Верни мне мои легионы!

XII

— Он почти клюнул, отец! Клянусь богами, он почти клюнул!

По пути домой, на северо-запад, Арминий не мог скрыть радостного возбуждения.

— Он совсем как жирная форель. Ухватился за червяка, а крючка так и не заметил.

— Как форель или как водяной дракон? — уточнил Зигимер. — Что бы ты сделал, если бы он решил двинуться предложенным тобой путем? Что ты смог бы сделать, кроме как позволить ему пройти по дороге от начала и до конца? Да по пути еще и ограбив полдюжины племен, через земли которых пролегает дорога. Уж за это тебя никто бы в Германии не похвалил. Ты не успел бы собрать так быстро большое войско, чтобы на него напасть.

Арминий нахмурился, но не потому, что отец был не прав, а потому, что тот был прав. С неба непрерывно сыпал дождь, и, хотя тропа пролегала под кронами сосен, а отец с сыном кутались в плотные плащи, оба промокли до нитки. Тропа превратилась в полосу жидкой грязи. Впрочем, германцы не сетовали — в это время года подобная погода была обычным делом.

— В следующем году мы будем готовы — я в этом уверен, — после размышлений заявил Арминий. — Единственное, что нужно, — это чтобы Вар заглотил наживку.

— И что после?

Зигимер упорно настаивал на том, чтобы рассмотреть все достоинства и недостатки плана.

— Даже если ты задашь им трепку, что будет после? Вар и римляне поймут, что у нас есть армия. Ну и что с того? У них тоже есть армия. Они сражаются не так, как мы, но это не значит, что они сражаются плохо. Если бы они сражались плохо, мы бы прогнали их задолго до твоего рождения.

Смахнув очередную каплю с кончика носа, Арминий снова нахмурился. Уж он-то знал, на что способны римляне, ибо не только видел их в бою, но и сражался в их рядах. Он не только понимал, что их тактика действенна, он понимал, как именно она действует.

Он мысленно услышал пение труб, увидел колонну, быстро и слаженно, без лишних движений, разворачивающуюся из походного строя в боевой порядок. Арминий представил себе смертоносный ливень копий и непроницаемую стену щитов, из-за которых, как змеиные жала, разят острые мечи.

— Мы должны разбить их прежде, чем они развернутся в боевой порядок.

Он говорил это и раньше. Представив себе легионы, готовящиеся к схватке с германским воинством, Арминий лишь утвердился в сознании собственной правоты.

Но его слова не произвели впечатления на отца.

— Ясное дело, ты это уже говорил. Но говорить — одно, а сделать — совсем другое. Как ты собираешься такое провернуть?

Вопрос Зигимера был острым, как римский гладиус.

— Мы должны застигнуть их там, где они не смогут перестроиться из колонны в боевой порядок, — ответил Арминий.

— И где ты найдешь такое место? — спросил отец. — Я понимаю, чего ты хочешь, но одного желания тут мало.

— Правильно, поэтому я собираюсь не просто хотеть, а искать то, что требуется. Зимой мне все равно предстоит разъезжать по стране, вот и буду присматривать подходящее место. И рано или поздно я его найду. Германия — это не только равнины и поля. Если искать как следует, что-нибудь обязательно найдется.

Арминий старался говорить уверенно.

— Надеюсь, ты прав, — проворчал Зигимер. — Ну а я буду рад вернуться к твоей матери. Я соскучился по ней. Полагаю, ты тоже будешь рад снова увидеть Туснельду.

Несмотря на холодный дождь, кровь Арминия закипела.

— Верно, — коротко подтвердил он.

Разумеется, за время пребывания в Минденуме ему случалось покупать себе женщину: он шел навстречу требованиям плоти, хотя ему и претила мысль о германских женщинах, продающих себя за серебро. С отцом они об этом не говорили, но Арминий полагал, что Зигимер тоже пользовался услугами продажных женщин. А что делать, если жена далеко?

Конечно, вздумай женщина, пока муж в отлучке, повести себя подобным образом, супруг имел право полоснуть ее по горлу и бросить труп неверной в болото. Мужчинам нет нужды хранить целомудрие, зато женщинам это необходимо.

— Тебе следует завести от Туснельды ребенка, — сказал Зигимер. — Это привяжет ее к тебе, даже когда страсть уляжется.

— Хороший совет. — Арминий улыбнулся по-волчьи. — Не сомневайся, я постараюсь ему последовать.

Оба рассмеялись. Арминий пытался укорить шаг, но на такой грязи не получалось идти быстро.

— Будь проклята богами эта слякоть! — воскликнул он и снова рассмеялся, на сей раз с другой интонацией. — Теперь я понимаю, почему римляне хотят построить на нашей земле дороги.

— Чтобы поскорее добраться до наших женщин, — отозвался Зигимер и, по сути, был не так уж далек от истины.

С сосны раздался пронзительный крик сойки. Большинство птиц уже улетели на юг, в исконные земли римлян, но некоторые, самые упрямые, остались тут зимовать. Стервятники, вороны и прочие падальщики находили себе прокорм в любое время года. Арминию хотелось вдоволь обеспечить их мясом римлян, и у него уже сложился план, как это сделать. Нужно было только подобрать подходящее место.

«Моя третья зима в Ветере», — подумал Квинтилий Вар с неким отрешенным удивлением.

Когда он впервые увидел Рейн, ему трудно было вообразить себе участь горше, чем провести три зимы подряд в таком захолустье. А теперь этот римский военный городок казался ему аванпостом цивилизации по сравнению с тем, что находилось за рекой.

И не один Вар испытывал подобные чувства.

— Клянусь богами, господин, хорошо иметь вокруг настоящие стены и настоящую крышу над головой, — сказал Аристокл. — Не сочти за неуважение к тебе и твоим трудам, но я устал жить под парусиной.

— Вряд ли ты упадешь замертво от удивления, если я скажу, что чувствую то же самое, — отозвался Вар. — Когда-нибудь из Минденума получится прекрасный город. Превратились же в города многие военные лагеря — например, та же Ветера. Хотя когда я впервые прибыл сюда, не сразу поверил, что это город. Но Минденуму еще предстоит пройти свой путь.

Раб наклонил голову, на греческий манер выражая согласие.

— О, еще какой! — страстно воскликнул он. — Неужели по эту сторону Рейна я смогу в одиночку выходить за городские стены, не опасаясь, что какой-нибудь дикарь убьет меня и приколотит мою голову к дереву?

— Ну… Вероятность этого не так уж велика и в окрестностях Минденума.

Вар скрыл улыбку, хотя не совсем искреннюю. Аристоклу, поскольку он был рабом, не нужно было притворяться храбрецом. А вот от римского наместника Германии требовалась отвага. Вар отдавал себе отчет в том, что куда лучше годится для управления мирной Сирией. Увы, Август этого не понимал, а в таких вопросах значение имела только воля Августа.

— Сдается, — продолжал Вар, убеждая не столько Аристокла, сколько самого себя, — что варвары, живущие по соседству с лагерем, почерпнули от нас больше, чем любые другие германцы.

— Может, и так, но все же почерпнули недостаточно.

Нет, ничто не могло обратить Аристокла в германофила. И не только его одного.

— На это просто требуется время, вот и все.

И снова Вар старался убедить не только раба, но и себя самого.

— Когда я родился, галлы, живущие по эту сторону реки, тоже были шайкой одетых в штаны варваров, лишь чуточку присмиревших после того, как Цезарь навел на них страху. Но ты не можешь отрицать, что из них получились хорошие подданные империи.

— Сносные подданные, — проворчал грек, скептически относившийся ко всему, что находилось к северу от Альп. — По крайней мере, теперь они в основном пользуются оливковым маслом, а не сливочным.

Наморщив нос, Аристокл добавил:

— О германцах этого никак не скажешь.

— Оливки в Германии не растут и расти не будут, такой уж там климат, — указал Вар. — Кстати, даже в Галлии оливки растут только в южных областях. Но наши купцы уже давно снабжают маслом всю провинцию. И Германию тоже снабдят, нужно только обустроить там все как следует.

— Этот день не скоро наступит.

Аристокл снова сморщил длинный нос.

— Сливочное масло, намазанное на хлеб, — уже само по себе плохо, даже если оно свежее. Но ведь германцы еще жгут его в лампах, отчего оно воняет так… Оно липнет к волосам, липнет к коже, просто спасу нет. И каждый германец провонял этим маслом!

— Ну уж не каждый!

Вар покачал головой, в то время как раб, будучи греком, в такой ситуации непременно бы кивнул.

— Например, от Арминия, да и его отца, пахнет так же, как и от нас.

— Да, конечно, когда они являются к нам попрошайничать и едят с нами за одним столом, от них и пахнет по-нашему, — хмыкнул Аристокл. — Но если бы ты встретился с ними в их деревне, от них воняло бы так же, как от всех прочих германских дикарей.

— Довольно! — рявкнул Вар неожиданно для самого себя. — Арминий — прекрасный молодой человек. У нас в Риме уже есть сенаторы из Испании. В скором времени, возможно, появятся и сенаторы из Галлии. А если Арминий проживет достаточно долго, он, может, станет первым человеком германской крови, который облачится в тогу с пурпурной каймой. И если такое случится, не думаю, что другие Призванные Отцы станут жаловаться на его запах. Германцы ведут себя вполне мирно. Арминий…

Несмотря на огни и жаровни, в резиденции Вара было прохладно, но Аристокл ежился вовсе не поэтому.

— Он смотрит на меня, как лис на курицу, а его отец — и того хуже.

— Да, вид у Зигимера грозный, — согласился Вар. Отец Арминия напоминал ему крепкого старого волка. — Но если мы приручим этого молодого человека, он приручит старого хищника.

— Да, господин. «Если».

В споре с господином за рабом не должно оставаться последнее слово. Однако Аристокл ушел, оставив Вара сидеть с разинутым ртом.

Римлянин произнес что-то, что заставило бы покраснеть Аристофана, но произнес тихонько, про себя, а после расхохотался. Он имел дело с рабами всю жизнь, и порой ему приходилось напоминать себе, что они люди, а не просто пыль под ногами.

Впрочем, сейчас ему было не до рабов: начинался совет. Наместник провинции, в которой еще не вполне утвердилась власть Рима, собрал всех своих высших командиров, чтобы утвердить план действий на предстоящий сезон.

— Я хочу повидать большую часть Германии, чем могу увидеть с убогой дороги, по которой мы добираемся до Минденума, — заявил Вар.

— Ну, путь до Минденума не так уж убог, командир, — заметил Люций Эггий. — Во всяком случае, та его часть, которую можно проделать по воде. Так и быстрее, и безопаснее.

— Да, конечно, пешие воины могут воспользоваться лодками, — вступил в разговор Вала Нумоний. — Зато для кавалерии это не так-то легко, клянусь богами! И для лошадей вечно не хватает лодок…

— Не хватает их и для мулов, ослов и быков, — подхватил начальник обоза.

— Верно, — кивнул Нумоний. — Каждый локоть пути мы тащились по непролазной грязи, и если бы из леса вдруг выскочили вопящие дикари, нам пришлось бы худо.

— Я понимаю. — Эггий тоже кивнул.

Квинтилий Вар решил, что после этого все пойдет гладко, но Эггий все же не удержался и язвительно поддел начальника конницы:

— Тебе так нравится маршировать по грязи, что ты хочешь выбрать для возвращения из Минденума еще более длинный путь.

Вала Нумоний покраснел.

— Нет, проклятье! Я хочу выбрать путь, который не пролегает по грязи.

— Удачи, приятель. Это Германия, — рассмеялся Эггий. — Здесь, где не болота, там лес, а иногда, просто для разнообразия, попадается заболоченный лес или лесистое болото. Вот что представляет собой эта страна.

Это соответствовало тому, что видел Вар. Но еще он кое-что слышал. Слышал кое-что другое.

— Арминий рассказал мне, — заявил наместник, — что к северу от холмов, что тянутся севернее Люпии, земля суше. Он говорит, что тем путем можно добраться до самого Рейна, не замочив ног.

Если бы художник захотел изобразить олицетворение пренебрежения субординацией, он мог бы использовать в качестве модели Люция Эггия.

— Не сочти за обиду, командир, но без крайней надобности я не стал бы доверять германцу, — заявил Эггий.

«Не сочти за обиду» говорят каждый раз, когда хотят проявить неуважение. Наместник усвоил это с младых ногтей, и вся жизнь Вара доказывала, что исключений из данного правила нет.

— На мой взгляд, Арминий — человек надежный, — уверенно заявил Вар. — Даже если не принимать во внимание его былую службу Риму, разве стал бы враг проводить столько времени в Минденуме? Практически все прошлое лето он провел с нами, предпочитая наше общество компании своих диких соплеменников.

— Не хочешь же ты сказать, командир, что его отец тоже любит нас больше своей варварской родни? — не унимался Люций Эггий. — А между тем старый ублюдок провел в Минденуме не меньше времени, чем Арминий.

Вар открыл было рот, но снова его закрыл. Он был бы рад возразить, но никто из видевших Зигимера не поверил бы, будто старый вождь подвержен римскому влиянию, даже если такому влиянию подвержен его сын.

— Он пришел с Арминием, чтобы посмотреть на римские порядки. И похоже, ему понравилось спать на мягкой постели и пить вино.

Выложив это, Вар понял, что исчерпал все имеющиеся у него доводы.

Эггий криво усмехнулся.

— Позволю себе заметить, командир, что я тоже люблю спать на мягкой постели и пить вино. Но мне почему-то кажется, что это не повлияло бы на то, что сотворил бы со мной старый варвар, подвернись ему удобный случай.

— Судя по всему, Арминий больше известен среди германцев, чем Зигимер. А уж Арминий-то наш, в полном смысле этого слова.

Еще один командир — из младших, Вар вечно забывал его имя — тоже подал голос:

— А как насчет того, что все время рассказывает нам Сегест? Если хотя бы четверть рассказанного им — правда, Арминий не такой уж большой друг Рима, каким себя выставляет.

Судя по кивкам, у этой точки зрения имелось немало сторонников. Вару пришлось приложить усилия, чтобы скрыть свое раздражение.

— Клянусь богами… э-э… Кэлий! — сказал он, обрадовавшись, что все-таки вспомнил имя молодого командира. — Если ты будешь уделять такое большое внимание сплетням, не станешь ли ты похож на обосновавшихся в Риме каппадокийцев, египтян и евреев?

Вала Нумоний кивнул, но большинство других командиров воззрились на Вара в каменном молчании. Многие из них разделяли озабоченность молодого Кэлия, и им вовсе не понравилось, что наместник сравнил их с евреями. Вар с тоской подумал, что теперь ему придется потратить одному Марсу ведомо сколько времени и усилий, чтобы вояки перестали дуться. Но на самом деле, хотя об этом, конечно, нельзя говорить вслух, они еще глупее евреев и напоминают избалованных детей.

Снаружи пошел дождь. Да, в Ветере в отличие от временного лагеря стояли деревянные дома, а не парусиновые палатки, однако, увы, не очень прочные дома. Каждая вторая крыша протекала, включая ту, под которой проходил военный совет. Нудный стук капель, падавших в две лохани, подставленные под прохудившиеся места, мог напомнить Вару, как далеко от настоящей цивилизации он находится… Но сейчас этот звук оказался очень кстати, ибо помог сменить тему.

— Как все вы видите, — промолвил наместник, указывая на одну из лоханей, — сейчас еще зима. Не обязательно принимать решение немедленно.

Это, по-видимому, удовлетворило командиров. По крайней мере, тех, которым хватило ума не слишком кичиться своим мнением. Самые неискушенные поверили словам Вара, что еще ничего не решено. А остальные со временем поймут: восстанавливать против себя родственника Августа — не самый умный из поступков.

— А теперь давайте обсудим другие вопросы, — продолжил Квинтилий Вар, убедившись, что командиры успокоились. — Прошлой осенью мы собрали больше налогов серебром и меньше натурой, чем в предыдущий сезон. Это хорошая тенденция, и я надеюсь, что следующей осенью результат будет еще лучше. Полагаю, по прошествии не столь уж длительного времени денежные расчеты станут в Германии таким же обычным делом, как и в любой другой римской провинции… Да, Эггий?

— Тут есть одна неувязка, командир, — заметил военный префект. — В Германии меньше денег, чем в любой другой провинции. Местные жители не ведут меж собой обычной торговли, ее заменяет мена. Конечно, кое у кого из германцев водится серебро, и нам даже удается его вытрясти, но порой серебра у них просто нет.

Вар улыбнулся с откровенным удовольствием: вот теперь разговор зашел о делах финансовых, а не военных. На этой почве он чувствовал себя куда увереннее.

— По мере того как в провинции будет устанавливаться римский порядок, а население будет к нему привыкать, можно ожидать появления торговцев из Галлии, из Ретии, что к югу от Дуная. Купцов будет становиться все больше и больше. А где торговцы — там и серебро, ведь они в отличие от дикарей стараются иметь дело с наличными. Чем больше денариев попадет в Германию, тем больше налогов мы сможем собрать. В этом есть логика, как по-вашему?

Вару даже не пришлось задавать вопрос многозначительным тоном, чтобы дать понять: лучше вам усмотреть в этом логику, не то вы пожалеете. Слова были произнесены мягким тоном, но за ними стояло многое, и Люций Эггий понял что к чему. Может, он и был упрямым, въедливым и придирчивым, вечно цеплявшимся к мелочам, но в отличие от некоторых своих товарищей был отнюдь не глуп.

— В общем да, командир. Логика в этом есть. Пока в Германии все остается тихо и спокойно, есть надежда на то, что все образуется.

— А с чего бы в Германии начинаться беспорядкам?

Теперь Вар говорил угрожающе.

Однако если он надеялся тем самым произвести впечатление на своих командиров, у него ничего не вышло. Некоторые из них воскликнули хором:

— Да потому, что это проклятая Германия!

Другие кивнули, соглашаясь с таким доводом, и Вару осталось лишь кипеть от еле сдерживаемой злости.

Где-то впереди простирался океан. Арминий никогда его не видел, но ощущал солоноватый привкус в ветре, дующем с севера. Служа в Паннонии, он слышал, как римляне разговаривали о море. Для них оно было голубым, теплым и в общем дружественным. Но в глазах других народов — фризов, хавков и англов — океан был зеленым или серым. Они говорили, что он холодный, в зимнее время замерзает и не менее опасен, чем волк или медведь. Либо кто-то из них привирал, либо океан был переменчивей женщины: где тут правда, Арминий пока не решил.

Сейчас он находился возле болота, отделявшего земли херусков, его народа, от лежавших севернее владений хавков. Арминий хотел завязать отношения с этим северным племенем, свирепость и отвага которого были хорошо известны по кровавой войне с народом Арминия. Молодой германец мог не любить хавков, однако относился к ним с уважением — по тем же самым причинам, по которым уважал римлян.

Похоже, и хавки его уважали, потому что до сих пор не попытались разжиться его головой. Правда, они должны были понимать, что такая попытка стоила бы им новой войны с херусками.

С севера снова подул ветер, принеся с собой еще более сильный запах моря. Со свинцово-серого неба закапал дождь. Арминий натянул плащ на голову, отец последовал его примеру. Ни тот ни другой не огорчились: стояла зима, а зимой если не идет дождь, то, скорее всего, жди снега.

— Хавки живут у моря, поэтому зимой сырости здесь еще больше, — заметил Зигимер.

Арминий поежился.

— Можно только порадоваться, что мы не принадлежим к их племени, — ответил он. — А вот римляне рассказывали мне, что в их стране летом не бывает дождей, а зимой почти не выпадает снега.

— Лето без дождей? Как же они выращивают урожай? — удивился его отец.

— Они сеют по осени и снимают урожай весной, — ответил Арминий. — А дожди выпадают у них зимой и увлажняют зерна.

— Сдается мне, римляне привирают. Сказали бы еще, что деревья у них растут ветвями вниз, а корнями вверх, — заявил Зигимер. — Скорее всего, они просто хотели проверить, насколько ты легковерен.

— Не знаю, отец. В Паннонии сеют весной, а урожай собирают осенью, так же как у нас. Римляне говорят, что это забавно.

— Ну, меня там не было, — промолвил Зигимер, вежливо уклонившись от спора.

Оступившись, он угодил ногой в грязь и в сердцах прорычал, вытирая сапог пучком сухой травы:

— Лучше бы мне здесь и не бывать!

— Если ты знаешь ведущую на север дорогу получше этой, расскажи о ней, — отозвался Арминий.

Они шли тропой, петлявшей вдоль кромки болота. Тропа вела на северо-запад. Полоса относительно твердой и сухой почвы была достаточно широка, чтобы по ней могли пройти в ряд три или четыре человека, не больше.

— Там дальше, через пару выстрелов из лука, тропа станет лучше, — показал вперед Зигимер. — Там место повыше, поэтому суше, и… Эй, ты слушаешь меня?

Он поднял руку, словно собираясь влепить сыну оплеуху за то, что тот не обращает на него внимания. Конечно, Зигимер занес руку лишь по привычке — Арминий был уже слишком взрослым, чтобы получать затрещины, даже за непочтительность к отцу.

Но Арминий и вправду не слушал, глядя на возвышение, на которое указал Зигимер. Причем у молодого человека был такой вид, будто он узрел там пир свирепых германских богов.

Зигимер внимательно проследил за его взглядом, никаких богов не углядел и заворчал снова:

— Когда я был молодым человеком, мы уважали старших. Мы не забывали, что они рядом.

— Прости, отец.

Судя по тону, Арминий не чувствовал за собой большой вины.

— Просто…

— Что «просто»? — рявкнул Зигимер.

— Просто теперь я знаю, что сказать хавкам, — ответил Арминий.

Следующие два дня Зигимер пытался выведать, что имел в виду его сын. К раздражению старика, Арминий так ничего и не объяснил, но улыбался еще шире и довольней, чем тогда, когда привез домой Туснельду из усадьбы Сегеста.

Квинтилий Вар только-только отослал германскую девушку, когда в его дверь постучал Аристокл. Вар, конечно, проворчал что-то насчет надоедливых рабов, не дающих толком насладиться близостью с женщиной. Но, по правде говоря, Вар не отпустил бы девушку так быстро, если бы был ее ровесником. Однако ему стукнуло пятьдесят, и перед следующей встречей с женщиной ему придется выждать день-другой, а то и три дня, сколько бы лука-порея, яиц и улиток он ни съел. Даже устрицы не очень помогали; впрочем, пока их доставляли с побережья, они, скорее всего, успевали испортиться.

— Что еще у тебя? — ворчливо спросил он.

— Пожалуйста, прости меня, господин, — сказал, входя, Аристокл. — Но сюда явился человек, которого, как я думаю, стоит принять.

— Неужто? Кто? — спросил Вар.

Первое, что пришло ему в голову, — прибыл посланец Августа. Может, мятежники в Паннонии сдались или разгромлены и Тиберий уже на пути сюда, чтобы закончить дела в Германии… Вар бы ничуть не обиделся, если бы все обстояло именно так.

«Клянусь милостивыми богами! — подумал он. — Неужели я смогу вернуться домой!»

Однако, посмотрев на раба, он понял, что новости не настолько хороши. Слегка извиняющимся тоном Аристокл сказал:

— Прибыл достойный германский гражданин по имени Сегест.

Вар, как и Аристокл, прекрасно знал, что понятие «достойный гражданин» неприменимо к германцу. Что же касается самого германца, тот был, пожалуй, последним человеком, которого наместник хотел бы сейчас увидеть.

— Ты что, не мог сказать ему, что я уехал в Италию, чтобы выстричь волосы из ноздрей и ушей? — буркнул римлянин.

Аристокл кивнул.

— Вряд ли он обрадовался бы, услышав нечто в этом роде, господин. Он ведь явился издалека… И уверяет, будто у него важные известия.

— Беда в том, что он всегда уверен в важности своих известий, но до сих пор эта уверенность оставалась пустой.

Квинтилий Вар вздохнул.

— Ну, ладно. Нравится нам это или нет, ты не можешь приказать ему повернуться кругом и отправиться обратно в Германию. Отведи его в маленькую столовую и подай вина и всего, чего он еще захочет. Я скоро приду.

— Будет исполнено, господин.

Грек кивнул и поспешно покинул спальню.

Снова вздохнув, Вар облачился в тогу. Римские обычаи не были рассчитаны на здешние зимы. Поживешь тут — и перестанешь удивляться, что германцы носят под плащами штаны. Вар и сам был бы не прочь надеть штаны, но что скажут люди, если римский наместник начнет подражать варварам? Нет, об этом лучше не думать.

А вот плотные шерстяные носки почти до колен Вар все же натянул. Их он мог носить, не роняя собственного достоинства, и рабыни жены связали ему несколько пар. В штанах было бы теплее, но носки лучше, чем ничего. Они все же греют… Хотя бы только ноги.

Когда Вар вошел в маленькую столовую, Сегест пил неразбавленное вино и ел фиги в меду. Германец вскочил и пожал руку Вара.

— Почтеннейший! — воскликнул Сегест на гортанной латыни.

— Добрый день, Сегест. Всегда рад тебя видеть.

Долгое знакомство с римской политикой приучило Вара лгать с невозмутимым лицом и самым искренним тоном.

— Что привело тебя в Ветеру?

Римлянин, возможно, начал бы издалека, продвигаясь к цели окольными путями, но слова Сегеста были такими же прямыми, как и черты его лица.

— Ты уже знаешь что. Я принес новости об Арминии. Плохие новости, особенно для того, кого волнует судьба Рима и римской провинции Германии.

Квинтилий Вар налил себе вина: домашние рабы предусмотрительно оставили на столе две чаши.

— Что ж, расскажи мне, в чем дело.

Он старался по-прежнему говорить дружеским тоном, хотя считал, что этому человеку давно уже пора перестать докучать ему одним и тем же.

— Арминий отправился на север, на переговоры с хавками!

Холодные глаза Сегеста расширились, чтобы показать, насколько гнусное деяние совершил Арминий.

— А зачем? — терпеливо спросил Вар.

Он не был уверен, что Арминий и вправду отбыл к хавкам, ему не хотелось принимать слова Сегеста на веру, но об этом он благоразумно промолчал. Если германец подумает, что Вар считает его лжецом, дела могут принять неприятный оборот.

— Они живут далеко от Минденума, почтеннейший, там, где сила легионов почти неощутима. И все знают, что это сильное, воинственное племя. Спрашивается, чем Арминий может у них заниматься, кроме как искать с ними союза против Рима?

Сегест приводил свои доводы так, как греческий геометр чертит палочкой в пыли, чтобы доказать теорему.

Неожиданно и остро Вар ощутил, до чего ему не хватает теплого солнца Афин и тамошнего яркого неба. Он пожалел, что не стоит в тени оливкового дерева с серо-зелеными листьями рядом с греческим геометром, быстро чертящим свои фигуры, а потом стирающим их сандалией. Он тосковал по всему, что находилось там, где светит яркое солнце, растут оливковые деревья и живут геометры. Он тосковал по цивилизации.

Вар никогда не думал, что ему придется насаждать цивилизацию в столь дикой стране, как Германия. Очередная встреча с похожим на волка дикарем лишний раз напомнила, какое это непростое дело. Ведь Сегест, будучи не в силах доказать свою теорему, только и знает, что твердит одно и то же.

— А ты слышал, как Арминий говорил с хавками? Ты точно знаешь, что он им сказал? — спросил римский наместник.

— Слышал ли я его? Нет.

Сегест покачал головой. Как и большинство германцев, он был намного выше Вара, что наместнику, разумеется, не нравилось. Непрошеный гость продолжал:

— Но я знаю, что он им сказал.

— Откуда? — спросил Вар, может, более резко, чем собирался.

Вино, которое он налил себе, было таким же крепким, как и вино в чаше Сегеста. Неразбавленное вино помогает согреться в зимнее время. А еще оно ударяет в голову.

— Я скажу тебе откуда, почтеннейший.

Наверное, Сегест выпил не одну кружку вина, ибо на щеках его выступили яркие красные пятна. Когда он снова заговорил, Вару показалось, что зубы у него стали длинными и острыми, как у волка.

— Я знаю, потому что если бы я стоял перед хавками, пылая ненавистью к Риму, то сказал бы именно это.

— А, вот оно что.

Вар перешел в атаку.

— Но с чего ты взял, будто Арминий пылает ненавистью к Риму? Ты, наверное, слышал, что он и его отец гостили у меня в Минденуме нынче летом? И не выказывали никакой ненависти по отношению к нам.

— Доводилось тебе ловить утку голыми руками? — спросил Сегест.

— При чем тут какая-то утка? — раздраженно спросил Вар.

— Значит, не доводилось. Я так и думал.

Германец кивнул, словно в подтверждение своих мыслей.

— Так вот. Ты сидишь на берегу реки. Сидишь неподвижно, чтобы не спугнуть утку. Спустя некоторое время она успокаивается, привыкает к твоему присутствию. Тогда ты начинаешь крошить в воду черный хлеб или другую еду — что у тебя есть. Утка подплывает все ближе и ближе, а ты продолжаешь сидеть очень спокойно, только сыплешь крошки. Ну а потом, когда она подплывает достаточно близко, ты хватаешь ее, — Сегест резко подался к Вару, который непроизвольно отпрянул, — и сворачиваешь ей шею!

Он мог бы свернуть шею Вару, если бы захотел. Оба собеседника прекрасно это понимали, что пробуждало в них странное ощущение соучастия.

— Я не утка, и Арминий не охотится на меня, — заметил Вар, сохраняя достоинство.

— Ты так говоришь, — ответил Сегест. — Но подумай вот о чем: если ты убьешь Арминия, а я окажусь не прав, ты не причинишь Риму никакого вреда. Но если ты не убьешь его, если позволишь никчемному свинскому псу жить, а я окажусь прав, ты причинишь вред не только себе самому. Ты причинишь вред Риму. И может статься, очень серьезный вред, ибо не понимаешь всей меры амбиций Арминия.

Слово «амбиция» имело в латыни особое значение, и Вар мог лишь гадать, знает ли об этом Сегест. Человек с чрезмерными личными амбициями, которые были превыше верности Риму, мог представлять собой величайшую угрозу для государства. Именно такой человек разрушил республику. И ныне Август, сумевший удовлетворить все свои амбиции, строго следил за тем, чтобы никто их больше не проявлял.

— Спроси любого человека из любого клана, из любого племени по всей Германии — и каждый, кому известно мое имя, скажет, что я друг и союзник Рима. Я был на стороне Рима с тех пор, как у меня начала расти борода. Я сражался на стороне Рима в Германии, Арминий никогда этого не делал и не будет делать. Он принимает тебя за утку, наместник. Хочет накрошить хлеба в воду, чтобы подманить тебя поближе. Неужели ты дашь себя поймать?

Сегест не попытался схватить Вара за горло — и, судя по тому, что наместник знал о германцах, то было проявлением величайшей сдержанности со стороны варвара.

— Ну, может, кое в чем ты и прав, — пробормотал Вар после до неприличия затянувшегося молчания.

В Римской империи всякий, имеющий уши, отчетливо услышал бы в этой фразе: «Заткнись и проваливай. Ты мне до смерти надоел».

Однако Сегест, будь он сто раз римским гражданином, не был римлянином.

— Подожди. Присмотрись. И ты… увидишь, что я прав.

Сегесту пришлось сделать паузу, чтобы припомнить, как образуется в латыни будущее время.

Вару очень хотелось, чтобы гость ушел: они и так уже разыгрывали эту сцену слишком часто. Интересно, актеров не мутит из-за ролей, которые им приходится играть снова и снова? Странно, если не мутит.

Сегест налил себе еще вина, выпил, и красные пятна на его щеках стали больше и ярче. Он потянулся было за засахаренной смоквой, но отдернул руку, а когда снова посмотрел на Вара, глаза его блестели от сдерживаемых слез.

— Можно задать тебе вопрос, почтеннейший? — промолвил он слегка заплетающимся языком.

— Разумеется, — промолвил Вар с куда большей сердечностью, чем испытывал.

— Арминий подолгу гостил у тебя в Минденуме, — произнес германский вождь.

То был не вопрос, но Вар все равно кивнул.

— Да, гостил. Он и его отец — они гостили у меня вместе.

«И если тебе это не нравится, тем хуже для тебя».

Сегест что-то неразборчиво пробормотал, а потом медленно и мучительно высказал то, что лежало у него на сердце:

— Пока Арминий был у тебя, он говорил о Туснельде? Говорил, что она счастлива?

«Он любит ее. Он заботится о ней», — удивленно осознал Вар.

До сих пор он считал, что Сегест выступает против Арминия из-за личной обиды, а не потому, что переживает за дорогого, близкого человека. И только сейчас он увидел случившееся в ином свете: отец потерял дочь и искренне беспокоился за нее.

Насколько помнилось Вару, Арминий не слишком распространялся насчет Туснельды и мало говорил о своих чувствах к ней. Но что это доказывало? Сам Вар тоже не очень-то распространялся насчет Клавдии Пульхры. Он говорил о своем сыне, которого Арминий немного напоминал, — но не о жене.

Осторожно подбирая слова, наместник сказал:

— За все время, проведенное с ним, у меня не было оснований усомниться в его чувствах к Туснельде. Он не из тех людей, которые радуются, причиняя другим боль.

Вар надеялся, что это улучшит настроение Сегеста, но, похоже, надеялся напрасно. Германец тяжело вздохнул.

— Нет, по моему разумению, Арминий другой породы, — промолвил германец. — Из чего не следует, что он человек, а не зверь. Он берет, что хочет и где захочет, а получив, кладет на полку и забывает. Когда речь идет о серебряной безделушке или красивой посудине, беда невелика. Но если на полке пылится девушка… Разве это не жестоко?

Вар подумал о том, сколько девиц отдали мужчинам самое дорогое и были потом забыты. Но, понимая, что германцу не понравятся такие слова, сказал другое:

— Надеюсь, в конце концов все уладится.

Звучало это пристойно, ни к чему Вара не обязывало и ничего ему не стоило.

— Я тоже надеюсь.

Медленная, тщательная латинская речь Сегеста казалась удивительно впечатляющей.

— Но есть большая разница между тем, на что я надеюсь, и тем, чего я ожидаю.

Он снова вздохнул.

— Я не в силах убедить тебя, не в силах… хм-м… урезонить тебя. Единственное, что мне остается, это повторять снова и снова: постарайся не оказаться уткой, наместник.

Сегест отсалютовал Вару и без прочих церемоний покинул маленькую столовую.

В следующее мгновение появился Аристокл. Вар, ничуть не удивившись, кивнул.

— Ты нас подслушивал?

— Нет, господин, конечно нет!

Но грек говорил так потрясенно, что Вар не поверил ему ни на мгновение.

— Он стоит на своем, не так ли? — промолвил римский наместник.

— Упорно и неотступно, — согласился Аристокл. Его нимало не беспокоило собственное недавнее уверение, будто он не подслушивал. — Но что за чушь он нес насчет уток? Я ничего не понял.

— Не ломай себе голову. Это не важно. Но он действительно переживает из-за дочери.

Вар покачал головой.

— Вот уж никогда бы не подумал!

— Когда имеешь дело с германцем, никогда не знаешь, чего от него ожидать, — заявил Аристокл.

— Это правда, — со вздохом согласился Вар.

Как бы ему хотелось, чтобы это было не так!