Поднимается луна.
Кама плавно катит свои воды, величественная и широкая. От берега до берега вытянулась серебряная лунная дорожка. Далеко видна пустынная гладь реки.
Ни плота, ни людей.
Наталья Сергеевна стоит на берегу, вглядывается в даль и вдруг медленным, бесшумным жестом заламывает руки.
Сгущаются сумерки.
Одинокая женская фигура стоит на берегу широкой реки.
Рассвет.
По искрящейся, радужной воде плывет плот. Вокруг — степь, пустынные берега.
Нестратов, поджав под себя ноги, угрюмо сидит на краю плота — идет разговор, видимо, не слишком для него приятный. Чижов с размаху ударяет кулаком по рулевому веслу.
— Как ты мог оттуда уехать? — почти кричит он. — Как тебя ноги унесли после того, что ты там выслушал?
— «Выслушал», «выслушал»… Сказать все можно, — хмуро ворчит Нестратов. — А вообще-то я решил так: с первой же оказией вернусь в Тугурбай и займусь проектом.
Лапин обрадованно сжимает руку Нестратова у локтя.
— Я верил, Василий, хотел верить, что, по существу, с тобой все в порядке. Но, не скрою, в Москве испугался. Ты забыл что-то очень важное, важнее чего и быть не может: ты забыл, что работаешь для людей…
— Ну, это уж неправда! — сердито качает головой Нестратов. — Вы не хотите, друзья мои, понять, что когда человек завален работой сверх головы, то ему бывает некогда оглянуться…
— Чепуха! — перебивает Чижов. — Вранье! Каждый из нас, в чем-нибудь провинившись, подбирает себе этакие утешеньица.
— Это я знаю, — бормочет Нестратов.
— Все ты знаешь, — маленький Лапин, присев, обнимает длинного Нестратова за талию, — все ты знаешь, все помнишь, а вот про людей ты все-таки забыл. Аплодисменты. Почет. Фимиам. «Пожалуйте в президиум, дорогой Василий Васильевич!», «Возьмите еще одну мастерскую, уважаемый Василий Васильевич!», «Не примете ли участие в работе журнала, Василий Васильевич?!»… И пошло, и пошло! И день уже начинается с приглашения на совещание: одно в три часа, другое — в пять, третье — в девять… И на жизнь, с горестями ее и радостями, приходится смотреть только уже из окна кабинета, машины, международного вагона. И постепенно забываются те самые простые люди, ради которых работаешь…
— А ведь мы не имеем права забывать! — с силой произносит Чижов. — Мы-то ведь слесарята с Лефортовской окраины. Деды наши кто? Молотобойцы, железных дел мастера. Рядом трубили на одних и тех же завалящих станках. Отцы с дробовичками ходили на Красную Пресню…
И, увлеченные этим разговором, друзья не замечают, как плот медленно подходит к острову, втягивается в узкую протоку между островком и берегом и со страшным треском садится на мель.
Нестратов и Чижов удерживаются на ногах, но Лапин падает в воду.
Отплевываясь и отфыркиваясь, он весело рявкает:
— Кораблекрушение! Наконец-то дождались! Наконец-то сбылись мечты сумасшедшие! Стойте, не шевелитесь, тут какие-то коряги, сейчас я вас спихну.
Нестратов, с плота глядя на бесплодные усилия Лапина, задумчиво говорит:
— Нет, Саша, бурлак из тебя не выйдет!
И он, не сгибаясь, бултыхается в воду. Следом за ним спрыгивает Чижов. Они толкают плот объединенными усилиями, но безуспешно.
Плот засел прочно.
Не помогают даже старинные выкрики:
— Эй, ухнем!
— Еще разик, еще раз!
От холодной воды у друзей начинают стучать зубы. Они выбираются на островок и, стараясь согреться, отплясывают какой-то невероятный танец.
— Есть хочется до ужаса, — ворчит Чижов.
Внезапно раздается низкий протяжный гудок парохода.
Друзья, не сговариваясь, бегут через невысокий кустарник на противоположный конец острова и начинают кричать, стараясь привлечь внимание на пароходе.
Но поздно.
Пароход величественно и равнодушно проплывает мимо.
Волны, бегущие из-под винта парохода, бьются о берег. Одна из таких волн, подобравшись под застрявший плот, упруго приподнимает его снизу, и плот — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее — втягивается в течение.
— Опоздали! — сокрушенно говорит Чижов.
Они стоят и молча смотрят вслед уходящему пароходу.
— Караул! — вдруг, обернувшись, шепотом произносит Нестратов. Смотрите!‥
Чижов и Лапин смотрят сначала на его протянутый палец, потом на реку и разом хватаются за головы — плот, их уютный маленький плот, с шалашом, с дробовиками, удочками, гитарой и одеждой, медленно уплывает вниз по течению.
— Вот теперь только все и началось! — хрипло и торжественно говорит Чижов. — Мы на необитаемом острове. Костлявая рука голода протянута к нам. Мы — Робинзоны.
— Это я Робинзон! — быстро говорит Лапин. — У профессора, поскольку он хирург, безусловно черная душа, и, стало быть, он — Пятница. На долю академика остается роль попугая. Господи, как хочется есть!
— Шутки шутками, — вздохнув, говорит Нестратов, — а как все-таки слезть с этого острова?