Венера с пистолетом

13

Будильник надрывался, словно мать, в третий раз зовущая своего ребенка. Я неловко нащупал его, перевернул вверх ногами и стучал по нему до тех пор, пока он не перестал звенеть.

Мое первое впечатление от начавшегося дня было отвратительным. Было шесть утра и Бог знает сколько еще, но я чувствовал себя ужасно. К сожалению, это была моя собственная идея и я ничего не мог с ней поделать.

Я даже не попытался выбраться из постели, а если бы сделал это, меня бы стошнило. Просто поднял телефонную трубку и, дождавшись, когда кто-то ответил, попросил соединить меня с «Шиллер-отелем».

Им тоже потребовалось некоторое время, и они тоже подумали, что это была не лучшая идея. Но в конце концов я убедил, что речь идет о жизни или смерти, о семейной катастрофе, о сделке в миллион флоринов и о чем-то еще, из-за чего Анри понравится оказаться на ногах в десять минут седьмого.

Черта с два ему понравилось! Он зарычал: «Qui est la? Il n'y pas que six heures…[12]

– Поднимайтесь, Анри. Нужно заняться делами.

– Это вам нужно. Что еще за глупости?

– Мы выезжаем в Гаагу. Через три четверти часа. Похлопайте себя по щекам.

– Mon Dieu![13] Я не согласен…

– Делайте сейчас, а соглашаться будете потом. Если вы удивлены, другие будут тоже. Можете арендовать машину? Тогда подберите меня без четверти семь.

Он издал какой-то ворчливый звук, который в конце концов можно было рассматривать как согласие.

– И не забудьте деньги. – Я повесил трубку.

Пять минут спустя я осторожно поднялся и принялся одеваться, стараясь не нагибаться слишком сильно. Потом умылся, побрился и уложил свои вещи – все это со скоростью сонной черепахи. Но без двадцати семь был уже внизу со своими чемоданами.

Ночной дежурный хмуро посмотрел на них.

– Вы уезжаете?

– Да, уезжаю.

– Но у меня нет счета.

– Это не моя вина.

Именно в этот момент Анри постучал в дверь. Дежурный впустил его внутрь. Он был одет так, словно об его одежду вытирали ноги, и смотрел на меня с искренней ненавистью.

– Это самая глупая выдумка… – начал он.

– Назовите это тактическим сюрпризом. – Я протянул портье триста флоринов. – Послушайте, не может быть, чтобы счет был так велик. Мой друг получит сдачу, когда вернется обратно.

Портье это все еще не нравилось.

– Я не знаю…

– Нет закона, по которому я не могу уехать, когда мне захочется, верно? Не может быть таких запретов, если я плачу по счету. Если у вас нет счета, это ваша проблема, приятель, а не моя. Правильно? Правильно.

Я подхватил свои чемоданы и вышел на улицу. Некоторое время спустя следом вышел Анри.

– Вы вели себя очень грубо, – заметил он.

– А как бы вы себя чувствовали в такую рань?

– Ведь это ваша собственная идея.

– Знаю, знаю. Так где машина?

Она стояла прямо под фонарем немного дальше по улице; желтовато-коричневый «фольксваген» с длинной ржавой царапиной на правом крыле. Я бросил чемоданы на заднее сидение.

– Все в порядке. Поехали в Гаагу.

Анри вставил ключ в замок зажигания, потом снял очки и потер глаза.

– Я должен выпить кофе.

– Выпьем дороге. А теперь поехали.

Улицы были совершенно пусты, фонари висели как забытые перезревшие фрукты. Только несколько велосипедистов спешили по такому холоду, да промелькнули несколько грузовиков с овощами. Через десять минут мы выехали из города и поехали в аэропорт, мимо искусственного гребного канала.

Никто из нас не произнес ни слова, пока я не попытался зажечь сигару. Анри безразлично проронил: – Мне будет плохо, – и я положил сигару обратно.

Аэропорт Скипхол был ярко освещен, но ничего не двигалось. Анри заметил, что бар в аэропорту может быть открыт. Я возразил:

– Позже.

Фольксваген задребезжал, поворачивая на скоростную автостраду в сторону Гааги. Анри знал дорогу, все было в порядке.

По хорошей дороге до Гааги было не больше пятидесяти миль. Мы сможем уложиться в час, если не наткнемся на автомобильную пробку.

Однако в половине восьмого на полпути до цели я решил, что у нас есть время выпить кофе в баре для водителей грузовиков. Это заняло около двадцати минут, причем не больше десяти секунд ушло на разговоры. Но после этого мы стали немного лучше относиться друг к другу. Во всяком случае, Анри не возражал, когда я вновь раскуривал сигару.

Перед тем, как ехать дальше, я открыл свой чемодан и занялся переделкой «браунинга»: вставил короткий ствол и пластиковую рукоятку. Анри мрачно наблюдал за мной при слабом желтоватом свете приборного щитка.

– Не думаю, что это вам понадобится.

– Картины я перевожу только с пистолетом. Такой уж у меня порядок. Вам следует это знать.

Он что-то буркнул и отжал сцепление.

Несколько минут спустя Анри сказал:

– Я не смогу найти настоящей драгоценности, картины, о которой стоило бы говорить. Среди работ импрессионистов и современных мастеров таких картин нет.

– Я тоже не рассчитывал, что девушка сможет найти новую Мону Лизу.

– Но ей кажется, что такие картины существуют. В случае импрессионистов ценность представляет только полное собрание работ. Если бы мне дали все деньги, я смог бы собрать для них лучшую коллекцию импрессионистов, какой нет ни в Европе, ни в Америке.

– Если бы все деньги дали мне, то я собрал бы лучшую в мире коллекцию старинного оружия. Они не смогут сделать этого ни в одной области искусства.

– Их не интересуют старые пистолеты.

Я вздохнул.

– Именно так мне и сказали. Во всяком случае вы им достанете Матисса, или Мане или как их там?…

– Сезанна, – зло выплюнул он.

– Да. И Ван Гога. Об этом стоит говорить.

Он снова проворчал что-то и нахмурился, настроение у него не улучшалось. Ну и черт с ним. Я не нанимался держать его за ручку.

Мы продолжали мчаться молча, если не считать шума нашего «фольксвагена».

Еще не рассвело – солнце всходило только около девяти часов – когда мы въехали на улочки Гааги. Однако Анри не повернул в город; он поехал через Ворбург в сторону Дельфта.

Я хотел было задать вопрос, потом решил, что он в любом случае должен знать дорогу. Мы повернули налево к Дельфту, а затем почти сразу направо на небольшую дорогу. Проехали пару миль, потом свернули на перекрестке в сторону ряда больших загородных вилл.

Много увидеть я не смог, но почувствовал: это был один из тех больших красного кирпича домов, построенных лет сто назад. Построенные в голландской версии викторианского стиля, дома были украшены бессмысленно высокими крышами и сложными витиеватыми украшениями на фронтонах. В некоторых горел свет, но у большинства окна еще закрывали тяжелые ставни. Вы же понимаете, частная жизнь.

Анри заглушил мотор и во внезапно наступившей тишине шепнул:

– И тем не менее это ужасно глупо. Мы приехали слишком рано. Возможно, он еще даже не проснулся.

– Кто-то уже проснулся. Во всяком случае, ваш банковский чек вытащит его из постели.

– Он может очень рассердиться! – Неожиданно Анри понял, что великое открытие ускользает из его рук, потому что я заставлю его добраться до продавца, прежде чем тот успеет съесть свои кукурузные хлопья или что там едят голландцы на завтрак.

– Сто тысяч фунтов никогда никого не рассердят, причем в любое время суток, – сказал я примирительно. – Пошли. Бросайте руль и займемся делом.

Он задумчиво последовал за мной, предоставив мне возможность нажать на звонок.

Дверь открыла женщина средних лет – видимо, экономка, – в длинном темном платье. Она подозрительно осмотрела меня, потом увидела и узнала Анри.

Он поспешно сказал:

– Madame, je suis desole que…[14]

Затем последовала длинная тирада о том, как ему жаль, что мы приехали так рано, но обстоятельства заставили и…

Я перебил:

– Позвольте нам войти, – и шагнул внутрь.

Она не возражала.

В высоком теплом холле с паркетным полом и узкой полоской ковра посередине стояло всего несколько предметов тяжелой старой темной мебели, одна или две вазы, пара картин.

– Почему вы и их не купили? – спросил я.

Анри взглянул и поморщился.

– Не мой период, но в любом случае…

Это была пара темных скучных пейзажей, и даже я мог видеть, что ничего в них нет. Может быть, армия могла бы их использовать для тренировок по выбору целей: «Справа от сектора обстрела дерево с густой верхушкой; слева…» Но, видно, они были слишком скучны даже для этого.

Странная вещь: живопись должна быть чертовски выгодной и популярной лет сто назад, раз такая уйма народу напекла тогда так много плохих картин. А теперь их заменили телевидение и книги. Странно.

Именно тут вышел хозяин. Он был толстым, я бы сказал, даже тучным: большой живот, завернутый в красный шелковый халат, который развевался при ходьбе, четыре подбородка, причем три из них свешивались по бокам и торчали из-за ушей так, что лицо словно обрамляла подкова жира. Щуря маленькие глазки за очками без оправы, он протянул руку, которая походила на надутую резиновую перчатку.

– Шентельмены, – прохрипел он. Некоторые зубы его были золотыми, а другие просто желтыми.

Анри снова стал извиняться по-французски, потом представил меня. Я стоял сзади и только кивал; пожать его руку было все равно, что доить корову.

Хозяин – кажется, он назвал себя Хуфтом – казалось, не был огорчен нашим ранним приездом. Он повернулся, причем живот чудом миновал небольшой столик, и помахал рукой, приглашая нас за собой. Мы перешли в комнату, которая, видимо, служила ему кабинетом.

Она была большой, но слишком загроможденной. Там стояло несколько книжных шкафов, заполненных чем-то, очень походившим на книги по законодательству; большой стол с телефонами, магнитофоном и прочей техникой; несколько запирающихся картотечных ящиков и большой сейф. Хуфт подошел к сейфу и начал там что-то крутить. Я просто стоял и смотрел на пару обнаженных негритянок, которые поддерживали стандартные лампы и выглядели счастливыми донельзя от того, что заняты таким полезным делом.

Хуфт повернулся к нам, держа в руках картину. Анри быстро шагнул вперед, едва ее не вырвав, а затем прислонил к спинке одного из стульев, стоявших возле лампы, и принялся разглядывать.

Она была действительно замечательной.

Хуфт просто стоял рядом, безразлично поглядывая через его плечо; немного погодя я тоже протиснулся вперед и посмотрел через другое. Это был один из тех безумных пейзажей, на которых изображены деревья, кукурузное поле и небо, все это в вихревых мазках, так, словно дул сильный ветер и в то же время все оставалось совершенно спокойным. Вы понимаете, все выглядело словно замороженным. Или может быть следовало сказать, что все это выглядело просто нереальным?

Наконец Анри очень медленно кивнул.

– C'est vrai[15]. Да. Теперь… – Он сунул руку во внутренний карман и достал конверт.

Теперь наступила очередь Хуфта, и зрелище последовало просто замечательное. Он изучал банковский чек так, словно это был прямой билет на небеса в пульмановском вагоне. Он вглядывался в него, подносил к свету, осторожно ощупывал пальцами его поверхность. Гораздо сторожнее, чем можно было думать по его виду.

Он даже не потрудился поблагодарить. А как вы бы приняли чек на сотню тысяч фунтов? Не знаю. Мне бы это понравилось.

В любом случае, казалось, Анри это совершенно не беспокоит. Он получил свою игрушку, и когда схватил ее, суставы пальцев совершенно побелели в свете лампы.

Наконец Хуфт закончил разглядывать чек, повернулся и улыбнулся нам.

– Шентельмены – теперь не хотите ли выпить кофе?

Я кивнул.

– Конечно, ведь нам некуда спешить.

Анри удивленно взглянул на меня. Хуфт нажал кнопку переговорного устройства на столе и распорядился.

– Пожалуйста, садитесь, шентельмены.

Мы сели, Анри все еще сжимал картину Ван Гога.

– Вы повредили голову? – спросил Хуфт, так как я все еще носил свою повязку в виде тюрбана.

– Автомобильная авария.

Он покачал вверх-вниз своими подбородками.

– Автомобили – ужасная вещь.

– Это верно. Мы помешали вам отправиться на работу?

Он рассмеялся и помахал чеком.

– Думаю, сегодня я уже достаточно заработал.

Экономка постучала и внесла кофе. Большие чашки – и очень хороший кофе.

Хуфт положил себе в чашку сахар и спросил:

– Вы охраняете картину, да?

– Да.

– Вы не похожи на охранника, он должен быть здоровым… – Он снова захохотал.

– Ну, картина ведь не очень большая.

Эта шутка его совершенно убила. Да, действительно получилась шутка года. Он буквально катался в кресле, пролив кофе на блюдце.

– Герр Кемп, вы мне очень нравитесь. Это очень здорово сказано.

Я ответил ему сладкой улыбкой и занялся своим кофе.

Вмешался Анри и спросил Хуфта по-французски, не знает ли тот о каких-нибудь еще картинах такого же рода. Хуфт говорил по-французски лучше меня, потому многого я не смог разобрать, но могу предположить, что Анри действительно пытался выяснить, откуда взялась картина Одноухого. Не в состоянии следить за деталями разговора, я встал и начал бродить по комнате, делая вид, что разглядываю книги. Обошел стол, прошел мимо окон с опущенными тяжелыми шторами, чей синий цвет несколько дисгармонировал с выкрашенными в розовые тона стенами, и наконец вернулся к собеседникам.

Когда никто не смотрел на меня, я покосился на часы. Шел уже десятый час.

– Ну, – сказал я, – пожалуй, нам пора ехать. Лучше всего вернуться в Амстердам и спрятать картину в хранилище.

Какое-то время Хуфт обеспокоенно смотрел на меня.

– Герр Кемп, я не хотел бы, чтобы относительно картины задавались какие-то вопросы. Скажем, по поводу того, откуда она взялась.

Я покачал головой.

– Никаких вопросов. Никаких проблем. Никто ничего не будет знать.

Он пожал плечами и по телу пробежала дрожь, словно вы похлопали желе.

– Это ваша работа.

Потом хозяин поднялся и проводил нас к выходу.