которым он шел к новым открытиям.

Цифры ясно сказали, что законные опыления дают большее количество семян, чем незаконные. Потомство, получаемое при законных опылениях, как правило, здоровее, сильнее и плодовитее.

Ключ к пониманию строения примул был найден: крупные насекомые, опыляющие примулы, переносят пыльцу с длинных тычинок на рыльце длинного пестика, а пыльцу коротких тычинок — на рыльце короткого пестика другого растения примулы.

Своеобразное строение примулы обеспечивало перекрестное опыление.

У некоторых растений одни цветки дают семена, а другие всегда остаются бесплодными. Всем знакомы соцветия маргаритки, василька, хризантемы, астры и других сложноцветных. С краев у них цветки более крупные и заметные. Цветки в середине, как правило, мелкие, мало заметные, а семена образуют именно они.

Рассмотрев строение крайних цветков, можно понять, почему они не дают семян. Тычинки и пестики у них недоразвиты, а в срединных цветках они нормального строения.

Крайние цветки в соцветиях сложноцветных можно назвать своеобразной «вывеской» для привлечения насекомых.

Дарвин объяснил это явление как приспособление к перекрестному опылению при помощи насекомых. В процессе естественного отбора произошла специализация: крайние цветки стали приманкой для насекомых, срединные — для производства семян.

Одни цветки постепенно утратили непосредственные органы размножения: тычинки и пестики, другие — сохранили их и утратили лепестки.

Множество удивительных особенностей в строении цветка было объяснено Дарвином с точки зрения естественного отбора. И все они в конечном счете обеспечивают перекрестное опыление. «Природа самым торжественным образом заявляет нам, что она чувствует отвращение к постоянному самооплодотворению».

Летом 1860 года по предписанию врачей Дарвин отправился на отдых и лечение в одно тихое местечко, недалеко от Лондона.

Здесь он начал изучать росянку — растение, о котором, по словам Френсиса, мог бы впоследствии написать не только научный труд, но и поэму.

Нельзя сказать, чтобы Дарвин раньше не замечал этого маленького травянистого растения с розеткой красных прикорневых листьев на длинных черешках и слабо развитой корневой системой. Не раз он видел и длинные тонкие цветоносы росянки, поднимающиеся из центра розетки. Но настоящая встреча с росянкой произошла погожим июньским днем на верещатнике.

Дарвин прогуливался по тропинке среди кустов вереска. На краю маленького торфяного болотца он приметил росянку. Она росла здесь в изобилии.

На ее маленьких, не больше одного сантиметра в поперечнике, круглых листьях блестели капли липкой слизи. Множество насекомых садилось на листья росянки.

Дарвин стал наблюдать за одним из них. Он увидел, как зашевелились крошечные булавочки-волоски, покрывающие верхнюю сторону и края листьев. Насекомое делало энергичные движения, стремясь подняться с листа. Волоски пригнулись к животному; изгибалась даже сама листовая пластинка. Она стала похожа на чашечку; на дне ее лежало пойманное насекомое.

На других листочках-ловушках — на всех росянках также бились насекомые в бесплодных попытках освободиться.

Дарвин не мог оторваться от этого зрелища. Он собрал дюжину растений росянки и сосчитал общее число распустившихся листьев. Их оказалось пятьдесят шесть; на тридцати одном из них лежали мертвые насекомые или только хитиновые покровы их.

Росянки были принесены Дарвином домой.

Когда Дарвин построил для своих опытов с растениями теплицу, то росянки заняли в ней почетное место.

Тепличка была маленькая, вроде тех, что строили русские помещики для своих гортензий и пеларгоний, — рассказывает К. А. Тимирязев, — но она была необыкновенно чистая и светлая, благодаря легкому железному переплету и отлично промытым стеклам.

Дарвин очень радовался, построив теплицу. Она была совершенно необходимой для него.

Подолгу стоял он у растений — не у красавиц пальм, редкостных лилий, кактусов и бананов, — их здесь не было, — а у росянок.

В горшочках и жестянках они тянулись длинным рядом вдоль стен.

«Хороший старый господин, только вот что жаль: не может себе найти путного занятия. Посудите сами: по нескольку минут стоит, — говорил о нём старик садовник, — уставившись на какой-нибудь цветок. Ну, стал бы это делать человек, у которого есть какое-нибудь серьезное занятие?»

Дарвин помещал на листья росянки мух и комаров. Да они и сами садились на них, привлекаемые блестящими капельками. Булавочки-волоски пригибались и со всех сторон охватывали прилепившееся насекомое. Из них выделялись обильные капельки сока. Волоски не поднимались в течение ряда дней. Наконец, они становились сухими и поднимались… под ними уже не было мушки, лежали только остатки ее. Слабым дуновением ветерка их сдувало с листа.

А что произойдет, если поместить на лист, вместо насекомого, кусочек сырого мяса, куриного белка? Может быть, мясо поджарить?

Будут ли так же пригибаться волоски?

Дарвин помещает на лист кубики мяса, куриного белка. Да, они пригибались — и происходило то же, что и с мухой. А если предложить росянке сыр, хлеб, яичный желток? Свежее сливочное масло?

И Дарвин производит бесчисленные опыты с росянкой.

Предлагаемое росянкам меню было очень разнообразным.

Листья росянки схватывали всё, но по-разному задерживали вещества своими волосками. Они подолгу удерживались в согнутом положении над всеми белковыми веществами и относительно быстро выпрямлялись после того, как на них попадали масло, сало, сыр, крахмал, клей.

Попробовал Дарвин положить на лист маленький камешек. Волоски тотчас пригнулись к нему и быстро выпрямились. Кусочки дерева, стекла, крупинки золы — то же самое.

Чувствительность волосков была удивительной. Кусочек человеческого волоса весом в тысячные доли грамма вызывал их движение и изгибание.

«А как будут действовать жидкости?» — спросил Дарвин у росянки.

Разговор с растением ведется всегда на языке опыта. Теперь Дарвин превратился в повара для своих клиентов в горшочках.

Мясные супы, молоко, разные концентраты, отвар из зеленого гороха действовали хорошо, как и настой сырого мяса.

Много слабее было действие отвара мелко изрубленных стеблей и листьев злаков. Еще слабее оказался и настой капустных листьев. Испробованы слюна, мокрота, моча.

А как будут действовать растворы лекарств, кислот, солей?

Список веществ, действие которых интересно было испробовать, не уменьшался, а всё возрастал.

В аптеке специально приобретается белладонна, белена, приготовляются их растворы. Опять идут опыты.

Временами Дарвин несколько сокращал свои опыты с росянкой, чтобы подготовить к печати следующие издания уже опубликованных произведений или новую книгу.

Заинтересовавшись вопросом о перекрестном опылении растений, он совсем прекратил работу с росянкой: «…росянки пошли к черту, пока я не кончу и не издам книгу, — говорил Дарвин, — а там я снова вернусь к моим милым росянкам и буду просить прощения у этих маленьких существ за то, что мог хоть на минуту послать их к черту».

Дарвин возвращался к росянке.

Дарвин убивает жабу и кусочек рыхлой соединительной ткани из ее пищеварительной полости приносит росянке. Через сутки часть этой ткани превратилась в жидкость, а спустя еще двенадцать часов почти полностью растворилась.

Следует испробовать хрящ, — решает Дарвин.

Стоял ноябрь. Росянки выглядели совсем жалкими, маленькими. Пойдет ли опыт в таких неблагоприятных условиях?

Дарвин вырезает крошечные кубики белого непрозрачного упругого хряща с конца бедренной кости овцы и кубики непрозрачного волокнистого хряща между ее хвостовыми позвонками. Накладывает их на листья. А пытливая мысль уже подсказывает: надо взять еще кость…

На третьи сутки первые кубики были растворены, а вторые стали прозрачными и утеряли волокнистое строение.

Всё яснее и определеннее становится вывод на основании многочисленных фактов: росянке нужен азот. Только в тех случаях, когда на лист попадает белковое вещество или хотя бы содержащее азотистые соединения, волоски подолгу остаются пригнутыми.

Что-то получилось у сына, Френсиса? Он также работает с росянками. Френсис приготовляет искусственный желудочный сок и действует им на те же самые вещества, которые отец предлагает росянке.

Замечательно! Действие искусственного желудочного сока на хрящ совершенно такое же, как выделений росянки.

В опытах отца и сына за хрящом последовали куриная косточка, осколок кости из бараньей отбивной котлеты, потом эмаль и дентин клыка собаки. Всё это поддавалось действию выделений росянки; легче растворялась кость, труднее дентин и еще труднее эмаль.

Несомненно, выделения росянки растворяют белковые вещества совершенно так же, как желудочный сок млекопитающих.

Дарвин сотый раз исследовал сок из железок росянки. Он оказался кислым, особенно когда на лист помещали кусочек белка или мяса.

«В очень теплую погоду, рассказывает Дарвин, — я поместил рядом два кусочка сырого мяса одинаковой величины, один на лист росянки, а другой обложил сырым мхом».

Зачем? Чтобы узнать, обладают ли выделения росянки обеззараживающим действием, подобно желудочному соку млекопитающих.

Через двое суток эти кусочки мяса были исследованы под микроскопом. «Кусочек, лежавший во мху, — говорит Дарвин, — кишел инфузориями и разложился… между тем как кусочек на листе, смоченный выделением, был свободен от инфузорий…»

Ответ на вопрос был получен, но разве Дарвин мог удовлетвориться одним опытом? Он повторяет его с кубиками яичного белка, потом сыра. Они совершенно заплесневели на мокром мху, а с поверхности изменились в цвете и начали разлагаться. Кубики сыра на листьях росянки остались чистыми, а белок превратился в прозрачную жидкость.

Невозможно подсчитать, сколько опытов с росянкой было поставлено Дарвином и его сыном! Сколько веществ было перепробовано, сколько часов проведено над микроскопом! Понадобились химические исследования, чтобы узнать состав выделений росянки, изменения в составе перевариваемых ею веществ.

В этом Дарвину помогали ученые: профессора Франкленд, Бэрдон Сандерсон и доктор Клейн. Они по просьбе Дарвина делали анализы, микроскопические срезы, присылали реактивы. Приходилось очень много читать, делать выписки из книг по физиологии животных и растений, а также по химии. В книгах Дарвин находил много полезных сведений о действии животного желудочного сока на вещества, которые он испытывал выделениями росянки.

Но действительно ли белковая животная пища приносит пользу росянке?

У нее есть листья и корни. Может она питаться из почвы и воздуха, так же как другие растения?

Дарвин оставил росянку без насекомых и мяса. Она не погибла. Да, она может существовать и без животной пищи.

Какую же роль играет животная пища? Если в естественных условиях росянка использует ее, следовательно, она нуждается в ней.

В теплице устанавливается ряд глубоких тарелок с росянкой, разделенных низкой перегородкой на две половины.

На одной растения получают мясо, на другой остаются без мясной пищи. Последние живут только за счет углекислоты воздуха и минеральных солей.

Проходят дни, месяцы. Результаты подкормки мясом очевидны: эти растения много крупнее контрольных. Дарвин считает теперь, «что он, кажется, не ошибается?»

Нет, Дарвин был совершенно прав. Уже после его смерти Френсис, а затем и другие ученые подтвердили, что у подкармливаемых мясом росянок число соцветий и плодов в полтора-два раза, а семян (по весу) в два-четыре раза было больше по сравнению с контрольными растениями.

Работа была трудной, кропотливой, отнимавшей много времени и сил. Но она была интересной не только потому, что раскрывала особые способы питания некоторых растений. Росянки являлись прекрасным подтверждением теории Дарвина, примером своеобразного приспособления к условиям жизни.

Росянке нужен азот, — это установил Дарвин. Вспомним, что она обитает на влажных болотистых местах, где почва бедна бактериями, связывающими азот из воздуха. В этих почвах мало и калия, и фосфора.

Выдерните из почвы одно растение росянки. Ее корневая система состоит из шести — одиннадцати неразветвленных коротких придаточных корешков. Она не может обеспечить растение минеральными солями в нужном количестве. Новейшие исследования показали, что росянка извлекает из пойманных насекомых К, N и P — как раз то, чего ей недостает в почве.

Возможность питаться животной пищей выработалась у росянки как своеобразное приспособление, обеспечивающее растение необходимым питанием в бедной почве.

Как же могло сложиться такое приспособление? Можно обрисовать этот процесс в общих чертах.

Сорвите на клумбе петунью. Листья и стебли ее покрыты крупными волосками. Под лупой они напоминают щупальца росянки. На них даже блестят капли липкой слизи. В ней застревают и гибнут насекомые. Слизь защищает петунью от вредителей. У смолки есть такая же защита; у многих тропических растений она обычна.

Из растений, выделявших липкое вещество, как защитное приспособление против насекомых, постепенно могли выработаться естественным отбором растения, могущие переваривать и усваивать животную пищу.

Возможно, что сначала растение поглощало продукты разложения насекомых, погибших на его листьях.

Впоследствии выработались собственные пищеварительные соки.

Дарвин изучал многие виды росянок. Ему присылали их из Ирландии, Австралии, с мыса Доброй Надежды.

У росянок из Австралии черешки листьев имели до двадцати дюймов, а пластинки до семи дюймов в длину. Гукер прислал экземпляр, у которого листья были вроде нитей.

Кусочки мяса, частицы стекла, пробки, золы, даже листового золота были помещены на листья росянок различных видов. И все виды росянок оказались приспособленными к приему пищи примерно одинаковым способом.

На болоте рядом с росянкой растет много других высших растений. Они не ловят насекомых, — как же они питаются?

Стоит только обнажить корневую систему этих растений, как станет ясным, что дает им возможность жить на скудных почвах.

Хорошо развитая, но лишенная корневых волосков система этих растений густо оплетена нитями особых почвенных грибов — микоризой. Она снабжает растение водой, минеральными солями и азотом, извлекая его из некоторых почвенных кислот, а иногда и из воздуха. Ни у одного насекомоядного растения микоризы нет.

Вслед за росянкой Дарвин занялся изучением других насекомоядных растений. Он никогда не думал, что их так много, а приспособления их к ловле насекомых так разнообразны.

Дарвин, по своему обыкновению, вступает в переписку со многими лицами, интересующимися этими растениями, изучает обширную литературу и ставит сотни опытов.

Теперь в теплице не одни росянки. Дарвин наблюдает за так называемой венериной мухоловкой.

Листья ее напоминают полузакрытую книгу. Края листьев усеяны зубцами. Проползают муравьи, жучки, — лист быстро и с силой захлопывается за ними навсегда. Толстый паук, прикоснувшийся к листу, не избежит той же участи.

Да это настоящая западня! Совершенно верно, зубцы заходят один за другой, сцепляясь так крепко, что насекомые не могут разъединить их… Впрочем, самые мелкие из них проваливаются между зубцами.

Один знакомый прислал Дарвину из Северного Уэльса тридцать девять листьев болотного растения жирянки.

Жирянка — небольшое растение с прикорневой розеткой толстых, крупных, ярко-зеленых листьев. Чего только не прилипло к этим листьям! Сто сорок два насекомых, мелкие листочки, семена осоки, клочки мха.

Жирянке были предложены всевозможные насекомые, овощи, семена, отвары.

Дарвин опытами установил, что жирянка питается за счет множества мелких насекомых, которых она ловит. Она переваривает также листья, семена, пыльцу других растений, которые попадают на нее.

Дарвин исследовал вместе с Френсисом водное растение пузырчатку, так как он прочитал в одной статье, что у этого растения в пузырьках часто можно найти попавших в плен водных насекомых, которые, вероятно, служили ему пищей.

Корней у пузырчатки нет. Стебли и листья ее погружены в воду. На них видно множество мелких пузырьков с отходящими от них щетинками.

Если мимо плывет циклоп, дафния или какое-либо другое мелкое животное, — щетинки колеблются и направляют его к входу в пузырек. У входа — клапан, открывающийся только внутрь. Прикоснется к нему дафния — и тотчас проваливается в пузырек-ловушку, откуда ей уж нет возврата. Животное разлагается, и соками его питается пузырчатка.

Насекомоядные растения встречаются и в других частях света.

В лесах Северной и Южной Америки встречаются насекомоядные растения с листьями до одного метра в длину, превращенными в урны для ловли насекомых. На рисунке хорошо видны широкие отверстия, через которые и попадают насекомые внутрь урны-листа.

С ветвей деревьев, распростертых над водой, свешиваются на длинных нитях замечательные кувшинчики с отверстием наверху. Это урны-ловушки растений, называемых непентесами.

Каждый лист от черешка начинается широкой зеленой частью. Она служит для ассимиляции. Пластинка переходит в очень длинный, обвивающий ветви деревьев усик, поддерживающий урну.

Среди непентесов встречаются наземные формы с ярко расцвеченными урнами. Они свисают с деревьев, издали напоминая гигантские яркие цветы.

Непентесы открыл Гукер. Большинство из них обладает подземным корневищем. От него идут длинные и тонкие побеги, взбирающиеся на десятки метров вверх по деревьям.

Около шестнадцати лет Дарвин проводил опыты и наблюдения над насекомоядными растениями.

Книга его, рассказывающая об этих интересных растениях, появилась лишь в 1875 году.

Дарвин доказал, что насекомоядные растения выделяют из листьев особый сок, похожий по составу на желудочный сок животных, и при помощи его переваривают пойманных ими насекомых и всасывают белковые вещества.

Таким способом эти растения пополняют недостаток азотистых солей в почве.

Наблюдения и выводы Дарвина и здесь очень хорошо подтверждали его теорию естественного отбора. Поэтому труд Дарвина о насекомоядных растениях не сразу нашел себе признание среди ученых. Один ботаник даже предсказывал, что дальнейшие исследования забросят «теорию» Дарвина о насекомоядных растениях «в ящик научного хлама». Этого не случилось: исследования ученых подтвердили труды Дарвина над насекомоядными растениями.

В хорошо натопленной комнате, которую Дарвин не покидает из-за болезни уже несколько дней, он внимательно отсчитывает по часам обороты молодого междоузлия побега хмеля вокруг колышка. Весь побег привязан, оставлено свободным только одно самое молодое междоузлие.

Третий круг пройден всего за три с небольшим часа. Движение очень ускорилось: первый оборот был совершен в течение целых суток, второй — за девять часов. Поразительное ускорение!

Девятый оборот был сделан за два часа тридцать минут. Десятый, одиннадцатой… пятнадцатый — время то же. К восемнадцатому обороту междоузлие выросло больше чем в три раза и на конце его образовалось уже второе междоузлие. Оно чуть заметно двигалось вместе с отраставшим от него третьим междоузлием.

Двадцатый… двадцать четвертый оборот. Происходят правильные круговые движения: в среднем за два часа тридцать одну минуту один оборот.

На тридцать седьмом «…междоузлие внезапно выпрямилось и, передвинувшись по направлению к центру, — рассказывает Дарвин, — осталось неподвижным». Двигалось оно таким образом в течение пяти дней.

Междоузлие оказалось трижды закрученным вокруг своей оси «по солнцу».

Что же дальше будет? И Дарвин подвязывает грузик к верхнему концу, чтобы по колебаниям его заметить движение. Движения не было. С тридцать седьмого оборота второе и третье междоузлие вращались всё заметнее. Растущий вращающийся конец сильнее и сильнее загибался кверху.

За хмелем в опытах последовал вьюнок. Он закручивался в противоположном направлении. Дарвин обнаружил, что при обвивании вокруг гладкой палки закручивания стебля обычно не происходит.

«Заняться этим вопросом побудила меня небольшая статья Аза Грея о движении усиков одного тыквенного растения, — рассказывает Дарвин, — опубликованная в 1858 г. Он прислал мне семена, и, вырастив (из них) несколько растений, я был так очарован и вместе с тем охвачен недоумением при виде вращательных движений усиков и стеблей, — движений в сущности очень простых, но на первый (взгляд) кажущихся очень сложными, — что я добыл различные другие виды лазящих растений и принялся за изучение всего вопроса в целом».

Дарвин собирает различные растения с крючками, прицепками, усиками и другими приспособлениями к лазанию. Многие растения ему присылают из Кью.

Всю осень 1863 года Дарвин очень плохо себя чувствует. «Одно, что мне теперь доступно в виде работы, — написал он Гукеру в марте 1864 года, — это наблюдения усиков и лазящих растений; эти наблюдения не расстраивают моей расслабленной головы… Если Вы когда-нибудь бродите по своим теплицам, вспомните меня и лазящие растения».

Один зоолог прислал Дарвину из Бразилии описание растений, которые цепляются ветвями. Ветви их превращаются в усики, но продолжают расти и выпускать новые листья, новые ветви. Он же написал Дарвину, что видел в лесах Южной Бразилии воздушные корни филодендрона, обвивавшие стволы гигантских деревьев. Филодендрон рос вверху на ветвях дерева; его корни спускались не вертикально, как у других видов, а вились вокруг стволов.

…Один из фикусов лазит по стенам, как плющ. Дарвин прижимал молодые корешки его к кусочкам стекла и через неделю заметил выделяемые ими капельки прозрачной вязкой жидкости. Через две недели капли не только не высохли, но стали еще больше и были настолько вязкие, что Дарвин вытягивал их в нити. Корешки, бывшие около месяца в соприкосновении со стеклом, прочно пристали к нему.

Прикрепляя свои корешки этими липкими выделениями, фикус взбирается кверху. Растения, лазящие посредством корней, взбираются по скалам и деревьям.

У лазящих и вьющихся растений польза движений очевидна. Растение нуждается в свете. Листья выносятся стеблем к свету. Чем выше и более ветвист стебель, тем выгоднее он для растения: листья получают больше света. Растение, не имеющее таких стеблей, неизбежно должно было бы погибнуть.

В процессе эволюции возникла возможность существования и для растений со слабым и тонким стеблем. Какая же? Использовать как опору чужой стебель или вообще какой-либо предмет и развить листья с широкой поверхностью.

«И вот являются такие совершенные приспособления, — говорит К. А. Тимирязев, — каковы стебли, снабженные прицепками в форме нежных, тончайших усиков, вооруженных на концах липкими комочками или маленькими цепкими когтями, или, наконец, вследствие своей раздражимости при самом ничтожном прикосновении постороннего предмета охватывающих его и сжимающих его в своих кольцах, — усиков, затем закручивающихся спиралью, превращаясь таким образом в пружины, которые, обеспечивая прочное и в то же время подвижное прикрепление стеблей, делают для них безопасными самые сильные порыва ветра».

Дарвин восхищался приспособлениями лазающих растений так же, как приспособлениями орхидей к перекрестному опылению.

Он наслаждался теми и другими, как произведениями естественного отбора.

Болезнь, оскорбления со стороны недобросовестных критиков, усталость, годы — всё забывал Дарвин во время своих наблюдений.

Орхидеи, примулы, хмель — это были настоящие друзья «Происхождения видов». Они подтверждали теорию естественного отбора во всех деталях.

«Кто теперь решится сказать, что то или другое строение бесполезно?» — спрашивал Дарвин после наблюдений за орхидеями.

Разве не мог он теперь спросить то же самое о лазающих и вьющихся растениях?

В письме Гукеру он говорит: «Это для меня новый род работы, я рад найти, каким славным руководителем при постановке наблюдений является полное убеждение в преобразовании видов».

Многие виды, прежде бывшие вьющимися, постепенно стали лазающими при помощи усиков.

Лазающие растения добираются до света скорее и при наименьшей затрате органического вещества.

Эту экономию в длине стебля Дарвин установил измерениями.

Стебель турецкого боба, взобравшийся на два фута в вышину, имел в длину три фута. А стебель гороха, добравшийся до той же точки, был в два фута длиной…

Лазающие растения имеют огромное преимущество и в том, что могут взбираться по наружной стороне кроны дерева в то время, как вьющиеся приковывают себя к стволу и ветвям и поэтому находятся в тени.

Каким же образом происходит изгиб усика при лазании?

На поверхности усиков Дарвин наносил метки тушью на определенных расстояниях друг от друга. Происходил изгиб усика, расстояния между черточками на вогнутой стороне уменьшались, на противоположной они сначала сохранялись, а потом увеличивались.

Дарвин объяснял это так: на выпуклой стороне усика воды становится больше за счет поглощения ее из вогнутой. Напряжение в тканях (тургор) становится на вогнутой стороне меньше, и клетки здесь несколько сокращаются. Рост их замедляется, а на противоположной стороне ускоряется.

Но откуда же появилась у растений способность виться и лазать?

Верно, что растение остается прикрепленным к месту своего произрастания. Но разве не видел Дарвин замечательных движений листовых пластинок у росянки? Многие знают, как складывает свои листья мимоза при прикосновении к ним, как к вечеру закрываются головки клевера, раскрываются венчики ночной красавицы.

Кто не наблюдал, как подсолнечник обращает свое соцветие всегда к солнцу и как кислица складывает свои листья на ночь?

С нетерпением и жаром юноши, только начинающего научную работу, почти семидесятилетний Дарвин начинает исследования по вопросу о движениях растений.

«Я весь в огне от работы», — говорит он, изучая, как складываются на ночь семядоли и листья многих двудольных растений.

Не темнота заставляет их двигаться, по словам Дарвина, а различие в количестве света, получаемого ночью и днем.

Дарвин наблюдает за растущим кончиком корня побега и открывает, что ему присуща способность к движению. Нам кажется, что органы растения растут по одной линии. А на самом деле они описывают слабые движения, более или менее приближающиеся к кругу.

Дарвин устанавливает, что способность к движению — общее свойство растений. У одних растений оно совсем ускользает от взора наблюдателя, у других выявляется заметно.

Из способности растения к движению естественный отбор выработал специализированную способность к лазанию и обвиванию. И хотя растения не обладают нервами или центральной нервной системой, но и они, подобно животным, обладают чувствительностью и передают влияние «…из возбужденной части в другую, которая потом и движется», — писал Дарвин.

Особенно замечателен в этом отношении кончик корешка. Он совершает настолько удивительные движения, всегда клонящиеся к пользе растения в целом, что Дарвин образно сравнивал его с мозгом низшего животного.

Растения не нуждаются в движении в той мере, как нуждаются животные; но способность совершать его у них общая.

И Дарвин очень радовался, что по его исследованиям растения оказываются значительно выше по своей организации, чем обычно ее представляли.

«Мне всегда было приятно повысить растения (в отношении того места, которое они должны занимать) в ряду организованных существ, — пишет он в „Воспоминаниях“, — и поэтому я испытал особое удовольствие, показав, какими многочисленными и изумительно хорошо приспособленными движениями обладает кончик корня».

Эти опыты были очень важны для Дарвина, и вот почему.

В то время многие ученые считали растения лишенными способности ощущать прикосновение, свет, химические вещества, тепло. Дарвин протестовал против такого «принижения» растений. Оно шло вразрез с его убеждением в единстве происхождения растений и животных и законов, ими управляющих.

Вернемся к молодым годам жизни Дарвина. Первого ноября 1837 года происходило заседание лондонского геологического общества. Ч. Дарвин делает сообщение «Об образовании растительного слоя».

Он рассказывал о том, что дождевые черви, существования которых многие не замечают, играют огромную роль в образовании почвенного слоя.

Прошло почти полвека. Первого мая 1881 года Дарвин послал в типографию рукопись своей последней работы о роли червей в природе. Дарвин не потерял интереса к этой теме и выполнил ее вместе с тремя своими сыновьями: Уильямом, Френсисом и Горацием.

Многие месяцы в рабочем кабинете Дарвина в наполненных землей горшках жили черви.

Он наблюдал за ними днем и ночью при слабом свете.

Какие интересные существа — дождевые черви! Будучи подземными животными, они не могут подолгу оставаться в воде: после сильных дождей можно видеть множество их трупов. Глаз у дождевых червей нет, но они отличают свет от темноты. При ярком свете они быстро прячутся в норки.

Они совершенно глухие.

Однажды Дарвин предложил червям послушать музыку. Очень громко заиграли на рояле. Черви оставались спокойными в горшках на стуле, приставленном к клавишам рояля.

Горшки поставили на рояль и громко ударили в басах. Черви немедленно скрылись в норках.

Услышали, наконец? Не в этом оказалась причина исчезновения червей. Дарвин варьировал эти опыты и выяснил, что черви чувствительны к сотрясению, передаваемому от предмета к предмету, через доску рояля, блюдце, дно горшка и влажную почву.

Черви предпочитали листья зеленой капусты листьям красной; охотно поедали кусочки лука, загнившего мяса. Но они отказывались от листьев шалфея и мяты.

К земле горшков с червями прикреплялись листья, бумажки и другие предметы. И по ночам Дарвин наблюдал, как черви управлялись с ними. Жилок листьев они не трогали, превращая лист в скелет.

Свои норки черви затыкают разными предметами. Тащут они всё, что попадет: перья, конский волос, клок шерсти. Дарвин видел, как из одной норки торчало семнадцать листовых черешков.

Один очевидец рассказал Дарвину следующее: однажды тихим и влажным вечером ему послышался сильный шум под деревом в его саду. Стояла осень… вечер был темный. Со свечой рассказчик вышел в сад и увидел, что множество червей тащат сухие листья, втискивая их в свои норки. Защищают они свои норки и хвоей, что опять-таки ночью наблюдал Дарвин с Френсисом.

Дождевые черви повсюду распространены на почвах, богатых органическими веществами, но совсем не встречаются на песчаных почвах.

Норка дождевого червя, экскременты, оставляемые им в виде кучки, пищеварительный аппарат червя раскрывают величественную картину участия маленьких существ — дождевых червей и других беспозвоночных — в почвообразовательном процессе.

Неисчислимые полчища их беспрерывно копаются в земле. Кишечный канал дождевого червя набит землей. Экскременты его остаются на поверхности почвы.

Дождевые черви перепахивают, рыхлят и перемешивают почву. Они вентилируют ее и подготовляют, «подобно садовнику», для растений.

«Кости умерших животных, твердые части насекомых, раковинки наземных моллюсков, листья, ветви и т. д. в самое короткое время погребаются под накопляющимися над ними экскрементами и, таким образом, в более или менее разложенном состоянии продвигаются ближе к корням растений». Всё это смочено жидкими выделениями кишечного канала и мочевыми выделениями.

Так при содействии червей образуется темный плодородный слой почвы.

Дарвин подсчитал, что черви могут обработать до десяти тонн земли на один акр.

Проникновение воздуха в глубь почвы усиливает процессы окисления горных пород, лежащих под почвой.

Дарвин говорит, что правильнее было бы называть почву не растительным слоем, а животным слоем земли.

Черви погребают под своими экскрементами разные предметы поверхности земли.

В Шрусбери был вспахан луг, и в бороздах было обнаружено много железных наконечников стрел, относящихся ко времени битвы при Шрусбери в 1403 году.

Старые развалины замков, аббатств со временем покрываются слоем земли, порастающим травами. Дерновый слой постепенно увеличивается. В погребении многих древних построек в Англии значительную роль играли дождевые черви. Они подкапывали и истачивали стены, способствовали созданию поверхностного слоя, пригодного для жизни растений.

«Археологи, вероятно, не знают, как много обязаны они червям, — говорит Дарвин, — за сохранение большого количества древних предметов». Монеты, каменные орудия, золотые украшения, попадая на землю, в ненаселенных местах погребаются червями.

Во времена Дарвина на почву смотрели, как на мертвое минеральное тело.

Дарвин впервые указал на роль животных в образовании почвы. Как и в других своих произведениях, он и в этой работе показывает огромное значение повторяющихся явлений, какими бы мелкими они ни были.

Деятельность одного червя не велика, но в природе червей неисчислимое множество, и деятельность их протекает на протяжении сотен тысяч лет.

Это последнее большое произведение Дарвина — «Образование растительного слоя земли деятельностью дождевых червей и наблюдения над их образом жизни» — имело поразительный успех: книга была написана удивительно живо, а объекты, о которых шла речь, всем знакомы, выводы же давались широкие и вместе с тем не затрагивали прямо и непосредственно религиозных чувств.

И, наконец, было очень интересно взглянуть совсем по-новому на всем известных дождевых червей, к которым относились как к существам низким, неприятным и даже противным. Один рецензент так и написал: «В глазах большинства… дождевой червь просто слепой, тупой, бесчувственный и неприятно слизистый кольчатый червь. Мистер Дарвин реабилитировал его характер, и дождевой червь сразу явился разумной и благодетельной личностью, производящей огромные геологические изменения, вырывающей склоны гор… другом человечества… и членом общества сохранения античных памятников».

Теперь известно, что в почвообразовательном процессе главную роль играют бактерии, грибы и другие микроорганизмы, а не дождевые черви, как думал Дарвин. Но важна, конечно, и деятельность червей, насекомых, особенно муравьев, позвоночных животных. Мыши, хомяки, суслики, кроты, сурки, жабы, иногда ящерицы и змеи — все они участники процесса почвообразования.

Здесь были названы только некоторые работы Дарвина. Ему принадлежат и многие другие произведения по зоологии, геологии и ботанике, множество статей и заметок в журналах.

Годы шли… Дарвин заметно слабел. Даже простое созерцание природы стало его утомлять. Но в те немногие часы, когда чувствовал себя лучше, продолжал работать.

Теперь он никого из посетителей уже не мог принимать и вел затворническую жизнь. Даже со своими дорогими друзьями Гукером и Гексли он почти не встречался, впадая в полное изнеможение после разговора с кем бы то ни было, кроме жены и детей. И всё-таки случайно состоялась встреча его с К. А. Тимирязевым.

В 1877 году Тимирязев был в Англии. Он решил непременно побывать у Дарвина, чтобы лично поклониться ученому, которого он чтил с юношеских лет.

Заручившись письмами друзей Дарвина, Тимирязев решил повидать хотя бы сына Дарвина, Френсиса.

Открывший дверь слуга укоризненно взглянул на неизвестного гостя, собирающегося нарушить покой того, кого в Дауне все так оберегали.

Но слуга смягчился, узнав, что незнакомец хочет видеть «мистера Френсиса».

Френсис Дарвин охотно принял Тимирязева, сказав, что повидать отца ему не удастся, и пригласил свою мать.

Миссис Дарвин оказалась, как рассказывает Тимирязев, очень непринужденной, простой. Беседа велась на английском языке, которым Климент Аркадьевич владел в совершенстве.

Вдруг вошел Чарлз Дарвин.

«Ни один из его известных портретов не дает верного понятия о его внешности: густые, щеткой торчащие брови совершенно скрывают на них приветливый взгляд глубоко впалых глаз… высокая, величаво спокойная фигура Дарвина, с его белой бородой, невольно напоминает изображение ветхозаветных патриархов или древних мудрецов. Тихий, мягкий, старчески ласковый голос довершает впечатление; вы совершенно забываете, что еще за минуту вас интересовал только великий ученый; вам кажется, что перед вами — дорогой вам старик, которого вы давно привыкли любить и уважать, как человека, как нравственную личность».

Разговор начал сам Дарвин.

«В том, что он говорил, не было ничего старчески-елейного, поучающего, — напротив, вся речь сохраняла бодрый, боевой характер, пересыпалась шутками, меткой иронией и касалась живо интересовавших его вопросов науки и жизни. Не было в начале беседы и тех обычных даже в среде образованных европейцев расспросов: „Не правда ли, у вас в России очень холодно и… очень много медведей?“»

Говорили о физиологии растений. Дарвин сказал, что в Англии Тимирязев не найдет ни одного ботаника-физиолога. На это Тимирязев, имея в виду самого Дарвина, ответил: «Действительно не нашел… за исключением одного, — величайшего всех веков и народов».

В это время Дарвин как раз исследовал способность растений к движению.

Физиология растений в то время была в Англии крайне отсталой наукой. Не было даже ни одной хорошей лаборатории.

Потом Дарвин стал расспрашивать Тимирязева о его работах. Узнав, что тот занимается специально хлорофиллом, Дарвин живо сказал: «Хлорофилл — это, пожалуй, самое интересное из органических веществ». (Кстати, следует заметить, что опубликованная за несколько дней до смерти последняя заметка Дарвина посвящалась именно хлорофиллу.)

От физиологии растений и ботаники перешли к науке вообще.

Дарвин с удовольствием сказал, что в русских молодых ученых нашел жарких сторонников своего учения.

Особенно отмечал он работы В. О. Ковалевского по палеонтологии.

«Среди этого разговора Дарвин вдруг озадачил меня неожиданным вопросом, — рассказывает Тимирязев: — „Скажите, почему это немецкие ученые так ссорятся между собою?“ — „Вам это лучше знать“, — был мой ответ. „Как мне? Я никогда не бывал в Германии“. — „Да, но это — только новое подтверждение вашей теории: должно быть, их развелось слишком много. Это лишний пример борьбы за существование“. Он на минуту запнулся, а потом залился самым добродушным смехом».

Наконец Дарвин заговорил и о своих работах.

Пошли в тепличку, где велись новые опыты с насекомоядными растениями.

После прогулки пили кофе и беседовали на общие темы.

Дарвин хорошо отзывался о русском народе, его интересах к науке и просвещению.

На прощание Дарвин подарил Тимирязеву свою фотографическую карточку и ушел.

Через несколько минут он снова вошел в комнату и произнес: «Я вернулся, чтобы сказать вам два слова. В эту минуту вы встретите в этой стране много глупых людей, которые только и думают о том, чтобы вовлечь Англию в войну с Россией, но будьте уверены, что в этом доме симпатии на вашей стороне, и мы каждое утро берем в руки газеты с желанием прочесть известие о ваших новых победах».

Надо заметить, что эти слова Дарвина шли вразрез с господствовавшим тогда настроением английского общества по отношению к России, которая вела войну против Турции.

В июле 1881 года Дарвин испытывал большую слабость. Он писал Уоллесу: «…я не могу ходить гулять, и все меня утомляет, даже взгляд на ландшафт… Что я буду делать в мои немногие последние годы, я едва могу сказать. Я хотел бы, чтобы все вокруг меня были счастливы и довольны, но жизнь для меня стала очень тяжелой».

Теперь он часто лежал на диване, по целым дням не поднимаясь. Полудремал, о чем-то сосредоточенно думал, устремив внимательный взгляд на развешанные по стенам его любимый старинный фарфор и картины…

Зимой 1882 года Дарвин чувствовал себя особенно угнетенным. С ним случались обмороки, появились болезненные явления в области сердца…

Френсис Дарвин рассказывает об этом следующее: «В последних числах февраля и в начале марта с отцом стали делаться частые, почти ежедневные припадки, боли в области сердца, сопровождаемые неправильным пульсом».

Седьмого марта, во время прогулки Дарвина недалеко от дома, с ним произошел припадок.

В этот день он последний раз был в своей любимой аллее даунского сада.

«В начале апреля никакой особенной перемены не было, но в субботу, 15 апреля, у отца сделалось головокружение за столом, и он упал в обморок, идя к дивану. 17-го ему стало опять лучше, — рассказывает Френсис Дарвин, — так что он в моем отсутствии записал ход одного опыта, в котором я участвовал. В ночь с 18-го на 19-е, без четверти двенадцать часов у него сделался сильный припадок, кончившийся обмороком, и его удалось привести в сознание только с большим трудом. Казалось, он предчувствовал близость смерти и сказал: „Я нимало не боюсь умереть“.»

Он любил жизнь, потому что она дала ему возможность заниматься дорогим и интересным для него делом, но смерть его не страшила: он видел в ней неизбежный естественный, а значит разумный, конец жизни. Жене он сказал: «…стоит похворать, чтобы пользоваться вашим уходом» — и просил передать детям: «Скажи детям, что они были всегда добры ко мне».

На следующий день, в среду, около 4 часов пополудни, Дарвина не стало… Многочисленная семья Дарвина желала похоронить его в любимом им Дауне. Но Палата общин постановила совершить погребение в Вестминстерском аббатстве в Лондоне. Семья должна была уступить.

Церемония погребения была торжественной и пышной. В ней принимали участие ученые, депутации университетов и ученых обществ, государственные деятели, дипломатические представители России, Франции, Италии, Германии и Испании и бесчисленная публика из самых различных слоев общества.

…Вестминстерское аббатство — одно из прекраснейших произведений готической архитектуры, основанное еще в VII веке. Стены более древней части здания совершенно почернели от времени.

Все английские короли и королевы, начиная с XI века, короновались в этом аббатстве. Большею частью они и погребены здесь же — внутри аббатства.

Через дверь южного притвора проходят в храм. Словно одна большая могила… Всюду памятники, целые сцены, высеченные из мрамора. Веет холодом и сыростью. Царит полумрак, так как свет скудно проникает сквозь расписные стекла стрельчатых окон.

У входа угол с наиболее скромными памятниками — «угол поэтов». Статуи Шекспира, Мильтона, Адиссона и многих других.

…Могила Дарвина находится в северной части аббатства, несколькими шагами отделенная от могилы Ньютона. На стене небольшой барельеф — изображение головы Дарвина.

Вырезана надпись:

…Оставим это место, место упокоения многих великих людей Англии…

Перед нами монументальное здание Британского музея в Лондоне. В нем имеется Дарвиновский зал.

Поднимаясь по лестнице, ведущей в зал, посетители видят на площадке прекрасный мраморный памятник великому натуралисту. Он изображен сидящим в кресле в спокойной и простой позе, с глазами, устремленными ввысь.

Есть и другой памятник Дарвину, выполненный по его собственному плану и на его средства, — это список цветковых растений, встречающихся на всем земном шаре, с указанием имени автора, определившего вид, названия сочинения, где впервые появилось описание этого вида, и географического распространения.

Рукопись этого списка весила более одной тонны. Список был составлен Ботаническим Садом в Кью под наблюдением Гукера, старого друга Дарвина.

Один из наших отечественных ученых в память столетней годовщины со дня рождения Дарвина сказал: «Величественный зал Вестминстерского аббатства, в котором теперь покоится прах ученого, хранит гробовое молчание и мрачны его старые и темные своды, но ясным смотрит оттуда на мир духовный облик великого человека и громко звучит голос его учения о любви к истине и человечеству».

В наши дни ничего не осталось от лондонского дома Дарвина. «Во время бомбежек весной 1941 года, — рассказывает внучка Дарвина, Нора Барло, — этот дом сильно разрушен, и в течение нескольких месяцев на Эппер Гауэр Стрит, 12 еще можно было видеть руины дома Дарвина с мемориальной доской, а затем его совсем снесли».

В даунском доме по смерти Дарвина продолжала жить его жена и часть многочисленной семьи до 1896 года. Потом долгое время в этом доме помещалось учебное заведение.

Теперь в нем музей имени Дарвина.

На углу ведущей к нему улицы имеется мемориальная доска с надписью:

«Здесь Дарвин мыслил и трудился в течение сорока лет и умер в 1882 году».

Под стеклом одной из витрин дарвиновского музея в Дауне хранятся маленькие «записные книжки» с металлическими застежками. Размер их от 16,25 × 10 см до 9,3 × 7,5 см. Обложки большей части книжек сделаны из красной кожи, а остальных — из черной и темно-зеленой.

На обороте обложек оттиснуто изображение льва и единорога. Под ним можно прочитать интересную надпись: «Записная книжка из бархатной бумаги, изготовленной особым способом, чтобы записи не стирались; к книжке прилагается металлический карандаш, острие которого должно быть плоско отточено, но так, чтобы не ломалось; во время письма его следует держать, как обыкновенное перо».

Время проверило прочность книжек и подтвердило справедливость надписи.

Эти книжки служили Дарвину карманными во время его путешествия. Вместе с Дарвином они совершили кругосветное плавание и сопровождали его в сухопутных экспедициях. С ним вместе попадали под тропические ливни, захлестывались волнами в лодке, высыхали под палящими лучами солнца.

Книжки порядочно изношены. У одной из них оторвана обложка; в других не хватает страниц. На каждой книжке наклеена белая этикетка, указывающая содержание. Надписи на этикетках сделаны рукою Дарвина.

Многие годы они лежали забытыми среди других материалов, относящихся к путешествию, в небольшом помещении под лестницей даунского дома. Сюда складывали разные ненужные бумаги и предметы, которые, однако, не хотели уничтожить.

Известными были до последних лет две записные книжки 1837–1839 годов. Другие оставались неопубликованными, пока их не стала изучать внучка Дарвина, Нора Барло, которая избрала своей специальностью изучение документов, относящихся к кругосветному путешествию Дарвина на «Бигле».

Норе Барло принадлежит честь опубликования большинства записных книжек ее великого деда.

Ею же они помещены в дарвиновский музей.

В эти книжки Дарвин записывал на скорую руку исключительно для себя то, что считал интересным, что надо было иметь в виду при дальнейшей работе. Страницы книжек убористо исписаны металлическим карандашом; изредка встречаются записи, сделанные чернилами.

Это записи непосредственных впечатлений молодого, жаждущего знаний человека, иногда просто отдельными словами без связи их в законченные фразы.

Первая «Записная книжка» начата в 1832 году на одном из островов Зеленого Мыса — Куайль — вулканического происхождения — «маленьком жалком, заброшенном клочке земли, не более мили в окружности».

Дальше в ней идут заметки о новых данных по геологии мест, где побывал Дарвин. Геологические заметки Дарвин всегда отмечает косыми штрихами. Но вот появляются заметки зоологического и ботанического характера. В начале путешествия их очень мало, а потом геология отходит на задний план. Становится все больше и больше заметок о животных и растениях. Много записей о нравах и обычаях населения, описаний жилищ, одежды, бесед со встречающимися людьми.

25 апреля 1832 года запись занимает всего одну строчку, но она весьма выразительна:

«25 апреля. Занят сушкой своих вещей». Дело было так. В Ботофого Дарвин перевозил с «Бигля» на берег необходимые ему вещи. При переезде лодку внезапно захлестнули волны; пришлось вылавливать упавшие в воду книги, инструменты, футляры с ружьями, а потом разбирать всё и раскладывать для просушки.

Заметки-описания перемежаются вопросами, которые Дарвин ставит самому себе. Иногда вопросы идут целой серией.

Например: «Не состоит ли истинный центр острова из авгита, и не представляет ли он собой самое высокое плоскогорье???» Три знака вопроса не удовлетворили Дарвина, и на полях он еще подчеркивает эту фразу штрихами.

Намечая маршруты в глубь страны от Рио-Негро до Байа-Бланки (1833 год), Дарвин записывает: «Как далеко простираются скалы? Сколько детенышей приносит водосвинка? Какие здесь встречаются животные? Каков экспорт соли? Были ли найдены кости под глубоко залегающими пластами? Когда прилетают гуси? (с конца февраля до сентября). Пресноводные рыбы? Большие ли кости в скале? Гумми для чистки зубов? Источники воды? Разрезы колодцев? Твердый камень недалеко от города?» И многие другие вопросы.

Большинство из них зачеркнуто. Это значит, что Дарвин нашел ответы и по мере решения вопросов зачеркивал их.

Во многих случаях записи совершенно отрывочные. 18 апреля 1834 года Дарвин заносит в свою карманную книжку:

«Броненосец; поймал мышь; приятная компания. Весело бегущая вода. Мало гуанако и уток. Отсутствует рыба; нет наземных животных на плодородной почве. Череп лошади и пересмешник. Стаи красных скворцов… Целая серия равнин — 2 поднятия, древняя речная равнина. — Якорь.

День выдался чудесный, но страна ужасающе неинтересная.

Никаких живых существ: насекомых, рыб и т. д. и т. д. Одни и те же растения. Одни и те же кустарники, растущие на совершенно одинаковой почве.

(Действие землетрясения в Чили на русло реки)».

Во многих книжках первые страницы представляют собой памятку путешественника о вещах, которые необходимо иметь с собой в поездке по стране.

Отправляясь в 1833 году из Буэнос-Айреса до Санта-Фе, Дарвин делает такие записи:

«Хлеб, сахар, yerba (овощи), 2 коробки сигар.

Портной починил охотничью куртку и брюки. Большой мешок. Большие бутылки. Большой складной нож. Пчелиный воск, канифоль, пробки для банок.

Рынок; рыба. Починить замок; бумага для растений. Маленькие бутылки с широким горлом. Шерстяные чулки; мыше- и крысоловки; пилюли у аптекаря. Музеи, посмотреть окаменелости.

Табакерка. Макинтош. Счета за стирку белья. Семена травы. Компас. Катера. Индиго. Порох и дробь. Ружье. Нюхательный табак и т. д.».

Нередко среди списка необходимых покупок встречаются записи некоторых, видимо, случайно услышанных сведений о стране, в которую он отправлялся. Например: «Индейцы: бола, лассо и чусо (индейские копья). Ножи очень редки. Одеваются и раскрашиваются одинаково».

Есть даже такая заметка: «Сьерра-Империаль [тянется на расстоянии] 5 лье; с кораблей [эта цепь] видна на расстоянии 70 лье. Когда спросили, взбирался ли кто-либо на эти горы, последовал ответ: „Ave Maria Sanctissima Jesu, никто, кроме бога, не смог бы туда взобраться; но если взобраться, то там можно поздороваться с доном Педро, который хранит ключи от рая“.»

Часто записи в одной книжке прерываются и продолжаются в другой. Очевидно, по каким-то соображениям Дарвин производил запись в новой записной книжке, не закончив начатой. Совсем неожиданно где-либо в средине книжки появляется заметка, относящаяся к наблюдениям, сделанным где-то в другой части света. Главное, что руководило Дарвином, — опасение потерять из виду факт и желание зафиксировать его в памяти путем наброска в книжке.

Из записей видно, что в последний год путешествия на обратном пути в Англию, Дарвин пытается в письменном виде сопоставить данные своих наблюдений. Он записывает размышления по проблеме вида. Особенно его интересует влияние географического расселения животных на происхождение видов.

Всего сохранилось двадцать четыре «Записных книжки». Возможно, их было несколько больше, но часть потерялась. Четырнадцать из сохранившихся книжек содержат заметки главным образом геологических наблюдений, которые производил Дарвин во время своих экскурсий по суше. В двух книжках представлены черновики его будущих геологических работ. Шесть книжек являются каталогами образцов различных горных пород, животных и растений и других материалов, отосланных Дарвином во время его путешествия в Англию. Но это не только перечень объектов, но и меткие замечания об их характерных особенностях.

«258. (клоп) — вонзал свой хоботок глубоко мне в палец.

756. На скалах горы Эрмоса я видел стаю этих птиц, преследующих друг друга. Крик их очень похож на крик английского стрижа. По своим признакам они также близки к нашей птице. Как часто особенности строения и, казалось бы, самые незначительные особенности поведения встречаются вместе!

794. Кактус из Порт-Дезире. Когда прикасаешься к тычинкам, то они быстро и с известной силой пригибаются к пестику; то же самое происходит с лепестками, но менее резко.

1270. Я затрудняюсь сказать, особый ли это вид или просто одичавшая домашняя кошка. Это животное значительно крупнее, сильнее и более равномерно окрашено. Было бы интересно сравнить его с аборигенной домашней кошкой, чтобы узнать, принадлежат ли они к одному и тому же виду».

На двух красных «Записных книжках» нет белых этикеток, указывающих их содержание.

Судя по записям, они относятся к 1837–1839 годам. Среди разнородных заметок, вопросов, ссылок на различную литературу, даже сведений о продаже и сдаче домов появляются записи, отражающие размышления Дарвина по вопросу о происхождении видов. Дарвин сопоставляет замеченные им во время путешествия факты изменения видов в разных частях света, сравнивает ныне живущие виды с ранее жившими.

Читая эти записи, можно видеть, как зарождалась теория происхождения видов. Путь великих исканий и устремлений к ней отражен в «Записных книжках», переживших уже одно столетие…