Вера в свободу

Свобода: буквальная и метафорическая

Буквальный смысл понятия «свобода» имеет диадический (опирающийся на отношения в паре) характер: свобода от внешнего принуждения. В этом смысле свобода — межличностное понятие, предполагающее двоих индивидов или больше. Это свобода от контроля со стороны родителя, полицейского или психиатра. «Третий международный словарь Уэбстера» определяет свободу как «отсутствие внешнего ограничения или принуждения», а «Оксфордский словарь английского языка» — как «избавление от плена или рабства».

Метафорический смысл свободы имеет монадический (исходящий из одного элемента) характер: свобода от внутренних желаний и страстей. В этом смысле свобода — внутриличностное понятие, предполагающее только одного человека. Это свобода от своих собственных порывов. Это свобода от жадности, зависти, вожделения, безумия, «психической болезни». Иными словами, это свобода от «самопорабощения», свобода как самоконтроль.

Философы и теологи с давних времен различали свободу внешнюю и внутреннюю, т.е. свободу от притеснителя и свободу от собственных страстей или грехов. Психиатры присвоили себе это духовное понимание свободы и выстроили на нем псевдомедицинскую «терапевтическую» империю. Идея безумия или психической болезни предполагает понятие несвободы: сумасшедший «одержим непреодолимыми побуждениями» (ранее это называлось «дьяволом»), он является жертвой «психического заболевания» и утратил «уголовную ответственность». Следовательно, он подлежит опеке со стороны своих родных, или психиатра, или государства.

В повседневном применении мы постоянно путаем между собой эти два радикально отличающихся между собой смысла понятия «свобода» — например, когда говорим о свободе подростка от родителей и учителей; заключенного — от надзирателей; несчастных мужа или жены — от брака; перегруженной матери — от детей; больного человека — от заболевания; престарелого — от обязанности жить. Говоря о свободе в этой книге, я буду иметь в виду свободу буквальную, т.е. свободу от внешнего притеснения. Свобода от наших собственных страстей — проблема моральная, а не политическая.

Влиятельные идеи — например, свобода как добровольно исполняемое действие и безумие как разновидность «заболевания», уменьшающего или аннулирующего свободу, — должны иметь в человеческой душе глубокие корни. Эти корни питаются из врожденного чувства свободы воли и ответственности. С раннего возраста дети учатся контролировать мускулатуру своего тела. С этим опытом приходят чувство самоконтроля, ощущение себя как действующего лица и исполнителя собственных действий.

Жалея о каком-то поступке, мы говорим иногда: «Я был не в себе». Эта фигура речи служит своего рода извинением и попыткой отречься от поступка. Фраза «Я всего лишь исполнял приказы», ставшая известной благодаря нацистам-убийцам, выражает отрицание того, что действующее лицо было подлинным исполнителем своих поступков, ответственным за таковые. Обе фразы выражают заявление о связанности или несвободе вследствие утраты свободы под властью мгновенного побуждения или высокопоставленного бюрократа.

Противоположный подход выражает легендарная фраза, приписываемая Лютеру: «На том стою и не могу иначе». Этот поразительный пример самовыражения представляет внутреннюю свободу — утверждение личной дееспособности и моральной ответственности — через метафору чувства непреодолимого побуждения следовать голосу собственной совести (которую Лютер уравнивал с волей Бога).

Мы следуем или своему внутреннему голосу, или голосам других. Независимость предполагает самоуправление, зависимость — подчинение другим. Лорд Актон (1834‒1902) изложил это так: «Центром и высшей целью свободы является правление совести… свобода — это условие, позволяющее совести править с легкостью»24.

Все мы вынашиваем противоречивые желания и обязательства, испытываем внутренние конфликты и в метафорическом смысле — несвободны. С политической точки зрения эти соображения не имеют смысла. Гилберт К. Честертон (1874‒1936) был прав: «Сумасшедший — этот не тот, кто утратил разум. Сумасшедший — это тот, кто потерял все, кроме разума»25. Люди, которых называют «душевнобольные», — это свободные, ответственные субъекты нравственного выбора, если только они не ограничены психиатрическими представителями государства. Подобно здравомыслящим, они имеют мотивы для своих поступков. Они способны контролировать свое поведение и контролируют его. Если бы они не были способны на это, они не совершали бы преступных действий, которые иногда совершают. Да и в психиатрических стационарах не удавалось бы их контролировать с такой легкостью.

Каждый из нас постоянно ограничен если не принудительными распоряжениями извне или велениями совести изнутри, то по крайней мере соблазнами политической и финансовой власти, сексуальных и иных телесных наслаждений либо созданием комфорта всякого вида, который только можно вообразить. Необходимость сопротивляться по меньшей мере некоторым соблазнам составляет своего рода ограничение. Свободы от всех и всяких ограничений, таким образом, быть не может. Возможно, именно поэтому многие философы, психологи, психиатры и исследователи нейронаук утверждают, что свобода воли — это иллюзия.

Господствующая психиатрическая доктрина и политическая мода требуют, чтобы мы считали более или менее несвободным каждого, кто имеет статус душевнобольного. Достойно иронии то, что несвободным такого человека считают не потому, что он лишен свободы психиатрами или иным образом ими ограничен, а потому, что его считают «узником своего заболевания», которого «освободит лечение». Согласно этой общепринятой мудрости человек с «диагностируемым психическим заболеванием» наделен уменьшенной способностью контролировать свои побуждения причинить вред себе или другим либо даже вовсе лишен таковой и, следовательно, опасен для себя и других и, следовательно, подлежит лишению свободы и избавлению от ответственности за свои поступки — как в своих собственных интересах, так и в интересах общества. В той степени, в которой человек принимает этот взгляд на психиатрического пациента, он будет ошибочно принимать психиатрических агентов государства за союзников пациента, а не его врагов.

В действительности большинство людей, которым выставлены диагнозы психических заболеваний, не инициируют насилия. В то же время именно это повседневно делают большинство психиатров, как правило, по распоряжению родителей, супругов, социальных работников, прокуроров и судей. Такое насилие понимают и принимают в статусе «диагноза» и «лечения».

Свобода делать что?

Идеи несвободы и освобождения всегда существуют вместе, весьма напоминая в этом идеи болезни и лечения или невежества и образования. Мы ожидаем, что врач будет лечить, не спрашивая пациента, воспользуется ли тот своим здоровьем во благо или во вред. Мы ожидаем, что учитель будет просвещать, не спрашивая себя, применит ли студент изученное в добрых или в злых целях. Мы делаем так потому, что считаем здоровье и знание априори абсолютными благами, из которых каждое является благом само по себе. Это представление зеркально отражает право-философское представление о зле самом по себе — по сути аморальном действии вне зависимости от того, запрещает ли его закон, примером чему может служить убийство. Это не означает, что врачи и учителя не могут оспаривать то, каким образом люди используют свое здоровье и свое образование. Как субъекты нравственного выбора, они могут и даже обязаны это делать, отвечая на этот вопрос так, как они сочтут правильным, и поступать соответственно.

Положение либертарианца очень похоже. Свобода — благо само по себе, такое благо, которое многие люди ценят выше, чем здоровье и знание. Освобождение от притеснения делает нас свободными. Делать что? Ответы на этот вопрос формируют границы великих религиозных, философских и политических «видений» Добропорядочной жизни и Праведного пути.

Освобожденные, чем мы займем себя? Начнем искать несвободы и безопасности младенца или приключений и рисков взрослого, полагающегося на самого себя? Уединения и изоляции религиозного отшельника или Робинзона Крузо или вызовов содержания самого себя и своей семьи в современном мире?

Нам следует с самым тщательным вниманием рассмотреть связь между свободой и тем, что мы называем психической болезнью. Никто из нас не свободен в полной мере от предрассудков своего времени. Эдмунд Бёрк (1729‒1797), следуя традиции и закону, уравнивал безумие с неконтролируемыми страстями и «непреодолимыми побуждениями» совершать беззаконие и полагал не требующей доказательств полезность лишения свободы сумасшедшего, как для него самого, так и для общества. Он высказывал знаменитое предупреждение: «Влияние свободы на индивида состоит в том, что он может поступать как ему нравится; мы должны понять, что ему нравится, прежде чем направим ему свои поздравления, которые могут обернуться соболезнованиями… Должен ли я… из-за того, что абстрактная свобода отнесена к благословениям для человечества, всерьез поздравлять безумца, который бежал из-под защиты сумасшедшего дома и благотворного мрака своей палаты, лишь потому, что он вновь получил возможность пользоваться светом и свободой?»26.

На протяжении долгого времени, пока человечество оставалось в своем младенчестве, люди рассматривали свободу как жизнь в гармонии с волей Бога или богов. Для благочестивого еврея, христианина или мусульманина жизнь вне границ его религии — ересь и грех. Слово «Ислам» означает «Подчинение» (воле Бога).

Политики не устают говорить людям, что свобода — природное состояние человечества, и многие люди начали в это верить. Современные войны ведутся под знаменем «освобождения». Это великая ложь. «На протяжении тысячелетий, — писал лорд Актон, — история человека была историей становления не свободы, а порабощения… идея о том, что свобода — это правильно, не возникала на протяжении тысячелетий»27. Данное глубокое понимание состояния человека рефлективно отрицается в риторике современных демократических политиков. Естественным состоянием человека представляется подчинение власти. Самостоятельность и свобода — психологические и политические аномалии. Дух государственничества живет и здравствует. Риторика Муссолини, восхвалявшего «фашистскую» государственность, представляет собой риторику тоталитарной демократии: «Если свобода — свойство настоящего человека, а не абстрактной марионетки, предусмотренной индивидуалистическим либерализмом, то фашизм — за свободу»28. Тоталитарная демократия и терапевтическое государство точно так же выступают «за свободу»29.

Такой спасительно-государственнический взгляд воспроизводит, в якобы светском обличии, тоталитарное мировоззрение великих монотеистических религий. В этой схеме — как и в сталинской, гитлеровской, муссолиниевской или психиатрической — нет места частной сфере существования. Все создано Богом и принадлежит Богу. Бог повсюду и управляет всем. Вот почему благочестивый еврей носит ермолку (шапочку) всегда, в любых обстоятельствах, почему благоверный католик подчиняется непогрешимости Папы, почему для правоверного мусульманина такой вещи, как светское государство, быть не может и почему для истинно верующего в психиатрию нет такой вещи, как психиатрия, отъединенная от государства.

Британский консервативный общественный обозреватель Роджер Скрутон правильно отмечает, что Коран «не делает разницы между общественной и личной сферами… Законы, регулирующие брак, собственность, ростовщичество и торговлю, сосуществуют бок о бок с правилами домашних обычаев, хороших манер и личной гигиены. Поведение на войне и обращение с преступниками рассматриваются в том же тоне, что диета и дефекация… Иными словами, Ислам — не столько теологическая доктрина, сколько система благочестия. Принять ее означает открыть для себя правила жизни без тревог и душевного комфорта»30.

Сходным образом психиатр Дж. Брок Чисхолм, военный врач наивысшего ранга в вооруженных силах Канады во время Второй мировой войны и первый руководитель Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), провозглашал:

Пророки терапевтического государства обещают и выставляют на продажу древнейшую из панацей, придуманных человеком: тотальный контроль над жизнью человека во имя человеческой жизни. Вместо того чтобы вверять безграничную власть Богу-и-священнику, они вверяют ее терапевту-и-клиницисту32. Каждый в той или иной степени психически болен, и соответственно каждый аспект жизни каждого — компетенция фармакратических агентов государства: консерваторы хотят использовать терапевтическое государство, чтобы запрещать людям делать то, что для них плохо, либералы — чтобы заставлять людей делать то, что для них хорошо, а психиатры — применять его, чтобы обязывать людей и к первому, и ко второму. Вот почему психиатрию принимают как консерваторы, так и либералы, некоторые либертарианцы игнорируют или молчаливо поддерживают ее принудительные практики, а большинство людей считают психиатрию не терапевтическим деспотизмом, а диагностикой и лечением действительных заболеваний.

Свобода и безумие

Справедливость определяется обычаем и закрепляется законом. Это делает возможным, как морально, так и лингвистически, говорить о «несправедливых законах» и наделяет силой утверждения, подобные знаменитому восклицанию Камю: «Во времена, когда злой умысел драпируется в одеяния невинности, …именно невинность вынуждена оправдываться»33. Сегодня многие люди, считающие себя приверженцами свободы, принимают психиатрическое насилие, задрапированное под милосердие, как должное, а психиатра считают заботливым доктором, восстанавливающим состояние жертв психических заболеваний к подлинной свободе.

Американский союз гражданских свобод (ACLU), ведущая в США организация в защиту гражданских свобод, поддерживает лишение невиновных людей свободы, а обвиняемых в совершении преступлений — ответственности, при условии, что психиатры выставляют этим людям диагноз «психически болен и представляет опасность»34.

Ведущие либертарианские организации избегают этой ошибки. Их провал — за счастливым исключением Либертарианской партии — состоит в грехе умолчания, отсутствии осуждения психиатрического отъема свободы и ответственности. Веб-страница Института правосудия (Institute of Justice), который определяет себя в качестве «ведущей либертарианской адвокатской фирмы в стране, действующей в общественных интересах», утверждает:

Я аплодирую деятельности Института. Я лишь отмечаю с сожалением, что их понимание «вызова правительственному контролю над жизнью индивида» не распространяется на то, что представляет наиболее повсеместный и коварный контроль над жизнями индивидов — контроль посредством психиатрии.

Наиболее известная и влиятельная в США либертарианская организация — это Институт Катона. Согласно его веб-странице,

Институт Катона, подобно Институту правосудия, склонен уравнивать личную свободу с экономической свободой. Опять же, я аплодирую вкладу Института Катона в становление свободного общества и отмечаю с сожалением, что его публикации сосредоточены на отделении экономики от государства и обходят молчанием союз государства и психиатрии.

Для либертарианцев, всерьез рассматривающих собственное кредо и действительную общественную функцию психиатрии, самая яркая звезда на небосклоне — это Либертарианская партия, “крупнейшая и самая успешная третья партия в Америке”37. Национальная платформа партии за 2002 год провозглашает среди прочего: «Мы выступаем против недобровольного водворения в психиатрическое учреждение или недобровольного лечения в таковом любого человека… мы выступаем за прекращение принятия защиты в уголовном суде, обоснованной “безумием” или “уменьшенной вменяемостью”, которые освобождают виновного от его ответственности»38.

От безответственного опекаемого — к ответственному взрослому

Протестантизм и просвещение ознаменовали начало попыток человека Запада отвергнуть свой статус Божьего подопечного. Возродился классический греко-римский идеал свободы как личной независимости. Человек вступил в долгую и тяжелую борьбу за то, чтобы повзрослеть — контролировать свои животные аппетиты, планировать свои проекты и брать на себя ответственность за плоды своих поступков.

В результате Протестантизм отсылает Христианского Бога заниматься собственными делами: он предписывает людям брать ответственность за свои жизни и получать награду или наказание за то, что они с ними сделают. Философия Просвещения сходным образом ограничивает Суверена, т.е. государство, заниматься собственными делами, определяемыми как защита и обеспечение «общественного блага», предоставив людям свободу проводить свои частные жизни в границах закона и своей собственной совести.

Многими были высказаны проницательные замечания о стремлении современного светского человека освободиться от защищающего его по видимости, но притесняющего по факту статуса Божьего подопечного. Джеймс Мэдисон не выбирал слов. «Религиозные путы, — заявлял он, — сковывают и оглупляют разум и делают его неспособным для какого-либо достойного предприятия»39.

Каким должен быть наш стандарт суждения о проекте или предприятии как о достойном? Я согласен с критерием Камю: «Целью жизни может быть только увеличение суммы свободы и ответственности, обнаруживаемой в каждом человеке и в мире. Она не может, ни при каких обстоятельствах, быть уменьшена или подавлена, эта свобода, — даже временно»40. Такая цель доступна каждому, вне зависимости от его статуса в жизни.

Никто не рождается с готовым проектом. Каждый сам должен выработать его для себя. Трудиться над тем, чтобы прокормить себя самого и собственную семью — проект, которым в мире заняты большинство людей, — может быть столь же благородным, как усилия развеять тайны природы или править людьми справедливо и мудро. Устремление благородно постольку, поскольку оно расширяет области свободы и ответственности — для отдельного человека, для семьи, для большинства. Оно постыдно в той степени, в которой — сколь бы «милосердным» его ни представляли — оно направлено на противоположное. По сути, это и есть либертарианский проект (чью смерть — «конец истории» — весело приветствовал Фрэнсис Фукуяма41).

Рискну утверждать, что либертарианство, понятое корректно, касается ответственности не меньше, чем свободы. Известно замечание Эдмунда Бёрка: «Общество не может существовать без власти, контролирующей волю и естественные инстинкты, и чем меньше такой власти внутри нас, тем больше ее должно быть извне»42. Лорд Актон изложил этот «закон самоуправления» иначе: «Свобода есть предотвращение контроля со стороны других. Это требует самоконтроля и, следовательно, религиозных и духовных воздействий, образования, знаний, здоровья»43. В той мере, в которой мы контролируем свое поведение и воздерживаемся от нарушения прав других, нам полагается обладание дарами свободы.

Эту высокую доктрину разрушает фикция «психической болезни». Мы утверждаем, что психическое заболевание — это название болезни тела, но используем его для того, чтобы идентифицировать разновидности поведения и «состояний», ответственность за которые мы не возлагаем на действующее лицо, поскольку эта фиктивная болезнь якобы повреждает его способность контролировать себя. Такая идея подразумевает дополнительное верование: в то, что «жертва психического заболевания» по меньшей мере временно не заслуживает свободы и подлежит «лечению» своего заболевания, чтобы снова ее заслужить. Этот набор верований нужно понимать как то, чем он является на самом деле — современным, гуманистически-научным обесчеловечиванием человека44. Я подробно освещал это явление в других публикациях45. Здесь будут уместны два недавних примера.

• После выписки из психиатрического стационара недобровольный психиатрический пациент Кевин Преслэнд убивает ножом свою будущую свояченицу Келли-Энн Лоз. За это преступление его, освободив по безумию от уголовной ответственности, помещают на два года в психиатрический стационар. Далее он подает в суд на психбольницу, обвинив стационар в том, что его выписали преждевременно. Суд присуждает ему 300 тысяч долларов компенсации за моральный ущерб. Судья поясняет это решение: «Хотя в целом неприемлемо присуждать компенсацию за ущерб тому, кто совершил преступление, в данном случае он был безумен в момент убийства и, следовательно, невиновен в совершении преступления». Преслэнд признал, что в период незадолго до убийства Лоз он ежедневно выпивал до десяти стаканов пива и выкуривал до шести самокруток марихуаны, что, как услышал суд, предрасположило его к психозу. Полиция доставила его в больницу после ссоры в доме его друга, где он пытался задушить ребенка, полагая, что его друг состоит в «союзе с дьяволом». Кристин Лоз, мать погибшей, «…ошеломлена вчерашним решением». «Не давайте ему денег. Принимать марихуану было его решением, пить было его решением, и ничьим больше. Никто не заставлял его это делать, однако система считает правильным платить ему. Я не понимаю такого закона»46.

• «После угроз покончить с собой и нанести ущерб матери Джошуа Дэниел Ли был помещен в стационар на трехдневное психиатрическое освидетельствование. 7 января 2001 г. его освободили. 29 января он напал на Диану С. Брэгг и убил ее ножом. Спустя неделю он повесился в тюремной камере. Взрослые сыновья Брэгг подают в суд на психиатров, лечивших убийцу. Психиатры обращаются в суд с заявлением об отказе в рассмотрении иска на том основании, что у них не было “обязанности предупреждать” Диану Брэгг, поскольку Ли не сообщал им о своем плане причинить ей вред. Трое судей Апелляционного суда Калифорнии поддержали право истцов на подачу иска»47.

В свободном обществе взрослого человека могут принуждать только ради общественного блага: полиция — если его подозревают в совершении преступления, и судья — если человек осужден за преступление. В таком обществе взрослый не подлежит принуждению ради своей собственной пользы — властями в области образования для улучшения его ума, религиозными властями — ради спасения его души или медицинской властью — ради защиты его здоровья. Однако его могут и принуждают психиатры — ради лечения его психического заболевания.

Либертарианское положение о том, что люди отвечают за свои поступки, и психиатрическое положение о том, что душевная болезнь уменьшает их ответственность или аннулирует ее вообще, взаимно исключают друг друга. Либертарианцы должны или подчиниться мифологии душевного заболевания и применению насилия, которое она оправдывает, или отвергнуть психиатрическое кредо и осудить меры лишения свободы, оправдываемые таковым. Психиатрическое рабство — подобно имущественному рабству — это вопрос «или—или»48. Tertium non datur[5].