Великий старец Клеопа, румынский чудотворец

ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ

Об отце Клеопе писали и будут писать всегда, покуда румынский народ будет жить на земле. Потому что отец Клеопа олицетворил собой бессмертную душу нашего народа, так сильно наказанную и, в то же время, так щедро одаренную Богом.

Если бы мне задали вопрос, какой человек произвел на меня самое сильное впечатление и целиком перевернул мою жизнь, я бы ответила без малейшего колебания: отец Клеопа.

Батюшку знали многие из нас, взрослых, имя его перешагнуло за границы Румынии, но молодым не выпало счастья знать его жизнь и сочинения, и для них в особенности я хочу оставить воспоминания о человеке, носившем имя архимандрит Клеопа Илие, духовник святого монастыря Сихастрия[2], каким его знала я. Это была личность исключительная, человек, совершенный во всем, жизнью своей явивший образец душевной чистоты, а премудрыми словами своими способный путеводить людей по жизни.

Я писала эти строки, исходя из того соображения, что в нынешнем мире, стоящем на распутье, измельчавшем, поглощенном жаждой наживы, пригвожденном к материальному, необходима хоть капля духовности. Надеюсь, что не покажусь надоедливой, если напомню слова Андре Мальро[3] о том, что XXI век будет жить в таком измерении: быть религиозным или нет, — в измерении, в котором мы будем уметь обращаться к себе самим, к тому, что называется духом.

Но прежде всего прошу Батюшку, чтобы он оттуда, с небес, простил меня, что я дерзаю писать о его святости, и благословил меня на исполнение этой трудной, но и чудесной миссии, которую я взваливаю на свои плечи.

Это было в начале 90-х годов, когда Богу угодно было, чтобы в нашей жизни наступило коренное изменение — чтобы мы обратились к Нему. И вот у меня появился доступ к морю информации, ранее запрещенной, я смогла без опаски зайти в любой храм или монастырь, и тогда я поняла, что жизнь не принесла мне подлинного удовлетворения, и начала ставить перед собой вопросы и искать саму себя.

«Никогда не поздно полагать благое начало», — часто говорил отец Клеопа.

Я прочла множество книг о духовности, объездила паломницей почти все монастыри нашей страны и не только ее. За границей побывала в местах удивительно красивых, несущих мощный духовный заряд, посетила Израиль и его святые места, Грецию с ее знаменитыми монастырями в Метеорах и многие другие Богом дарованные уголки на земле. Но все же должна признаться положа руку на сердце, что душа нигде так не трепещет, как в обителях и святых местах моей родины, особенно Молдовы[4], называемых святыми местами Румынии.

Я остановлюсь на одном из этих святых мест, где мы, миряне-паломники, были встречены удивительным приветствием, которое я никогда не смогу забыть: «Да поглотит вас рай!» Те, кого Ангелы привели к «домику на холме» в монастыре Сихастрия, знают, конечно, кому принадлежат эти незабываемые слова.

Вновь окидываю взором ума и сердца лица и места, дорогие для меня вот уже более десяти лет, места, оставившие в душе моей неизгладимые воспоминания.

Еще до 1990-х годов у нас было правилом каждый октябрь ездить к мощам святой Параскевы, чтобы помолиться ей и набраться душевных сил, и тогда я снова видела Яссы, город моих студенческих лет. Но в том году, когда повеял ветерок свободы, Благому Богу угодно было, чтобы мы оказались в монастырях Нямецкой округи, прежде всего в святом монастыре Сихастрия.

Дорога к этим святым местам — словно некое подобие Via sacra[5]; путешествовать по этой дороге — царский подарок для души, это высокоторжественный праздник.

Из окна скромного автобуса я любуюсь величественными горами и гигантскими вековыми деревьями, навевающими детские грезы. Молча наслаждаюсь сказочной картиной благословенной Богом осени, чарующими переливами едва уловимых оттенков красок от пылающего огнем желто-золотого до рдеющего пунцово-рубинового, которые бессильна передать и самая умелая кисть самого прославленного художника мира сего. Разве сможет кто-нибудь сравниться с Создателем? (Смею утверждать это вопреки концепции прекрасного известного французского поэта.)

Справа, позади нас, осталось другое чудо: «серебряный лес» с «медным бором», столь дорогие сердцу гениального Еминеску[6].

И весь путь до Сихастрии глаза мои восхищались, а очарованная душа вбирала в себя эту красоту и гармонию, и хотелось поделиться впечатлениями с кем-нибудь, с кем душа трепещет в унисон.

Из обрывков фраз я услышала имя, повторявшееся чаще всего: «отец Клеопа»… и просто «Батюшка».

Я навострила уши. Что-то такое мне уже доводилось слышать или читать, но остались лишь какие-то смутные воспоминания, видимо, из моих студенческих лет — тогда я была заядлой туристкой, но туристкой и только.

Говорили об отце Клеопе так благоговейно, с такой любовью и восхищением, что я стала задумываться и под конец совсем лишилась покоя; мне очень захотелось его увидеть, услышать, познакомиться с ним.

Словно прочитав мои мысли и почувствовав мое волнение и любопытство, паломница с сияющими глазами и ласковым голосом, сидевшая рядом со мной, посоветовала мне сделать все возможное, чтобы попасть в келию отца Клеопы: дожидаться его у келии, потому что Батюшка, даже если болен, как сейчас слышно, терпеть не может, чтобы люди оставались ждать, и кто знает…

Вот в воздухе повеяло прохладой, по одну сторону дороги и по другую выстроились в ряд, словно часовые, горделивые ели, и вскоре мы оказались перед большими деревянными воротами монастыря.

Экскурсовод попросил нас подождать возле автобуса, пока он будет заниматься нашим размещением, но я, обычно дисциплинированная и послушная, на этот раз изменила себе и быстро припустила вверх по дорожке, пока передо мной не вырос домик с верандой, на стенах которой висели иконы.

Я присела на крылечко домика, чтобы отдышаться. Рядом со мной возник огромный, как из сказки, кот в красивой пятнистой шубке, и я робко попробовала подружиться с ним. Но настаивать не требовалось, он не стал жеманничать, как это обычно делают кошки, и дал погладить себя.

Тут же, как из земли, возникла и лохматая собака с длинной шерстью, белой и шелковистой, каких я еще никогда не видела, такая же красивая и доверчивая, как кот, готовая также составить мне компанию, устроившись рядом с котом, с которым, как я заметила, она пребывала в отношениях совершенно сердечных.

Так мы и сидели, я и два моих товарища, радуясь нежному солнышку тихой осени, заливавшему очаровательный пейзаж, эту удивительную симфонию звуков и красок.

Какие-то птички давали высокоторжественный концерт, нисколько не нарушавший тишину леса, а наоборот, оттенявший ее.

Тем временем подошло еще несколько человек, и чей-то шепот заверил нас, что мы находимся именно перед келией отца Клеопы.

Я ничего не стала спрашивать, потому что открылась дверь и молодой худенький монах сказал нам тихим и озабоченным голосом, что ему жаль, но Батюшка не очень хорошо себя чувствует, так что…

Я почтительно выслушала слова монаха, но не ушла; что-то удерживало меня…

Снова заняла свое место на крылечке, радуясь благодатной красоте вокруг, а воздух… я чувствовала, что воздух был здесь другой, не как в других местах. Конечно, неподалеку росли ели, но дело не только в них. Тогда я не понимала, что здесь такое, а теперь знаю: это был воздух святости, это была благодать Творца, окружавшая «домик на горе», в котором обитал святой человек.

Я потеряла всякое чувство времени, казалось, что оно совсем остановилось, и тут вдруг тот же монах, это был ученик Батюшки, поспешно, но так же озабоченно сказал нам, что Батюшка выйдет к нам, но только чтобы мы не задерживали его разговорами, потому что врачи запретили ему, и так далее…

Но только Батюшка, как я убедилась позднее, не следовал в точности предписаниям врачей, и хотя и просил своего ученика не беспокоить его, даже если пожалует император Японии, но вот для нас, простых паломников из его страны, душа не позволила ему…

Ученик еще не окончил говорить, как вышел на порог своей келии Старец, еще величавый, с ликом кротким, сияющим, благодатным, обрамленным белыми прядями волос и белой же бородой, и обратился к нам голосом задушевным и немного певучим: «Да поглотит вас рай!»

Я никогда не слышала такого сочетания слов; всё что угодно и кто угодно мог бы поглотить нас, но «рай» — это звучало великолепно!

Отец Клеопа, это был он, пригласил нас последовать в келию, спросил, откуда мы приехали, обрадовался, а потом взял стопку книг и подарил каждому по одной.

Все происходило удивительно быстро, он благословил нас и сказал, чтобы мы молились непрестанно.

Ученик подал нам знак, чтобы мы уходили, — этого и так было слишком много, дал он нам понять…

Я не знала, что делать. Я не могла прийти в себя, мне казалось, что я вижу сказочный сон. Меня захлестнула огромная радость, удивительный покой души, какого никогда у меня не было, разве, может быть, только в детстве.

Удивляюсь, откуда у меня взялось тогда столько терпения ждать там, на ступеньках, просто-напросто забыв саму себя. Позднее мне вспомнились слова Батюшки, повторявшего нам с безграничным терпением: «Терпение, терпение, терпение… до самого конца терпение».

Образ Батюшки стоял у меня перед глазами, я чувствовала, что он похож на кого-то, и не могла вспомнить, на кого…

Спускаясь по ступенькам тропинки, я спрашивала себя, что же мне так понравилось в Батюшке, ведь он просто очаровал меня, ведь я просто лишилась ума! И поняла: от Батюшки исходило столько света, благости, доброжелательности, скромности и особенно любви, что ты делался бессильным, ты не мог ничего, кроме как стоять завороженно и, в свою очередь, отвечать ему любовью безграничной.

Он похож был на образ Преблагого Бога в рассказах из моего детства, когда Бог ходил по земле, сопровождаемый святым Петром.

Воздух был насыщен чем-то, превосходящим силу моего разумения, а образ Батюшки, такой светлый и преисполненный благости, стоял у меня перед глазами.

Этого его кроткого облика оказалось достаточно, чтобы мне отныне навсегда хотелось как можно чаще бывать в Сихастрии, чтобы снова увидеть его, быть около него и особенно слышать его.

И Благий Бог услышал мою молитву, это происходило много раз. И стоило мне только добраться до Сихастрии, я тут же мчалась к «домику на горе».

Ни разу ни одна речь ни одного университетского ученого мужа не действовала так сильно на меня. Слова Батюшки обладали чрезвычайно выразительной силой: он находил слово, емко выражавшее истину, слово его попадало точно в цель, имело редко встречающуюся точность выражения. Воодушевленность, тон, изменение интонации голоса, подчеркивание отдельных слов — все, что говорил Батюшка, было запоминающимся, было максимально напряженным. Ничего более, ничего менее, слова Батюшки будто высечены были на мраморе. Затем, его феноменальная память, цитаты из святых отцов, из Священного Писания, из житий святых. Он был настоящим кладезем премудрости, святости и благодати. Ему дан был от Бога дар мудрости и ведения.

То были слова проповедника, но также и редкостного оратора (почему нет?), великого мастера слова. (Можно было бы написать целые диссертации на эту тему.) Но Батюшка был также и прирожденным артистом и одновременно режиссером и сценаристом, не будучи в то же время театралом.

И Батюшка дарил нам всем мудрость от переливающейся через край полноты своего ума и души.

Но было еще что-то, может, самое важное: проповеди Батюшки были так тонко продуманы, что были доступны всем слушающим, независимо от уровня их культуры. Он был понятен простому человеку, но его любили и самые рафинированные интеллектуалы. (Как это бывает с произведениями гениальных творцов, масштаба Брынкуша[7], Еминеску, Енеску[8].)

Он был понятен всем, потому что Батюшка любил всех одинаково, он понимал бесценность человеческой души. Он не смотрел, министр ты или простой смертный, с каждым обходился с абсолютной любовью и почтительностью. Он был равноправным собеседником для самых высокопризнанных людей культуры, хотя Батюшка был самоучкой, — из-за этого его только еще больше ценили.

И говорил Батюшка вещи такие глубокие, языком таким простым, с усладительными и неподражаемыми переливами молдавского говора! Сделаю тут уточнение. Мне не нравится, когда публичный человек позволяет себе говорить на простонародном языке, но у Батюшки, ты это чувствовал, так было надо, у него нельзя было иначе.

Конечно, Батюшка был намного выше того, что называется незаурядным талантом, — у него была благодать Духа Святого. Но только эта благодать не сошла вдруг на какую-то бесплодную почву. У него была солидная база: религиозное воспитание в семье, десятилетия чтения Священных книг и не только их, десятилетия послушания, великая любовь ко всему, что он делал, великая тяга к знаниям и образованию, высокая ответственность и требовательность к себе, но в особенности — огромная любовь к людям.

Можно сказать, не боясь ошибиться, что Батюшка был эрудитом, ходячей энциклопедией в лучшем смысле этого слова, потому что у Батюшки был ум хорошо устроенный, а не просто хорошо наполненный.

Он всегда горел желанием знать, познавать. Батюшка говорил:

— Кто может помешать тебе знать?

Он знал наизусть Священные книги, но имел и познания из самых разных других сфер.

Еще говорил Батюшка:

— Нет ничего легче, чем учить других, и ничего тяжелее, чем исполнять то, чему ты учишь других.

И начинал перечислять множество грехов, в которых считал себя повинным. Ни у кого больше я не видела такой искренности и скромности!

В те годы, когда я бывала в Сихастрии, Батюшка был болен, но всегда, когда выходил к народу, он казался исполненным кротости, благости, иногда подшучивал, как хитрый старичок, и отдавал себя во власть тем, кто нуждался в совете, в назидательном слове. Чем чаще я его видела и слышала, тем больше качеств открывала в нем — он был совершенно особенный, ни с кем не сравнимый, уникальный.

Это единственное существо, столь близкое к совершенству, какое я когда-либо встречала (совершенен только Творец). Я сравнивала его иногда с нашими великими воеводами: «Старец столь простой по речи и по виду…» И если воеводы воздвигли храмы из камня и дерева, то Батюшка созидал храмы в душах людей.

Я сравнивала его со святым Серафимом Саровским, который встречал своих гостей, пришедших из Бог знает каких затерянных деревенек России, удивительными словами: «радость моя», «сокровище мое». Но и «да поглотит вас рай» отца Клеопы тоже не имеет ничего подобного себе.

Он очень радовался, когда люди искали его, чтобы послушать его мудрых слов. Но более всего Батюшка радовался, когда видел детей. А если они к тому же знали и молитвы, то еще больше светлело его лицо, сияли глаза, он просто молодел, весь светился радостью и счастьем. Батюшка радовался, как ребенок, ведь душа его была — чистая душа ребенка.

Люди его любили сильно и несли ему подарки. Как же радовался Батюшка, когда однажды получил в подарок пару ботинок!

— Ты глянь, — говорил он, — да они же мне в самый раз!

Я уверена, что Батюшка в свою очередь передаривал потом полученные им подарки нуждающимся людям. И думаю, он радовался больше всего, когда видел, что люди полны отзывчивости, христианского милосердия, любви к ближнему, и — почему нет? — еще думаю, что Батюшка радовался тому, что он был любим. Потому что и святым нравится быть любимыми, разве не так?

Я была на многих встречах с отцом Клеопой, но искренне признаюсь, что не набралась отваги, чтобы задать ему какой-нибудь вопрос, а их у меня было множество, ведь тогда я только полагала благое начало; меня охватывала робость, волнение, и я даже боялась, что огорчу его каким-нибудь неподобающим вопросом.

Я чувствовала себя словно мошка, совсем крохотная мошка у подножья Чахлэ́у — самой высокой и самой знаменитой горы в Молдове.

Бывало и так, что Батюшка сердился, хоть и случалось это довольно редко, это правда, и тогда он повышал тон, говорил резковато, так что я удивлялась, откуда у него еще берется такая сила… Но это у него быстро проходило, и он продолжал голосом кротким, обычным:

— Да, дорогой, да. Да, дорогой мой, будем внимать душой своей.

Более всего сердился Батюшка, когда его искушали из-за его святости, и потом, ему совершенно не нравились всякие похвалы.

Я училась на ответах, которые Батюшка давал другим, а вопросы их не заканчивались. Мне было достаточно того, что я нахожусь возле него. Одно только его присутствие делало меня счастливой, потому что Батюшка имел силу действием благодати Святаго Духа изменять сердца людей.

Я любила несказанно сильно Батюшку, любила той любовью, лишенной какой бы то ни было корыстной заинтересованности, о которой говорит апостол Павел и которая несравненна, потому что без нее мы ничто.

Мне очень хотелось самой лично сфотографировать отца Клеопу, если все не могла набраться смелости сказать ему что-нибудь. Батюшке не нравилось, чтобы его фотографировали или снимали на камеру, — он считал все это суетой. Батюшка этого не хотел, но фотоаппараты почти всегда были в руках у людей, и ему ничего не оставалось делать. Так что и я этим пользовалась, и в толкотне мне иногда удавалось поймать его лик в объектив. Но, как нарочно, дома я обнаруживала, что только кадры с Батюшкой не получались. Мысль о фотографии стала для меня навязчивой идеей (фотография — мое хобби).

Летом 1997 года я сказала себе: «Так нельзя, у меня должен быть снимок Батюшки, сделанный мною самой». И когда засверкали фотовспышки — дело было к вечеру, — я приготовила свой фотоаппарат, собралась с духом и направилась к Батюшке просить благословения сфотографировать его. Это был первый раз, когда я обращалась прямо к Батюшке. Он, увидев меня уже на изготовке, сказал, что не хочет, чтобы я его снимала, и добавил четко и повелительно:

— Ну вот что! Я молю Бога, чтобы не получился этот снимок с Дедом Путрега́ем[9] (так он подтрунивал над самим собой).

И дома я снова в досадном изумлении обнаружила, что пленка с Батюшкой засветилась.

Я не могла обижаться на Батюшку, я думала: в чем я согрешила, почему не удостоилась? Думаю, он интуитивно уловил мою гордость; конечно, я хвастала бы, что вот эти снимки с Батюшкой я сделала сама. И еще я знала почему. Я покупала книги, написанные его святостью, и только перелистывала их; вместо них я тратила время на неведомо какую макулатуру.

Но в тот вечер Батюшка подарил мне радость, одну из самых больших радостей в моей жизни. Так как некоторым из нашей группы, в большинстве своем женщинам, негде было переночевать, где, вы думаете, мы провели ночь? В автобусе? Под открытым небом? Ни в коем случае! Мы остались на ночь в самом благословенном месте нашей страны — в комнате, полной икон и Святаго Духа[10].

Мы спали на полу, на пледах, под неусыпаемыми очами икон с мерцающими лампадами, горевшими всегда.

Думаю теперь и ругаю себя. Почему я не простояла в бдении ту единственную ночь, не смыкая глаз, почему не молилась перед одной из тех икон? Конечно, мы были усталые с самых Ясс, были обессилены долгими часами ожидания на ногах, без сна, и все же…

За мою жизнь мне доводилось спать в опочивальнях изысканных, на пуховых перинах — в прямом и переносном смысле, но ни разу я не чувствовала себя такой защищенной и спокойной, как в этой простенькой комнате, полной икон и святых книг отца Клеопы! И я нисколько не впадаю в экзальтацию. Особенно теперь, когда вспоминаю, что спала в келии святого человека, а ведь Батюшка освящал и землю, по которой ступал.

И, может, Благий Бог помог мне осуществить мои многие поездки, особенно поездку к Святому Гробу

Господню в Иерусалим. Батюшка рассказывал нам о своем богомолье на Святой Земле, писал об этом и в книгах, он вдохновил меня попробовать поехать туда, и мне удалось даже больше, чем мечталось.

Я научилась у отца Клеопы, из тех нескольких встреч и из его книг, тому, чему не смогла научиться из тысяч прочитанных книг и у тысяч людей, встреченных мною за всю жизнь. Я научилась у самого большого специалиста по душам, что ценность души каждого из нас неизмерима, что тело должно быть храмом этой души и с ним нужно считаться. Я научилась говорить «прости» и больше любить подобных себе, я научилась тому, что такое смирение, и быть более великодушной. Но сколькому я не научилась!

Я любила безмерно отца Клеопу и знаю, почему любила его, и сегодня люблю его память и молюсь ему, как святому. Потому что Батюшка сам много любил нас и самого себя отдавал нам, людям.

Благодарю Бога, что Он удостоил меня быть рядом с Батюшкой, что удостоил меня понять истинный смысл жизни. Как счастливы те, кто брал уроки жизни у отца Клеопы — великого профессора «Духовной Академии в домике на горе» Нямецкой Сихастрии!

Я приезжала в монастырь Сихастрия и после пре-селения отца Клеопы в рай, туда, где его место; я молилась и много думала на его могиле. Была я и в его келии, где с огромной картины меня встретил его чудный образ с крестом в руках, с крестом, которым он благословлял меня столько раз. Я чувствовала присутствие его духа везде и будто ждала, что он придет откуда-то и снова скажет с любовью, на какую только его святость был способен: «Да поглотит вас рай!»

Преподаватель А. Т., Фокша́нь