Верни мне мои легионы!

X

Зигимер смотрел на римский лагерь Минденума с расстояния примерно полумили.

— Ты хочешь, чтобы мы туда пошли? — спросил он сына.

Голос его недоверчиво звенел.

Арминий кивнул.

— Хочу, отец. Я был там несколько раз — и, как видишь, цел. Вар считает, что я неопасен. А почему? Потому что я от него не прячусь. Он не верит, что враг Рима может позволить легионерам запросто себя схватить.

— Мне понятно, почему он в это не верит, — пробормотал Зигимер.

Длинный обоз из запряженных быками подвод в сопровождении вооруженного эскорта вез в лагерь припасы с пристани на реке Люпии. Такие обозы двигались по этой дороге уже пару лет, их колеса проделали в германской почве глубокие колеи.

Римляне считали, что они мало-помалу укоренятся в Германии, но Арминий упорно отказывался в это верить. И то, что захватчикам для охраны обоза по-прежнему требовалась внушительная стража, косвенно доказывало его правоту. До окончательного покорения края было еще далеко.

— Идем. Он примет тебя с честью, — убеждал отца Арминий. — А почему бы и нет? Разве ты не отец римского гражданина, ветерана римских вспомогательных войск?

Зигимер был отцом двух ветеранов римских вспомогательных войск, но о Флаве, который все еще сражался в Паннонии, Арминий предпочитал не вспоминать.

— Дай-то боги, чтобы я не оказался отцом глупца, — отозвался Зигимер.

Однако он все же последовал за сыном к укрепленному лагерю, присматриваясь к нему с возрастающим вниманием и любопытством. Арминия любопытство Зигимера не удивляло. Римляне заботились о безопасности каждого своего опорного пункта и были большими мастерами по части возведения оборонительных сооружений. Поначалу германцы, видя, как чужеземные воины рубят лес и копают землю, решили, что те попусту тратят силы. Но первая же попытка нападения на римский форпост убедила местных жителей в ошибочности этого мнения.

Римский воин из наружного караула увидел приближающихся германцев и поспешно направился к ним, чтобы выяснить, кто они такие и что у них на уме.

— А, это ты, — сказал он, узнав Арминия.

Он говорил вежливо, но деловито. Германец вряд ли заговорил бы таким тоном.

— А кто этот почтенный человек?

«А это что там за паршивый варвар?»

Арминий не сомневался, что мысленно римлянин задал именно этот вопрос, но раз оскорбление не прозвучало вслух, свои догадки германец оставил при себе.

— Это мой отец. Его зовут Зигимер. Он пришел увидеть великого Квинтилия Вара, похвалы которому часто слышал от меня.

Ни один германец не купился бы на столь примитивную лесть, но римлянин воспринял ее как должное. Лесть, выходящая за рамки разумного, да и вообще лицемерие, были неотъемлемой частью римского образа жизни. Но хотя в этом римляне и походили на собак, облизывавших друг другу задницы, не стоило забывать, что они — опасные собаки, с очень острыми зубами.

Впрочем, этот караульный никакой опасности не представлял: он охотно согласился позволить варварам предстать перед наместником и властно велел им следовать за собой.

Его тон чуть не заставил Арминия схватиться за меч, однако молодой германец взял себя в руки. Негоже, чтобы простой воин приказывал вождю, однако римляне убеждены, что каждый из них имеет право приказывать любому, не принадлежащему к их народу. Вот и это еще одно основание для того, чтобы не дать римлянам укрепиться в Германии.

Зигимер в отличие от сына не привык к бесцеремонной заносчивости римлян. У старика был такой вид, будто он готов прикончить легионера на месте, но Арминий, перехватив взгляд отца, слегка покачал головой.

Приподняв брови, отец молча, но красноречиво спросил: «Как ты можешь хотя бы на миг мириться с такими людьми?»

Арминий ответил едва заметным пожатием плеч. «А разве у меня есть выбор?»

Покамест выбора у него не было.

Воины у ворот приветствовали их довольно вежливо.

— Привет! — окликнул один из них. — Снова пришел повидаться с наместником?

— Верно, — ответил Арминий.

— А это кто с тобой? Твой отец? Вы с ним похожи.

— Да, это мой отец, — ответил Арминий на латыни.

Потом, перейдя на родную речь, спросил:

— Ты понимаешь, о чем они говорят, отец?

— Вполне сносно, — сказал Зигимер, тоже на германском.

Потом и он заговорил на латыни — медленно и не так правильно, как Арминий, — чтобы представиться часовому.

— Привет, Зигимер, — отозвался римлянин, который поздоровался с Арминием. — Добро пожаловать в Минденум.

— Премного благодарен, — ответил Зигимер — и Арминий подумал, что никогда в жизни не слышал от отца менее искренних слов.

Оказавшись в лагере, Зигимер начал с интересом озираться по сторонам.

— Ну и скучные люди эти римляне, — спустя некоторое время промолвил он. — Все у них расчерчено, всюду прямые линии! Неужели им нравится жить как зверям в клетках? Вот тоска!

— Мне тоже кажется, что так жить тоскливо. Но от этого есть толк, — отозвался Арминий. — Да, отец, и поосторожней со словами: некоторые из римлян немножко выучили наш язык.

— Ты вроде говорил, что они пытаются везде привить свою латынь, — заметил Зигимер.

— Верно, особенно командиры. Они считают, что учить наш язык (или любой другой язык, кроме греческого) ниже их достоинства, — ответил Арминий. — Но простые воины не столь высокомерны. Им приходится покидать лагерь, а когда проголодаешься или захочешь завести шашни с местной красоткой, нелишне выучить несколько слов на чужом языке. Поэтому в лагере нужно быть начеку.

— Коварные змеи! Как ты можешь доверять такому народу? — возмутился было Зигимер, но тут же сам ответил на свой вопрос: — Все очень просто — ты и не думаешь им доверять.

Арминий остановился перед большим шатром.

Глядя на это жилище, Зигимер спросил:

— Вот где, значит, поселился римский наместник?

— Да, отец, — улыбнулся Арминий, убедившись, что Зигимер может следить за своими словами, если постарается.

— Что ж, если кому-то охота все время жить под парусиной, дело хозяйское, — вынес суждение старик. — Но у меня такого желания нет.

«Да и кто в здравом уме захотел бы этого?»

Зигимер не произнес последних слов вслух, но движение его бровей говорило само за себя.

— В случае необходимости римляне могут выступить из лагеря хоть завтра, — сказал Арминий. — Когда я был в Паннонии, я видел, как они делают это по приказу в любое время дня и ночи. А на марше, представь себе, они каждый вечер разбивают укрепленный лагерь.

— По-моему, — проворчал Зигимер, — это напрасный труд. Охота им то и дело копать землю?

— Думаю, неохота. Но труд не совсем уж напрасный. Благодаря ему не так-то просто напасть на римлян на привале, — промолвил Арминий.

Отодвинув полог, он пропустил отца вперед. Внутри разделенного матерчатыми перегородками шатра они оказались в чем-то вроде передней, и дежуривший у входа смуглый раб кивнул Арминию. Со словами:

— Подожди здесь, — раб исчез в глубине шатра.

— Он приведет к нам Вара? — спросил Зигимер.

— Вряд ли. Скорее всего, он приведет к нам главного раба Вара, — ответил Арминий. — Таков уж у них обычай: тебя передают от одного раба к другому, пока ты наконец не доберешься до хозяина.

По этому поводу отец ничего не сказал, но выражение его лица было красноречивее всяких слов.

Конечно, приветствовать германцев вышел не Квинтилий Вар, а его доверенный раб Аристокл.

— Приветствую, Арминий, — сказал грек. — А кто этот… достойный муж? Неужто твой отец?

По заминке в его речи можно было догадаться, что он собирался спросить нечто вроде: «Кто этот старый дикарь?» Но, поскольку подобные слова так и не прозвучали, Арминий лишь ответил на вопрос:

— Да, мой отец. Отец, позволь представить тебе Аристокла, доверенного слугу римского наместника. Аристокл, это мой отец, его зовут Зигимер.

Аристокл ответил безупречным поклоном.

— Польщен возможностью познакомиться со столь достойным мужем. Твой сын, полноправный римский гражданин, выказал такую отвагу в борьбе с врагами Рима, что является подлинным украшением здешних лесов.

— Приятно познакомиться с тобой. Спасибо за добрые слова, — ответил Зигимер на своей вымученной латыни. — Я пришел сюда с Арминием, чтобы познакомиться с римским наместником.

Всякий, кто знал Зигимера, понял бы, что это значит: «Зачем я попусту теряю время на болтовню с никчемным рабом?»

Арминию пришлось спрятать ухмылку.

Если Аристокл и прочел мысли Зигимера, он не подал виду. Да, римляне преуспели в искусстве скрывать свои чувства, но их рабы волей-неволей преуспели в этом еще больше.

— Конечно, — промолвил грек, — наместник будет рад знакомству с тобой, достойный Зигимер. Позволь мне сообщить ему о твоем прибытии. Кроме того, ты, конечно, желаешь выпить и освежиться с дороги?

Прежде чем Зигимер успел ответить согласием или отказом, Аристокл исчез за занавеской. Когда занавеска снова колыхнулась, из-за нее появился другой раб — он нес серебряный поднос с вином, хлебом и фруктами, засахаренными в меду. Как и все остальные рабы Вара, которых видел Арминий, этот малый не был германцем. Арминий знал, что римляне обращали в рабство его соплеменников, однако Вару хватало ума не раздражать влиятельных германцев сим неприятным фактом.

— В дни моей молодости, — проговорил Зигимер, — вино было редкостью, очень большой редкостью. Сейчас римских торговцев стало гораздо больше, поэтому и вина в Германии куда больше, чем в прежние времена.

— Вино — это благо, — поддержал его Арминий.

Всякий, услышавший бы их из-за матерчатой перегородки, не нашел бы в разговоре ничего подозрительного, но отец и сын обменялись понимающими, многозначительными взглядами.

Вино, может, и благо. Но сам Рим — все, что угодно, только не благо.

Из глубины шатра доносились голоса Квинтилия Вара и двух других римлян, и Арминий предположил, что наместник совещается со своими командирами. Насколько Арминий знал римлян, «совещание» могло быть подстроено нарочно, чтобы показать, что ради встречи с какими-то там варварами наместник отрывается от важных дел. Все высокопоставленные чиновники в Паннонии действовали подобным образом.

Зигимер не мог узнать Вара по голосу и, скорее всего, не понимал, о чем говорят римляне. Арминий же понимал, хотя и не все, потому что ему мешала близкая болтовня рабов.

Судя по тому, что сумел расслышать германец, Вар допытывался, чем занимаются несколько колонн, которые он послал вперед. Похоже, он воображал, что, поделив свои силы подобным образом, он подчинит себе всю Германию, как потерявшую целомудрие женщину. Тиберий в Паннонии проявлял куда большую осторожность.

Правда, в Паннонии шла самая настоящая война, в этом никто не сомневался. Германия же казалась мирной страной, и Вар позволил себе распылить силы. Он никогда бы не решился на такое, если бы верил в возможность всенародного восстания.

«Что ж, пусть себе верит в наше миролюбие, — подумал Арминий. — Пусть воображает, что превратил германцев в римских дворняжек. Пусть легионеры свободно расхаживают, где им вздумается. Чем меньше мы будем беспокоить Вара сейчас, тем лучше».

— Когда придет этот римский заправила? — спросил Зигимер. — Неужто он считает, что мы недостаточно важные особы, чтобы с нами повидаться?

— Я думаю, он не задержится надолго, отец, — ответил Арминий. — Сейчас он занят беседой со своими подчиненными.

Зигимер недовольно хмыкнул и, чтобы поднять себе настроение, основательно приложился к вину.

Скоро кувшин опустел, но раб тут же принес еще один. Может, Вар хочет, чтобы перед встречей с ним германцы напились? Арминия бы это не удивило. Вино крепче пива, и тот, кто пьет его неразбавленным, может быстро напиться, тем более если не имеет привычки к такому напитку.

— Не налегал бы ты на вино, отец, — прошептал Арминий.

— И не думаю, — раздраженно буркнул Зигимер.

Это следовало понимать так: «А чем еще прикажешь здесь заняться?»

Когда пришел Вар, Зигимер еще не был пьян, а лишь слегка навеселе. Арминий представил их друг другу.

— Итак, Зигимер, ты — отец этого молодого человека? — промолвил Вар.

Он говорил медленно и отчетливо, простыми фразами, понимая, что старший из германцев не особо силен в латыни.

— Да, — кратко ответил Зигимер.

Вар неожиданно протянул руку и коснулся золотой пряжки, скреплявшей плащ Зигимера. Жест мог бы показаться фамильярным, если бы не последовавшие за ним слова:

— Воистину, твой сын является даже большим украшением, чем сия прекрасная застежка.

— Так оно и быть, — с улыбкой отозвался Зигимер: по-латыни вышло не совсем грамотно, но вполне понятно.

— Я скучаю по своему сыну. Он далеко, изучает… учится в Греции. — Вар положил руку на плечо Арминия. — Когда я впервые увидел твоего сына, мне показалось, будто я встретился со своим. Ну, не совсем так… Думаю, ты меня понимаешь. Но почти встретился.

Вар был облачен в тогу — одеяние из белой шерсти с пурпурной каймой. Плащ Зигимера был сделан из медвежьей шкуры с каймой из кожи тюленя, выменянной у хавков — племени, обитавшего у Северного моря. Вар имел короткую стрижку, волосы Зигимера ниспадали до плеч. Римлянин был невысок и приземист, германец — высок и худощав. Вар вообще не знал германского языка, Зигимер говорил на латыни с грехом пополам.

И все же оба они гордились своими сыновьями, и на какой-то миг Арминию показалось, что между ними больше сходства, чем различий. Но лишь на миг. Зигимеру не было никакого дела до сына Вара. Вар, пусть и неосознанно, хотел поработить сына Зигимера. Разве могла существовать между двумя людьми большая разница?

— Пожалуйста, извините, что заставил себя ждать, — сказал Вар. — Я обсуждал… э-э… некоторые вопросы со своими помощниками. Мы хотим принести в Германию мир, понимаете?

— Понимаю, да, — ответил Зигимер.

Арминий боялся, что отец добавит: «Если хочешь мира, тогда уходи!» — и испытал облегчение оттого, что Зигимер не сказал ничего подобного.

Хотя германец ответил лишь, что понимает, Вар воспринял его слова как одобрение и энергично закивал:

— Хорошо, очень хорошо. Рад, что в Германии есть такие вожди, как ты и твой сын, которые понимают преимущества и выгоды правления Рима.

Отец Арминия, даром, что житель лесов, не стал возражать. Он ограничился тем, что пробормотал с наивным видом:

— Прошу прощения?

— Я говорил о преимуществах сотрудничества с Римом, — ответил Вар.

Зигимер продолжал смотреть на него голубыми непонимающими глазами, поэтому наместник обратился к Арминию:

— Может, будешь так добр и переведешь своему отцу, что я сказал?

— Конечно, командир, — ответил Арминий, хотя был уверен: Зигимер прекрасно все понял.

Арминий перевел все слово в слово, без искажений — на тот случай, если где-то за перегородкой стоит другой римлянин, понимающий по-германски.

То, чем он сейчас занимался, было своего рода искусством. Римляне ставили на сцене пьесы для развлечения: пару таких представлений Арминий видел в Паннонии. Поняв идею театральной постановки, он научился получать от этого зрелища удовольствие. Зигимер ничего подобного не видел, не имел ни малейшего понятия об актерах и их игре, но запросто мог бы выступать на сцене.

— О, — энергично закивал он. — Да, да! Рим! Преимущества! Понял!

Вар улыбнулся. Он не заметил, что Зигимер не сказал, что он согласен с ним или одобряет его. Арминий тоже этого не заметил, — во всяком случае, не сразу; а потом понял, что отец его далеко не так прост, как могло бы показаться на первый взгляд. Это открытие даже несколько встревожило молодого человека.

— Вы отобедаете со мной? — спросил Вар. И тут же сам ответил на свой вопрос: — Конечно, отобедаете! Вы же мои гости. Я рад, что вы у меня в гостях. То, что вы сюда пришли, — наглядный пример, что германцы и римляне могут поладить.

— Мы всегда рады это продемонстрировать, командир.

В то время как его отец уклонялся от ответов, Арминий лгал без зазрения совести. При других обстоятельствах Зигимер имел бы полное право отдубасить сына за такое бесстыдное поведение.

— Я тоже этому рад, — заявил Вар. — И то, что вы пожаловали ко мне в гости, поможет погасить некоторые… э-э… не очень приятные слухи, которые следуют за твоим именем, Арминий.

— Это было бы замечательно, — сказал Арминий.

А про себя добавил: «Особенно потому, что слухи правдивы».

Визит отца и сына и впрямь мог успокоить тех римлян, которые не слишком-то верили показному миролюбию Арминия. Но, с другой стороны, посещения римского лагеря могли породить подозрения среди германцев — а вдруг Арминий задумал измену? Если германцам придет в голову нечто подобное, положение может усложниться, особенно после того как римляне уйдут за Рейн, чтобы перезимовать в Галлии.

Но даже при таком повороте событий Арминий найдет выход…

И этим можно будет заняться потом. А сейчас он находится посреди римского лагеря, и разумнее вести себя так, чтобы угодить римлянам.

Зигимер пару раз кашлянул, и Арминий поежился, вообразив, что будет, если отец вздумает облечь свои мысли в слова. К счастью, Квинтилий Вар даже представить себе не мог, о чем думает Зигимер.

— Аристокл! — позвал римлянин.

— Да, господин?

Грек возник словно ниоткуда: только что его здесь не было, и вот — пожалуйста, он уже стоит перед Варом.

— Скажи поварам, что Арминий и его достойный отец отужинают со мной нынче вечером, — приказал наместник.

— Конечно, господин.

Аристокл исчез почти так же молниеносно, как и появился. Из него мог бы выйти отменный фокусник, достающий монеты и ювелирные украшения из чужих ушей и носов на потеху народа.

«Или, — не без тревоги подумал Арминий, — он мог бы стать настоящим кудесником, способным появляться и исчезать, стоит ему щелкнуть пальцами».

Впрочем, последнее, на взгляд Арминия, было маловероятно. О кудесниках чаще говорили, чем видели их… Но кто знает?

Конечно, всякое бывает, но Арминия вдруг поразила неожиданная догадка: с чего бы волшебнику делаться рабом обычного человека, будь этот человек хоть сто раз римлянин? На такое пошел бы только законченный глупец. А Аристокл — германец не сомневался — глупцом не был. Значит, никакой он не чародей, а всего лишь необычайно легконогий грек.

Повара приготовили баранину без чеснока — должно быть, специально в угоду Арминию и Зигимеру, потому что римляне эту приправу обожали. Вар, конечно, не мог не заметить ее отсутствие.

— Своеобразный, э-э, вкус, — пробормотал он. — Кажется, мятный соус? Не совсем такой, к которому я привык.

— Вкусно, — кратко высказался Зигимер.

На сей раз он не лицемерил — судя по тому, сколько мяса переложил с подноса в свою тарелку.

— Иногда мы отвариваем баранину, а не жарим, — сказал Арминий. — Но, думаю, отец прав — мясо отличное. Мы оба благодарим тебя за угощение.

Он высосал мозговую кость.

— Поверьте, угощать друзей — для меня удовольствие, — заверил римлянин. — Я всегда рад видеть германцев, которые настолько доверяют мне и моим соотечественникам, что приходят к нам в гости и пользуются нашим гостеприимством.

— Только глупец мог бы отвергнуть такое радушие, — заявил в ответ Арминий.

Зигимер помалкивал, и Арминий даже не знал, понял ли отец сказанное Варом. Если понял, то ничем этого не показал — ни словом, ни гримасой. Коли так — молодец. В Минденуме нельзя вести себя иначе.

— Может, заночуете у нас? — спросил Вар. — Можно поставить для вас палатку. Ты, Арминий, служил в наших войсках и знаком с лагерными порядками, мог бы познакомить с ними и своего отца.

Арминий перевел отцу предложение Вара, и после недолгих размышлений Зигимер кивнул.

— Для нас это честь, — сказал Арминий Вару на латыни.

— Прекрасно! — воскликнул Вар.

И Арминий решил, что притворяться и лгать он научился даже лучше, чем надеялся.

Люций Эггий оглянулся на длинную колонну легионеров, которую вел через германские болота и леса. Воины вполголоса бранились, хлопая надоедливых комаров и прочую кровожадную мошкару и понося командование, направившее легионеров в эти проклятущие дебри.

Поскольку Эггию и самому хотелось обругать начальство последними словами, он даже не пытался приструнить подчиненных.

«Пусть себе ворчат, — думал он. — Выговорятся, и им станет легче, от начальства же не убудет… а жаль».

— Поднажмите, парни! — крикнул он. — Похоже, впереди места получше.

— Если бы они были похуже, нас бы всех засосало, только бы нас и видели, — отозвался кто-то из строя.

— Приободрись, Гней! — крикнул Эггий. — По крайней мере, варвары нам не досаждают.

Но его слова не прибавили легионеру бодрости.

— Так-то оно так, командир. Только с чего бы они сделались такими смирными? Подозрительно, а?

— Квинтилий Вар говорит — потому, что они стали наконец видеть в нас своих господ.

Эггий был истово привержен идее величия Рима, но к аристократам вроде Квинтилия Вара, пытавшимся претворить эту идею в жизнь, относился с немалым скепсисом. Как, впрочем, и многие воины — например, тот же Гней. В отличие от наместника воины, годами продиравшиеся через здешние леса и месившие ногами здешние болота, прекрасно знали, что германцы не покорились. Знал это и Люций Эггий, но уже оставил попытки втолковать что-то своему начальству. Бывает же, что орешь до посинения людям прямо в лицо, а все без толку.

В отличие от высшего командования Эггий не обманывался сам и не считал нужным обманывать своих воинов. Раз он сказал, что идти скоро станет полегче — так и получилось. Дорога пошла на подъем, земля сделалась суше, калиги больше не вязли в грязи при каждом шаге.

Эггий посмотрел на солнце и порадовался, что его хотя бы видно: в здешнем проклятом климате на это трудно было рассчитывать наверняка. Солнце клонилось к западу, и Эггий отдал приказ остановиться на привал у первого же источника свежей воды.

Как он и предполагал, искать источник долго не пришлось. Эггий не видел другого столь же обильного водой края, как Германия. Вода тут как будто на каждом шагу пробивалась из-под земли.

Найдя источник, легионеры живо взялись за лопаты и стали копать ров. На возведение укрепленного лагеря всегда уходит уйма времени, и мало радости копаться в земле после долгого марша, но воины понимали — то, чем они сейчас занимаются, сильно повышает их шансы дожить до седых волос и морщин.

Ров. Земляной вал, на который пошла земля, выкопанная изо рва. Заостренные колья на вершине земляного вала. Ворота, ориентированные на четыре стороны света. Прямые, как стрела, дороги, идущие с юга на север и с востока на запад, — вдоль них по обе стороны протянулись палатки.

Каждый воин знал свои обязанности, и благодаря глубоко укоренившимся навыкам нелегкая работа выполнялась быстро и без лишних движений.

На валах зажглись факелы, чтобы не дать германцам подобраться к стенам вплотную. Часовые беспрестанно расхаживали по периметру лагеря, обмениваясь паролями и отзывами. Причем Эггий подобрал слова на латинском так, чтобы любого германца, пусть даже немало прослужившего во вспомогательных подразделениях и хорошо выучившего латынь, выдал бы его гортанный акцент. Во всяком случае, Эггий на это надеялся.

Мысль о германцах, служивших во вспомогательных войсках, невольно напомнила Люцию Эггию об Арминии. Когда колонна легионеров покидала Минденум, молодой германец и его отец находились в лагере, довольные, как пара барашков на клеверном лугу. Квинтилий Вар принимал Арминия за ужа, никак не желая верить, что это гадюка.

Люций Эггий вздохнул. Ему хотелось верить, что наместник прав. Поверить в такое было трудно, но в то, что он сумеет переубедить Вара, верилось еще меньше. Люди вроде Вара не прислушиваются к людям вроде Люция Эггия. Для Вара префект — всего лишь ремесленник, выбравший не самое приятное ремесло, потому что нужно как-то зарабатывать на жизнь. Нет, муж внучатой племянницы Августа не станет обращать внимание на слова простого вояки. А если не станет, какой смысл забивать себе этим голову?

«Никакого», — решил Эггий и заставил себя не думать об этом. У него и без того хватало важных, неотложных дел.

Когда на следующее утро колонна строилась, готовясь к маршу, из леса вернулись заранее посланные вперед разведчики. То, что они вернулись, уже само по себе было добрым знаком.

— Никаких германцев не видно! — доложил их командир.

— Хорошо, — ответил Эггий и обратился к воинам: — Выступаем. Сегодня сделаем двойной переход. Чем скорее минуем этот участок леса, тем будет лучше.

Перед тем как ступить на тропу, префект лагеря проверил, легко ли выходит из ножен меч.

Конечно, разведчики знают свое дело, но в здешних краях никогда нельзя чувствовать себя в полной безопасности. Ведь германцы похожи на остальных лесных хищников — такие же великие мастера внезапно нападать из засады.

Деревья заслоняли солнце. Глазам Эггия потребовалось несколько мгновений, чтобы привыкнуть к лесному полумраку. Ноздри его непроизвольно расширились, вбирая пряные хвойные запахи сосен и елей и более привычные — запахи дуба, ясеня и вяза. Если бы префект сам был зверем, возможно, он учуял бы и затаившихся варваров. А возможно, не учуял бы, потому что запахи легионеров перебили бы запах дикарей.

Спутницей сумрака была сырость: едва узкая тропа нырнула под сень леса, как почва сделалась топкой, подбитые гвоздями подметки захлюпали в грязи. Эггию, шагающему во главе колонны, было все же немного полегче. А каково приходилось последним рядам, ведь ноги впереди идущих превращали землю в настоящую трясину!

С обеих сторон на тропу напирали кусты и папоротники: лес как будто не желал пропускать чужаков и всеми силами стремился поглотить дорогу.

Внезапно в зарослях слева от Эггия что-то хрустнуло. Римлянин еще не успел ни о чем подумать, как его гладиус уже наполовину вылетел из окованных бронзой ножен.

Слава богам, следом за подозрительным треском из чащобы не полетели копья и не выскочили с диким воем германцы.

— Там какой-то зверь, — с нервным смешком произнес один из легионеров.

— Точно.

Люций Эггий вернул короткий клинок обратно в ножны и заставил свой голос звучать спокойно.

— Всего-навсего зверь.

Медведь? Зубр? Лось? Этого он никогда не узнает, да и какая разница, если все в полном порядке?

Он мог сказать себе, что все хорошо, но не мог заставить себя в это поверить.

Лес не просто надвигался, подступая с обеих сторон к тропе. Эггию казалось, что чаща норовит сжаться вокруг римлян, словно огромная рука из стволов, ветвей, хвои и листьев. Возможно, вот-вот чащоба стиснет кулак, а когда разожмет его, от римской колонны ничего не останется.

Командир легионеров заставил себя рассмеяться и мысленно твердо заявил: все это чепуха и бред! Похоже, на сей раз он смог себя в этом убедить. Но такое удавалось не всем. Многим римлянам становилось в чащобе не по себе. Они могли поклясться, что кусты и деревья сдвигаются вокруг них. Воины потели и бледнели, сердца их бешено колотились. Спокойствие вернется к ним лишь тогда, когда колонна выйдет на открытое место.

«Интересно, как почувствовал бы себя германец в сирийской или африканской пустыне? — задумался Эггий. — Не показались бы ему тамошние просторы слишком широкими? Не ощутил бы он себя крохотным и голым под огромным голубым куполом неба? Не стал бы дрожать и ежиться, мечтая, чтобы родной лес окутал его, словно плащом?» Римлянин ничуть не удивился бы, очутившись в такой обстановке.

Важно было, во-первых, уменьшить варварам шансы напасть из-за прикрытия леса. А во-вторых, римляне стремились как можно скорее оставить пугающую чащобу позади.

Чтобы покончить с такими страхами, нужны дороги. Настоящие дороги. Римские дороги, пересекающие Германию в разных направлениях, не знающие преград, пролегающие по прямой через все болота и леса. Деревья по сторонам таких дорог вырубаются, поэтому варвары уже не смогут незаметно подкрасться. Дороги нужны были здесь, как воздух… Но, насколько понимал Люций Эггий, они появятся еще не скоро.

— Бросить на это дело всех механиков… — пробормотал префект.

Хоть он и был командиром, и не последнего ранга, он бы сам взялся за лопату, только бы его воинам не приходилось выносить… всего этого.

— Что ты сказал, командир? — спросил кто-то из легионеров.

— Ничего.

То, что его непроизвольное бормотание услышали люди, смутило Эггия.

— Признаюсь, командир, — промолвил воин, — мне как-то не по себе от этой проклятой чащобы, от всех этих деревьев. Вот если бы через леса проложить приличные дороги…

— Верно замечено. Я и сам так думаю.

Эггий покачал головой. Стоит ли удивляться, что рядовые легионеры думают так же, как и он? Почему бы и нет, они ведь не дураки! Хотя то, что все они застряли в здешней гиблой стране, свидетельствует об обратном.

Казалось, маршу не будет конца. Когда впереди наконец замаячил солнечный свет, Эггий — даром что позади был долгий и быстрый переход — не выдержал и побежал. Тяжело дыша, словно вынырнув из-под воды, он остановился лишь на опушке, у кромки луга и полей.

На лугу пощипывала травку тощая германская скотина, за которой приглядывали тощие германские пастухи.

Стоило Люцию Эггию появиться из леса, как варвары гортанно закричали, чтобы предупредить об опасности жителей хижин, стоявших в нескольких фарлонгах от поля. Потом, потрясая копьями, германцы двинулись навстречу префекту.

Но хотя Люций и опередил своих людей, те поспешили за ним и тоже уже добрались до опушки.

— Что задумали эти паршивцы? — спросил один из римлян, указывая на приближающихся германцев.

— Может, я ошибаюсь, но, сдается, они не несут нам вина и не ведут танцующих девушек, — сухо заметил Эггий.

Едва германцы увидели, что римлян много, как вся воинственность приближающихся варваров мигом исчезла. Они резко остановились — одному, чтобы притормозить, даже пришлось вонзить в землю копье, — а потом поспешили обратно. Орали они по-прежнему громко, но уже не грозно, а встревоженно.

На их зов с полей и из деревни поспешили сородичи.

«Должно быть, ублюдки размножаются, как мухи», — подумал Эггий, глядя, сколько к нему валит дикарей.

Будь с ним обычный отряд сборщиков налогов, варвары наверняка получили бы перевес в численности, но префект вел настоящую боевую колонну, которая была послана в этот поход исключительно с целью показать туземцам, что могучая рука Рима способна дотянуться до самых отдаленных и темных уголков Германии.

— Развернуться боевым строем, — приказал Эггий. — Пусть видят, с кем имеют дело. Может, у них поубавится дури.

— А если это не поможет, стоит плюнуть и унести ноги из их убогой дыры.

Кто это сказал, Эггий не расслышал, но, судя по тону, легионер предпочитал бы именно унести ноги.

Напротив, перед хижинами, германцы формировали некое подобие боевого строя. Правда, в отличие от римлян, послушно выполнявших приказы, они делали это с ожесточенными спорами, потрясая кулаками и размахивая копьями. Похоже, далеко не все варвары желали покончить с собой, набросившись на заведомо более сильного противника.

Другие германцы побежали к деревьям у дальней стороны деревни. Обычно в этой стране как мужчины, так и женщины кутались в плащи, поэтому издалека не разобрать было, кто именно бросился бежать. Но Эггий предположил, что женщины поспешили убраться подальше, а то, что многие из них прихватили с собой ребятишек, подтверждало его догадку.

Отобрав пару дюжин легионеров, двое из которых с грехом пополам умели изъясняться на германском, Эггий приказал им сопровождать его и отправился вести переговоры. Остальных воинов он предупредил: если варвары нападут, деревню следует уничтожить, а всех жителей, от мала до велика, перебить. Чувствовалось, что в случае необходимости воины выполнят его приказ с удовольствием.

В сопровождении легионеров, держа пустые ладони на виду и подальше от оружия, Эггий двинулся вперед.

Один из германцев, воин средних лет, вонзил копье в землю и, тоже показывая пустые руки, зашагал навстречу римлянам. Остановившись на расстоянии полета дротика, он спросил с запинками, но на вполне внятной латыни:

— Что вы здесь делаете?

«Переводчики не потребуются, — подумал Эггий. — И на том спасибо».

— Мы совершаем переход через нашу провинцию, — ответил он. — Вы дадите нам еду и пиво?

Здесь не имело смысла спрашивать о вине.

— Вашу провинцию? — холодно повторил германец. После чего еще более ледяным тоном уточнил: — А что будет, если мы вас не накормим?

— Ну, это вы всегда можете выяснить, — ответил Эггий со сладчайшей улыбкой.

Германец что-то пробормотал себе в усы, и один из римлян, понимавший местное наречие, встрепенулся. Но Эггий предпочитал не знать, что сказал варвар. Ему было плевать, любят его туземцы или нет — главное, чтобы слушались.

— Вы получите еду, — промолвил германец.

И снова добавил нечто невразумительное, на что Эггий ответил очередной улыбкой.

А почему бы ему было не улыбаться? Он одержал верх.